Психология установки

1. Живое существо и витальная потребность. Ничто так не специфично для живого существа, как наличие у него потребностей и необходимость самому заботиться об их удовлетворении. Это значит, что для него характерна актив­ность, т. е. установление определенного взаимоотношения с внешней действительностью, без чего, разумеется, ни одна потребность ие может быть удовлетворена. Бесспорно, эта активность составляет по существу все содержание жизни; было бы неуместно говорить о жизни без активности. Отсю­да ясно, что понятию потребности принадлежит исключи­тельное место во всякой науке, ставящей себе целью понима­ние живого существа в частности и особенно в психологии.

Потребность — источник активности.Там, где нет ника­кой потребности, не может быть и речи об активности.

В этом смысле понятие потребности очень широко. Оно касается всего, что является нужным для живого организма, но чем он в данный момент не обладает.

Однако то, в чем живой организм может испытывать нуж­ду, зависит от уровня развития самого организма. Потребно­сти развиваются, и ни для кого не является спорным, что че­ловек на нынешней ступени развития обладает множеством таких потребностей, подобных которым нет не только у жи­вотного, но и у человека, стоящего на примитивной ступени культурного развития.

Несмотря на это, есть все же некоторые потребности, без которых не может существовать ни один живой организм, на какой бы ступени развития он ни находился. Это те потреб­ности, которые связаны с основными процессами самой жиз­ни — с питанием и размножением, и, следовательно, они яв­ляются основными витальными или чисто биологическим» потребностями. Потребности питания, роста, размножения имеются у каждого живого организма, как у простейшего, так и у сложнейшего. Конечно, это не значит, что эти потребнос­ти не изменяются в процессе развития, что у амебы и у чело­века одна и та же потребность питания. Нет, мы хотим толь­ко отметить, что каждый живой организм, на какой бы высо­кой ступени он ни находился, имеет витальную потребность, что без нее жизнь вообще невозможна. Однако никому, ко­нечно, не придет сегодня в голову отрицать, что и эта потреб­ность развивается, усложняется и разнообразится, что на низшей ступени она одна, а на высшей иная.

2. Витальная потребность и поведение. Что же характер­но для витальной потребности? Прежде всего совершенно не обязательно, чтобы она и психически была дана. Достаточно, если она существует объективно, т.е. если организм действи­тельно испытывает нужду в чем-то. Невзирая на то что субъект, возможно, не имеет о ней никакого представления, он все же безошибочно прибегает к средствам, необходимым для ее удовлетворения. Эта происходит приблизительно так, как в случае потребности дыхания. Организм вовсе не чув­ствует особо, что ему чего-то не хватает, что это нечто есть воздух и добыть его можно только посредством дыхания. Несмотря на это, он дышит с максимальной точностью, для этого ему не требуется ни собственного предварительного опыта, ни чьей-либо помощи.

Так по существу происходит во всех случаях основных витальных потребностей. Если новорожденному ребенку по­ложить в рот сосок груди и при этом его организм нуждается в питании, т. е. если у него имеется потребность в пище, он тотчас начнет сосать, несмотря на то что его никто этому не учил. И теленок не нуждается в обучении тому, как пастись, или цыпленок — как клевать: первый сразу находит именно ту траву, которая может его выкормить, а второй — зерно, а не, скажем, песчинки, несмотря на то что у него нет еще ни­какого опыта.

Словом, животное изначально, без научения, находит со­ответствующий корм и соответствующе с ним обращается. Витальная потребность сама направляет организм к нужно­му предмету. Организм не постепенно научается находить предмет удовлетворения потребности. При наличии опреде­ленной потребности из бесчисленного множества предметов, находящихся в окружающей среде, на него оказывает влия­ние тот из них, который может удовлетворить эту его потреб­ность. В результате у живого существа возникает установка соответствующего действия и, если этому ничто не мешает, осуществляется и само это действие. В таком случае обычно говорят: у животного, цыпленка или человека с рождения имеются врожденные способности удовлетворения некото­рых потребностей; всякое живое существо не только обраща­ется именно к тому, что может удовлетворить его потребно­сти (цыпленок — к зерну, а не к песку), а прибегает и к дей­ствиям таким, которыми можно достигнуть этой цели (начинает сосать, клевать и т. д.). Такое врожденное, целесо­образное поведение обычно называют инстинктом и подра­зумевают, что оно связано с основными элементарными по­требностями.

3. Обслуживание как отдельная форма поведения. Од­нако такая картина раскрывается перед нами только в том случае, когда удовлетворение потребности не встречает ни­какого препятствия, когда среда непосредственно предостав­ляет то, что нужно для удовлетворения этой потребности. Например, в случае нормального дыхания в изобилии име­ется воздух и организму не требуется ничего, кроме вдыха­ния его; или же перед цыпленком на песке разбросаны зерна, и он начинает их клевать. В таком случае процесс удовлетво­рения потребности протекает сам собою, не требуя вмеша­тельства сознания, и все поведение протекает инстинктивно. Но таков лишь первичный вид поведения, та примитивная активность, когда вопрос ставится относительно процесса самого удовлетворения потребности, а не добывания средств, которые нужны для этого. Эта форма активности известна под названием потребления, и мы видим, что она осуществ­ляется без участия сознания, в виде инстинктивных актов.

Но допустим, что на пути удовлетворения потребности возникло препятствие, например затруднилось дыхание. Что же тогда произойдет? Несомненно, у субъекта возникнет спе­цифическое чувство, чувство беспокойства, что ему чего-то не хватает, и, наряду с этим, — состояние некоторой напря­женности, которое каждую минуту готово перейти в состоя­ние активности. В этом случае мы уже будем иметь дело с фактом выявления потребности в сознании, с потребностью как с психическим феноменом. Как мы видим, она пока ограничивается только рамками состояния субъекта и ниче­го объективного в ней нет. Но немного больше задержки в удовлетворении потребности, и она даст отражение и в пред­метном сознании: к вызванному недостачей чувству беспо­койства и напряжения добавляется и специфическое пережи­вание того объекта, который является средством удовлетво­рения потребности. Например, в случае голода, когда нет возможности его непосредственного удовлетворения, субъ­ект переживает его в первую очередь, разумеется, как соб­ственное мучительное состояние, но, кроме этого, и пережи­вание объективной действительности становится своеобраз­ным: голодный замечает в окружающем в первую очередь то, что может удовлетворить его потребность. Следовательно, потребность определяет и восприятие субъекта.

Но интересно, что это восприятие совершенно специфич­но: субъект не просто видит то, что может удовлетворить его потребность, а вместе с тем испытывает чувство определен­ной его притягательности, своего рода влияние, идущее от предмета восприятия и призывающее к определенному дей­ствию. На такое психологическое воздействие потребности впервые обратил особое внимание Курт Левин и для его характеристики ввел специальное понятие (Aufforderungscharakter), пользующееся сегодня в нашей науке общим вни­манием. Левин имеет здесь в виду наблюдение, что голодно­го, например, притягивает пища, а жаждущего — вода, а ког­да обе эти потребности удовлетворены, тогда, быть может, они окажутся вовсе незамеченными или, во всяком случае, совершенно безразличными для субъекта. Теперь у этих предметов уже не осталось ничего от их прежней притяга­тельной силы и, следовательно, они не могут побудить субъекта к действию.

Таким образом, в случае, когда удовлетворение потребно­сти затрудняется, когда потребность непосредственно не реализуется, она проявляется в сознании субъекта в виде спе­цифического содержания. Со стороны субъекта она пережи­вается в виде чувства неудовлетворенности, содержащего в себе моменты возбуждения и напряжения, а с объективной стороны — в виде определенных предметных содержаний, побуждающих к действию.

Случаи осложнений удовлетворения потребности, разу­меется, часто встречаются и в повседневной жизни живот­ных. Вот, например, с дерева слетела птичка, начала что-то клевать на земле; вот на глаза ей попалось насекомое, и она устремилась к нему. Содержание почти всей ее жизни запол­нено такими поисками и нахождением корма. Так и у других животных. Свинья, например, постоянно ищет пищу, беспре­станно роет землю, переходя с одного места на другое, и т. д. Словом, там, где средство удовлетворения потребности не­посредственно не дано, животное вынуждено в поисках его перемещаться с места на место и вести себя соответственно тому, что оно найдет для себя полезным.

Эти случаи поведения животного по существу мало чем отличаются от случаев поведения потребления. Если для последнего характерна такая непосредственная данность средств удовлетворения потребности, что живому существу нужно только, так сказать, взять корм в руки и положить в рот, то здесь положение осложнено в том отношении, что для овладения средствами удовлетворения потребности требу­ются некоторые дополнительные простые акты, в частно­сти — перемещение с места на место. Например, животное вынуждено пойти к роднику для удовлетворения жажды; или же, когда кончится корм на одном месте, перейти на дру­гое место. Вдумываясь в эти случаи, мы убеждаемся, что и здесь мы по существу имеем дело с актами потребления, только сравнительно усложненными. И в самом деле, чистый акт потребления в чистом виде состоит, например, и в еде, и в питье. Но разве поднесение пищи ко рту и жевание явля­ются иными актами поведения? Разумеется, и тот и другой акты, взятые отдельно, например поднесение пищи ко рту не с целью еды, а с какой-то иной целыо, не являются актами по- требления. Но когда они непосредственно связываются и не­посредственно служат чистым актам потребления, тогда, ра­зумеется, и они должны считаться поведением потребления.

Однако обычно мы имеем дело с еще более усложненным положением. Случается часто, что пища находится перед гла­зами животного, но заполучить ее ближайшим путем не уда­ется; тогда Животное ищет обходный путь и при этом решает довольно сложные задачи. Об этом свидетельствуют, напри­мер, опыты И. С. Бериташвили над различными представи­телями беспозвоночных, а также особенно опыты Келера над человекообразными — антропоидами.

Рассмотрим некоторые примеры. Собака видит, что кусок мяса выбросили из окна на улицу. Ей не удается выпрыгнуть из окна за мясом, поэтому она бежит в другую комнату, от­сюда выбегает через заднюю дверь во двор и со двора — на улицу. Она полна ожидания найти там желанный кусок. Как хмы видим, прежде чем овладеть мясом и начать акт потреб­ления — еды, собака вынуждена выполнить довольно слож­ные акты. Но можно наблюдать и гораздо более сложные слу­чаи, особенно в экспериментальных условиях.

Антропоид заперт в клетке; снаружи лежат пища, кото­рую обезьяна очень любит, но достать ее рукой она не может. Тогда она хватает палку, которая преднамеренно положена рядом с ней в клетке, и при ее помощи затаскивает пищу к себе в клетку. Или же еще: высоко, к потолку клетки, подве­шен банан, обезьяна старается достать его, но это ей не уда­ется, потому что банан висит очень высоко. Она тащит рядом лежащий ящик, устанавливает его под бананом, вскакивает иа ящик, но все же не может дотянуться до банана. Тогда она подтаскивает второй и третий ящики, ставит их на первый и так достигает своей цели.

Чтобы охарактеризовать это поведение антропоида, надо в первую очередь отметить, что здесь вся деятельность жи­вотного от начала до конца побуждается одной основной це­лью — животное стремится удовлетворить свою потребность, ни на одну минуту не забывая о ней. Эта потребность стано­вится для него актуальной не только тогда, когда начинается процесс ее непосредственного удовлетворения — процесс по­требления, она актуальна и тогда, когда, например, животное тащит один ящик, потом другой и третий. Несмотря на то что обезьяна прибегает к целому ряду актов, которые не имеют с потреблением такой непосредственной связи, какая была от­мечена в вышеприведенном случае усложненных актов по­требления, все же бесспорно, что все эти акты находятся под влиянием основной потребности.

Таким образом, акт потребления предваряется довольно сложным процессом поведения, который питается из источ­ника одной определенной потребности и от начала до конца служит цели ее удовлетворения. Это особенно наглядно вид­но хотя бы из той взаимосвязи, в какой он находится с актом удовлетворения указанной потребности — с процессом по­требления: он незаметно переходит в этот процесс и с ним вместе создает одно нераздельное целое.

Несмотря на это, бесспорно, мы имеем здесь дело с новой формой активности, с новой разновидностью поведения. Если специфичным для этой формы поведения мы сочтем ту тесную связь, в какой она находится с актом потребления, т. е. то обстоятельство, что она непосредственно служит цели подготовки этого акта, тогда, очевидно, наиболее целесооб­разным для нее названием было бы обслуживание.

4. Импульсивное поведение и обслуживание. Как проте­кает активность субъекта в случае обслуживания? Чем она определяется? Для решения этого вопроса наиболее подхо­дящим является опять-таки наблюдение поведения челове­ка: ведь в инвентаре поведения человека случаи обслужива­ния занимают одно из первых мест! Молено сказать, что обслуживание является обычной формой нашей повседнев­ной активности. И в самом деле, когда у нас появляется ка­кая-либо конкретная потребность, не всегда же нам удается удовлетворить ее беспрепятственно! Наоборот, гораздо чаще мы сталкиваемся с каким-либо препятствием и бываем вы­нуждены, прежде чем приступить прямо к акту потребления, выполнить целый ряд других операций, производимых толь­ко для того, чтобы преодолеть указанное препятствие и дать нам возможность удовлетворить свою потребность.

Поскольку эти операции служат цели непосредственного удовлетворения определенной конкретной потребности, мы можем признать их за отдельный случай обслуживания. Этот момент — обслуживание какой-либо конкретной потребно­сти, — как уже отмечалось выше, является тем основным при­знаком, которым обслуживание отличается от других форм поведения. Скажем, у человека возникла какая-то потреб­ность, например он голоден, но пищи нет под рукой, и поэто­му придется ради нее пуститься в дальний путь. В каком слу­чае человек пойдет на это? Безусловно, только в том случае, если потребность настолько сильна, что покрывает неприят­ность прохождения дальнего пути. Без этого условия субъект не выполнит акта обслуживания, т. е. не пустится в дальний путь, и предпочтет остаться без пищи. Словом, совершенно невозможно выполнять акт обслуживания так, чтобы он не побуждался импульсом основной потребности. Там, где в его основе лежит другой импульс, уже нельзя говорить об акте обслуживания.

Может случиться, что некоторые моменты акта обслужи­вания окажутся трудновыполнимыми, но, несмотря на это, они все же выполняются и опять-таки остаются актами об­служивания.

Посмотрим, как протекает обычно акт обслуживания. Внешне перед нами раскрывается такая картина: как только появляется какая-либо интенсивная потребность, субъект начинает деятельность для ее удовлетворения; иногда эта де­ятельность очень сложна и длится до тех пор, пока не будет обеспечена возможность удовлетворения потребности.

Как же протекает эта деятельность? Скажем, дикарь по­чувствовал голод. Он отправляется на охоту: берет оружие для охоты, идет в лес в определенном направлении. В зави­симости от того, какой ему встретится зверь и в каких условиях, он или засядет в засаду, или прямо начнет его пресле­довать, или же пустит в него стрелу. Если он убьет зверя, то потом освежует его и после выполнения целого ряда других операций приступит к удовлетворению своей потребности — начнет есть. Эта простая схема охоты дикаря фактически ча­сто наполняется сложным содержанием. Эта активность со­стоит из цепи последовательных моментов, каждое звено этой цепи занимает свое место и действует целесообразно.

Как все это происходит? Разве дикарь заранее обдумыва­ет все свое поведение, заранее взвешивает его? Конечно нет. Стоило ему почувствовать голод, и он тотчас обратился к ак­там определенного поведения — охоты. Отдельные акты это­го поведения как будто сами собой, без особого вмешатель­ства субъекта, сменяют друг друга: дикарю не нужно задумы­ваться в каждом отдельном случае, как теперь поступить, к чему прибегнуть, чтобы быстрее достичь цели. Обычно здесь все протекает принципиально совершенно так же, как и в том случае, когда мы испытываем жажду, а вода или стоит в по­суде тут же на столе, или в другой комнате. Разумеется, мы никогда специально не задумываемся, как поступить, что предпринять, чтобы удовлетворить жажду: сами условия си­туации диктуют нам, что надо делать. Если вода тут же в по­суде на столе, одна рука потянется к стакану, а другая к по­суде с водой; если же нет этого, тогда мы будем действовать так, как потребуют обстоятельства.

Словом, мы хотим сказать, что, когда поведение осуще­ствляется под влиянием актуального импульса опреде­ленной потребности, отдельные его этапы и моменты проте­кают как бы сами собой, без сознательного управления ими субъектом. Их, скорее, определяет та ситуация, в которой субъекту приходится разворачивать свои действия.

Что же фактически лежит в основе этого поведения? Чем оно управляется? Мы, разумеется, не можем сказать, что в этом случае все поведение представляет собой цепь отдель­ных рефлекторных движений, всецело зависящих оттого, ка­кое внешнее впечатление или раздражение воздействует на субъекта. Этого нельзя сказать, во-первых, потому, что подобное поведение никогда не повторяется в совершенно неизменном виде, что оно вполне стереотипно, будь даже условия совершенно одинаковыми; и, во-вторых, роль субъек­та как целого мы не можем отрицать в наше время даже в слу­чае рефлексов. Совершенно спорно, что здесь мы имеем дело с настолько сложной формой активности, что сегодня и ду­мать нельзя серьезно о попытке ее механистического объяс­нения.

Теоретически для нас ясно, что ситуация как целостный комплекс внешних раздражителей действует на моторный аппарат живого существа не непосредственно и не таким пу­тем вызывает в нем соответствующие движения. Нет, ситуа­ция в первую очередь воздействует на самого субъекта и если и вызывает где-либо какой-то эффект, то только в самом субъекте. Среда оказывает влияние на поведение только че­рез этот вызванный ею в субъекте эффект.

