Психология

Уильям Джеймс – первопроходец американской психологии

Уильям Джеймс – имя, которое кажется не нуждающимся в представлении. Для современного читателя-психолога Джеймс – это лицо американской психологии до появления бихевиоризма; для философа – одна из ключевых фигур в философии прагматизма. Ясность раскрытия своих мыслей и неподражаемая личностная интонация, звучащая в его работах, навсегда остаются в памяти всякого, кто хоть раз открывал его труды. Чтение Джеймса невозможно превратить в безличное усвоение результатов исследований и мыслей; для читателя оно неизбежно становится живым разговором с автором, чей голос звучит так непосредственно и неотчуждённо, как это редко бывает в научных исследованиях, что ничуть не мешает Джеймсу сохранять научную строгость и точность.

Размышляя о личностном характере человеческой мысли, У. Джеймс говорил об «аромате индивидуальности», который мы чувствуем, знакомясь с произведениями различных авторов. «Книги всех великих философов, пишет Джеймс, – подобны многим живым людям. Мы чувствуем в каждом из таких произведений какой-то личный, характерный, но неописуемый аромат, и это чувство есть лучший плод нашего собственного законченного философского образования. Всякая философская система желает быть изображением этого великого Божьего мира; в действительности же она – нагляднейшее проявление того, как необычно своеобразен аромат индивидуальности одного из наших ближних»[1].

Эти слова бесспорно применимы и к трудам самого Джеймса. Более того, его работы несут на себе печать личного выбора, благодаря которому Джеймс сумел преодолеть в молодости тяжелейшее депрессивное состояние, и который несомненно имел принципиальное значение для формирования как философских взглядов Джеймса, так и его интереса к психологии. Поэтому имеет смысл подробнее рассказать здесь об этой важной странице жизни рассматриваемого нами автора, и о предшествующих годах его жизни, начиная с рождения.

У. Джеймс родился 11 января 1842 г. в г. Нью-Йорке. Отец его, Генри Джеймс, был ярко одарённым религиозным человеком, теологом, автором ряда книг, посвящённых вопросам религии, этики и общественного блага. Своим детям Генри Джеймс стремился дать разностороннее образование, способствуя формированию у них широкого круга интересов. Семья много путешествовала; ребёнком У. Джеймс имел возможность не только поездить по Америке, но также побывать в Европе и в Африке. При этом широкое знакомство с миром и с человеческой культурой в детские годы не привела ни Уильяма Джеймса, ни его брата Генри Джеймса, ставшего известным писателем, к разбросанности и потере себя в этом многообразии. Во взрослую жизнь братья Джеймсы входят с твёрдым стремлением найти такое дело, которое позволило бы им по-настоящему реализоваться и в котором они могли бы найти себя. Для Уильяма этот поиск оказался весьма непростым.

Сначала У. Джеймс пробует себя в живописи; начинает серьёзно ей учиться. Не найдя себя в живописном творчестве, по совету отца поступает в Гарвардский университет. Изучает там сперва химию, затем – сравнительную анатомию. В 1863 г. переходит в Гарвардскую медицинскую школу, учится там два года, после чего берёт освобождение от учёбы, чтобы отправиться в экспедицию под руководством Л. Огассиза в бассейн Амазонки. Опыт жизни в экспедиции оказался трудным для Джеймса и убедил его в том, что он создан скорее для размышлений, чем для подобной активности. Вернувшись из экспедиции, У. Джеймс проучился в Гарварде ещё год, потом поехал учиться в Германию и вновь вернулся в Гарвард. В этот период своей жизни он много болел.

В 1869 г. Джеймс получает диплом врача. Однако это стало для него не выходом на жизненное поприще, а началом тяжелейшей депрессии. Завершив образование, он всё ещё не сумел найти себя и своё дело.

