Псы, стерегущие мир

Глава первая

Шум дождя убаюкал Хруща еще засветло. Старец перед сном окинул взором через окно кисейную пелену, почти скрывшую стену леса, втянул полной грудью похолодевший воздух… Век бы стоял, но зевок едва не порвал рот, очи сладко жмурились, пришлось захлопнуть ставни и повалиться на лавку…

Глаза старика открылись в темноте. В ушах повисла мерная дробь дождевых капель, разомлевшее тело откликалось на пробуждение неохотно. Хрущ уставился в темноту, пытаясь различить очертания потолка, пятерня зарылась в седые космы, ногти сладко чесали затылок. Хрущ с удивлением заметил, что в груди тает льдинка смутного беспокойства, нарушившего сладкий сон. С чего бы?

По ушам хлестнуло звуком удара в ставни, сердце, екнув, замерло в страхе.

– Неужто за мной пришли? – раздался в темноте избы сиплый всхлип.

Старик обратился в слух, уши от натуги шевелились, горло закупорил комок величиной с кулак. В щелочку ставней проникло фырканье животного. Хрущ обмер, по телу прошлась волна ужаса. Пересохшее горло сжалось под невидимой хваткой, от отлива крови в голове загудело, звуки дождя истончились, словно уши забили войлоком.

Озлобленный стук могучего кулака в ставни пробился сквозь звон в голове. От яростного окрика Хрущ едва не преставился.

– Есть кто живой?! Отворяй!

Хрущ с усилием поднялся с лавки, в темноте столкнулся со столом. Затем с треском рухнула на пол скамейка.

Слова вперемешку со стоном ставней вконец ошарашили старика.

– Будете открывать?! Промокли, как собаки, мочи нет!

Хрущ подобрал отвисшую челюсть, метнулся к окну, дрожащими пальцами едва справился со щеколдой ставен.

В окно ворвалась ночная прохлада, порыв ветра бросил на морщинистое лицо горсть капель.

– Наконец, – раздался могучий бас. – Извини, старче, что подняли средь ночи. Пусти переночевать.

Хрущ напряженно вгляделся в ночь, подслеповатые глаза смутно различили очертания огромного мужа, будто асилок возник перед избой. В прореху на стыках дождевых туч проглянула луна, мертвенный свет облил могучего бородача в кольчуге и троих молодцев с конями. Оружных.

– Э-э… переночевать? – пробормотал старик.

Лунный свет затерялся в складках туч, облики пришлых слились с темнотой. В ночи тлели багровые угли глаз громадного коня. Кишки Хруща скрутило судорогой страха.

«Что за нечисть сподобило принести?» – вздохнул старик про себя скорбно.

– Неужели больше негде переночевать? – спросил Хрущ срывающимся голосом. – Деревня большая, на полсотни дворов, а мне и кормить вас нечем.

В сырой тьме глаза огромного бородача грозно блеснули, повеяло злобой усталого путника. Хрущ невольно подался от окна. Сквозь дробь холодных капель по крыше пробился насмешливый молодой голос:

– Воевода-батюшка, позволь я ему голову срублю, не марай ручек белых.

Хрущ тонко вскрикнул, заледеневшая кровь сковала руки-ноги, вставшее сердце заполыхало острой болью.

– Полно тебе, Буська, озоровать, – сказала темнота голосом зрелого мужа. – Научись язык держать за зубами.

– Лады, – ответил Буська с нарочитой покорностью.

Хрущ осторожно шевельнул руками, ладони сомкнулись на груди, где под дряблой кожей, мало не ломая сплетение ребер, стучало очнувшееся сердце. Старик едва не заплакал от бессилия: пришлые могут сотворить что угодно. Старшой одним голосом, похожим на раскаты грома, внушал страх.

Великан почувствовал страх старика, голос прозвучал тише, с подобием теплоты и участия:

– Не пужайся, старый, худа не причиним. Извини, что разбудили среди ночи, но устали, как собаки, нет сил ходить по дворам, стучаться в ставни. Пусти на ночь, раз такое дело, отблагодарим.

Хрущ замер в замешательстве: чужаки говорят запрещенные речи, будто пришли за тридевять земель. Старшой хочет показаться добрым, но даже мирный тон нагоняет дрожь. Попробуй таких не пусти…

Старик в нерешительности вгляделся в смутные очертания Стрыя. На двор вернулась тишина, нарушаемая звоном капель, фырканьем промокших лошадей.

Хрущ в нерешительности молчал, в черепе плескалась немая мольба о снятии нежданного морока, но ночные гости не думали исчезать. Стояли, ждали. Старший постепенно закипал, громче коня сопел.

Старик нервно сглотнул, язык вяло поскреб высохшее небо, голова раскалилась, как чугунок в печи. Мелькнула обреченная мысль, что пустить придется. Хотя ежели пришли упыри, то не войдут в дом без приглашения, обвязь шиповника на окнах и двери нечистых оттолкнет.

– Стрый, он думает на упырей, – раздался рассудительный голос, ранее осуждавший озорника Буську.

Буська немедля отреагировал:

– И с чего бы? Непонятно.

Двор осветился лунным светом, капли дождя падали кусочками расплавленного серебра. Хрущ разглядел мокрые лица пришлой четверки, и от сердца немного отлегло. Упыри на лицо красны, любая девка не задумываясь задерет подол при виде мертвого красавца, а эти уродливы, как и положено мужчинам, лишь один, с усами подковой, сойдет за красавчика, да и то в темноте.

– Заходите в дом, – сказал старик с отчаянной решимостью.

Огромный муж благодарно склонил голову, пятерней выжал промокшую бороду. Усач усмехнулся ехидно, переглянулся со зрелым мужем с окладистой бородой, но тот глянул хмуро, смолчал. Четвертый позади сжимал поводья четырех лошадей с поклажей и, понурившись, в сторону товарищей не глядел.

Хрущ метнулся в темное нутро избы, вслепую нашарил огниво, запаленная лучина разбавила мрак бледно-желтым светом. В окно влетел наказ Стрыя:

– Коней под навес отведите. Буслай, помоги Нежелану.

«Хоть бы разрешения спросил», – подумал Хрущ с обидой.

– Чего я? – сказал Буслай возмущенно.

– Не зли меня, – ответил могучан спокойно.

Усач вздохнул горько, захлюпал сапогами. Лют хмуро проследил за тем, как гридень выхватил у Нежелана повод своей лошади. Животное обиженно всхрапнуло, поневоле зачавкало в грязи копытами.

Нежелану пришлось вести трех оставшихся коней. Бедовик несколько раз оскальзывался, лошади вынужденно склоняли голову от натянутых поводьев, удерживая глупое бескопытное на ногах. Гором фыркал презрительно, но глаза тлели сочувствием.

Буслай споро привязал коня к столбу навеса, прошел мимо Нежелана, будто пустого места, – бедовик напрасно съежился в ожидании удара. Лют наградил Буслая неодобрительным взглядом. Гридень ощерился, ярость плеснула в голову кипящей волной, рот приоткрылся для бранных слов. Лют благоразумно промолчал, пропустил вперед Буслая, затопал к дому следом.

Хрущ, отодвигая засов, запоздало вспомнил о кольчугах на пришлых. Вот уж старческая слепота! Нечисть железо таскать не будет. В открытую дверь ворвалась струя холодного воздуха, луну в затягивающейся прорехе туч загородил бородатый могучан.

– Здрав будь, хозяин, – пророкотал он. – Меня Стрыем кличут.

– А меня Хрущом. Проходи, витязь, в хату, сейчас огонь разведу, обсохнешь.

Хрущ метнулся к печи. Жалобно застонали половицы.

– Присаживайся на лавку, добрый человек.

В голове Хруща мелькнула озабоченность: выдержит ли лавка вес богатыря? Скрип дерева резанул по сердцу, но лавка уцелела. Стрый отцепил громадный меч, устало привалился к стене, холодные струйки ползли под одеждой и стекались на полу в лужу.

От двери раздалось раздраженное:

– Здрав будь, хозяин. Спасибо, что недолго держал на холоде.

Стрый лениво рыкнул:

– Не уймешься – прибью!

Гридень захлопнул рот со стуком, присел на краешек лавки. Под ноги положил молот, пальцами зацепил мокрую кольчугу – броня нехотя поползла вверх. Хрущ от злобы в голосе воеводы на миг обмер и заторможенно ответил на поклон вошедшего третьего воина.

Лют с наслаждением снял кольчугу, следом на пол полетела промокшая рубаха. Витязь довольно расправил плечи, свободные от противной влажной тяжести. Хрущ уважительно оглядел сеть шрамов. Незаметно подкрался стыд. Почему держал хлопцев на дворе под дождем, по-осеннему холодным?

– Льет-то как, – начал он после неловкого кашля. – И не скажешь, что лето на дворе, эвон печь затопил не только из уважения к гостям, косточки требуют тепла.

Лют оторвался от расстегивания пряжки пояса с мечом, ответил вежливо:

– Да, хозяин, ныне распогодилось.

Хрущ воодушевился приятным тоном, продолжил беседу:

– И не говори, витязь. Куда смотрит хмарник? За что обормоту платим, коль туч разогнать не может? Эт, наверно, с соседней деревни Гвоздюк нагнал. Он с нашим косоруким давно враждует. И ведь нашел время, паразит! И так изнемогаем, а ему счастье, если у соседа корова сдохнет.

Буслай хмыкнул глумливо:

– Ага, нашли виновного!

Взгляд гридня ушел в сторону открытого окна, к навесу, где Нежелан обихаживал лошадей. Лют устало вздохнул: опять Буська за свое, в лесу совсем норовом подурнел.

– Буслай, прекрати, он случайно голову взял.

Гридень метнул на Люта раздраженный взгляд:

– И лошадей случайно завел в топь?! Надо было его там оставить! Ты ринулся спасать сдуру!

Лют постарался сдержаться, но слова вылезли из горла с приглушенным рыком.

– Всегда знал, что ты подслеповат, серебряную гривну от медной не отличишь, но на случай, если забыл старшинство, могу напомнить кулаками.

И при тусклом свете было видно, как заполыхало лицо Буслая. Гридень вскочил, рука потянулась к молоту. Лют опустил ладонь на черен меча. Хрущ прижался к печке, глаза распахнул в смятении. От ощетинившихся воинов плыли волны угрозы, стало страшно, будто в шаге от грызущихся псов. Залез бы в печь, да потрескивали внутри поленья, и в спину тянуло жаром.

От рева Стрыя пламя лучины затрепетало, как осина на ветру. Хрущ едва не пустил лужу, даже бывалые воины от крика вздрогнули.

– Еще друг дружке слово скажете – удавлю! А ты, скоморох, – обратился воевода к Буслаю, – запомни: на старшего в дружине оружие поднимать не смей!!! Оскоплю!

Буслай застыл, рот открыт обалдело, молот выпал из безвольных пальцев. Лют отвел взгляд, рука отдернулась от черена, будто от раскаленных клещей. Воевода продолжил спокойным тоном:

– Лют, приладь меч на лавку и помоги Нежелану тюки таскать. А ты, обормот, сиди тихо.

Буслай насупился и с деланным интересом уставился в потолок. Лют отцепил от пояса меч и передал воеводе. Стрый облапил пятерней ножны и положил рядом со своей оглоблей. Витязь движениями плеч разогнал кровь и вышел полуголым под ливень. Хрущ отлепился от печки.

– Извини, хозяин, – буркнул Стрый. – Сам умаялся, сил нет.

Хрущ вышел из ступора, махнул рукой:

– Да ладно…

Лют быстрым шагом пересекал двор, холодные струи с издевкой хлестали по плечам, глаза сощурились в щелочки – сберегали зеницы от колких ударов.

Нежелан обернулся на звук шагов и сдавленное чертыханье, рука со скребком остановилась, но, когда Лют шагнул под навес, продолжила скрести шкуру коня. Животное одобрительно фыркнуло, хвост лениво описал полукруг, сородичи глядели завистливо.

Витязь повел плечами, ладонь смахнула с лица воду, оземь шлепнулся прозрачный пласт. Нежелан успел расседлать коней, поклажу сгрудил в сторонке от копыт. Лют потянулся к мешку, пальцы соскользнули с промокшей кожи горловины.

– Принесла нелегкая! – ругнулся витязь негромко.

Бедовик перестал скрести коня Буслая, руки повисли по бокам. Лют услышал сдавленный голос:

– Я тут подумал: останусь в деревне, обременять не буду.

Лют оставил мешок, в спину Нежелана уткнулся усталый взгляд. Бедовик услышал вздох, некоторое время царил шум дождя, перемежаемый лошадиным фырканьем, затем раздался безразличный голос:

– Раз решил…

Лют достал из мешка скребок и принялся за своего коня. Работали в молчании: Нежелан вычистил коня Буслая, вытер насухо, усталую спину животного прикрыла теплая попона. Бедовик с опаской приблизился к Горому, но угольный великан подпустил человека. Ухо нетерпеливо стригло воздух, после касания скребка конь фыркнул довольно.

– Как ни крути, от меня одни беды, – продолжил Нежелан робко. – Лошадей утопил, дождь вызвал.

Лют вяло кивнул, особой любви к самобичеванию у витязя не было. Пусть бедовик выговорится напоследок, а утром останется в деревне, у кого-нибудь приживется.

Лют едва управился со своей конячкой, а бедовик уже вычистил Горома и привесил лошадям торбы с овсом. Кони довольно хрупали отборным зерном. Нежелан подхватил мешки, по щиколотку погрузился в землю, с места тронулся будто пьяный. Лют отобрал воеводин мешок, руку рвануло к земле, пришлось напрячь мышцы до треска. Нежелан кивком поблагодарил, двинулись к дому.

До порога пробежались, подошвы предательски скользили, бедовик едва не подвернул ногу. Лют помог ему устоять на ногах. В избу ворвались, как алчущие крови ясаги, дверь еле удержалась на петлях. Хрущ метнул укоризненный взгляд, Нежелан смутился и дверь прикрыл осторожно, будто сделанную изо льда.

Лют оглядел посветлевшую от дополнительных лучин избу, взглядом скользнул по темным стенам, спешно встретился с глазами воеводы. Витязь кивнул на немой вопрос, хлопнул по спине Нежелана. Бедовик от дружеского тычка подался к печке.

– Раздевайся, сохни.

Нежелан неуклюже сбросил одежду, скукожился у печи. Лют бросил бедолаге рушник, вспомнил о поклаже: четыре мешка пристроились в углу напротив печи.

Стрый проследил взглядом за витязем и вернулся к беседе с хозяином:

– Так вот почему живешь один. Печально. А куда князь смотрит, неужто собрать войско не может?

Хрущ вздохнул горестно, сухонькие локти уткнулись в столешницу, ладони поддержали голову.

– Нет больше князя, аспиды сильнее оказались. Стольный град пожгли, людей от мала до велика вырезали.

Лют с любопытством глянул на воеводу. Стрый взглядом указал не мешать. Витязь сел на лавку, в сторонке от Буслая, прислушался к разговору.

– А соседние княжества что? – спросил Стрый.

Хрущ усмехнулся едко, высохшая ладонь взбила воздух.

– Оно им надо? Покуда на них не нападут – не почешутся. Да и трудно биться с псоглавами, они вояки лютые.

Встрепенулся даже задремавший Буслай. Хрущ смутился под удивленными взглядами. Стрый хмыкнул:

– Что за народ?

– Бают, что из дивиев. Телом люди обычные, токмо на плечах башка песья. Необычайно свирепы, безжалостны.

Стрый переглянулся с гриднями, кусты бровей двинулись навстречу друг другу.

– А где обитают?

– Да в чистом поле, – сказал Хрущ шепотом. Глаза старика метнулись по углам, будто в поиске слухача-кромешника. – Города жгут дотла, лишь деревни оставляют, чтобы насытить данным мясом утробы. Не побрезгуют и человечиной, если кто поднимется супротив.

Буслай коротко хохотнул.

– Да, опасные собачки. Слышь, дед, а ты не знаешь: у них сучки есть? Может, злые от простоя?

Хрущ втянул голову в плечи, в широко распахнутых глазах отражался хохочущий гридень.

– Тише! – зашипел старик испуганно. – Они не терпят подобных насмешек. Уж скольких острословов живьем съели, зубоскалить нас отучили.

Буслай прикрыл рот ладонью, посерьезнел, но плечи изредка подергивались от сдавленного смеха. Воевода глянул хмуро, кулак бухнул о стол, дерево с хрустом прогнулось, на столешнице осталась вмятина, из которой можно было напоить лошадь.

– Хозяин, не знаешь, где стоят ныне? – спросил Стрый напряженно.

Хрущ со скрипом почесал затылок, худые плечи передернулись.

– Слыхал, что сейчас стоят в дневном переходе от нас. Вроде готовят новый поход на соседние земли. Должны наведаться к нам за едой, ждем.

Лицо воеводы помрачнело.

– Опять задержка, – обратился он к Люту. – Придется вас проводить до безопасных мест, уж потом вертаться.

Лют кивнул. Буслай подавил смешок – он-де не нуждается в няньках, в одиночку проломит головы псоглавам. Хрущ спросил с любопытством:

– А вы откель? Как живете, есть ли подобные напасти? И вообще, чего по свету шатаетесь?

Стрый открыл рот, но Буслай опередил:

– Живем не тужим, с богами дружим. Княжество поспокойнее вашего, а шатаемся по свету в поисках славы ратной.

– Хорошо хоть не бранной, – проворчал Стрый. – Ты, хозяин, не серчай, да дело у нас важное, болтать не можем.

И рады бы, да сами не знаем, за чем идем, мелькнуло в голове Люта.

Витязь посмотрел на отогревшегося Нежелана, встретился взглядом с воеводой, указал на бедовика. Стрый посмотрел на того хмуро, обратился к хозяину:

– А что, хозяин, небось, нужны рабочие руки?

Хрущ вздохнул:

– А то. Скольких мужиков порубили, хозяйство держится на бабах.

Буслай бросил взгляд на молчащего Нежелана, смекнул, что к чему, довольно улыбнулся.

– А коли мужиков не хватает, можете взять вон того, – вставил гридень, указывая на Нежелана. – Неказист, верно, но вам перебирать грех.

Воины и бедовик с изумлением уставились на вскочившего Хруща. Старик с невнятным бормотанием замахал руками так, что загасил лучину, но и в тусклом свете двух оставшихся виднелось лицо, искаженное ужасом.

– И думать не могите, гости дорогие! – запричитал Хрущ. – За гостеприимство отдариваете черной неблагодарностью?

Гридни удивленно переглянулись, скривились, увидев друг друга. Стрый отметил мельком, что хватило ума воздержаться от ссоры, и рыкнул на мечущегося Хруща:

– Сядь за стол, поведай спокойно: что за страх?

Нежелан прижался к теплому боку печки, наблюдая, как садился успокоившийся Хрущ. В груди бедовика повеяло холодком, мысль остаться в деревне додала страху.

– Нельзя пришлых оставлять, – пояснил старик. – Псоглавы строго наказали залетных выдавать.

Гридни хмыкнули возмущенно. Стрый с трудом сдержал клокочущую ярость, сказал как можно спокойнее:

– Побойся богов, старый. Неужто заветы гостеприимства нарушишь?

Хрущ вжал голову в плечи, с преувеличенным интересом уставился в пол, ответил дрожащим голосом, но непреклонно:

– Нет. В соседней Черновке приютили одного из соседних земель, не выдали. А как псоглавы прознали, то остался от деревни пепел. Лучше идти вам стороной, а коли попадетесь извергам в плен, то не говорите, что здесь были, а то нас живьем сожрут.

Глаза воеводы превратились в щелочки, сквозь узкие прорези сыпанули искры, избу заполнило шумное дыхание.

– Вот как? – проронил воевода злобно.

– Не гневайся, – сказал Хрущ смиренно. – Я не выдам, так остальные. Вы-то не проследите.

Стрый смерил взглядом несчастного старика, посмотрел на гридней. Лют пожал плечами, Нежелана царапнули слова языкастого Буслая:

– Пусть в лес идет, на обратном пути заберем, может быть.

Лют зыркнул на соратника зло, но промолчал. Стрый поглядел на бедовика. Нежелан побледнел, вжался в печь. У воеводы вспухли желваки, борода дернулась нервно.

– Придется с собой взять. В соседней земле останешься.

Нежелан благодарно кивнул. Буслай хрюкнул недовольно:

– Да на кой ляд?

– Помолчи, – отрезал воевода. – Лучше ложись спать, завтра предстоит трудный день. Доберемся до псоглавов, уверюсь, что вы, косорукие, благополучно миновали дивиев, сразу поверну назад. И так задержался, князь ждет.

Буслай дернул плечом, излишне напоминать, что воевода мог спокойно оставить их еще у Вышатича, двое витязей миновали бы препятствия. Наверное…

– От него одни беды, – возразил Буслай ворчливо. – Только расслабишься, как накличет новую.

Лют отмахнулся:

– Перестань, это не так.

Со двора раздался протяжный вой, полный тоски и уныния, вслед за воплем – испуганное ржание. Буслай ехидно поглядел на Люта, подошел к окну, руками потянулся к закрытым ставням.

– Погоди, – предостерег воевода хмуро. – Не торопись высовывать голову, могут отсечь.

Буслай буркнул неразборчивое, но от ставней отстал. Стрый повернулся к Хрущу:

– Часто бывает?

Хозяин избы пожал плечами:

– Бывает, но в стужу. Летом ни разу не было, хотя ноне такой холод, что впору взвыть.

Буслай наградил Нежелана ехидным взглядом. Бедовик поспешно уронил взор, ковырнул доски пола. Лют спросил с нетерпением:

– Вижу, хозяин, знакомо диво. Кто воет?

Хрущ ответил осторожно:

– Вроде жердяй, по голосу. А там, кто знает?

В уши ворвался шорох и скрип, будто по крыше прыгало стадо свиней. Унылые вздохи пробирали дрожью до костей, от тоски в голосе невидимого жердяя было муторно.

– Руки в трубу сунул, паскуда! – прошипел Хрущ. – Бывало, сломает кладку, дым внутри остается, люди угорают насмерть.

Буслай деланно повел плечами, молодецки крякнул, в руке неведомо как оказался молот.

– Пойду разберусь.

– Подожди. Я с тобой, – сказал Лют.

Витязь кинулся к ножнам. Буслай улыбнулся, сказал соратнику в спину снисходительно:

– Не стоит, сам управлюсь, пора молот в деле проверить.

Тон был оскорбительным, и Лют вспыхнул, как лоскут бересты в горне, но железная хватка воеводы на плече пригасила пыл. Стрый глянул на заносчивого гридня с насмешкой, могучую поросль бороды разрезала насмешка.

– Ну, давай.

Буслай заколебался. Нежелан усмехнулся виду мешкающего воина, тот заметил, челюсть выехала вперед, бедовика огрел злобный взгляд.

– Сейчас потешусь, – буркнул Буслай.

Хрущ поглядел на спину полуголого воина с молотом в руке. Тот решительно подошел к двери, рывком отворил. Луна заросла тучами, снаружи не видно ни зги. Гридень смело шагнул в темный створ.

Обнаженная спина на миг скрылась во тьме, оставшиеся в избе вздрогнули от звука удара, в проем влетел большой комок. Грянуло, под ноги Люту упал молот, комок безудержно ругнулся голосом Буслая. Гридень согнулся пополам, держась за живот.

– Вот паскуда! – простонал воин.

По Буслаю обидно хлестнул смех воеводы, Лют сдержанно усмехнулся, к Стрыю присоединились бедовик с Хрущом.

В открытую дверь с холодным воздухом ворвался протяжный стон, в проеме что-то мелькнуло. Причитания удалились и послышались со стороны окна. Створки разлетелись с треском, ворвался новый стон, полный бездонной тоски.

Хрущ юркнул за широченную спину воеводы. Лют напряг зрение, вглядываясь в очертания столба, возникшего в раме.

– Да это ж нога! – присвистнул гридень.

В окне появился второй столб, изломанный коленным суставом. Ночь разрезал печальный стон, испуганное ржание лошадей, недовольное фырканье Горома. Жердяй отошел от окна.

Лют неспешно потащил меч из ножен, полоса стали с тихим шорохом освободилась от кожаных объятий, острие устремилось в окно. Стрый пригнул оружную руку. Лют посмотрел недоуменно, но воевода сделал успокаивающий жест.

Жердяй встал на четвереньки, его узкая голова просунулась в окно. На маленьком лице необычайно выразительно смотрелись огромные глаза, будто полыньи на молодом льду. Лют бросил взгляд на лучиночную шею, меч в руке кровожадно дернулся.

Худой великан уставился печальным взглядом на Стрыя, треугольный рот открылся в плаче. Присутствующих невольно пробрала дрожь. Хрущ и вовсе трепетал, как заячье сердчишко.

– Что стоите, врежьте ему! – простонал Буслай. – Помстите за меня, други.

Стрый насмешливо глядел на скрюченного гридня, ладонь размером с хлебную лопату довольно приглаживала бороду.

– Да за что мстить? Он об тебя споткнулся, козе понятно.

Буслай простонал от бессилия. Жердяй глянул на гридня озадаченно, ответил скорбным воплем.

– Воевода, что с ним делать? – спросил Лют. – Вижу, убивать не хочешь, но и оставлять так нельзя.

– Тут дело нехитрое, – буркнул воевода.

Кулак, больше похожий на обтесанный рекой валун, мелькнул молниеносно. Лют содрогнулся от костяного стука, в груди ворохнулось сочувствие. Великан, в два раза выше Стрыя, но в обхвате с ладонь, отлетел от окна. Земля под узкой спиной разлетелась грязными комьями, в шум дождя вплелся недоуменный стон.

Нежелан из-за спины витязя наблюдал, как поднимается нелепое тело, похожее на связку палок в холщовой рубахе, на ногах стоит нетвердо, шатается в стороны.

Жердяй огласил округу обиженным воплем, бросил в окно скорбный взгляд и вразвалочку, с нечленораздельными причитаниями удалился – продолжил свое бессмысленное существование.

– Кабы соседей не разбудил, – сказал бедовик тихо.

Хрущ небрежно отмахнулся:

– Да и разбудит – никто носа на улицу не высунет. А у тебя, воевода, удар молодецкий.

Стрый хохотнул, довольно дунул на костяшки пальцев.

– Спасибо на добром слове, хозяин. Ладно, пора укладываться спать, вон Буська уже растянулся.

Гридень ответил злобным взглядом, ладони нехотя отлепились от живота. Стрый с насмешкой посмотрел, как воин неуклюже встал. Лют протянул молот, Буслай проворчал благодарность, но взгляд старательно уводил в сторону. Лют придержал соратника за плечо:

– Сильно досталось?

– Жить буду, – ответил Буслай с настороженной интонацией.

– Добро, – сказал Лют.

Витязи несколько мгновений глядели друг другу в глаза, затем избу огласил хлопок двух мозолистых ладоней. Стрый поглядел на рукопожатие гридней, по-старчески прокряхтел:

– Ладно, голубки, укладывайтесь спать. Завтра день тяжелый.

Глава вторая

До стана псоглавов добрались к вечеру. Солнце налилось стыдливой краской, когда воевода скомандовал спешиться.

– Что такое? – удивился Буслай. – До привала рано.

– Говори тише, – шикнул Стрый. – Ты, конечно, подслеповат малость, не заметил лагерь, а я разглядел.

Буслай плюнул под ноги, занялся конем. Лют передал поводья Нежелану, продрался сквозь высокую – по пояс, – влажную от вчерашнего дождя траву к воеводе. Стрый оглянулся на хруст сочных стеблей, уставился на витязя вопросительно.

– У реки встали, ровно супротив брода.

Брови Стрыя поползли кверху.

– Зоркий у тебя глаз, как погляжу.

Лют отмахнулся:

– Да где им еще вставать? Отсюда не видно, но, думаю, есть мосток хворостяной, как везде строят, через него надо перебраться.

Буслай вклинился в разговор:

– Ужель других мест нет?

– Ну, мы переплывем в любом месте… без поклажи, коней, оружия.

Стрый глянул на багровый диск солнца, оттопырил широко ноздри, втягивая ароматы прогретой травы, ладонью в задумчивости пригладил бороду.

– Перебираться будете ночью. Учуют псоглавы или нет, а сейчас точно узрят. Да и знаю, как внимание их отвлечь.

– Как? – в голос спросили гридни.

Воевода глянул на молчащего Нежелана, под взглядом трех пар глаз тот потупился.

– Меня на съедение отдадите, а сами проскользнете? – спросил бедовик тихо.

Стрый надулся от смеха, как бычий пузырь с горячим воздухом, лицо побагровело так, что гридни отошли с опаской: вдруг плеснет кровью.

– Ну, нас-с-с-смешил! – выдохнул воевода, утирая глаза. – Жаль, ворог близко, а то бы посмеялся вдоволь. Я ведь не Буслай, – продолжил он строгим тоном, – чтобы тебя отдать на растерзанье.

Буслай всхрапнул возмущенно, но воевода от возражений отмахнулся:

– Придется тебе вновь с головушкой пообщаться. Один раз дождь вызвал, вызовешь и второй.

Нежелан представил, как придется брать в руки высохшую голову, а та будет корчить рожи, таращить глаза, – по телу прошла дрожь.

Бедовик молча кивнул: надо – вызовет. Хотя позавчера взял голову случайно, когда та на привале выкатилась из мешка воеводы.

Стрый оглядел гридней. Лют заметил мелькнувшее в глазах воеводы теплое чувство, но воевода упрятал его в кустистых бровях, сказал нарочито ехидно:

– Ладно, ребята, пора делить хозяйство Ягйнишны. Чую, вам в пути сильно пригодится.