Чем можно объяснить, что несмотря на то, что во всем поведении дикаря во время охоты ни само поведение его в целом, ни отдельные его моменты не осознанны и не предна­меренны, а поведение все же протекает так целесообразно? На субъекта, возбужденного определенной потребностью, воздействует актуальная ситуация, вызывая в нем опреде­ленное целостное изменение, определенную установку, и вот его последующее поведение строится на основе этой установ­ки. Потому-то оно целесообразно и помимо осознания.

Таким образом, становится ясным тот специфический признак, который отличает течение поведения обслужива­ния: когда субъект с целью удовлетворения актуальной по­требности обращается к внешней среде, у него появляется определенная ситуация, которая вызывает в нем такую же определенную установку и посредством этой последней на­правляет все его последующее поведение. Так как во всех случаях такого поведения действует всегда импульс удовле­творения актуальной потребности, мы могли бы назвать его (поведение) импульсивным. Тогда получилось бы, что для импульсивного поведения характерно, во-первых, что его источником является актуальная потребность и, во-вторых, что оно определяется установкой, созданной актуальной си­туацией.

5. Труд и потребность. Потребление и обслуживание встречаются и в инвентаре активности животного. Но суще­ствует и такая форма активности, которая присущатолько человеку; таковой в первую очередь является труд. Энгельс наглядно доказал, что источником всех особенностей, харак­теризующих человека как человека, является труд. И нам се­годня ясно, что смысл и цель подлинно человеческой жизни заключаются в труде, что он является не проклятием для че­ловека, как это переживалось всеми испокон веков до сего дня, т. е. до установления в Советском Союзе социалистиче­ского строя, а благословением и отрадой, источником счас­тья, «делом чести, делом доблести и подвигом славы».

Что же мы подразумеваем, говоря о труде? Разумеется, если за труд мы признаем всякий процесс целесообразного использования энергии или то, с чем связано преодоление трудностей, тогда и потребление и обслуживание следует считать видами труда, потому что и то и другое, несомненно, состоит из целесообразных актов и, возможно, как одно, так и другое нередко требует довольно большой энергии. Оче­видно, для труда не специфичны ни целесообразность, ни сравнительно высокий уровень трудности, проявляющейся в процессе его выполнения. Психологически характерным для труда является нечто совершенно иное.

То, что делается в случае обслуживания, имеет целью удовлетворение потребности, вызывающей эти акты обслу­живания: продукт обслуживания предназначен для актуаль­ной потребности. Например, у человека жажда. Эта потреб­ность вынуждает его прибегнуть к соответствующим актам обслуживания — принести или налить воду. Продукт обслу­живания — налитая вода — предназначен для удовлетворе­ния жажды. Обслуживание служит только той конкретной актуальной потребности, которая дала ему начало. Без нее и независимо от нее не существует никакого акта обслужива­ния. Без нее и независимо от нее не может быть и никакого продукта обслуживания, потому что продукт обслуживания не может иметь какого-либо значения, ежели предположить, что не существует того, для чего этот продукт должен быть предназначен.

Иначе обстоит дело в случае труда. Разве мы только тог­да делаем что-либо, когда нам это нужно, и делаем только для того, чтобы удовлетворить наличную потребность? Конечно нет! В жизни человека обычным является то, что он обраща­ется к активности и тогда, когда то, что создается этой актив­ностью, совершенно не нужно для удовлетворения его на­сущной потребности. Рабочий хлебного завода берется за работу не только тогда, когда ему хочется поесть хлеба, и ра­ботает он не для того, чтобы выпечь столько хлеба, сколько необходимо для удовлетворения теперешнего его голода. Если бы он поступал так, мы имели бы дело с процессом об­служивания. Нет, он работает, чтобы изготовить определен­ный продукт — хлеб, несмотря на то что в данный момент он ему совсем не нужен. Именно это обстоятельство особенно характерно для его трудовой активности, которая проявля­ется не для создания продукта, необходимого для удовлетво­рения актуальной потребности, той потребности, которую субъект испытывает сейчас, в данный момент, а для удовлет­ворения потребности в питании вообще. Эта потребность может возникнуть у него или у кого-либо другого завтра или когда-либо в другое время.

Таким образом, в то время как обслуживание имеет в виду только удовлетворение актуальной потребности, труд имеет целью удовлетворение возможной потребности.

6. Труд и воля. Но откуда же приобретает человек энер­гию делать то, потребности чего у него в данный момент нет? Как возможен труд?

Разумеется, здесь понятия рефлекса недостаточно. Не умещается труд и в рамках импульсивного поведения. Мы достаточно убедились в том, что он не начинается с импуль­са актуальной потребности, да и впоследствии не направля­ется им. Мы убедились, что труд подразумевает совершенно иной вид активности, такой вид, который имеет силу дей­ствовать без актуальной потребности и создавать независи­мые от последней ценности.

Таким видом активности, как мы убедимся ниже, являет­ся воля. Следовательно, вне воли труд никогда не сформиро­вался бы в том своем законченном виде, какой он имеет на сей день как специфическая особенность человека. С другой сто­роны, и воля не достигла бы человеческой ступени своего развития, если бы труд не создал специфических условий для ее стимуляции и развития.

Воля

1. Общее определение понятия. Что такое воля? На­зовем несколько бесспорных примеров волевого действия и посмотрим, в чем сказывается специфическая особенность воли.

Спишь в холодной комнате. Проснулся утром и видишь, что время вставать. Вставать не хочется, но уже время — мо­жешь опоздать. Наконец делаешь усилие и встаешь. Потре­бовался определенный акт воли, чтобы преодолеть есте­ственную леность.

Очень хочется курить, но ты уже решил отказаться от этой привычки; сдерживаешь себя и не закуриваешь.

Допустим, я пишу книгу и в одном месте должен выска­зать мысль, которая в основном противоречит моим прежним взглядам, не раз защищаемым мною публично. Возникает вопрос: высказать эту новую мысль или нет? Если выска­жешь ее, этим публично признаешь, что ошибался, а твои противники были правы. Если же скроешь этот свой новый взгляд, это будет изменой основному принципу, согласно которому в науке главное истина, а не ложное самолюбие. В конце концов вопрос решается согласно интересу объек­тивной истины. Несомненно, для этого снова понадобилась помощь воли.

Когда нам надо что-либо сделать, скажем, надо написать какой-то труд, то предварительно мы составляем план: како­го вопроса следует коснуться вначале, о чем говорить после и как приблизиться к конечному вопросу. Разумеется, реше­ние каждого из этих вопросов потребует волевых актов, и в конце концов мы остановимся на вполне определенном пла­не работы. После этого вновь потребуется особый волевой акт, чтобы начать писать труд, т. е. приступить к исполнению выработанного плана.

Что является характерным для всех этих случаев? Во-первых, — и это должно быть отмечено в первую очередь, — субъект и его поведение, его деятельность противостоят друг другу. Субъект дан не в деятельности, а вне ее. Мы себя пе­реживаем отдельно, а свои действия — курение, вставание с постели, служение объективной истине, свой план — совер­шенно отдельно. Мы ведь пока еще не действуем! Мы пока только ставим вопрос, как действовать! Во всех этих случаях и наше «я» и наши возможные действия как бы даны извне, мы о них рассуждаем и думаем как о чем-то объективно пе­ред нами существующем.

Таким образом, мы видим, что для всех случаев воли ха­рактерна объективация своего «я» и своего поведения.

Второй, не менее характерный для воли момент проявля­ется в своеобразии переживания поведения и «я». Само по­ведение еще не дано, оно принадлежит не настоящему, а бу­дущему; оно происходит не теперь, а должно совершиться после; стало быть, оно переживается как феномен будущего, а не настоящего. Во всех указанных выше случаях процесс протекает так: прежде чем осуществится определенное пове­дение — вставание с постели, отказ от курения, объективное изложение взглядов, — мы рассуждаем, думаем: осуществит­ся ли оно?

Следовательно, для волн характерно то, что она имеет дело не с наличным актом, а с тем, который должен осуще­ствиться в будущем. Воля глядит вперед, она, говоря терми­ном В. Штерна, является проспектным актом.

Что касается переживания своего «я», оно в случае воли занимает совершенно особое место. Во всех рассмотренных примерах «я» переживается как единственный источник, от­куда вытекает всякое волевое поведение, как единственная сила, от которой всецело зависит, каким будет поведение, что произойдет: встану ли я или буду нежиться в постели, заку­рю ли или совсем брошу курить, словом, так ли я поступлю или по-иному — это зависит от меня, причиной этому я сам. Короче, воля переживается как активность «я» или «я» пе­реживается в воле активным, действующим.

Если теперь сравнить случаи воли со случаями импуль­сивного поведения, сразу станет ясно, как велика разница между ними. Скажем, я почувствовал жажду. Иду, беру в руки графин с водой, наливаю в стакан и пью. Все это проис­ходит так, что субъект (я), объект (посуда, вода) и поведение (подойти, налить, выпить) включены в один целостный про­цесс и вне этого процесса в отдельности не переживаются: здесь нет ни объективации «я», ни объективации поведения. Кроме этого, поведение протекает здесь в настоящем, оно ак­туально, происходит сейчас, и говорить здесь о будущем со­вершенно излишне. Наконец, поведение — наливание воды, питье — переживается так, будто оно происходит само собой. Во всяком случае, субъект здесь обычно вовсе не чувствует, что для этого поведения нужно проявить особую активность: источником поведения переживается скорее потребность, чем активность «я».

С этим обстоятельством связан один исключительно важ­ный момент, который существенно отличает друг от друга акты импульсивного и волевого поведения. В случае импуль­сивного поведения, как мы только что отметили, основным его источником является потребность: как только возникает потребность (жажда), субъект прибегает к точно соответ­ствующему поведению (идет и пьет воду); импульсивное по­ведение начинается импульсом потребности и заканчивает­ся актом ее удовлетворения — актом потребления. Совсем иначе обстоит дело в случае волевого поведения. В приведен­ных выше примерах волевого поведения отношение между актуальной потребностью и окончательным поведением но­сит иной характер, чем в случае импульсивного поведения. Здесь у субъекта всегда возникает какая-либо актуальная по­требность. Однако его поведение никогда не подчиняется им­пульсу этой потребности, субъект делает не то, что ему хочет­ся, а нечто другое: в первом случае ему хочется лежать, но он встает, во втором — хочется курить, но он воздерживается.

Словом, в случае воли источником деятельности или по­ведения является не импульс актуальной потребности, а не­что совсем иное, что иногда даже противоречит ему.

Таким образом, еще одним особенно специфичным при­знаком воли является то, что она никогда не бывает реализа­цией актуального импульса, и, следовательно, необходимую для деятельности энергию она всегда заимствует из другого источника. Этот признак воли заслуживает особого внима­ния. Можно сказать, что корень проблемы воли гнездится именно здесь, в этой особенности, и психология воли несет особенную обязанность выяснить, из какого источника при­обретает воля энергию своей деятельности. Поэтому ниже мы специально будем говорить об этом. А пока необходимо отметить хотя бы одно.

Дело в том, что нередки случаи, когда человек по своей воле обращается именно к тому поведению, к которому стре­мится и импульс актуальной потребности. Например, чело­веку хочется пить. Импульс его актуальной потребности вле­чет его к воде. Но он не подчиняется этому импульсу, разду­мывая, можно ли пить воду в этих условиях. Наконец он решает: «Эта вода ведь минеральная, и пить ее не вредно, а даже полезно» и пьет. Как видим, здесь мы как будто несом­ненно имеем дело с волевым поведением. Однако, с другой стороны, субъект все же пьет воду, т. е. удовлетворяет свою актуальную потребность! Следовательно, для воли, оказыва­ется, вовсе не обязательно, чтобы она противостояла акту­альной потребности. Но если глубже вникнуть в сущность дела, можно убедиться, что и здесь актуальную потребность нельзя считать силой, направляющей поведение.

Правда, субъект хочет пить, это его актуальная потреб­ность, и после некоторого колебания он и пьет воду, т. е. удов­летворяет эту потребность. Но в действительности акт питья воды вызывается не только жаждой как таковой. Нет, субъект прибегает к этому акту — пьет воду — только после того, как вспоминает, что минеральная вода полезна. Если бы не так, жажда осталась бы жаждой и субъект отказался бы от воды. Так что дело не в том — выпьет субъект воду или нет, когда ему хочется пить. Дело в том, чем вызван этот акт: им­пульсом актуальной или же неактуальной потребности?

Согласно всему этому, мы получаем возможность гово­рить о специфических свойствах волевого акта, т. е. о призна­ках, отличающих его от остальных видов активности. Эти признаки заключаются в следующем: а) в случае воли им- пульс актуальной потребности никогда не вызывает дей­ствия, волевое поведение никогда не опирается на импульс актуальной потребности; б) в случае воли происходит объективация входящих в процесс активности моментов: «я» и по­ведения; «я» противостоит поведению; в) волевое поведение не является поведением, протекающим в настоящем, оно будущее поведение: воля проспективна; г) это будущее поведе­ние со стороны «я» заранее предусматривается, и его реали­зация зависит от «я»: воля всецело переживается как актуальность «я».

2. Физиологические основы воли. Всякая активность, всякое поведение в первую очередь дается нам в виде опре­деленных движений тела и отдельных его органов. Это обсто­ятельство настолько очевидно и закономерно, что некоторые психологические направления, особенно бихевиоризм, счи­тают поведение от начала до конца производным нашего мы­шечного аппарата и для его понимания довольствуются изу­чением деятельности этого аппарата. Но, разумеется, наше поведение представляет собой не только одно лишь мышеч­ное явление. Большая роль психики в поведении вообще ив частности в волевом совершенно несомненна. Но также не­сомненно и то, что едва ли многое в психике имеет столь тес­ную связь с телом, как волевой процесс. Поэтому рассмотре­ние общих телесных основ воли совершенно необходимо.

Анатомо-физиологической основой воли, без которой ни одно живое существо не обладало бы ею, является большой мозг. Когда мы действуем произвольно, в определенном цент­ре коры больших полушарий мозга рождается физиологиче­ский импульс, который по пути нижележащих аппаратов продолговатого и спинного мозга направляется к моторному нерву и посредством его вызывает сокращение мышц и дви­жение соответствующего органа. Это движение произволь­ное, и оно отличается от рефлекторного движения не только тем, что имеет корковое происхождение, тогда как рефлекс имеет непосредственно субкортикальное происхождение, но и с другой стороны: в случае рефлекса физиологический импульс распространяется по неизменным, врожденным пу­тям и вызывает вообще движения стереотипного характера; в случае же воли такие врожденные пути не имеют никакого значения, произвольные движения протекают всегда в новом виде и изменяются сообразно цели, какую субъект ставит пе­ред собой. Центром, регулирующим эти движения, считает­ся зона левого полушария, и понятно, что, когда эта послед­няя нарушается, у субъекта снижается способность осмыс­ленной, целенаправленной деятельности.

Описанное впервые Гуго Липманом заболевание, назван­ное им апраксией, проявляется именно в расстройстве спо­собности к произвольному поведению: субъект проявляет полную несостоятельность в выполнении даже самых про­стых преднамеренных действий (например, он не в состоя­нии расстегнуть или застегнуть пуговицу по заданию), тогда как импульсивно он совершенно легко выполняет те же акты. Однако когда ему самому нужно расстегнуть или застегнуть пуговицу, когда у него есть актуальная потребность в этом, тогда выполнение этого акта не представляет для него ни­какой трудности. Апраксия является расстройством произ­вольного поведения и, как мы видели, связана с нарушением определенной корковой зоны.

Выполнение волевого акта

1. Периоды воли. Из характеристики случаев волево­го поведения ясно, что воля является процессом, имеющим определенные периоды. Характер этих периодов ясно виден даже из совершенно простого примера воли.

Допустим, что вечером предстоит очень интересный кон­церт, и у меня большое желание послушать его. Однако есть соображение, мешающее мне присутствовать на концерте: нужно срочно выполнить кое-какое дело. Скажем, я в конце концов решаю остаться дома и работать. И так поступаю. Бе­зусловно, в этом случае мы имеем дело с подлинно волевым поведением. Несомненно, что прежде чем начнется само воле­вое поведение, должно быть вынесено решение, что будет вы­полнено именно это поведение. Но до того, пока будет приня­то решение, субъект должен обдумать, что же именно решить, учесть какие-то соображения, которые помогут ему принять решение. Ему надо обдумать, что для него лучше — пойти на концерт или же остаться дома и продолжать работу.

Стало быть, волевой процесс содержит в себе по крайней мере три периода: подготовительный период решения, кото­рый выявит, какое решение принять и по каким соображени­ям; период принятия самого решения и, наконец, период вы­полнения решения.

Психология воли обязана изучить все эти три периода, но несомненно и то, что не все они имеют одинаковое значение и специфическая особенность воли, очевидно, должна прояв­ляться в каком-то одном из них особенно. Какой же из этих периодов следует считать специфичным для воли?

Интересно, что из этих трех периодов только об одном, а именно о периоде выполнения, можно сказать, что он встре­чается и в других видах активности. В периоде выполнения дано само действие, поведение, а ведь с поведением мы име­ем дело и во всех других случаях активности. Зато остальные два периода, представляющие собой по существу моменты одного и того же акта, акта решения, могут существовать только в случае воли. Надо полагать, что если где и проявля­ется специфическая особенность воли, то это именно здесь. Несмотря на это, согласно нашим обычным, повседневным ненаучным наблюдениям, сущность воли как будто следует искать именно в моменте выполнения. Поэтому начнем изу­чение периодов процесса воли с его последнего периода.

