Психотерапия нового решения

Несчастье и поиски счастья универсальны. Клиенты обращаются к психотерапевтам прежде всего потому, что они несчастны. Их терапевты по той же самой причине обращаются к другим терапевтам. Люди женятся, разводятся, заводят или не заводят детей, тратят или копят деньги, много работают, исповедуют религию или порывают с ней — и все в надежде добиться счастья. Кто-то жаждет немедленного счастья, кто-то хочет научиться смиряться с несчастьем, если им дадут гарантии, что в будущем, в этой или последующей жизни, они, в конце концов, станут счастливы.

Работая с людьми разных культур и национальностей, мы заметили, что представитель любой группы считает именно ее наименее счастливой. У некоторых даже есть групповая гордость за свою несчастливость. Так предубежденные белые обвиняют черных в том, что те более счастливы, и объясняют это инфантильностью негров, их невежеством и более низким моральным развитием. В семьях фундаменталистов провозглашается: «Не чувствуй себя слишком хорошо! Чувствовать себя хорошо — значит грешить». Ребенок получает это сообщение, когда его ловят на сексуальной игре или на развлечении вместо напряженного труда. В еврейских семьях мы слышим: «Если тебе будет слишком хорошо, обязательно случится что-нибудь плохое!»

Психолог из Израиля училась плавать в нашем бассейне. Когда, отбросив страх, она наслаждалась своей победой, то сначала облегченно засмеялась, а потом, внезапно заплакав, бросилась прочь от бассейна. Боб побежал за ней и спросил: «Что случилось?». Она ответила, что неожиданно вспомнила погибшего на войне племянника. Боб громко спросил, почему она подумала о племяннике именно в момент сильной радости. Смущенно улыбаясь, она сказала: «Думаю, я знаю. Когда он был убит, я как раз была на конференции в Дании и совершенно изумительно проводила там время. Вот как сейчас. Звучит глупо, но я боюсь. Боюсь, что если буду слишком счастлива, с Израилем что-нибудь случится». Как будто детским волшебством, она слезами своими оберегала Израиль.

Младенцы не рождаются счастливыми или несчастными. Внутренние и внешние причины управляют периодами их удовольствия или недовольства. В период недовольства предписание «Не будь счастлив» передается через болезнь, пренебрежение, наказание, однако наша культура ориентирована на родительскую любовь к младенцам, поэтому большинство младенцев все-таки любимы. Мир воркует над ними, и они копируют окружающее их счастье.

Все это может поменяться самым драматическим образом, когда младенец начинает ходить. В этот момент родители внезапно решают, что их «беби» уже стал «ребенком», а значит тем, кого можно наказывать. Ребенок играет с половыми органами, разбивает вазу, внезапно визжит, и неожиданно его наказывают. Кричат, шлепают, щипают. Люди, которых он так любит и которым доверяет, на время становятся чудовищами. Это «случается», «сваливается с небес» и «пугает или печалит». Все слова, которые взрослые используют, чтобы отрицать независимость, для зависимого ребенка — реалии. И ребенок «своим нутром», еще не умея говорить, принимает решение против счастья, чтобы избежать в будущем подобную боль. Когда ребенок вырастет, он или она может помнить только травму, совершенно забыв воспитательную цель этой травмы. «Я помню, как отец бил меня… не помню за что». Человек может подавить травму, «загнав» ее себе в мускулы. И не будет понимать, почему он напрягается, когда радуется или занимается сексом, или почему давится, когда смеется.

Мы уверены, что дети продолжают быть счастливыми, даже несмотря на периодическое деструктивное поведение родителей, если родители учат их счастью на собственном примере. Младенцам и детям необходим кто-то, с кого они могли бы брать пример счастья и с кем они могли бы быть счастливы. Если же их родители захвачены собственным несчастьем, несчастье становится в доме моделью поведения. Чтобы подчеркнуть, как семейные образцы поглаживаний усиливают счастье или несчастье, мы используем следующее упражнение:

"Вы маленький и видите дом, в котором жили. Поместите вашу семью в дом. Вы снаружи. Вы собираетесь вбежать в дом и показать и рассказать, что чувствуете.

Первое: вы упали и разодрали колено. Капелька крови стекает по ноге. Даже если вы никогда бы не сделали этого, вбегите в дом, всхлипывая от боли. Покажите им кровь. Теперь посмотрите на выражение лица каждого. Что они чувствуют? Что они говорят вам… и что друг другу? Что они делают с вами? С вашим коленом? А в следующий раз, когда вы пораните коленку, как вы думаете, что будете чувствовать… говорить… делать?"

Мы повторяем упражнение, используя разные чувства.

«Вбегите в дом, плача. Вам очень горько, потому что вы потеряли футбольный мяч».

«Вы очень рассержены и кричите, захлебываясь от гнева. Большой мальчишка отнял у вас печенье».

«Вы так же злы, как в предыдущем случае. В этот раз вы злитесь на маму. Она забыла положить вам печенье в коробку для ленча».

«Вы, в страхе, врываетесь в дом. Вам кажется, что за деревьями прячется большой зверь».

«Вы говорите, что завидуете соседской девочке, потому что ей подарили новые прыгалки, и вы хотите точно такие оке».

«Вы шепчете родителям на ушко, что вам очень стыдно. Вы намочили штанишки, и большие мальчишки смеялись над вами».

«Вынесетесь, хохоча и смеясь. Вы очень счастливы, потому что заработали золотую звезду за классную работу».

«Вы мчитесь, счастливая, смеющаяся, не зная почему. Вам просто хорошо».

Большинство клиентов все еще подавляют эмоции, запрещенные в доме их детства. В качестве заменителей счастья они используют те эмоции, которые либо поощрялись, либо разрешались. И, делая описанные упражнения, некоторые из них обнаруживают, что счастье было в числе таких эмоций. Обычно эти клиенты знают, как быть счастливыми.

Родители моделируют и учат специфическим несчастливым чувствам. Так семья, смеясь и повторяя: «Весь в отца!» — может поощрять сына быть злым. Когда мать использует печаль, чтобы манипулировать семьей или не мыслить самостоятельно, дочь может вырасти ее ноющей копией или стать печальной сиделкой всех матерей мира, в надежде сделать их счастливыми.

В нашей культуре предполагается, что мужчины приходят домой «усталыми после тяжелого рабочего дня», даже если они и сидели целый день за письменным столом. Они скопировали «усталость» со своих отцов, которые скопировали ее со своих отцов, которые действительно уставали, рубя лес и вспахивая вручную землю.

Как только ребенок понимает, как демонстрировать несчастье, он использует этот тип шантажа, чтобы манипулировать другими:

Мэри: Может быть, нажим и гнев были важны… исправно служили вам в детстве?

Марта: О, да. Я получала многое из того, что хотела. Поверьте мне, это был единственный путь получить, что хочешь. Я не могла просто попросить и получить. За все надо было бороться. Мама начинала дергаться, но если я этого действительно желала, например, пойти на день рождения к подружке… Господи, а когда я выросла и захотела получить права! Мне пришлось шесть месяцев биться в истерике!

Боб: Вот почему вы сейчас ищете людей, чтобы сказать "Нет ". Чтобы сохранять ваш старый гнев и продолжать давить на людей. Хорошо, вы можете планировать истерику на весь оставшийся месяц, но я не собираюсь менять правила относительно курения в спальнях.

Если ребенок достаточно убедительно демонстрирует несчастье, он может, подобно Марте, получить разрешение поводить родительскую машину. Он может убедить своих родителей не уходить, перестать ссориться, не разводиться или даже снова сойтись после развода. И хотя большинство детей демонстрацией своего несчастья не добиваются столь ощутимых результатов, они продолжают воображать, что, демонстрируя свое несчастье, они могут изменить родителей или, по крайней мере, навязать им чувство вины.

80-летние родители и их 50-летние сыновья и дочери продолжают использовать несчастье в бесплодных попытках изменить друг друга. Они и по сей день живут прошлым, надеясь изменить его своими сегодняшними чувствами. Никому из нас, когда мы выросли, нет дела до проблем нашего детства, и тем не менее клиенты могут годами находиться в тупике, скорбя о том, что уже невозможно изменить. Волшебное желание изменить прошлое используется для раздувания сегодняшнего несчастья.

Ребенок учится, что, если он достаточно плохо себя чувствует, его прощают за неделание того, что он должен делать. Если отец приходит домой усталым, ему не надо чинить стиральную машину, играть с детьми или разговаривать с женой. Несчастная жена имеет уважительную причину вместо приготовления ужина поехать в ресторан. Откладывающий психиатр, описанный в предыдущей главе, может не писать статью, пока чувствует себя за это виноватым.

Принимая предписание «Не будь счастливым», наши клиенты копировали недовольство своих родителей, принимали поглаживания за то, что были несчастны, заучивали, какие именно несчастливые чувства надо испытывать, обнаруживали, что могут манипулировать другими и прощать себя, используя эти чувства… и, в конце концов, несчастье становилось привычкой.

Джейн: Я не знаю, стоит ли бороться. Возвращение на работу. Вы знаете, я люблю работать. Я просто ненавижу ссоры.

Мэри: А кто вызывает ссоры в вашей семье?

Джейн: Ну, когда я… если я вернусь на работу, дети должны подтянуться. Я не могу работать, когда они в таком состоянии.

Мэри: Поставьте их перед собой и скажите им.

Джейн: (Она то гневно, то слезливо-жалобно перечисляет все, что они должны делать, чтобы освободить ее от домашней работы и дать ей возможность ходить на службу.)

Мэри: Я не понимаю. Сколько денег прибавится в вашем хозяйстве, когда вы начнете работать?

Джейн: У меня будут дополнительные расходы. Если вычесть все траты и налоги, что-то около 800 долларов в месяц.

Мэри: Так какого рожна вы не собираетесь на эти деньги пригласить прислугу и покупать готовую еду?

Мэри знает, какого рожна. В детстве Джейн научили не быть счастливой. В этом случае было бы честным сказать, что с самого начала ее мать «сделала ее несчастной». Джейн ныла, потому что она была несчастным ребенком в несчастливом доме. Так как она верила, что быть матерью -значит быть недовольным и злым критиком, она и выросла женщиной, мечущейся между родительским гневом и детским нытьем. Если она перестанет быть несчастной, сидя дома, когда ей хочется работать, или перестанет винить детей в своем «безвыходном» положении, ее может подстерегать страшная «опасность»: получить то, что она так страстно хочет и чего почти никогда не испытывала — счастье.

У Эйприл, как и у Джейн, в данный момент нет реальной причины быть несчастной. Она участница нашего семинара. Вокруг изумительная природа, в доме чудесная еда и интереснейшие люди. Но вместо того, чтобы наслаждаться, она в понедельник сообщает Мэри, что провела «ужасные выходные», что «недовольна собой… испортила выходные».

Мэри: Хорошо. Возьмем воскресенье. Расскажите, как вы его провели. Эйприл: Я ничего не завершила. Я начала писать и бросила. Пошла поплавать, но решила, что на плавание нет времени, потому что кое-что не сделала. (Говорит зло, отрывисто, часто вздыхает) В общем, я проплыла пару метров и вылезла, и решила заключить контракт на поглаживания. А потом ко мне кто-то пристал с разговорами, и я об этом позабыла. Еще я ужасно хотела послушать пленки» которые я записала… но так и не добралась до них. В конце дня я была совершенно разбита и абсолютно в себе разочарована.

Мы безрезультатно работаем 20 минут. Эйприл не знает, что хочет изменить в себе, не понимает, как доводит себя до такого недовольства собой, и вся ее энергия направлена в первую очередь на самоупреки.

Мэри: А давайте попробуем что-нибудь другое? Представьте, что вы -самый счастливый на свете человек. И расскажите про свое воскресенье снова… в настоящем времени… и с позиции счастливейшего человека. Делающего ровно то, что вы делали.

Эйприл: (Упирается немного, просит повторить инструкции, затем начинает). Ладно. Так, хорошо… я беру книжку по гештальт-терапии, начинаю читать, читаю… потом понимаю, что совершенно не хочу ее читать… (Хихикает). Такая скукотища не для воскресенья… Я вскакиваю и иду гулять. Встречаю кого-то, и мы славно болтаем. А потом я вижу, что все в бассейне, и вдруг понимаю, какая жара, поэтому прыгаю в бассейн и ощущаю полный кайф! (Смеется). В общем, я плаваю, а затем говорю себе, что, пожалуй, кое-что должна сделать. Так много дел. Но здесь так приятно, все разошлись, и осталось совсем немного народу. Поэтому все, чем мы занимаемся — совсем неплохо. И… я забыла о пленках… и это ужасно…

Боб: Как здорово, что я забыл свои пленки и не испортил ими такой чудный день.

Эйприл: Вы правы! Если б я засела в своей комнате, в полном одиночестве, не с кем было бы поговорить… делала бы все эти проклятые дела, которые должна делать. Вместо этого я провела великолепный день с удивительно приятными людьми.

Члены группы: (Смеются и аплодируют).

Эйприл: Я просто невозможна… Абсолютно невозможна. Чудесно проводила время, а чувствовала себя ужасно почти весь день. Я чудесно провела время. На этом и остановлюсь. (Смеется, качает головой в недоумении).

Мы очень рады, что она получила послание. К следующим выходным она перестала доставать себя упреками и начала наслаждаться происходящим. Ее походка стала упругой, молодой, разговор — оживленным.

Наша терапевтическая цель заключается в том, чтобы клиенты ощутили давно похороненные чувства, а затем использовали их для решений и поступков. Мы считаем, что клиенты хотят быть счастливыми, и поэтому желают свести к минимуму время, когда чувствуют себя неблагополучно. Чтобы этого добиться, они должны выбросить на помойку свои хронические, стереотипные ощущения несчастья, которые мы зовем шантажом.

Гнев

Мы с большим удовольствием вспоминаем одного умного, гневного человека, посещавшего наши семинары в Нью-Йорке. Билл верит в праведность своего гнева и готов с пеной у рта защищать свою позицию. Он зол на правительство, на бывшую жену и в данный момент он особенно зол на нашу теорию об ответственности людей за свои чувства. Когда Билл говорит это, Мэри падает на пол, притворяясь рыдающей: «О, Боже, вы правы. Посмотрите, что вы со мной сделали!» Он смеется, но остаток дня он более молчалив, чем обычно.

На следующий день он объяснил, что злился всегда, и мы соглашаемся с тем, чтобы он видел себя таким. Билл находится в тупике третьей степени, потому что ощущает злость как врожденную и неотъемлемую часть себя. Мы говорим: «Где вы жили, когда были маленьким?» «В Бруклине». «Хорошо, подойдите к двери и посмотрите на улицу. На что вы злитесь?» Он обнаруживает, что не злился тогда так, как сейчас, но пугался гнева, проявляемого родителями и родственниками. «Они невозможные… ужасные, ужасные люди. Бросались кастрюлями друг в друга, матерились, были постоянно злы как черти…» Билл работает, находясь в сценах своего детства, и отделяет себя от семейного гнева.

На третье утро Билл докладывает: «По дороге сюда со мной случилась сумасшедшая штука. Я ехал, как всегда, по той же самой дороге, и движение было, как и всегда, отвратительное. И я сказал себе: я не должен злиться на это чертово движение. А потом увидел этого полицейского и сказал себе: я не должен злиться на этого чертового полицейского. И почти сразу же случилась эта безумная штука. Я увидел на зеленом холме красивую белую лошадь. Я видел этот холм тысячу раз… но ни разу не видел его до сегодняшнего утра. Внезапно мне стало так хорошо оттого, что я вижу все эти чудесные веши, которые раньше не замечал». Он далеко продвинулся в работе над новым решением жить счастливой жизнью и любить себя.

Он мужественный человек, с поэтической душой, и мы от всей души желаем ему долгих лет радости от себя и от белых лошадей на зеленых холмах.

Первый шаг в работе с гневным клиентом — помочь ему отделить чувство от поведения, для того чтобы, каким бы злым он ни решил быть, он не проявлял свой гнев в форме, наносящей вред ему или окружающим. «Я могу быть сколь угодно зол, но я контролирую свое поведение». Гневный, несдержанный человек может обрадоваться, найдя безболезненный способ выплескивать свою злость, например, рубить дрова или швыряться яйцами в дерево.