Депрессия Джеймса в этот период проявлялась в чувстве собственной бесполезности и бессилия перед лицом возможного отказа всех психических способностей. Парализующий страх того, что сознание и самая субъективность могут в любой момент рухнуть под действием сил, неподвластных их носителю, кристаллизовался у Джеймса в виде воспоминания об одном тяжелобольном пациенте. Вот как он сам описывает это: «Находясь в состоянии депрессии и глубокого пессимизма, когда будущее представлялось мне в самом мрачном свете, однажды вечером я зашёл в раздевалку, чтобы взять оставленную там статью. В раздевалке было довольно темно, и внезапно меня охватил страх, как будто выползший из этой темноты; тут же в моей памяти всплыл образ одного пациента-эпилептика, которого я наблюдал в психиатрической лечебнице. Это был темноволосый юноша с бледной, даже зеленоватой кожей, с виду совершеннейший идиот. Он целые дни сидит на скамейке или на выступе стены, подтянув колени к подбородку. Кроме грубой и грязной рубахи, прикрывавшей всё его тело, на нём ничего не было. Обычно он сидел совершенно неподвижно, чем-то напоминая всем известное изображение египетской кошки или перуанскую мумию. В нём виделось нечто нечеловеческое. Этот образ и охвативший меня страх стали сплетаться в моём воображении в разнообразные комбинации. Мне чудилось, что я могу превратиться в такое же существо, потенциально – это я сам. Ничто из того, чем я владею, не защитит меня от подобной судьбы, если пробьёт мой час, как он пробил для него. У меня было такое чувство, как будто что-то твёрдое, зажатое в глубине моей груди, внезапно вырвалось наружу и превратилось в огромную массу ужаса. Каждое утро, просыпаясь, я ощущал сидящий во мне страх и такую тревогу за свою жизнь, которую никогда не испытывал ни до этого, ни после… Постепенно это чувство исчезло, но в течение нескольких месяцев я, оставаясь один, боялся темноты.

Мне вообще становилось не по себе, если рядом со мной никого не было. Помню, я размышлял над тем, как могут жить другие люди, и как я сам мог когда-то жить, не сознавая всей бездны опасностей, таящейся под тонкой корочкой обычной жизни. В частности, моя мать казалась мне парадоксальным существом, поскольку совсем не думала о грозящих ей опасностях. Однако, поверьте, я не беспокоил её своими откровениями»[2].

Читая это описание Джеймсом собственного душевного недуга, можно заметить в нём и то, благодаря чему он оказался способен преодолеть эту болезнь. Даже самые тяжёлые состояния оставляют нетронутым ядро его личности: Джеймс сохраняет способность наблюдать и размышлять; при всей отчаянности его положения, в нём всегда остаётся некоторая толика интереса к происходящему с ним, и он не оставляет попыток найти выход из жизненного тупика, в котором оказался. Личностная сохранность позволила ему этот выход найти: 30 апреля 1870 г. У. Джеймс принимает решение верить в свободную волю. Такая формулировка может показаться странной, однако она вполне осмысленна и последовательна: не притязая теоретически решить вопрос о том, существует ли свобода воли, Джеймс решается в реальной жизни исходить из того, что свободная воля есть. «Моим первым актом свободной воли будет решение верить в свободную волю. Весь остаток года я буду культивировать в себе чувство моральной свободы»[3], – записывает он в дневнике.

В этом решении можно видеть росток будущей философской позиции Джеймса, впоследствии развёрнутой им под именем прагматизма. Ориентация на практическое значение мысли; утверждение инструментальной точки зрения на истину – эти и другие положения философии прагматизма Джеймс сперва осуществил жизнью, и лишь впоследствии сделал предметом философской рефлексии. Так, например, когда он пишет: «Мысль, которая может, так сказать, везти нас на себе; мысль, которая успешно ведёт нас от одной части опыта к любой другой, которая целесообразно связывает между собой вещи, работает надёжно, упрощает, экономизирует труд – такая мысль истинна именно постольку, поскольку она всё это делает»[4], – всё это можно отнести – как к некоторому, скажем так, «инициальному» опыту, в котором рождается его философия – и к его мысли о существовании свободной воли, реализованной им в жизненном решении и поступании.

После выхода из депрессии Джеймс находит реализацию и своей способности к живому и трезвому самонаблюдению, сопряжённой с интересом к душевной жизни как к предмету практического отношения. Получив после своего выздоровления место преподавателя в Гарварде, Джеймс создаёт первый в США курс психологии, к чтению которого приступает спустя несколько лет после начала работы. С 1878 г. он начинает писать учебник «Основы психологии» („Th e Principles of Psychology“), который выходит в двух томах в 1890 г. Через два года – в 1892 г. – Джеймс выпускает сокращённый вариант книги. Именно его Вы и держите сейчас в руках.

В построении своей психологии Джеймс оказывается верен способу рассматривать вещи с точки зрения их практической значимости. «Наши способности к образованию новых привычек, к запоминанию последовательных серий явлений, к отвлечению общих свойств от вещей, к ассоциированию с каждым явлением его обычных следствий, – пишет Джеймс, – представляются для нас как раз руководящим началом в этом мире, и постоянном, и изменчивом в то же время; равным образом и наши эмоции и инстинкты также приспособлены к свойствам именно данного мира. По большей части, если известное явление важно для нашего благополучия, оно с первого же раза возбуждает в нас живой интерес. Опасные явления вызывают в нас инстинктивный страх, ядовитые вещи – отвращение, а предметы первой потребности привлекают нас к себе. Короче говоря, мир и ум развивались одновременно, и поэтому в некоторых отношениях как бы приспособились друг к другу» (наст. изд., с. 27).