2. Течение волевого поведения. После акта решения на­чинается реализация последнего: то, что решено, должно быть выполнено. Внимательное рассмотрение случаев воле­вого поведения показывает везде одно и то же: ни одно из них не содержит в себе ни одного такого действия или отдельно­го движения, выполнение которого само по себе представля­ло бы какую-либо специфическую трудность и воля прояв­лялась бы именно в преодолении этой трудности. Разумеет­ся, есть и такие случаи, когда человек решает выполнить какое-нибудь технически трудновыполнимое дело, но это вовсе не является непременно специфичным для воли. Тех­нически трудновыполнимые акты могут быть и в импульсив­ном поведении. Следовательно, нет основания говорить, что специфика волевого поведения заключается в трудности его выполнения. Это настолько несомненно, что, наоборот, где имеется непреодолимая трудность выполнения действия, там нет и речи о воле. Ежели для нас что-либо трудно выпол­нимо или совершенно невыполнимо, тогда мы не хотим, а желаем (Wünsch). Воля касается только того, выполнение чего зависит от нашей воли. А то, что для нас недоступно, никогда не может стать предметом воли. Словом, анализ во­левого поведения показывает, что это поведение всегда мо­жет быть вызвано и импульсом актуальной потребности. В содержании и построении самого поведения ни в чем не за­метно, является ли оно волевым или импульсивным. Поэто­му неудивительно, если подлинно волевое поведение всегда сопровождается своего рода переживанием: «Это я могу сде­лать», «Выполнение этого в моей власти». Это переживание очень характерно для волевого процесса, и на нем мы оста­новимся ниже.

Значит, мы можем заключить: трудность исполнения ни в коем случае не характерна для волевого поведения; воля не подразумевает обязательно комплекса каких-то сложных, трудновыполнимых движений. С этой стороны нет никако­го различия между импульсивным и волевым поведением.

Если взять теперь само течение импульсивного и волево­го поведения, мы убедимся, что и здесь не найти какого-либо принципиально значимого различия между ними. Как мы уже знаем, каким бы сложным ни было импульсивное пове­дение, оно протекает будто само собою, само продвигается вперед; оно направляется актуальной ситуацией, и нигде не требуется специального вмешательства субъекта. Но имен­но поэтому возможно, чтобы под влиянием импульса какой-либо вновь возникшей потребности импульсивное поведение отклонилось от своего пути и приняло совершенно новое на­правление. Конечно, это не всегда так бывает. Наоборот, го­раздо чаще импульсивное поведение от начала до конца яв­ляется одной нерушимой целостностью и служит одной цели. Это происходит потому, что лежащий в основе этого поведения импульс актуальной потребности гораздо сильнее, чем случайно возникшие на пути новые импульсы, а где это не так, там импульсивное поведение часто меняет свое направление и уже не является нам в виде одного закончен­ного цельного поведения.

Совершенно иначе выглядит волевое поведение. Закон­ченность и цельность для него не случайное обстоятельство, а специфическая особенность. Там, где цельность поведения нарушается, где оно отклоняется от пути, ведущего к избран­ной цели, и направляется в другую сторону, там мы уже не имеем дела с волевым поведением. Для последнего характер­но именно это: каким бы сложным ни было волевое поведе­ние, оно является от начала до конца упорядоченным поведе­нием. Поскольку его отдельные части, отдельные действия служат одной цели, постольку они составляют одно цельное поведение, в котором каждое из них занимает определенное место.

Эта особенность воли наиболее отчетливо проявляется в случаях планового поведения. Плановое поведение является единым целостным, но сложным поведением. Намечена основная цель, определены средства, с помощью которых должна быть достигнута эта цель, и эти средства подготавли­вают и обусловливают друг друга, находятся в некоем иерар­хическом отношении друг с другом и, таким образом, объ­единяются в одно сложное структурное целое. И вот вопрос именно в этом: как строится эта структура? Как воля доби­вается того, что наше поведение часто принимает вид слож­ной иерархической системы действий? Нужно ли предусмат­ривать каждое частное действие, каждый отдельный шаг, активно его подбирать? Нужно ли постоянно вмешиваться в протекание поведения и давать ему целесообразное направле­ние или же целесообразное течение волевого поведения про­исходит и без такого непрерывного вмешательства субъекта?

В психологии воли одним из непререкаемых, эксперимен­тально обоснованных фактов является упорядоченная целесообразность волевого поведения. Это значит, что когда человек что-либо решает, например пойти на концерт, а, ска­жем, не остаться дома и работать, этого решения вполне до­статочно, чтобы он и без специального обдумывания осуще­ствил целый ряд соответствующих действий: вот ал, соответ­ственно оделся, вышел из дому и пошел по направлению к концертному залу; если по пути встретится какое-либо пре­пятствие, он все же будет продолжать действовать сообраз­но своей цели. Словом, когда человек что-либо решает, по­следующая его деятельность как бы сама собою протекает в соответствии с этим решением. Человеку не требуется зара­нее обдумывать каждый шаг, всегда специально оценивать каждое свое действие со стороны его целесообразности. Нет, у него возникает тенденция целесообразного поведения, тен­денция именно того, что нужно.

Левин описывал этот факт так: когда человек что-либо решает, например пойти на концерт, тогда все, что относится к выполнению этого намерения — соответствующая одежда, дорога, другие возможные средства, — все это приобретает силу особого воздействия на субъекта, притягивает его к себе и побуждает к определенному действию («Aufforderungscharakter»).

Таким образом, волевое поведение характеризуется упо­рядоченностью и целесообразностью. Однако эта упорядо­ченность вовсе не подразумевает на каждом шагу активного вмешательства субъекта, сознательных поисков и нахожде­ния средств выполнения решения. Достаточно свершиться акту решения, чтобы после этого дело как бы само собой дви­нулось вперед. Словом, течение волевого поведения, т. е. по­ведения решенного, преднамеренного, такое же, как и тече­ние импульсивного поведения: пока остается в силе решение завершить поведение, это последнее протекает как в случае импульсивного поведения.

Однако этот экспериментально засвидетельствованный факт противоречит нашим повседневным наблюдениям. И в самом деле, кто не знает, что трудность заключается не в ре­шении, а в выполнении того, что решено! Кто не знает, что курить вредно! Сколько раз мы решали отказаться от куре­ния, но нам не удавалось выполнить это решение! Как будто и в самом деле бесспорно, что трудность заключается имен­но в выполнении и решение вовсе не гарантирует выполне­ния. Но если мы немного лучше вникнем в сущность дела, убедимся, что это возникшее на основе повседневного на­блюдения суждение ошибочно» Дело в том, что, решив что- либо, мы и выполняем это, пока решение остается в силе. Но несчастье в том, что решение часто меняется. Вместо него под воздействием чего-либо начинает действовать какой-нибудь новый импульс или возникает новое решение» Ясно, что те­перь уже излишне говорить о выполнении того, что было ре­шено раньше. И понятно, что выполняется не оно, а новое решение.

Таким образом, пока решение в силе, выполнение не пред­ставляет никакой трудности» Конечный период волевого по­ведения — выполнение, несмотря на его структурную труд­ность, иерархическую системность, протекает как бы автома­тически.

3. Теории детерминирующей тенденции и квазипотреб­ности. Как решение достигает того, что в период его выпол­нения обычно без особого усилия обнаруживается именно то, что способствует достижению намеченной цели? В совре­менной экспериментальной психологии известны две раз­личные попытки решения этого вопроса. Первая вносит с этой целью понятие так называемой детерминирующей тен­денции, а вторая — понятие квазипотребности.

Смысл теории детерминирующей тенденции таков: когда субъект представляет себе цель своего поведения и решает ее осуществить, это представление цели начинает действовать на другие психические содержания так, что они принимают сообразное этому направление. И так получается, что в слу­чае воли поведение протекает упорядоченно: оно регулиру­ется исходящей из представления цели детерминирующей тенденцией. Следовательно, подразумевается, что пред­ставление цели само имеет способность воздействовать на поведение субъекта таким образом, чтобы оно приняло соот­ветствующее ему направление, но притом так, что никакого участия самого субъекта как целого здесь совершенно не тре­буется.

Как мы видим, теория детерминирующей тенденции одно­временно и телеологична и механистична. Телеологична она потому, что признает существование тенденции, исходящей из представления цели. Следовательно, согласно этой теории, силой, непосредственно определяющей поведение, является представление цели. Механистично же это учение потому, что, согласно ему, представление цели само непосредствен­но действует на психические содержания и поведение субъекта и, следовательно, делает излишней активность субъекта.

Согласно Левину — представителю второй теории, — по­ведение есть результат разгрузки той энергии, источником которой являются наши потребности. В случае воли мы имеем дело с таким поведением, которое опирается на источ­ник энергии не естественных потребностей, а на совершенно иной — на источник так называемых квазипотребностей («будто бы потребностей»). Когда человек решает что-либо, например послать письмо знакомому, это решение создает в нем некоторое напряжение, стремящееся к разрешению в виде соответствующего поведения: у него возникает по­требность написать письмо. Так как эта потребность не явля­ется природной потребностью, но в то же время во многих отношениях похожа на нее, Левин называет ее квазипотребностью.

Стало быть, решение или, вернее, намерение создает в че­ловеке потребность выполнить определенное действие — квазипотребность. Эта новая потребность придает опреде­ленным предметам и явлениям — тем предметам и явлениям, которые имеют связь с удовлетворением потребности, — своеобразную силу направлять субъекта к определенному действию. Например, стол, бумага, ручка как будто призыва­ют субъекта сесть к столу и написать письмо; конверт — по­ложить в него письмо и запечатать; почтовый ящик — достать письмо из кармана и бросить в ящик. Как мы видим, доста­точно субъекту решить что-либо, например написать письмо и, следовательно, пробудить в себе некую квазипотребность, чтобы в дальнейшем его поведение протекало вполне упоря­доченно и целесообразно. Такой силой обладает, по мнению Левина, квазипотребность.

Теория квазипотребности является скорее точным описа­нием течения волевого поведения, чем его настоящим объяснением. Левин только свидетельствует тот несомнен­ный факт, что после принятия решения человек приступает к деятельности так, как будто эта последняя имеет в основе подлинную потребность. Но так как фактически здесь нельзя говорить о подлинной потребности, автор вносит понятие квазииотребности. Ничего больше это понятие не дает; оно ни в коем случае не объясняет целесообразного характера по­ведения. Согласно Левину, решение порождает некое напря­жение, и это автор называет квазипотребностью. Отсюда воз­можно объяснить только то, почему после принятия решения появляется тенденция его выполнения. А почему процесс выполнения характеризуется упорядоченной целесообраз­ностью, и притом без непрерывного сознательного контроля со стороны субъекта, об этом одно только понятие потребно­сти ничего нам не говорит.

4. Установка как основа выполнения. Говоря об импуль­сивном поведении, мы убедились, что характер его протека­ния станет достаточно легкообъяснимым, если мы допустим, что в его основе лежит установка. Это положение решает и те вопросы, которые в данное время стоят перед нами, пото­му что, если и волевое поведение протекает так же, как и им­пульсивное, ничто не мешает нам и здесь говорить об уста­новке.

И в самом деле, прежде чем мы вынесем окончательное решение, как поступить, выполнение решения часто кажет­ся нам очень трудным. Например, до тех пор, пока мы решим отказаться от какой-либо привычки, скажем курения, эта ус­тупка разумному решению — не курить — кажется нам не­обычайно труднопереносимой. Если у нас кончился табак и мы вынуждены воздержаться от курения, это очень болез­ненно переживается нами. Но стоит нам действительно ре­шить никогда больше не курить вообще, действительно от­казаться от этой привычки — и мы сразу заметим, что эта потребность как бы в некотором роде ослабела и ее неудов­летворение уже не так невыполнимо, как это было раньше. Именно с этим обстоятельством должно быть связано пере­живание, что выполнить наше намерение не является для нас невозможным, что у нас есть силы для его выполнения, пе­реживание — «я могу» (können).

Что же произошло? Что привело к этому изменению? Ответ на этот вопрос может быть только один: после решения субъект преобразился. По отношению к курению табака он уже не тот, кем был. Теперь он уже изменился в том отноше­нии, что табак потерял для него притягательную силу и, сле­довательно, отсутствие табака его уже мало беспокоит. Ког­да у него была потребность курить и к табаку он относился с этой точки зрения, табак вызывал в нем некий эффект, кото­рый следует представить в виде установки к курению. На основе такой установки, как мы уже знаем, строится импуль­сивное поведение. Теперь же, в случае решения отказаться от курения, потребность субъекта, с которой он подходил к табаку, изхменилась: он хочет не курить. Следовательно, из­менился субъективный фактор установки; и теперь, когда субъект видит табак, понятно, что этот последний вызывает в нем соответствующую установку, установку некурения. В результате этого субъект чувствует, что в состоянии сдер­живать себя, и последующее его поведение протекает в соот­ветствии с этой установкой. Поведение становится целесооб­разным и, поскольку в основе всего его протекания лежит одна определенная установка, — упорядоченным.

Таким образохм, мы видим, что в основе процесса выпол­нения решения лежит установка. Это и делает понятным и сравнительную легкость, как бы автоматичность протекания и все же упорядоченную целесообразность данного процесса.

Но установка и в случае импульсивного поведения вы­полняет ту же роль. Тогда в чем же различие между импуль­сивным и волевым поведением? Очевидно, это различие сле­дует искать в периоде выполнения волевого поведения.

Акт решения

1. Феноменология переживания воли. Акт решения занимает особое место в процессе воли. В экспериментальной психологии известно понятие первичного волевого акта. Как выяснилось, содержание этого понятия таково: а) во время акта решения субъект чувствует довольно отчетливое мы­шечное напряжение в той или иной части тела: у него возни­кают определенные ощущения напряжения (Ах называет это наглядным моментом воли); б) кроме этого, у субъекта есть ясное представление того, что ему надлежит делать, и при­мечательно, что эта будущая деятельность переживается им как собственная будущая деятельность (предметный мо­мент); в) в то же время субъект всегда свидетельствует о воз­никновении в момент решения одного специфического пере­живания, которое он может выразить только следующим образом: «Я хочу»... «Теперь я действительно хочу» (акту­альный момент).

Как надо понимать это переживание? Оно — не простая констатация, не простое познание или понимание, простое засвидетельствование того, что субъект до этих пор не хотел, а вот теперь хочет. Нет! Это подлинный акт, подлинное пе­реживание: будущая деятельность, которая должна про­изойти, должна быть осуществлена мною, моим «я», которое этого хочет. Это «я хочу» является тем актуальным факто­ром, который регулирует будущую деятельность. В нем пе­реживается, что произойти должно именно это, а не что-либо другое, что всякая иная возможность исключена: оно — пе­реживаемая активность, и описать его, как говорит Мишот, невозможно; г) кроме этого, в момент решения субъект чув­ствует некое усилие, которое, как выяснилось, тем больше, чем сильнее концентрация воли (момент состояния).

Во время подлинного акта решения в сознании проявля­ют себя эти четыре фактора, или момента, и все четыре вме­сте создают то специфическое целостное переживание, кото­рое имеет место во время этого акта и которое каждому из нас знакомо. Из этих моментов только один имеет специфически волевое значение: актуальный момент, переживаемая ак­тивность — переживание «я хочу». Где нет этого последне­го, там не может быть речи и о воле.

Остальные моменты совершенно не имеют специфиче­ского волевого значения. Хотя обычно они сопутствуют энергичному волевому акту, но это не значит, что благодаря этому они должны быть признаны существенными момента­ми воли. Обычно мы уверены, что якобы для воли должны быть характерны именно моменты напряжения и усилия, но результаты экспериментального исследования совершенно не оправдывают этой нашей уверенности.

Наоборот, оказалось, что ни напряжение, ни усилие не имеют для воли существенного значения. После гальванометрических опытов английского психолога Эвелинга следу­ет считать объективно доказанным, что воля и усилие хотя и встречаются вместе, но по существу представляют собой два различных явления. Эвелинг установил, что в случае волево­го акта, хотя бы даже очень энергичного, гальванометр не свидетельствует ни о каком усилии; в то же время тот же гальванометр дает наглядные показатели усилия, как толь­ко дело коснется не собственно воли, а процесса выполнения. Эти объективные данные вполне оправдывают вышеотмеченный анализ, согласно которому, как мы видели, ни мо­мент наглядности и ни момент состояния, т. е. ни напряже­ние, ни усилие, не являются существенными для воли. Воля сама по себе абсолютно свободна от усилия. Однако это не мешает ей вызывать иногда необычайно интенсивное усилие.

После этого становится понятным и то, что в случаях им­пульсивного поведения мы можем встретиться с довольно высоким уровнем напряжения и усилия. Мышечное напря­жение и усилие в первую очередь связаны с выполнением движений, составляющим моторное содержание поведения. Поэтому они могут встретиться везде, особенно же гам, где имеет место моторное поведение — в случаях импульсивно­го волевого поведения. Различие здесь будет только в том, что в первом случае субъект вынужден прибегнуть к усилию под влиянием импульса актуальной потребности, а во вто­ром — под влиянием волевого акта.

Таким образом, волевой акт может быть охарактеризован следующим образом: когда человеку нужно что-либо решить, появляется момент, когда он сразу чувствует, что вот сейчас он «действительно хочет», возникает переживание «самоак- тивности», в котором тут же, теперь дано то, что должно про­изойти в будущем, именно то, что «я действительно хочу». Следовательно, в акте воли переживается отношение субъек­та к будущему поведению; оно является исходящей из «я» переживаемой активностью в которой определяется отношение субъекта к будущему поведению. Особенно следует от­метить, что сам этот акт как таковой абсолютно сврбоден от момента какого-либо усилия. Несмотря на это, он пережива­ется именно актом «я», актом, который зависит только от «я».

Для полноты описания волевого акта необходимо уяс­нить, как он происходит и какое оказывает влияние на субъекта. Экспериментально удостоверено, что до осуществ­ления акта решения субъект переживает некоторую несосто­ятельность, колебание, возбуждение. Акт решения не посте­пенно созревает и подготавливается, а происходит сразу, как бы неожиданно, без подготовки. Результатом же является ис­чезновение прежней несостоятельности и чувства неопреде­ленности, и взамен возникают переживания определенности, устойчивости и спокойствия. То, что акт решения именно таков, видно из самого его названия[52]: слово «решение» ука­зывает на то, что он прерывает прежнее состояние и вступа­ет в совершенно новое, в котором не сохранилось ничего от старого состояния.