Следующий шаг — клиент должен понять, что может одновременно и думать и чувствовать, даже в припадке сильнейшего гнева.

Мэри: Хорошо, я понимаю, вы в ярости от начальника отдела… и вы считаете, что вам осталось только бушевать и безумствовать.

Джордж: Я вне себя, я не могу соображать.

Мэри: Э, нет. Вы очень умны и соображать можете всегда. Эксперимент. Разозлитесь как обычно, поставьте табурет перед собой… вот так… а сейчас кричите, пинайте его и одновременно дайте-ка быстро две идеи, как справиться с этой ситуацией.

После того, как он понял, что даже в припадке острого гнева может думать и не наносить вред окружающим, клиент получает разрешение скорее получать от гнева удовольствие, чем заводить им себя.

Боб: Итак, вы страшно злы на него. Представьте, что бы вы сделали с ним.

Мы хотим, чтобы клиенты поняли, что пока фантазии остаются в голове, в них нет ничего плохого. Боб рассказывал клиентам, как одно время он был ужасно зол на Эрика Берна. Он зашел к своему близкому другу Фрицу Перлзу, и у них состоялся следующий разговор:

Боб: Фриц, я вне себя от Эрика, и я с ним разделаюсь!

Фриц: Н-да. И что бы ты с ним сделал?

Боб: Я бы убил его!

Фриц: И каким способом? Поделись-ка своими мечтами.

Боб: О-о… Я бы схватил его за ноги и сунул в котел с кипятком.

Фриц: (Смеется). Замечательно. Ну-ка, еще раз.

Клиенты могут думать, что гнев им нужен, чтобы быть могущественными: «Если бы я не злился, я бы никогда не получал того, что хотел». Это утверждение верно для семей, где отклик можно получить, только доведя себя до определенного уровня гнева. Это убеждение может быть обнаружено в группе или во время семейной терапии, когда человек учится видеть разницу между утверждением и агрессией.

Уилл зол на свою дочь и убежден, что если разозлится еще больше, то приобретет на нее большее влияние.

Уилл: (Говорит с воображаемой Вики). Вики, я на тебя зол, потому что ты считаешь, что тебе все обязаны. Ты два года назад закончила колледж, а до сих пор валяешь дурака, катаешься на лыжах, то там поработаешь, то сям, теперь опять прикатила домой в поисках работы. А я тебя должен содержать…

Мэри: Итак, с одной стороны, вы говорите ей не расти… содержите ее… с другой стороны, вы злитесь, что она не растет.

Уилл: Совершено верно. Когда я жесток с тобой, я чувствую себя мерзавцем…

Боб: Будьте мерзавцем и скажите ей, что с вами. Решительней!

Уилл: Черт побери, Вики. Я хочу, чтобы ты жила самостоятельно.

Боб: Не говорите о ней. Скажите ей, что с вами.

Уилл: Со мной вот что… Я устал быть кормушкой. Я устал, что от меня ждут больше, чем я хочу дать. И…

Боб: От вас никто не ждет, вы сами от себя ждете.

Уилл: Да, верно. Я заставляю себя давать больше, чем хочу, а потом злюсь и на тебя, и на себя.

Мэри: Это как раз основная проблема с контрактами по гневу. Какая разница, будете вы злиться или нет… деньги-то вы все равно собираетесь ей совать, да? И, поскольку вы решаете помогать ей, пожалуй, имеет смысл найти в этом удовольствие. Я буду рада поработать с вами, чтобы вы были счастливы при любом решении: содержать ее до конца жизни или, наоборот, отказать ей в материальной поддержке. Как я поняла, вы завязли на решении чувствовать себя плохо в любом случае: злиться, если помогаете ей, винить себя, если нет.

Уилл: Хм-м. Да, я хочу перестать чувствовать себя виноватым, отказывая… или злясь…

Мэри: Итак, вы колеблетесь. Хорошо. Эксперимент. Мне хочется, чтобы вы вспомнили себя в возрасте Вики. Добро?

Уилл: Да. Я учился в мединституте.

Мэри: Замечательно. А ваш отец был жив?

Уилл: Да.

Мэри: Представьте себе отца и скажите ему: «Я решил повалять дурака пару лет; лыжи, прочая ерунда. Я знаю, ты меня будешь содержать».

Уилл: (Смеется).

Мэри: А почему вы смеетесь?

Уилл: Отец бы этого не потерпел. Он мне после моего шестнадцатилетия ни гроша не дал. (Пауза). Если бы я был похож на отца, моя дочь, вероятно, зарабатывала бы себе на жизнь сама. Или вышла бы замуж. Сейчас я не злюсь. И нет причины быть виноватым.

Мэри: Ладно, Уилл, вы не одиноки. Многие из нас, терапевтов, оказались там, где мы сидим, купившись на послание «Не будь ребенком». Прекрасное послание, правда. Мы должны быть благодарны своим старикам. А затем происходит следующее: мы все тайно мечтаем остаться детьми, а потому проживаем наше детство через своих детей. Мы говорим своим отпрыскам: «Не волнуйтесь! Я обо всем позабочусь. Катайтесь на лыжах, мне-то этого не удавалось делать, делайте все, чего я не мог…», и они растут, не взрослея, а мы со временем перестаем их уважать.

Уилл: Точно. Именно так. Мои дети очень умные и способные.

Мэри: Мне кажется, что, как только вы увидите в своей дочери не девочку, а взрослую женщину, она найдет способ содержать себя.

Боб сначала следовал в направлении, указанном Уиллом, чтобы создать фон, на котором Уилл прочувствует и выразит свой гнев. Конечно, это редко приводит к решению проблемы. Уилл больше был бы доволен разрешением проблемы своей двойственности, нежели выплескиванием гнева. Подобно клиенту, который не должен был писать статью, пока он чувствует себя несчастным из-за того, что никак не может заставить себя писать, Уилл не должен выталкивать дочь из гнезда, пока он злится, что она сама не улетает.

Некоторые клиенты используют гнев, чтобы оправдать свое поведение, которого без этого чувства они бы себе не позволили. В ТА это называется сбором марок для покупки свободного от вины ухода с работы, свободного от вины развода, свободного от вины запоя. Первым делом в работе с такими клиентами мы просим их понять, что они могут бросать работу, разводиться, пить, не собирая при этом марки.

Мэри: Послушайте, а что плохого в вашем решении больше с ним не жить? Почему вы злитесь при мысли об уходе?

Гвен: Это было бы бессмысленно… Вы не можете уйти от мужа без веской причины…

Мэри: (Проигрывает ее слова на магнитофоне). Прислушайтесь к «вы». «Вы не можете уйти от мужа». Это программирование. «Вы не можете уйти», — говорит одна ваша половина. Другая половина говорит: «Но, мама, у меня есть веская причина: он такой плохой! Сейчас я тебе докажу, что я должна на него злиться!»

Гвен: Хм-м. Да, похоже. Никто из нашей семьи не разводился. По правде говоря, я уже написала маме о нем в письме, надеясь, что она скажет: «Разводись». Вместо этого она посоветовала: «Постарайся».(Улыбается). Я сейчас поняла кое-что забавное. Когда она говорит: «Постарайся», я стараюсь отыскать в нем еще больше гадостей.

У нас, у людей, есть много способов заставить себя выполнять те или иные жизненные задачи, однако гневливый клиент убежден, что ему в качестве спускового крючка для собственных поступков необходим гнев. Мы предлагаем таким клиентам всякий раз, когда они злятся, задавать себе следующие вопросы:

1. Ситуация, из-за которой я злюсь (грущу, чувствую вину и т.д.) — она реальна или вымышлена? Если вы злитесь из-за чего-то в будущем, ситуация вымышлена. Если вы злитесь в ответ на интерпретацию или предположение, которые делаете о чьем-нибудь поведении, она опять— таки является вымышленной, пока вы не проверите реальные факты.

Сара: Моему мужу все равно, что я думаю, и это сводит меня с ума.

Мэри: Расскажите ему, что вы думаете, и узнаете, действительно ли ему все равно, что вы думаете. Может быть да, а может нет. Пока не спросите, вы можете только гадать.

2. Я могу что-нибудь предпринять? Если Сара обнаружит, что мужу ее мысли не интересны, она может развестись с ним, перестать рассказывать ему о своих мыслях, поразмышлять, а что же его интересует, или плюнуть на все и продолжать ему все рассказывать — но уже не злясь, что ему не интересно.

3. Я выбираю этот подход? Составив список возможных подходов, Сара может решить либо следовать одному из них, либо не делать ничго. Каким бы ни был выбор, ее гнев уже потерял для нее всякую ценность.

Когда клиент думает, что в этой ситуации гнев — единственно возможная, а посему неизбежная реакция, он верит, что это люди и ситуации заставляют его чувствовать. Мы часто используем воображение, чтобы доказать, что каждый человек сам выбирает себе чувства:

«Закройте глаза. Представьте, что вы ведете машину. Вы превысили скорость. Машина, едущая перед вами, внезапно останавливается, и вы резко тормозите. Машины столкнулись, но вы не пострадали. Задержитесь в машине на минутку. Что вы чувствуете? Выйдите и осмотрите обе машины. Ваш бампер и решетка смяты. Что вы чувствуете? Что вы бормочете про себя?»

Когда группа клиентов проводит этот эксперимент вместе, они видят, что у каждого из них возникают разные чувства, и эти чувства обусловлены не событием, но тем, что они говорят сами себе. Боязливые люди рассказывают истории на тему «Я могла бы погибнуть». Виноватые ругают себя и предсказывают, что страховку не выплатят, потому что они якобы превысили скорость. Грустные могут решить, что в этом году отпуск пропал, ведь все деньги уйдут на ремонт машины. Гневные концентрируют свое внимание на мерзавце, который затормозил без предупреждения.

Если клиент продолжает верить, что это люди и ситуации делают его злым, терапевт может соблазниться капитуляцией, особенно если сам на такие ситуации отвечает гневом и в глубине души верит, что его гнев оправдан. Игнорируя патологию клиента, терапевт с клиентом могут втянуться скорее в «совещательный», нежели терапевтический контракт, начав учиться решать проблемы. Этот подход может помочь клиенту решить его сиюминутные внешние проблемы, но, решив их и оставшись в состоянии гнева, клиент обязательно создаст себе новые неприятности для оправдания собственного гнева.

Давным-давно, когда мы только начинали вести группы, у нас были клиенты по имени Рут и Сай. Любимой темой Сая было обсуждение отказа Рут убирать две сдаваемые внаем квартиры, которыми они владели. Через три месяца после отъезда последних жильцов Сай все еще не мог сдать эти квартиры, потому что они все еще не были убраны. Рут металась между самобичеванием и жалобами, что Сай видит в ней только уборщицу. Однажды, прервав обычную гневную тираду Сая, Боб попросил его назвать несколько цифр и написал их на доске:

Потери от простаивания квартир: $ 150 х 3 месяца $450

$ 200 х 3 месяца $600

Стоимость терапии: $15x6 приемов

х 2 человека $180

$1230

Затем Боб спросил, сколько часов займет уборка квартир и написал:

Одна уборщица $3 х 40 часов $120

$1230-$120 = $1110

Боб сказал: "Ваш гнев для вас необычайно важен. Вы готовы потерять 1110 долларов, только чтобы иметь причину злиться на свою жену ".

Есть несколько подходов в работе с такими парами. Антитерапевтический метод — терапевт и группа решают, кто из партнеров более виноват, и требуют, чтобы тот изменился. Нетерапевтический метод -терапевт и группа помогают решить проблему. У каждого члена группы может найтись подходящее решение, или же паре будет предложено найти решение самостоятельно. В любом случае, эти двое гневных людей решат одну проблему только для того, чтобы на следующей неделе появиться у нас с другой. Они и в дальнейшем будут друг друга обижать, отдаляться друг от друга, лишь бы сохранить привычную жизненную позицию.

Чтобы не застрять на проблеме уборки, Боб продемонстрировал очевидное решение и быстро переключился на патологию мужа: его нефункциональный гнев. Мы также указали на игру «Поддай мне», которую ведет жена. В этой игре она просит пинков, обещая убрать квартиры, а затем не убирая их. Мы сфокусировались на их трудностях в сфере эмоциональной близости. На следующей встрече мы показали им их Стену Рутины:

Рис.22. Стена Рутины

Боб: Сай, вы говорите, что злитесь на нее за то, что она отказывается заниматься сексом по утрам.

Рут: Конечно, отказываюсь. Дети встали. Тебе дети до лампочки. Честно говоря, я думаю, что тебе не до лампочки только твой проклятый телевизор и твои квартиры.

Сай: Безнадежно! (Говорит громко и раздраженно):

Боб: (Рисует на каждого три кружка, затем два кирпичика с надписью «секс», см. рис.22.) Вы оба злитесь из-за секса. Рут, вы также злитесь на Сая из-за детей и телевизора. (Боб дорисовывает два кирпичика с надписями «дети» и «телевизор»). Сай, на что вы еще злитесь?

Сай: Что-то я не соображу, куда вы клоните. На что злюсь? Да на многое. Как она хозяйство ведет… скорее, как не ведет. Деньги непонятно куда уходят…

Боб: Все, достаточно. (Он пририсовывает еще кирпичики, затем чертит трансактные линии между его состояниями.) Вот то, что мы зовем Стеной Рутины. Вы рутине, повседневным мелочам придаете больше значения, чем близости. Видите, что происходит? Стена достаточно низка, чтобы вы могли общаться на уровне Родителей и даже на уровне Взрослых. Но когда вы хотите поиграть, стена-то не пускает. Вы вдвоем ее воздвигли и вдвоем же следите за ее сохранностью.

Рут: Значит, мы должны решить эти все проблемы…

Боб: Напротив. Это не поможет. На место каждого снятого кирпича вы тут же положите шесть новых. Вопрос в следующем: а хотите ли вы близости, интимности? Если нет, то все в порядке. Фокусироваться в этом случае нужно на том, как держаться на расстоянии, не возводя при этом стену.

На следующей встрече они были готовы рассмотреть, как их ранние решения влияют на сегодняшнюю жизнь.

Рут: Я не очень разобралась с вашей Стеной Рутины. Я не думаю, что это рутина, но мне кое-что пришло в голову. Если б мы были безумно (!) влюблены друг в друга, мы бы находили время для секса и не… Я слишком зла на него, чтобы хотеть секса.

Мэри: Да, он кажется тебе невыносимым. А до Сая вы на кого злились?

Рут: Так, как на него, ни на кого.

Мэри: Подумайте хорошенько. Закройте глаза и вернитесь в детство…

Рут: (Даже не успев закрыть глаза). А, вы имеете в виду детство? Мой проклятый братец, в точности как Сай.

Мы используем сцену между Рут и ее братом, чтобы она поняла свои ранние решения относительно девочек и мальчиков, мужчин и женщин, гневом и близостью. Она освобождение смеется, когда осознает, что антагонизм ее брата был направлен на создание препятствий для возникновения возможного сексуального влечения к очень привлекательной младшей сестренке. Сняв маску брата с лица мужа, она становится более свободной в поисках путей к близости с Саем.

Работая с ранними сценами, Сай узнает, что его первоначальный гнев был направлен на ушедшего из семьи отца и на надоедавшую ему мать.

Сай: У меня все права злиться на тебя. Ты нас бросил, а мне было всего шесть лет. Ты оставил меня управляться с матерью, подонок!

Боб: У вас все права, если это ваш выбор. Скажите ему: «Я решил злиться, пока ты не переменишься».

Сай: Чертовски верно. Я буду злиться, пока ты не переменишься, а ты никогда не переменишься.

Боб: Я буду злиться на тебя, пока ты не переменишься, когда мне было шесть лет.

Большинство клиентов в этом месте осознают безумие своей позиции и добровольно расстаются с гневом. Но Сай слишком упрям, чтобы сдаться без боя!

Сай: Я буду зол на тебя до конца жизни!