Такая исследовательская позиция позволяет Джеймсу сделать свою психологию по-настоящему практичной. Именно начиная с Джеймса практичность, практическая применимость становится характерной чертой американской психологии. В стремлении к практичности науки Джеймс оказывается един с общим для Америки отношением к науке и её задачам – отношением, принципиально отличным от того, что господствует в это время в Европе, особенно – в Германии.

Академическая наука в Германии конца XIX в. принадлежит университетской среде, важнейшую роль в формировании которой сыграл В. фон Гумбольдт, ставший, по выражению Г. Шельски, «кем-то вроде отца церкви для немецкого университета. Основные принципы идеи университета – как идеи института – он изложил следующим образом. В так называемом «Литовском школьном плане», датированном сентябрём 1809 г., говорится:

„Университету по праву принадлежит то, что человек может найти благодаря самому себе и в себе – постижение чистой науки. Для этого самостоятельного акта, осуществляемого в собственном рассудке, необходима свобода и содействующее уединение, и из этих обоих пунктов вытекает в то же время вся внешняя организация университетов“.»[5].

Немецкий университет способствовал формированию сообщества учёных, научный поиск для которых был предметом самостоятельного интереса, связанного скорее с возможностью удовлетворения собственной жажды познания и раскрытием своей индивидуальности через занятие наукой, нежели со стремлением к непосредственной пользе и применимости полученных знаний. Вопросы пользы были как бы вынесены за скобки академических занятий.

Такая организация научной жизни в Германии несла на себе печать рефлексии тех предпосылок, которые сделали возможным произошедший в XIX в. рывок в развитии техники – рывок, с которым в то время были связаны большие надежды и упования. В развитии техники нашли себе применение разработки учёных прошлого, работавших из чисто научного интереса, или, если вспомнить приведённое выражение В. фон Гумбольдта, стремившихся к «постижению чистой науки». Этот факт наводит на мысль о том, что работающие из чисто научного интереса учёные обеспечивают научно-техническому развитию перспективу, что именно они имеют шанс разработать научный аппарат, который в будущем не просто окажется применим, но позволит сделать невозможный без него решительный шаг вперёд.

Именно атмосфере немецкого университета принадлежит столь важный для того времени проект экспериментальной психологии сознания, инициированный В. Вундтом. Этот проект, попадая на пересечение двух важнейших для человека и общества того времени интересов (интереса к душевной жизни человека и интереса к науке) и вызывая большой резонанс, неизменно сохраняет при этом дух научного поиска, независимого от утилитарных мотивов.

Сколь разительно отличается от вундтовской психологии современная ей психология У. Джеймса, принадлежащая американской университетской среде! Вместо духа уединения и свободы, этого духа чистой науки, в ней царит бодрый дух дела; вместо понятий, стремящихся фиксировать чистое знание, – понятия, ориентирующие нас в опыте реальной жизни. И если порой при чтении Джеймса те или иные вещи начинают нам казаться далёкими от жизни абстракциями, тем интереснее бывает потом увидеть, как легко они разворачиваются в практику. Разработанная Джеймсом параллельно с датским учёным Карлом Ланге и независимо от него теория эмоций тут же открывает способ изменения собственного эмоционального состояния; обнаружение связи воли с произвольным вниманием – простым и оригинальным способом тренировки воли.

Практичность психологии Джеймса сочетается с удивительной открытостью всей полноте опыта. Как представляется, ни о каких видах опыта Джеймс не был склонен судить предвзято. Всякий опыт рассматривался им с точки зрения его места и роли в реальной человеческой жизни. Такая непредвзятость сделала его, в частности, защитником религиозного опыта как способного быть благотворным для человека и приводить к предельной интеграции все силы его души. До сих пор его книга «Многообразие религиозного опыта» остаётся классическим трудом в области психологии религии.

При всём при этом Джеймс – блестящий писатель. Его книги легко читаются, а мысли, выраженные ясно и живо, надолго остаются в памяти. Удовольствие от чтения Джеймса сродни удовольствию от разговора с умным, ярким и жизнелюбивым собеседником, от которого ты можешь не только почерпнуть те или иные интересные сведения, но и – хотя бы отчасти – научиться искусству мыслить и жить. И даже если некоторые его идеи оказались впоследствии предметами научного спора или пересмотра, его ясный и прямой взгляд на вещи, открытость опыту и неотчуждённое, глубоко личностное отношение ко всему, что встречает его в жизни и над чем он берётся размышлять, никогда не могут устареть. Пожелаем же читателю радостного чтения замечательной книги, которую он держит в руках!

Алексей Лызлов

доцент кафедры современных проблем философии

философского факультета РГГУ