2. Решение есть переживание смены установки. Из опи­сания волевого акта явствует, в чем по существу он должен заключаться. Если он состоит в том, что субъект внезапно чувствует, что он действительно и окончательно хочет вы­полнить определенный акт, что этот акт полностью исходит из его «я», что теперь его осуществлению ничто не будет пре­пятствовать, ясно, что волевой акт указывает на изменение, касающееся субъекта как целого и определяющее его буду­щее поведение. Внезапное возникновение волевого акта, его целостно-личностный характер, данное в нем сознание того, что будущее поведение уже определено, что оно, несомнен­но, будет выполнено, и притом то обстоятельство, что этот акт не характеризуется усилием, — все это ясно доказывает, что в данном случае мы имеем дело со сменой установки. В волевом акте дано преобразование установки, и все пере­живания, имеющие место в сознании субъекта, являются от­ражением этой смены.

Таким образом, волевой акт, феноменологически прояв­ляющийся в сознании активности, в переживаемой активно­сти, в переживании «я действительно хочу», указывает на смену установки: у субъекта возникает установка именно того поведения, по отношению к которому он переживает «я хочу», и реализация этой установки является содержанием его последующей деятельности.

Следовательно, теперь уже ясно, откуда возникает та установка, которую следует считать основой и регулятором волевого поведения. Несомненно, это та установка, факт воз­никновения которой находит свое отражение в переживани­ях акта решения и образование которой переживается как последствие воли.

Вопрос о твердости воли

1. Основа твердости воли. В результате эксперимен­тального исследования считается установленным, что, каким бы твердым ни был акт решения, весьма вероятно, в опреде­ленных условиях решение окажется невыполнимым. Для обеспечения реализации самого поведения недостаточно осуществления подлинного волевого акта, т. е. создания уста­новки будущего поведения. Очень часто случается, что чело­век примет какое-либо решение, примет его со всей серьез­ностью, например решит больше не прикасаться к табаку, но не может выполнить этого решения. Обычно это происходит потому, что выполнение решения сталкивается с целым рядом препятствий и не все люди бывают в состоянии преодо­леть их. Вот поэтому мы и говорим о твердости или слабос­ти воли. Когда, невзирая на препятствия, решение все же выполняется, мы объясняем это твердостью воли. Когда же решение не выполняется, мы говорим о слабости воли. Как же это понять? С какими же препятствиями сталкивается выполнение решения?

В процессе выполнения человек встречается со многими явлениями, которые пробуждают в нем потребности, более или менее противоположные его решению. Конечно, может иногда случиться, что импульсы этих потребностей окажут­ся настолько сильными, что заставят субъекта забыть или изменить свое прежнее решение. В этом случае, разумеется, уже излишне было бы говорить о выполнении прежнего ре­шения. Такое препятствие может возникнуть во время любо­го волевого поведения, и дело в том, сможет ли субъект ока­зать ему достаточное сопротивление. Возьмем тот же пример. Скажем, дело касается решения бросить курить. После того как субъект примет окончательное решение и ему уже не нра­вится табак, может случиться, что кто-нибудь предложит ему очень хорошие папиросы. Вид папирос напомнит ему прият­ное состояние, не раз испытанное им раньше при курении хорошего табака. Может случиться, что он не сможет усто­ять перед желанием и не откажется от папирос. В таком слу­чае, разумеется, мы имеем полное право говорить о слабости его воли. Но может быть и так, что он откажется от предла­гаемых папирос, но потом в течение многих дней не сможет избавиться от мысли или представления о хорошем табаке; наконец он не выдержит исходящего от этого навязчивого представления импульса и вновь начнет курить. Такое навяз­чивое представление называют персеверирующим представ­лением, и экспериментально доказано, что исполнению ре­шения может помешать не только обычное воспоминание (например, воспоминание о приятном состоянии), но и пер­северация.

Как это происходит? Что лежит в основе невыполнения решения? Если акт решения указывает, что у субъекта выра­боталась соответствующая его цели установка, то, пока эта установка в силе, возникшее на ее основе поведение должно протекать с почти автоматической точностью и легкостью. И это действительно так и происходит, пока у субъекта под влиянием какого-либо импульса, скажем вида хорошего табака, не появится сильная тенденция закурить. Если бы ему предложили обычный табак, он сравнительно легко от­казался бы от него. Но дело в том, что ему предложили ис­ключительно хороший табак, и это смогло пробудить в нем прежнюю потребность. Здесь ясно видно, что установка, со­зданная во время принятия решения (не курить больше), оказалась не настолько стойкой, чтобы и в случае восприятия хорошего табака остаться в силе, и вот она уступает место противоположной установке — установке курения. Мы ви­дим, что в этом случае в основе слабости воли лежит лабиль­ность (легкая изменчивость) установки, созданной в момент принятия решения.

Но, как выяснилось, исполнение решения сталкивается и с препятствиями иного рода. Сомнения нет, что не всякое действие технически легковыполнимо; некоторые из них со­стоят из более легких операций, а другие — из более трудных. Согласно опытам Н. Аха, когда намеченное поведение легко­выполнимо, тогда легко и выполнение решения, но иное дело в случае технически трудных операций. Здесь осуществле­ние решения затрудняется не только Тем, что сначала трудна сама задача решения, а особенно тем, что трудности, возни­кающие в процессе выполнения, каждую минуту действуют против выработанной в акте решения установки. В результа­те этого часто случается, что трудность операций становится все более ощутимой и в конце концов субъект отказывается от выполнения своего решения. Как мы видим, и здесь ска­зывается слабость воли, основой ее и здесь является смена установки.

Выполнение решения иногда задерживает и то обстоя­тельство, что раз начатое дело после определенного времени надоедает человеку. Результат этого обнаруживается опять-таки в виде пресечения созданной в волевом акте установки и возникновения противоположной ей, новой установки: че­ловек меняет прежнее решение, отказавшись от его выпол­нения.

Однако изменение решения может быть вызвано и други­ми причинами: а) легко может случиться, что в процессе вы­полнения внимание субъекта привлекут некоторые обстоя­тельства, которых он раньше не замечал. В этом случае, ког­да это новое обстоятельство делает неприемлемым прежнее решение, установка нарушается и субъекту приходится при­нять повое решение, создать новую установку; б) может слу­читься и так, что изменится сам субъект: у него появятся но­вые интересы и стремления, тогда само собой подразумева­ется, что старое решение как неподходящее теперь для него теряет силу и субъект будет вынужден прибегнуть к новому волевому акту — принять новое решение.

Однако ни в одном из этих случаев нельзя говорить о сла­бости воли. Правда, решение и здесь меняется, и вместо ста­рой установки создается новая, но происходит это не пото­му, что установке не хватает устойчивости, что она сама шат­кая, изменчивая и поэтому субъект вынужден заново прибегнуть к акту решения. Нет, сама установка может быть очень стойкой, процесс выполнения может протекать беспре­пятственно, но так как субъект видит, что это решение теперь для него неприемлемо, возможно, он совершенно сознатель­но постарается освободиться от прежнего решения и при по­мощи нового акта воли вызвать установку нового, более под­ходящего поведения. Наоборот, здесь мы имеем дело не со слабостью, а с несомненной твердостью воли. Бывают слу­чаи, когда человек видит, что решение оказалось несоответ­ствующим, что поэтому было бы целесообразно отказаться от его выполнения, но ему это не удается — он не в состоянии изменить раз выработанную установку. В этом случае он раб своего решения; не он владеет этим последним, а наоборот, не будучи в силах по своей воле изменить уже выработанную установку, он не может отказаться от принятого решения. Как мы видим, это упрямство является показателем скорее слабости, чем твердости воли.

Итак, ясно, что твердость воли заключается в способности до конца сохранить раз принятое решение. Когда одного акта решения достаточно, чтобы намерение до конца остава­лось в силе, когда не приходится на каждом шагу вновь при­нимать то же самое решение, тогда мы, несомненно, имеем дело с твердой волей.

Пока возникшая в момент решения установка актуальна, процесс выполнения решения протекает легко. Но если эта установка поколеблется, это тотчас скажется в переживании затруднения в выполнении и субъект становится перед необ­ходимостью вновь прибегнуть к акту решения. Если ему уда­стся вернуться к старому решению, установка останется в силе и процесс выполнения продлится, если же нет — он бу­дет вынужден отказаться от начатого дела. Тогда затраченная уже энергия окажется потерянной бесплодно и дело придет­ся начинать сначала.

Отсюда ясно, как велико значение устойчивости решения. Акт решения сам по себе моментален. Но для того, чтобы вы­полнять то, что решено, решение обязательно должно остать­ся непоколебимым, дабы до конца направлять поведение со­образно себе. Такое стабилизированное решение называется намерением. Как мы уже убедились, в его основе лежит уста­новка, выработанная в акте воли, и чем устойчивее во време­ни эта основа, чем она непоколебимее, тем более твердым пе­реживается намерение и тем тверже воля.

Но твердость воли проявляется и в другом отношении. Обычно трудность выполнения предусматривается субъек­том уже сразу — до осуществления акта решения. Когда эта трудность невелика, тогда сравнительно легко дается и само решение, оно требует меньшей концентрации воли, меньше­го напряжения. А когда трудность велика, тогда необходи­мой становится гораздо большая мобилизация энергии, и вот то свойство воли, которое дает субъекту возможность (невзи­рая на то что он заранее знает, насколько дело трудновыпол­нимо) все же нринять энергичное решение, указывает на ее твердость.

Разумеется, понимаемая так твердость воли совершенно не совпадает с тем понятием твердости воли, которое подра­зумевает непоколебимость решения, его устойчивость во вре­мени. Бывают случаи, когда человек не страшится мысли о преодолении ожидаемых трудностей и принимает энергич­ное решение, однако стоит действительно появиться этим ожидаемым трудностям, как он сразу охладевает и теряет охоту выполнить принятое решение. В этом случае мы, не­сомненно, можем говорить о слабости его воли. Однако надо отметить, что способность легко принимать решение оказа­ла бы ему в этом случае определенную помощь — он вновь решил бы выполнить то, к чему он только что так охладел, и, таким образом, в результате такого неоднократного повторе­ния решения он, вероятно, довел бы дело до конца.

Слабость воли проявляется и в виде общего понижения способности принимать решение. Известен не один случай, когда человек не в состоянии принять даже самое простое решение. Да или нет? Как поступить — так или этак? Вопрос этот остается вопросом, и субъекту так и не удается присту­пить к делу. Разумеется, в своем резко выраженном виде это состояние должно считаться довольно серьезным заболева­нием: оно известно под названием абулии и подразумевает настолько основательное ослабление воли, что больной не может решить даже самое простое дело (например, известен один случай, когда больному понадобилось два часа размыш­ления, прежде чем он смог решить раздеться и лечь в по­стель).

Но в более простом виде случаи понижения способности решения встречаются и среди нормальных людей. Художе­ственный портрет одного из них представляет собой Гамлет Шекспира. Обычно такие нерешительные люди легко подчи­няются чужой воле» Тогда они сравнительно легко решают какой-либо вопрос, но часто у них такое чувство, будто это решение несвободно, исходит не из глубины их «я», а какое-то навязанное извне, вынужденное, хотя и выражает теперь их желание.

Для воли, как мы отмечали выше, характерно именно пе­реживание активности «я», а здесь снижено именно это: в мо­мент решения субъект не переживает самоактивности, он не чувствует самостоятельности. Это хорошо согласуется и с повседневным наблюдением, что силой самостоятельного действия обладают только люди с твердой волей.

Интересно, что в случаях такой слабости воли субъект об­наруживает достаточно наглядную способность выполнять принятое решение» Часто, невзирая на значительные препят­ствия, он твердо стоит на своем пути и заботится о полной реализации принятого решения. Это наблюдение еще раз на­глядно доказывает, что, во-первых, акт воли надо искать не в моменте выполнения, а в моменте решения и, во-вторых, про­текание процесса выполнения имеет свою основу, одинако­во успешно действующую и в том случае, когда она выявля­ется в результате собственного волевого акта или под влия­нием какого-либо другого обстоятельства»

2. Опыты экспериментального изучения твердости воли. Первый подлинный экспериментально-психологический опыт в этом направлении принадлежит пионеру эксперимен­тального изучения воли Н. Аху. Н. Ах дает своему испытуе­мому несколько пар бессмысленных слогов (например, дус — лор, фуд — неф) н заставляет повторять их до тех пор, пока испытуемый не заучит их настолько хорошо, что сможет сво­бодно повторить их наизусть. Автор предполагает, что в этих условиях при виде одного члена из пары слогов у испытуе­мого возникнет достаточно сильная тенденция (так назы­ваемая ассоциативная тенденция) назвать второй член этой пары.

После этого тому же испытуемому даются другие задания по отношению к тому же члену пары слогов. На основе зада­ния у него возникает новая — волевая — тенденция, которая должна вступить в борьбу с ассоциативной и, насколько это возможно, одолеть ее. Например, испытуемый твердо по­мнит, что слог «дус» дан в паре со слогом «лор», так что до­статочно ему услышать «дус», и тотчас у него возникает силь­ный импульс сказать «лор».

И вот теперь ему дают такое задание: «Как только я пока­жу вам какой-либо из бессмысленных слогов, вы должны тотчас прочитать его обратно (например, если я покажу "руд", вы должны сказать — "дур")». Когда испытуемому по­казывают «дус», он решает сказать «суд», в то же время у него невольно возникает сильный импульс сказать и «лор».

Таким образом, экспериментально создается такое поло­жение, что субъект переживает конфликт между волевой и неволевой тенденциями. Какая из них победит, волевая или неволевая, это зависит от силы каждой из них. Твердость не­волевой тенденции зависит в этом случае от того, насколько испытуемый твердо запомнил, что этот определенный слог находился в паре именно с этим определенным вторым сло­гом, насколько прочную связь установил он между членами данной пары. Выяснилось, что связь эта тем прочнее, чем чаще испытуемый повторял материал. То число повторений ряда слогов, небольшого увеличения которого вполне доста­точно, чтобы неволевая тенденция победила волевую, Н. Ах называет ассоциативным эквивалентом тенденции. Когда число повторений меньше этого, тогда побелсдает волевая (или детерминирующая) тенденция и испытуемому удается прочитать слог в обратном порядке; если же нет — тогда вме­сто этого он проговорит слог, находящийся на втором месте (в нашем примере — «лор»).

Отсюда ясно, что твердость или стойкость детерминиру­ющей тенденции или волевого акта должна измеряться коли­чеством повторений бессмысленных слогов: чем больше ас­социативный эквивалент, тем тверже должна быть детерми­нирующая тенденция, т. е., согласно Аху, волевой акт, потому что, как мы уже знаем, детерминирующая тенденция являет­ся эффектом этого последнего.

Таким образом, понятие ассоциативного эквивалента подразумевает возможность измерения твердости воли. Бе­зусловно, значение его было бы очень велико, если бы он ока­зался действительно обоснованным. Последующими экспе­риментальными исследованиями было выяснено, что неволе­вая тенденция, противостоящая в опытах Аха волевой, возникает только в определенных условиях, что достаточно слегка изменить эти условия, чтобы ничего от этой тенден­ции не выявилось и волевая продолжала бы действовать бес­конфликтно. Так, например, если согласовать с испытуемым, что, скажем, при виде слога, написанного красным, он дол­жен прочитать его обратно, а при виде слогов другого цвета — действовать по-другому, он всегда будет вести себя согласно этому заданию и ни разу у него не возникнет тенденция на­звать последующий слог (Мак-Керт).

Следовательно, здесь не может быть и речи об ассоциатив­ном эквиваленте и измерении с его помощью твердости воли. Зато из этого явствует, что здесь достаточно большую роль играет внимание: когда оно направлено на задачу, другие тенденции мало проявляют себя и очень мало мешают вы­полнению решения. Согласно этому, произвольное измене­ние какой-либо привычки трудно потому, что она привлека­ет к себе внимание человека, а это мешает ему с достаточным вниманием отнестись к своему решению. Таким образом, слабость воли зависит, оказывается, и от колебания внимания.

3. Воля и персеверация. Как мы вскользь уже отметили выше, бывают случаи, когда одно какое-либо представление, часто помимо нашей воли, возникает в нашем сознании и не покидает его. Наше внимание стойко и длительно направле­но на это представление и ни до чего другого ему нет дела. Такое состояние называется персеверацией. Оно представля­ет собой явление, совершенно противоположное колебанию внимания. Стало быть, кто обладает более сильной способ­ностью персеверации, у того должна быть более твердая воля. Этого следует ожидать тем более, что твердость воли, как это было показано выше, проявляется и в способности длительного неизменного сохранения решения, но из специ­альных исследований Лэнкса стало очевидно, что это пред­положение совершенно необоснованно, что персеверация, являющаяся врожденным свойством нервной системы, не имеет абсолютно ничего общего с твердостью воли. Выясни­лось, что воля человека в состоянии направить свою деятель­ность против естественной склонности, оказать противодей­ствие врожденной персеверационной тенденции собствен­ной нервной системы.

Следовательно, ясно, что воля — не врожденная биологи­ческая наша особенность, а явление более высокой катего­рии, обладающее силой изменять и направлять сами биоло­гические врожденные тенденции собственной нервной си­стемы. Исходя из этого, твердость воли, разумеется, ни в коем случае не может считаться врожденным свойством: она приобретена человеком в течение его личной жизни, и поэто­му воспитание твердой воли является одной из важнейших задач педагогики.