Мэри: Вот место, где вы завязли.

Сай: Вообще-то, он еще жив… я с ним все еще вижусь. Он все такой же… живет только для себя. Для других ни кусочка! (Очень раздраженно).

На этом мы можем либо закончить работу, оставив Сая в осознанном им тупике, либо предложить ему «увидеть сегодня ночью об этом сон и посмотреть, что сон подскажет», либо сделать множество других вещей. Мэри решает взять его с собой в воображаемое путешествие:

Закройте глаза и представьте, что вы прислали отца на наш четырехнедельный семинар. Вы так страстно хотите, чтобы он изменился, что накопили и заплатили за него 1200 долларов. Теперь представьте, что семинар закончился, а ваш отец изменился так, что вам и не снилось. Он стал совершенно другим человеком. Любящим, добрым, уступчивым, одобряющим все ваши поступки. Он всегда мечтал видеть вас таким, какой вы сейчас. Продолжайте мечтать. Он идет по улице к вашему дому. Звонит в дверь. Вы впускаете его в дом, он обнимает вас. Он говорит: «Прости меня за прошлое. Когда ты был ребенком, я все делал неправильно, впрочем, то же самое было, когда ты вырос. А сейчас я хочу жить только ради тебя. Я переезжаю к тебе и буду до конца дней моих жить с тобой».

Не успела Мэри закончить последнюю фразу, как Сай закричал: «Ни за что!» — и тут же рассмеялся. Ему вторила вся группа. С помощью этой фантазии Сай разорвал пуповину, соединяющую его с прошлым, и прекратил ждать, когда же его отец изменится.

Детьми гнев используется как средство защиты от предписаний. В милых, казалось бы, семьях дети могут пользоваться гневом, чтобы не капитулировать перед сладеньким обращением с ними. Славные, мягкие родители говорят: «Мне холодно, надень свитер», «Ты не зол на своего братишку, ты просто устал», «Мой храбрый маленький мальчик на самом деле не боится». Предписание в этом случае — «Не чувствуй, что ты чувствуешь, чувствуй, что я чувствую». Родители также дают предписания против работы мысли: «Дорогая, маленькие девочки не разбираются в моторах», «Собачки просто играют… не ломай над этим свою головку», «Ну, конечно же, Сайта Клаус приносит подарки». Люди, верящие подобным сообщениям, становятся такими же банальными и псевдоглупыми людьми, как и их родители. Гневные дети могут защитить свое право на самостоятельные мысли и чувства, и таким образом стать более интересными взрослыми, чем их покладистые братья и сестры.

Некоторые клиенты использовали свой ранний гнев против смертельно опасных предписаний. Вооруженные гневом эти бойцы не соглашались, что они ничтожные, сумасшедшие, разрушители родительской жизни. Слушая истории жизни преступников, мы часто видим, что их разрушительные поступки — это альтернатива капитуляции, которая значила бы для них депрессию и психоз. Такие клиенты должны знать и ценить спасительные аспекты своего раннего гнева, но одновременно понимать, что для разрешения сегодняшних проблем у них есть масса иных средств.

Подавленный гнев

Иногда гневные дети пугаются своего гнева, видя, что под его влиянием они сделали или могли сделать, и с этого момента загоняют гнев вглубь. Хенк, выросший в очень плохом детском доме, часто выплескивал свой гнев на окружающих, а затем внезапно, без помощи психотерапии, принял новое решение. Он закончил колледж, стал хорошим терапевтом… и все время пытался похоронить свой гнев.

Хенк: Вчера один мужчина здесь толкнул меня локтем в ребра. Что меня больше всего волнует… Я сказал ему: «Эй, прекрати, мне это неприятно!» — и отлично себя почувствовал. А вскоре я заметил, что опять веду какие-то идиотские споры с людьми. Я хочу прекратить эти отвратные ссоры.

Мэри: Но вы не ссорились и не хотите ссориться с толкнувшим вас мужчиной.

Хенк: Не с ним. Я с ним не ссорился. Я бы, конечно, хотел дать ему хорошенько. Но не сделал и никогда не сделаю этого. Но я не знаю, что делать с моими чувствами. (Говорит очень спокойным, деловым тоном.)

Боб: Что бы вы хотели сделать с ним?

Хенк: Я бы хотел просто сказать ему…

Боб: Вот и скажите ему.

Хенк: Мои слова были бы: «Убери свой дерьмовый локоть. Яне собираюсь быть объектом твоей ярости. Никогда больше не делай этого».

Боб: Вы же представляли, как поддадите ему.

Хенк: Не совсем.

Боб: Дать ему хорошенько?

Хенк: Да нет. Нет. Я просто хотел, чтобы он перестал пихать меня.

Боб: Представьте, как бы вы били его… пошумите.

Хенк: Я ужасно боюсь бить его.

Боб: В воображении.

Хенк: Я, правда, боюсь.

Мэри: Чего вы боитесь?

Хенк: (Очень напряженным голосом). Я боюсь, что, начав бить тебя, не смогу остановиться. (Начинает всхлипывать, останавливается). Я боюсь, что со мной что-то не в порядке… я вижу людей, таких, как ты, людей злых, как и я сам, мне хочется… научиться не злиться. Я не хочу иметь ничего общего со злостью.

Боб: Я чувствую, что вы отказываетесь даже представить себе ярость.

Хенк: Правильно. Отказываюсь.

Боб: Вы сказали: «Я не знаю, что делать с моей яростью», — и отказались представить, что с ней можно сделать. Может, продвинетесь немного и все-таки представите? (Мэри приносит тяжелые подушки.)

Хенк: Я не хочу… Я боюсь (Долгая пауза). Мне хочется, чтобы ты убрал локоть… Черт бы тебя побрал… (Он два раза легонько бьет подушку и останавливается.)

Мэри: Вот что происходит — вы злитесь и пытаетесь, запугивая себя, быстренько подавить гнев. Вы пугаете себя тем, что можете совершить в реальной жизни. Разрешите себе спустить тормоза в воображаемой жизни…

Боб: Отколошматьте подушку.

Хенк: (Качает головой).

Мэри: Начните с «Я не осмелюсь ударить подушку».

Хенк: Я не осмелюсь ударить подушку.

Мэри: Почему?

Хенк: Да-а, как-то меня не тянет. Глуповато как-то.

Боб: Ну и пусть глуповато. Все равно бейте.

Хенк: (Взрывается… бьет подушку, пинает, молотит ее кулаками.)

Мэри: Как ощущения?

Хенк: Устал. Руки затекли, мышцы все еще напряжены.

Мэри: Тогда еще немножечко поработайте.

Хенк: (Бьет, пинает, кричит "А-А " и «ЧЕРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ». Он останавливается и садится.)

Мэри: Ну и как?

Хенк: Я расслаблен. Мой живот расслаблен. Я чувствую, как дышу. Я думаю, мне это требовалось.

Боб: О, да.

Хенк: Да. Когда я злюсь, я не знаю, что делать. Я сдерживаюсь. А чем больше сдерживаюсь, тем больше гадостей я говорю людям, просто для того, чтобы хоть немного спустить пары.

Боб: Потому-то мне и хотелось, чтобы вы физически сделали что-нибудь… в воображении.

Хенк: Да, теперь я понял.

Мэри: Не хотите ли сказать спасибо той части себя, что злится? До сего момента вы ее подавляли… А может, вы ей за что-нибудь благодарны?

Хенк: Да. Э-э. Ты та сторона моего характера, что оберегает меня от чувства страха. Я благодарен тебе за то, как умело ты оберегала меня, когда я был маленьким. И за то, что ты придавала мне силы, когда люди делали мне то, что не должны были делать. Ты помогла мне держать себя в руках. И ты всегда рядом, когда все идет вразнос, и ты мне чертовски нужна.

Мэри: Не желаете ли вы осознать также, что вы в ответственности, а не ваша гневная…

Хенк: Это неправда. (Долгая пауза). Я боялся гневной стороны моего характера, потому что раньше она мне не подчинялась. Да, раньше не подчинялась. Сейчас я тебя контролирую. И я скажу тебе, когда соберусь тебя использовать…

Мэри: И как.

Хенк: И как. Я не разрешу тебе делать то, что может привести меня не туда… если я буду наносить людям вред. Или себе.

Мэри: Правда?

Хенк: О, да.

Мэри: Значит, вы можете без боязни ощущать гнев.

Хенк: Пожалуй, нет. Злиться нехорошо. Нехорошо злиться так, как я иногда злюсь.

Мэри: Неверно. Проверьте, я могу злиться, когда хочу…

Хенк: Ладно. Я понял. Я могу злиться, когда хочу, потому что я контролирую свой гнев. Так, пожалуй, лучше. Я могу быть зол, когда захочу… но ты, моя любимая злость, не сможешь взять надо мной верх.

Боб: Что-нибудь вспоминаете о том, что было причиной вашего первоначального гнева?

Хенк: Я… я все еще чувствую ответственность за все гадости, что наделал в прошлом.

Мэри: Очень давно?

Хенк: Да-а. Пока я не стал совсем взрослым, я был просто разрушителем.

Боб: Мой вопрос — чем вызван ваш первоначальный гнев?

Хенк: Да. Я… проделал здесь у вас неплохую работу с Рут и Джим (наши партнеры). Я научился злиться и впадать в ярость, потому что все вокруг меня… в детских домах… на улице… были очень злые. Я покончил с этим. Я живу счастливо. Я никогда никого не убью, и себя тоже, моя нынешняя жизнь того стоит. Я думаю, что поняв, что могу вновь злиться на людей, но держать злость под контролем… например, бить подушку, а не людей… Одним словом, я окончательно распрощался с прошлым. Ребенком я использовал гнев… каждый раз, когда меня посылали в разные места, я не поддавался.

Мэри: Словом, вы пользовались гневом, чтобы не стать психотиком?

Хенк: Я думаю, да, Мэри. Я помню, как близок был к психозу, когда работал в государственной больнице… я был по-настоящему затраханный ребенок. Мэри: Трах кончился. Хенк: Да. Может, какая-то часть меня, несмотря на прошлое, и хочет, чтобы ее трахали, но сейчас я полностью удовлетворен. Мне очень хорошо.

Хенк научился ценить свой гнев, понял, что нуждался в нем, когда был мальчишкой, и, самое главное, осознал, что может злиться, не причиняя никому вреда. На следующее утро Хенк завершает работу:

Боб: Хенк, вчера вы решили, что сами выбираете, когда вам злиться и когда проявлять свой гнев.

Хенк: Да, верно. Я просто ожил. Чувствую себя таким свободным.

Боб: Еще один шаг. Я бы хотел, чтобы вы провели эксперимент… Я бы хотел, чтобы вы поближе узнали того злого мальчика из прошлого. Не против?

Хенк: Нет. Не против.

Боб: Закройте глаза и представьте себя в том возрасте, когда вы были разрушителем.

Хенк: Мне стыдно…

Боб: Нет. Посмотрите на него глазами доброго терапевта. Сколько ему было, когда он впервые стал агрессивным?

Хенк: Вы не поверите. Семь.

Боб: Поверю. Посмотрите на семилетнего мальчишку. Что бы вы сегодняшний сделали для такого пацаненка?

Хенк: (Плача). Я бы, пожалуй, любил его. Его так мало любили тогда… Я больше не встречал таких нелюбимых детей. Это очень трудно.

Боб: Возьмите его на руки.

Хеше Он дерется как тигр. (Пауза. Он поочередно смеется и плачет). Ты хороший, и я останусь с тобой. На самом деле, я всегда с тобой. Я люблю тебя. Мне нравится, как ты дрался, защищаясь. Мне так жаль, что ты совершал преступления, когда был маленьким, и что ты бил людей, когда подрос. Я вижу тебя, хорошего, нелюбимого мальчугана. Да. Спасибо вам, Боб.

Джо также подавляет ярость. Его контракт — любить соревнования, а не «вести себя так, как будто каждый идиотский пинг-понговый матч — это вопрос жизни или смерти».

Джо: Я слишком большой, чтобы придавать такое значение соревнованиям. Я чувствую себя старшеклассником.

Мэри: Будьте старшеклассником. Что с вами происходит?

Джо говорит, что он был лучшим футболистом в команде, да и в баскетбол играл классно.

Джо: Но меня, впрочем, это не радовало.

Мэри: Почему?

Джо: Та же причина… Я не знаю. Я должен доказать… (Долгая пауза).

Боб: Что вы должны доказать?

Джо: Это началось раньше, когда мне было восемь или девять. Люди не любили меня.

Мэри: Почему?

Джо: Мое происхождение… Латиноамериканское…

Мэри: Продолжайте.

Джо: Моя мать — мексиканка. А предполагается, что все латиноамериканские дети учатся в других школах… плохих. Они не могли меня выкинуть, потому что моя фамилия — О'Брайн. Но меня никто не любил. Никто никогда не приглашал меня в гости… ни разу. А я не был знаком ни с одним мексиканским мальчишкой. (Говорит грустным голосом).

Мы просим его воссоздать какую-нибудь сцену, где он соревнуется, но его не принимают за своего. Он вспоминает, как был ведущим спортсменом, а его не пригласили на частную вечеринку в честь победного футбольного сезона.

Боб: Что вы хотите сказать им?

Джо: Ничего.

Боб: Посмотрите, что вы делаете правой ногой.

Джо: Стучу.

Боб: Стучите сильнее. (Преувеличенные телесные движения — отличный способ прорваться через подавленную эмоцию.)

Джо: Ладно. (Он припечатывает ногу со всей силы). У, черт!

Боб: Минуточку. Пол слишком твердый. (Приносит несколько диванных подушек. Во время сцен "гнева "необходимо предотвратить возможность травм у клиента.)

Джо: (Взрывается, пинает, бьет, вопит). Черт бы вас всех! Я ВАС НЕНАВИЖУ! Я ВАС ВСЕХ НЕНАВИЖУ! (Продолжает орать и пинать, затем садится в изнеможении на подушки.)

Боб: Ну как вы сейчас… с теми детьми?

Джо: Я такой же классный, как и они.

Боб: А может быть, и лучше. С вами обращались отвратительно.

Джо: Да. И это было очень давно. Я даже и не знал, что это меня так волновало. Сейчас я не должен никому ничего доказывать. Я думаю, уже достаточно воды утекло. Мне хочется обнять вас обоих.

Джо и Хенк уже не должны прятаться от своих чувств. Они оба сообщили о неведомых раньше облегчении и возможности расслабиться. Им уже не грозит опасность стать «разгневанными мужчинами»; оказывается, что, когда клиенты перестают подавлять свои чувства, многие из них не находят особых причин злиться в сегодняшней жизни. Главный опыт, приобретенный ими в ходе терапии, — возросшая близость к себе.

Обвинения

Обвинители могут быть злыми или печальными. Хотя они искренне верят, что желают изменить конкретного человека, на самом деле их цель — повесить на него вину. Сай, который жаловался, что его жена не убирает квартиры, хотел, чтобы весь мир знал, что его жена достойна порицания. Так как у обвинителей низкая самооценка, первым делом мы ищем пути погладить их Ребенка.

Сью произносит обвинительную речь против своего мужа.

Боб: Я составил картину и мне вас очень жаль.

Сью: Вам жаль? Почему? (Она поражена. Хоть она в душе и хочет одобрения, но в действительности ожидает контратаки.)

Боб: Потому что, вероятно, когда вы были маленькой, в вашем доме был ад.

Сью: Может быть. А почему вы это говорите?

Боб: Потому что мне кажется, что вы страстно мечтали получить признание и уважение и не знали как. Вот я и думаю, что вы были славной маленькой девочкой, которую никто толком не замечал.

Боб: Мне вас жаль.

Йетс: Да? Почему?

Боб: Я думаю, когда вы росли, они устраивали свистопляску вокруг 7разлитого молока, вместо того, чтобы просто взять тряпку да вытереть его. Потому что сейчас вы делаете ровно то же самое.

Боб: Мне вас жаль.

Уилл: Почему?

Боб: Потому что ваш отец, должно быть, был чудовищем.

Уилл: А как вы это узнали?