Нежелан стреножил коней, спины животных освободились от ноши, бедовик аккуратно сложил седла в сторонке. Витязи вытоптали маленькую полянку, трава ломалась с хрустом, брызгала на сапоги тягучими каплями сока.

Стрый постелил потник, умастил грузное тело. Гором оторвался от хрупанья травой, в багровых глазах светилась укоризна. Воевода отмахнулся:

– Ничего с тряпкой не случится, не переживай.

Буслай ехидно гугукнул, отвернулся от строгого взгляда. Лют задумался, складки сжали лоб. «Откуда у воеводы такой конь? Понимает, ровно человек, но сказать не может, даже присуще чувство собственничества, вон как зыркнул, когда Стрый сел на потник, будто дядька Кресень – известный в княжестве жмот».

– Стрый… – начал Лют.

Воевода повел дланью. Лют невольно прикипел глазами к бревну, что растет из могучего плеча, в груди ворохнулась зависть.

– Потом, – сказал воевода. – Вот вернетесь, тогда и разговору время.

Лют молча постелил потник, его коню было все равно: спокойно пережевывал сочные стебли, метелкой хвоста изредка хлопая себя по крупу. Буслай увидел пример соратников и устроился на земле, потом выжидательно уставился на воеводу.

Нежелан костяным гребнем прочесывал хвосты и гривы лошадям, изредка бросая взгляд на говорящих воинов, но чаще глаза останавливались на закатном небе, розовой пене облаков, темных точках птах.

Бедовик оторвался от прекрасной картины, невольно прошелся взором по мешку воеводы, где среди прочего хранилась высушенная голова, плечи передернулись, будто в лихом танце, во рту стало горько. Конь переступил ногами, недовольным фырканьем попросил продолжения ласки. Нежелан спохватился – гребень зарылся в конскую гриву.

Стрый вывалил добро из мешка. Гридни вгляделись в ворох, сузив подозрительно глаза: всяк воин знает, что от колдовских штучек надо держаться подальше. Воевода взял двумя пальцами высушенную голову, брезгливо вгляделся в оскал. Голова ожила, глаза вращались яростно, гридни невольно вздрогнули от клацанья зубов.

Буслай сглотнул комок, понизил голос:

– На что нам такое диво? Воин должон справляться честной сталью!

Лют кивнул. Стрый оглядел витязей, сквозь черную пущу бороды блеснули зубы.

– Дивлюсь твоей короткой памяти, Буська. Забыл, как от хлопотуна отлетал гордым гусем, про вчерашнее?

Буслай потемнел лицом, отвел взгляд.

– В пути наверняка повстречаетесь с тем, кого не одолеете железом, – тогда старухины штучки помогут. Да и голову не оставлю, можете не бояться, она при защите княжества пригодится.

Кровь Люта вскипела, в голову бросилась ярая волна, в черепе забурлило, будто в кипящем котле. Буслай тоже тяжело задышал, спросил сдавленно:

– Воевода, может, нам с тобой в княжество вернуться, пара мечей не помешает?

Стрый отмахнулся:

– Умолкни, князь великую честь тебе, балбесу, оказывает, добыть то, что спасет княжество.

– Найти то, незнамо чего, – проворчал Лют. – Почему ты не идешь в горы, если это так важно?

Стрый усмехнулся невесело:

– Пошел бы, если б не степняки, что не сегоднязавтра возьмут город. А искать колдовскую муть можно годами, князю без меня нельзя.

Гридни выслушали слова, сказанные уверенным тоном, назидательным, с ноткой превосходства взрослого перед ребенком. Буслай сжал губы, лицо окрасилось в тон закатного неба, складки кожи на лбу сложились в оскорбительные резы. Лют пригасил пыл ретивого сердца, буркнул чуть обиженно:

– А мы не нужны? Разве наши мечи не большое подспорье, воевода?

Стрый потемнел лицом, волосяной покров лица ощетинился сердито, могучану препираться надоело.

– Не объяснить вам, балбесам, – сказал он с презрительной ленцой. – Тогда вспомните о воинской чести и повинуйтесь княжьей воле. Небось, Яромир знает, что делать.

Упоминание о князе пыл гридней охладило. Буслай даже зашипел сквозь зубы, будто пожар в груди залили ледяной водой. Лют скосил глаза, под усмешкой воеводы пересчитал сломанные травинки, глянул на работающего бедовика.

Стрый посерьезнел.

– Лучше запоминайте, какая штука что делает, не то обуетесь в плесницы и костей не останется.

Воевода до хрипоты объяснял витязям, чем особенны предметы, взятые у Ягйнишны. Часто ярился, замечая недоуменные перегляды гридней, те посменно втягивали головы, плечами зажимали уши.

Нежелан закончил уход за животными и развалился на траве. На дележ взирал с любопытством, забывал прожевывать горбушку хлеба с покровом крупной соли, глядя на неказистые предметы, со слов Стрыя, обладающие непостижимой мощью.

У гридней постепенно скопился в животе холодок, на волшебные предметы они глядели с отвращением. Лют кинул взгляд на отдыхающего бедовика, у Нежелана сердце упало – придется таскать опасный груз, витязи к нему не притронутся.

Стрый закончил объяснять, когда небо обуглилось, облака превратились в головешки, травинки утратили очертания, слились в темную массу, лишь у небозема тлел кусочек багрового угля не больше семечка. Воевода сглотнул ком, взглядом ощупал одеревеневшие лица витязей: гридни уткнулись в пространство пустым взором, лбы в глубоких бороздах, будто вспаханная пьяным пашня. Губы Люта шевелились, повторяя услышанное. У Стрыя чуть отлегло, но остолбеневший вид Буслая настроение испортил.

– Хоть что-то запомнили? – спросил воевода сипло.

Он откашлялся. Нежелан захрустел травой, мигом поднес воеводе флягу с водой. Буслай от вида пьющего жадно сглотнул ком. Лют заметил, что от молчания брови воеводы медленно ползут к переносице, сказал поспешно:

– Почти все понятно. Разберемся.

Фляга отлипла от губ воеводы с громким чваком. Буслай насупился под хмурым взглядом.

– А чё я? – пробормотал он неуверенно.

– Слушай старшего, – сказал Стрый назидательно. – Пока я вел отряд, можно было иной раз поспорить, но теперь вместо меня Лют. Помни об этом.

Буслай молча кивнул, потянулся с хрустом, вслед за Лютом с воеводой поднялся. Стрый сощурился, сквозь частокол ресниц еле-еле разглядел желтые оспинки псоглавьих сторожевых костров.

– Нежелан, – позвал он негромко. – Бери головушку, как говорится, одна голова хорошо, а две – лучше.

Луна заросла паутиной свинцовых туч, на мир опустилась непроглядная темень, от неба до земли повисли струи дождя. Холодные капли заползали за ворот.

Буслай шепотом ругал колдовские штучки, что даже нормальный дождь вызвать не могут – струи холодные, будто боги черпают и выплескивают ковшами подземную реку.

Сквозь шум ливня донесся сердитый шип Стрыя:

– Заткнись, пока псоглавы не услышали!

Буслай хотел возразить, что в таком шуме мыслей не слышно, но прикусил язык.

Кони ступали неохотно, пешие воины часто тянули поводья, животные с недовольным фырканьем продолжали движение, лишь Гором шел невозмутимо, даже багровый блеск глаз пригасил.

Нежелан ссутулился, тело помимо воли пригибалось к земле, хотелось миновать вражий лагерь ползком. От малейшего позвякивания сбруи или воинской справы сердце в пятки падало. В деснице крепко зажал поводья, двумя пальцами левой держал за волосы голову.

Голова сердито шипела, клацала зубами, отчего конь испуганно дергался, погружая копыта в размокшую землю, упирался, чуть не вырывая Нежелану руку из плеча.

Лют двигался во главе отряда. Сквозь пелену дождя видно было на шаг вперед, поэтому воин шел по подсказке воеводы – вот уж Волосов отпрыск, вода не помеха! Со шлема стекали потоки, заливали шею, две холодные змейки сползли на живот, мышцы свело краткой судорогой. Ладонь покоилась на черене меча, ремешок оплетал кожаной змейкой запястье, связывая кисть и оружие.

Стрый остановился, дробь капель прорезало шипение:

– Стой, вон река, дальше вы сами.

Нежелан ощутил тоску и страх – могучан, с которым и боги не страшны, дальше не пойдет.

– Да где река? – спросил Буслай громковато.

– Тихо!

В полной темноте фигура воеводы казалась размытой глыбой угля, а зашипел, ровно змей, даже Лют поежился. Пусть воевода теперь не отбрыкивается от батюшки.

Стрый продолжил:

– Шатры псоглавов в десяти шагах. Молчи, дурень.

Буслай уронил голову на грудь, в молчании гридня сквозило раскаяние.

Лют вгляделся в дождь и скорее ощутил реку, чем увидел. В ноздри заполз запах погашенного костра, мокрой псины, рука поневоле стиснула черен меча.

– Лют, иди прямо, брод не успело размыть, – продолжил Стрый. Шипение удивительным образом резало шум дождя – каждое слово слышно. – Коней по хворостяному мосту не веди, пусть рядом идут, не утопнут.

Витязь кивнул. Буслай ковырнул раскисшую землю носком сапога, в груди защемило, в горле застряли слова прощания. Хоть и цапался с воеводой, как неразумный отрок, но расставаться не хотелось.

– Пошли, что ли? – буркнул Буслай, сплюнув с досады. Плевок не долетел до земли – капли дождя, крупные, как голубиные яйца, в полете растворили.

Воевода неожиданно улыбнулся, тепло невидимой в темноте улыбки на миг согрело гридня, будто затылок пригладила теплая ладонь. Стрый загадочно хмыкнул, двумя пальцами выжал брови, взгляд уткнулся в смутные очертания бедовика.

– Нежелан, давай голову, тебе без надобности.

Буслай не сдержался, от двусмысленности слов хмыкнул. Бедовик со вздохом облегчения направился к воеводе, голову выставил перед собой. Злобное шипение обрубка заглушили гомон дождя, кони от зубовного скрежета нервно попятились.

– Не урони, – упредил Стрый.

«Еще чего, – обиделся Нежелан, – за косорукого принимает…»

Размокшая прядь жидких волос выскользнула из пальцев, сердце бедовика грянуло в ребра. С хрустом в коленях присел, руки испуганно зашарили в склизкой траве.

Стрый в предчувствии худого стиснул кулаки, до рези вгляделся в мокрую тьму.

– Нашел! – донесся счастливый шепот Нежелана.

Хрусть!..

– А-а-а!

Глава третья

Гридни вздрогнули, лошади с испуганным ржанием рванулись прочь. Буслай едва устоял на ногах, от злости дернул повод так, будто хотел оторвать животине голову. Люта швырнуло на спину, конь потащил его по земле, кольца кольчуги засорились грязью и сочными обломками травы. С черным подсердечным ругательством витязь поднялся на ноги, рывок поводьев бросил коня на колени, к крику бедовика добавился лошадиный.

Нежелан плясал на месте, выкидывая диковинные коленца. Рука, увенчанная крупным набалдашником, выписывала в воздухе колдовские пассы.

Бедовик вытянул прокушенную руку, и кулак невредимой сочно впечатался в сморщенное лицо. Нежелан вновь взвыл – зубы слетевшей в темноту головы содрали кожу, как рубанок стружку.

– К реке бегите! – громыхнул Стрый.

К звукам дождя добавилось сердитое рычание, звуки отодвигаемых пологов, бряцание металла. Воевода страшно выругался, меч с шипением покинул ножны. Гором расставил ноги в вязкой грязи, принял на спину грузного воина, глаза заполыхали ярче солнца.

Лют с Буслаем рванулись к реке, вспененной ударами дождя. Кони покорно двинулись за хозяевами – лошадиные уши нервно дергались, откликаясь на звериное рычание. Перед Лютом возникла крупная фигура, в ноздри шибануло псиной. Пятки уперлись в раскисшую землю, оставили неровные колеи. Витязь врезался в грудь псоглава. Раздалось удивленное тявканье, из открытой парующей пасти пахнуло смрадом.

Псоглав проворно отскочил. Лют воинским чутьем ощутил замах. Рука молниеносно вырвала меч, полоса стали располосовала струи дождя и со скрипом вскрыла брюхо псоглава, как лежалую рыбу.

По ушам хлестнул предсмертный визг. Тело в корчах свалилось под ноги. Лагерь псоглавов ответил яростным воем. В темноте зажглись огоньки факелов. Пламя сердито шипело от оплеух дождя, но промасленные тряпки не гасли.

Лют переступил шевелящегося псоглава, спросил Буслая сбившимся голосом:

– Где Нежелан?

– Чтоб он сдох! – рявкнул гридень в ответ.

Молот в руке воина взмыл и с треском опустился на уродливую голову, вынырнувшую из ливня. В лицо Буслая плеснуло теплым, струи дождя размыли кровь. Мутный ручеек проскользил по губам, и гридень поспешно сплюнул солоноватую гадость.

– Чтоб он сдох! – повторил Буслай с ненавистью.

Нежелан, стоя на коленях, баюкал прокушенные пальцы. Сквозь ткань штанов кожи коснулась липкая сырость, тело скрутила жестокая судорога. Рядом земля хлюпала под тяжелыми ножищами, над головой кровожадно заурчало. Сердце сжалось, как снежок в руке – до размера лесного яблочка, голова вросла в плечи, будто это спасет.

Темноту робко рассеяло бледное пламя факелов. Бедовик поднял глаза на держальщиков, в горле умер крик ужаса. Могучие тела венчали собачьи головы, уродливые. Смесь человеческого и животного получалась отвратная.

Двое псоглавов кровожадно защелкали зубастыми пастями, топоры нависли над жалким человечишкой. Нежелан с испуганным всхлипом зажмурился. Послышался грузный топот, глухое рычание, жуткий треск, предсмертное шипение огня. На ноги плеснуло горячим. Бедовик заорал от ужаса.

– Вставай, хватит орать! – раздался суровый голос Стрыя.

Нежелан мигом вскочил и кинулся к стремени. Гором брезгливо отодвинулся и осуждающе фыркнул. Воевода перевел взгляд с безголовых псоглавов на бедовика и сказал хмуро:

– Лошадь бери и дуй к олухам.

Нежелан спросил с плачем:

– Какую лошадь?

Стрый хмуро ткнул пальцем за спину, где нервно переступала ногами испуганная лошадь, привязанная к седлу Горома. Походные мешки пухло вздымались по бокам, храня бесценный груз. Воевода ничего не упустил.

Бедовик всхлипнул и метнулся прочь.

– Куда?! – заревел Стрый.

Нежелан на карачках шарил в темноте, превозмогая дробящую боль в пальцах и утирая слезы страха и стыда грязной рукой.

– Сейчас, сейчас, – полубезумно шептал человек с грязным лицом, насквозь мокрый от дождя и чужой крови.

Послышалось знакомое шипение, бедовик рванулся в ту сторону, жилы протестующе застонали. Во тьме смутно угадывались знакомые очертания мертвой головы. Нежелан с радостным воплем протянул руку к жидким волосам.

Сверху грозно просвистело, пальцы обдало холодом, шипение головы смолкло, в стороны полетели половинки черепа. Псоглав взвыл досадливо, грязное лезвие топора вышло из земли и устремилось на бедовика.

Нож Стрыя отделился от руки, разбивая капли на прозрачные зерна, и с глухим стуком врос в волосатую шею псоглава. С отвратительным клокотанием псоглав бросил топор и вскинул руки к пробитому горлу. Нежелан едва успел откатиться от падающей туши.

– Хватай лошадь и скачи к Люту, – сказал воевода с высоты седла, в голосе могучана звучала досада.

Нежелан вскочил, земля предательски заскользила под сапогами, облепленные грязью пальцы не сразу ухватили повод. Стрый рывком за ворот водрузил бедовика в седло, могучая ладонь хлопнула по крупу, и животное бросилось к реке.

Гридни дошли до берега. Лют приготовился тащить напуганного пенной рекой коня, но пришлось отбиваться от группы псоглавов. Подход к броду человекозвери сторожили тщательно.

Буслай прыгнул в седло, молот обрушился на песьи головы. Дивьи не успели вскрикнуть – тяжелая болванка разбила черепа, как тыквенные баклажки с водой. Наконец гридень столкнулся с подходящим противником, с кем спор можно решить честным оружием, без всяких колдовских штучек.

Кровь Буслая кипела, пенилась, как вода в реке, тело наполнила удивительная легкость. Могучие силы влились в десницу, каждый удар приносил смерть. Буслай закричал ликующе.

Испуганная лошадь Люта дернулась. Витязь расставил шире ноги на скользкой земле. Меч развернулся, принимая град ударов; кисть встряхнуло болезненно. Пальцы выпустили повод, конь рванулся прочь от оскаленных пастей. Задние ноги взбрыкнули – незадачливый псоглав с воем улетел во тьму.

Струи дождя быстро поредели, луна прожгла хмурый саван неба, берег залил призрачный свет. Псоглавы радостно завыли, в помощь луне зажгли факелы. Расторопный дивий запалил сигнальный костер.

В ночи ярко заполыхало, пламя на миг ослепило, и гридни отчетливо увидели супротивника. Уродливые собачьи головы с острыми ушами задрались к небу и кровожадно выли. Из шатров выбегали заспанные псоглавы, некоторые с обнаженным торсом, волосатым без меры, как у Стрыя. Волна полузверей разделилась на два рукава и кинулась на пришлых.

Лют мысленно проклял трусливого коня, затем лишнее вылетело из головы. Горячка боя наполнила легкостью.

Трое псоглавов ударили разом по бородатому человеку: гридень отшиб кривой меч, под лезвия других нырнул – шлем противно заскрежетал, – повернулся на пятке, уходя псоглавам за спины.

Дивий пронзительно взвыл. Тело, утратившее опору, обрушилось в грязь рядом с отрубленной ногой. Лют, завершая оборот, повел полосу стали по-над землей. Со злобной радостью отметил, как на загривках псоглавов пролегли алые ущелья. Поворот кисти направил острие вниз, и железный клюв уткнулся безногому в шейную жилу. Шея дивия лопнула потоком крови, парующая жидкость залила тела собратьев, рухнувших рядом в агонии.

Еще один псоглав в прыжке бросился на гридня: пасть оскалена, глаза мутные от крови, топор в руках заведен за спину, чтобы расколоть человечишку в броне надвое, как березовое полено. Лют срубил недотепу в воздухе и кинулся к группе псоглавов. В шуйце возник поясной нож, гридень нырнул в гущу вонючих тел.

Дивии с воплями кинулись в стороны, один остался лежать, щелкая стынущей пастью. Четверо, зажимая порезы на теле, заозирались в поисках обидчика. Один, со сломанными ушами и побитой сединой мордой, посмотрел на Люта кровожадно. Земля зачавкала под ногами – он шел на витязя с раскрытой пастью.

Гридень небрежно взмахнул рукой. Псоглав споткнулся. Оскаленная пасть сомкнулась, с хрустом брызнули обломки острых зубов. Руки дивия попытались вытащить изо рта рукоять ножа. Смерть лишила мышцы упругости, собакоголовый ткнулся мордой в землю, рукоять скрылась в пасти. Острие проклюнуло затылок с жутким скрежетом.

Лют прыжком одолел расстояние до супротивников. Кисть тряхнуло, от смертельного крика псоглавы испуганно поджали уши. Один сделал жалкую попытку защититься, но лезвие разрезало подставленное топорище, как серп спелый колос, и вгрызлось в грудину. Отскочившего дивия размозжил Буслай.

Гридень загородил Люта конем, и молот обрушился на псоглавых смельчаков. Яростный оскал показался страшнее, чем у дивиев, глаза горели ратным счастьем. Псоглавы невольно попятились, сгрудились, как овцы перед волком, и потявкивали растерянно.

Один нечленораздельно проговорил-прорычал:

– Кто такие?

Буслай оглушительно захохотал, конь встал на дыбы и копытами воинственно взбил ночной воздух.

– Хвосты поджали, вонючие шавки! – завопил Буслай радостно. – Вы мясо для моего топора… Тьфу! Молота! Отбивные сделаю.

Ярая кровь псоглавов от оскорбления вспенилась, замешательство исчезло. На всадника кинулся клубок оскаленных пастей, с щетиной топоров и копий.

Лют вытащил нож из мертвой пасти и кинулся на подмогу. Зазвенела сталь, люди, оттесненные животной яростью, холодно отбивали атаки: Буслай давил конем и молотом ломал вражье оружие и головы, Лют молча дрался с охотниками подрубить коню ноги.

Лагерь, освещенный холодным светом солнца мертвых и ярым пламенем сигнального костра, залили предсмертные вопли, жалобный скулеж, яростного лая оставалось все меньше и меньше. Псоглавы испытывали подобие страха – чужаки сражались неистово, умело, ни один не получил ран, лишь шлем безлошадного безобразила рваная канавка.

Поле, где дивии бились с чернобородым гигантом на коне-горе, было усеяно изуродованными трупами. Воевода косил нападавших стальным стропилом, по недогляду названным мечом, как косарь траву. Подставленное в защите оружие разлеталось острыми обломками, его владельцы отскакивали с пронзительным визгом, неуклюжие теряли руки, а дураки – жизнь.

Гором злобно ржал, его копыта проломили не одну собачью голову. К угольному гиганту подобрались сзади – подрезать ноги. Бедолаги, отброшенные чудовищными ударами, умерли еще в полете, в грязь шмякнулись мешки мяса и костей. Воевода рубился без ярости, удары были спокойными, отточенными. Изредка он бросал взгляд на берег и довольно хмыкал сноровке дружинных.

Нежелан едва сдерживал беснующуюся лошадь, дважды прыжками в сторону уходил от оскаленных пастей. Пугливое животное ни в какую не подходило к сваленным трупам, от запаха дивьей крови шарахалось. Со стороны донеслось ржание, конь бедовика рванулся к собрату, спокойно стоящему поодаль битвы: бока мощно раздувались, едва не рвали подпругу, он косил на поле брани влажным глазом.

Нежелан схватил раненой рукой повод коня Люта, потянул, шипя от боли в пальцах, упирающуюся четырьмя копытами скотину. Взгляд, брошенный в сторону от лагеря, заставил сердце пугливо замереть, рот связала горечь.

В паре верст от стана ночь украсилась золотой цепочкой. Украшение переливалось живым светом, вспыхивали новые звенья, начинали двигаться в танце. Ветер донес эхо зловещего воя.

Нежелан погрузил пятки в конские бока, конь Люта, спасая голову, вынужденно потянулся за бедовиком. Вздымая липкие комья, они устремились к витязям.

Буслай с наслаждением ударил молотом меж остроконечных ушей, лицо согрела горячая россыпь крови и мозга. Лют глянул на упырье лицо соратника и плюнул досадливо. Клинок отвел бешеный замах топора и прорезал на шее псоглава второй рот.

– Лю-ут!

Витязь отшиб в сторону два клинка, потом изогнулся до хруста в позвоночнике от удара копья. Псоглав с торжествующим ревом обрушил удар, но молот раздробил тому руку, и с воплем ворог отшатнулся.

Лют отбился от двоих дивиев и нырнул под брюхо коня. Ударил мечом, как копьем. Псоглав взвыл от нестерпимой боли. Топор, готовящий удар Буслаю, упал, ладони сомкнулись на лезвии в животе. Лют провернул клинок и содрогнулся от хруста собачьих зубов. Псоглав приглушенно взвыл, стиснул меч – наземь упали обрубки пальцев.

– Лю-ут!

Яростный натиск дивиев ослаб, псоглавы отступили, многие впервые в жизни задумались о спасительном бегстве.

– Лют! – крикнул Нежелан.

Буслай скривился, будто рядом водили гвоздем по железу. С животным рычанием растоптал конем раненого псоглава. Лют не обернулся, глаза его неотрывно следили за движениями ворогов, губы еле разлепились:

– Что?

– Там… там… – сказал бедовик задыхаясь.

Лют поморщился, псоглав бросился на пешего, но упредительное движение меча напугало, и тот отскочил с песьим ворчанием.

– Что там? – спросил Лют напряженно.

Бедовик собрал волю в кулак, прыгающие губы выдали сносную речь:

– Подмога псам идет!

Лют обернулся к Нежелану, проследил за указующим перстом. Вид факелов кольнул глаза, будто попали трескучие угольки из очага.

Псоглавы услышали приближающийся вой, задрали остроухие головы к луне и ответили заливистым лаем.

Лют наконец заметил коня, взлетел в седло, ладонь несильно съездила по конской морде.

– Скотина! – сказал витязь с чувством.

Нежелан удостоился короткого взгляда и отрывистой благодарности – и на том спасибо.

– Что делать? – всхлипнул бедовик.

Голос Буслая заставил несчастного вздрогнуть:

– Предлагаю скормить тебя псам, а мы убежим.

Нежелан в отчаянии посмотрел на Люта, витязь хмуро отвел взгляд, в кои-то веки разделяя чувства Буськи. Стыд поднялся волной, из головы выветрилась горячка боя, на языке появилась противная горечь.

– Переходим брод, – выдавил Лют. – Скорее, Нежелан, иди первым.

Буслай хохотнул зло:

– Если в воде какая гадость, хоть узнаем.

Слезы душили бедовика, он отвернулся от злого взгляда и пятками едва не сломал конские ребра. Животина всхрапнула оскорбленно, в три скачка добралась до реки и с шумом зарылась в воду по грудь.

Хворостяной мост всплыл над водой, волны от груди лошади гнали по глади с остатками пены корявые палки. Нежелан вцепился клещом в гриву и прошептал в конское ухо:

– Давай, миленький, не подведи. Вывози, родимый!

Буслай оглянулся на бедовика – припавшая к седлу худая спина виднелась на середине брода, – губы поджались зло.

– Скотина!

– Оставь, – поморщился Лют. – Не об этом надо думать.

Буслай нервно дернул плечом, с удивлением отмечая усталый протест мышц, – проклятые псоглавы прекратили нападать, и холодная ночь сразу выветрила горячку боя.

Бой длился поодаль от реки, почти в центре стана, где великан топтал конем ворогов, как сорную траву.

Стрый коротко посмотрел на берег, и тут же меч развалил надвое оскаленную харю. Воевода ткнул пятками угольные бока. Гором с места прыгнул кошкой, перелетев живую стену дивиев. Неудачливому досталось подковой по башке. Кусок шерсти с кожей налип на металл. Псоглав с визгом упал.

Стрый подскакал к гридням, оглядел встревоженно, но, отметив, что целы, сказал колюче:

– Чего встали, как бабы на базаре?

Буслай ощутил, что тепло к воеводе испарилось, как капля воды на раскаленном камне.

– Что смотришь, грязнуля? – немедля почуял настроение гридня воевода. – Быстро в воду, на тот берег, заодно умоешься.

Буслай всхрапнул оскорбленно, дернул повод. Лют едва успел остановить возгласом:

– Подожди!

Буслай обернулся: молот настороженно вскинут, на воеводу нарочито не смотрит. Лют соскочил наземь, передал повод соратнику, брови Буслая зашиблись о край шлема.

– Стрый один не прикроет отход, – пояснил витязь.

– Так на коне переплыть легче…

Лют поспешно вставил, прерывая возмущенного гридня:

– И попасть в него легче. На том берегу расчехли лук, прикроешь.

Буслай буркнул:

– Лук – не воинское оружие.

Стрый хмыкнул с издевкой:

– Можешь не брать в руки, пусть соратника в воде порежут, главное – воинской чести не урони.

Буслай потемнел лицом, и без того грязное от потеков земли и крови чело превратилось в репу, испеченную в золе. Молча потянул коня соратника и неспешно зашел в воду, по пути постоянно оглядываясь.

Лют размял ноющую кисть, хмуро посмотрел на бегущих псоглавов, взгляд ушел за спины, на факелы псиного подкрепления – почти добежали до растерзанного стана. Звериные вопли холодили кровь.

– Потерпи, – громыхнул Стрый, – недолго осталось.

Остатки лагеря накатили разношерстной волной. Буслай на середине реки оглянулся на грохот железа и предсмертные крики. С трудом поборол желание броситься на помощь и, стиснув челюсти до зубовного скрежета, продолжил переправу.

Когда Буслай достиг берега, звуки боя за спиной стихли, звон стали сменился обиженным поскуливанием. Гридень выдохнул с облегчением, в уши сквозь плеск воды проник девичий смех. Тряхнул головой, взяла досада: неужели прав Стрый, даже здесь бабы кажутся?

Дрожащий от холода Нежелан подскочил к воину, помог вытянуть заводного коня. Буслай не утерпел, наехал конем на бедовика, горемыка стерпел это молча.

– Давай лук, – сказал Буслай грубо.

Нежелан метнулся к мешку со справой, кожаные завязки долго противились озябшим пальцам. Гридень кидал настороженные взгляды на тот берег, а растяпу черно поругивал.

– Вот! – сказал бедовик со всхлипом. Как никогда обидно, но приходилось терпеть, хотя остро хотелось оказаться от воинов подальше.

Буслай вырвал лук, не заботясь о сохранности пальцев бедовика. Упругий рог погрузился в мягкую землю, с громким пыхтеньем гридень натянул тетиву. Нежелан мигом подал стрелы, гридень схватил не глядя, белоснежное оперение под пальцами пожухло, грязь растеклась разводами. Под скрип тетивы Буслай вгляделся в освещенный берег.

Женский голос заставил вздрогнуть, пальцы едва не разжались.

– Какой хорошенький!..

Лют склонился над мертвым псоглавом, пальцы вырвали клок рубахи, тряпица прошлась по лезвию, наспех очищенный клинок скрылся в ножнах.