4. Установка и слабость воли. Экспериментально уста­новленный фактический материал и вытекающие отсюда вы­воды о слабости воли совершенно не противоречат нашему положению об этом же вопросе. Напротив, можно сказать, что они говорят скорее в пользу его правильности, чем в про­тивовес ему.

И в самом деле, если твердость воли не является врожден­ной особенностью нервной системы, если она является делом личности как целого, тогда сомнения нет, что здесь решаю­щее значение следует присвоить именно понятию установки. Мы уже в свое время убедились, что установка является не врожденным свойством нервной или иной биологической системы, а состоянием личности, которое возникает на почве взаимодействия потребности последней и соответствующей внешней ситуации* Такое понятие установки делает вполне понятным, что твердость воли не имеет ничего общего с врожденными тенденциями нервной системы. С другой сто­роны, понятным становится и то, что в случае колебания вни­мания мы имеем дело со слабостью воли. Мы уже знаем, что установка означает готовность к актуализации определен­ных переживаний. Следовательно, когда у нас определенная установка, в нашем сознании предоставляется место только вполне определенным явлениям. Достаточно нашему внима­нию отклониться в сторону, чтобы мы имели право сказать, что наша установка изменилась. Если мы предположим, что в основе воли лежит установка, станет понятно, почему ко­лебание внимания указывает на слабость воли: ведь она мо­жет проявиться в результате ослабления установки.

Итак, полученные в результате экспериментального ис­следования факты относительно твердости воли говорят опять-таки в пользу установки как основы, от качества кото­рой зависит и такая формальная сторона воли, как ее твер­дость или слабость.

Значительное преимущество понятия установки прояв­ляется в этом случае и в другом обстоятельстве. Дело в том, что слабость или твердость воли ни в коем случае не может считаться ее формальной стороной. Такой формалистиче­ский взгляд по существу противоречит фактам, засвидетель­ствованным как нашими повседневными наблюдениями, так и экспериментальными исследованиями. Кто не знает, что человек твердой воли иногда проявляет довольно заметную слабость, в зависимости от того, что ему приходится решать, тогда как слабовольный человек именно в этом случае под­час обнаруживает способность к гораздо более энергичному действию.

Нет сомнения, что наше решение во многих отношениях зависит и от того содержания, к какому оно относится. Воля, безусловно, не является чисто формальной силой, напротив, содержание имеет для нее исключительное значение. Но если это так, тогда это вновь говорит в пользу установки как ос­новы воли, потому что для установки особенно основопола­гающее значение имеет именно содержательный, или объек­тивный, фактор: установка — это отражение именно объек­тивной обстановки.

Мотвация - период, предшествующий волевому акту

1. Значение изучения периода мотивации. Мы пока знаем только одно, что в основе волевого поведения лежит установка и эта установка проявляется в момент принятия решения. Мы знаем, что создание этой установки дается нам в виде своеобразного переживания, в виде специфического переживания самоактивности, не похожего ни на одно из из­вестных переживаний; оно считается переживанием воли. Но знаем мы и то, что и импульсивное поведение протекает на основе установки и что эта установка возникает под воздей­ствием ситуации, соответствующей актуальной потребности.

Мы, однако, пока еще не знаем главного: того, что порож­дает установку в случае воли и, следовательно, чем в конце концов отличается волевое поведение от импульсивного. Правда, мы знаем, что в случае импульсивного поведения нет переживания акта решения, переживания самоактивности. Но как происходит, что акт решения переживается как само­стоятельность? Как происходит, что в случае воли возникно­вение установки является нам в виде активности «я»? Это нами пока еще не изучено. Чтобы ответить на этот вопрос, надо уяснить, что создает установку в случае воли?

Волевое поведение отличается от импульсивного особен­но наглядно и тем, что оно имеет предшествующий акту ре­шения период, предназначенный, без сомнения, для того, чтобы создать условия созревания установки, подготовить ее возникновение. Изучение этого подготовительного периода, несомненно, имеет исключительно большое значение для ре­шения основных вопросов воли.

2. Смысл периода мотивации. Когда субъект действует под влиянием актуальной потребности, когда его поведение подчиняется силе этой потребности, тогда мы имеем дело с импульсивным поведением. Однако человек не всегда усту­пает этому импульсу. Мы знаем, что он обладает способнос­тью противопоставить самого себя окружающей среде, объек­тивировать действия своего «я». Это обстоятельство дает ему возможность высвободиться от принуждения импульса акту­альной потребности и, следовательно, поставить вопрос о бу­дущем своем поведении: теперь он сам должен решить, как себя вести, раз он уже не следует за импульсом актуальной потребности. А ситуация именно такова: субъект сознает, что его поведение отныне зависит от него самого, от его собствен­ной личности, от его «я». Следовательно, заранее надо про­думать, какое поведение предпочтительнее для его «я».

Может быть, импульс актуальной потребности окажется благоприятным, но возможно и то, что он будет противоре­чить другим потребностям личности и поэтому будет вооб­ще неприемлемым для «я», чье существование, а значит, и интересы не исчерпываются одним данным моментом. Ноч­ную бабочку влечет к себе огонь; она не в силах противиться этому импульсу и гибнет. К счастью, совсем иным является человек. Прежде чем обратиться к какому-либо поведению, он заранее предусматривает, насколько это поведение вооб­ще приемлемо для него; ведь ясно, что существование чело­века не ограничивается только данным моментом. Субъек­том своего поведения он переживает самого себя, свое «я». Поэтому понятно, что прежде чем решить окончательно, как поступить, он должен обсудить, какой акт поведения наибо­лее соответствует его «я».

Отсюда ясно, что в случае воли человек делает не то, к чему принуждает его актуальная потребность, чего ему хо­чется сейчас, а то, что соответствует общим интересам его «я» и чего в данный момент, возможно, ему вовсе не хочется.

Следовательно, акту решения предшествует период, в ко­тором происходит предварительное обсуждение, предвари­тельные поиски вида поведения, сообразного общим интере­сам «я» — субъекта* Этот процесс поиска завершается актом решения, т. е. нахождением такого вида поведения, который, по мнению субъекта, является актом, соответствующим его «я», и за который он может взять на себя ответственность.

Таким образом, мы видим, что благодаря способности объективации самого себя и своего поведения человек дей­ствует не по импульсу своей актуальной потребности, а согласно общим потребностям своего «я». Акт решения озна­чает, что найден тот вид поведения, который он считает наи­более подходящим для своего «я», а период, предшествую­щий этому акту, следует считать периодом поиска нужного поведения.

3. Выбор и мотив. Предварительный общий анализ содер­жания этого подготовительного периода убеждает нас в том, что он подразумевает участие по крайней мере двух основ­ных факторов. Во-первых, вместо того чтобы непосредствен­но приступить к действию, субъект начинает поиски вида це­лесообразного поведения: он размышляет, обдумывает, сло­вом, мыслит, дабы подыскать наиболее целесообразный для него вид поведения. Во-вторых, он имеет в виду потребнос­ти своего «я» и, только сообразуясь с этими потребностями, принимает окончательное решение. Каким бы целесообраз­ным ни казалось ему то или иное возможное решение, ему удается принять это решение лишь после согласования его с потребностями своего «я».

Рассмотрим оба эти фактора более детально.

А. В случае воли человеку приходится сделать выбор: что лучше? Какое поведение целесообразнее для него?

Совершенно бесспорно, что такой вопрос может быть по­ставлен только перед мыслящим существом, которое в состо­янии догадаться, что для него более и что менее целесообраз­но. Когда человек прерывает одну деятельность, чтобы при­няться за другую, более для него целесообразную, он прежде всего начинает размышлять: насколько в этих условиях было бы разумно, целесообразно поступить так или этак. Выбор целесообразного поведения всецело зависит от того, насколь­ко правильно мышление.

Стало быть, акт решения предваряется мышлением: субъект рассуждает, оценивает целесообразность каждого возможного акта и наконец останавливается на каком-либо одном. Например, когда перед Юлием Цезарем встал вопрос о захвате власти вооруженной силой, он не тотчас же отдал распоряжение о переходе Рубикона и выступлении в поход против Рима, а лишь после предварительного довольно дли­тельного обдумывания пришел к заключению, что выступле­ние против республики было бы особенно целесообразно и надежно именно при существующих условиях. После того как он постиг умом, что для него выгодно выступить против республики именно теперь, перед ним встал вопрос о немед­ленном решении перейти Рубикон и выступить против рес­публиканских войск.

Итак, мы повторяем, акту решения всегда предшествуют обдумывание, взвешивание всех возможностей, словом, до­вольно сложный мыслительный процесс, в результате кото­рого субъект сочтет для себя особенно целесообразным одно какое-либо поведение.

Однако дает ли это последнее обстоятельство гарантию, что субъект решит выполнить именно это поведение? Доста­точно ли убедиться в том, какое поведение предпочтитель­нее, чтобы действительно взяться за его выполнение? Доста­точно ли успешного завершения интеллектуального процес­са для того, чтобы совершился и соответствующий волевой акт? Будь это так, тогда между волей и мышлением не было бы никакого различия: тогда акт интеллектуального решения вопроса и акт волютивного решения должны были бы совпа­дать друг с другом. Но и самое простое наблюдение подска­жет нам, что это не так. Представим себе, что Юлий Цезарь был слабовольным человеком. Это обстоятельство, возмож­но, не помещало бы ему прийти к выводу, что начать борьбу за власть наиболее целесообразно именно теперь. Но разве он смог бы тогда так же легко решить отдать приказ своему ле­гиону перейти Рубикон и выступить против республики? Разумеется нет! Для этого ему понадобилось бы еще нечто, не относящееся к мышлению как таковому. Для этого ему дополнительно потребовалось бы совершить волевой акт.

Возникает вопрос, на что опирается акт самого решения?

Несомненно, он опирается на тот интеллектуальный про­цесс, в результате которого обоснована целесообразность определенного поведения. Но, как мы убедились, этого еще недостаточно для акта решения. Он еще нуждается в своей специфической основе. Основанием или основой волевого действия в психологии называют мотив. Следовательно, прежде чем человек что-либо решит, он должен начать поис­ки соответствующих мотивов: акт решения предваряется процессом мотивации.

Стало быть, весь процесс следует представить так: сна­чала установление целесообразного поведения посредством мышления, затем процесс мотивации и, наконец, акт ре­шения.

Б. В психологии воли понятию мотива принадлежит ис­ключительно важное место. Несмотря на это, с подлинно психологической точки зрения оно и по сей день недостаточ­но изучено. Раньше это понятие рассматривалось скорее с этико-философской точки зрения, и это положение пока еще не ликвидировано окончательно в психологии. И конечно, пока это не сделано, трудно говорить о подлинной психоло­гии воли.

Да и как, в самом деле, трактуется обычно понятие мотива? Некоторые психологи, например Рибо, мотив называют «причиной воли». В этом случае дело представляется так: когда человеку надо принять какое-либо решение, в его со­знании непременно должны быть переживания, вынуждаю­щие его принять именно одно определенное решение, и мо­тивом являются именно эти переживания. Здесь подразуме­вается, что мотив находится в таком же отношении с волевым актом, как физическая причина с физическим следствием.

Гораздо чаще мотив объявляется «основанием или осно­вой деятельности». Это означает следующее: когда человек что-либо решает, это происходит не потому, что его нечто вынуждает принять именно это решение, а потому, что по разным соображениям именно это решение выгодно для него. Всякий выбор, безусловно, имеет какое-то основание, и в случае воли этим основанием является мотив.

Возьмем простой пример: допустим, сегодня вечером на­значен концерт, который меня очень интересует. С другой же стороны, по моему рабочему плану именно сегодня ве­чером я должен выполнить определенную работу. Во мне возникают две противоположные тенденции: пойти на кон­церт и остаться дома. Скажем, остаться дома и работать не так уж привлекательно для меня: я предпочитаю пойти на концерт. После предварительного обдумывания я прихожу к заключению, что лучше остаться дома и выполнить свою работу. Чтобы действительно решить остаться дома, мне понадобилось найти преимущества этого поведения: если я сегодня останусь дома работать, я своевременно выполню свой план, что для меня чрезвычайно важно, а если я сего- дня не поработаю, мой план провалится, потому что завтра у меня совсем не будет времени. Следовательно, если я хочу иметь те результаты, которые последуют за выполнением плана, я должен отказаться от концерта и предпочесть ос­таться дома. Скажем, я действительно предпочел остаться. Почему это произошло? Почему я решил делать не то, что меня больше привлекало, а именно то, что в данный момент совсем меня не привлекало? Потому, что это последнее име­ло для меня больше ценности, чем первое; остаться дома и работать будет иметь результатом выполнение плана и все связанные с этим преимущества, а это имеет для меня боль­шое значение, гораздо большее, чем удовольствие, которое я получил бы на концерте.

Таким образом, определенное поведение — быть дома и работать — нашло оправдание. То, что последует за ним, име­ет для меня большую ценность, чем то, что будет результа­том посещения концерта. Именно это и есть мотив моего ре­шения: оно является осознанием преимущества ценности для меня, присущей тому или иному поведению, и в этом смысле мотив есть оправдание одного из них. Таково по су­ществу современное понимание мотива.

Отсюда ясно, почему иногда решению предшествуют до­вольно длительное обдумывание и колебания. Дело в том, что человек — существо сложное, у него много потребностей, и то или иное поведение может быть во многих отношениях приемлемо для него и во многих — неприемлемо. В этих ус­ловиях, разумеется, колебание не удивительно. Имеется один ряд мотивов, которые оправдывают данное поведение, и другой ряд мотивов, которые направлены против него. Ка­кому из них следует отдать предпочтение, это зависит от того, какой из них обладает наибольшей силой и какой победит. В связи с этим говорят, что акту решения предшествует борь­ба мотивов, и процесс выбора представляют в виде борьбы мотивов.

Таково распространенное учение о мотивах. Основная его мысль заключается в следующем: существует поведение; бу­дет оно приемлемо или нет, это зависит от того, какие моти­вы говорят в его пользу и какие — против. Между поведени­ем и мотивом проведена своего рода граница: поведение — одно, а мотив — нечто другое. И вот поэтому возможно, что­бы одно и то же поведение имело и положительные и отри­цательные мотивы. Например, в пользу посещения концерта говорит мотив эстетического удовольствия, но это же пове­дение имеет и противоположный мотив: посещение концер­та с другой точки зрения можно считать потерей времени.

4. Понятие физического поведения. Такое понимание мотива правомерно с точек зрения этики и криминалистики. Но это не значит, что поэтому оно должно быть правомерным и для психологии. И в самом деле, что интересует этику или криминалистику? Как для первой, так и для второй основ­ным является вопрос об оценке данного поведения: хорошее оно или плохое с нравственной точки зрения, преступное или нет с правовой точки зрения; этика и криминалистика инте­ресуются именно этим. Следовательно, в обоих случаях не­обходимо должно быть дано сначала само поведение как факт, описать который могут все. Например, посещение кон­церта или пребывание дома есть определенное поведение, состоящее из комплексов определенных движений и как та­ковое объективно данное. В этом случае и в этом смысле мы могли бы говорить о физическом поведении. Этика и крими­налистика, конечно, имеют в виду это физическое поведение и интересуются его достоинствами и недостатками. Пример: кто-то нашел на улице какую-то вещь, взял ее и присвоил.

Перед нами определенное поведение: присвоение вещи, т. е. указанный субъект, вместо того чтобы объявить, что на та­ком-то месте нашел такую-то ценную вещь, и призвать хозя­ина прийти за ней и взять ее, не говоря никому о своей наход­ке, обращается с нею как со своей собственностью. Итак, пе­ред нами определенное поведение, определенная данность.

Здесь вопрос об оценке поведения может быть поставлен лишь после того, как поведение будет дано нам как факт: с нравственной точки зрения этот поступок является плохим, а с точки зрения криминалистики — преступным. Словом, здесь одно и то же поведение; вопрос касается только его оценки.

В таких условиях, разумеется, и понятие мотива получа­ет соответствующее содержание. Мотив — это соображение, заставившее субъекта совершить этот акт, это та потреб­ность, для удовлетворения которой данное поведение было признано целесообразным. Но так как возможно, чтобы одно и то же поведение удовлетворяло различные потребности — одни хорошие, а другие плохие, поэтому для этики и крими­налистики одно и то же поведение может иметь один или другой мотив — хороший или плохой. Отсюда понятно, что, когда перед человеком стоит вопрос — поступить так или нет, можно подумать, что его решение зависит от того, какой мо­тив окажется сильнее и победит.

5. Понятие мотива в психологии. Психологическая точ­ка зрения не может быть такой. Следовательно, для нее и само понятие мотива должно быть иным. И в самом деле, что представляет собой поведение с психологической точки зре­ния? Ее, безусловно, не интересует вопрос о достоинстве и недостатках поведения. Для нас поведение как физическая данность, как комплекс определенных движений вовсе не яв­ляется поведением. Психологически этот комплекс может считаться поведением только в том случае, когда он пережи­вается как носитель определенного смысла, значения, ценно­сти. В поведение его превращает именно этот смысл, эта ценность, это значение. Без этого оно было бы простым фи­зическим фактом, изучение которого во всяком случае мень­ше всего входит в задачи психологии.

Но если это так, тогда должно быть возможно, чтобы одно и то же физическое поведение представляло собой психоло­гически много совершенно различных поведений. Например, посещение концерта как физическое поведение есть посеще­ние концерта и больше ничего. Это одно определенное пове­дение, но психологически посещение концерта как таковое не представляет собой никакого поведения. Таковым оно стано­вится, когда к нему добавляется психологическое содержа­ние: посещение концерта с целью музыкально-эстетическо­го удовольствия. Но посещение концерта может иметь и дру­гой смысл, оно может удовлетворять и другую потребность, например, во время концерта мне нужно встретиться с при­ятелем. В этом случае психологически это будет уже совсем иным поведением, не имеющим ничего общего с первым. По­сещение того же концерта для развлечения или же для того, чтобы познакомиться с новым музыкальным произведени­ем, — это тоже различное поведение с психологической точ­ки зрения. Следовательно, одно и то же поведение, имеющее различный смысл и возможность удовлетворить различные потребности, психологически следует считать фикцией. Фи­зическое поведение и психологическое поведение ни в коем случае не совпадают друг с другом. Психологически суще­ствует столько различных поведений, сколько имеется целей, которым они служат.