Боб: Потому что дети копируют своих родителей. Я слушал вашу отцовскую сторону, ругающую сына.

Уилл Купчик1 обучил нас технике работы с клиентом-обвинителем. Мы просим клиентку собрать столько пустых стульев, сколько человек было в ее семье. Сидя на каждом стуле, она должна отождествлять себя с одним из своих родственников.

Верна: (Сидя). Я — мать. Я обвиняю мужа в том, что он поломал мне жизнь.

Мэри: Хорошо. Мама, расскажи, как он поломал тебе жизнь.

Верна: Через два года после свадьбы он сбежал с другой женщиной. Он вернулся, но я никогда не могла забыть…

Мэри: Пересядьте.

Верна: Я — отец. Я обвиняю жену в том, что она поломала мне жизнь своим вечным нытьем.

Мэри: Пересядьте.

Верна: Я — бабушка. Я обвиняю мужа в том, что он поломал мне жизнь. Он увез меня от матери и никогда не зарабатывал достаточно денег в Америке. (Она начинает смеяться, пересаживаясь на другой стул). Я — дедушка. По-настоящему хороший мужик. Я обвиняю капитализм в международном заговоре против трудящихся. (Пересаживается, продолжая усмехаться). Я — тетушка Мод. Замечательная старенькая тетушка Мод. Ее жениха ударил копытом мул… и она умерла старой девой. Я — тетушка Мод. Я обвиняю мула в том, что умру девственницей!

На этом месте вся группа вместе с Верной покатывается со смеху. Верна говорит: «Итак, что я должна делать? Знаю. Когда мне захочется кого-нибудь в чем-нибудь обвинить, я сразу же вспомню тетушку Мод и мула».

Другой метод — попросить клиентку представить, что она выиграла. Она всех убедила, что ее-то ругать не за что, в отличие от других. В этом победном состоянии мы просим ее оглядеться и обнаружить, на кого же она, наконец, произвела впечатление. К кому она помчится с криком «Я победила! Я, наконец, доказала, что права!» Мы просим ее представить, что за приз она должна получить за победу. Очень часто обвинитель действует с позиции отчаявшегося Ребенка, пытаясь как-нибудь убедить мир, что он не хуже своего старшего брата или малышки сестры. Вожделенный приз здесь — любовь. Поняв это, обвинитель готов принять новое решение, что он достоин любви, даже если значимые в его жизни люди и не любили его.

В успешной работе с обвинителями главное — не скатиться, несмотря ни на какие провокации, на позицию судьи — нельзя принимать ничью сторону, одобрять или осуждать, сравнивать, раздавать призы и т.д.

Печаль

Девочки и мальчики могут заплутать на пути к взрослению и в результате стать «печальными беби». Если девочка выходит замуж за «папочку», обожающего «печальных беби», она будет получать поглаживания до тех пор, пока он согласен существовать в столь унылом симбиозе. Печальные «маленькие мальчики» женятся на «мамочках», которые должны целовать их разбитые коленки и все-все исправлять. Герман женился на «печальной беби», а затем обманул ее. Вместо того, чтобы тратить свою энергию на борьбу с ее печалью, он решил бороться за право быть еще более грустным, чем она. Каждый из них стремится быть утешаемым, а не утешителем.

Герман: Я хочу быть счастлив дома.

Мэри: Хорошо. Закройте глаза. Вы возвращаетесь домой. Да? Входите с ощущением счастья.

Герман: Хорошо.

Мэри: Где вы стоите?

Герман: На кухне.

Мэри: Все еще счастливы?

Герман: Да.

Мэри: Оглядитесь. Скажите, чем вы довольны и чем нет.

Герман: Я на кухне. Моя жена что-то готовит. Я говорю: «Привет!» • Снимаю пальто, вешаю на стул.

Мэри: Все еще счастливы?

Герман: Да. Довольно хорошее настроение. Я… э-э… Я в затруднительном положении. Я хочу поговорить о себе, просто поговорить… и начинаю спорить с собой… Должен ли я поделиться своими мыслями или я должен выслушать ее?

Боб: Значит, вы проговариваете про себя?

Герман: Не сам разговор, проблему. Должен, не должен?

Мэри: Затем?

Герман: Начинаю говорить. Разговор идет… я кое-что рассказываю…

Боб: Будьте там. Рассказывайте ей.

Герман: В общем, я вхожу и говорю ей: «Я вспоминал Анни».

Мэри: Кто такая Анни?

Герман: Наша дочь. Она умерла три года назад.

Мэри: Итак, вы входите и говорите ей нечто грустное. А затем…

Герман: Мы оба грустим. После одной-двух фраз она говорит о своей тоске по Анни, и потом весь разговор уже о том, как ей плохо. Я затыкаюсь и слушаю. Я напряжен. Мне не удалось поговорить о своих чувствах…

Мэри: Ладно, один контракт — попрощаться с Анни. Я поняла также, что вы оба боретесь за право быть грустным.

Герман: Меня не раздражает, что она грустнее, но она даже не слушает о моих ранах.

Мэри: Очень грустно, что один из ваших детей умер. Но мне кажется, вы и раньше находили причины для грусти.

Герман: Это верно. Я не привык… к счастью.

Хотя мы и не считали Германа склонным к самоубийству, мы всегда проясняем этот вопрос с грустными клиентами. Герман сказал, что не собирается этого делать, пофантазировал на эту тему, причем в очень романтических тонах — спасение приходит в последнюю минуту, и с легкостью заключил антисуицидальный контракт.

Мы просим Германа провести эксперимент, рассказывая участникам семинара только веселые истории, а затем доложить результаты. С ним на этой встрече мы уже не работаем. Начиная лечить клиента с непрекращающейся печалью, первым делом мы работаем над сменой модели поглаживаний. Если мы просто отменим поглаживания за печаль, клиент может впасть в депрессию. Мы хотим быть уверены, что он просит позитивных поглаживаний, получает и принимает их.

На последующих встречах мы изучаем происхождение его печали, работаем вместе с ним над принятием нового решения. В процессе работы он ищет способ, как быть счастливым, несмотря на свой негативный детский опыт. Он говорит «прощай» бросившему его отцу и умершей дочке. Завершающий мазок — он учится поглаживать себя за веселое, беззаботное настроение. Готовясь вернуться домой, он несколько раз проигрывает «кухонную сцену», пока не принимает полностью, что его жена имеет право чувствовать то, что ей хочется, и его чувства не зависят от этого. Он планирует пригласить ее на терапевтический марафон и просит посоветовать кого-нибудь из местных терапевтов. Он говорит, что намеревается наслаждаться жизнью в любом случае: пойдет она на марафон или нет, изменится она или нет.

Жюльена, 50-летнего архитектора из Франции, направил к нам друг, потому что «у него нет причин грустить», а он тем не менее все время печален. Первые несколько дней он отказывается работать над своей проблемой, однако в перерывах намекает нам, что его печаль связана с пониженной потенцией. На четвертый день он начинает работать:

Жюльен: Я так устал. Я так устал. Я на пределе. Я слишком устал, чтобы заниматься любовью, слишком устал, чтобы жить.

Боб: Тяжело быть бодрым, когда столько энергии уходит на то, чтобы ни в коем случае не бороться с депрессией. (Очень заинтересованно). Когда вы были маленьким мальчиком, в каких обстоятельствах вы чувствовали печаль?

Жюльен не помнит, чтобы ребенком он печалился. Он был вундеркиндом. Его отец очень серьезно занимался его интеллектуальным развитием. Каждый день отец занимался с Жюльеном высшей математикой, а затем брал его с собой в университет демонстрировать профессорам и выпускникам. Жюльен сказал, что любил это делать, обожал отца и боготворил мать. Он не нашел ничего грустного в своем детстве. Мы спрашиваем его, когда же он почувствовал печаль?

Жюльен: Когда мне было 13 лет и меня отослали учиться в университет. Я так любил маму, так скучал по ней. Конечно, я знал, чтобы стать мужчиной, я должен жить без нее. Это жизнь. Так и происходит, когда вы растете.

Мэри: Вы подумывали тогда о самоубийстве?

Жюльен: Ни разу. И сейчас не думаю. Я бы никогда этого не сделал.

Мэри: Хорошо. Желаете расстаться со страданиями?

Жюльен: О, да! За этим я здесь.

Мэри: Ваша жизненная программа — страдать… Быть мужчиной — значит страдать… Даже свою мужественность подтвердить — значит страдать. Именно так вы определили отъезд в университет.

Жюльен: Да?

Боб: Не уверены?

Жюльен: Я… Вы предполагаете, что я сам заставляю себя страдать?

Мэри: В большей или меньшей степени. Я думаю, что вы с семьей регулярно ходили в церковь, и там вам показали, как надо страдать. Каждый знает, что наиболее почитаемые святые — это мученики, а не созидатели.

Жюльен: (Смеясь). Это правда. Раньше я представлял себя священником… очень грустным священником. Я заставляю себя грустить? Я поражен. Не могу объяснить. Я думал, что моя печаль — нечто крайне запутанное, а на самом деле все просто?

Мэри: Да. Послушайте, а кто учил вас страдать? Кто был страдальцем: мать или отец?

Жюльен: Оба. Особенно мать. Да. Она-то и учила.

Мэри: Как?

Жюльен: Как? Последние сорок лет у нее то, что я называю «неуловимый рак».

Мэри: У нее был рак?

Жюльен: Нет, никогда не было. У нее всегда где-то болит, и она уверена, что это рак. Она всегда страдает от страшных болей, когда нет рака. Или она страдает от мысли, что у нее рак, когда болей нет. Сейчас я к ней часто езжу. Я ее люблю, верно? Ей уже 80. Я открываю дверь и, прежде чем захлопну ее, узнаю, что у двоюродной сестры воспаление легких. (Жюльен начинает говорить оживленно, жестикулирует, смеется.) Сосед умирает, а у мамы так болит плечо, что она ничего не может делать, она не могла даже приготовить мне десерт. Но все-таки испекла торт и сделала желе с мороженым. (Он смеется от всего сердца.)

Участники семинара тоже хохочут.

Рассказав свою историю, Жюльен начинает процесс освобождения от материнской приверженности к страданию. Впервые с начала семинара он дышит глубоко и говорит оживленным голосом.

Мэри: Хорошо, Жюльен. Представьте, что ваша мать здесь… страдающая, жалующаяся, демонстрирующая свою печаль. Будьте с ней в воображении. Хорошо? А теперь скажите ей что-нибудь совершенно неожиданное. Скажите: «Мама, мне хорошо. Я никогда в жизни не был так счастлив».

Жюльен: Да вы что! Это было бы ужасно. Было бы жестоко. Ты не должен быть счастлив, когда твоя мать страдает. (Смеется). По-моему, я начинаю многое понимать.

Жюльен только что дал Родительскую команду: «Ты не должен быть счастлив, когда твоя мать страдает». Если бы Жюльен был терапевтом, мы бы проиграли пленку назад, чтобы он услышал и осознал «Я-Ты»-переключение. Мы хотим, чтобы терапевты слышали себя, ведь без этого невозможно научиться слушать пациентов. Жюльена мы не останавливаем, потоку что он очень успешно продвигается вперед.

Мэри: А если вы скажете маме: «У меня так болит живот…»

Жюльен: О, Боже! Она вытащит кучу рецептов, захочет, чтобы я переехал к ней, подготовит мне комнату, часами будет обсуждать мой желудок.

Жюльена поглаживали за достижения и страдания, хотя он и не помнит, чтобы он был несчастлив. Вероятно, материнская любовь преобразила несчастье в счастье. Он, наверное, был прав, что уехал от матери в 13 лет, хотя его пожизненным шантажом стало стремление его Ребенка вернуться домой. «Она вытащит кучу рецептов, подготовит мне комнату!» В одной встрече сконцентрировались часы напряженной терапевтической работы… но Жюльену было ее достаточно. Он уже изменился.

Жюльен: Я люблю свою мать, но с меня достаточно ее внимания ко всем этим делам. Она была очень добра ко мне, когда я болел. (Снова смеется). Я раньше не понимал. Я был печален постоянно и не понимал. Осознавал, что она немного сдвинута на всем этом, но не чувствовал, что и я, пожалуй, несколько подвинут на своей грусти.

Мэри: Замечательное понимание! Сейчас… с вашей новой, бодрой, далекой от страданий позиции забудьте о маме и вызовите сюда жену. Скажите ей без тени трагедии: «Сегодня ночью я не хочу заниматься сексом».

Жюльен: Верно. Мы превратили это в страдание, типа рака. «Дорогая, сегодня ночью я не хочу заниматься сексом».

Мэри: Все еще счастливы?

Жюльен: Да.

Мэри: Я хочу, чтобы вы это твердо запомнили. Твердо знайте, что счастливым можно быть каждую ночь, занимаетесь вы сексом или нет. Собираетесь захватить это знание домой?

Жюльен: (После краткой паузы). Я буду помнить, что если я не сплю с женой каждую ночь, это не значит, что я болен или импотент. (Начинает хихикать). Я знаю, что сделаю. Я привезу жене подарок. Вибратор. (Вся группа смеется и аплодирует.)

Жюльен: И так как я — не страдалец, куплю и себе вибратор.

Нам по душе его идея с вибратором; он не будет давать своей жене материнское предписание «Не будь счастлива, если я несчастен». Мы разобрались с его грустью еще до работы с сексуальной проблемой для того, чтобы он понял, что его счастье не зависит от решения этой проблемы.

Мы изменим порядок лечения, если поведенческая проблема более важна, чем эмоциональный ответ. Бели бы, к примеру, Жюльен был импотентом в результате длительного употребления алкоголя, мы бы хотели, чтобы он бросил пить, а не искал пути стать счастливым, бессексуальным алкоголиком.

Некоторые клиенты не соглашаются заключать контракт быть счастливым, потому что они никогда не были счастливы:

Джим: Я всегда был грустным. Я не знаю. Всегда таким был.

Мэри: Расскажите миф о вашем рождении. (Мы задаем этот вопрос, когда клиент утверждает, что всегда так себя чувствовал. Мы хотим узнать самые ранние предписания.)

Джим: Я не понимаю, что вы имеете в виду.

Мэри: Какая история связана с вашим рождением? Что они рассказывают?

Джим: Ну, я не знаю деталей… Мне говорили… У нас есть семейная шутка, что я родился на следующий день после бомбежки.

Мэри: И что в этом смешного?

Джим: Ничего.

Мэри: Вы сказали, это семейная шутка. Значит, это должно быть смешно.

Джим: Ну, они имели в виду… два несчастья подряд.

Джим проделал большую работу… решил жить, любить себя, осознать собственную значимость и, наконец, быть счастливым. Так как он не мог представить себя счастливым ребенком, мы попросили его поискать хотя бы одно счастливое детское воспоминание. (До сих пор у нас не было ни одного клиента, который бы не мог вспомнить хотя бы один счастливый эпизод. Пусть даже сначала клиент божился, что никогда не был счастлив.) Подобно многим хронически грустным людям, Джим обнаружил такой эпизод — в нем он один и находится вне дома.

Джим: (После длительной паузы). Хорошо. Я любил играть у ручья.

Мы просим его описать ручей, маленького Джима и то, что Джим делает. Затем мы просим представить печального Джима и начать между ними диалог: «Будьте каждым из Джимов поочередно». Каждый начинает словами «Я важен для взрослого Джима, потому что…» Работа закончена, когда Джим решает не таскать больше печального Джима за собой повсюду, а использовать его только тогда, когда для печали есть веская причина. «Ты будешь рядом только тогда, когда будешь мне нужен. Ты больше не мой вечный спутник».

Другие клиенты, увидев в таком способе свои печальные и счастливые стороны, могут осознать, что они пользовались печалью для получения поглаживаний. Их задачей становится поиск новых моделей поглаживания.

Дон сохраняет печаль, считая свою жизнь грустной и не желая в ней ничего менять:

Дон: Я хочу не чувствовать ношу на своих плечах.

Боб: Поместите свою жену перед собой и скажите ей, что она для вас — бремя.