– Пора, Лют, – буркнул воевода.

Глаза могучана скрывались под волосатыми наплывами бровей, в узких щелках отражалось пламя сигнального костра, такое же горело в глазах Горома. Стрый скривился презрительно при виде ряда псоглавов из другого стана.

– Не мешкай, – поторопил он витязя. – Оправдай надежды князя. Чую, затея не пустая.

Лют сделал шаг к реке, обернулся:

– А ты?

– Не боись. Когда надо, Гором скачет быстрее ветра, прорвусь.

Любопытство взяло верх.

– Что за конь, Стрый?

Воевода глянул на Люта с лукавым прищуром:

– Вернешься – поведаю. А случись что, твоим будет.

Лют вздохнул завистливо: скорее он с Буслаем костьми истлеет, чем со Стрыем что-либо случится; не видать ему Горома, как своих ушей.

Молча повернулся, под сапогами захлюпала вода, за спиной гремела дробь массивных подков. Витязь зашел в воду по грудь, плечи передернуло холодом, над водой раздался зубной скрежет.

Стрый молодецки гикнул. Гором заржал злобно, багровые угли глаз уставились на бегущих псоглавов с ненавистью. Дивьи злобно ощерились, наспех уперли копья в землю, встретили воеводу жидкой щетиной острой стали.

Гором взвился в воздух. Стрый злорадно захохотал, уловив недоуменное тявканье. Конь перемахнул заслон, копыта прибили к земле незадачливого псоглава. С хрустом и воплями воевода прорвался через ряды подмоги, оставляя широкую, как след валуна в снегу, просеку задавленных и покалеченных. В широкую спину били злобные вопли, смешанные с досадой на упущенную добычу.

Лют видел успешный уход воеводы, на сердце потеплело, холод, погрузивший цепкие лапы в мышцы, на миг отступил, затем взялся с удвоенной силой. Размытый мосток пришелся кстати – хоть какая-то опора в воде. Лют шел на цыпочках по вязкому дну, волны то и дело заливали в рот отражение луны. Переход выдался тяжелым, доспехи норовили окунуть его с головой в стылую воду.

На середине брода Лют услышал за спиной звериные вопли, угрожающие крики, свист. Вода вокруг головы вспенилась, перед глазами мелькнуло оперение стрел. Воин нырнул, уши сжали холодные ладони, приглушили звуки. Опасные плюхи железных наконечников звучали необычайно грозно.

Еле вынырнул – кольчуга ожила и давила на плечи нестерпимо. Воду реки взбаламутили псоглавы, обидчиков дивьи ни за что не упустят. Лишь бы добраться до берега – у псов нет лошадей, не догонят, но сперва добраться…

Ногу скрутили железные пальцы. Лют раскрыл рот, крик залила вода. Плетеные кольца утянули под воду. Разрывая мускулы, гридень всплыл, жадно глотнул воздух.

– Буслай! – крикнул он хрипло.

Бездоспешные псоглавы отлично плавали – оскаленные пасти вот-вот сомкнутся на горле.

– Буслай! – крикнул Лют из последних сил.

В неясном свете луны были видны блики ночного солнца от шлема Люта и темные остроконечные головы. Буслай выцелил собачью голову в опасной близости от соратника, тетива звонко щелкнула. Стрела исчезла из виду, отозвалась на реке металлическим звоном.

– …ука! – раздался захлебнувшийся крик.

Свободная от шлема голова Люта через миг появилась на поверхности.

– Говорил: лук – не воинское оружие, – пробормотал Буслай, содрогаясь от стыда. Дрожащие пальцы подхватили стрелу, наладили на тетиву.

Лют развернулся, бросок оскаленной пасти встретил ударом ножа под нижнюю челюсть. Ворог всхлипнул, руки в последнем усилии утянули гридня.

Буслай поспешно спустил стрелу и довольно улыбнулся визгу. Люта на воде не было видно. Буслай с тревогой обшарил гладь, побитую рябью, сердце упало.

– Помогите! – крикнул он недавним знакомцам.

Следующая стрела со свистом рассекла ночь, зарылась в мохнатый лоб. Ругаясь, Буслай выпустил пяток стрел и до рези вгляделся в воду.

В лунном свете оплетенное кольчугой тело показалось рыбьим. Лют, давясь, дышал, ладони били по воде. Ноги дна не доставали, тяжесть брони стала невыносима.

Поясницу оплела чья-то рука. Лют дернулся: вид прекрасного женского лица оглоушил, как удар дубиной. Прекрасное, будто блазня, создание улыбнулось лукаво, потянуло витязя к берегу. Лют пересилил себя и принял помощь женщины, делая мощные гребки рукой. Прекрасная девушка заливисто смеялась.

Один за другим над рекой повисли отчаянные вопли: псоглавы исчезали под водой, словно к их ногам прицепились камни с барана величиной.

Буслай заорал ликующе: псоглавы поспешно прогребли к берегу и выстроились у кромки воды. Морды вдернулись к луне с тоскливым воем.

Нежелан кинулся на берег, с кряхтеньем помог подняться запачканному илом Люту. Витязь навалился на бедовика, тот крякнул: широко расставленные ноги погрузились в землю по щиколотку.

Лют нашел взглядом женщину, что лукаво смотрела из реки. Длинные волосы красиво растеклись по воде. Рядом со смехом возникли головы нескольких женщин, прекрасных, длинноволосых. Воин склонил голову:

– Спасибо, милые бродницы.

Очаровательные создания захихикали.

– Вежливый!

– А он ничего!

– Храбрый…

К щекам Люта прилила кровь, и он смущенно замолк. Буслай с луком в руке подошел, ладонь шмякнулась о грязные кольца кольчуги на плече.

– Извиняй… – буркнул гридень неловко.

Лют отмахнулся:

– Пустое. Пошли отсюда, пока псоглавы хвосты поджали.

Из воды донесся журчащий голосок, слегка обиженный:

– Мы не дадим пройти. Мосты попортим, броды затопим или в омут заведем неприятеля.

Сестрицы бродницы согласно загомонили.

– Благодарю, – склонил голову Лют.

«Чего ж раньше не сделали?» – мелькнула раздраженная мысль. Хотя кто эту нечисть поймет, нам помогли – и на том спасибо.

Троица мужчин направилась к коням, бродницы заголосили обиженно. Буслай обернулся, помахал рукой:

– Не поминайте лихом, славницы. Даст Сварог – свидимся.

Не слушая ответа, Буслай заторопился к лошадям. С высоты седла тихо сказал Люту, который вдевал ногу в стремя:

– Нехорошо как-то получилось. Нам ведь здесь еще раз проходить придется.

Лют с усилием забрался в седло, оглянулся на залитый светом противоположный берег, усеянный псоглавами – живыми и мертвыми, – и сплюнул.

– Надо еще вернуться, – ответил он Буслаю.

Глава четвертая

Шергай глянул на полотно небесного ситца с золотой монетой посредине. Жаркие лучи прогрели лицо, старческие морщины от блаженства разгладились. Голубой покров запятнала темная точка, маг закрыл глаза, существо потянулось к могучей птице. В возникшей темноте проглянуло поле, залитое жарким солнцем, стебли невысокой травы вяло качались вслед редким порывам ветрам, за много верст вокруг не было ни души.

– Что-нибудь есть, Шергай?

Резкий голос Али-Шера поколебал связь с орлом, старый маг нехотя разлепил веки, вяло оглядел конников. «Далась Повелителю охота!» – мелькнула досадная мысль. Находимся во вражьих землях, близ сильного княжества Арама, а Повелитель начхал на осторожность, выехал на охоту с двумя лучшими полководцами и наемниками. А если опять засада?..

– Почему молчишь? – рявкнул Али-Шер.

Шергай внутренне задрожал от ярости, но внешне остался спокоен, от горячего воина нарочито отвернулся. Али-Шер заскрипел зубами, ладонью тискал рукоять сабли.

Сомчей наградил горячую голову хмурым взглядом.

– Остынь, – посоветовала правая рука Повелителя. – Грызть своих негоже.

Али-Шер набычился, благостные звуки поля порвал сдавленный голос:

– На что намекаешь?

Сомчей ощерился, глаза метнули молнии, с языка готовилось сорваться тяжкое оскорбление. Повелитель лениво повернул голову, сказал бесстрастно:

– Уймитесь.

Закаленные воины разом остыли, не глядя друг на друга, подъехали к Повелителю, грубо оттеснив наемников, стоящих по бокам. Небывалые воины посторонились без звука: лица спокойны, ладони на холках коней, глаза внимательно осматривают окрестности.

Сомчей после взятия двух городов без нужды наемников не задирал – воинское искусство презренных впечатлило, – зато Али-Шер находил малейший повод для стычки.

– Сними ярык, безродный, – поддел он черноволосого копьеносца. – Упаришься по такой жаре, придется окропить тебя мочой, чтобы очнулся, – добавил со смехом, – не тратить же драгоценную воду.

Наемник в панцире, равно как и желтоволосый собрат в кольчуге, остался к словам безучастным. Али-Шер скривился, будто облитый мочой, сплюнул сквозь зубы:

– Безродному даже ответить нечего. Воистину Табитс недоглядела, когда воинское умение далось ничтожным, неспособным постоять за честь.

Наемники не шелохнулись, движение глаз, осматривающих окрестности, не прервалось ни на миг. Шергай переглянулся с Сомчеем, покачал головой.

Алтын оторвался от созерцания кромки леса, поганящего чистоту поля, по бритой голове скользнул солнечный лучик, от взгляда темных глаз Али-Шер содрогнулся. Каменные губы вождя разомкнулись:

– Ты считаешь достойным цапаться с людьми, что бились рядом?

Шергай вновь подивился новообретенной силе голоса Повелителя: сказал негромко, но в каждом звуке небывалая мощь, железной рукой берущая за сердце, заставляющая трепетать. Почему Повелитель до сих пор не открылся войску?..

Али-Шер уронил взгляд. Бесстрашный воин сглотнул комок в горле и тщетно начал искать в опустевшей голове слова.

– Они бьются за деньги, – выдавил полководец с трудом.

Лица Повелителя коснулась насмешка.

– Разве я тебе не плачу?

Али-Шер проблеял:

– Повелитель, то другое…

Сомчей громко хмыкнул. Мудрый Шергай сухо улыбнулся: вид растерянного полководца сердце веселит.

– Скажи, – продолжил Алтын, – сколь долго будешь сражаться под моими знаменами, если добычи и наград не получишь?

– До самой смерти, – сказал полководец поспешно.

Слова прозвучали фальшиво – жадный до золота Али-Шер нередко с военачальниками при дележе дрался, цепляясь за желаемое зубами. В каждом походе урывал большую долю, представить полководца бьющимся не ради добычи, а ради Повелителя было трудно.

Алтын хмыкнул, Али-Шер покраснел, Сомчей с магом откровенно потешались над забиякой, лишь наемники глядели по сторонам сосредоточенно.

– Каждый в войске бьется за кусок добычи, – продолжил Повелитель. – Они идут за мной, потому что мое главенство приносит больше прибыли. Прекращу им платить – бо2льшая часть разбежится, оправдываясь, что надо не воевать, а разводить скот.

Али-Шер низко, почти к луке седла, склонил голову, всем видом показывая раскаяние, но урок Повелителя продолжился.

Алтын обратил бритую голову к копьеносцу:

– Тебе нанесли оскорбление – можешь потребовать ответа.

Плечи, покрытые прошнурованными пластинками, колыхнулись.

– Не вижу смысла.

Брови Повелителя переплелись волосками у переносицы.

– Во избежание дальнейших распрей призови хулителя к ответу, но обойдись без убийства.

Шергай с удовлетворением отметил, что бесстрастное лицо черноволосого подернулось рябью: власть, вплетенная в голос, коробит гордых наемников, но противиться они не могут.

Копьеносец переглянулся с половцем, в войске их окрестили Ярыком и Кольчугой. Молчаливый разговор длился миг, затем черноволосый потянул повод, отъезжая в сторону.

Сомчей посмотрел на Повелителя: не слишком ли? Алтын взглядом успокоил побратима, а Али-Шеру махнул рукой.

Полководец расцвел, грудь встопорщилась, как у бойцового петуха, сабля покинула ножны с мелодичным шипением, веселящим ретивое сердце. Али-Шер посмотрел на противника презрительно, взглядом пересчитал пластины ярыка. Пренебрежительно скользнул взором по наконечнику копья, смотрящего в землю, спокойному лицу с неживыми глазами. Презренный трус в панцире, а полководец – в кожаном доспехе. Пусть! Не коснется.

Воины отъехали на небольшое расстояние – сшибки на полном ходу не будет. Шергай кинул дежурный взгляд на парящую птицу, но поспешил вернуться к схватке.

Али-Шер с диким гиком ткнул пятками бока жеребца, конь с одного прыжка оказался сбоку наемника, воздух вспорол жестокий удар. В конце концов, Повелитель полководцу не велел обойтись без крови.

Сомчей успел досадливо поморщиться нечестному приему, но грянул звон, брови воина затерялись в волосах. Широкий наконечник копья отшиб изогнутое лезвие, Али-Шер пошатнулся в седле, поворот кисти приложил древко к скошенному лбу. Костный стук вспугнул в кустах куропатку. Сомчей невольно проводил взглядом серые перья и едва не упустил миг, когда незадачливый полководец закатил глаза, рукоять чудом осталась в пальцах, но воин опрокинулся на спину.

Краткий миг помутнения сознания исчез, Али-Шер открыл глаза, веки поспешно опустились, защищая глаза от уколов солнца. Окрепшие пальцы стиснули рукоять, мышцы поясницы пришли в движение. Резь в горле остановила – в шею уперлось необычайно твердое острие копья. Военачальник застыл на конской спине, животное недовольно фыркнуло, копыта примяли траву.

Алтын подъехал сбоку. Тень правителя заслонила солнце. Али-Шер с наслаждением открыл слезящиеся глаза. Лицо Повелителя было спокойным, глаза, темные, как озера в безлунную ночь, смотрели пристально.

– Что скажешь, Али-Шер?

Нажим острия ослаб, военачальник осторожно сглотнул ком, просипел:

– Я проиграл.

Лицо Алтына омрачилось, он молча потянул поводья и отъехал от поверженного. Али-Шер попытался приподняться, но укол металла бросил его назад, вдобавок, лишенное преграды, солнце вонзило в глаза стрелы. Кровь вспенилась, со звериным рычанием степняк поднялся. Короткий сполох боли в горле не нарушил ярой завесы, Али-Шер смутно ощутил ток горячего ручейка под воротник, главное – подняться!

Железный клюв отпрянул от полководца, он выпрямился, по деснице пробежала огненная волна и вспенилась в кончиках пальцев, но Али-Шеру хватило ума сдержаться. Бешеная муть перед глазами медленно рассосалась, военачальник бросил в спину Алтына:

– Повелитель, чем ты недоволен?

Алтын ответил, не оборачиваясь:

– Досадую на предельность силы.

Шергай подавил удивительный возглас: какие пределы, Повелитель скоро будет всемогущ?!

– Моей силы не хватит, чтобы вложить в пустую голову ума или изменить душу человека, – добавил Алтын с непонятной грустью.

Али-Шер вскинул брови, ладонью рассеянно размазал по шее кровь и крепко задумался над словами господина. Сомчей переглянулся с магом, оба кивнули, губы обоих одновременно расползлись – воин и колдун научились понимать друг друга без слов.

Али-Шер глянул на них подозрительно, но смолчал, природная осторожность настоятельно советовала в проигрышной ситуации прикусить язык.

Ярык отъехал к собрату, сноровисто протер острие копья лоскутом грубой ткани, взгляд цепко держал Повелителя. Кольчуга никак не выразил довольства победой соратника, но Али-Шер кожей почувствовал лучащееся довольство, засопел шумно, приоткрыл рот…

– Повелитель, Борхан кого-то увидел, – проскрипел Шергай.

В подтверждение с неба упал звонкий клекот: орел парил над полем, могучие крылья были гордо расправлены, кончики перьев слегка трепетали, птица, описывая круги, снижалась.

В голосе Алтына проглянуло любопытство:

– Что там, Шергай?

Маг прикрыл глаза, птичье видение вспыхнуло перед глазами: на примятых стеблях сухой травы лежал громадный зверь с поджатыми ушами. Похожий на волка, но степным зверям присущ малый размер и точеность форм, а этот переросток напоминает грубо отесанный валун, обтянутый шкурой.

– Волк, Повелитель, лесное чудище, – ответил маг с закрытыми глазами.

После мысленного приказа орел хищно заклекотал, солнце блеснуло на острых, как серпы, когтях, птица ухнула камнем. Ураган, поднятый крыльями, разметал траву, шерсть волка пошла рябью. Зверь оскалил пасть и пружинисто оттолкнулся задними ногами – пикировка орла пропала втуне. Птица сердито закричала, выковыривая великолепные ножи когтей из земли. Рядом возникла зубастая пасть, настал черед Борхана убираться прочь.

Повелитель, видя неудачу пернатого, хищно изогнул губы, в темных глазах разгорелся огонь.

– Хорошая добыча, – сказал он плотоядно. – Шергай, отзови птицу, наблюдай за волком. Окажу лохматому честь умереть от моей руки.

Маг покорно кивнул, в груди разрастались волнение и досада – Борхан допрежь поражений не знал.

Повелитель гикнул, конь сорвался с места, стебли просушенной светилом травы сухо ломались под широкой грудью. Али-Шер повторил клич господина, из головы напрочь улетели недавние события, существо воина занялось охотой. Не зря ведь отдалились от стана в такую жару, можно вечером хвастать, что помог Повелителю добыть лесное чудовище.

Наемники привычно скакали по бокам. Сомчей с магом плелись в хвосте. Военачальник присматривал за стариком – глаза мага были закрыты.

– Левее, Повелитель, – крикнул Шергай. – Зверюга хочет скрыться в лесу.

– Не уйдет! – прорычал Алтын азартно. – Не уйдет!

Волк трусил к кромке леса с нарочитой небрежностью, неожиданно делал петли, уходя от стены деревьев и снова к ней устремляясь. Поле наполнилось топотом копыт, ругательствами, молодецкими криками. Мелкая живность в ужасе прыскала из зарослей, но преследователей такая мелочь не интересовала.

Алтын настиг волка. Зверюга сделала гигантский скачок, оставив в пальцах шерстинки загривка. Повелитель зарычал, короткое копье у седла, приготовленное для охоты, прыгнуло в ладонь, со свистом ринулось на волка. Зверь взрыл лапами землю, сила движения запрокинула тело, волк ушел от смертельного удара отчаянным кувырком. Копье косо торчало в земле. Ярык, не снижая скорости, подхватил его и передал ругающемуся Повелителю.

– Хитер! – признал Алтын с невольным восхищением. – Шергай, ни в коем случае не упусти!

– Разумеется, Повелитель, – сказал старый маг с деланной обидой.

Хотя, если волчара достигнет леса, Борхан не поможет. Леса в северных землях густые, как бороды почтенных старцев, кроны ткут непроницаемые шатры. А до спасительных деревьев волку осталось немного.

Раздраженные мысли прервали связь с птицей. Шергай досадливо крякнул, пальцами помассировал виски, в темноте век проявилась картина поля с высоты.

– Повелитель, он уходит!

Алтын и без крика мага увидел ускользающую добычу, рука сжала с хрустом луку седла, корпус откинулся, сила могучего тела вошла в бешеный бросок копья. Втуне! Хвост волка мелькнул за деревьями, пропал.

Отряд остановился на опушке, кони недовольно заржали и потянули хозяев к прохладной сени. Сомчей спросил вождя:

– Что будем делать, Повелитель?

Алтын повернул лицо, оживленное азартом погони:

– От меня ни одна живая тварь не уйдет, продолжим преследование.

Шергай кашлянул осторожно:

– Повелитель, мы на вражьей земле. Лес – сила темная, мне неведомая, противная благостной степи…

– Короче, Шергай, – перебил Повелитель нетерпеливо.

– Повелитель проживет долгую и счастливую жизнь, – забубнил колдун. – На его веку будет предостаточно диковинных животных, не стоит сейчас идти в незнакомый лес.

Алтын смерил старика тяжелым взглядом.

– Хорошие слова, Шергай. Для труса или торговца, – процедил он. – Мужчина не должен отступать, тем более чтобы сберечь шкуру. Запомни, воина степи не остановят ни лес, ни безжизненные пески, ни проклятущие горы!

Шергай втянул голову в парчовый халат, переждал бурю. Сомчей покряхтел неуверенно, но с предостережениями к Повелителю не полез. Ярость слов Алтына осязаемо била, будто прикладывали каленое железо, людям и лошадям стало дурно.

Алтын хекнул, конь прыжком оказался в лесу. Наемники незамедлительно последовали за господином, мимо них с восторженным улюлюканьем промчался Али-Шер. Шергай переглянулся с Сомчеем грустно, и оба поспешили в лес.

Глава пятая

Тень деревьев опустилась холодной дланью. Степняки невольно пригнули головы. Али-Шер наградил могучие стволы ненавистным взглядом. Наемники стеснения сынов степи не ощущали, глазами внимательно обшаривая кусты, где подозрительно трещало.

Шергай втянул прохладный воздух, в ноздрях стало щекотно от незнакомых запахов трав, деревьев, почвы. Маг с тревогой выискал взглядом Повелителя, в груди похолодело – предводитель оторвался далековато.

Колдун связался с птицей: взгляду предстали раскидистые кроны, похожие на шатры из зеленого шелка. Листья вяло шевелились, но были сомкнуты плотно, как чешуйчатый доспех.

Шергай крякнул досадливо:

– Повелитель, не отдаляйся от нас.

Ответом послужил хохот. Смех раскатами ушел за стволы и затерялся в зеленом покрове. Над головой шумно захлопали крылья напуганных птах, порскнули в стороны белки.

Маг сглотнул ком, ледяными пальцами коснулся висков. Звуки леса истончились, пропали, отряд спеленала напряженная тишина. Лес замер, как хозяин дома, куда ворвались непрошеные гости во время отдыха, смотрел недобро. Сомчей с тревогой глянул на удаляющуюся спину Повелителя, поторопил коня. Наемники напряженно переглянулись, бросились за господином.

– Повелитель, прошу, остановись, – крикнул военачальник.

– Вот он! – раздался в ответ крик ликования. – Возьму голыми руками!

Шергай почувствовал, как над тропой сгустилась непонятная сила, послышался рассерженный вздох могучего существа, ветви зашелестели грозно. Маг крикнул, разрывая путы внезапного страха:

– Повелитель, молю, стой!

В глазах разом померкло, будто надели на голову непроницаемый колпак. В угольной тьме слышались испуганное ржание, брань.

Али-Шер закричал люто, сжав саблю в кулаке, невидимое для воина лезвие полосовало мрак. Лошадь с чем-то столкнулась, полководец с радостным ревом замахнулся, удар свел руку судорогой. В непроглядной тьме послышались скрип и ломкий шелест ветвей. Конь рванулся в никуда, тяжелая рука ударила Али-Шера в подбородок, будто на сук налетел, во рту стало горячо и мокро.

Шергай замер в испуге, заклинания срывались с языка одно за другим, но сила исчезала бесследно, будто жадно пилась мраком. Слуха мага коснулся крик Сомчея:

– Шергай, как спасти Повелителя?

– Надо выйти из пятна, – проскрипел старик.

– Ты – маг, сделай что-нибудь! – возмутился воин.

Колдун огрызнулся:

– Я сделал больше твоего, но бесполезно, без подручных средств силу проклятых деревьев не одолеть! Где наемники? – сорвался Шергай и тут же ощутил тепло двух тел – воины заботливо поддержали старого мага. Шергай спросил в темноту:

– Вы видите?

– Пока нет, – ответил кто-то с затаенным ехидством. – Идемте, надо спасать хозяина.

Сомчей позвал Али-Шера, но степняк не отозвался, и загривок военачальника противно похолодел. Наемники по звуку голоса нашли воина, вместе осторожно двинулись в беспросветный мрак. Кони шли недолго, потом отказались идти, и спрыгнувший наемник, ощупав ночь руками, заключил нерадостно:

– Деревья стеной.

Алтын заприметил волчий хвост, большой, изогнутый, будто сабля в меховых ножнах, и с хищным кличем погнал коня. Свесился с седла и растопыренной пятерней нацелился на загривок зверя.

Испуганные крики соратников на миг смутили Алтына, рука дрогнула, и он невольно оглянулся. Вид клубящегося мрака вызвал едкую ухмылку. Дернул поводья, конь с оскорбленным криком встал на дыбы, копыта помесили воздух и глубоко впились в лесную почву.

В пышных кустах грозно зашумело. Алтын скатился с седла, к ладони прилипла рукоять меча. Над седлом пролетел ствол дерева, с комля на конскую спину посыпались комья земли, влажные, с мокрыми кольцами земляных червей. Животина испуганно прыгнула в заросли.

Сбитый в тугой ком воздух подул на затылок. Повелитель кувыркнулся. Земля охнула, содрогнулась от мощного удара, ударная волна подбросила человека.

Алтын вскочил и оглянулся: взор закрывал грязный комель – порванные корни, сочащиеся белым соком, жучки, снующие в остатках земли.

Степняк ушел звериным прыжком, и ствол оскорбительно плюнул шариками земли и упал рядом. Дрожь земли подбросила воина на пядь. Алтын запрыгнул на ствол, белеющий сломами коры, и устремился к странному великану: ростом с дерево, косматая голова с волосами зеленого цвета, припорошенная кусками коры и ветками, что растут из черепа. Глаза янтарного цвета, кожа лица зеленоватая, похожа на молодую кору, тело скрипит древесным панцирем, в толстенных ручищах вырванное дерево.

Существо заметило на стволе букашку, и дерево взмыло. Ноги Алтына отделились от шершавой коры, в животе возник сладкий холодок полета. К Алтыну приближался распахнутый рот великана – черный провал, обрамленный желтыми пеньками зубов.

Повелитель хекнул люто, лоб чудища пересекла размазанная полоса. Отдача едва не вывихнула кисть. Алтын выставил руку навстречу земле, мягко перекатился и встал. Рядом с сапогами шлепнулась волосатая чаша с бледно-зеленой жидкостью. Тварь издала предсмертный рев, раскроенный череп брызнул кровью. Бревно упало с грохотом, тело великана с шумом смяло заросли.

Алтын оглянулся, на губах появилась хищная улыбка – схватка зажгла кровь, по жилам тек расплавленный металл. Брошенный на черные клубы за спиной взгляд едва не стоил жизни: второй великан вырос из травы и широченной ладонью отправил степняка в кусты.

Вскочил с лютым криком. Воздух застонал под напором лезвия. Сверкающая полоса пересекла бревенчатое колено. Чудище со скрипом застонало, поросшая мхом нога оскалилась широкой щелью, голень окрасилась зеленым. Алтын сместился к левому боку великана, меч рухнул на коленные сухожилия, похожие на крепкие корни.

Но закаленное лезвие кануло в облако мрака. Краем глаза степняк заметил, что великан быстро съежился и в траву нырнул уже карлик не больше ладони.

Глаза заволокло черной пеленой. Алтын прыгнул и ударился выставленными руками о землю, по глазам резанул свет. Чудом выскользнул из пятна дегтя, что медленно таял, как черная льдинка на весеннем солнце. Взгляд обшарил замшелые стволы, скользнул по спутанным кронам.

Сбоку раздался рык, и степняк встретился взглядом с гигантским волком. Сахарные зубы Повелителя обнажились в хищной усмешке.

Волк прыгнул. Меч косо упал на глупого зверя, но тот извернулся. Лезвие побрило бок, шерстинки черным дождем усеяли траву.

Хищник неловко грянулся оземь в опасной близости от человека. Алтын скользящим шагом оказался рядом, острие меча зависло над черным загривком.

Воинское чутье кольнуло сердце тревогой. Жестокий пинок в поясницу швырнул Алтына на толстенный дуб. Дерево содрогнулось от удара, наземь обрушился водопад листьев и обломанных веток. Алтын с рычанием отлепился от ствола и ладонью смахнул с лица куски коры. Налитые кровью глаза пробуравили лесного великана.

Повелитель шагнул с занесенным мечом. Воздух вокруг потемнел, сбился в жгуты, спеленал воина в непроницаемый кокон. Алтын подогнул для прыжка ноги, но рука опередила сознание: меч с глухим стуком отбил древко какого-то оружия, норовящего пробить бок.

От ярости на губах вскипела пена, меч задрожал от вливаемой силы. Светящееся лезвие раскроило мглу на лоскуты. Алтын выпрыгнул из мешка, накрест разрубил воздух: лезвие встретилось с деревом, кисть встряхнуло болезненно. Степняк вскинул брови при виде старца с длинными, выбеленными временем волосами, скрепленными налобной тесьмой. Руки старца в волчьей шкуре сжимали посох, простой с виду, но способный уцелеть после укуса превосходной стали.

Краем глаза Алтын заметил движение и кинулся вперед. Старик ловко ударил посохом, деревяшка встретилась с мечом, отбрасывая степняка назад. Повелитель с хрустом изогнул спину, и над лицом пролетела огромная ладонь с пальцами, похожими на столетние корни.

Алтын мягко упал, перекатом избегая нового мешка мрака. Заросли опасно затрещали, предвещая появление нового противника. Степняк взорвался градом ударов: старца отбитый удар бросил на колени, в грудь ударил кулак с намозоленными костяшками, размером с поясную бляху. Посох и владелец разлетелись в стороны.