6. Функция мотива. Это положение следует считать со­вершенно бесспорным до тех пор, пока мы продолжаем сто­ять на психологической точке зрения. В психологии можно говорить о поведении только лишь в этом смысле. Но если это так, тогда и понятие мотива должно трактоваться по-ино­му и смысл мотивации должен быть освещен иначе.

Вернемся опять к нашему примеру. Мне надо решить: пойти сегодня вечером на концерт или нет? После долгих размышлений я наконец решаю: хотя меня очень интересу­ет сегодняшний концерт, но нужно работать, нужно остать­ся дома. Скажем, именно в это время мне звонят по телефо­ну, что сегодня на концерте будет один мой знакомый, встреча с которым представляет для меня очень большую ценность. Думаю снова — пойти на концерт или нет? И те­перь уже решаю — пойти. Спрашивается, почему? Что слу­чилось? Ответ прост; возник новый мотив посещения кон­церта — мотив встречи со знакомым, и он добыл победу тому поведению, которое, согласно прежнему решению, было отвергнуто.

Чем же новый мотив достиг этого эффекта? Вникнув в сущность дела, мы убедимся, что здесь мотив заставил меня принять не отвергнутое поведение и тем самым изменить ре­шение, нет! Мотив здесь заставил меня найти новое поведе­ние, которое оказалось обладающим большой ценностью для меня — во всяком случае большей, чем остаться дома и про­должать работу. И в самом деле, актом предшествующего решения я отверг посещение концерта с целью эстетическо­го удовольствия. Теперь же, когда появился мотив встречи со знакомым, я изменил не прежнее решение, а только решил выполнить физически то же самое поведение, от которого раньше отказался (посещение концерта), психологически же я предпочел совершенно новое поведение, а именно пойти на концерт, чтобы повидаться со знакомым. Ведь ясно, что это последнее поведение нечто совсем иное, чем пойти на кон­церт с целью получить эстетическое удовольствие.

Таким образом, в этом случае мотив выполняет ту роль, что он заменяет одно поведение другим, менее приемлемое более приемлемым, и этим путем создает возможность опре­деленной деятельности.

Отсюда понятно, что по существу говорить о борьбе мо­тивов совершенно лишено основания, нет столкновения мо­тивов pro и contrs одного и того же поведения. Этой борьбы не существует потому, что нет одного и того же поведения, которое могло бы иметь различные мотивы. Было бы пра­вильнее говорить, что есть столько же поведений, сколько и мотивов, дающих им смысл и значение.

Согласно этому, значение мотива неизмеримо. Поведение становится волевым только благодаря мотиву, который так видоизменяет поведение, что последнее становится приемле­мым для субъекта.

7. Мотив и высшие потребности. Выше мы отметили, что акту решения предшествует процесс мышления, которому надлежит уяснить, какое поведение является более целесо­образным для субъекта Для того чтобы за этим последовал подлинный акт решения, нужно еще нечто, ибо то, что в дан­ных условиях является объективно целесообразным, пока еще не имеет притягательной силы, представляет собой хо­лодное индифферентное суждение, из которого не исходит импульса активности. Чтобы это произошло и субъект при­нял бы решение осуществить именно эту активность, необ­ходимо вмешательство нового фактора.

Мы уже отметили выше и сейчас видим, что этим новым фактором является мотив.

Спрашивается, на что опирается мотив, когда ему удает­ся соответствующе модифицировать поведение?

Этот вопрос заставляет нас обратиться к рассмотрению потребностей «я». Дело в том, что в случае воли субъектом деятельности переживается «я». Но, как мы видели, «я» вы­ходит за пределы момента и является носителем таких по­требностей, ни одна из которых не определяется частной си­туацией или моментом «Я» в этом смысле как бы является об­ладателем «отвлеченных» потребностей, которые имеют силу в каждом возможном частном моменте. Что это за по­требности?

Правда, всякая витальная потребность связана со вполне определенной, конкретной ситуацией: она является потреб­ностью определенного момента. Например, голод может пе­реживаться только в каждом отдельном случае, «голода во­обще» не существует. Но, несмотря на это, он входит в круг отвлеченных потребностей «я». Дело в том, что когда у чело­века возникает определенная потребность, когда он в этой определенной ситуации, например, проголодается, то, начи­ная заботиться об удовлетворении этой потребности, он ве­дет себя не так, будто она ограничена рамками только этого момента, — он ест не все, что имеет, а учитывает, что эта по­требность будет у него и в будущем, и, исходя из этого, удов­летворяет свой сегодняшний голод.

Таким образом, со своей витальной потребностью он се­годня обращается как с такой, которая является для его «я» потребностью вообще и поэтому может сказаться и в буду­щем. Или же еще: он ест не все, что может удовлетворить эту потребность (например, сырое мясо или вкусную, но вред­ную для его здоровья пищу), а такую, которая не может при­нести ему вреда. В этом случае особенно ясно видно, что че­ловек и при удовлетворении своей витальной потребности руководствуется не импульсом момента, а общими потребно­стями своего «я».

Но то, что было сказано о голоде, можно говорить и отно­сительно других витальных потребностей: для культурного человека и витальная потребность не может считаться по­требностью настоящего времени и потребностью момента.

Совсем иное дело животное или дикарь, а также и ребе­нок. Они удовлетворяют потребности момента: других по­требностей для них не существует.

Однако у человека имеются и другие потребности, кото­рые не имеют непосредственно ничего общего с витальными потребностями. Это те, которые известны под названием высших потребностей, а именно наши интеллектуальные, моральные и эстетические потребности. У человека есть идея истины, идея добра и идея прекрасного, и все, что он видит и делает, он созерцает и через призму этих идей. В своем по­вседневном поведении он стремится удовлетворить не толь­ко ту потребность, которой непосредственно оно служит, но и высшие потребности. Таким образом, его низшие виталь­ные потребности тесно связываются с высшими: наш голод — это не только просто голод, не голый голод; процесс его удов­летворения должен считаться и с нашими высшими потребностями. Еда кажется нам вкуснее, когда она согласуется с нашим эстетическим вкусом, когда ее подают на красиво сер­вированном столе и в красивой посуде, чем в эстетически не­привлекательных условиях. То же самое можно сказать и об остальных витальных потребностях. Любовь, например, из простого полового влечения возвысилась до высокого нрав­ственного и эстетического переживания, как это справедли­во замечает Ф. Энгельс.

Таким образом, для человека стало характерным, что он каждую свою потребность, возникающую у него в определен­ный момент и в определенных условиях, связывает с посто­янными, высшими, неизбежными потребностями своего «я» и, исходя из этого, заботится об их удовлетворении.

8. Мотивация и установка. Это обстоятельство характер­но для всякого человека, но не для всех одинаково. Для не­которых людей высшие потребности имеют большее значе­ние и большую силу, а для других витальные потребности определяют их жизнь и придают ей стиль. Для одних эстети­ческая потребность служит источником неиссякаемой энер­гии, для других же — моральная и интеллектуальная потреб­ности. Словом, между людьми существуют довольно много­сторонние различия, в зависимости от того, какая потребность более характерна для их «я».

Разумеется, здесь решающее значение имеет прошлое лю­дей — та ситуация, в которой протекала их жизнь и в кото­рой они воспитывались, те впечатления и переживания, ко­торые имели для них исключительный вес. Без сомнения, в силу всего этого у каждого выработаны свои особые фикси­рованные установки, которые так или иначе, с большей или меньшей очевидностью проявляются и становятся основой готовности к деятельности в соответствующих условиях и в определенном направлении.

Между прочим, личность человека создают исключитель­но эти установки: они являются причиной того, что для не­которых основным источником энергии является одна си­стема потребностей, а для других — другая.

Приняв это во внимание, нам станет понятно, что не все для всех имеет одинаковую ценность. Отдельные предметы или явления оцениваются в зависимости от того, какую по­требность могут они удовлетворить, а ведь потребности у людей разные. Когда перед человеком встает вопрос, как себя повести, сказывается следующее обстоятельство: из тех воз­можных действий, какие его разум признает целесообразны­ми, только некоторые привлекают его с определенной сторо­ны, только по отношению к некоторым из них чувствует он готовность, только некоторые приемлет как подходящие, как истинно целесообразные. Смысл мотивации заключается именно в этом: отыскивается и находится именно такое дей­ствие, которое соответствует основной, закрепленной в жиз­ни установке личности. Когда субъект находит такую разно­видность поведения, он особенно его переживает, чувствуя к нему тяготение, переживает готовность к его выполнению. Это именно то переживание, какое появляется при акте ре­шения в виде специфического переживания, охарактеризо­ванного нами выше под названием «я действительно хочу». Это переживание наглядно указывает, что у субъекта созда­лась установка определенного поведения: свершился акт ре­шения и теперь вопрос касается его выполнения.

9. Волевое и импульсивное поведение. Роль мотива со­стоит в том, что то или иное физическое поведение он пре­вращает в определенное психологическое поведение. Это ему удается благодаря тому, что он включает это поведение в си­стему основных потребностей личности и порождает в субъекте установку его выполнения. Так получается, что ос­новой волевого поведения становится определенная уста­новка. Но ведь и в основе импульсивного поведения лежит установка! Какая же тогда разница между волевым и импуль­сивным поведением?

С этой стороны действительно нет никакой разницы меж­ду этими двумя основными формами поведения: в основе обеих лежит установка. Для нас это бесспорно. Значит, раз­личие надо искать в другом направлении. Дело в том, что эта установка в одном случае создается так, а в другом — иначе и различие между этими формами поведения следует подразу­мевать именно в этом. В случае импульсивного поведения установку создает актуальная ситуация. Яснее: у живого су­щества возникает определенная конкретная установка. Она находится в определенной конкретной ситуации, в которой должна удовлетвориться его конкретная потребность. На основе взаимоотношения этой актуально переживаемой по­требности и актуально данной ситуации у субъекта появля­ется определенная установка, которая и ложится в основу его поведения. Так рождается импульсивное поведение. Есте­ственно, что переживание субъекта тут таково, что он не чувствует свое «я» подлинным субъектом поведения: он не объективирует ни своего «я», ни поведения, поэтому импуль­сивное поведение никогда не переживается как проявление самоактивности «я».

Совсем иное дело в случае волевого поведения. Что здесь вызывает установку? Ни в коем случае нельзя сказать, что это делает актуальная ситуация! Как мы знаем, актуальная ситуация, т. е. та конкретная ситуация, в какой субъект нахо­дится в данный момент, не имеет решающего значения в слу­чае воли. Дело в том, что субъект здесь заботится не об удов­летворении переживаемой в данный момент потребности. Воля руководствуется не целью удовлетворения актуальной потребности. Нет! Как уже выяснилось выше, она стремится к удовлетворению, так сказать, «отвлеченной» потребнос­ти — потребности «я», и понятно, что актуальная ситуация, в которой субъект находится в этот момент, не имеет для него значения: она является не ситуацией потребностей «я», а си­туацией потребностей момента, с которыми воля не имеет дела.

Что же это за ситуация, которая принимает участие в со­здании установки, лежащей в основе воли? Приведем при­мер. Когда мне надо решить, как действовать — пойти сего­дня на концерт или остаться дома работать, я заранее пред­ставляю себе обе эти ситуации (и присутствие на концерте и пребывание дома за работой); предусматриваю все, что мо­жет последовать в результате одного и другого, и наконец, в зависимости от того, с какой потребностью «я» мы имеем дело, у меня возникает или установка остаться дома, или же установка посещения концерта. Воздействие какой ситуации создало эту установку? Без сомнения, это та ситуация, кото­рая была дана мне не непосредственно, не актуально, а пред­ставлена и осмыслена мною самим. В случае воли поведение, которому надлежит стать предметом решения, должно осу­ществиться в будущем. Следовательно, и ситуация его не может быть дана в настоящем, она может быть только пред­ставлена и обдумана. Поэтому неудивительно, что установ­ка, возникающая в момент принятия решения и лежащая в основе волевого поведения, создается воображаемой или мыслимой ситуацией.

Как мы видим, генезис установок импульсивного и воле­вого поведения обусловлен различно: первое имеет в основе актуальную ситуацию, а второе — воображаемую или мыс­лимую.

10. Активность воли. Какое имеет значение это различие? Весьма примечательное! В случае воли установку действи­тельно создает субъект, она является результатом его актив­ности. И в самом деле, воображение, мышление являются ведь своего рода творчеством, своего рода психической дея­тельностью, в которой действительность отражена не пассив­но, а активно. В случае воли субъект обращается к этим ак­тивным процессам — воображению и мышлению, с их помо­щью создает ситуацию своего возможного поведения, строит идейную ситуацию, которая вызывает в нем определенную установку. И вот эта установка и становится основой процес­са волевого поведения.

Таким образом, в случае воли субъект сам создает уста­новку: он, несомненно, активен. Но, разумеется, он не прямо, не непосредственно вызывает установку, ибо это не в его си­лах; он и не пытается этого сделать. Его активность заключа­ется в создании мыслимой, воображаемой, словом, идейной ситуации, что и дает возможность вызвать соответствующую установку. Иная активность вообще и не характерна для че­ловека. Наша активность проявляется не в непосредствен­ном, а в опосредованном воздействии. Для человека вообще специфично именно действие с орудием.

Поэтому понятно, что в волевом акте субъект чувствует самоактивность. Это переживание очень своеобразно. Как мы уже знаем, его адекватная характеристика возможна в та­ком выражении: «Теперь я действительно хочу». Здесь одно­временно дано несколько моментов. Прежде всего пережива­ние, что здесь активным является «я», что этого хочу именно «я». Затем второе переживание, что это «я» действительно хочет. Это указывает на то, что субъекту знакомо и такое переживание, в котором он только хочет, а не действитель­но, по-настоящему хочет. В волевом акте подчеркнута эта подлинность, действительность хотения. Наконец, третий момент таков: субъект чувствует, что он вот теперь уже дей­ствительно хочет. Он как бы подтверждает, что вот теперь в нем произошло важное видоизменение, что вот теперь он действительно хочет.

Следовательно, в переживании воли, которое, как мы от­метили выше, представляет собой одно цельное пережива­ние, дано, с одной стороны, подлинное переживание актив­ности «я», но в то же время такой активности, начать кото­рую зависит не от «я», а которая проистекает как бы без него: «я» только подтверждает, что «вот теперь оно уже действи­тельно хочет», а до сих пор оно или не хотело, или не хотело действительно. Теперь же ясно, что «я» действительно хочет. Это изменение в нем произошло как бы без его участия. Это специфическое переживание несомненной активности и в то же время несомненной зависимости очень характерно для во­левого акта. Оно подтвердилось во всех значительных экспе­риментальных исследованиях, которые имели целью описа­ние волевого акта (Мишот и Прюм и др.).

Как объяснить это специфическое переживание? Откуда оно исходит? Для нас не представляет труда ответить на этот вопрос. Надо полагать, что это переживание является под­линным отражением того, что происходит в субъекте во вре­мя волевого акта. Судя по этому переживанию, в субъекте происходит нечто такое, что, с одной стороны, выявляет его активность, а с другой — его пассивность, зависимость. То, что мы знаем относительно сущности воли, может оказаться основой переживания.

Да и в самом деле, волевой акт указывает на то, что вот в этот момент в субъекте возникла установка, которая станет основой его будущего поведения и поведет его по определен­ному пути. Следовательно, субъект до сих пор как бы «не хо­тел» и вот теперь уже «хочет» и «хочет действительно», так как установка действительно возникла в нем именно сейчас. Создание этой установки было его делом. Поскольку он, не­сомненно, активен, естественно, что он и переживает эту ак­тивность. Но ведь он не может прямо воздействовать на уста­новку, чтобы произвольно изменить ее, вызвать или пресечь, он только через идейную ситуацию действует на нее. Одна­ко не от желания субъекта зависит, когда эта идейная ситуа­ция сможет вызвать установку; субъект может только засви­детельствовать, произошло ли в нем опосредованно вызван­ное им изменение или нет.

Как мы видим, в случае воли в человеке действительно происходит такой процесс, что он переживает себя и актив­ным и пассивным.

11. Проблема свободы воли. С этим тесно связана про­блема свободы воли — старейшая проблема, в прошлом яв­лявшаяся чаще предметом метафизических рассуждений, нежели научного исследования.

Вопрос о свободе воли является в первую очередь вопро­сом психологии. Несмотря на это, он изучался философией, теологией и криминалистикой гораздо больше, нежели науч­ной психологией. Это объясняется тем, что решение этого вопроса имело большое практическое значение с нравствен­ной, религиозной и криминалистической точек зрения. Если человек свободен, если его поведение всецело зависит от него самого, тогда поступит он морально или нет, выполнит рели­гиозные нормы или нет, подчинится юридическим нормам или нет — все это зависит от него, и этим мы получаем воз­можность соответствующе воздействовать на него: наказать, когда он ведет себя плохо, и наградить, когда он ведет себя хорошо.

Известны две противоположные попытки решения этого вопроса — одна положительная, а другая отрицательная: ин­детерминизму признающий волю свободной силой, силой, которая не подчиняется общераспространенному закону причинности, и детерминизм (речь идет о механическом де­терминизме), который, напротив, не признает самостоятель­ности, свободы воли, ее способности действовать вне крута причинности. В результате эмпирического исследования воли подтвердилось, что детерминизм лучше согласуется и с фактами, и с общенаучными принципами, согласно которым невозможно, чтобы что-либо происходило без причины. В частности, зависимость волевого акта от мотива, тот факт, что решение всегда должно быть мотивироваио, доказывает необоснованность индетерминизма. Тем не менее пресечь разговор о свободе воли совершенно невозможно...