Дон: Она бремя. Ты тяжесть. Ты слишком много пьешь последние 15 лет. Я не могу доверять тебе, когда ты пьешь. Когда я в отъезде, я постоянно волнуюсь за тебя.

Боб: Расскажите жене, как ваши волнения меняют ее поведение. Дон: Да никак, конечно. Но я не могу не волноваться.

Мы работает с ним над его «не могу» состоянием, просим поподробнее рассказать о своей жизни. Его жена не причиняет ни себе, ни окружающим никакого вреда, кроме, естественно, вреда, наносимого ее телу неумеренным употреблением алкоголя. Дон и не любит-то ее по-настоящему. Дети давно уехали, учатся в колледже. Мы спрашиваем, о чем он «горевал и волновался» до женитьбы. Он говорит о целом наборе волнений:

Дон:…моя мать. Она не была счастлива. Мои родители никогда не были счастливы. Я бы это и браком не назвал. Они жили вместе только из-за меня.

Мэри: Вам повезло. (Саркастически).

Дон: Я знаю, это было дерьмо собачье. Тогда-то я этого не понимал. Я… это было бремя. Пытаться сделать ее счастливой.

Мэри: Итак, это — ваше первоначальное бремя. Так вы и научились видеть в женщинах бремя, так вы и женились и объявили свою жену бременем, и так вы до сих пор не развелись. И вы учите своих детей тому, что брак — это пожизненное бремя, чтобы когда-нибудь они сами взвалили на себя эту ношу.

Мэри так жестка с ним, потому что, подобно большинству страдальцев, Дон не действует себе во благо и ждет позитивных поглаживаний за продолжение страданий, а не за изменения.

Другие клиенты, гордые своей чувствительностью к окружающему миру, объясняют свою печаль неприемлемостью личного счастья в столь несовершенном мире. Один из способов объяснить тип шантажа, используемого клиентом — это сказать: «Закройте глаза. Дайте себе время увидеть мир таким, каков он есть. Побывайте в разных точках земного шара и посмотрите, что там происходит. Что вы чувствуете?» (Мы не предлагаем «счастливые» или «несчастные» места.) Многие сообщают об ощущении своего шантажа, который они считают естественной и адекватной реакцией на окружающий мир. Мы предлагаем им сохранить свои обязательства изменить мир, но не печалясь при этом, а радуясь.

Многие образованные клиенты уверены, что подсознание контролирует эмоции, и поэтому без долгого копания в подсознании невозможно заменить грусть на счастье. Однако, как в случае с Жюльеном, это не всегда верно.

Грустные клиенты используют грусть так же, как гневные используют гнев — чтобы манипулировать окружающими.

Джина: Я говорила ему, что хочу моногамии. Я… (всхлипывает) прошлой ночью он мне звонит, я с ним говорю и слышу, что у него кто-то в квартире… Я хочу решиться… сказать ему… жениться на мне и больше не спать ни с кем… или я уйду.

Мэри: Хорошо. Вам это нравится?

Джина: Нет. Мне очень грустно.

Мэри: Вы хотите, чтобы он изменился? Что-то в вас говорит: «Если я буду достаточно несчастна, он изменится»?

Джина: Я снова и снова… умоляю его… показываю, как я несчастна. И ничего путного не выходит. Только сейчас я начинаю это понимать. Ваша лекция о шантаже и желании изменить остальных… вот в чем я увязла. Я хочу, чтобы он увидел, как мне больно, и стал мне верен.

Боб: Чтобы он изменился.

Джина: И ничего не получается. Вот так я топчусь на месте. Все демонстрирую ему, как я несчастна. (Плачет). Я ненавижу его грязное, мерзкое нутро. Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ОН ИЗМЕНИЛСЯ!

Мэри: А если бы он был здесь, что бы он на это ответил?

Джина: Он не собирается меняться. Он не видит ничего дурного… в куче любовниц. Он даже говорит, что и я могу иметь любовников, да только я-то не хочу.

Мэри: И что же вы собираетесь делать?

Джина: То же, что и всегда… угождать ему во всем, чтобы он хотел только меня. И умолять его измениться. (Снова плачет.)

Мэри: Я предсказываю следующий ход событий. Первое: вы остаетесь в печали, чтобы заставить его измениться. Второе: он отказывается меняться. Третье: вы погружаетесь в печаль еще глубже. Четвертое: он говорит: «Я не хожу жить с такой печальной особой», — и поддает вам коленкой под зад. Затем он создает домашний очаг с очередной девушкой своей мечты, которую, кстати, он трахал, когда вы его доставали.

Джина: Да, я вижу, что так все и будет.

Мэри: И я могу предположить, что вы знали наперед этот сценарий, когда решались стать его последней большой любовью. Часть вас знала, по какому образцу все будет развиваться.

Джина: Я теперь вижу. Да, я знала о других его любовницах. Задача была стать намного лучше их… о, черт, я хочу перестать проигрывать мужчинам. Я им всегда проигрываю.

Мэри: И как же вы это сделаете?

Джина: Первое: я собираюсь оставаться счастливой, несмотря на все его фокусы. Я могу и не жить с ним. Да, могу даже не вернуться к нему после семинара. У меня есть три недели, чтобы поработать над этим. Я прямо здесь начну быть счастливой. А затем, мне бы хотелось разобраться в своем прошлом… в том, что заставляет меня быть на вторых ролях с мужчинами.

Боб: Мне нравится то, что вы говорите, и сами вы мне нравитесь!

Позже она протянула нити от своей печали к ряду эпизодов из своего детства, в которых она решила «Я никогда не получу того, что хочу».

Следующий клиент, Джун, втайне надеялась, что ее несчастье может изменить ее свекровь или мужа. Ее работа — это пример двух разных подходов к одной и той же проблеме печали… и пример двух разных результатов.

Джун: Я хочу разобраться со своей свекровью. Она не говорит по-английски, а я не говорю на мандаринском наречии. Я говорю на кантонском. Одним словом, поговорить с ней не могу.

Терапевт-практикант: Представьте, что свекровь говорит по-английски, и скажите ей, что вы хотите.

Джун говорит, что свекровь приводит гостей к ней в дом без предупреждения, вмешивается в воспитание детей и ведет себя, как «хозяйка в моем доме». Джун затем объясняет, что ситуация безнадежна, ведь таковы обычаи в традиционных китайских семьях.

Терапевт: Приведите свекрови конкретный пример того, что и как вы хотите изменить. (Это умелый терапевт, и действует он очень неплохо.)

Джун: Я хочу быть хозяйкой в собственном доме. Когда я возвращаюсь с работы, я хочу быть самостоятельной. Конкретный пример? (Вздыхает пару раз). В прошлую субботу мне пришлось готовить на всех ее гостей из Гонконга.

Для всех женщин-терапевтов, присутствующих в комнате, включая Мэри, этой информации более чем достаточно. (Мужчины-терапевты многозначительно не вмешиваются. Боб отсутствует.) Группа предлагает разные варианты: чтобы Джун заставила своего мужа поговорить с матерью, чтобы Джун просто уходила из дома и не обслуживала свекровь, чтобы она предоставила свекрови самой готовить. На все предложения Джун отвечает: «Да, но…».

Джун: Я не хочу, чтобы она готовила в моем доме. Если уж надо готовить, то лучше это сделаю я. На кухне она мне не нужна. Я не хочу, чтобы она даже дотрагивалась до моих кастрюль. (Длинная пауза). Я много работала над этой проблемой в моей терапевтической группе в Сан-Франциско. У меня даже есть клиенты с аналогичной проблемой. Я не знаю, существует ли решение. (Начинает всхлипывать.)

На следующий день на семинаре под руководством Боба и Мэри она поднимает ту же проблему.

Джун: Вчера в терапевтической группе я над этим работала. Я чувствую, что загнана в угол. В моем собственном доме я не имею никаких прав. Я боюсь, муж меня бросит…

Боб: Пример.

Мэри: Если она не будет готовить для ее старой идиотки свекрови и ее придурошных гостей из Гонконга! Фу-у! (Мэри уходит со своего стула и садится перед группой. Она с преувеличенным ужасом и отвращением качает головой, затем хватается руками за голову.)

Боб: А в чем дело? Разве ваша свекровь плохо готовит? Я слышал, что все пожилые китаянки отличные поварихи. Где ж вы нашли такую лентяйку?

Джун: (Начиная хихикать). Она отлично готовит.

Боб: Так почему готовите вы?

Мэри: (Из другого конца комнаты). Ты, Боб, никогда этому не поверишь!

Джун: (Продолжая хихикать). Ну, я не знаю, почему я готовлю, правда, не знаю. Я помню, как объясняла это вчера… Но, вообще-то, не понимаю.

Мэри: А я знаю, зачем вы это делаете. Вы готовите, чтобы их наказать!

Джун: Боже мой! Верно!

Для Мэри это стало очевидно еще на прошлом занятии, когда Джун отказалась искать выход. Мэри не была уверена, что Джун согласится с ее выводом, поэтому она проиграла всю сцену в юмористическом ключе, чтобы вместо вчерашнего приспособившегося Ребенка Джун — угрюмого и печального — вызвать сегодняшнего — веселого, умного и бойкого. А Боб, даже не зная в чем дело, умело подыграл ей.

Джун: О, Господи! Я вижу всю сцену. (Она говорит между взрывами хохота). Это так смешно. В субботу… перед тем, как я пришла сюда. Все эти чопорные, благопристойные гонконгцы в черных костюмах и белых рубашках. (Она так смеется, что не может некоторое время и слова вымолвить.) На свете нет более чопорных людей, чем гонконгцы. (Она всхлипывает от смеха). Ох… ох… я решила приготовить барбекью. Это было ужасно. Мой муж должен был бежать за брикетами для растопки, потом он все никак не мог разжечь огонь, а они вообще не любят стейки. Ох… ох… мой муж жарил мясо, пока я делала салат и рис. Ох… ох… я никогда не думала… единственное, что бы они захотели из. всего меню… вареный рис… ох… я его сварила, а потом забыла поставить на стол. Я никогда не понимала… я все это делаю, чтобы наказать их!

На этом мы остановились. Люди, ждущие четко проговоренного нового решения, не найдут его в описанном случае, и все-таки Джун перестала быть печальной и угрюмой, перестала жаловаться на свекровь и ждать, что она изменится, и больше не считала, что ее случай безнадежен. Она придумала, как использовать хозяйственность свекрови себе во благо. Но самое главное, расставшись с грустью и ролью жертвы, Джун открыла себя для радости.

Подавленная печаль

Рой: Я не плакал, когда моя мать умерла…

Мэри: Почему?

Рой: Мы не плачем. В нашей семье мы… не плачем. Мне было всего девять. С тех пор я не плакал.

Мэри: Хотите быть там и позволить себе чувствовать то, что чувствуете?

Рой: Не думаю, не думаю, что хочу там быть. Я бы пока остановился.

Мэри: Хорошо. Может быть, однажды вы позволите себе чувствовать то, что чувствуете… чувствовать то, что вы могли бы чувствовать в то время, если бы нашелся кто-нибудь, кто бы понял вас.

Рой внезапно начинает всхлипывать. Он плачет около пяти минут. Один из клиентов обнимает его за плечи.

Боб: Ну как вам сейчас?

Рой: Немного смущен. В общем, в порядке. Мягче. Я подталкивал своих клиентов к чувствам. Себя — нет… до сегодняшнего дня.

Мэри: Я рада, что вы познали свою печаль. По моей теории люди, подавляющие гнев, рискуют стать жертвами, потому что они не говорят: «Черт побери, пошел прочь с моего пути!» Люди, подавляющие страх, могут делать это намеренно, чтобы в результате быть убитыми. А люди, подавляющие печаль, хотят заглушить свою радость. Рой: Спасибо, ваша теория мне нравится, и, думаю, вы правы.

Клиенты, боящиеся собственного гнева, могут очень продуктивно работать с собой. Они расстаются с чувством вины, печалью, беспокойством, решают жить, наслаждаться своей сексуальностью, более продуктивно работать. Позже, после принятия ряда жизненно важных решений, они готовы разобраться с боязнью гнева и десенсибилизировать себя. Клиентов же, боящихся собственных слез, лечить намного труднее, потому что до десенсибилизации они не могут делать никакой значимой работы. Мы очень обрадовались, когда Рой разрешил себе заплакать. Если плач правильно управляется терапевтом и группой, одного раза обычно бывает достаточно для десенсибилизации. После этого занятия Рой разрешил себе продвигаться и в других эмоциональных направлениях, чтобы немного изменить того интеллектуального, бесчувственного, слегка депрессивного психотерапевта, каким он был последние 20 лет.

Рой представляет один тип клиентов, боящихся продемонстрировать печаль. Другой тип мы называем «Суперменом». В течение всего периода заключения контрактов Супермен опаздывает, на занятиях сидит либо в преувеличено расслабленной позе, либо слишком прямо, скрестив на груди руки. Он смотрит поверх терапевта, как бы объявляя: «Я долго размышлял, над чем бы я мог поработать здесь, и не нашел у себя ни одной проблемы. Если мне придет что-нибудь в голову, я вам сообщу». В течение всего семинара он играет роль «сильного папочки» по отношению к беспомощным женщинам, а с парнями, боящимися слез не меньше, чем он сам, вступает в игру «малолетний правонарушитель». Он пропускает занятия, отпускает шуточки по поводу лечения и нарушает разные мелкие правила. В любой из своих ролей такой терапевт успешно сопротивляется персональной работе. Обычно он работает с правонарушителями и преступниками и вполне мог бы быть включен в собственную картотеку, за одним исключением — он не психопат. Он нетерпеливый и очень заботливый человек, который в детстве решил, что "никто не заставит меня плакать'' и вырос со страхом показать как свой гнев, так и свою печаль. Вот почему он и стал «Суперменом».

Но если такой клиент в конце концов разрешает себе поработать, результаты бывают потрясающими.

Зип не включается в работу в течение всей семинарской недели. Перелом происходит в последнее утро. Он говорит, что хочет «понять» сон, который «иногда меня беспокоит». Рассказывая сон, он крутит пальцы, голос его, в попытке побороть эмоции, постепенно становится все более и более напряженным. Вкратце его сон выглядит следующим образом: «Я сижу за столом в кабинете и внезапно понимаю, что мой сын не со мной. Я выбегаю на задний двор и вижу, что он мертвый плавает в бассейне». Сон его страшно волнует, и он признается, что замучил себя объяснениями, основанными на том, что он знает о «подсознательной враждебности» и «желании смерти». Он обожает своего сына.

Боб работает очень медленно, заставляя его быть каждой частью своего сна и объясняя каждую часть как сторону его личности. Зип становится письменным столом: массивным, солидным, зависимым; кабинетом: закрытым, всегда прибранным, набитым информацией; дорожкой к бассейну: твердой и скучной; бассейном: прохладным, наполненным. До этого он принимал все характеристики как описывающие его самого. Работая, он боролся с подступающими слезами, но подойдя к бассейну, начинает всхлипывать. Он плачет несколько минут, прежде чем заговорить.

Боб: Станьте ребенком из своего сна.

Зип: Я красивый, милый, самый важный в жизни Зипа. (Он снова плачет).

Боб: Говорите дальше.

Зип: Я умный. Я люблю жизнь. Я… мертвый.

Боб: Послушайте, соответствует ли это тому, что я скажу… Я часть Зипа — красивая, милая, умная, любящая жизнь, самая важная для Зипа. И эта часть Зипа мертва.

Зип: Спасибо! Да, соответствует! Я утонул в работе… в… да, соответствует! Я утопил самую живую свою часть. Спасибо, Боб. Я закончил! Больше себя топить не буду!

Когда подобный Зипу клиент позволяет себе выразить чувства, жизненно важно, чтобы этот опыт был позитивным. Было бы терапевтическим насилием подтолкнуть клиента к чувствам, а затем оставить его без принятия нового решения. Мы просим терапевтов не подталкивать клиента к интенсивным чувствам, если они не знают наверняка, как подтолкнуть его к успешному выводу. Лечение Зипа можно было бы назвать антитерапевтическим, если бы ему позволили и дальше считать свой сон выражением «подавленной враждебности» или если бы работа с ним прекратилась в момент плача. Но в данном случае результатом лечения стало принятие замечательного нового решения «Больше себя топить не буду!» и осознание того, что чувствовать — вполне безопасное занятие.