Лесной великан вновь непостижимо быстро скукожился, клинок, готовый начисто срубить ногу, просвистел впустую. Карлика прикрыло облако мрака, степняк плюнул на пройдоху и резко обернулся на топот ног нового противника.

Он был на две головы выше Алтына, с телом, свитым из толстых канатов мускулов, в руках топор на длинной рукояти. Голова с копной грязных волос, с щелевидным ртом, маленьким носом и… кольцом глаз. Лишенные век глаза свободно висели в воздухе, окольцовывая череп двенадцатью бусинами.

Повелитель остро ощутил злобный взгляд. Зрачок одного из буркал разросся вширь до глазного яблока, перед Алтыном заклубился черный мешок капкана. Степняк привычно отпрыгнул, развернулся, полоса стали остановила удар древесного колена. Лесной великан охнул, мигом съежился в траве.

Алтын подскочил к многоглазу, тот неуклюже махал топором. Левая пятерня воина выхватила оружие, обух пропал в кустах. Степняк замахнулся, но грянула непроглядная тьма, и он закричал гневно:

– Не уйдешь!

Кисть тряхнуло, в уши ворвался крик, потом резко сместился и затих в стороне. Тьма полиняла. Повелитель вышел из остатков мешка, едва не споткнувшись о нижнюю половину многоглаза.

Косо срубленная верхняя часть лежала в сторонке в остатках черного тумана. Глаза остекленели, но по-прежнему висели в воздухе, под затылком растеклась белая жижа раздавленных зраков.

Алтын по-звериному прыгнул, сапог опустился в траву с силой кузнечного молота. Под подошвой запищало жалко, хруст стеблей смешался со звуком расплющенных косточек.

Повелитель оглядел тропу и перевел дух. В тишине, повисшей плотным покрывалом, он подошел к распростертому старику. Тот невольно отшатнулся от острия, упертого в переносицу.

– Не понимаю – как смог? – пробормотал седовласый потрясенно.

Алтын хмыкнул ехидно.

– Любопытство сильнее страха, – сказал он. – Ответствуй: кто ты и почему напал?

Старец задрожал при звуках голоса. Было ясно, что его корежило изнутри, но воля спасовала перед чуждой силой.

– Я Вольга, волхв. Защищаю родные земли.

Алтын отвел меч от лица старца, острие направилось в землю.

– Волх – колдун?

– Волхв, – поправил Вольга. – Можешь называть колдуном.

Повелитель ответил с саркастической ухмылкой:

– Спасибо за дозволение.

Вольга ожидал вспышки ярости, но бритоголовый оставался спокоен, даже меч вложил в ножны, губы змеились в подобии улыбки. Волхв в замешательстве замер. Взгляд на павших соратников принес дурноту.

– Ты хорошо дерешься, старик, – сказал степняк дружелюбно. – Позволь помочь тебе встать.

Волхв напряженно оперся на руку воина, с кряхтением встал, охнул от боли в груди. Алтын сказал с виноватой улыбкой:

– Прости, уважаемый, но в бою не до приличий.

– Почему ты так разговариваешь? – спросил Вольга удивленно. – Другой властный человек давно бы дал волю гневу.

Бритая голова качнулась.

– Нет почета использовать власть для утоления гнева. Мало добра обретет впадающий в помешательство. Глуп тот властитель, что ищет обиду для удовлетворения ярости, тем более перед слабым.

Вольга хотел возразить, что он отнюдь не слабак, но язык прилип к нёбу: от степняка шла незримая сила, каждая частичка тела трепетала.

– Что ты забыл в наших землях? – спросил волхв через силу.

Воин улыбнулся плотоядно, волхв невольно передернул плечами.

– Судьба странным образом помещает нужное далеко от тебя, храбрый Волла.

– Стоит ли идти за сокровищем за тридевять земель, не лучше ли посмотреть под ноги?

– Нет, Волла, у вашего правителя есть сокровище дороже остальных на свете, такого нигде нет. – Лицо Повелителя исказила ярость, глаза превратились в бездонные провалы. – И оно будет моим! – докончил он со сжигающей яростью.

Вольга отшатнулся, руки закрыли лицо, перед глазами плавали круги, будто он долго смотрел на полуденное солнце. Лес за спиной шумел тревожно.

– Извини, храбрый Волла, – повинился Алтын.

Волхв поразился перемене степняка: только что он внушал животный ужас искаженным ликом, а теперь говорит вежливо, словно ученик с учителем.

В большом пятне мрака, где скрылись спутники Алтына, раздались удивленные крики, черное полотно дрогнуло и стало медленно таять. Повелитель глянул через плечо и сказал старику:

– Уходи.

Брови волхва, похожие на толстых престарелых гусениц, поползли вверх.

– Ты отпускаешь?..

Алтын глянул проницательно, уголок рта скривился.

– Достойно иметь мужество умереть, также достойно иметь мужество жить. Ты показал храбрость, присущую немногим, потому жить достоин. У меня нет привычки убивать старцев, защищающих родной дом.

Волхв простер длань. Посох прошуршал по траве. Дерево влипло в сухую ладонь. Седая голова склонилась.

– Благодарю.

Алтын отмахнулся:

– Пустое. Скоро я приду под стены твоего города, в войске есть колдун, вот и померяетесь силой. Знаю, хочешь предложить торг, – прервал он слова волхва, готовые вылететь через открытый рот, – отдать сокровище… Твой правитель не согласится, отважный. Да и мне ни к чему отступать от разорения северных земель – огромное войско требует добычи. Да, – спохватился степняк с жесткой ухмылкой, – призрачных воинов используй получше. Все, иди.

Желваки вспухли под белой бородой, волхв поджал губы, отвел взгляд от мощной фигуры.

Алтын молча наблюдал, как уходящий старец упал оземь и на месте человека разогнулся громадный волк. Зверь протрусил в чащу, остановился, на степняка посмотрели человеческие глаза, полные недоумения.

– Повелитель!

Алтын обернулся на крик Сомчея, а когда посмотрел на волка, то увидел лишь колыхание веток. Треск в зарослях постепенно затих.

«Куда же посох дел?» – поразился степняк.

– Повелитель! – разом вскричали люди, вышедшие из черного капкана.

Шергай подскочил к господину и упал на колени. Алтын едва успел отдернуть сапоги от старческих губ.

– Повелитель, вели казнить ничтожного! – запричитал маг. – Я никудышный колдун, бабки-повитухи куда умелей. Прости, Великий, что защитить не смог!

– Встань, Шергай, – сказал Повелитель мягко. – Тебе ли не знать, что опасности не было?

Сомчей остро глянул на трясущегося мага: что за секрет с ним делит господин?

Наемники подскочили к распластанным чудищам. Ярык потыкал тела копьем. Лица наймитов оставались безмятежными. Сомчей содрогнулся от вида разрубленного многоглаза, обшарил взглядом господина, от сердца отлегло – ран не было.

– Второй раз тебя пытаются подло убить, Повелитель, – буркнул он.

Алтын безучастно кивнул:

– Сдается, больше попыток не будет.

Шергай сказал зловеще:

– Зато я отплачу сторицей!

Повелитель пожал плечами.

– Найдите коня, – обратился он к наемникам.

Маг остановил половца властным жестом:

– Не стоит.

Старческие пальцы сухо щелкнули, скоро за стволами послышался треск, на тропу выскочил сбежавший конь. Алтын подошел к дрожащему скакуну, ласково похлопал животину по морде.

В седле правитель спохватился:

– Где Али-Шер?

Сомчей пожал плечами.

– Проклятые дети ослов! – донеслось из чащи. – Даже не удосужились подобрать раненого соратника!

На тропу, ведя коня под уздцы, вышел потрепанный Али-Шер. Повелитель глянул на опухшие губы полководца с улыбкой:

– Возвращаемся, охота кончилась.

Яромир несколько сотен раз измерил палату нервными шагами. Князь заламывал пальцы, в ушах стоял треск. Нижняя губа распухла от укусов, волосы были взъерошены, под глазами отпечатались темные круги.

Со двора доносились возбужденные крики, звякало оружие, изредка детинец взрывался молодецким ревом – объединенная рать непрерывно исполняла воинское правило.

Солнце находилось в зените, но в глазах князя было темно, светлые бревна стен казались столетними корягами, выловленными в болоте. Шкуры зверей на полу слились в одноцветный покров.

В палату рвались нарочные князей, Ратьгой стремился завязать беседу, но Яромир гнал прочь, отговариваясь страшной занятостью. И мерил палату шагами.

Через вечность после ухода Вольги в дверь постучали деликатно, юношеский голосок сообщил с взволнованной хрипотцой:

– Князь, Вольга зовет.

– Наконец! – выдохнул Яромир истово.

Ученик волхва отлетел к стене коридора. Дверь на палец разминулась с юношеским лбом. Князь промчался мимо, как ужаленный.

Двор встретил нареченного светлым князя восторженным ревом, дробными раскатами ударов в щиты. Яромир вскинул приветственно длани, ровные зубы обнажила натужная улыбка.

– Веди нас, князь, на разорителей Путяты!

– Отмстим за князя Твердяту!

– Обороним Кременчуг от степной орды!

Князь улыбался громким кличам, орал в ответ, пока горло не засаднило, поэтому до избы волхва добрался не скоро. На плечах и спине остались отпечатки мозолистых ладоней.

Яромир шагнул под покров волховского жилья. Крики воинов отрезала дверь. Глаза подслеповато прищурились, привыкая к темноте.

– Садись, княже, – просипел волхв.

Вольга сидел за столом, держа в руках ведерную чашу. Чаша поднялась ко рту, под паутиной бороды задергался кадык. Князь принюхался – запах хмельного меда приятно защекотал ноздри. Сердце радостно ударило, Яромир подлетел к скамье.

Волхв тяжко бухнул пустой чашей.

– Нет, князь, супостат жив.

Яромир застыл, оглушенный вестью.

– Сам чудом спасся, – продолжил Вольга. – Вот гад! Двух леших и ховалу положил, как детей через лавку перегнул. А меня отпустил, – добавил кудесник горько.

– Что? – встрепенулся князь.

Волхв пересказал бой в лесу.

– Он еще опаснее, чем поначалу думал.

Лоб князя перечеркнула глубокая морщина, голос зазвучал глухо, будто из могилы:

– Рассказывай.

– Сила в нем странная, мощная до ужаса. Возрадуйся, княже, к нам идет великий герой.

Яромир заторможенно кивнул:

– Хорошо.

Волхв наполнил чашу, придвинул князю, тот питье твердо отодвинул, покачал головой:

– Что делать предлагаешь?

Столбняк постепенно покинул Яромира, к нему возвратились властность и твердость голоса. Волхв пожал плечами:

– Готовиться к сече. Войск достаточно, еще кое-кого на помощь покличу. Стрый вернулся?

– Пока нет.

Вольга вздохнул, одним духом опростал чашу.

– Позорно ждать чудес, но оружие в Железных горах очень пригодится.

– Так двух гридней может не хватить.

Волхв вздохнул, развел трясущимися руками:

– Кто знал, что припожалуют такие гости. Сейчас бы самому в горы отправиться, да здесь нужен.

Князь вдруг грянул кулаком по столу, волхв от неожиданности подскочил.

– Хватит уповать на кудеса! – сказал Ярослав жестко. – На них надеется слабый. И так справимся.

– Наконец вижу знакомого Яромира, – хмыкнул волхв одобрительно.

Князь поднялся, но у двери обернулся:

– Он с военачальниками выехал? Что не попробовал их убить?

Вольга оскорбился.

– Княже, силы-то не беспредельны! Кто знал, что вражина настолько силен?

– Ладно, не сердись, Вольга. Накипело.

Он шагнул в дверь, но волхв задержал вопросом:

– Княже, он сказал, что ты владеешь сокровищем, потому и припожаловал. Может, отдадим от греха подальше?

Яромир резко обернулся – в глазах ярость. Вольга в смущении заерзал.

– Никогда!!! – выдохнул князь. – Больше о том не заговаривай.

Волхв молча кивнул. Яромир пинком открыл дверь и шагнул в солнечный прямоугольник. Двор разразился приветственными криками. Дверь со скрипом закрылась.

Вольга удержался от просьбы показать диво. Шею остро кольнуло, предупреждая, что плоть слабее железа. Волхв наполнил чашу, склонился над напитком в задумчивости.

– За что ты готов отдать жизнь и княжество, Яромир? – бросил Вольга в пустоту.

Глава шестая

Ночной воздух обхватывал ледяными лапами, глаза резал ветер, как ни пригибайся к гриве, но приходилось выковыривать задубевшими пальцами из уголков глаз льдинки. Лют глянул на соратников, клубы пара изо рта туманили зрение, Буслай казался размытым пятном.

Слева доносились обрывки плача и сдавленных стенаний – бедовик держался из последних сил, душа в теле крепилась на гордости. Вот не знал, что у Нежелана она есть. Причем вдоволь. Ни разу не пожаловался на ободранные пальцы, холод, лишь зубами скрипел.

Буслай разразился гневными криками:

– Проклятое колдовство! Будто не летней ночью скачем, а в зимнюю стужу.

Голова гридня окуталась паром, ветер подхватил кисейную взвесь, вбил в ночь.

Кони грудью проламывали заросли мокрой травы, капли разлетались в стороны, свет луны превращал их в россыпь адамантов, падающих в грязь. Заросли сменялись проплешинами, копыта увязали в размокшей земле, кони натужно хрипели, ноздри выпускали пар густыми клубами. Слава Роду, не попалось сусличьих норок, не то безлошадному пришлось бы держаться за стремя и бежать, покуда дух не выскочит.

Нежелан сглотнул комок рыданий, в голове билась стыдящая мысль, что нельзя давать слабину перед сильными воинами, им досталось больше, но терпят молча, виду не кажут. На миг грудь прогрелась воспрянувшей гордостью, бедовик отлепился от мокрой гривы, плечи развернулись вширь, подбородок задрался к луне.

Ночной ветер мигом выбил дурь и остатки тепла, по глазам будто провели куском льда, челюсти заломило болью. Но кое-что Нежелану поступок дал.

– Там какие-то развалины, – прохрипел он едва слышно.

Лют поднял глаза, прищурил и в зарешеченную щелочку разглядел темный остов мельницы и блеск серебряной ленты реки.

– Буслай, погоди.

Отряд остановился. Тишину нарушали хрипы лошадей. Троицу окутало облако пара.

– Похоже, речной край, – буркнул Буслай ехидно. – Почем знать, что на берегу нет псоглавов или кого похуже?

Лют пожал озябшими плечами, в кольчуге захрустели речные песчинки, остатки камыша.

– Есть один способ узнать. Как ни крути, но мельница от холода защитит. Больные мы ни к чему.

– Как скажешь, ты – старший.

Лют едва не оглянулся в поисках Стрыя – с момента расставания в спину веяло холодком, словно стоял у добротной стены и вдруг оказался на краю пропасти.

Витязь тряхнул головой – мокрые пряди мазнули по лицу – и сказал с приглушенным вздохом:

– Остаток ночи проведем в мельнице.

Коней пустили рысью, с оружием в руках напряженно осматривали каждый кустик. Нежелан двигался позади: дрожь тела едва не вышибала его из седла, в руках были зажаты поводья – лук все равно не натянет, а меча никто не доверит.

– Мельницы замараны нечистым.

Буслай оглянулся на бедовика, презрительно скорчив лицо:

– А то мы не знали.

Нежелан втянул голову в плечи, оставив снаружи макушку, и крепко прикусил язык. Лют к перепалке остался безучастным, окоченевшие пальцы у него приклеились к рукояти.

– Место и впрямь странное, – сказал он после огляда. – Вон деревня разрушенная, одни срубы остались, а мельница уцелела.

Буслай возразил вяло:

– Положим, мельнице тоже досталось: на крыше дыры, двери нет. Лишь бы водяной на ночь не припожаловал, а остальное пусть катится к Ящеру!

Нежелан робко подал голос:

– Мы в южных землях, здесь родственные нам племена перемежаются с булгарами. Кто знает, что хозяйствует у них мельницей?

Буслай рявкнул:

– Молчи, тетеря! В случае чего тобой откупимся.

В дырах мельницы затихло эхо, и Люту послышался зловещий шепот. Он напряженно вгляделся во тьму, черен под пальцами захрустел.

– Пойдем, – сказал он после долгого молчания. – На всякий случай громко не говорите.

Буслай отмолчался, первым спешился и повел упирающегося коня внутрь. Животное обеспокоенно заржало, но гридень с досадой дернул повод и втащил коня внутрь.

– Запали огонь, Нежелан, и займись делом, – сказал Буслай грубо. – Только нас не спали, хрен горемычный!

Лют поспешил вмешаться:

– Перестань, Буслай. Обиженный попутчик – опора плохая.

«Вот как, – мелькнуло в голове бедовика. – Попутчик, даже не товарищ!» – пришла горькая обида.

– А то до сих пор он нам носы утирал, – огрызнулся Буслай.

– Замолчи, – попросил Лют устало.

Гридень гугукнул, но смолчал – тоже до смерти устал.

Нежелан ощупью разыскал в мешке огниво, искры посыпались на пучок лучин, и ветхое убранство мельницы осветилось. Поломанная лестница сгрудилась полешками у стены, пол был усыпан трухой, в углу виднелся остов водяного колеса.

Вокруг было тихо, безжизненно. Веяло забытьем, смертной тоской.

Бедовик передал лучины Люту, а лошадей пристроил в углу, достаточно просторном и чистом. Седла попадали на пол, подняв клубы пыли. Буслай поморщился, прикрикнул из вредности:

– Осторожней с поклажей! Чуть что не так – отправимся в пекло.

Нежелан покорно наклонился над мешком с колдовскими штуками, отставил в сторонку. В нос лез едкий запах лошадиного пота. Бедовик подумал о том, что придется обихаживать животных, и в ободранных пальцах проснулась боль, сквозь зубы вылетел стон.

Лют пошарил по углам в поисках кирпичей и металлических обломков. С громким скрежетом он подтащил обломок жернова на середину мельницы. Буслай понял его задумку и помог грудой глиняных обломков. На грубом очаге загорелись остатки лестницы и прочие обломки. Жар от огня шел чистый, благостный, промерзшее нутро воинов понемногу оттаивало.

Мельница осветилась ярко, лишь потолок утопал в мягкой мгле. Сквозь дыры виднелась звездная россыпь, кусок луны. Кони были расседланы, грязь скребком удалена, хвосты и гривы прочесаны мелкозубым гребнем. Животные довольно фыркали и хрупали отборным овсом из торб. Нежелан скрючился и тихо постанывал, обиженный на мир.

Лют помог Буслаю стащить кольчугу, затем освободился от плетеной рубашки, подошел к бедовику, ободряюще стиснул плечо и встряхнул дружески:

– Пойдем к огню, погрейся, пока не окоченел.

Нежелан поднял красные глаза, утерся ладонью. Буслай глянул злобно – чего он крепко не понимает, так возни с отщепенцем, приносящим несчастья. Зачем Лют вступился за того в деревне? Забили бы бедовика кольями, горя б не знали. Гридень предался сладким думам, от удовольствия аж хрюкнул.

Лют подвел Нежелана к очагу. Буслай деланно отстранился, задом очистив пол. Воин промыл засохшие струпья на пальцах бедовика, чистая тряпица прикрыла раны. Нежелан поблагодарил со смущенной улыбкой, потянул руки к огню.

Лют пошарил в обломках, два крупных огрызка досок пристроил в дверном проеме и плюхнулся у костра. Промокшая рубашка слезла тяжело, будто родная кожа, распухшие ноги освободились от плена сапог, пальцы красные, как носы пьянчужек.

Витязь застонал от наслаждения, тепло наконец пробудилось, медленно растеклось по телу. Буслай с Нежеланом последовали примеру – троица осталась в исподнем, руки едва не в огонь суют.

– А что, есть не будем? – глянул Буслай на бедовика.

Нежелан встал на ноги.

– Осталось немного мяса, а хлеб промок, – огласил он результаты продуктовой ревизии.

– Немудрено, – хмыкнул Буслай. – Тебе что доверь… Как еще это осталось, дивно?

Лют скривился худому разговору, молча взял кусок мяса, перемолол челюстями, а от раскисшего хлеба отказался. Буслай глянул хмуро, задвигал челюстями, поясным ножом располосовал свою долю, мясо на острие исчезло в огне. Затрещало, ноздри ожгло запахом горелого, дымящийся кусок исчез во рту гридня.

Нежелан споро прожевал мясо, пошарил по полу, к ладоням прилипли две длинные деревяшки. Бедовик натянул на палки рубаху, подержал над огнем. Витязи последовали примеру: Буслай, правда, едва не уронил штаны в огонь и, конечно, списал это на проделки бедовика. Мельница окуталась клубами пара, люди кое-как просушили одежу, поскорее напялили: немного сыровато, но не беда.

Воины принялись править оружие: Лют придирчиво осматривал лезвие, обмывал и протирал тряпицей. Буслай со смешанным чувством счищал с болванки молота засохшую кровь и осколки черепов. Оружие Яги справное, но лучше старый добрый топор.

Нежелану заняться было нечем: постелил потник, свернулся калачиком, уткнув подбородок в колени, спокойно засопел.

– Свалился, будто дел нет, – пробурчал Буслай по-стариковски.

Лют в последний раз приласкал клинок тряпицей, лезвие на щелчок ногтя ответило чистым звоном, исчезло в ножнах.

– Пусть спит.

– А тетиву с лука кто снимать будет, ведь растянется? – забрюзжал гридень противно.

– А кто натягивал?

– Ну…

Буслай замолк: доски, служащие дверью, пошатнулись, в проеме скрипнуло, сердце встревожило животное ворчание. Лошади, спокойно дремавшие, захрапели взволнованно. Гридень кинул испепеляющий взгляд на сопящего бедовика, воздел очи горе.

– Что опять?!

Лют вскочил, костер заплясал размытыми бликами на клинке, плечом к плечу с Буслаем двинулся к двери.

Скрип досок повторился, в щель проникла звериная лапа, попробовала воздух, будто боязливый купальщик воду, втянулась обратно.

– Кто там? – полюбопытствовал Буслай.

Снаружи ответили рычанием, волосы на затылке гридней зашевелились, словно обдуваемые холодным ветром. Доски разлетелись, и в проеме проявилась гибкая фигура.

Воины удивленно уставились на большую лису с оскаленной пастью и красными глазами.

– Что за?.. – присвистнул Буслай.

Лиса прыгнула. Дрогнувшая от неожиданности рука ударила слабо, молот соскользнул с густой шерсти. Оскаленную пасть разрубила блестящая полоса меча. Туша грянулась, за шерстяным клубком потянулась красная линия, агония зверя кончилась у стены.

Нежелан вскочил с подстилки: в безумно распахнутых глазах пляшут огни очага, кулаки сжимают воздух.

– А? Что?

Буслай процедил саркастически:

– Оно живет.

Бедовик тряхнул головой, остатки дремы в глазах рассосались, взгляд упал на широкий след крови, брови поползли вверх.

– Что такое?

– Поди глянь, – хмыкнул Буслай.

Нежелан глянул на мертвую тушу, и гридни вздрогнули от испуганного крика.

Тело лисы испарялось густыми струями, будто снежок на раскаленной сковородке, шерсть становилась прозрачной, очертания размывались.

Размазанное облачко, серое, полупрозрачное, метнулось от стены с диким визгом и хохотом. Волосы воинов подняло холодным ветром, пламя очага опасно качнулось, лошади от страха заржали.

Лют обернулся. В уши ворвался медвежий рев, колени предательски задрожали. Раздался влажный скрежет, предсмертный крик коня захлебнулся кровью. Черный медведь, в два человеческих роста, расправился с лошадьми, будто справная хозяйка порезала суповой ломоть мяса.

Зверь обернулся, испачканная кровью пасть оскалилась, с острых зубов стекали тягучие капли. На витязей дохнуло смрадом, зверь рявкнул и пошел на остолбеневших людей.

Буслай молодецки хекнул. Молот просвистел в воздухе. Череп медведя лопнул красной щелью. От тяжести упавшего тела мельница содрогнулась.

– Что за напасть?! – ругнулся Лют – очертания хищника стали расплываться.

Знакомое полупрозрачное облачко со страшным ревом, закладывающим уши, метнулось через помещение. Холодный след ветра ринулся на пламя костра. С печальным вздохом огонь погас, и в темноте зардела россыпь углей.

В полутьме, сдобренной красным, явилась гигантская, под потолок, фигура, глаз во лбу ее светился злобным багрецом.

Нежелан заорал не своим голосом:

– Врыколак!

Лют до хруста сжал черен, глаза бешено искали уязвимое место. Буслай с проклятьем оглянулся во тьму, где среди выпотрошенных лошадей затерялся молот, кулаки сжали воздух. Великан взревел утробно, махина тела сложилась в поясе, рука потянулась к смельчаку с острой булавкой.

Лют полоснул по пальцам, толстым, как бревна княжеских хором. Лезвие едва вскрыло узорчатую кожу и скользнуло под плоскую плиту ногтя. Врыколак заворчал досадливо, око превратилось в полированный рубин, напоенный злым светом. Захрустели пальцы, сложенные в кулак, над Лютом нависла живая колотуха.

Витязь застыл, живот свело судорогой страха, беспощадное понимание скорой гибели сковало руки. В голове полыхнуло, вскипевшая вмиг кровь растопила лед в мышцах, с яростным криком Лют выставил над головой меч – пусть вражина хоть уколется.

Краем уха услышал сдавленный писк Нежелана – бедовик со страху что-то крикнул чудовищу. Валун кулака резко остановился в пяди от головы, лишь растрепало ветром пряди волос. Лют в ожидании подвоха ушел из-под смертельной сени. Гридни одним глазом уставились на великана, вторым косили на бедовика.

Лют спросил, едва шевеля губами:

– Чего он встал?

В багровом отсвете углей виднелись дрожащие губы Нежелана и жалкое, лишенное растительности лицо.

– Ждет указаний, – вымолвил бедовик свистящим шепотом.

Буслай передернул плечами с хрустом, ладонь прикрыла рот.

– Можно двигаться? – спросил он приглушенно.

– Не знаю.

Врыколак вытянул руки по швам, ноздри стравливали воздух шумно, пламя в глазу сжалось в рубиновую точку, по телу бегала нервная рябь. Коленные суставы противно хрустели, великан порывался тронуться с места, но стоял, будто одернутый невидимой рукой.

– Чего он хочет? – спросил Лют тихо.

– Нас съесть, – всхлипнул Нежелан.

– А чего застыл?

Бедовик хлюпнул носом, утерся ладонью, голос затрепетал в мельничной полутьме, как осиновый лист на осеннем ветру:

– Сказывали люди в деревне, что есть такое диво – по ночам жрет людёв в зверином обличье или предстанет в виде великана, раздавит в лепешку.

Буслай хмыкнул, окинул взором могучую фигуру, голова задралась с шейным хрустом, глаза гридня встретились с багровой точкой. Пламя бушевало под гнетом неведомого запрета.

– Такой громила! На что мы ему сдались? Коней бы попросил – с радостью отдали бы.

Лют покосился удивленно: гордый до неприличия Буська готов был отдать живот без драки, любопытно…

Нежелан продолжил дребезжащим голосом:

– Ежели успеешь на мельнице заветное слово сказать, то остановится и будет выполнять желания, а как исполнит… сожрет.

Лют задумался, в стенки черепа билась досадливая мысль об отсутствии Стрыя – он бы решил дело, а тут приходится выкручиваться самому…

– Зажги огонь, одноглазый, – скорее попросил, чем потребовал гридень сдавленным голосом.

Врыколак остался недвижим, с потолка покатилась волна дрожащего воздуха, испуганного злобным рычанием. Лют настороженно повернул голову к Нежелану, бедовик всплеснул руками на недоуменный взгляд.

– Он может приносить, ничего делать не будет.

Буслай осторожно хихикнул:

– Какой лентяй.

Лют пожал плечами, глянул в багровое бельмо, рука крепко сжала меч, голос прозвучал уверенно, твердо:

– Принеси хворосту охапку, чтоб на ночь хватило.

Под крышей загрохотало, потолочная тьма истлела багровым заревом. Облик врыколака дрогнул мутным маревом, расплылся в воздухе, как масляная пленка на воде. Зловред со злобным воем исчез.

Глава седьмая

Троица разом выдохнула, стесненные грудные клетки раздались в стороны с треском ребер, носы жадно вдохнули воздух, пропитанный запахами крови и внутренностей.

Нежелан переступил ногами, хлюпнуло, щиколотки погрузились в вязкую жижу. Бедовик отскочил от громадной лужи, что в неярком свете углей выглядела пятном мрака.

Буслай глянул на труса презрительно, сощурился, до рези всмотрелся в темноту. Сапоги зачавкали. Присел, в ноздри шибанула густая волна тошнотворного запаха. Ладонь опустилась на лицо защитной личиной, вторая пошарила в скользкой и теплой груде.

– Скотина! – простонал Буслай полузадушенно. – Не знал, что в лошадях столько потрохов.

Лют отмолчался, ладонью вытер лоб, а правой намертво вцепился в черен: вздумай кто вытаскивать – оторвет с кожей. Позади клацали зубы бедовика. Витязь подумал с толикой теплоты: в кои веки выручил… на какое-то время.

Нежелан ахнул. Буслай резко привстал, держа в руке сочащуюся печень, готовый швырнуть ее в чудище. Лют невольно отступил на шаг: воздух заплясал мутными струями, зарос плотью и одеждой врыколака. С сухим стуком на пол упала громадная, в человечий рост, охапка. Ветки в тусклом свете углей торчали из груды обломанными костями.

– Благодарю, – сказал Лют по привычке.