Свобода вовсе не означает безосновательности, беспри­чинности. Для нас бесспорно, что течение волевого поведе­ния всецело направляется установкой. Следовательно, нельзя говорить ни о каком индетерминизме, а что касается, в частности, волевого акта — момента решения, в котором происходит возникновение установки, что касается самой этой установки, то и она не стоит вне всякой причинности. Мы знаем, что и она, так же как и обычная установка, лежа­щая в основе импульсивного поведения, определяется ситу­ацией. Разница только та, что в одном случае мы имеем дело с актуальной ситуацией, а в другом — с воображаемой, мыс­лимой. Но ведь здесь это обстоятельство не имеет никакого значения: ситуация, будь она актуальная или данная в пред­ставлении, все равно одинаково имеет силу выступить в роли причины возникновения установки. Лежащая в основе воле­вого поведения установка так же всецело детерминирована мыслимой ситуацией, как лежащая в основе импульсивного поведения установка — актуальной.

Таким образом, воля свободна постольку, поскольку она не подчиняется влиянию актуальной ситуации, поскольку не переживает исходящего отсюда принуждения. Она свободна, поскольку действующая на нее ситуация воображаема, сле­довательно, осознана самим субъектом. Но она детерминиро­вана, не свободна, поскольку обусловлена хотя и воображае­мой, но все же ситуацией.

Патология воли

Изучение патологических случаев всегда имеет боль­шое значение для понимания истинной природы нормаль­ных процессов, и, разумеется, в этом отношении и патология воли не составляет исключения. Можно сказать и больше: так как экспериментальная психология воли сталкивается с исключительно большими препятствиями — в силу той ин­тимной связи, какая имеется между личностью и ее волей, — патологические явления как эксперименты, поставленные самой природой, приобретают особенно большое значение именно в психологии воли. Здесь мы получаем возможность, с одной стороны, проверить, насколько правильны соображе­ния, выработанные нами другими путями исследования, с другой стороны, здесь нам предлагается на основе нового ма­териала увидеть некоторые новые грани исследуемого нами предмета — воли: психопатология воли проверяет и пополня­ет психологию воли.

Если мы примем во внимание эту точку зрения, станет ясно, что здесь следует учесть не полную картину патологии воли, а только основные ее случаи.

1. Одна группа патологических случаев волн состоит из тех действий или отдельных движений, которые характери­зуются принудительностью. Часто больной чувствует, что движение, действие, представление которого у него неизвест­но откуда возникло, не имеет никакого смысла, что иногда оно и вред может нанести. Несмотря на это, он вынужден его выполнить и только тогда сможет почувствовать некоторое облегчение. Если же нет, то принуждение становится на­столько сильным, что больной совершенно теряет самообла­дание. Подчеркивается, что он прекрасно сознает, что дела­ет, сознает, что он хочет совершить действие, не имеющее ни­какого смысла, неуместное, неприличное, быть может, даже иногда ведущее к чьей-либо гибели. В последнем случае он призывает близких — придите, помешайте ему, заприте в комнату, чтобы он, скажем, не совершил убийства и т. д. Со­гласно Жане, для этих случаев специфично то обстоятель­ство, что больной оказывает принуждению более или менее длительное сопротивление.

Словом, у больного возникает неодолимая тенденция вы­полнить какое-либо действие или отдельное движение, тен­денция, которой он некоторое время сопротивляется как бессмысленной, безнравственной и иногда гибельной, но в конце концов все же уступает ей, если не лишен соответству­ющих технических возможностей. Больной все делает созна­тельно, он не знает только, откуда в нем появилась эта не­одолимая и бессмысленная тенденция.

В эту группу патологических случаев входят действия и движения различной сложности, начиная от простейших, каковы: так называемые неоправданные движения псих­астеников (тики), поднимание и опускание лопаток, качание головы, словно для проверки, хорошо ли надета шапка, и кончая довольно сложными действиями: самоубийство, под­жог и т. д.

Для того чтобы вполне ясно осознать особенности этой группы патологических случаев, познакомимся с одним ин­тересным наблюдением. В клинику нервных заболеваний приходит женщина, которая жалуется на следующее явле­ние: уже несколько лет как у нее появилась совершенно не­понятная привычка — желание свистеть, причем с такой силой, что она абсолютно не в силах противодействовать это­му желанию и вынуждена уступить ему. Свист сопровожда­ется движениями рук, словно она что-то от себя отгоняет, от чего-то отказывается, потом она успокаивается и до нового приступа чувствует себя вполне нормальным человеком.

Что можно сказать об этих явлениях? Для понимания их природы нам следует особо рассмотреть их специфические особенности. Больной в общем психически хорошо сохранен, но у него возникает неодолимое стремление выполнить опре­деленные движения. Он вполне сознательно относится к это­му стремлению, сознает его бессмысленность, но не знает, откуда оно исходит, для чего ему нужны эти движения.

Мы уже знаем, что действие не прямо вызывается стиму­лом, а через посредство установки, созданной им в субъекте. Мы знаем, что действие определяется этой установкой. В этом мы убедились как при рассмотрении импульсивного поведе­ния, так и при изучении волевого поведения. Надо полагать, что и в патологических случаях роль играет установка, лежа­щая в основе того действия, импульс которого чувствует больной и которому он не в силах противостоять. Если пред­положить, что когда-то по какой-либо причине у субъекта возникла установка определенного действия, что она проч­но в нем закрепилась и в то же время он ничего не знает ни о субъективном, ни об объективном ее факторах, тогда станет понятно, почему он чувствует такую стойкую тенденцию определенного действия и почему он не знает, откуда исхо­дит эта тенденция.

То, что такое состояние возможно (чтобы человек чув­ствовал неодолимую тенденцию к некоему действию, но при­том совершенно не знал бы, зачем и почему он хочет его вы­полнить) — это мы знаем из факта постгипнотического вну­шения. Указанный фактор настолько наглядно напоминает наши патологические случаи, что их отождествление вполне возможно.

Ежели мы возьмем под наблюдение одного из таких боль­ных, а затем какому-либо здоровому субъекту в гипнотиче­ском сне внушим задание выполнить после пробуждения именно то действие, неодолимую тенденцию к которому об­наруживает наш больной, мы увидим, что между этими дву­мя субъектами — больным и здоровым — нет никакой разни­цы: и один и другой будут чувствовать одинаково сильную тенденцию к выполнению одного и того же действия. Разли­чие будет только в том, что одному мы в гипнотическом сне внушили выполнение этого действия, а у другого мы не зна­ем, откуда оно появилось. Разве мы не имеем полного осно­вания думать, что по сути дела основа этой тенденции у обо­их должна быть одинакова: патологическая тенденция боль­ного должна быть того же происхождения, что и внушенная тенденция здорового! Но мы знаем, что внушение при гип­нотическом сне создает соответствующую установку, кото­рая, продолжая существовать и после пробуждения, застав­ляет субъекта выполнять определенные действия.

Итак, основой постгипнотического внушения является установка» Это экспериментально доказанное, бесспорное положение. Следовательно, можно считать доказанным и то, что в основе патологической, неодолимой тенденции долж­на быть тоже установка.

Как уничтожить у субъекта вытекающую из постгипноти­ческого внушения тенденцию? Совсем просто. Достаточно убедить его, что эта тенденция внушена ему в гипнотическом сне, чтобы он тотчас избавился от нее. Этот факт несомнен­но указывает и на то, как излечить упомянутое заболевание воли. Есть факты, убеждающие нас в том, что и здесь имеет силу тот же прием, посредством которого мы рассеяли постгипнотическое внушение. Вышеупомянутая больная сама собой излечилась, как только во время беседы, прове­денной с ней при гипнотическом сне, удалось выяснить ту по­требность и ситуацию, на почве которых возникла установ­ка, лежащая в основе ее заболевания.

2. Патологическая слабость воли известна под названием абулии. Множество случаев абулии описано в психопатоло­гической литературе. Один из них мы назвали выше (случай Жане). Здесь мы приведем один очень известный случай, описанный впервые Бийо. Один болевший абулией нотари­ус должен был заключить договор. Он написал текст с нача­ла до конца, оставалось его только подписать. Но этого он не смог сделать! Десять, сто раз пытался он написать свою фа­милию. Никак не получалось. Как только он приближал перо к бумаге, рука отказывалась служить, тогда как она совер­шенно беспрепятственно выполняла в воздухе все те движе­ния, какие были нужны для написания его фамилии. Только после 45 минут мучительных стараний удалось ему подпи­саться, да и то очень неуклюже.

Абулическая слабость воли чаще всего характерна для врожденной невропатии, истерии и психастении. У нее мно­го разновидностей. В сущности же мы везде имеем дело с од­ним и тем же явлением: у больного необычайно снижена спо­собность даже самой простой преднамеренной активности.

Известные в психологической литературе попытки объ­яснения этого явления различны.

Рибо полагает, что это заболевание следует объяснить снижением чувства. Когда ничего не привлекает, все безраз­лично, ничто не радует и не огорчает, какой же, мол, может быть разговор о какой-либо способности к действию, о ка­кой-либо активности, волевом усилии! Однако приведенный выше случай с нотариусом плохо согласуется с этой теори­ей: нотариус вовсе не был безразлично настроен к тому, что ему следовало сделать. Случаи абулии настолько мало связа­ны с безразличием или апатией, что, по мнению некоторых авторов (Вернике, Крафт-Эбинг и др.), напротив, основой абу­лии следует считать сильную эмоциональную возбудимость.

Интересна теория П. Жане. Согласно этой теории, в слу­чае абулии нарушена функция реальности: больной живет как бы в чужой стране, он не в силах принять решение, скон­центрировать внимание на чем-либо, имеющем реальное зна­чение. И вот поэтому он хорошо выполняет лишь дело, ли­шенное значения, или такое, ответственность за которое не­сет не он, а кто-либо другой.

Проще было бы следующее объяснение. В чем затрудня­ется абулик? Он не в состоянии действовать; его поведение не может протекать беспрепятственно, как это обычно быва­ет у нормального человека. Следовательно, надо полагать, что у него нет установки соответствующей деятельности, ибо, как мы знаем, процесс деятельности направляется уста­новкой. Без установки, может быть, удастся сделать какое- либо отдельное движение, но деятельность как осмысленная система движений немыслима без нее. Поэтому при истери­ческом параличе больной хорошо выполняет отдельные дви­жения. Следовательно, мышечная система у него не повреж­дена, но, несмотря на это, он не в состоянии объединить эти движения в осмысленное действие; истерик, например, не может ходить. Однако, если у него появится установка, па­ралич исчезнет бесследно. Может случиться, что у абулика только под влиянием мыслимой ситуации не возникает уста­новка, а в непосредственной ситуации она действует нор­мально. Так бывает, например, в случае психастении, когда больной, будучи в одиночестве, хорошо выполняет то или иное действие, например пишет, но в присутствии другого человека это ему не удается.

Итак, изучение случаев абулии опять-таки говорит в пользу того соображения, что решающая роль в волевом про­цессе, видимо, принадлежит установке. То, что у абулика и в самом деле имеется специфический дефект именно в этой сфере, подтверждается экспериментальными данными. В ре­зультате специальных опытов выяснилось, что в случае пси­хастении выработанная однажды установка очень недолго­вечна — она быстро исчезает; установка психастеника ла­бильна.

Более интересны с точки зрения теории установки случаи так называемой апраксии. О ней мы уже говорили мимо­ходом, а теперь рассмотрим ее несколько подробнее. После Г. Липмана, первым описавшего это заболевание, под назва­нием апраксии обозначают случаи, когда больной, несмотря на полную сохранность двигательного аппарата, не в состоя­нии выполнить даже самое простое произвольное действие.

Назовем некоторые классические случаи: а) один больной Джексона никак не мог высунуть язык, когда этого требовал врач, но он совершенно свободно смачивал губы языком, ког­да у него возникал к этому соответствующий импульс; б) больной Гольдштейна не мог, по предложению врача, за­крыть глаза, но, когда он ложился спать, это не представляло для него никакой трудности; в) известны случаи, когда боль­ной апраксией прекрасно застегивал и расстегивал пуговицы на своей одежде утром и вечером, когда он одевался и разде­вался. Но стоило ему предложить расстегнуть пуговицу, ког­да в этом не было прямой нужды, чтобы сразу эта простая операция становилась для него совершенно невыполнимой; г) интересны описанные Липманом случаи так называемой идеаторной апраксии. Больной абсолютно не в состоянии правильно выполнить какой-либо достаточно сложный акт; он хорошо выполняет все частичные акты, входящие в этот сложный акт, но путается, не может соблюсти их правильную последовательность, которая бы привела к выполнению все­го сложного действия, у него, по словам Липмана, нарушена «формула действия».

Природа апраксии станет необычайно ясной, как только мы станем рассматривать ее в аспекте теории установки. И в самом деле, сразу бросается в глаза то, что больной в одном случае прекрасно выполняет одно действие, а в другом — об­наруживает полную неспособность к повторению того же действия. Что может быть причиной этого явления, как не то, что в одном случае у него есть установка, соответствующая надлежащему действию, а в другом нет. Но когда, в каких ус­ловиях есть у него эта установка, а в каких она отсутствует? Когда актуальная потребность требует выполнения опреде­ленного действия — для сна нужно закрыть глаза, а чтобы раздеться и лечь в постель, надо расстегнуть пуговицы, — больной не затрудняется в его выполнении. Следовательно, в подобных условиях у него полностью сохранена способ­ность соответствующего поведения.

Но когда у больного нет актуальной потребности того же действия и когда он должен выполнить действие, требуемое воображаемой ситуацией, тогда все нарушается и он не в со­стоянии выполнить даже простое привычное действие: вооб­ражаемая или мыслимая ситуация не имеет силы вызвать в нем соответствующую установку. Бесспорно, у больного по­вреждена воля.

Единственное, что требует здесь объяснения, это — поче­му мы говорим о воображаемой или мыслимой ситуации, ког­да больному предлагают что-либо сделать. Сомнения нет, что самому больному вовсе не требуется решать то, что ему пред­лагают. Следовательно, в ситуации его актуальных потреб­ностей нет ничего такого, что требовало бы выполнения это­го действия. Действительно, актуальная ситуация больного такова: он находится в комнате врача, его осматривают, обследуют состояние его здоровья. Эта ситуация вовсе не требует расстегивания пуговиц или высовывания языка. Следовательно, желая выполнить задание врача, он должен вообразить, сделать актуальной ситуацию, требующую вы­полнения этого акта. Следует думать, что, очевидно, в неко­торых случаях он не в состоянии сделать это, а в других — он, возможно, и представит соответствующую ситуацию, но по­следняя не может создать в нем необходимой установки.

Таким образом, природа апраксии становится вполне по­нятной, если мы ее рассматриваем как заболевание воли. Тог­да неудивительно, что в актуальной ситуации больной сохра­няет способность выполнять соответствующие действия — импульсивное поведение у него не повреждено.

Другие виды активности

1. Проблема внушения. Существуют и другие, кро­ме импульсивного и волевого поведений, формы активности. Дифференциация их может быть произведена в зависимости от того, что вызывает установку, лежащую в основе проте­кания данной активности. Выше мы различали импульсив­ное и волевое поведения именно по этому признаку: в одном случае установку вызывает ситуация актуальной потребно­сти или же, короче, — актуальная ситуация, а в другом — идейная или воображаемая, мыслимая ситуация.

Возникает вопрос: бывают ли случаи, чтобы установку создавало и что-либо другое?

Здесь в первую очередь следует назвать так называемое внушение. Сегодня никто не сомневается в его существова­нии. Что оно собой представляет? Вначале это понятие упо­треблялось в очень узком смысле. Как известно, при гипно­тическом сне создается возможность, чтобы предложение гипнотизера было дано в переживании медиума как приказ, который он обязательно выполняет. Бывает и так, что при­каз выполняется после пробуждения, если таково желание гипнотизера («постгипнотическое внушение»). Выяснилось, что тот же эффект возможен и при бодрствовании» И здесь случается порой, что человек помимо своей воли, неосознан­но подчиняется приказу другого лица и выполняет его. Та­кое воздействие одного человека на другого называют внуше­нием; различают внушение гипнотическое и постгипнотическое и внушение, полученное в состоянии бодрствования.

Раз установлено, что внушение удается и в состоянии бод­рствования, возникает вопрос: в каких условиях это проис­ходит? По Штерну, надо различать две группы условий: условия, необходимые для принятия внушения, и условия, которые необходимы для того, чтобы осуществилась переда­ча внушения.

Для того чтобы субъект мог принять внушение, необходи­мы три условия: а) он должен быть внушаемым; послушный, некритично настроенный, безынициативный субъект обыч­но более внушаем, нежели человек с противоположными чер­тами; однако внушаем не только такой человек; б) ситуация, в которой находится субъект, должна создавать такую об­щую настроенность, чтобы это служило помехой для само­стоятельных вдумчивых суждений (эмоциональная ситуа­ция); в) внушение должно касаться такой стороны, где мень­ше всего можно ожидать самостоятельности субъекта: сравнительно чужой для него сферы, незнакомых вопросов и таких, чтобы они не противоречили обычному течению его воли.

Что касается передачи внушения, главным условием для него является специфическое свойство — внушительность, или суггестивность. Нет сомнения, что внушать может не каждый, хотя бы даже и были максимально соблюдены все условия для принятия внушения. Для этого необходимо не­кое специфическое общее свойство — суггестивность. Без этого свойства не принесет желаемого эффекта ни красноре­чие, ни некоторые благоприятные черты внешности, которые в руках суггестивного субъекта могли бы, наоборот, иметь ис­ключительное значение.