Страх и беспокойство

Мы определяем страх как эмоциональную реакцию на реальную или воображаемую опасность в настоящем, а беспокойство — как реакцию на реальную или воображаемую возможную опасность в будущем. Человек боится игрушечного пистолета, если верит, что тот настоящий. Человек с фобией знает, что его страхи воображаемые, но боится так же, как если бы они были настоящими. Беспокойный человек рассказывает себе страшилки о том, что может с ним в будущем случиться.

За все годы нашей терапевтической практики мы ни разу не встречались с реальной опасностью в наших группах; страхи, о которых нам рассказывали, были воображаемыми. Тем не менее страхи в повседневной жизни, о которых рассказывают клиенты, могут оказаться и обоснованными. Первым делом терапевт должен определить, имеет ли рассказываемое реальную почву. Человеку, боящемуся своего реально опасного супруга или супруги, необходимо помочь найти способ защитить себя. Клиенты, которые перед лицом реальной опасности не делают ничего, чтобы защитить себя, вероятнее всего, живут в соответствии с решением «Я подтолкну тебя к моему убийству» или «Я разрешу тебе убить меня». Решающим моментом в лечении становится контракт о самозащите и затем принятие нового решения ценить и защищать себя.

Когда же клиент боится в совершенно безопасной ситуации, мы ищем раннюю сцену, являющуюся прототипом сегодняшнего страха.

Джей: О, черт, я боюсь работать в группе, заметили?

Боб: Я заметил, что вы еще не работали. Вы, чтобы поддерживать свой страх, ждете, пока не закончит последний из участников.

Джей: Да, нет же. Я ждал, потому что боялся.

Боб: Если бы вы хотели прекратить бояться, вы бы поработали первым, а затем отдыхали бы целый день.

Джей: Я… когда боюсь… я все откладываю и откладываю — и все больше и больше боюсь. Вы правы.

Мэри: Я называю это синдромом «трамплина». Помните, как вы были ребенком? Каждое лето, в самом начале сезона, самые храбрые мальчишки залезали на трамплин и сигали вниз. Трусливые даже и не приближались к трамплину, а получали удовольствие, плавая. А вот «самозапугиватели» подходили к краю, смотрели вниз, представляли себе всякие ужасы и поворачивали назад. Они проделывали это раз за разом, пока, наконец, не решались-таки прыгнуть вниз.

Джей: Да-а. Я и сейчас так действую. Приготовлюсь к работе, затем отступаю. Я всегда жду до последнего.

Боб: Что страшного случилось с вами во втором или первом классе? (Боб сразу «ныряет» в прошлое Джея.)

Джей: Я помню второй класс. Как-то мы читали по очереди вслух, а я зачитался и пропустил свою очередь. Учительница поставила меня в угол. Черт бы ее побрал, никто больше не поставит меня в угол. Кстати, может быть, поэтому я и не пойду к… (называет имя известного терапевта) на марафон, потому что я слышал, она ставит людей в угол. Никто больше не посмеет поставить меня в угол. (Смеется). Я готов к работе.

Боб выбрал «первый или второй класс», потому что не разделил уверенность Джея, что тот «всегда» боялся в коллективе. Мы обнаружили, что страх перед публичными выступлениями обычно берет начало в первых двух классах в результате учительских и детских насмешек. Чтение вслух становится травмирующим событием для многих ребятишек.

Мы могли использовать с Джеем и ряд других подходов. Например, попросить его посмотреть внимательно на каждого человека в группе. Часто клиент, видя вместо расплывчатого пятна конкретное лицо, расстается с беспокойством. Если он все же продолжает беспокоиться, он может каждому сказать: "Я вас боюсь, потому что… "или "Я вас не боюсь, потому что….". Затем мы работаем с ним над обоснованием его точки зрения и для этого просим рассказывать страшные истории о пугающих его людях. Если же они пытаются его разубедить, это значит, что они бросаются ему на помощь, что подразумевает его неспособность измениться самостоятельно.,

Мы можем подтолкнуть клиента к переосмыслению своего беспокойства как скрытого энтузиазма.

Элф: Я волнуюсь. Очень волнуюсь.

Мэри: Загляните внутрь своего тела и расскажите, что вы ощущаете.

Элф: Я волнуюсь… часто бьется сердце. Сердце стучит, и я потею.

Мэри: Те же ощущения, что и при сексе?

Элф: (Сопит… подсмеиваясь). Ощущения не совсем похожи.

Мэри: Как вы можете перевести потение и сердцебиение в разряд приятных ощущений? Ваш мозг расшифровывает это как волнение, беспокойство. Давайте найдем способ расшифровать это как возбуждение.

Элф: У меня безумная идея! Надо сделать сальто-мортале… колесо. Я хочу, чтобы все остальные присоединились ко мне.

Мэри: Попросите их.

или

Лиз: У меня руки трясутся.

Боб: Усильте тряску. Вот так. Еще сильнее. Встаньте и подключите все тело. Да. Что ощущаете?

Лиз: Возбуждение.

Боб: Отлично. Ваша дрожь — это попытка унять рвущееся наружу возбуждение. Фриц (Перлз) говорит, что между волнением и возбуждением лишь один глубокий вздох.

Другая техника — доводить «ожидание катастрофы» до абсурдных выводов. Мы спрашиваем Хьюберта, что может произойти самого плохого? Он говорит, что боится, что группа не будет любить его. Он уверен, что не сможет сказать ничего интересного. «А потом что самое плохое может случиться?» Он уверен, что с ним никто не будет ни говорить, ни общаться. «А затем худшее?» Он будет чувствовать себя одиноким и отвергнутым. «А затем?» «Ну, я, конечно, не умру». Хьюберт улыбается. «Найду чем заняться и сам». Он осознает, что никогда не оставался один навечно, поэтому говорит, что поищет себе компанию за пределами группы. Итак, даже если «ожидание катастрофы» окажется не напрасным, он не пропадет. В заключение он делает вывод, что его опасения сильно преувеличены, и он больше не волнуется.

Еще один метод — развести ожидания и эмоции. Этот метод исключительно эффективен в работе с клиентами, не осознающими, что они могут одновременно и чувствовать, и думать.

Фло: Я боюсь, что забуду, что сказать.

Боб: Ладно. Представьте, что вы забыли, что сказать. Почему вас это

волнует?

Фло: По-моему, естественно волноваться об этом.

Боб: Нет. Мой внук Роберт помнит только 10 слов. Но он не волнуется. Почему вы связываете волнение и забывчивость?

Фло: Ну, это естественно. Я не хочу волноваться…

Мэри: Правильно. Представьте, что вы забыли, что дальше говорить, и хотите вспомнить, что же должны сказать. Почему вы волнуетесь?

Фло: Да, интересно. Я всегда связывала… Я волнуюсь, потому что думаю, что должна. Потому что я говорю себе, что люди подумают… Я готова остановиться. Я позже приду. Я должна обдумать, что же я автоматически связываю с волнением. Пожалуй, начну распутывать узлы.

Беспокойные люди проскакивают настоящее, тратя свою психическую энергию в переживаниях по поводу будущего.

Джем очень обеспокоена будущим. Ее отец, брат и муж умерли от сердечного приступа. Она собирается вновь выйти замуж и ужасно боится, что ее новый муж также умрет.

Джем: Все идет наперекосяк… каждый раз, когда я с ним, я боюсь, что именно этой ночью у него будет приступ.

Боб: Почему вы чувствуете страх, а не удовольствие от того, что происходит здесь и сейчас?

Джем: Я не знаю.

Мэри: Мне кажется, что ваш муж не был похож на вас в этом отношении. Вы говорили, что в течение двух лет он знал, что может в любую минуту умереть, и тем не менее вы говорили, что наслаждались жизнью с ним. Он не изводил себя страхом смерти?

Джем: Абсолютно нет. Он жил полной жизнью.

Мэри: Это ваша мечта?

Джем: Да.

Мэри: Я рада.

Джем: И как же мне остановить себя?

Боб: Я не понимаю вашего вопроса. Вы ведь и есть тот человек, кто думает обо всем этом.

Джем: Как же мне все-таки перестать о них думать?

Боб: Помечтайте о сексе вместо этого.

Джем: Все мои сексуальные фантазии кончаются мыслью о смерти.

Мэри: Ваша проблема в том, что вы не верите, что отвечаете за свои мозги.

Боб: Точно.

Джем: За свою голову я отвечаю, а вот за факты — нет.

Мэри: Я уверена, что еще задолго до чьей-либо смерти ваша матушка научила вас забегать в будущее, чтобы чувствовать себя плохо. Я предполагаю, что она предсказывала будущие неприятности, а вы слушали ее и боялись. Ее или отца, или бабушку, или еще кого-нибудь.

Джем: Да, она всегда боялась, что может случиться.

Мэри: Итак, ваша мама заботливо научила вас, как руководить головой… как жить будущим и быть несчастной. Но вы были достаточно умны и вышли замуж за человека, который управлял своими мозгами по-другому.

Джем: Да. Он никогда не боялся будущего.

Мэри: А ваш новый друг? Он тревожится о будущем?

Джем: (Смеется). Никогда.

Мэри: Это здорово. Вы умница, что выбираете мужчин, которые не рассказывают себе страшилок.

Джем: Пожалуй, я понимаю, что залезаю в будущее. Да, и пугаю себя.

Мэри: Отлично. Готовы управлять вашими мозгами по-другому?

Джем: Да. Для меня это совершенно необычные идеи. Я должна хорошенько прожевать то, что вы мне сказали.

Мэри: А затем либо проглотите их, либо выплюньте.

Джем: (Смеется).

Мэри: Я опишу вам забавный метод, может, захотите поиграть в него. Продолжайте вести себя как раньше, но попробуйте похвастаться собой. Пример. Раньше я очень боялась самолетов. Обычно с этим связана вера в волшебство. Вроде того, что, если я буду очень внимательно следить, то крыло не отвалится. Я не знаю, понимаете ли вы?

Джем: Конечно. (Смеется).

Мэри: Я также пристально наблюдаю за тем, что может происходить за той важной закрытой дверью… где пилоты сидят… я проверяю, все ли они на месте. И прислушиваюсь ко всем звукам. Чтобы быть готовой доложить пилоту, если мотор откажет. (Джем смеется). И смотрю за тем, что стюардесса им носит поесть. Ведь если это рыба, они могут отравиться, и тогда я должна найти среди пассажиров кого-нибудь, кто умеет управлять самолетом, и сказать ему: «Весь экипаж отравлен, вы должны взять управление на себя и посадить наш „Боинг“». А затем очень важный шаг, Джем. Я поздравляю себя. Какая же я находчивая! Каких только страшных историй можно напридумать в связи с шумом мотора! Но я сделала нечто неподражаемое — я запугала себя ботулизмом! Понимаете?

Джем: (Смеясь). Да, понимаю. Правда, понимаю.

Мэри: Как насчет того, чтобы провести остаток дня, подсмеиваясь над собой?

Джем: Я… Хорошо. Думаю, что мне понравится.

Этот эксперимент становится для Джем началом самоконтроля над фантазиями. Дальше ей предстоит не менее важная работа. Она прощается с умершими отцом, братом, мужем и дает себе разрешение радоваться жизни, хотя они и мертвы. Она расстается с заклятием «Если тебе будет слишком хорошо, случится что-нибудь плохое». Вместо страха Боб предлагает ей носить противокатастрофный амулет.

Джем: Я не поняла про амулет.

Боб: Вот мой амулет (показывает брелок). Не пускает тигров на нашу землю.

Джем: Так ведь в Калифорнии нет тигров.

Боб гладит свой брелок и гордо заявляет: «Так ведь у меня амулет».

Дополнительный материал о работе с боящимися или беспокоящимися клиентами можно найти в Главе 11, Фобии: Однажды в среду.

Подавленный страх

Подавленный страх может служить саморазрушению, например, когда во время войны мужчины и женщины идут добровольцами на самые опасные задания или в мирное время находят себе опасные хобби или профессии. Мы не верим, что поведение, управляемое обратными фобиями, служит клиенту для подавления фобий. Мы полагаем, что обратная фобия — это способ Ребенка подавить Взрослые факты и нормальную заботу о себе, способ, нужный для выполнения решения «Я себя убью, а они потом будут мной восхищаться». Обратные невротики не боятся, когда должны бояться; невротики же боятся, когда нет опасности.

Переключения с обратной фобии на фобию происходит, когда клиент принимает опасность за факт и говорит себе: «Я не хочу быть убитым!» Бывшие обратные невротики, испуганные собственным прошлым безрассудством, могут развить фобию в волшебное орудие самозащиты.

Дрейк — «Супермен». Он не заключает с нами лечебного контракта и объясняет, что посещает семинар только потому, что сюда его прислало агентство. Во время обеденных перерывов он развлекает публику леденящими душу рассказами о своих альпинистских и гоночных подвигах. Мы начинаем противостоять ему, говоря: «Мне не смешны ваши попытки причинить себе боль. Я не буду вас поглаживать за то, что вы рисковали жизнью». Дрейк спорит с нами, доказывая, что он умеет заботиться о себе, а жизнь без риска была бы слишком пресной.

В конце концов, мы все-таки выносим его материал на семинар, хоть он и отказывается заключать контракт. Мы просим его проверить, что происходит, когда он рассказывает свои истории членам семьи своего детства. Он пытается увильнуть, говоря "Яне знаю, что бы они сказали. Может быть, отцу, если б он был трезвый, было бы и интересно. Остальным… ". Дрейк пожимает плечами.

Мы, тем не менее, предлагаем ему проиграть такую ситуацию, пусть даже и не зная их реакции. Он соглашается и рассказывает им свою последнюю безумную эскападу на мотогонках. Его семья не проявляет обеспокоенности, жив он или мертв — вот что он чувствует и против чего борется. Поэтому он сходится с парнями вроде себя, которые поглаживают друг друга за смертельный риск.

Когда Дрейк осознает, что некая часть его стремится к смерти, он начинает вслушиваться в себя. Мы просим его в качестве эксперимента сказать своей семье, пусть даже он еще так и не думает, что будет заботиться о себе. Он говорит им, что больше не будет рисковать своей жизнью. Он видит, что мама обрадована, насколько может обрадоваться депрессивная, придавленная жизнью женщина. Старший брат и друзья зовут его «цыпленочком». Отец настолько занят самоубийством посредством алкоголя, что даже и не прислушивается. Дрейк глубоко потрясен и решает посещать наш еженедельный семинар. Мы уверены, что на свете есть тысячи женщин и мужчин, слепо рискующих своей жизнью и не осознающих необходимости изменения своих ранних решений. Когда они попадают после аварий и несчастных случаев в руки врачей и адвокатов, последние должны были бы отсылать их к психотерапевтам… пусть даже клиенты и сопротивляются.

Стыд

Клаудиа, дочь Мэри, и Брайан, ее внук, играют в прятки. Внезапно Брайан больно бьет Клаудию. Клаудиа инстинктивно вскрикивает и толкает его. Он падает на пол, закрывает руками глаза и начинает плакать так горько и безнадежно, как никогда раньше. Одиннадцатимесячный Брайан ощущает стыд. Клаудия хватает его на руки, целует, обнимает, говоря: «Господи, это меня надо побить, а тебя надо утешить». Вскоре он опять счастлив, и они продолжают игру.

Не все сцены «стыда» кончаются так благополучно. Клиенты помнят, что происходило, когда они мочились в штанишки, когда их заставали за сексуальными играми, когда они забывали слова песенки, когда их публично высмеивали или наказывали. Эти мелкие инциденты в детстве имели колоссальное значение и приводили к формированию уверенности, что «если б они меня действительно знали, они бы поняли, какой я плохой». Память о прошлом стыде и страх будущего стыда становятся смирительной рубашкой спонтанности и веры в себя.