Врыколак ответил глухим рыком. Огонь в его глазу умерил пыл, горел ровно, как очаг рачительного хозяина.

Витязь с невольным холодком ощутил, что великан немного приблизился, хотя Лют отошел от места, откуда послал того за хворостом. Нежелан забубнил над ухом:

– Он с каждым разом приближается, беги не беги. Надежа на скорый рассвет, продержимся до зари – уцелеем.

– Что еще знаешь? Как убить чудо?

Ответ бедовика опечалил.

– Он бессмертен, уничтожить нельзя.

Буслай с досады сжал кулак, лошадиная печень брызнула тонкими струйками. У Люта заломило челюсти: до рассвета далеко, надо поручить врыколаку трудноисполнимое дело, придумать бы – какое…

Великан заворчал недовольно, щель рта раздвинула влажная лента, прошлась по верхней губе плотоядно. Нежелан пискнул от страха.

– Принеси поесть, – начал Лют. Кожей спины ощутил удивленно-досадливый взгляд Буслая, поспешно добавил: – Принеси изысканных яств, чтоб не у каждого князя на пиру стояли, не ленись, сгоняй в дальние страны, попотчуй нас заморскими диковинами. Но учти, еда должна усладить животы без вреда и усыпляющего свойства.

Врыколак недовольно хрюкнул и растаял в воздухе.

Буслай хмыкнул глумливо:

– Может, потом красных девиц попросим, из каждой земли по паре?

– Больно крепок задним умом! – огрызнулся Лют. – О чем раньше думал?

– Ай! – отмахнулся гридень.

Нежелан захрустел хворостом, очаг ожил веселым пламенем, яркий свет выточил из темноты убранство мельницы, похожей на скотобойню. Буслай скривился от жалости к лошадям, лицо превратилось в злобную маску, в ладонь вернулся заляпанный молот. Гридень подбросил оружие, пошевелил воздух пробным размахом.

– Неужто даже оружие бабки не поможет? Стрый сказывал, она им Чернобога чехвостила, а тут увалень одноглазый.

Лют пожал плечами:

– Скоро вернется – попробуешь.

Буслай смолчал. В ожидании воины глазели на стены и вздрагивали от каждого шороха. Бедовик деловито ломал ветки и кормил огонь. Насыщаемое пламя разгорелось, как полуденное солнце. Языки огня, огромные, будто метлы, щупали воздух.

Врыколак вернулся довольно быстро. Лют с разочарованием уставился на гору подносов и кувшинов, густые ароматы снеди заполнили мельницу, схватились с запахами крови и победили. Великан выжидательно буравил оком. Лют кисло перевел взгляд с еды на огромную тушу. Лицо кривилось, будто съел недозрелой клюквы.

Буслай покрепче ухватил рукоять молота и примерился к броску прямо в багровый круг на лице. Нежелан от страха закрыл глаза – спрятался от опасности.

Лют сглотнул ком, слова еле пролезли через губы:

– Молодчина. Управился быстро.

Врыколак тихонько рыкнул.

– Куда тебя услать?..

Буслай, держа взглядом гиганта, бросил Люту:

– А может, дев красных? Хоть потешимся… напоследок.

– А зеленых не хочешь?! – огрызнулся Лют. – Вот что, одноглаз-переросток, добудь трех коней: сильных, выносливых, одной масти, и чтоб у каждого…

Витязь пустился в пространные объяснения примет и достоинств коней, вплоть до количества гвоздей в подковах, кожи на седлах, кожи поводьев. Говорил медленно, тягуче, будто лил мед. Буслай против воли зевнул, глаза слипались, молот едва не выскользнул. Костер остался без подкормки – Нежелан стоял столбом, с закрытыми глазами. Языки поредели, буйная пляска сменилась степенным горением, в мельнице потемнело.

Лют закончил требование, перевел дух, шершавый язык со скрипом поскреб сухое нёбо.

– И не торопись, – добавил он, – нам не к спеху.

Врыколак рыкнул, людей облило презрением, облик великана растаял, как льдина на ладони, по лицу Люта скользнул холодный порыв ветра.

Витязь рассерженно вогнал меч в ножны, пол прогнулся под сапогами, пузатый кувшин захолодил ладони. Лют принюхался, лицо подобрело, во рту исчез янтарный водопад. Буслай глянул на прыгающий кадык соратника, сглотнул слюну и пристроил молот на поясе. Глянул на зажмуренного бедовика, пихнул локтем:

– Не спи! Костер потух.

Нежелан охнул, взглядом обшарил мельницу, тряска рук поутихла. Бедовик заторможенно направился к груде хвороста, затрещали ветки, огонь воспрянул духом, остатки темноты по углам исчезли.

Буслай присел на корточки и рылся в яствах, как свин в желудях, губы лоснились жиром, за ушами трещало. Лют ополовинил кувшин, отставил в сторонку, на пирующего соратника глянул неодобрительно. Тут кон скоро выпадет, а он жрет, куском не давится, скотина!

– А что я, – забормотал Буслай смущенно, – хоть напоследок откушаю. Вкуснотища!

Спиной, что ли, чувствует, подивился Лют, махнув на гридня рукой. Отошел к огню, ладонь коснулась желтых языков. Нежелан глянул участливо, глаза расширены, стоят на мокром месте, рот скривил, но Лют отмахнулся.

Буслай успел нажраться, ослабил пояс на дырку, под потолком затихла сытая отрыжка. Даже бедовик глянул с укором, ветками в руках захрустел рассерженно.

Огонь качнуло холодным порывом, снаружи раздались изумленное ржание, перестук копыт. Лют посерел лицом, кулаки беспомощно сжались. Противная громада вынырнула из воздуха, уставилась выжидательно.

– Быстро, – сказал Лют с укором. – А чего внутрь не завел, вдруг что не так?

Врыколак рыкнул оскорбленно, ручищи сложил на груди, сверху полилось обиженное сопение.

Лют озлился.

– Добро! Принеси теперь злата гору, вровень с крышей, полновесными монетами, единого размера. Внутри не ссыпай, а то задохнемся, снаружи оставь.

Врыколак хрюкнул, исчез.

Лют сглотнул горечь: великан в опасной близости, еще один наказ – и схватит, сожмет так, что кровь потечет меж пальцев, будто сдавит сочную ягоду.

Буслай кашлянул, метнул злобный взгляд на бедовика – а кто еще виноват?

– Сходи, посмотри, что за кляч одноглазый достал.

Нежелан глянул испуганно, замотал головой. Лицо Буслая исказилось гневом.

– Что-о?!

Лют остановил соратника:

– Тихо, быстро собираемся и уходим.

Буслай глянул остолбенело, видно, такая мысль ему в голову не пришла. Во взгляде засквозило уважение.

– Другое дело. Кони-то есть, быстроходные.

Спешно собрались, Нежелан хотел погасить костер, но Лют остановил – пусть мельница дотла сгорит.

Дверной проем сочился ночной прохладой, виднелась бледная луна в соляной россыпи звезд. Ошалелые от перемещения, кони бродили неподалеку, пощипывали траву. Врыколак, естественно, не стал их стреноживать или привязывать.

Лют шагнул в проем – уши заложило от грозного рева, грудь хрустнула от удара, ноги оторвались от земли. Буслай увидел налетающую спину, раскинул руки растерянно, троица покатилась кубарем.

Лют приподнялся на локте – грудь ныла, но ребра уцелели – и сощурился в темноту. Воздух замутнел, налился плотью. Врыколак навис на людьми, око буравит Люта с укором. Палец, толстый, как стропило княжьих хором, приблизился к лицу, великан погрозил нерадивому, медленно истаял.

Буслай досадливо сплюнул:

– Вот сволочь!

Лют кивнул:

– Еще какая!

Буслай слез с охающего Нежелана, опасливо приблизился к выходу.

– Коней распугал, скотина! Хорошо, что убежали недалеко.

Лют отошел от выхода, присел у костра. Огонь бросал отсветы на хмурое лицо, брови слиплись в одну, желваки вспухли валунами. Страха не было, но сердце царапала досада.

– Буслай, – сказал Лют ровным голосом, – в моем мешке возьмешь карту и что понравится.

– Лют, да ты чего? – вытаращил глаза гридень. – Я сейчас расплещу громилу! Молот-то не простой.

Лют отмахнулся:

– Брось, лучше собирайся в путь, а если и тебя врыколак не выпустит, то протянешь до рассвета.

– До рассвета не близко, успеет и до меня добраться, – усомнился гридень.

– Ничё, как меня сцапает, пусть исполняет поручения Нежелана, так до зари и протянешь. Поможешь, Нежелан?

Бедовик вытаращил глаза и пролепетал обалдело:

– Рад стараться.

Буслай хотел возразить, но повеяло холодом, волосы встрепенулись и неспешно улеглись, великан заполнил полмельницы. Гридень хрюкнул злобно, болванка молота канула в толстую ногу. Удар прошел впустую, набалдашник пролетел сквозь плоть и ткнулся в доски пола.

Врыколак лениво глянул на неугомонную букашку, уставился на Люта плотоядно. Витязь невольно отступил, великан навис скалой в опасной близости, подергивал пальцами в нетерпении. Одно поручение – и сможет насладиться кровью человечишки.

– Уже собрал гору злата? – процедил Лют подозрительно. – Быстр, ничего не скажешь.

Врыколак рыкнул польщенно, багровый глаз впился в бледное лицо.

– Ну… исполни последнее поручение, – сказал Лют. Витязь задумался надолго, врыколак поторопил раздраженным рыком. – В Железных горах, – начал Лют медленно, – есть сокровищница. Перенеси ее сюда, до последней монетки и камешка.

Врыколак рыкнул несколько смущенно, но пошел рябью, с порывом ветра исчез.

– Неплохо придумал, – похвалил Буслай.

Лют пожал плечами:

– Тебе не придется идти в горы. Отыщешь чудо-оружие – и назад.

– Знать бы, как оно выглядит, а то буду рыться месяц и не найду. Не силен я в колдовских штучках.

Лют смолчал, меч выпорхнул с легким шорохом, уставился острием вниз. Витязь в задумчивости ожидал неминуемого.

Ожидание затянулось. Груда хвороста уменьшилась на две трети, небо спасительно побледнело. Нежелан бесстыдно дрых у огня, его сапоги потихоньку дымились. Гридни клевали носами, резко вздергивали головы, пальцами терли глаза – прогоняли сонную одурь.

– Ну, где он? – пробормотал Лют рассерженно.

В посветлевший дверной проем ворвался порыв ветра, с визгом, похожим на плач, метнулся в середину мельницы. Гридни сбросили сонное оцепенение, сжали оружие до хруста пальцев.

Воздух помутнел, заклубился маревом на полу, облако хрипело и стонало. Прозрачные струи потемнели, и витязи отшатнулись.

На пол грянулась половина туши врыколака: поясница украшена лохматым поясом порванного мяса; густая кровь неохотно вытекает из жил; от одежды – грязные лохмотья; тело зияет страшными ранами; левая рука держится на лоскуте кожи.

Врыколак приподнял голову, гридни с омерзением уставились на темную дыру на месте глаза, заполненную слизью.

Великан потянулся правой рукой, сжатой в кулак, к Люту. Хрип в горле захлебнулся, в израненной груди жутко хлопнуло, обрубок врыколака застыл. Пальцы разжались, под ноги Люту покатилась монетка, ткнулась в сапог, со звоном упала.

Лют поднял кусочек золота, равнодушно мазнул взглядом по невиданной чеканке и прикипел к безжизненному чудищу. Буслай подошел, всласть попинал сапогом голову, под сводами утих крик ликования.

– Не поймавши, лебедя кушаешь, скотина! Кто-то и тобой отобедал.

Нежелан заполошно вскочил, продрал глаза, поперхнулся криком. Лют вложил меч в ножны и, глядя на искромсанную тушу, сказал задумчиво:

– Если бессмертного врыколака сразил хозяин или страж сокровищницы, то каково нам придется?

Буслай на миг запнулся, отмахнулся с великолепной небрежностью:

– Там видно будет.

Лют хмыкнул и покачал головой.

Нежелан робко приблизился к мертвому великану. Лицо Нежелана осветилось радостью, и он с наслаждением пнул великана в бок. Буслай посмотрел на героя насмешливо, но смолчал.

Лют бросил взгляд в сторону выхода: проем сочился утренней хмарью, солнце вот-вот покажет румяный край.

– Нежелан, поймай коней, погрузи поклажу. Поели, поспали, пора двигаться.

Бедовик с трудом оторвался от попрания ворога и кинулся наружу. Буслай пару раз утопил носы сапог в туше и отошел, утирая со лба честный пот.

Мельницу покинули без спешки. Лют перед уходом побросал по углам горящие головни, уверился, что огонь принялся за стены, и вышел на утреннюю прохладу.

Нежелан поймал коней, запыхался, не спеша подвел к мельнице. Буслай указал на поклажу: мешки повисли на седельных крюках, кони недовольно фыркнули – к грузу непривычные. Откуда врыколак их утащил? На хозяев не нарваться бы.

Буслай взгромоздился в седло, одобрительно крякнул: кони видные, мечта любого мужчины, правда, у всех одинаковые. Неловко, что у бедовика такой же, да и люди посмеиваться будут, люди ведь… Ну да ладно, что-нибудь придумает.

Лют потрепал скакуна по холке, пригладил пальцами звездочку на лбу, диво, что врыколак добыл одинаковых коней так быстро. Буслай воззрился на соратника, удивленно крутящего головой. Мельница сочилась белесым дымом.

– Ты чего?

– Я заказывал гору злата, ты ее видишь?

– Нет.

Лют повел очами, мельком глянул на дверной проем, затканный клубящейся паутиной, обшарил взглядом стену. Столб монет не сразу и заметишь, прислонен к стене, солнце едва показалось, золотые ободки тусклые.

– Вот сволочь! – ругнулся Лют. – Разве это гора?

Буслай сказал со смехом:

– Зато, как и просил, вровень с крышей.

Лют тронул деньги, столб опасно качнулся, монеты посыпались желтым горохом в траву. Витязь набил поясной кошель до треска швов, отошел от дымящейся мельницы, легко запрыгнул в седло.

– Ну никому верить нельзя! – воскликнул он возмущенно.

Кони мелкой рысью удалялись от горящей мельницы. Пламя яростно разгорелось, желтые струи охватили мельницу жадно, будто любимую после долгой разлуки.

Всадники отъехали далеко и не видели, как в оранжевых языках порскнуло мутное облачко и треск рушащихся балок слился с яростным рыком.

Глава восьмая

Дорога покорно ложилась под копыта чудо-коней, что не знали усталости: в глазах рябило от деревень и весей, встреченных во время бешеной скачки.

У небозема возникла стена леса, невысокая, как старый заборчик. Солнце неспешно следовало за всадниками, уже багровое глянуло с насмешкой, когда те остановились на опушке дремучего леса. Деревья уходили в небо, протыкая облака, от стволов веяло несокрушимой мощью, густые кроны закрывали небо зеленым покрывалом.

Буслай оглянулся на Нежелана, зыркнул строго: смотри у меня! Бедовик неловко отвел глаза – устал оправдываться мелким потерям и неприятностям, но они происходят и происходят, и не кончатся, покуда он с воинами. Нежелан предлагал остаться в каждой деревне, но Лют отмахивался: не приживешься, там встретят хорошо, погостить пустят ненадолго, а бедовому, оторванному от корней, дорога в город.

Лес миновали, к удивлению Буслая, без приключений. Могучие деревья встретили путников теплым дыханием, воздух был пропитан добротой и заботой. Гридням аж петь захотелось от необычайной легкости, что возникла в чудесном месте.

Кони шли и шли без малейших признаков усталости. Разжигаемые мальчишеским любопытством, гридни не устроились на ночлег, миновали лес в ожидании, когда четвероногие свалятся. Но кони с унылыми мордами уверенно проделали путь, ни разу не запнувшись.

Стена деревьев разомкнулась широким полем, залитым нежным светом, розовые облака неохотно отпускали солнце. Луга и пашни сгрудились вокруг крупной веси, издали дома казались склеенными друг с другом – маленькие, того и гляди на ладони уместятся.

Гридни продрали сонные глаза, посмотрели друг на друга зло, лихорадочно вспоминая, кому первому пришла в голову дурость испытать коней бессонницей. Лют первым усмехнулся, ладонь прикрыла зевок. Буслай что-то забормотал смущенно, покрутил головой. Припавший к холке Нежелан проснулся от удивленного крика.

– Что такое? – спросил он испуганно.

Воины молча смотрели на юг. Воспаленные недосыпом глаза слезливо щурились, пытались рассмотреть получше бугристые холмы. Нежелан внезапно понял, что холмы – на самом деле исполинская горная гряда, которая заслонит мир, когда подъедешь ближе.

– Вот и добрались до Железных гор, – пробормотал Буслай.

– Еще нет, – сказал Лют рассудительно. – Вон еще сколько переть, дай Сварог к вечеру до предгорий добраться. И кто знает, что за люди тут живут.

Буслай молча кивнул. Троица не спеша двинулась к веси. Воины настороженно обшаривали окрестности, взгляды зацепились за мелкие точки коров на зеленом лугу, ветерок донес сухие щелчки кнута.

– Так, Нежелан, как подъедем – молчи! Не хватало, чтобы из-за тебя на вилы подняли вблизи цели.

Бедовик отвернулся, горло сжала твердая рука, в глазах стало горячо и мокро от обиды. Лют глянул хмуро на соратника, меж ушей чудо-коня пролетел плевок.

– Тронулись потихоньку, – сказал он с недовольством.

Путники поздоровались с пастушком и неспешно въехали в деревню. Кожа зазудела под взглядами, одновременно сонными и любопытными. Кони в молчании пересекли середину широкой улицы.

Буслай изнылся от бездействия, но не махать же приветственно, как освободитель, мускулистой дланью – пусть поздороваются, а там ответит. Но жители смотрели со здоровым любопытством, без страха, приветствовать не торопились.

Запоздало выскочил староста, войт, в окружении крепких парней, смеривших чужаков ревнивыми взглядами. Буслай улыбнулся бесстыдно: деревенские в плечах пошире, ручищи, как ветки столетнего дуба, но мускулы рыхлые. Парни ходят вразвалку, кажутся непобедимыми такой же деревенщине. Буслай побьет любого даже на кулаках, доказывая превосходство лучших людей на свете – воинов, благодаря которым существуют эти… копатели земли. Лют глянул на соратника, во взгляде мелькнуло похожее чувство, плечистые парни прочитали суть перегляда, засопели сердито.

В веси задержались не долго, что устроило и крестьян, особенно тех, чьим дочерям Буслай строил глазки. Честно расплатившись за еду и походные мелочи, путники выехали на посвежевших конях в сторону стольного града Предгорий, за чьими вратами лежал путь в Железные горы.

Буслай оглянулся на весь, в глазах зарябило от высыпавшего на работу люда, хохотнул звонко:

– Странные люди, отличные от наших, но чем – понять не могу. Хоть языки похожи.

Лют пожал плечами, мир подпрыгивал перед глазами, далекие горы двоились, сливались с широким полем, маленькими рощицами, пышными кочками.

– Наши пращуры были одним народом, отсюда и язык остался. Недаром старики бают: от края Степи до берега Окияна живет один народ, спаянный общим языком, словене.

Буслай не упустил возможности взглядом кольнуть бедовика, отмахнулся:

– А! Скоро одними словами будем называть разные вещи. Вон у них, – он не сдержался, расхохотался задорно, – у них ужиком зовут не веревку, а родича. Представляешь?

Лют сдержанно посмеялся.

К вечеру, когда мир залило багровое золото заходящего солнца, здесь немыслимо огромного, раздутого, как боярин, путники добрались до столицы Предгорий. Миновали последнею подпорку города – зажиточную весь, – и кони легко взбежали на вершину холма, поросшего короткой травой. От резкого натяжения поводьев кони остановились.

– Их ты! – почесал затылок Буслай.

Лют молча согласился.

Город идеально вписался в тело горы, строители поставили каменные дома на широкой долине, защищенной с трех сторон неприступными скалами. Четвертую сторону прикрывала высоченная стена. К массивным воротам вела извилистая крутая тропа, запруженная повозками, даже досюда доносилась ругань купцов. Каменный мост был перекинут через глубокое ущелье.

Солнце ушло за горы, на стены скал плеснуло красным, и Лют ахнул восхищенно: воздух над городом налился сказочными красками, будто открылись врата в ирий.

Буслай протер подозрительно заблестевшие глаза, голос стал хриплым, словно горло его недавно освободилось от тяжелой хватки.

– Неплохо, но в наших лесах сердцу милей.

Лют тряхнул головой, поспешно согласился. Кони тронулись с места, земля сменилась мощеной брусчаткой, копыта с веселым звоном выбивали искры.

Наперерез двинулись оружные молодцы, нарочито держа ладони на мечах. Буслай ответил на сверлящие взгляды злобной рожей.

– Хто такие? – спросил требовательно старший разъезда, немолодой муж с хищным лицом и гладко выбритой кожей щек.

Помощники взяли пришлых в полукруг, на рассерженного Буслая смотрели насмешливо, похлопывали по рукоятям мечей издевательски. Нежелан съежился в седле, но на него внимания не обратили, ясно же: вред княжеству могут принести вот эти оружные хлопцы.

Лют сдержал огонь в груди, и бурлящая кровь немного успокоилась. Потом откинулся нагло и смерил старшого презрительным взглядом:

– Путники перехожие.

Старшина ревниво обшарил взглядом фигуру чужака, при виде меча глаза его сузились.

– Почему оружные? – спросил он жестко.

Лют ответил с ленцой, как боярин холопу:

– Дороги неспокойные, а покуда вы прискачете на защиту, будет поздно.

Разъезд зароптал возмущенно, горячие головы наполовину обнажили сталь. Буслай охотно бросил ладонь на рукоять молота и сощурился прицельно. Старшина поморщился досадливо. Люто вращая глазами, он заставил подручных угомониться. В его взгляде появилось некоторое уважение.

– Кому присягу давали? – спросил он обыденным тоном.

– Мы из ближней дружины князя Яромира, чьи земли лежат в полумесяце на полночь. Должен заметить, весьма богатые земли, вашим не чета.

Пригорцы шумно засопели, лошади под ними пристукнули копытами нервно, уши резанул противный скрип железа и зубов. Старший успокоительно вскинул длань, посмотрел на Люта с понимающей усмешкой.

– Что-то слышал об этом угодье, говорят, тамошние обитатели настолько трусливы, что от страха не понимают, что говорят, на людей кидаются.

Настал черед Буслая ахнуть в гневе и стиснуть молот, обласканный предгорцами насмешливыми взглядами. Лют остался спокойным, ответил воину такой же ухмылкой.

– Нет, так в лесу себя не ведут, разве что смельчаки, забравшиеся ради спасения шкур в темные и вонючие пещеры, из-за того разумом тронувшиеся. Это да.

Начальник разъезда закончил словесную перепалку и подпустил в голос немного тепла:

– Если явились не бесчинствовать, а посмотреть на дивный город Кряж, славно погудеть в корчмах с потребными девками – добро пожаловать.

Лют кивнул, лицо осветила дружеская улыбка.

– Клянусь, что пришли с миром, по поручению нашего князя, никакого урона жителям и городу не причиним.

Буслай и предгорцы выдохнули разочарованно, Лют обменялся понимающим взглядом со старшим: мальчишки, ведь не хотят кровавой рубки, но пыжатся.

Путники объехали разъезд, кони зацокали по булыжникам. Извилистая петля дороги помалу покрылась золотыми язвами, а когда отряд подъехал к ее началу, узрели Огненного змея, зажженного сотнями факелов.

Двинулись шибче. Словоохотливые купцы и деревенские торговцы пояснили, что ночью, как и в остальных людских городах, за ворота никого не пускают. Придется выбирать меж ночевкой на камнях и пронизывающем ветру и спуском вниз… на дно ущелья, ибо невредимым спуститься трудно.

Путники оттесняли людей конями, посыпались черные ругательства, спину Нежелана тряхнуло от ударов камней.

– Чего вы там болтали? – сказал Буслай, порадовавшись мукам бедовика. – Ничего не понял, вроде друг друга оскорбляли, а разошлись миром.

Лют с облегчением увидал запруженный мост, не оборачиваясь, ответил:

– Да просто языки чесали, бывалые мужи без того не могут.

Буслай засопел обиженно: Лют невольно напомнил ему, что он молодой гридень, в серьезных схватках не бывавший. Хоть и подтрунивает над Лютом всячески, подначивает, перечит, но происходит то по доброте старшего, к оскорблениям нечувствительного.

Палец смахнул из уголка глаза горячую каплю. Буслай стиснул челюсти, в голове билась утешительная мысль, что не виноват в малости лет, не позволившей хоробрствовать на Пепельном валу и в других жарких битвах. А в самой глубине сознания неприятно грыз червячок, что так можно списывать на молодость, но на самом деле…

Буслай тряхнул головой, как мокрый пес, и поспешно затараторил, дабы ужасная мысль не вернулась:

– А чтой-то он гулящих девок потребными назвал? Они тут Покон вообще чтят?

Лют пожал плечами, заметил вдумчиво:

– С другой стороны, непотребное никому не нужно, а раз пользуются, то неча кривить.

Буслай задумчиво хмыкнул.

Нежелан с завистью прислушивался к разговорам витязей и хлюпал носом от обиды: когда и он сможет говорить больше трех слов за день?

«Уйду от них, – всплыло горькое решение, – здесь и останусь, пусть идут одни. И чего таскаюсь за двумя угрюмыми мужами, занятыми важным поручением? Один к тому же постоянно унижает…»

По мосту двигались медленно, брань отражалась от скал, множилась звонкой разноголосицей. Почти стемнело, город осветился огнем, заключенным в прозрачные колпаки на вершинах столбов. Гридни подивились диву, подобрали челюсти и с тоской уставились на людскую запруду. Все орут, давят друг на друга, забывая, что у моста перил нет, а лететь вниз долго, успеешь от страха умереть.

– Что столпились? – простонал Буслай с тоской.

Один из торговых людей пояснил охотно:

– Да мытари товар проверяют тщательно, покуда в каждый кувшин рыло не сунут, дальше не пройдешь.

Эхо расстроенного крика прокатилось по ущелью, на миг заглушив ругань.

На середине моста стало ясно, что заночевать в городе не судьба. На землю опустилась тьма, небо застелилось черной скатертью, прибитой серебряными гвоздиками, факелы трепетали на ветру, поэтому еле разгоняли мрак. Ворота вот-вот закроют.

Нежелан выдохнул разочарованно, зашарил в мешке в поисках факела. Промасленная тряпка охотно разгорелась, едва упали первые жирные искры трута. Нежелан поспешно подхватил факел, вздернул над головой. Пока неуклюжими движениями запихивал трут в непромокаемый чехольчик, конь перестал чувствовать натяжение поводьев, тряхнул головой, лениво всхрапнул.

Рядом стоящий мужик обернулся с недовольством, грязный кулак съездил по морде. Конь резко отшатнулся. Нежелан взмахнул руками, пытаясь удержаться в седле. Факел уткнулся во что-то твердое, воздух потряс обезумевший крик лошади, запахло паленым.

Сбоку загрохотало, лошадиное ржание сплелось с руганью, Лют встревоженно обернулся на многоголосое оханье. Повозка прогремела по камням моста, с натугой преодолела приподнятый край, и отчаянно визжащую лошадь накрыл дождь зерна.

– Твою медь! – заорал хозяин люто. Глаза неверяще смотрели вслед падающей лошади, в ушах стихало испуганное ржание.

Толпа, как один, прильнула к краю, нимало не заботясь о сохранности жизни, горящие любопытством глаза жадно обшаривали туманное дно ущелья.

Лют быстро сообразил что к чему, рукой стиснул повод коня бедовика и потащил за собой, приглушенно ругаясь. Любопытный народ освободил узкую полоску моста, по ней стремглав промчались три коня. Лют отчаянно молился, чтобы не сбить какого-нибудь недотепу.

Люди отпрянули от края, свободное пространство затянулось, как болото тиной, стены Кряжа сотрясли ругательства. Мытари глянули подозрительно на чужестранцев, один значительно посмотрел на бурлящий мост и перевел взгляд на путников.

Лют зачерпнул из мошны полную горсть золотых кругляшей, сборщик подати аж поперхнулся, глаза выпучились, как у голодной жабы.

– Мы по важному поручению князя, – шепнул Лют заговорщицки, не уточняя от какого.

Мытарь молча кивнул, обеспокоенные стражи по повелительному взмаху расступились. Лют спросил у праздного вида стражника, где можно переночевать, поблагодарил за ответ, и кони зацокали по каменной мостовой. Буслай все порывался сказать, еле утерпел, когда отъедут подальше от высоченных въездных ворот.

– Ну и что он опять натворил? – раздался яростный шепот. – Чуть безвинного человека не сгубил, но разорил – точно.

Нежелан вжал голову в плечи, в животе застыла ледяная глыба: на сей раз и добрый Лют освирепеет, за такое дело не грех и отмутузить.

Лют отмахнулся с усталым видом:

– И хрен с ним.

Буслай поперхнулся, некоторое время ехал, глотая воздух широко открытым ртом, как рыба на суше.

– Но как же?..

Даже Нежелан глянул удивленно, а Лют пояснил неохотно:

– Благодаря Нежелану мы будем ночевать в кроватях. Теперь не надо говорить, что он приносит одни несчастья. А насчет торговца… Главное, что живой остался, а следом бы улетел – что ж, для мужчины гибель почетная.

Буслай ошарашенно замотал головой, как бык, получивший в лоб молотом: вот тебе и Лют – борец за справедливость. Что с человеком делает усталость!