Суггестивностью обладает не только человек, она может исходить и от коллектива. Например, в случае так называе­мой паники всех охватывает страх и все безотчетно бегут куда-то; или, когда все восторженными аплодисментами встречают или провожают артиста, это происходит потому, что коллектив, масса оказывает внушающее влияние на от­дельного человека.

Таким же примером внушения является мода, все равно, касается ли она формы одежды или чего-либо иного, — она является плодом суггестивности, исходящей от коллектива.

Предметы также могут обладать суггестивностью, приме­ром этому служит реклама.

Возможно и самовнушение (когда тобой владеет какое-либо сильное желание, в конце концов начинаешь верить в реальность его осуществления). Такую же роль выполняют ожидание и страх: в случае паники мы имеем дело с самовну­шением, исходящим не только от коллектива, но и от нашего страха.

Таким образом, мы видим, что в определенных условиях бывает так, что человек действует не согласно своей актуаль­ной потребности, не по собственной воле, а под чужим влия­нием и в то же время имеет такое переживание, будто он дей­ствует по своему желанию, а не по чужому импульсу. В по­добном случае мы имеем дело с внушением.

Стало быть, характерным для внушенного поведения является отсутствие у субъекта чувства, что его поведение направлено чужой волей. Это обстоятельство заставляет нас думать, что в случае внушения и в самом деле не чужая воля направляет поведение человека, что он действительно сам направляет свое поведение, несмотря иа то что объективно он не выполняет ничего, кроме чужого приказа. Если бы можно было как-нибудь показать, что это так и есть, тогда тайна вну­шения стала бы для нас совершенно явной. Посмотрим, быть может, действительно есть такая возможность!

Допустим, что гипнотизер оказывает влияние не непо­средственно на поведение субъекта, не непосредственно вы­зывает у него те или иные акты поведения, а в первую оче­редь оказывает специфическое влияние на самого субъекта. Допустим, что он изменяет последнего так, что тот по своей воле думает то, чего на самом деле хочет сам внушающий. Каким же тогда будет переживание субъекта? Именно таким, как это и бывает в случае внушения: субъект и в самом деле будет делать то, что хочется ему самому, именно ему самому, а не кому-то другому, хотя объективно он делает только то, что ему приказано. Следовательно, надо полагать, что в слу­чае внушения непосредственному влиянию подвергаются не действия субъекта, а его личность, которая видоизменяется так, что возникает стремление, готовность — установка — выполнения актов определенного поведения. И когда субъект выполняет эти акты, он реализует свою собственную установку, а не чужой приказ. Понятно, что и переживание у него именно таково.

Итак, в основе внушения, очевидно, лежит механизм уста­новки; иначе было бы невозможно дать ему удовлетворитель­ное объяснение. К счастью, есть и фактическое основание, говорящее в пользу этого предположения. Как уже отмеча­лось выше, мы экспериментально доказали, что так называе­мое постгипнотическое внушение является реализацией со­зданной в гипнотическом сне установки. Но то, что в этом случае говорится о иостгипнотическом внушении, разумеет­ся, с полным правом можно повторить и относительно любо­го вида внушения.

2. Принуждение и его роль в генезисе воли. Есть и такие случаи деятельности, когда мы не имеем дела ни с импуль­сивным, ни с волевым поведениями, ни с внушением. Во всех этих случаях активности субъективно имеется хотя бы одно общее — во всех трех случаях переживание субъекта таково, будто он действует согласно своему желанию, делает то, что хочется ему самому, а не кому-то другому.

Однако не всякая деятельность человека сопровождается таким переживанием, бывают случаи, когда мы испытываем принуждение: мы действуем, делаем что-то, но при этом чув­ствуем, что выполняем в этом случае чужую волю, что по сво­ему желанию мы бы не взялись за это дело. Здесь подразуме­ваются все те случаи, когда мы выполняем идущие извне тре­бования и знаем, что эти требования навязаны извне. Примерами этого служат: а) команда, выполняемая солда­том; б) закон или правило, в основе которого лежит автори­тет государства или какой-либо организации и исполнение которого обязательно; в) приказ, который хочешь не хочешь, а выполнить надо (приказ старшего по отношению к млад­шему).

Оставим в стороне другие возможные случаи, т. к. уже из названных примеров ясно видно, в чем заключается особен­ность этого вида активности» Как уже говорилось, здесь ос­новное — принудительность: человек вынужден делать то, что ему диктуют. Возникает вопрос: как здесь осуществля­ется деятельность? Что ее направляет? Об установке здесь говорить трудно. Дело в том, что здесь субъект переживает свою деятельность как навязанную кем-то, принудитель­ную, а не как собственную активность. Но, с другой сторо­ны, вообще невозможно, чтобы процесс какой-либо более или менее сложной деятельности протекал без установки. Решение вопроса надо искать в следующем: субъект, хотя и по принуждению, в конце концов все же сам берет на себя порученное дело, все же приемлет его. Следовательно, это дело выполняет все же он, и потому оно является его делом» Стало быть, у нас нет основания для полного отрицания установки.

Это обстоятельство делает понятным, что в конечном сче­те деятельность этой категории служит подготовительной ступенью волевого поведения, той почвой, на которой, хотя бы частично, возникла воля человека. Дело в том, что в слу­чае принудительной активности человек делает то, по отно­шению к чему у него в данный момент нет никакого импуль­са. Мы знаем, что одним из специфических признаков воли является именно то, что здесь субъект действует не для удов­летворения актуальной потребности, делает не то, что ему именно сейчас хочется, а то, что для него в данный момент не­актуально, чего ему сейчас, возможно, вовсе и не хочется. Словом, одним из характерных моментов воли является то, что здесь человек делает что-нибудь не потому, что ему хочется этого в данный момент, а по совершенно иной причи­не. Стало быть, принудительная активность представляет в этом отношении своего рода предшествующую ступень для воли: она приучает человека делать то, что не имеет ничего общего с актуальными желаниями, и в этом отношении она закладывает фундамент человеческой воли. Но в случае за­конченной, полной воли деятельность имеет ведь в основе установку! Отсюда будет ясно, что возможность такой уста­новки должна быть подготовлена в процессе принудитель­ной деятельности.

Согласно всему этому, генезис воли в этом направлении следовало бы представить так: вначале был приказ, потому что сам приказывающий не хотел делать того, что обязывал сделать другого. А сделать то, что ему не хотелось, он был не в силах, ибо у него пока не было воли. Раб был вынужден вы­полнять приказ, т. е. делать такое дело, к чему у него не было актуального интереса. Но делал он это по принуждению, дви­жимый импульсом, исходящим из принуждения. Поэтому его деятельность была в конце концов скорее импульсивной, нежели волевой: воли пока не было и у него. Подлинная воля появилась лишь после того, как человек привык приказывать не другому, а себе самому. Однако приказ себе самому — уже не приказ, это уже потребность делать то, к чему в данный момент субъект никакой потребности не испытывает. Это со­знание руководящей роли потребностей «я». Следовательно, такой «приказ» является показателем возникновения под­линной воли.

Онтогенетическое развитие активности

Каков путь развития детской активности, пока она достигнет ступени законченной, зрелой воли?

Детальное изучение этого вопроса является задачей от­дельной психологической дисциплины — психологии ребен­ка. Здесь, в курсе общей психологии, мы ограничимся рас­смотрением главным образом того, что имеет значение для понимания природы человеческой активности, особенно же воли.

Уже давно ребенка характеризуют как сенсомоторное общество. Это значит» что всякое впечатление вызывает в нем непосредственный импульс безудержной реакции. Исходит ли это впечатление извне или изнутри, из самого организма, это безразлично: оно тотчас завершается реакцией. Следова­тельно, реакции ребенка должны иметь такой же случайный, неупорядоченный характер, как внешние и внутренние впе­чатления, вызывающие эти реакции. Субъекта как внутрен­него агента, центра, который вносит порядок в этот хаос, на некоторые впечатления реагирует, а другие оставляет вовсе без ответа, некоторые потребности удовлетворяет, а другие ставит на второй план, — такого субъекта в новорожденном ребенке еще нигде не видно. Для того чтобы он зародился, развился и созрел, нужно время, а именно — вся пора детства, которую можно считать вполне законченной только с того момента, когда подросший человек превратится в самосозна­ющее «я», которое обладает способностью подлинной воле­вой регуляции своей жизни.

Процесс развития ребенка протекает в специфических ус­ловиях: он растет в упорядоченной среде. Это играет решаю­щую роль в процессе его развития. Воздействующие на ре­бенка впечатления теряют характер хаотичности, так как в течение долгого времени, пока ребенок еще слаб, их упоря­дочивают взрослые. То же происходит и в отношении потреб­ностей ребенка. Взрослые вносят порядок и в дело их удов­летворения. Вследствие всего этого у ребенка постепенно вырабатываются упорядоченные реакции, имеющие вначале вид условных рефлексов. Ребенок привыкает отвечать опре­деленными реакциями на определенное впечатление, а на другие — затормаживать реакции. Элементарные потребно­сти он удовлетворяет в определенное время и в определен­ном месте. Словом, под влиянием упорядоченной среды у ребенка вырабатываются определенные элементарные навы­ки, которые вносят известный порядок в поведение этого сенсомоторного, чрезвычайно импульсивного существа.

Исключительно большое значение для упорядочения по­ведения ребенка имеет и словесное воздействие, к которому мы прибегаем тотчас же, как только заметим у ребенка при­знаки понимания речи; мы каждый раз запрещаем ребенку делать то, чего нельзя, учим и побуждаем вести себя так, как считаем наиболее правильным.

Таким образом, перед ребенком строится целая система запрещенного и дозволенного, постепенно высвобождающая его поведение из-под господства импульса и придающая это­му поведению упорядоченное направление. Так или иначе, ребенок 1-3 лет вынужден постепенно привыкнуть сдержи­вать свои импульсы и действовать путем, указанным взрос­лыми. В этот период для его поведения особенно специфич­но то, что он легко подчиняется дисциплине, постоянно тре­нирующей его в определенном направлении.

Однако активность ребенка в эти годы развивается и в другом направлении. В течение первого и второго года жиз­ни он особенно стремится овладеть своим телом. Вскоре он научается ходить — это все больше и больше освобождает его от взрослого. Сам процесс овладения своим телом, особенно же учение ходьбе, требует от ребенка довольно-таки большо­го напряжения, достаточно заметного усилия, и интересно, что ребенок совершенно не избегает этого; наоборот, он стре­мится к этому до тех пор, пока не достигнет цели — научить­ся свободно ходить. Проследив за поведением ребенка, ког­да он учится ходить, мы будем вынуждены заключить, что имеем дело с настоящим волевым поведением, настолько ве­лико напряжение ребенка и так целеустремленно все его по­ведение. В действительности же, конечно, пока еще совер­шенно неуместно говорить о волевом поведении; роль воли в этом случае выполняет импульс, исходящий из тенденции к созреванию врожденной функции.

Механизм ходьбы уже достаточно созрел, и приведение его в действие становится прямо необходимым. Это и приво­дит к тому, что ребенок становится источником такого замет­ного усилия и с таким успехом заглушает все другие импуль­сы, которые всегда могут возникнуть. Нередко ребенок пада­ет и даже, может быть, получает болезненные ушибы, но, несмотря на это, он упорно продолжает свои попытки встать на ноги и ходить. Это учит его проявлять^силшг и оказывать противодействие. То же самое происходит и в его элементар­ных играх, в которых он удовлетворяет потребность функци­онирования своих сильнейших тенденций. Импульсивная сила этих тенденций велика, и при ее помощи ребенок при­выкает бороться с противоположными тенденциями и дру­гими препятствиями.

Таким образом, характерным для активности ребенка первых трех лет являются две направленные друг против друга тенденции. С одной стороны, он легко, почти без сопро­тивления, подчиняется той регуляции, какую взрослые вно­сят в его активность, всем мероприятиям, используемым для его тренировки. В этом отношении ребенок податлив и пла­стичен, как воск. С другой стороны, под руководящим влия­нием сильных импульсов врожденных, естественных тенден­ций в нем развивается способность бороться с препятствия­ми, проявлять усилия и преодолевать сопротивление.

К 3-4 годам процесс развития этой последней тенденции достигает такого высокого уровня, что она уже не может ми­риться с присущей ребенку (1-3 лет) тенденцией подчине­ния и пластичности, разрушает ее и своеобразно преобразу­ет всю структуру поведения ребенка. Теперь уже эта тен­денция занимает первое место, и покорный, мягкий, как воск, ребенок превращается в чрезвычайно своенравное, ка­призное и упрямое существо. Он обнаруживает неукротимые импульсы своих желаний, зачастую оказывает нам не­обычайное противодействие и, чтобы настоять на своем, не­редко выявляет способность поразительного усилия. Неко­торое время становится почти невозможно бороться с ним, и только физическим принуждением удается упорядочить его поведение.

В этот так называемый период первого упрямства ребенок на каждом шагу сталкивается с противодействием взрослых, болезненно переживает непреклонность их воли, знакомит­ся с нерушимостью их требований и правил и очень быстро переходит на новую ступень активности. У него развивается сознание неизбежности, нерушимости объективно существу­ющих правил, объективно существующей обстановки. Он снова становится покорным и податливым. Различие, по сравнению с первым периодом, заключается в том, что там ребенок субъективно не чувствовал принуждения, а теперь он чувствует, что всегда должен считаться с объективной об­становкой, что правила изменить нельзя, им надо подчинить­ся — теперь он субъективно переживает принуждение.

Сообразно этому меняется и содержание игр ребенка. Он охотнее участвует в коллективных играх, где необходимо со­блюдать определенные правила. Он уже имеет силу понять эти правила и подчиняться им и охотно выявляет эту силу. Его игра тоже развивает в нем способность сознательного, принудительного поведения.

Итак, у ребенка уже не остается ничего от упрямства и негативизма (делать все наперекор указаниям старших) трех-четырехлетней поры; с этого времени он уже чувствует неизбежность и обязательность правил; он признает их при­нудительную силу и подчиняется ей по своей воле. Разуме­ется, этим он достигает более высокой ступени активности. С точки зрения будущего развития особенно примечательно и важно то, что в этих новых условиях поведения подготав­ливаются твердые основы воли и обнаруживаются первые признаки ее проявления.

О том, что сознательное принудительное поведение явля­ется подготовительной ступенью воли, мы уже говорили выше. Так или иначе, созревшие в течение предыдущего пе­риода сильные импульсы ребенка уже подчинены исходя­щим извне правилам как таковым, в обязательности выпол­нения которых он уже не сомневается. Теперь он уже знает и порой высказывает вслух, что ему вовсе не нравятся обяза­тельства, накладываемые на него правилами, но он все же должен их выполнять. Он вообще не ставит вопроса о целе­сообразности этих правил, так как такая точка зрения ему еще чужда: в основе этих правил лежит авторитет взрос­лых — родителей, воспитателя. В 4-7-летнем возрасте, кото­рый характеризуется этой ступенью развития активности, с исключительной энергией развивается сознание авторите­та. К последнему году этого периода у ребенка уже достаточ­но твердо выработана способность выполнять то, к чему его обязывает авторитет. Это уже подразумевает достаточную зрелость элементов воли.

Третий период характеризуется именно тем, что в рамках той формы поведения, каковым является учение, ребенок привыкает к самостоятельному управлению своим поведени­ем, но в направлении не тех целей, которые намечаются им самим, а тех, которые указывает ему авторитет. Специфично для этого периода то, что у подростка возникает вопрос о це­лесообразности тех целей и правил, какие ему предлагает ав­торитет старших — семьи и школы, однако этот вопрос за­ключается вовсе не в том, что ребенок сомневается в их целе­сообразности или подвергает их проверке. Нет, он сразу же принимает их как несомненно целесообразные, и ему даже не приходит в голову мысль, что, быть может, его авторитеты ошибаются. Учение является главной формой поведения ре­бенка этого возраста, оно-то и превращает вопрос о значении правил и порядка в предмет повседневных детских пережи­ваний. Процесс учения способствует дальнейшему закрепле­нию способности организованного, систематизированного поведения ребенка.

Но в том же периоде продолжает развиваться и другой момент активности, момент, который на определенной сту­пени своего развития вступает в неизбежный конфликт с первым, т. е. с тенденцией некритичного подчинения уста­новленным правилам. Физическое развитие подростка вы­зывает преобразование биологической основы физического субстрата его личности. Особенно велико значение происхо­дящего в эндокринной системе видоизменения, в первую оче­редь перестройки активности желез. Активация половых желез накладывает свой отпечаток на весь организм. Этот последний теперь уже является законченной, завершенной индивидуальностью, у которой уже достаточно созрели воз­можности самостоятельной жизни: у подростка сразу появ­ляется сильное стремление к самостоятельности. Наряду с этим созревший в процессе учения интеллект помогает ему критическим взором пересмотреть и оценить все то, что ему до сих пор преподносил авторитет. В результате этого под­росток еще раз коренным образом меняет свое поведение: на все, чему он до сих пор так верил и чему довол ыю охотно под­чинялся, он теперь смотрит отрицательно и вновь становит­ся своевольным, упрямым, негативистически настроенным существом, который лучшим своим господином считает са­мого себя.

Таким образом, в период полового созревания повторно проявляются негативизм и упрямство. Подросток чувствует неуклонную тенденцию суверенной самостоятельности и беспощадного отрицания всего до сих пор существовавшего.

Эта вторая пора упрямства тоже быстро заканчивается и уступает место новой, теперь уже высшей ступени развития человеческого поведения. Фантазия и интеллект подрастающего человека уже достаточно развиты для того, чтобы он мог взять на себя регуляцию собственного поведения. Его окрепшее самосознание, постоянное подчеркивание своего собственного «я» и своих идеалов достаточно подготавлива­ют его для того, чтобы именно это «я» стало субъектом его по­ведения. Итак, подрастающий человек уже окончательно до­стигает ступени волевой активности.