Ара, очень компетентный психиатр, сдерживает свои эмоции, как только ей кажется, что люди ее оценивают. Мы ищем раннюю сцену:

Ара: Я помню… Мне три года. Братишка совсем маленький. Я намочила трусики. Даже сейчас мне стыдно это произносить. Я не хочу говорить об этом.

Мэри: Вы очень грустны и вам стыдно.

Ара: Я совершенно размазана. (Некоторое время всхлипывает). Такое унижение. Они заворачивают меня в посудное полотенце. Говорят, что так и буду ходить… пока не исправлюсь. Пока не перестану мочить трусы. Они оба смеются… смеются надо мной. Я… размазана.

Боб: Размазана. Может быть, покричите на них вместо этого?

Ара: Бесполезно. Так безнадежно… я даже не могу объяснить.

Боб: Кричите на них.

Ара: Вы, пошли от меня подальше. (Несколько раз вздыхает, вытирает глаза.) Я не чувствую в себе сил кричать.

Боб: У вас есть силы.

Мэри: Может, скажете им, что для трехлетнего малыша естественно намочить штаны?

Ара: Да, естественно. Трехлетние могут мочить штаны. Я могу мочить штаны. Меня не надо высмеивать или унижать.

Мэри: Чувствуете это?

Ара: Нет. Мне так больно.

Мэри: Посмотрите на родителей. Попробуйте их унизить. В конце концов, в этот день они выполнили свой родительский долг на два с минусом.

Ара: Я скажу им, что они были не правы. Вы — барахляные родители, понятно? Думаете, вы такие большие, думаете, вы всегда правы… хм-м…

Боб: Что значит это «хм-м»?

Ара: Хм-м — это значит, что в той ситуации я могла только стоять и выслушивать все.

Боб: А сейчас?

Ара: Сейчас именно это я и делаю: стою и выслушиваю. Выслушиваю от разных людей. В некоторых ситуациях, не во всех.

Боб: Так сделайте что-нибудь другое.

Ара: Ладно. Я усмехаюсь и ухожу. Да! (Смеется). Слушайте, да это же они, не я. Я-то, трехлетняя, себя нормально веду. Это не я, это вы. Вы сходите с ума от мокрых трусиков. Да я и не вслушиваюсь в ваши тирады, ваше безумие. (Пауза). Я только что кое о чем подумала. Когда мне было три, им было 20 и 21… они были просто невежественными детьми, воспитывающими двух детей. Господи, я сейчас старше их в два раза! Я получила образование. Они нет. Я не позволю, чтобы моя значимость зависела от двух невежественных сосунков. Вообще-то, вы неплохо справлялись, учитывая, что вы ничего не знали о детях. Я закончила. Чувствую себя свободной, по-настоящему свободной… первый раз в жизни.

Наша техника разрешения раннего стыда состоит в том, чтобы вытащить клиента из роли жертвы, тем самым заставив его сопротивляться преследователям, что и сделала Ара, сказав родителям, что они не правы. Обычно клиент сопротивляется, охваченный гневом, но иногда сопротивление происходит в комических формах. Так, одна женщина, которую в третьем классе ставили в угол за то, что она была «слишком умной», представила, как сама поставит свою учительницу в угол, напишет ей на лбу красным фломастером «дура» и заставит признаваться во всех глупостях, которые та вытворяла с учениками.

Когда клиент считает, что терапия — это болезненный процесс, он может остерегаться рассказывать о своем прошлом поведении или фантазиях. Марв, очень милый человек, живущий в моногамном браке 25 лет, с огромным стыдом признался, что периодически имеет гомосексуальные фантазии.

Боб: Примите поздравления.

Марв: Что?

Боб: Поздравления.

Марв: Не понимаю.

Боб: Поздравляю вас с тем, что вы достаточно свободны, чтобы иметь полные, богатые сексуальные фантазии. Молодец!

Марв: (Долгая пауза). Так. Так. Так. Я не думаю, что мои коллеги согласятся со мной.

Боб: Ну и хорошо. Тогда не рассказывайте им. (Вся группа смеется).

Одно из преимуществ групповой терапии состоит в том, что все члены группы получают выгоду от индивидуальной работы каждого. В этот раз пример Марва подтолкнул нескольких человек поделиться сексуальными фантазиями, которые они считали постыдными. И не только поделиться, но и принять их как нормальные.

Бен воспользовался групповым занятием, чтобы разрешить себе танцевать. Он танцевал в старших классах, над ним смеялись, после этого он вообще перестал танцевать.

Бен: Я хотел бы танцевать. Я люблю, но мне стыдно.

Мэри: Что худшее вы ждете от вашего танца?

Бен: Люди будут смеяться. (Он рассказывает о своем школьном опыте.)

Мэри: Когда в старших классах над тобой смеются — это ужасно. Ну а прямо сейчас?

Бен: Я не знаю.

Мэри: У меня есть идея… Мне ее подсказали Ирма Шеферд и Джоен Фейган3, гештальт-терапевты. Идея вот такая… давайте прямо сейчас станцуем какой-нибудь нелепый танец. Пусть все танцуют как можно нелепей. Играете с нами?

Бен согласился, мы включили радио, и вся группа начала абсолютно немыслимый танец. Бен присоединился к нам. Конечно, он не первоклассный танцор, но танцевать ему понравилось.

Вина

С технической точки зрения, вина — это скорее суждение, нежели эмоция. Человек считает себя виновным и поэтому ощущает грусть, гнев, беспокойство или стыд. Существует три категории виноватых людей. Большинство виноватых невротиков редко совершают что-то плохое или неправильное. На самом деле, их худшее преступление -то, что они используют вину как орудие воспитания детей, и их дети в результате вырастают отягощенными чувством вины. Псевдовиновные носят свою вину как почетный орден за благородство и чувствительность. Они уверены, что их псевдовины за голодающую Сомали достаточно, чтобы не посылать туда пищу и деньги. Люди третьей группы наносят вред другим людям, чувствуют вину и продолжают вредить. Например, это люди, обижающие детей и при этом чувствующие себя виноватыми.

Первый шаг в лечении невротически виновных людей, независимо от того, видна или не видна депрессия — заключение антисуицидального контракта. Мы просим клиента заключить контракт, что он не убьет себя, независимо ни от того, что сделает, по его мнению, неправильного, ни оттого, насколько виноватым себя посчитает. Следующий шаг — принятие нового решения выбросить свою вину и заменить ее самоуважением.

Мэй: Я чувствую себя такой виноватой. Я трачу на учебу 300$ в месяц, 3600$ в год и все никак не могу написать эту несчастную диссертацию.

Мэри: Я понимаю, что вы не пишете диссертацию, и это для вас очень важно. Я хочу поработать с вами, чтобы вы решили эту проблему. Тем не менее, сначала вам необходимо расстаться с чувством вины.

Мэй: Я не понимаю.

Мэри: Хорошо. Если мы будем работать над проблемой диссертации, а вы будете продолжать чувствовать вину, я предсказываю, что вы не напишете диссертацию, лишь бы сохранить это чувство… как сейчас, когда вы тратите 300$ плюс стоимость терапии и используете этот факт, чтобы чувствовать себя еще более виноватой. Или же вы напишете диссертацию, но она будет недостаточно хороша. Или напишете и быстренько найдете следующий повод чувствовать вину.

Нед: Я не могу похудеть. Я такой толстый всю жизнь.

Боб: Так, у вас лишних килограммов десять?

Нед: Около.

Боб: (Выясняет его физические проблемы и обнаруживает, что с медицинской точки зрения Неду незачем худеть). А когда вы думаете о десяти лишних килограммах, что вы чувствуете?

Нед: Свиньей… виноватым до чертиков.

Боб: Предлагаю вам контракт — полюбить свое тело таким, как оно есть, перестать унижать себя, а вместо этого начать наслаждаться собой. После выполнения данного контракта можете худеть, если захотите.

Пит: Мне кажется, я не могу удовлетворить ее сексуально. Я чувствую себя таким виноватым…

Боб: Не позволить ли ей для начала самой отвечать за свои сексуальные реакции? А вам перестать чувствовать вину? Это контракт на время, пока вы оба учитесь получать удовольствие от секса.

Опал: Моего сына практически выгнали из школы, и я не знаю, что делать. Я знаю, это из-за того, что воспитываю его одна… Я чувствую себя виноватой.

Мэри: Сомневаюсь, что ваша вина вернет его в школу.

Опал: Я это понимаю.

Мэри: Итак… Я рекомендую вам двоим записаться на семейную терапию. А контракт для вас — избавиться от чувства вины. Мне кажется, вашей вине довольно много лет.

Мы часто советуем виноватым клиентам «нанять нового бухгалтера».

Джана: Я чувствую себя виноватой. (Говорит очень быстро). Я планировала на этой неделе столько дел переделать, но не делаю ничего из этого. Я должна…

Мэри: Стоп, стоп, стоп! Остановитесь! Это не то, что я от вас раньше слышала. Вы себе наметили ряд задач, например, сидеть с нами за столом, болтать с нами, знакомиться с людьми. За несколько дней, мне кажется, вы многое сделали.

Джана: Я могла самоутвердиться и не таким сложным способом, и с большим количеством людей познакомиться и… (Она продолжает страстную обвинительную речь против себя.)

Боб: У вас одна действительно серьезная проблема — ваш бухгалтер.

Джана: (Внезапно останавливается и смеется своим отрывистым смехом.)

Мэри: Понимаете?

Джана: Я записываю только свои неудачи.

Мэри: Абсолютно верно.

Джана: Я только-только начинаю прекращать себя критиковать. Каждый раз, когда я работала не в полную силу, я критиковала себя…

(Она снова начинает обвинять себя, на этот раз под предлогом рассказа о том, как она себя раньше критиковала.)

Мэри: (Кричит, чтобы Джона у слышала ее поверх словесной баррикады) МОЛОДЕЦ, ЧТО ВЫ ЭТО ПОНЯЛИ.

Джана: Да, чувствую себя намного лучше.

Боб: Не желаете уволить своего бухгалтера, который записывает только дебет и пренебрегает кредитом?

Джана: Неплохо бы.

Боб: Сообщите своему бухгалтеру.

Джана: Черт тебя подери, это ты разрушаешь мою жизнь! Я не могу радоваться жизни, потому что ты вечно ругаешься за то, что я сделала вчера, позавчера, какое я произвожу впечатление, ты… (Она продолжает поносить себя, теперь в лице внутреннего бухгалтера.)

Боб: Слова, слова, слова! Вы не должны оправдываться перед своим бухгалтером. Просто увольте ее. Или его.

Джана: Ты — ужасна. Ты меня унижаешь. Ты играешь не по правилам…

Боб: Ты уволена.

Джана: Ты уволена. (Говорит это медленно и четко.)

Боб: Мне понравилось, как вы это сказали.

Джана: Мне тоже.

Боб: Не нанять ли нового бухгалтера?

Джана: Конечно.

Боб: Вперед. Вставайте и попроситесь на работу. Скажите себе, как с этого момента вы собираетесь вести свою бухгалтерию.

Джана: (Встает). Я — справедливая. Я собираюсь следить за счетом, включать в него как мелкие, так и крупные поступки. У твоего старого бухгалтера не было чувства пропорции. Это чистая правда. Она собирала все мелочи против тебя. И она каждый месяц ничего не списывала, а только увеличивала дебет. Да. Я же собираюсь увеличивать твой кредит, причем каждый раз, когда ты этого заслуживаешь. Я собираюсь открыть тебе кредит, а неприятные мелочи просто не замечать. Да.

Боб: Пересядьте. Такой бухгалтер вам подходит?

Джана: Да. Она работает по правилам. Да. Спасибо.

Боб: Пожалуйста.

Позже она потренировалась быть бухгалтером и давать себе кредит за то, что ей в себе нравится.

Мы просим виноватых клиентов отследить историю своей вины. «Сейчас вы чувствуете вину, так как решили почему-то, что виноваты в проблемах вашего взрослого сына. В чем вы были виноваты, когда опрос?». «До того, как он родился?» «До женитьбы?» «В старших классах?» «В средних классах?» «Когда вы были маленьким?». Прослеживая шантаж от настоящего через недавнее прошлое к прошлому, клиент стимулирует свою память и обнаруживает в своей жизни поворотные сцены. Если же мы сразу перескочим в прошлое, клиент может их и не вспомнить. С клиентами, которые клянутся, что не помнят своего детства, такая техника тоже часто срабатывает. Медленно продвигаясь в прошлое, клиент удивляется живости своих воспоминаний и порой обнаруживает сцену, в которой он решил вычеркнуть память о прошлом.

По мере того, как в каждом периоде своей жизни клиент находит сцену вины, он распознает хронический характер всего Монблана своих чувств вины. Мы останавливаемся на каждой важной сцене и просим его быть там и описывать ее в настоящем времени. Мы можем работать с каждой из них, чтобы подтолкнуть клиента расстаться с какой-нибудь определенной виной.

Для того, чтобы этого достичь, существует много способов. Клиент может преувеличить свою вину, чтобы увидеть ее непомерные размеры. Он может сказать родителям, что в те времена его поступки были оправданы его возрастом, и этим перечеркнуть их обвинения. Он может посмеяться над ситуацией. Или просто сказать: «Какие глупости, я и не должен чувствовать вину за то, что стянул кусочек мела у этой училки».

Яну, чтобы перестать чувствовать ответственность и вину за развод его родителей, необходимо понять, что с ними происходило.

Ян: Отец развелся с матерью из-за меня.

Мэри: Будьте там и представьте сцену.

Ян описывает ссоры, бедность, то, как отец не хотел быть связан ребенком. Мы просим его быть отцом.

Мэри: Как тебя зовут, отец?

Ян-отец: Майкл.

Мэри: Хорошо. Я хочу задать вам несколько вопросов, Майкл. Вы занимаетесь сексом с женой, она беременеет. Что вы чувствуете?

Ян-Майкл: Злость. Связан по рукам и ногам.

Мэри: Интересно. А до рождения Яна что вас злило, заставляло чувствовать себя связанным?

Ян-Майкл: Я не знаю.

Мэри: Что-то должно быть. Понимаете, если бы вы были счастливым человеком, вы бы спокойно сделали выбор: растить или не растить ребенка. То или иное. Но вы уже знали, как чувствовать себя рассерженным, связанным, азатем ускользнуть. Восстановите, что случилось, когда вы были маленьким…

Ян-Майкл: Очень странно. Я никогда обо всем этом не думал. Я… мой отец. Я всегда был паршивой овцой в семье. Все это говорили.

Ян: (Возвращается на свой стул). Конечно, ты был паршивой овцой… да тебе никогда и не оставляли выбора. Семья тебя ненавидела, мать была мученицей. Из всех возможных женихов она выбрала того, кто ее сразу бросил. Да, я никогда не думал об этом. Ладно, вы оба, я не имел ничего общего ни с вашим дезертирством, ни с вашим мученичеством. И я не виноват.

Интервью с родителем — эффективный путь разрешения детского чувства ответственности за родительские проблемы. Наша цель в работе с Яном — дать ему почувствовать нутром, что он достоин любви (как и все дети), пусть даже отец его не любил.

Отлеживая в прошлом историю своей вины, Ханна находит в каждом возрасте бесконечные ощущения вины, все, причем, тривиальные, обыденные. Мэри спрашивает: «А когда вы были маленькой?», и Ханна начинает всхлипывать.

Она рассказывает, что ее заставляют молиться у смертного одра отца. Она встает, выбегает на улицу, и в то время, когда она играет, он умирает. Мы спрашиваем, не желает ли она узнать получше, чем сейчас, ту маленькую девочку. Когда она соглашается, мы создаем сцену, в которой взрослая Ханна расспрашивает Ханну-ребенка. Мы просим ее увидеть девочку, описать ее, и рассмотреть, что же творится у нее внутри. Она, конечно же, обнаруживает, что ребенок напуган и не понимает, что такое смерть. Ханна начинает плакать, ее голос при разговоре с малышкой смягчается. Мы спрашиваем, что бы она сейчас сказала или сделала, чтобы Ханна не выросла обремененной чувством вины. Она мешкает, а затем говорит маленькой Ханне, что она славная, нормальная девочка, и играть для нее естественно. На самом деле отец был бы только рад, что она играет, а не молится. В любом случае, ее игра никак не связана с его смертью.