Улочка перед вратами была узкой, с насечками проулков, где можно укрыться десятку воинов. Лют глянул на плоские крыши домов, с холодком заметил верхушку груды камней.

– Взять Кряж непросто, – поделился он с Буслаем.

Гридень кивнул, не меньше впечатленный мощью крепости. Молча двигались по улице, освещенной диковинными светильниками на столбах. Сзади раздались отчаянные вопли, ругань, скрежет массивных створок. Торговый люд, успевший просочиться в Кряж до закрытия, выдохнул облегченно, посыпались злорадные шуточки.

Лют поморщился, нагло наехал, купчик с визгом отлетел в сторону. Буслай скорчил злобную рожу, торговец поперхнулся бранью, отвел глаза.

Улочка разделилась широкими рукавами, кони свернули налево, дома на улице были ярко освещены, сквозь толстые стены пробивался смех, пьяные песни. Лют внимательно всматривался в вывески.

Буслай удивленно присвистнул:

– Надо же, ни кусочка дерева! Думал, будет основа каменная, а поверх, как у людей, дерево, а тут одни камни, половина вывесок из металла.

Лют пожал плечами:

– Каждый строит из подручного. Ну нет у них деревьев, одна трава, вот по нужде и складывают булыжники.

– Дурачье!

– Да, – согласился Лют со смехом.

Кони остановились у въезда в освещенный двор, заполненный звуками хмельного веселья, бьющими из корчмы в два яруса. Лют прищурился, кивнул удовлетворенно:

– Вот, кажись, тот самый «Горный великан», картинка красочная.

Буслай посмотрел с подозрением:

– Конюшни не нравятся, кабы коней не сперли. Слышь, бедовый, поспишь сегодня на сене.

Нежелан от грубого тона обомлел и с ответом замешкался. Лют глянул успокаивающе, кони процокали в освещенный двор.

Глава девятая

Мальчишка конюх подбежал к приезжим, на чумазом лице появилось любопытство: откуда взяли таких одинаковых коней? Гридни спешились, передали поводья, сладко потянулись, оглашая двор суставным хрустом. Нежелан ревниво отобрал поводья у мальчонки, повел коней по кругу. Конюх глянул насупленно, сказал, глядя на здоровых дядей с опаской:

– Ночь в конюшне стоит четверть трура с коня, зерно даровое, а за воду – два трура.

Лют почесал в затылке: что еще за труры? Запустил ладонь в мошну, мальчишка недоверчиво схватил золотую монету.

– Хватит?

Конюх часто закивал, как дятел в поисках корма, губы разъехались, обнажив белый ряд зубов, чернеющий щербиной.

– Ага, еще сдача причитается, только спрашивайте у хозяина, у меня нету.

Лют отмахнулся великодушно.

– А что вода такая дорогая?

Лицо конюха потемнело, веселый блеск в глазах исчез.

– Недавно беда случилась, почтенные чужеземцы. Наслали злые колдуны птицу Юстрицу, много жизней унесла.

Буслай вылупился удивленно:

– Что за птица?

– Такая огромная, черная, со змеиными головами и хвостом.

Буслай отмахнулся, глянул на мальца снисходительно:

– Что лепечешь, это аспид.

Конюх упрямо мотнул головой, губы сжал в нитку.

– У аспида две головы, а у Юстрицы три да крылья железные. Как заденет крылом поганым воду, так разразится повальный мор. Покуда отогнали да чистые истоки нашли… – Мальчишка выдохнул горестно, в глазах заблестели слезы.

Буслай смущенно крякнул, ладонью потрепал спутанные волосы конюха. Лют покивал сочувственно, дал мальцу еще монету.

Гридни направились к двери корчмы, сочащейся по периметру желтыми полосками, в спину догнал голос Нежелана:

– Лют, у тебя стремя повреждено.

Лют запнулся, Буслай посмотрел выжидательно, после кивка направился в корчму. Нежелан ткнул пальцем в перекладину стремени, готовую не сегодня-завтра изломиться.

Гридень развел руками, вполголоса выругался: проклятый врыколак, халтурил по-черному!

– Где ближайший кузнец? – спросил витязь конюха.

– Направо, а там иди на звуки грохота, они до полуночи спать не ложатся, – пояснил мальчонка охотно.

Лют отвязал стремя. Нежелан покорно выслушал наставления не шалить, скорее выходить коней, и проводил взглядом спину витязя до въездных ворот. Глянул на коней – мышцы противно застонали – и со вздохом принялся расседлывать.

Найти улицу мастеровых оказалось несложно, грохот и впрямь указывал не хуже зазывалы. Окрестные улицы степенно погружались в сон, жители наверняка елозили на кроватях, проклиная непоседливых кузнецов. Что ж, если торговать дозволено лишь под присмотром Дажьбога и любая сделка во тьме считается недействительной, то кузнецам на подобные запреты плевать.

Совсем недавно умелец, способный из бесформенного куска железа сковать плуг, светец либо женскую висюльку, казался кудесником, любимцем богов. Сказать по правде, и сейчас многие так думают. Лют мальчишкой в том был крепко уверен. К тому же кузнец работает с огнем, стихией благостной, божественной, от скверны очищающей. Потому и могут работать в любое время суток.

Лют толкнул первую дверь, за которой громыхал кузнечный молот. В лицо дохнуло жаром, и он сощурился в багровую тьму. Побратим огню обернулся на звон колокольчика над дверью, молот застыл над вишневой полосой металла. Помощник перестал раздувать мехи, ладонью утер с закопченного лба трудовой пот и взял у хозяина заготовку и молот.

Кузнец вытер руки о кожаный передник, надетый на голое тело, согнулся над бадьей воды – голова зашипела, как раскаленная болванка.

– Здрав будь, воин, – поздоровался кузнец густым басом.

Лют склонил голову и подошел ближе. С бороды и усов кузнеца стекали мутные струйки, в волосках поблескивали крупные капли, при виде стремени в глазах его мелькнуло разочарование.

Гридень передал стремя, железка в могучей ладони выглядела хрупкой игрушкой. Кузнец глянул мельком, несмотря на полутьму, в которой лучше виден разогретый металл, быстро определил поломку.

– Изделие – дрянь, – хмыкнул он с чувством превосходства. – Поправить – минутное дело.

Лют, задетый известием, что обладает плохой вещью, буркнул недовольно:

– Погоди, кузнец, раз такое дело, продай готовую пару или сделай.

– Ковать нужды нет, – отмахнулся кузнец. – Эй, сгоняй на склад, принеси пару стремян, – рявкнул он на помощника.

Тот отставил заготовку, затопал ногами, дверь скрипнула, парень исчез. Кузнец вернулся было к прерванной работе, но Лют от нечего делать спросил:

– А не слыхал ты кощуну о поражении Волоса?

Кузнец хмыкнул удивленно, отложил работу.

– Ты даешь, воин, еще спроси: могу за молот держаться?

Лют примирительно улыбнулся. В голове мелькнуло: мало ли какие люди здесь живут, может, молимся разным богам, несмотря на общий язык?

– Запало мне в сердце одно несусветствие.

– Эт какое? – глянул кузнец с любопытством.

Гридень помялся, собираясь словами. От горна тянуло страшным жаром, тело взмокло и истекало широкими струями. Лицо коваля в красноватом свете смотрелось загадочно, внушительно, в провалах глаз клубилась мудрость.

– Почему всюду поют, что Перуна освободил кузнец, а после еще и Змея за язык клещами поймал?

Валуны плеч приподнялись недоуменно.

– Раз поют, знать, так и было.

– Не-ет, – тряхнул Лют головой упрямо. – В кощунах ничего не поют спроста, всегда старики ввернут какое-то назидание, что западает незаметно.

Кузнец ухмыльнулся, ладонь поскребла бороду, на стене заплясала густая тень: смешной уродец, сунувший руку в голову.

– Хм, годами ты, конечно, не юн, но и не стар, а мыслишь здраво. Верно, что кощуны не только бают о сказочных временах, но и незаметно жить учат. Напрямую ведь не скажешь, тут же взбеленятся: не моги учить, старый хрыч, сам знаю, что для жизни надо! А так исподволь следуют доброй воле, даже не замечая.

– Не всегда доброй, – возразил Лют. Кузнец молча согласился. – Но тут дело особое: кощуна ведает о тяжких временах, когда исчезло солнце, землю сковала стужа, а люди от отчаяния жрали друг друга и молились темным богам. И героем сказа должон быть самый главный человек на свете, чтоб его примеру следовали грядущие поколения.

– Зело здраво, – кивнул кузнец. – И что такого: на кузнецов смотрят как на волхвов, уважают, не то что мельников, – закончил со злорадным смехом.

Лют запнулся, глазами обшарил темные стены кузни, глянул на россыпь углей, накаленных добела, ресницы суматошно захлопали, но долго тлели перед взором яркие пятна.

– Лучшие люди на земле – воины, – сказал он с горячей убежденностью. – Посему Змея бьет бог – покровитель витязей, а не Дажьбог или никчемные Лель и Полель. Воин стоит на страже мира и Правды, от зла ограждает, благодаря ему и его последователям мир существует. А кощуна бает о каком-то кузнеце, – добавил гридень с нежданной обидой.

Кузнец вздохнул, руки разошлись в стороны, Лют с невольной завистью скользнул взглядом по могучим бревнам, перевитым вздутыми жилами.

– Ну что сказать, витязь, что сказать? Вообще люди невольно признают, что есть вещи воинской отваги выше.

Лют всхрапнул оскорбленно:

– Это что?

Кузнец выставил ладони примирительно, закопченную поросль лица прорезала усмешка.

– Каждый бог поделился с людьми силой, умениями. Так кого мы ставим выше Перуна?

Лют пожал плечами, лоб пошел складками.

– Рода, бога богов, сотворившего мир.

– А кроме?

– Ну, не знаю, у каждого племени по-разному, некоторые и вовсе Волоса чтят в первую очередь.

Кузнец спросил коварно:

– А Сварог?

– И Сварога чтим, – спохватился Лют. – Как не чтить, когда он переделал творение Рода да и много чего для людёв сделал хорошего.

Затопали ноги помощника кузнеца, запыхавшийся парень ворвался в кузню, с поклоном передал кузнецу пару блестящих стремян. Тот глянул придирчиво, крякнул удовлетворенно. Лют забрал изделия из широченной ладони.

– Так вот, воин, извини, но разговор наш подошел к концу, мне еще скорый заказ надо сделать. Вижу, хлопец ты башковитый, что диво для твоих лет, посему подумай на досуге, почему Сварога кличут Небесным Кузнецом, может, перестанет душа терзаться.

Лют расплатился, у двери низко поклонился кузнецу. Ночной город приветил прохладными объятиями. Вальяжно проходящие по улице мастеровых горожане пугливо расступались перед рослым мужем, идущим как слепец. Лют смотрел невидящим взором, лоб покрылся складками, носы сапог то и дело ковыряли щели меж мощеными булыжниками.

Из раздумчивости вывели звуки веселья, глаза резануло освещение двора: у лошадиной поилки двое яростно спорили, чьей лошади пить первой. Гридень встряхнулся, как гусь, вылезший из глубокой лужи, напряженная мысль затаилась в глубинах сознания. Твердым шагом он направился к корчме.

Дверь отворилась со скрипом, мощные запахи жареного мяса и хмеля едва не вышибли его обратно. В уши ворвались пьяная песня, дробь кружек по деревянным столам, перестук ложек.

Лют оглядел красные потные рожи, несколько посетителей ощерились, мигом сбросив хмельную одурь, и оценивающе осмотрели гридня, меч на боку. Буслай за дальним от двери столом приподнялся, махнул рукой.

С подавальщицами в Предгорьях общаться куда лучше, чем у Вышатича: молодые, с румяными щечками, с загадочным блеском в глазах, несут подносы грациозно, успевая ответить притворно-возмущенным писком на щипки и шлепки по приподнятым задам.

Лют двинулся через корчму. Веселая молодуха невзначай налетела, прижалась мягкой грудью. У гридня закипела кровь, пальцы невольно сжались, будто стискивая сдобную плоть. Подавальщица ойкнула, Лют с огромным сожалением перестал чувствовать жар девичьей груди. Девица хихикнула, гридень бараньим взором проводил пышные ягодицы, пляшущие под юбкой.

Буслай налил в кружку олуя, поставил перед Лютом. На зычный зов прибежала подавальщица с широкой улыбкой на миловидном лице. Лют улыбнулся в ответ, девица наклонилась, внимательно слушая заказ, заодно позволила заглянуть в вырез платья. Лют заказывал долго.

Буслай проводил насмешливым взглядом подавальщицу, сказал ехидно:

– Уверен, что столько съешь?

Лют отмахнулся:

– Нашел о чем беспокоиться.

Вдохнул полной грудью запах корчмы, напоенный сытью, хмелем, неуловимым весельем. Ребра затрещали, раздаваясь в стороны, сердце мощно бухнуло, принеся дополнительное тепло.

– Хорошо здесь, – сказал Лют. – Так и тянет на непотребства.

Нежелан оторвался от мисы супа, глянул удивленно. Буслай понимающе подмигнул и мощно захохотал.

– Здесь это называются потребством, мол, что естественно, то не позорно. Потому здесь не просыхают, а девки согласны на многое.

Лют широко улыбнулся, в груди кольнуло тревожно. Оглядел залитый чадным пламенем зал. От месива красных рож, лучащихся довольством, зарябило.

«Что-то опасное таится в таком разнузданном веселье», – пришла на ум трезвая мысль. Вон пируют, видно, давно, с виду хмельные люди, а кажется – животные.

Гридень тряхнул головой, горячая кровь нехотя успокоилась, жар в голове угас. Так нельзя, решил воин твердо. Взгляд упал на хорошенькую служанку, мелькнуло ироничное, что можно, но редко, чтобы перекосов не возникало.

– Чудной город, – сказал он Буслаю. – Покон тут чтят вряд ли.

Буслай посерьезнел, кивнул, голос наполнился легким недоумением.

– Не знаю и отчего, с виду от нас почти не отличаются.

Нежелан проглотил парующую ложку варева, сказал сипло:

– Тут проходят караванные тропы, за горами богатый Клотин, а перевалы держит Кряж. Вот купцы и навезли из различных стран распутные нравы.

Буслай по привычке скорчил харю и разорвал жареного гуся. Лют глянул с удивлением, бедовик согрелся под затаенным в глазах гридня одобрением.

– Откуда прознал? – спросил Лют.

Нежелан выдавил смущенно:

– Да слушал разговоры: один бранился, что батюшка совсем прижал, поносит за ночные гулянки. А за тем столом жаловались на чрезмерный налоговый гнет князя, но поделать ничего не могут: перевалы закрыты неприступными крепостями, данниками князя.

Бедовик закончил небывало длинную речь и замолчал. Грудь бурно вздымалась, закачивая густой воздух. Лют покивал одобрительно, перегнулся через стол, на хрупкое плечо опустилась мозолистая ладонь. Буслай глянул с неодобрением: и чего старший возится с никчемным? Ночью оставят приблудыша в каменном мешке.

Народ в корчме внезапно загомонил, раздалось вразнобой шипение, словно стая пьяных змей разинула пасти.

– Тш-ш-ш! Песня, песня! – шептали краснорожие.

Гридни переглянулись: интересно, что за песни в таком городе? Обыкновенная похабщина или искусно замаскированная цветистыми словами?

Седовласый мужчина расчехлил гусли, важно пристроился на лавке. Притихшие гуляки с любопытством обступили струнодера. Старик хлебнул напоследок, стукнул кружкой о стол и с молодецким кряканьем взъерошил усы. Пальцы прикоснулись к струнам.

Люди при первых звуках замерли, разговоры окончательно затихли, головы с хрустом шейных позвонков повернулись к гусляру. Лют подивился волшебным созвучиям: в музыке есть неведомая волшба, что завораживает даже грубых людей, заставляя заскорузлое сердце истекать кровью. Если песня сложена умело.

Глаза мужчин разгорелись ярым огнем, плечи раздались вширь, грудь выгнулась колесом. Еще бы, поют о жаркой битве, а не о скучной хрени вроде служения богам или урожайные песни.

Лют глянул на раскрывшего рот Буслая: гридень уже далеко, кулаки стискиваются, давним временам сопереживает. Даже Нежелан слушал внимательно: спина прямая, как доска, вечная затравленность исчезла, лицо дышало достоинством.

Лют привычно вскипел, как и всякий раз при подобных враках, но остыл. Ясаги не были гигантского росту, наоборот, в кости мелковаты, но злоба хлестала через край. Очарование песни ушло, он поерзал задом по скамье, а гусляру достался злобный взгляд.

Слушатели распахнули глаза, будто на стене корчмы явилась картина битвы. Руки непроизвольно дергались, сжимая невидимые мечи, отражая наскок поганых ясагов. Даже языки пламени в масляных плошках приугасли, и зал погрузился в багровую полутьму. Тени на стенах приняли расплывчатые очертания воинов.

Лют поморщился безбожным вракам. Вождь ясагов ростом не удался, а изо рта не вырывалось ничего, кроме бранных слов. Повстречались они на поле уже порядком уставшие в сече. Вождь сунулся поперед телохранителей, пал в короткой рубке, успев наградить соперника глубокой бороздой поперек груди. А что ясаги разбежались, едва предводитель руки раскинул… Лют усмехнулся, застарелые шрамы нестерпимо зачесались.

Песня кончилась, но народ стоял в оцепенении, у некоторых в глазах блестели слезы. Лица были полны внутреннего жара, что подвигает на великие дела, если не загасить его олуем.

Буслай задумался, лицо его залила краска стыда, что вечно перечит такому герою. Нежелан вовсе пялится, как на бога. Лют даже немного себя зауважал.

Корчма постепенно заполнилась гулом, одухотворенное состояние продержалось до первой кружки. Светильники вспыхнули ярче и сожгли тени битвы. Стены привычно задрожали от пьяного хохота, в сплетении голосов звонко зазвучали визги ущипнутых подавальщиц.

Буслай смочил пересохшее горло, глазами забегал в стороны. Лют глядел насмешливо. Мимо пронесли поднос с печеным мясом, приправленным тушеными грибами. Лют потянул носом восхитительный запах, в животе заурчало. Приоткрыл рот, чтобы заказать того же и побольше, но наткнулся на твердый взгляд немолодого человека с властным лицом.

Незнакомец пристально вглядывался в витязя. Буслай заметил это и потянулся к молоту. Нежелан стиснул ложку и смерил пришельца недружелюбно.

Глава десятая

Лют осмотрел одежду пришлого: небогатая, сшита добротно, но носит ее владелец как княжий наряд. Витязь пригляделся к чертам лица с бровями, похожими на заснеженные кусты, и сердце стукнуло радостно. Незнакомец улыбнулся, ровные зубы блеснули ослепительно. Буслай, кипя от возмущения, смотрел, как тот подсаживается.

– Вижу, узнал меня, хоробр, – сказал незваный гость негромко. Голос был сильным, чистым, способным перекричать шум боя или грохот камнепада.

Лют привстал, отвесил поклон:

– Давно не виделись, Грузд.

Буслай посмотрел ревниво: что еще за знакомцы? Глянул на соседний стол, где сидели широкоплечие парни, которые вяло жевали, к кувшинам вообще не прикладывались, холодно и внимательно наблюдая за их столом.

Грузд глянул на гридня и улыбнулся – во рту будто молния блеснула. «Скалится, будто девица показывает хорошие зубы», – насмешливо заметил Буслай и потер костяшки кулаков, зудящих в понятном желании.

Лют заметил неурядицу и поспешил сказать:

– Знакомься, Грузд, это сильномогучий Буслай, мой попутчик, а то Нежелан, отрок.

«Попутчик… – засопел Буслай обиженно. – В дружине все как братья».

– А это Грузд, правитель здешних земель, – добавил Лют тихо.

Гость опять широко улыбнулся, Буслаю кивнул, на бедовика и глазом не повел. Принял кружку с пенным напитком, в два глотка осушил. Буслай позавидовал княжьей глотке.

– Ты прав, Радимич, стал я князем, как и мечтал, – сказал Грузд вполголоса. – А ты ныне воевода?

Лют покачал головой. Предгорный князь распахнул глаза, прицокнул досадливо:

– Как так? Ладно, в кроме расскажешь, в детинце то бишь.

Лют ответил с улыбкой:

– Знаю, как у вас детинцы зовутся.

Буслай поднялся вслед соратнику, но внутренний голос прошептал недовольно: он к князю не напрашивался, делать ему там нечего. Лют положил руку на плечо Нежелана, и сердце бедовика екнуло от нехорошего предчувствия.

– Пора нам расставаться, Нежелан, – сказал воин мягко. – Спасибо за помощь, но в горы мы пойдем вдвоем.

В руки бедовика уткнулся звякающий мешочек, пальцы заторможенно сжали гладкую кожу, зеркала глаз влажно задрожали. Лют ткнул в грудь дружески, улыбнулся:

– Не серчай, коли что. Похлопочу у князя, чтобы пристроил тебя в челядины – не пропадешь. Деньги есть, конь знатный, глядишь, выбьешься в богатеи.

«На кой мне в богачи?» – подумал Нежелан, глотая слезы. Один, в каменном городе, где, может, люди по ночам оборачиваются чудовищами. Да с его счастьем он быстро потеряет и коня, и деньги.

Буслай глянул на бедовика сочувственно – не думал, что будет жаль расставаться, а поди ж ты. Грузд, если и подивился, почему воины прощаются с отроком, виду не подал. В окружении крепких хлопцев подождал, пока те заберут походные мешки, и на улицу вывалились веселой гурьбой.

Конюху седлать лошадей помогли охранники князя. Тот посмотрел на коней, и глаза его засветились восхищением.

– Откуда такое диво?

Лют отмахнулся с нарочитой небрежностью:

– Как-нить расскажу.

Конная процессия зацокала по брусчатке. Столбовые светильники освещали улицу ярко, редкие прохожие пугливо теснились к домам, зажимая уши от громового смеха. Лют спиной почувствовал обиженный взгляд Нежелана и смутился: будто ребенка бросил. Дружеский шлепок по спине выбил сомнения заодно с духом. В конце концов, взрослый муж, пора семью заводить. А не уживется, то… пусть людскую породу не поганит.

– А я думал, ты после Пепельного вала чуть ли не князем сделался, – сокрушался Грузд по дороге.

– Куда мне, – вздохнул Лют притворно. – Я и одним человеком командовать не могу, остался дружинным.

Буслай скрипел зубами, на старых приятелей посматривал зло, охранники невзначай обступили хмурого гридня плотней. Он оскалился и нарочито глядел поверх голов. Если бы взгляд мог порочить, встречные дома рухнули бы грудой обломков, подняв тучу пыли.

Лют заметил это. Буслай понадеялся на сочувствие, но витязь хмыкнул гнусно и взглянул с откровенным злорадством – наконец отыграется за дорожные проделки!

Княжий терем поразил их мрачной мощью нетесаных глыб. Лют уважительно покачал головой, воинский глаз умилился правильному расположению конюшен, кузни, укреплений. Да, взять Кряж почти невозможно.

Двор был ярко освещен, челядины сновали, как трудолюбивые муравьи, хотя некоторые зевали широко, будто хотели проглотить луну.

Коней мигом пристроили, поклажу унесли юркие парни. Лют глянул обеспокоенно: вдруг колдовские штуки явят мощь? Грузд расценил неправильно и засопел оскорбленно:

– Доставят в ваши комнаты, ничего не возьмут.

Лют, выставив ладони, быстро сменил тему:

– А что переодетым по городу ходишь? Хочешь узнать, что народ бает о правителе?

Грузд подхватил друга под локоть и повел в терем, оглашая двор задорным смехом.

– А что, хороший способ узнать чаяния народа, а то боярам веры нет. А так пройдусь, послушаю о себе хорошее, сон после таких прогулок безмятежный.

Лют хмыкнул скептически:

– Еще бы говорили плохое – в тебе князя за версту видать.

Грузд переменился в лице, пальцы со скрипом почесали затылок.

Внутри дохнуло холодным запахом камня, смешанным с благостным ароматом леса. Лют с любовью коснулся пальцами бревен, укрывших стыдобу каменных стен. Нарядные светильники установили столь часто – ступали по терему, как по солнечному дворцу.

Слуха коснулось женское пение, чинное, благопристойное. Лют глянул на двери: не понять, кто живет, челядинки или княжьи дети, но чувствуется строгость воспитания. Занимались сугубо женским делом: шили. А так как с закрытыми ртами ничего делать не могли – пели тонкими голосами. Видно, в детинце нравы были построже: сильно влияние блюдущих Покон, надо бы Буське поосторожней…

Буслай ощерился пристальному взгляду. Лют глянул с укоризной, отвернулся, махнув рукой оскорбительно.

– Сейчас пир закатим! – хохотал Грузд. – Ничего, что на ночь! Мужчина сам решает, какое время суток на дворе.

Лют забыл о краткой перепалке с Буслаем, лицо разгладилось, плечи шутливо передернулись.

– Знаю твои пиры, еще тогда славился.

– Верно сказал, – засмеялся князь. – Сейчас упою так, что забудете, зачем пришли. Кстати, каким ветром вас занесло в наши края?

Лют помялся, сказал:

– Княжье поручение у нас, в горах полазать. Подсоби, может, знаешь: где тут у вас пасть зверя?

Лоб Грузда пошел складками, витязи посмотрели с надеждой, но князь пожал плечами. От разочарованного вздоха пламя светцов колыхнулось.

– Не переживай, Радимич, у старцев поспрашиваю. В следующей крепости у местных спросите – образуется. Выправлю подорожную, чтобы каждая собака выказывала уважение. Когда собрались в горы?

– Завтра.

Грузд помрачнел, шумно сглотнул комок:

– Обидеть хочешь?

Лют развел руками, ответил непреклонно:

– Княжья воля. Так что давай подорожную сразу, пока не упились.

– Добро, но на обратном пути денек погостите, иначе обижусь.

Лют промолчал, что было принято за согласие. Два плечистых молодца услужливо распахнули двери в пиршественный зал, в лицо дохнуло застарелыми запахами еды и хмеля.

Палата настолько пропиталась духом пира, что разбери по камушку и разбросай в горах – звери сбегутся, будут лизать, а иные сдуру погрызут, приняв за мясо.

Гридни с любопытством рассматривали богато украшенные стены. Князь нетерпеливо заорал, что хочет побаловать гостей да не осрамиться. Двери распахнулись, вереница челядинов с глазами, выпученными от тяжести несомых блюд, засеменила к столу. Подносы опускались с грохотом, волна свежих запахов била в голову молотом.

Кравчий вынырнул бесплотной тенью, над полными чарами закурился тонкий аромат, защекотал приятно ноздри. Грузд поднялся, крикнул здравицу за достойных гостей. Вино хлынуло через край, кадык мощно задергался, ароматная волна плеснула на грудь. Лют поспешно осушил и, дабы не обидеть хозяина, пролил питье на грудь, как жертву богам и предкам на небе, сдержав гримасу от противной липкости рубахи.

Грузд положил могучую руку на плечо гостя, омытая хмелем глотка выдала густым басом:

– Лют, давай нашу, походную!

Буслай зло поглядел на спевшихся гуляк, перед глазами замелькала вереница блюд: гусей жареных, начиненных кашей, мяса печеного, жареного, парующих плошек с бульоном, горы пирогов, квашеной капусты, икра, рыба жареная, пареная, вяленая и сушеная. А поодаль выстроились пузатые кувшины, запахи витали дивные, от вдоха в голове легко звенело. Гридень посмотрел на застолье, глянул на князя. «Вообще-то неплохой человек», – подумал он перед тем, как набросился на еду.

Лют присел на край кровати, босые ноги погрузились в меховые шкуры – защита от холода каменного пола. Шея затекла, разминалась с хрустом. Гридень потянулся, за спиной прошелестело одеяло, кровать скрипнула под весом упругого тела.

Заспанная девка протерла глаза, с волчьим подвыванием потянулась, волосы рассыпались по подушке медовыми волнами.

– Сходи принеси квасу, – буркнул Лют. – Живо, – прикрикнул он, видя неудовольствие, исказившее хорошенькую мордочку.

Девка откинула одеяло. Лют с удовольствием посмотрел на могучие телеса. Девица не спеша одевалась, полные груди нехотя прятались под тканью, смотрели зазывно острыми кончиками. Лют помимо воли ощутил прилив крови, пальцы дернулись, девка заметила и застыла с понимающим смешком.

– Квасу, – сказал гридень озлившись.

Девка с неудовольствием оделась, потопталась возле кровати, но воин поторопил ее шлепком по пышным ягодицам, и та с притворным визгом исчезла.

Лют натянул рубаху и свиту, войлок сапожной подкладки обнял ступни, ремень обвил пояс. Мешок с поклажей нехотя выполз из-под кровати, натужно оскалился, на одеяло посыпалось загадочное содержимое.

Гридень прикрыл зевок ладонью, присмотрелся к бабкиному добру, в голове звучал голос Стрыя. Неуверенно перебирал связки сушеной травы, шишки, кусочки застывшей смолы разных цветов, тщательно промял пальцами старую шапку.

Дверь скрипнула. Девка с поклоном передала ковшик с резной ручкой и уставилась блестящими глазами на содержимое мешка.

– Ой, а что такое?

Лют шлепнул по жадно тянущейся руке, выпроводил, не обращая внимания на обиженный визг. Пересохшее горло благодатно смочил квас, гридень выдохнул довольно, пустой ковш с глухим стуком зарылся в шкурах.

Посвежевшим взглядом он осмотрел добро и разделил на две кучки. Кольнул стыд – объяснения Стрыя забыты: кусочки смолы непонятно для чего. Хорошо, хоть травам назначение знает.

Из второго мешка, с воинской справой, достал чистые тряпицы. Душистые травы укрылись тканью. Кошель, нетерпеливо распахнувший пасть, поглотил свертки. Лют достал еще один мешочек, уложил лечебные травы, ну… какие считал лечебными.

Ножны привычно оттянули пояс, и Лют вышел из комнаты. Поклажа пригибала к полу, кошели с травами плясали на поясе. Распахнул ногой соседнюю дверь и застыл на пороге, с удивлением глядя на пустую постель.

– Где его леший носит? – буркнул гридень раздраженно.

Буслай где-то до сих пор шлялся – поклажу бросил, хорошо, что оружие при себе оставил. Кряхтя от досады, Лют с тремя мешками выбрался во двор. Челядины проводили удивленными взглядами княжьего гостя. Конюх оглянулся на сопение, отскочил от рухнувшей поклажи.

– Кони готовы? – поинтересовался Лют.

– А то, – ответил конюх с мнимой обидой. – Осталось оседлать.

Гридень указал на мешки:

– Тогда седлай и поклажу привесь, эти два – на моего.

Конюх кашлянул, сказал осторожно:

– Э-э, а который твой?

Лют глянул на одинаковые морды, лоб пошел складками. Слуга с интересом наблюдал, как растерянное выражение сменилось бараньим упрямством.

– Правый мой, – сказал воин твердо.

В конце концов, коней и родная мать не отличит, во всем одинаковы, не стоит забивать голову пустяками. Лют втянул утренний воздух и оглядел двор: в кисейной дымке тумана сновали челядины, в кузнице звенело железо, стражи лениво прислонились к стене терема, чесали языками.

– Уезжаете, а что князю сказать? – раздался голос конюха.

– Ничего, он знает, – отмахнулся Лют беспечно.

В голове забилась мысль, что надо поскорее сваливать со двора, пока Грузд не упоил до смерти. А еще сколько по горам лазать?

Лют помрачнел, взгляд прошил каменные стены детинца, ушел далеко-далеко, где земля покрыта могучими деревьями и ласкова к людям, где в реках и озерах немерено рыбы, в лесах – дичи, где самые красивые девки, где дом. Кулаки стиснулись в бессилии: он охотно помог бы княжеству с мечом в руке, а не ползая по камням в поисках непонятно чего.

Послышался отдаленный шум, сердце встрепенулось, горячие волны крови напряженно вздули мышцы: в людской разноголосице слышались гнев, жажда убийства. Стражи, неспешно ходящие по забралу стены, встрепенулись, грохоча сапогами сбежали вниз.

Злобный гул приближался быстро, словно стае раздраженных пчел указали, где искать пропажу меда. Лют отошел от конюшни, конюх вслед дернулся, но суровый взгляд вернул того к работе: седла еще не на спинах, седельные крюки свободны.

В раскрытые ворота двигался людской ком. Окна домов наспех открывались, ставни хлопали о каменную кладку, взъерошенные горожане смотрели на галдящую толпу. Лют приметил в толчее знакомое лицо, вздохнул горестно.

Могучий муж – пузо с пивной котел накрыто густой бородищей – уцепил Буслая за ворот и впихнул во двор, как котенка. Гридень огрызался, но не вырывался, молот спокойно висел на поясе. В толпе были заметны еще несколько дородных мужей: орали громко, на камни плескала слюна. Крепкие парни – с окладистыми бородами, с поясными ножами в руках – цепко следили за Буслаем, умоляя взглядом, чтоб дернулся.

Глава одиннадцатая

Лют ошалело смотрел, как толпа прошла мимо. Потом под десятками сапог застучали дробно ступеньки крыльца, и утроба терема приглушила крики. Воин поспешно метнулся за процессией, сердце холодило неприятное предчувствие.

Стражи у палаты глянули на незнакомого гридня, копья скрестились, но на лице одного отразилось смутное воспоминание. Лют вбежал внутрь, и там уши стали пухнуть от бранных криков.

Пузатый муж со свирепо горящими глазами, тащивший Буську за ворот, повел рукой. От могучего баса задрожали стены. Пламя в плошках, крепленных на многочисленных опорных столбах, испуганно прижалось ко дну.

– Князя! Князя сюда!

– Верна-а! Пусть рассудит! – полетели голоса в поддержку.

– Да чего судить, и так ясно!

– Не скажи, не по закону то!

«Что он натворил?» – изумился Лют. Попытался взглядом встретиться с соратником, но увидел лишь взъерошенный затылок. Лют хотел протиснуться, но оружные молодцы зыркнули люто, и он отступил до поры.

Спину подпер древесный столб, над головой едва слышно скворчал горящий жир. Плошка, подвешенная на изящные цепочки, слабо качалась.

Заспанный князь вошел. Челядины под белы руки усадили его в кресло. В вошедших уткнулся тяжелый бараний взор. Стихло. Дородный муж яростными движениями вспушил бороду, согнулся в поясе:

– Здрав будь, князь Грузд.

Правитель ответил тяжело. Бородач отшатнулся от волны тяжелого хмельного духа.

– Подобру и тебе, боярин Валун. С чем в такую рань припожаловал?

– Какая рань, полдень не за горами? – подивился боярин.

Князь прервал того властным взмахом, лицо из мягкого превратилось в суровую маску, глаза блеснули гневно.

– Почто гостя моего обидел? – спросил он с металлическим лязгом, будто меч кольчугу пропарывает.

Боярин сказал горько:

– Неблагодарные пошли гости, платят за ласку худом.

– Что натворил? – спросил Грузд у Буслая.

Гридень пожал плечами, облил презрением толпу, процедил:

– Пользовался твоим гостеприимством, князь. Вчера сам сказал, что могу невозбранно ходить где хочу.

Грузд кивнул, припоминая, и боярские люди взорвались негодующим ревом. В зал вбежали стражи, бывшие у двери, и настороженно остановились. Со стороны князя открылась дверь, дюжие молодцы встали по бокам, свет огня игриво плясал на плетеных кольцах и вытащенных наполовину клинках.

– Тихо! – рявкнул Грузд. Красные от вчерашней попойки глаза пригвоздили умолкнувших.

Валун оробел, но быстро пришел в себя и смело шагнул:

– Князь! Когда разрешал гулять по городу, ты не имел в виду забираться в мои хоромы и бесчестить сноху?

Слова сопроводил приглушенный ропот. Лют застыл у опорного столба, взглядом пробуравил затылок Буслая и еле удержался от плевка. Грузд потемнел лицом и встретился взором с Лютом. Гридень заметил в глазах старого знакомца беспомощность.

Буслай глянул на боярина презрительно, сказал с нахальством:

– Не больно-то на боярыню похожа, с виду обычная сенная девка. И зазвала сама. Думаете, валялся бы в постели до утра, коли в том уверен не был?

Валун подскочил и яростно завращал глазами. На бороду посыпались бусины слюны.

– Заткни поганое хайло! Князь, он просто издевается! Мало того что под покровом темноты снасильничал девочку, так еще и порочит словами гнусными.

Грузд хмыкнул недоверчиво:

– Что ж твоя девочка на помощь не звала? Ждала, пока вы не возьмете сонного?

Валун смутился, пальцами поскреб бороду, с треском вырвал прядь.

– Княже, то к делу не относится. Вот насильник перед твоим судом – не стали сразу вешать, потому что княжью власть уважаем. Реши дело скорей, помсти за поруганную честь моего имени. Сына нет – на кордонах. Вернется, что я скажу: мол, прости, сынок, не уберег семейную честь? Князь, тут решение одно.

Лют с кривой ухмылкой подумал, что сноха у Валуна озорная, видать, не впервой гуляет. Но, верно, в этот раз заметил кто-то из челяди, мигом растрезвонили по двору, а к полудню все в городе узнают. Придется вешать «насильника» – смеху будет меньше, а некоторые уверятся в «злодействе». Бред, Грузд не позволит…

Князь посмотрел на витязя, сердце того камнем рухнуло. Князь – военный вождь да судья, городом же правят бояре, а Валун, видать, из значимых. И ссориться с ним Грузд не будет.

Лют зло посмотрел на затылок Буслая: дурак не понимает, что его вздернут, потому стоит спокойно. Дал себя привести в терем, хотя мог сбежать. На миг мелькнула черная мысль оставить как есть, пусть вздернут или бросят в пропасть…

Стыд ударил в голову горячей волной. Лют от нестерпимой боли застонал сквозь зубы, кулак врезался в лоб. Лют просяще посмотрел на Грузда, тот взглядом показал, что на его стороне, но сделать ничего не сможет, хотя препятствовать не будет, если…

Лют отцепил от пояса мешочек с травами, на миг усомнился – тот ли? – но понадеялся на память. Пламя плошки осторожно принюхалось к плотной коже, несмело лизнуло, затем, дымя от удовольствия, вонзило зубы.

– Буслай, сюда!

Гридень замотал головой, нехотя обернулся. Лют зло уставился на бестолочь, мигом оказался возле боярского охранника, сильным тычком в грудь опрокинул детину заодно с парой товарищей.

Буслай с ожившими глазами – как же, драка! – растолкал близстоящих и прорвался к соратнику. Грузд удивленно уставился на дымящийся кошель в руках друга. Лют сжал плечо Буськи, губами сказал: «Прости». «За что?» – молча спросил князь.

Валун побагровел лицом, от яростного крика помощники встрепенулись, разом бросились на насильника с подельником. Палата ахнула в голос: люди взлетели к потолку, больно приложившись к нему головами, и тут же горохом попадали на пол. У многих из носа текла кровь, от слабых стонов сердце сжималось.

Буслай изумленно смотрел на лежащих людей. Лют глянул на Грузда, от сердца отлегло: у князя котел каменный, еще десять годов назад на спор стены прошибал. Рванул зло Буслая. Дымящийся мешочек упал на пол. У входа беглецы перепрыгнули беспамятных стражников.

– Лют, что такое? – спросил Буслай захлебываясь.

– Вперед, олух, потом объясню! – рявкнул соратник.

Челядины во дворе глянули недоуменно на бегущих к конюшне гостей, воины на стенах насторожились, потом мигом сбежали вниз и исчезли в тереме. Лют выдохнул облегченно: Грузд точно преследовать не даст.

Конюх с довольной улыбкой подвел оседланных коней. Гридни налетели вихрем и небрежно оттолкнули конюха. Челядин с земли посмотрел обиженно, но перед глазами мелькнули конские хвосты и скрылись за воротами.

– Придержи ход! – буркнул Лют, схватив чужой повод. – Выедем спокойно, время есть.

Буслай послушно придержал коня, в распахнутых глазах горело жадное любопытство.

– Лют, как так?

Витязь пояснил нехотя:

– Дурман-трава. Стрый сказывал: кто сорвет, а после сушеную спалит в комнате, то, кроме него, все перекувыркнутся.

– Здорово! – восхитился Буслай.

Лют глянул неодобрительно: соратник расправил плечи, глядел орлом, задорно похохатывал. Витязь вздохнул горестно: в мешочке был еще и тирлич, оборотная трава, которая могла пригодиться, но сгорела ни за грош.

Кони неспешно цокали копытами, веселый Буслай раскланивался с прохожими, Лют же был мрачнее тучи. Задерживаться нельзя, но нельзя и прямиком отправляться к воротам на снежные перевалы – без теплой одежды, еды.

– Ну, – протянул Буслай недовольно, – никак отлипнуть не может.

Лют поднял голову: улица привела к выходу из города, ведущему в горы. Перед воротами толпился народ: уезжали немногие, больше провожатых. У стены под хмурым взором стражей притулился Нежелан. В руках – поводья статного коня и вьючного ослика, горбатого от поклажи.

Бедовик встретился взглядом с хоробром, несмело улыбнулся. Гридни подъехали: Лют глянул тепло, Буслай перекосил харю, будто под нос сунули парующую коровью лепешку.

– Я тут, – развел руками Нежелан и запнулся, не зная, что сказать дальше.

– Одежду и еду взял? – спросил Лют деловито.

Бедовик кивнул с жаром.

– Еще теплые одеяла и новый походный котелок – ведь на тропах корчм нету.

– Молодец.

Буслай с независимым видом старательно выворачивал шею, на лице застыла гримаса брезгливости.

Нежелан залез в седло, ослик с грустной мордой покорно потащился следом. Ворота миновали свободно. Теперь впереди расстилалась величественная гряда седых гор. Нитка дороги легла под копыта.

В полдень сделали привал на предусмотренной стоянке, воткнутой полукругом в плоть горы. Солнце казалось маленькой горошиной, грело мало. Привыкшие к небывалому летнему жару, гридни с удивлением смотрели на пар изо рта.

Буслай насмешливо наблюдал, как бедовик привязывает животных и на кострище неведомых путников разводит огонь.

– Видать, только смерть нас разлучит, – сказал он неприятным голосом. – Судьба – с тобой мотаться по свету.

Нежелан уткнулся в ворох веток, тонкая сизая струйка выползла из сплетения, коварно лизнула глаз. Бедовик отшатнулся с шипением и пальцами растер глаз до красноты. Буслай с удовольствием расхохотался.

– Лют, пока обуза будет кашеварить, давай расскажу, как ночью куролесил с боярской снохой.

Повернулся к соратнику, увидел перед глазами хмурое лицо, и смех застрял в горле. Лют без замаха ударил, в голове Буслая полыхнула молния. Сознание вернулось к нему, уже стоящему на коленях и ошалело трясущему головой.

– Ты что?!

Дурная кровь бросилась в голову, на глаза пала розовая пелена бешенства. С диким ором замахнулся он по ненавистной роже Люта, сладко представляя, как распадется под костяшками плоть и брызнет горячими струями.

Лют погасил удар ладонью, под второй замах поднырнул и коротко ударил. Голова Буслая дернулась, взрыв в виске ослепил, ноги против воли подломились. Твердая рука удержала за грудки, тряхнула, как щенка. Нежелан вскрикнул от жалости, когда удар кулака в лицо опрокинул задиру.

Лют еле сдержался, чтоб не попинать упавшего, и сам ужаснулся этому горячему желанию. Под ноги тяжело плюхнулся вязкий комок слюны – из-за олуха едва не совершил позорнейший поступок!

Буслай харкнул кровью и с трудом поднялся с камней. Гридня шатало, красивые усы-подкова слиплись красными сосульками, лицо напоминало отбивную. Лют легко уклонился, ответил кулаком, с восхитительной сладостью посмотрел на красные брызги и услышал сдавленный стон.

Буслай рухнул как подкошенный. С разбитого лица обильно текли красные струи, заполняя щели меж гравием. Лют присел рядом, брезгливо вгляделся в кусок мяса с бессмысленными глазами. Пальцы обхватили гривну, безжалостно рванули. Скрученный из медных с чутком серебра дротовых прутьев, воинский оберег исчез в ущелье.

Лют, тяжело дыша, отошел от поверженного соратника. Нежелан смотрел со страхом. Воин достал из поклажи тряпицу и промокнул ободранные костяшки.

Бедовик порывался помочь Буслаю, но строгий взгляд удерживал его на месте. Лют помог Нежелану привесить котелок над огнем. Бедовик спохватился и захлопотал над похлебкой.

– Он из-за чрезмерного женолюбия едва не погубил княжье поручение, – сказал Лют, глядя на танец костра. – Так нельзя. Женщины не могут быть превыше долга перед отечеством. Никогда.

Нежелан покивал – видно, в городе что-то случилось, всего не знает, но Лют зря не сделает. Жалость к Буслаю испарилась, к тому же вспомнились его бесконечные придирки.

Буслай пришел в себя быстро – Лют бил умеючи. Шатаясь, приблизился к поклаже, в руках заплясала баклажка. Засохшая маска отвалилась красными ломтями, лицо стало выглядеть куда лучше, хотя рассечения чернели неприятно, а глаза стремительно заплывали.

Гридень подковылял к костру. Бедовик вручил ему парующую бульоном плошку. Ложка зачерпнула жидкость и застыла у опухших губ.

– Лют, – сказал Буслай хриплым опустошенным голосом, – зачем гривну выбросил? Жалко ведь.

Глава двенадцатая

Солнце величаво садилось на взбитые перины золотистых облаков. Мир потускнел, лучи налились сонной краской. Великолепие заката отразилось во влажных от слез глазах, трели насекомых нарушил всхлип.

Юный пастушонок протер кулачком покрасневшие глаза. Его босые ноги с хрустом сминали траву. Кнут в безвольной руке волочится хвостом. При каждом шаге в живот тыкалась запрятанная за пазухой дудочка.

Перед глазами мелькали заросли густой сочной травы, иногда сменялись чахлыми кустами, затем порослью пожелтевших стеблей, короткой, будто подшерсток. Земля была усеяна отпечатками коровьих копыт, но самого стада не было видно.

Пастушок проследил за следами и громко разрыдался. Горячая запруда прорвалась, залив щеки: следы вели к мрачной стене леса. Даже с большого расстояния от стволов веяло недоброй прохладой.

– Ой и попадет мне! – тонко взвыл паренек, присев на корточки. Руки обхватили голову, сжали сильно, надеясь выдавить из нее страшные образы порки.

От отчаяния он выхватил дудочку, и поле огласили прерывистые звуки, похожие на плач избиваемой собаки. Рулады насекомых на миг притихли, затем грянули с новой силой. И с насмешкой.

Ивашка со страхом посмотрел на лес – в груди бушевала холодная вьюга, а ноги супротив воли сделали шажок вперед: может, лес не так страшен, а без стада дядька Нечай уши оборвет, без еды оставит. А как без еды, если нужны силы на заживление выпоротой задницы?

Умирая при каждом шаге, пастушонок двинулся к лесу, издавая дудкой сиплый вой. Деревья росли при каждом шаге. Ивашка заломил голову до хруста – лес стоял громадной стеной. С опаской скосил глаза вниз, пятки потоптали траву опушки.

За стеной стволов страшно ухало, от треска веток сердце обмирало, сильнее сочился холод. Ивашка оглянулся на чистое поле, ничуть не страшное даже в свете закатного солнца. Неистово потянулся к простору, подальше от страшных деревьев.

Слуха коснулось отдаленное мычание, сердце подпрыгнуло, в груди разлилась горячая волна. Радостное ослепление развеялось уже под сенью леса. В уши врывался настороженный шелест листвы, чудилось, что в голос листвы вплетался людской шепот или…

Мягкая лесная трава была обильно утоптана прошедшим стадом, стригущим лишаем выглядели ощипанные участки. Цепь следов уводила за деревья: могучие замшелые великаны с кроной размером с крышу терема. Меж стволов угодливо ютилась молодая поросль, не стволы, а так – стебли крупной и сочной травы.

Ивашка застыл в мучительном выборе: пойти в лес за убежавшим стадом или вернуться к дядьке Нечаю, который кожу со спины и задницы ремнем сдерет, будто заяц бересту. Идти в чащу не хотелось. Дудочка застыла у губ, несмелая мелодия вплелась в лесные шорохи. Пастушок от усердия глаза выпучил, ждал, когда прибегут рогатые, очарованные музыкой.

На сей раз буренки не зашумели в зарослях, не замычали протяжно, будто подпевая знакомой дудочке. Пастушок оборвал мелодию с противным воем, дудка скрылась за пазухой. На негнущихся ногах он двинулся в заросли.

Кусты с хрустом раздвинулись, и открылась небольшая прогалина. Сердце юнака радостно прыгнуло и… рухнуло в пятки, разлетевшись острыми осколками. Туши коров лежали вповалку, в стеклянных глазах мутно отражался лес, возле одной кишела вереница муравьев, жуков, да и к остальным подбирались мелкие жруны, спеша урвать кусок до прихода крупных.

Пастушок повернулся на костяной стук, и дыхание вылетело из груди с сиплым свистом, будто взял неверную ноту. Трясучка мигом выбила силы, даже ног не чуял. Пальцы ухватились за резные обереги на поясе, фигурки уточек, коней скользнули под кожей холодно, привычного тепла не вызвав.

Существо нехотя оторвалось от созерцания павших коров. Загремело, потом противно хрустнуло. Пастушонок с ужасом уставился в черные провалы рогатого черепа, на траву, видную сквозь прутья ребер. Коровий скелет «глянул» жутко. В груди у паренька мгновенно смерзлось, со звоном к голове подкатила тошнота, лес залила ночная тьма.

Он потер трясущиеся ладони друг о дружку, будто хотел зажечь огонь. Мелькнула мысль: петуха бы да лопату, но насмешливое понимание, что не успеет зарыть пернатого и пошептать заумь, стерло желание без следа.

«Волос благой, защити!» – молится мальчишка истово.

Коровья Смерть повела головой, будто принюхиваясь дырками ноздрей, шейные позвонки противно скрипели – как дверь на ржавой петле под порывами ветра. Ноги согнулись с глухим визгом. Громыхая костями, неестественно белыми, будто их долго вываривали, а затем побелили, нечисть приблизилась к замершему человечку.

– Мамочки!

В голове лихорадочно пронеслась успокаивающая мысль, что Коровья Смерть страшна скоту, а людям бояться нечего, но в груди рос тошнотворный холод, потом свет в глазах померк.

Сквозь мощный гул в ушах пробилась слабая человечья речь:

– А ну, кто тут озорует?

Пастушок приоткрыл глаза. В воздухе со свистом мелькнула размазанная полоса, громко кракнуло. Ладонь инстинктивно закрыла лицо от обломков костей. Острые рога кувыркнулись в воздухе и вонзились в мягкую почву. Коровий скелет с шумом дернулся и со скрипом осыпался на траву белой кучкой.

Войлочная глухота в ушах исчезла, пастушок поспешно вдохнул полной грудью. Воздух был такой вкусный, упоительный! Взглядом он поискал нежданного спасителя. С губ сорвался невнятный хрип, ноги подломились. Тело безвольно свалилось под копыта громадного коня с багровыми, как пекельные угли, глазами.

Всадник, могучан, будто оживший асилок, возвышался в седле вежей, закованной в кольчатую броню.

Не спеша он поправил ножны, свесился с седла и, как котенка, поднял парнишку.

Пастушок очнулся и взглянул: стена деревьев, пробитая багровыми просветами, виднелась меж длинных, остроконечных конских ушей. Юноша пискнул: меж ушами мог уместиться без труда он сам. Спиной он утыкался в железную стену. В испуге он вскинул голову, взгляд затерялся в черном лесу бороды.

Сверху, где-то под кронами, громыхнул гром, пастушок пораженно разобрал слова:

– Очнулся, хоробр. Что молчишь? Скажи что-нибудь.

– Я… я… дя…

– Меня Стрыем кличут, – прогремело сверху. – Ты кто?

– И… Ивашка, пастух, – промямлил юнец, тщательно уберегая язык от клацающих зубов.

Бородища пошла вниз, пощекотала русые волосенки на детской головке. Ивашка на миг зажмурился от веселых мурашек. Стрый кивнул, оглянулся, буркнул сочувственно:

– Попадет тебе за стадо.

Ивашка всхлипнул:

– А!.. Дядька Нечай задницу исполосует. А рази виноват, что окрестная нечисть взбушевалась?

Железная стена за спиной насторожилась, великан спросил недоуменно:

– Не первый раз, что ли?

– А то, – сказал малец запальчиво. – У соседей корову леший задрал, шуликуны озоруют, а обдериха в бане взбесилась: прикинулась мочалкой, дядька Панас стал тереться, разодрал мясо до кости. А мне дядька доверил общее стадо. Как теперь вертаться? Тяжко без коровушек, ить война скоро.

– Война, – прогрохотал могучан раздраженно. – Что слышно, Кременчуг цел?

Ивашка обернулся, жесткие волосы бороды накрыли лицо.

– Перун с тобой, витязь. Конечно, стоит, что ему сдеется? Степняки, как дядька Нечай сказывал, токмо веси жгут, лютуют без меры, женщин хватают и… как это… пользуют. Города не берут.

Огромная ладонь пригладила мальчишечью голову с неожиданной теплотой и заботой. Гором фыркнул обрадованно, ноздри широко растопырились, хватая потеплевший воздух. Стволы покорно расступились, в глаза плеснуло закатным светом, глаз радовало открытое поле.

Ивашка поглядел поверх конской головы, ахнул: небо было поделено на половины. Верхняя, нежно золотистая, заливала остатки облачного пуха густым медом. Середку перечеркивала гряда темных облаков, с золотистой каймой сверху, снизу – темно-багровой. В прорехе облака лукаво горел бледно-желтый глаз, нижняя половина неба густела багрецом, ровным, как загар у смерда. Небесное великолепие держала черная резная подставка.

Стрый сощурился, внимательно осмотрел Кременчуг: дома слиты в темные блоки, редко где мелькнет золотистая искорка. Взгляд споткнулся, не сразу разглядел мелкие, словно мураши, фигурки: копошатся на защитном валу, как черви после дождя.

– Дяденька, – сказал пастушок робко, – весь в другой стороне, мне туда бы, – закончил он почти моляще.

Воевода отвлекся от созерцания города, спросил насмешливо:

– И что там делать будешь?

Ивашка насупился, зад кольнуло, будто дядька Нечай уже выходил пряжкой.

– У тебя, кроме дядьки, никого, что ли?

– Да, – ответил пастушок горько.

– Так на кой тебе оставаться нелюбимым братучадом? Отправляйся в город, пристрою в хоромах, согласен? – бухнул Стрый дружелюбно.

У Ивашки зашумело в голове, грудь раздалась в стороны до треска ребер, не в силах сдержать волнение.

– Уйти? – пискнул он жалостливо.

Стрый хмыкнул ехидно:

– Боишься, что дядюшка сердцем изойдет, тебя искаючи?

Голос могучана пронесся над полем, и в траве испуганно умолкли насекомые. Даже ветерок утих, боясь напомнить о себе неосторожным шорохом стеблей. Гигантский конь, будто высеченный из угольной горы, неспешно ступал. Копыта глухо попирали землю, вырывая жирные комья.

Ивашка призадумался: в то, что дядька Нечай опечалится пропаже нерадивого братучада, не верится, от потери стада взвоет скорее. Но и так неожиданно, махом порвать со знакомым окружением – страшновато.

– На что я сгожусь? – спросил он пересохшим ртом. – В городе коров нет. Человек я маленький, ничтожный, толку не будет.

Конь фыркнул насмешливо, воевода вслед хохотнул:

– Ну, любой человек приносит пользу, даже мертвый. Иногда ничтожный способен вознестись выше богов. А пока пристрою тебя на конюшне. Дело нехитрое, освоишь.

Ивашка не понял, как можно быть выше богов и какая польза от мертвых, но промолчал. Проклюнулась надежда на более хорошую жизнь: прислуживать у боярина или знатного витязя куда лучше, чем жить в холодной строгости дядьки, постоянно попрекающего куском.

Стрый легонько коснулся пальцами хрупких плеч, ощупал осторожно, пастушок услышал участливое:

– Что такой худой, не кормили, что ли?

Ивашка помялся:

– Да кормили, но в избе закон хватать быстро, семья-то большая. А старшие часто отбирают лишний кусок, говорят, надо держать в строгости, а сами пухнут на глазах.

Стрый сочувственно поцокал, пастушок, ободренный поддержкой великана, продолжил с жарким хвастовством:

– Дядька грит, я слабый, потому что добрый, не могу кулаками работать, жаль бить людёв.

– Что еще говорит дядька? – спросил Стрый насмешливо.

– Говорит, добрым быть тяжко, зло теснит со страшной силой, диво, что хорошие люди на свете не переводятся. А ежели добро ответит кулаками, то и не добро вовсе, вот так.

Воевода скорчил презрительно лицо, сказал сварливо:

– Дурак твой дядька! Вот, посмотри на мои кулаки.

Пастушок с затаенным восхищением и боязнью глянул на рельефные валуны с бляхами твердых мозолей. Открытой ладонью можно укрыться, как одеялом, с головы до пят.

– Видишь? – продолжил Стрый, довольный реакцией мальца. – А я – добрый.

Тут же захохотал, мощно, раскатисто, как летняя гроза. Ивашка неуверенно улыбнулся.

Конь ступил в ямку, слегка споткнулся, в живот пастушка уткнулось твердое, пальцы сомкнулись на гладком дереве.

– А я играть могу, – сказал он, поражаясь смелости. – Дозволь, боярин, сыграю.

– Я воевода, – поправил Стрый. – Давай, скоротай дорогу.

Мелодия полилась хрупкая, нежная, поначалу неуверенная, но постепенно окрепшая, заполнившая поле незримой волшбой. Закатное солнце завороженно замерло, опираясь на темные подушки облаков, полевая живность смолкла.

Ивашка усердно раздувал щеки, в груди горело, но старался изо всех сил для доброго человека.

Затерялась в короткой траве последняя нота. Стрый вышел из оцепенения, ладонь пригладила пастушьи волосенки. Замерший во время песни, Гором тряхнул гривой, фыркнул озадаченно. Тронулся медленно, будто ступал по тонкому льду глубокого озера.

– Пожалуй, на конюшню тебя не отправлю, – выдохнул воевода задумчиво.

– Почему? – вырвалось у мальца отчаянное.

– Грешно пачкать пальцы такого умельца конским навозом. Будешь жить в палатах, конечно, прислуживать по-мелкому, чтоб не зазнавался, и играть. У тебя получается хорошо.

Ивашка от счастья пискнул, зарделся пуще неба:

– Дозволь еще сыграю.

– Нет-нет, – возразил могучан поспешно. – Скоро стемнеет, а конь почему-то не хочет идти под твои песни.