После вопроса о вине, когда «вы были маленьким», мы спрашиваем виноватых клиентов: «В чем вы провинились, когда родились?». Почти всегда изначальную вину мы обнаруживаем в мифе о рождении.

Акушер, без сомнения являющийся сейчас специалистом по родам, рассказывает о мифе, связанном с его рождением. Он очень виноватый клиент, с крайне странным смехом: смеется не на выдохе, а на вдохе.

Джефф: Моя мать была истеричкой… Ну, вы знаете, все эти старые семейные истории о мучениях. Как она вся порвалась…

Боб: Будьте ею. Садитесь перед Джеффом. Сядьте, как вы обычно сидите, мама. Пусть на вашем лице будет обычное выражение, мама. Вот так. Теперь расскажите Джеффу, как вы «порвались».

Джефф-мама: Ты меня порвал. Слишком быстро выходил и всю меня порвал.

Боб: Будьте Джеффом.

Джефф: (Возвращается на свой стул и молчит, печально поникнув.)

Боб: Отвечайте.

Джефф: Не знаю, что сказать.

Боб: Спросите, как сокращались ее внутриутробные мышцы.

Джефф: Я… (Взрывается свободным, на выдохе смехом). Боже, неужели я в это верил! Эй, ма, это твои мышцы, черт побери, меня вытолкнули!

Терапевту, эмоционально не прочувствовавшему хоть одно из суеверий своего Ребенка, очень трудно читать предыдущий диалог без доли скептицизма. Невероятно — человек, знающий все о младенцах и внутриутробных мышцах, все еще находится под властью Детской уверенности, что он своим «неправильным» рождением порвал маму. Маленькие дети даже в просвещенных семьях не понимают тайны своего рождения. Они склонны верить тому, что им говорили: "Ты появился ". Это еще более загадочно, чем аист или капуста, и так же неверно. Тем не менее, почти все используют именно это выражение:

Джейн: Видите ли, проблема в том, что я появилась буквально через 10 месяцев после рождения брата.

Мэри: Странные слова. Представьте себе сцену. Вот ваш маленький братишка сидит в манеже. Ему как-то хватило ума появиться в подходящий момент. А теперь представьте себе эту упрямую девчонку, один день от роду, карабкающуюся по ступенькам к входной двери, в зубах маленькая сумочка с вещами, настойчиво рвущуюся в дом, хотя на нем и висит табличка «мест нет».

Джейн: Именно так я себя и чувствовала.

Мэри: Не правда ли, полная ерунда? Может быть, спрос с тех, кто неосторожно трахается?

Боб выделяет три случая «изначальной вины»: рождение как таковое, неправильное рождение и рождение в неправильное время. Некоторые уверены, что они вообще не должны были рождаться, потому что родители в принципе не хотели детей. Другие уверены, что их бы хотели, если б с ними было все в порядке. Эти люди родились с неправильным полом, неправильным цветом кожи или же с врожденным недостатком: слепотой, синдромом Дауна, церебральным параличом. Другие, вроде Джейн, «появились» в жизни родителей слишком рано или слишком поздно. Ребенок берет вину на себя.

Леа работает на тем, чтобы отбросить вину за свое рождение как таковое:

Леа: Если б я не родилась, вы были бы намного счастливее.

Мэри: Скажите: «Рождение — полностью моя вина».

Леа: Нет, я не во всем виновата. Если б я даже не появилась, мама все так же пила бы и была несчастной, а тетушка Рис все так же заботилась бы о людях и выматывалась до предела. Но, по крайней мере, им бы не пришлось заботиться обо мне.

Мэри: Вы сказали, что рождение — полностью ваша вина.

Леа: Это моя вина.

Мэри: На этом вы и застряли, да? Та маленькая девочка искренне верит, что она виновата в том, что родилась.

Леа: (Кивает).

Боб: Ну-ка, попробуйте: "Мое зачатие — полностью моя вина ".

Леа: (Смеясь). Нет.

Боб: А как теперь ваше убеждение, что рождение — полностью ваша вина?

Леа: Вообще-то, нет.

Боб: Готовы избавиться от этого груза вины?

Леа: Да.

Боб: До конца жизни?

Леа: Да. Вы знаете, я помню, когда мне было пять, я убегала на выгон и плакала там, желая умереть, потому что чувствовала, что из-за меня все несчастны.

Боб: Я вас понимаю. (Боб рисует сперматозоид и яйцеклетку и рядом надпись «Я этого не делал». Он подписывает рисунок, вырывает из блокнота и протягивает Леа. См. рис.23.) Это мой любимый рисунок. Он стоит 200$. Но вы получаете скидку. Для вас он стоит 400$ при посещении недельного семинара и 1200$ — четырехнедельного. Повесьте его в ванную или куда-нибудь в другое место и каждый раз, чувствуя вину за что-нибудь, бегите взглянуть на него.

Боб вручил этот рисунок тысячам клиентов. На каждом рисунке он писал новое решение данного клиента и подписывал его.

У псевдовиноватых клиентов, заменяющих чувством вины действия, могут быть идентичные с виноватыми клиентами поведенческие проблемы. У них могут быть проблемы с весом, с написанием диссертации, с сыном, которого выгоняют из школы, с сексом. Они работают над тем, чтобы терапевт согласился с их «я должен», а затем пассивно или активно сопротивляются всем терапевтическим усилиям. Для терапевта-Родителя такие клиенты необычайно трудны. Он может начать работать с клиентом, чтобы тот чувствовал себя менее виноватым, а обнаружив, что клиент не меняет поведения, закончить упреками в адрес клиента. А упреки дадут клиенту повод чувствовать еще большую вину.

Рис. 23

Сью учится в аспирантуре, но диссертацию не пишет: Сью: Я чувствую вину. Я действительно, действительно виновата. («Действительно» — Детское слово, призванное убедить скептически настроенных родителей.) Кажется, что я никогда не начну.

Мэри: Примите обе стороны. Первая «Я не хочу писать».

Сью: (Приводит довод, что это колоссальный труд, и осознает, что не хочет много работать.)

Мэри: Хорошо. Теперь «Я хочу писать».

Сью: Это просто. (Она встает не на позицию "Я хочу писать ", а на позицию "Я хочу стать кандидатом наук ".)

Мэри: Попробуйте «Я не буду писать».

Сью: Я не буду писать, и вы меня не заставите. Ух ты. Да. Никто не сможет заставить меня.

Она осознает всю мощь своей борьбы против благодарности родителям и в воображении, и в реальности. Родители платят за ее образование и торопят закончить диссертацию.

Разница между Сью и Мэй (двумя клиентками, не пишущими диссертацию) почти незаметна и касается лишь качества их вины. Сью гордо размахивает своей виной как знаменем и по-детски наслаждается ею. Мэй чувствует себя страшно виноватой, и ее энергия блокирована самоуничижением. Перед Сью стоит вопрос, а что она сама, независимо от родителей, собирается делать для получения кандидатской степени. Ее псевдовина не имеет значения. Мы не присоединимся к ее родителям и не будем подгонять ее в написании диссертации. Мы также не собираемся анализировать и таким способом поглаживать ее вину.

По отношению к клиентам, провозглашающим свою вину за состояние мира, но не отдающим ни времени, ни денег на его улучшение, мы солидарны с позицией профсоюзного лидера Гарри Бриджеса «Давайте деньги или заткнитесь». Для тех, кто реально участвует в улучшении мира, энтузиазм является более привлекательной мотивацией, нежели вина.

Когда виноватый клиент мешает окружающим, мы работаем только над контрактом по прекращению деструктивных действий.

Брай: Я не специально шлепаю детей. Я чувствую свою вину.

Боб: Я верю, что вы себе верите. Но я вам не верю. Примите сторону «Я специально шлепаю детей».

Брай: (Долгая пауза). Я не специально.

Боб: Вы бьете их. Вы бьете их не в припадке эпилепсии. Вы идете к ним и бьете.

Брай: Я… они меня доводят. Я хочу, чтобы они перестали так шуметь. Хочу, чтобы слушались меня. Они не ложатся, пока я не взорвусь и не отшлепаю их.

Боб: Значит, вы намеренно их бьете. Я хочу, чтобы вы поняли, что вы не обязаны бить детей. Попробуйте на следующей неделе полностью отстраниться от дисциплинирования детей. Когда вы соберетесь ударить их, выйдите из комнаты, из дома, куда угодно. ДАВАЙТЕ НЕ БИТЬ ИХ НИ ПОД КАКИМ ПРЕДЛОГОМ.

Брай: Пожалуй, я смогу сделать это.

Боб: Я тоже так думаю. Сделаете?

Брай: Да. Я в противоречивой ситуации… Раньше мне не удавалось себя контролировать. Что-то во мне говорит, что меня опять доведут.

Боб: Попробуете решить не бить детей, независимо от того, как сильно они вас достанут? Или каким доведенным вы сами решите быть?

Брай: Да.

Боб: Замечательно.

Мэри: Они так давно вовлечены вами в игру Прокурор-Жертва, что, вероятнее всего, какое-то время будут себя вести хуже и хуже. Чтобы понять, что они могут ложиться спать и без экзекуции, им потребуется время. Понимаете?

Брай: Я никогда не смотрел на это под таким углом… да-а.

Мэри: Итак, что вы будете делать, пока они переключаются?

Брай: Я не знаю. (Пауза. Похоже он ждет предложений.) А если они будут недосыпать?

Мэри: Я не думаю, что недосып вреднее побоев. Будут они высыпаться или нет, вы высыпаться сможете.

Брай: Вижу, что это будет нелегко. Но я чувствую большое облегчение от того, что мне не придется быть семейным пугалом. Хорошо. Пока я не соображу, что же я буду делать. Но шлепать я их не буду и бить не буду.

Брай был виноватым детским насильником[1], который считал себя хорошим отцом, потому что хорошо зарабатывал, не изменял жене и детям желал только хорошего. Позже, реализуя контракт в новом решении, он заново пережил ряд детских сцен и выплеснул гнев на своего отца, который также был детским насильником. Он сказал ему: «Я больше не буду таким жестоким, как ты».

Мы верим в то, что клиенты могут контролировать свое деструктивное поведение: насилие над детьми, магазинные кражи, супружеские драки, одним словом, все, что может нанести вред другим. Терапевты, которые «пытаются лечить» подобных клиентов, мирятся с их поведением, а значит, как бы говорят им, что те — жертвы собственного характера или внешних обстоятельств. Не требуя заключения контракта против деструктивного поведения, такие терапевты косвенно поощряют это поведение.

Сожаление

Сожаление — это шантаж торжественный и солидный. Он применяется людьми, наученными видеть в прошлом лишь несчастливые моменты. В будущее сожалеющий клиент заглядывает, только чтобы напомнить себе, что он всегда будет таким, каким был раньше. «Я всегда буду жалеть, что у меня не было сына», «не получила высшего образования», «женился», «не женился».

Среди всех сожалеющих клиенток Салли, бесспорно, занимает первое место. Она как-то заполняла биографическую анкету, включающую следующий пункт: «Представьте себя в конце жизненного пути. Сколько вам лет? Окиньте взглядом свою жизнь и суммируйте впечатление в одной-двух фразах». Салли написала: "Мне 86 лет, и я бы так подвела итог своей жизни: «Я жалею, что потратила столько лет в браке, пока, наконец, не решилась на развод». Перевод сего высказывания — она умрет, сожалея, и всегда будет сожалеть о своих сожалениях.

Лечение сожалеющих клиентов мы начинаем с того же, что и лечение обвинителей. Мы просим Салли поставить перед собой пустые стулья в количестве известных ей родственников. Садясь по очереди на каждый стул, она становится тем или иным родственником и говорит, начиная с "Я такой-то и такой-то, и жалею о том… " или «Я такая-то и такая-то, и я не жалею о том…». В обеих ветвях семьи клиента может оказаться полно сожалелыциков, или же только в одной из ветвей, с отцовской или материнской стороны, или деление идет по половому признаку, например, все женщины или все мужчины о чем-то глубоко сожалеют. Клиентка может даже нарисовать семейное «дерево сожалений».

Она может пройти стулья еще по одному кругу, принимая соответствующую позу, выражение лица и тон голоса при детальном описании сожалений. Она может сообщить остальным, что от них ждет жалобщик: «Я— отец, и я сожалею о том, что не мог учиться в колледже, так как рано женился и должен был кормить семью. Поэтому вы должны платить мне уважением к моим сожалениям, чувством вины, что все произошло из-за вас, а также абсолютным послушанием». Она может сказать, что она в качестве компенсации за сожаления может не делать: «Я — бабушка, и я жалею, что покинула Армению, и поэтому я оправдана за то, что не говорю по-английски. По большому счету, у меня есть оправдания, чтобы вообще не быть счастливой».

Мы используем этот подход, чтобы показать клиентке, что ее сожаления — вещь скорее выученная, нежели природная. Мы хотим, чтобы клиентка увидела это сквозь призму эмоций: отвращения или удивления. Мы можем предложить клиентке вернуться назад, представить их всех жалующимися и сказать каждому, что с этого момента она перестает сожалеть. Она может рассказать им также, что вместо этого собирается чувствовать и делать. Клиентка может понаблюдать, как они жалуются, когда она убегает из дома погулять. Она может пофантазировать на тему главного предмета ее возможных сожалений. Один из клиентов представил грязный, рваный дневник с выдранными страницами. Мы предложили ему, чтобы каждый раз, начав сожалеть, он отдавал этот дневник одному из своих предков.

Иногда мы работаем с колдовской частью сожалений: «Что произойдет, если я буду сожалеть достаточно долго и глубоко?» Шаманство Ребенка заключается в том, что Бог или Судьба изменят прошлое или же вернут его назад и дадут ему возможность что-нибудь изменить. Сожаления могут использоваться также как замена самообвинениям, или как волшебный щит от осуждения окружающими. В одном нет сомнения — сожаления надежно защищают саможалельщика от наслаждения настоящим.

Люди, наученные с детства сожалеть о своих поступках, имеют большие трудности при принятии жизненно важных решений. Они впитали такие семейные лозунги, как «Тщательно обдумывай свои действия, не то будешь сожалеть всю жизнь», «Если расстелил постель, ложись в нее», «Ты уже достаточно вырос, чтобы самому совершать ошибки». «Ошибки» вместо «поступки» — одно из наиболее часто используемых сожалеющими клиентами слов. Родительское указание — «Поступай правильно», а предостережение Ребенка — «Не делай ничего, а то будешь жалеть о своем решении». Таким образом, предписание — «Не делай».

Дейв хозяйничает на маленькой ферме и одновременно подрабатывает ассистентом в государственной больнице. Он говорит, что посещает марафон, чтобы, наконец, определиться и принять одно из следующих трех решений: продолжать работать и на ферме и в больнице; продать ферму, чтобы заплатить за учебу; бросить работу в больнице, чтобы полностью посвятить себя фермерскому труду. Вместо того, чтобы выбирать, он изводил себя мыслями: "Я боюсь, что, какое бы решение я ни принял, буду сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Мы просим его мысленно перенестись на 5, 10, 15 лет вперед и представить свою жизнь при любом из трех решений. Делая это, он постепенно осознает, что планирует сожалеть независимо от того, какой выбор сделает. Любой выбор представляется ему, находящемуся в будущем, менее привлекательным, нежели отвергнутые два. Когда он понимает это, он вновь рассказывает о своем выборе, но теперь с позиции счастливого человека, а затем принимает Взрослое решение быть счастливым при любом из трех вариантов. Мы отсылаем его к местному терапевту «научиться быть счастливым». В настоящее время он и его жена наслаждаются жизнью, сочетая фермерство с новым для них занятием — реставрацией старой мебели.

Когда человек, место, работа или возможность ушли безвозвратно в прошлое, клиент, вместо того, чтобы распрощаться с ними навсегда, может предаваться бесплодным сожалениям. В этом случае мы используем методы, описываемые в следующей главе «Прощания».