Гором фыркнул презрительно, глаза ярко полыхнули, окрасив воздух розовым. Пошел рысью, хвост бил по бокам, шлепки гулко разлетались окрест, будто лупили по воде веслом.

Слуха Стрыя коснулась людская речь. Поле перед холмом, где на вершине устроился Кременчуг, освещалось рваным светом факелов. Подъехали ближе: стали слышны крики животных, отборная ругань, глухие удары о землю.

Воевода засмотрелся на чумазых людей, в свете факелов усердно долбящих землю. Воловьи упряжки шли неспешно, оставляя на земле глубокий черный шрам. Поле наполнилось грохотом копыт, сторожевой разъезд заметил гигантскую фигуру, метнулся наперерез.

– Кто таков? – спросил старшой грозно. – А, ты, воевода! Вернулся, – поспешил сказать с почтением, разглядев пришлого в вечернем сумраке.

Стрый величаво кивнул, конники порскнули в сторону, как стайка мальков от щуки. Гором наградил сородичей ехидным фырком. Утомленные работой люди откладывали лопаты, мотыги и, разинув рты, смотрели на проезжающего великана. По рядам пронесся восхищенный говорок: «Стрый вернулся», «Таперича усе наладится».

– За работу, олухи, – раздался из темноты строгий голос.

– Копать! – поддержал кто-то с другой стороны.

Рабочие нехотя принялись долбить, расширяя и углубляя земную рану.

Стрый неспешно въехал на холм. Мимо катили телеги, груженные острыми кольями, возницы кричали приветственно. Воевода отвечал кивками. Ивашка, ошалевший от почета, оказанного новому хозяину, вжался в витязя. В темноте белело его взволнованное лицо.

Гором вошел в рощу невысоких деревьев, копыта застучали по утоптанной тропе. Стрый недовольно оглядел яблоневый сад, почти доходящий до стен: говорил же князю, что сметливый ворог укроется за деревьями, подожжет на хрен, а под прикрытием дыма сделает что угодно. Но нет, Яромир яростно отстаивал деревца, посаженные ради жены восемь или девять лет назад. А какой от них толк? Весной, правда, лепота сказочная, но…

Стрый устало вздохнул. Гором въехал в ворота, и людской гул рванулся навстречу: город спать не собирался.

– Стрый! Стрый вернулся! – крикнул кто-то со стены.

Воевода почувствовал прицел десятков глаз, ощерился: чай не девка красная, глядеть неча.

Крикун с грохотом сбежал со стены. Гором с недовольным ворчанием притормозил, чтобы не раздавить бросившегося под копыта человека.

– Батюшка! Вернулся! – залопотал седовласый дядька, согнутый в поклоне пополам. – Слава богам, а то князь наш всех на стены выгнал, спать не велит. Хуже того, заставляет работать!

Стрый поморщился брезгливо, вон, люди смотрят, неловко.

– Будет, Короед. Ступай домой, я разрешаю.

Короед взвизгнул обрадованно, метнулся молнией, разъяренный рык воеводы догнал его уже на конце улицы:

– Вернись, собака, не всё сказал!

Ключник мигом вернулся, уставился выжидательно. Стрый ссадил пастушка, сказал строго:

– Возьми Ивашку, устрой в доме, да не в будке, а в приличной комнате. Отмой, накорми, напои, дай одежу. Вернусь, и ежели что не так – шкуру спущу. Понял?

Короед закивал часто-часто, подхватил растерянного мальчишку под мышку. Стрый глазом моргнуть не успел, как ключник исчез. С усмешкой покачал головой, спросил у проходящего ратника, где князь: на стенах али в палатах?

– На северной стене, воевода-батюшка, – ответил воин почтительно. – Прясло поправляет.

Гором двинулся. Небо слабо дотлевало, ночь властно вступала в права. Людей на улицах было многовато, улицы оружейников шумели рабочей жизнью.

В воздухе висело напряжение, пока смутное, смешанное с недоумением, но скоро оно загустеет, как кисель, – когда у стен встанут полки врага.

Глава тринадцатая

На небольшой площади перед стеной было не протолкнуться от взбудораженного люда. Гором раздвинул могучей грудью жалких людишек. На возмущенные вопли он гневно фыркал, огонь в глазах бушевал жутковато.

Стрый остановил коня, спешился, группа воинов неподалеку услужливо ринулась принимать поводья. Воевода отмахнулся от помощи: Гором в присмотре не нуждается.

Сбоку раздался стук по мостовой и прозвучал насмешливый голос:

– Явился, гора мяса.

Стрый с шутливым презрением смерил фигуру седого волхва, опирающегося на посох:

– И тебе, Вольга, по добру.

Рука волхва метнулась ко лбу, поправила выбившуюся из-под тесьмы прядь.

– Что так долго? Уже и гонец от Вышатича прибыл, завтра подойдет.

– Да так, – пожал воевода валунами плеч.

Гором фыркнул насмешливо, горящие глаза освещали площадь не хуже факелов. Снующие туда-сюда люди сторонились опасливо. Волхв посмотрел на угольную гору, губы скривились.

– Что, до сих пор подставка для задниц? – спросил он ехидно. – А было время…

Гором прервал волхва оскорбленным ржанием, окружающие испуганно-восхищенно заохали, когда громада с багровыми глазами встала на дыбы. Стрый дернул повод, копыта грянулись, проломив лаги, воевода метнул в волхва недовольный взгляд:

– Будет затевать свары. Скажи лучше, почему нечисть распоясалась? Кого только не встретил по пути!

Вольга потемнел лицом, посох раздраженно впился в мостовую.

– Да так, шалит один хлопец. Пока не до вражины.

Могучан отмахнулся и ловко зашагал по ступенькам на стену, минуя три яруса, полные воинов и рабочего люда. Волхв, постукивая посохом, двинулся следом. Гором проводил седого умника злобным взглядом.

Стена освещалась ярко, по помосту бегали люди с корзинами земли, кто-то держал факелы, иные стояли и покрикивали – занимались делом.

Фигура в алом корзно обернулась на тяжкую поступь и приветственные крики. На Стрыя остро глянули бирюзовые глаза, веки чуть дрогнули. Ратьгой высунулся из-за спины, хмурое лицо при виде могучана осветилось.

– Здрав будь, князь, – поздоровался богатырь почтительно.

Яромир поправил плащ – на кой надел, ведь для торжеств? – глаза потеплели.

– Рад видеть тебя, Стрый. Посольство завершил успешно, хвалю, но что так долго?

Воевода обменялся с Ратьгоем дружескими шлепками по спинам, отошли, краснорожие от довольства. Вольга простукал посохом, встал слева от князя.

– Не серчай, Яромир, – ответил Стрый чуть виновато. – Провожал олухов, понапрасну называемых гриднями, пока Лют не поправился.

Князь нахмурился, волхв и Ратьгой уставились встревоженно.

– Что стряслось с побратимом? – спросил Яромир хмуро.

Стрый пересказал чудачества хоробра. Князя огорчила гибель отроков. Волхв насупился, заслышав о бедовике.

– На кой ляд взяли? – спросил он строго. – Известно, поможешь бедовому – примешь на себя его несчастья.

Ратьгой наградил Вольгу презрительным взглядом: тоже мне, меча в руках не держал, а умничает. Стрый переглянулся с воеводой понимающим взглядом, ответил с холодком:

– Про то Люта спрашивай, мне тот попутчик не мешал.

Вольга скривился. Ратьгой хохотнул злорадно, но смешался под строгим взором князя.

– Враг близко, – сказал он Стрыю. – Путята с Твердятой полегли.

Лоб могучана прорезала глубокая складка.

– Так быстро?

Ратьгой откашлялся, перебил князя невежливо:

– Дивные дела пошли, Стрый. Степняки какие-то странные попались, веси походя пожгли, стольные грады разрушили, но земли не опустошили. Мчат, оставляя просеку, почему-то сюда стремятся. А тут еще Гамаюн…

Ратьгой пустился в долгие и пространные обсуждения. Стрый кивал, поддакивал, возражал мощным ревом. Князь плюнул на словоохотливых воевод и устремил взор на гребень вала, кишащий рабочими.

Раскопанная земля являла бревна срубов, основу вала, как искромсанная плоть кости. Рабочие с тоской поглядывали на стремительно угасающее небо, еще чуть – и прекратят работу. Ибо нельзя работать под покровом ночи, а князь пусть скрипит зубами сколь угодно. Не людям нарушать заветы богов. А пока ссыпали перед бревнами камни, укрепляли городню, с тоской думали: завтра еще и закапывать, чтобы вал стал крутым, покатым, неприступным.

Работа на прясле – участок стены от вежи до вежи – затихла. Некоторые в темноте откровенно халтурили, топтались на месте.

Князь махнул рукой, зычные голоса глашатаев прорезали густой сумрак, вздохи облегчения пронеслись по пряслу ураганом. С радостными воплями, побросав инструменты, работяги бросились с вала – скорее домой!

– Завтра доделают, – сказал князь неуверенно. – Еще надо поставить добавочный сруб для бойниц.

Стрый кивнул: а потом стену увенчает двускатная крыша, и последний уязвимый участок Кременчуга исчезнет. Пусть волны степняков бьются в три стены, окруженные глубоким рвом, усеянным кольями, или пытаются взять город с воды. Вдруг залезут на высокий крутой берег? Хотя до того надо будет сломить сопротивление соединенной рати, что сейчас окапывается перед городом, ставя заслон – глубокий ров – коннице, без которой кривоногие степняки беспомощны.

Даже если прорвутся, мало ли, то могучее войско неспешно отойдет за высокие стены, прикрываемое резервом и тучей стрел. А там поглядим. Два города они взяли, но те с Кременчугом ни в какое сравнение не идут.

Яромир махнул рукой, двинулся широким шагом:

– Пойдемте в палаты, как раз пир начнется.

Стрый буркнул насмешливо:

– До пиров ли?

– Надо же чем-то занять ораву союзных князей! Они у меня не просыхают с утра до ночи, всех девок перепортили. Но что поделать: могли не приходить с подмогой, надо уважить.

Ратьгой со Стрыем фыркнули в голос презрительно – уж они придут на помощь не ради вкусной жратвы, но ради чести.

Спустились со стены. Воины споро подвели коней, окружили почетным караулом. Вольга напомнил хмуро:

– Так что там с Лютом и неслухом Буськой?

Стрый возвышался над всадниками, как столетний дуб над чахлыми кустами, на волхва не посмотрел, ответил князю:

– Перебрались они через лагерь псоглавов три дня назад, больше их не видел, сразу домой.

Князь вскинул брови, за спиной ахнул волхв:

– Как нарваться на дивиев угораздило?

Стрый пожал плечами:

– На пути стояли, теперь лежат.

Ратьгой спохватился, спросил недоуменно:

– Постой, а в какой земле встретили?.. Так это ж от Вышатича на два дня пути, как за три дня обернулся?

Князь усмехнулся, пояснил, как неразумному:

– Забыл, на ком ездит?

Гором шумно всхрапнул, предостерегающе заржал. Ратьгой глянул на чудище уважительно. Волхв пробормотал под нос:

– Не сегодня-завтра будут в горах, а там неизвестно, сколько времени уйдет на поиски.

Яромир глянул неодобрительно.

– Что шепчешь, а то не знал, что затея пустая… почти пустая. Придется уповать на мощь железа.

Стрый громыхнул смешком:

– Представляю, как Буська взъярится, узнав, что пропустил славную битву.

Князь подумал мрачно, что он не прочь обойтись без драки, но уповать на божественные силы, способные защитить и сохранить, – удел дурака. Уже жалеет, что отослал побратима на такое непонятное поручение.

Княжий отряд прогрохотал по мостовой и влетел во двор детинца под радостные крики. Немедля кинулись хмельные бояре и союзные князья. С улыбками на красных потных рожах предлагали испить из братчины. Вольга незаметно исчез, воеводы брезгливо оглядели пьяную толпу и нехотя потащились в пиршественный зал.

Яромир широко улыбался, хлопал по потным спинам, приветственно вскидывал руки. Вслед орали здравицы, время от времени зычно кричали, славя доблесть и честь.

Палаты пропитались вкусными запахами, воздух загустел, как кисель. Князь с улыбкой вошел в пиршественный зал, утонувший в одобрительном реве. Кравчий сунул чару с медом, Яромир оглядел пирующих, крикнул здравицу.

Пусть, мелькнула небрежная мысль, пусть пируют. Недолго осталось.

Алтын в одиночестве пил горячий травяной взвар. Шатер был завален драгоценностями: золотые и серебряные изделия сверкают в свете светильников, грани разноцветных камней горят ослепительными точками. Повелитель степи задумался, наплывы бровей скрывали глаза, блестевшие в узких щелках.

Рука с парующей чашей застыла на весу, левая непрестанно теребила мешочек на груди, губы кривились мучительно. В шатре было душно, бритая голова блестела россыпью жемчужин. По обнаженному торсу стекали крупные капли, оставляя широкие влажные дорожки. Золотая цепь, усеянная драгоценностями, знак верховного вождя, лежала в сторонке небрежной кучкой.

Алтын оглядел горы ценностей с тоской, презрительно скривил губы и непроизвольно сделал отметающий жест. Это у Али-Шера вскипает кровь при виде злата, ничего выше не знает. А Повелитель скоро увидит свое сокровище, самое ценное, дорогое, за которое немедля готов отдать сотни караванов лошадей с гнущимися ногами от тяжести поклажи.

Скоро. Скоро лесные дикари ответят… Хотя предыдущие мало в чем виноваты, главный враг укрылся в соседнем княжестве, за высокими стенами, взять его будет куда труднее. Но он возьмет! Непременно!

И будет глядеть в мертвые глаза тамошнего правителя, называемого сынами степи Арамом. Повелитель долгие годы повторял ненавистное имя, оно каленым железом выжглось в мозгу, оставив неистребимый дух паленой плоти.

Яромир, ты умрешь!

За стенками шатра послышались возня, возмущенный вскрик: стражи по указу Повелителя никого не пускали. Но упорный Шергай кричал взволнованно, просил принять.

Алтын поставил на пол чашу.

– Пропустить, – сказал он тихо. Теперь неважно, как отдавать приказы. Мог подумать – стражи бы услышали.

Полог приподнялся, маг влетел парчовой молнией, распластался ниц.

– Повелитель, очень важные вести! – закричал он горячо.

Алтын с усмешкой оглядел халат старика: сколько можно носить такое убожество? Будто не мудрец, а ворона, падкая на яркие вещи.

– Встань, Шергай, – сказал он мягко, с неудовольствием отмечая возросшее нежелание говорить словами. – Расскажи, что стряслось? Навстречу движется войско?

Маг поднялся, замотал головой, жидкие нити бороды запутались в воздухе.

– Нет-нет, Повелитель. Жалкие лесные черви будут сидеть за высокими стенами, трепеща при виде доблестных сынов степи. Они подлые, трусливые…

Алтын прервал раздраженно:

– Прекрати, это не так.

Существо мага задрожало, сердце просверлила острая боль, прошибла холодная испарина.

«Скоро с ним вообще нельзя будет говорить безболезненно», – мелькнула в плешивой голове яркая мысль.

– Прошу простить, Повелитель, что вызвал твой гнев.

– Шергай, говори о деле и убирайся, – сказал Алтын устало.

Мага затрясло, он еле избавился от постыдной дрожи и пролепетал:

– Хитрый Арам может погубить войско по мановению пальца.

Брови Алтына с треском сшиблись на переносице, глаза метнули молнию, волосы старика встали дыбом.

– Как?

– Повелитель, по твоему приказу наблюдаю за окрестностями их города, даже натравил на людей нечисть в отместку за подлые покушения. По крупицам, через незримых духов собрал неясные слухи о том, что Арам услал лучший отряд на поиски магического предмета немыслимой мощи. Такой может испепелить наши полки и… и… – От волнения Шергай поперхнулся.

– Что – и? – полюбопытствовал Алтын напряженно.

– Но и повредить тебе нынешнему, Повелитель.

Алтын заскрипел зубами, тень на стене шатра забурлила, повеяло немыслимым холодом, словно отворилось окно в сказочные ледяные пустоши.

– Ну уж нет! – рявкнул Повелитель.

От звука голоса Шергай рухнул, стражи у полога застонали от внезапного страха, отдыхающие в стане воины оцепенели.

– На этот раз ему не одолеть! Говори, червь, что еще?

Шергай, задыхаясь, пролепетал:

– Оно находится в горах, называемых дикарями Железными. Повелитель, посмотри в захваченной карте, где они. Отправились около двух седмиц тому, должны быть там.

Алтын призадумался, волевым усилием пригасил ярость кипящей крови, мысли очистились.

– Шергай, – сказал он после раздумья, – мы не можем послать на перехват могучий отряд, его рассеют по дороге.

Маг согнулся в раболепном поклоне:

– Повелитель, истинно говоришь.

– Надеюсь, у тебя хватит сил, чтобы переправить к горам наемников?

Шергай затрепетал:

– Повелитель, прости, но я могу перенести их через вражеское княжество, не дальше.

Алтын было нахмурился, но пересилил себя, кивнул:

– Хорошо. Думаю, наемники смогут пойти по следам людей Яромира и вырвать у них колдовскую штуку. Да и в стане будет спокойнее – Али-Шер рано или поздно нарвется.

– Повелитель, ты мудр. Больше того – мудер, – сказал Шергай льстиво.

Алтын поморщился и властным взмахом руки услал того прочь. В одиночестве Повелитель напряженно задумался. В груди ворочалось нехорошее предчувствие.

Неприятной неожиданностью стало известие, что к Яромиру собрались войска окрестных князей. Пусть – будет славная битва. Но гнусный хитрец до вторжения в первое княжество услал людей за колдовской штукой. Как на него похоже, подлец! Привык действовать не силой, а обманом.

От волнения Алтын едва не потерял нить тревожащей мысли. Выходит, он знал о предстоящем походе, потому так подготовился, паскуда!

Да, наверняка знал.

Но откуда?

Глава четырнадцатая

Лют щурился, блеск солнца холодно отражался от снежных шапок, колол зеницы. Конь с унылой мордой после шлепка тронулся с места, под копытами захрустела корка снега. Витязь посмотрел на заснеженных великанов с отчаянием: где искать нужное диво – неизвестно.

Оглянулся, взгляд миновал опухшую рожу Буслая, подкрашенную синевой, угрюмого Нежелана и уткнулся в ворота горной крепости, откуда недавно вышли. Вышли, не найдя ответа, где находится пасть зверя. Даже старики Первого Перевала не имели представления о такой штуке, а посоветовали идти глубже в горы, на полпути ко Второму Перевалу располагалось странное место, можно там поискать. Больше негде.

Нежелан осторожно втянул холодный воздух, в ноздрях защипало, кольнуло, волоски похрустывали от инея, было неуютно от смерзшихся льдинок. Конь безучастно ступал по снегу, волоча привязанного к седлу ослика. Длинноухий изредка стонал жалобно – обычный зверь, усталый и замерзший.

Рваные плиты туч скрыли солнце, мир потемнел, глаза неслышно застонали в блаженстве. Горбатый хребет уныло померк. Немыслимо прозрачный воздух загустел. Мелькнул в серой выси орел темной точкой, свистящий ветер принес обрывок тоскливого клича.

Солнце озлилось, услужливый ветер поспешно разметал стену свинцовых щитов, и желтое копье снова ударило в тугую плоть гранита, покрытую молочно-белой нежной кожей. Мир заблистал слепящим светом. Лют со стоном прикрыл вскипевшие слезами глаза. Хорошо Буслаю: опухшие щеки создают достаточно тени, глаза в узкой щели надежно защищены.

Гридень поправил молот на поясе, удивленно смахнул с теплой свиты иней. Рукавица оставила на толстой ткани темную дорожку. Изо рта клубами валил пар, лицо пощипывали крохотные незримые пальчики, а в мочки ушей будто вбили по ледяному гвоздю.

– Холодрыга! – сказал Буслай громко, и огрызок слова заметался от скалы к скале в поисках укрытия. – И не верится, что внизу лето.

Лют оторвался от ледового панциря каменного великана, отливающего опасной синевой, и встретился с раздутым и разукрашенным лицом соратника. Глаза кольнуло спицей стыда – но самую малость.

– Не верится, – согласился он натужно.

Нежелан снял рукавицы, клубящийся паром рот приблизился к кистям, красным, как вареные раки, поводья же беспечно бросил. Буслай посмотрел на неженку ехидно, но невольно отметил: приблудыш умело правит коленями, а в осанке появилось нечто знакомое. Гридень перевел взгляд на Люта, засопел ревниво. Витязь оглянулся, мазнул взглядом по спутникам, посиневшие губы неохотно раздвинулись.

– Скоро привал, местные выдолбили в скале стоянку, говорят, от ветра ниша защищает.

Буслай поежился от ледяного порыва, прозрачные струи захватили горсть снежной крупы, и лицо закололи крохотные иголки.

– Добро, а то не от мороза, а от ветра страдаем. Костер запалим – вовсе благодать.

Ослик, груженный помимо поклажи вязанкой хвороста, похожей на большой клубок ежей, согласился с унылым вздохом.

К полудню солнце заросло непроницаемой паутиной, небо рябило темными складками туч, резко похолодало. Струи ветра уплотнились, ледяные кулаки забили сильнее, кожа горела, как содранная, пылинки снега припорашивали солью.

Тропа сузилась. Копыта коней стали глубже погружаться в белый пласт, отряд прижался к каменной стене, могучей, незыблемой. Налево и глядеть не хотелось: заснеженную землю как обрубили, дно ущелья белело, будто сметана в горшке, противоположная стена смутно выглядывала из тумана.

Бедовик глянул на небо: тяжелые – как только в воздухе держатся? – тучи стремительно бежали по небу, как грязная снежная каша по реке в ледолом. Небо внезапно придвинулось. Ветер, кряхтя от натуги, удержал темную глыбу, вернул в свинцовый поток. Нежелан поспешно отвел глаза: голова кружилась, к горлу подступала дурнота.

Ветер неспешно довершил проказу: всадники побелели, будто обсыпанные мукой. У Люта волоски бороды и усов смерзлись синеватой личиной, а к лицу Буслая и впрямь прилипла подкова, будто поцеловал копыто. Лишь гладкое лицо Нежелана светило красным, словно наконец устыдился быть обузой.

В отнорок, похожий на надкушенное яблоко, забрели, когда со злобным воем завьюжило. Люту послышался в снежных вихрях злорадный хохот, он тряхнул головой, с шапки скатились белые хлопья. Продвинулись в глубь стоянки, резкая тишина мало не оглушила, без атак ветра кожа быстро согрелась.

Нежелан скатился с седла – голенища сапог поперхнулись снегом, снежная гладь обезобразилась глубокими бороздами. Буслай недовольно глянул, как бедовый очищал вогнутой пластиной широкую площадку для коней. Подумал раздраженно, что в первую очередь надо заботиться о гриднях, раз взяли отроком.

Лют, не чураясь черновой работы, достал вторую пластину. Комья снега полетели из уютного кармана на продуваемую тропу. Буслай медленно слез с коня, помятый подбородок задрался к небу, на лице появилось презрение к такой работе.

Старший гридень глянул с насмешкой: понятно, что двигаться больно, от резкого движения – головокружение, но не уймется, кичится непонятно чем. Буслай поймал взгляд старшего, засопел, из ноздрей, как из печных труб, повалил густой пар.

Унылый сумрак украсил свет костра, веселые языки приковывали взгляды завораживающим танцем. Замершие руки сжимали прогретый воздух. Нежелан глянул на животных – нормально ли устроились? – и кивнул довольно.

Буслай потер опухшее лицо, перекосился, шепотом ругнулся. Лют пошарил в мешке, на колени Буслая упал кожаный кошель. Гридень дернулся, мешочек свалился на подстилку, перехваченное шнурком устье смотрело в костер.

– Что это? – спросил Буслай настороженно.

– Завари взвар, травы лечебные, – пояснил Лют.

Буслай нарочито дернулся, разбитые губы попытались скривиться.

– Негоже воину пробавляться колдовством.

Лют воззрился удивленно, в глазах мелькнул опасный огонек.

– Дурень, сила травы от богов, никакая не волховья. Ты, может, от мяса откажешься, раз оно непонятно как убирает голодную резь?

Буслай насупился и растопырил ноздри – широко, шумно. Пламя костра недовольно затрепетало. Нежелан отложил возню с котелком, глянул опасливо: опять драка? Лют смерил цветную рожу тяжелым взглядом, отвернулся. Буслай молча сграбастал мешочек, помял в пальцах, отложил.

– Нежелан, растопи снега, – попросил Лют. – Сначала взвар сделаем, потом похлебку.

– Не надо, – упрямо тряхнул гривой Буслай. – На сытом заживает быстрее.

Лют глянул на упрямца, пожал плечами. Буслай поморщился: Лют вообще-то прав, но как стерпеть чужую правоту? Достаточно, что принял молча суровое, но справедливое наказание за баловство в Кряже. Ладонь коснулась шеи, пальцы с тоской поискали плотность гривны.

Нежелан нагреб котелком снега. Пришлось выбегать на тропу. Буслай скривился: мол, тут натоптали, пеплом присыпано. Утрамбовал хорошенько, еще черпнул, закопченный котелок закачался на перекладине, дно его стали лизать желтые языки. Белый, как сметана, снег медленно терял плотность, проваливался на дно.

Погодя бедовик кинул в кипящую воду кус сушеного мяса, из мешочка с заранее сваренными овощами, резанными на части, бросил пригоршню, помешал ложкой с длинной ручкой.

Еле вытерпели, пока вода напитается мясным духом. С трех сторон стоянку окружали молчаливые стены, холодные от высокомерности. Серое полотно проема вьюжило белыми перьями. Ветер бесился у входа, злобно завывал. Иногда дотягивался ледяным пальцем до костра, пригибал пламя. Тогда желтые языки возмущенно пыхали и снова выпрямлялись.

Кони вяло пожевали зерно и захрапели стоя. Ослик свернулся под ногами высоких собратьев и поглядывал удивленно на людей, орудующих ложками. Похлебку съели быстро, лишь Буслай припоздал, челюстями двигал медленно, а щедрый ломоть хлеба размочил, как беззубый старик.

Лют отложил плошку. Нежелан подхватил, набил снегом. Гридень глянул мельком, раскрыл мешок. Буслай проглотил последнюю ложку похлебки, сыто перевел дух.

– Наконец осилил, – сказал Лют насмешливо.

Буслай повернул голову, хотел буркнуть сварливо, но осекся. Глаза зашарили по стоянке, он увидел Нежелана, спящих животных, притоптанный снег и мрачные скалы, но соратника не было.

– Куды смотришь, разуй глаза. – Лют продолжал забавляться.

Буслай вздрогнул: голос соратника звучал ясно, словно он сидел рядом, но примятая подстилка была пуста, рядом лежал раскрытый мешок с колдовскими пожитками. Гридень переглянулся с бедовиком, тот недоуменно пожал плечами. Расширенными глазами они пялились на место, где сидел Лют.

– Олухи, – проворчал невидимый витязь беззлобно.

Буслай с бедовиком вскрикнули в голос: Лют появился из воздуха, зараза, нахально скалился, а пальцы мяли неказистую шапку. Буслай спохватился, сердито сплюнул.

– Нашел с чем шутить! Мало какая колдовская гадость перебросится.

Лют расхохотался. Буслай посмотрел на довольное лицо зло, невольно улыбнулся, затем плечи затряслись. Нежелан робко присоединился к веселью. Ослик проснулся, в больших влажных глазах, печальных от тяжелой жизни, стояла укоризна.

Лют отсмеялся, смахнул слезу с глаза, помял шапку, стал припрятывать в мешок, но соратник остановил:

– Дай посмотреть.

Лют глянул удивленно, но шапку передал. Буслай пощупал брезгливо, кинул бедовику:

– Держи. Будешь с нами, но я видеть не буду.

Нежелан вздрогнул, в глазах метнулся испуг. Лют жестом успокоил.

– Носи на здоровье, – сказал Лют устало. – Это тебе за помощь, жалуем, так сказать.

Нежелан прижал нежданный подарок к груди, глаза влажно блеснули. Буслай даже смутился от благодарного взгляда. Бедовик спохватился:

– А разве вам не нужна такая вещь?

Буслай скривился презрительно, Лют коротко посмотрел и согласился с соратником.

– На что нам? – сказал он рассудительно. – Воину негоже чрезмерно пользовать колдовство, да и больно оно… – Витязь замялся, хотел сказать «подлое», «воровское», ибо для чего лучше всего использовать шапку-невидимку? Но обижать бедовика не хотелось. – Больно не воинское, для лазутчиков всяких, а мы не обучены, – нашел он корявое объяснение.

Но Нежелан поверил, потому что очень хотел.

– Спасибо, – шептал бедовик растроганно, – спасибо. Спасибо… – хотел было сказать «други», но как посмотрит Буслай, да и Лют? А, была не была! – Спасибо, други.

Лют отмахнулся смущенно. Буслай испытал похожие чувства, но все же хмыкнул ехидно:

– Лучше котелок снегом наполни, пора целебный взвар делать.

Бедовик спохватился, шапка исчезла за пазухой. Он мигом вскочил на ноги, в руке качался чумазый котелок. Лют оторвался от перебора разноцветных камушков, поддел соратника:

– Только привкус будет мясной, как ни чисти, останется.

Буслай заворчал недовольно, но наткнулся на ехидный взгляд старшего гридня и отвел глаза. Нежелан поспешил к выходу на тропу, в глазах у него расплывалось, щипало.

Нога зацепилась за подстилку Люта, от негаданной подсечки Нежелан потерял равновесие. Гридень ругнулся, когда ему на спину упала тяжесть, а красивый ряд камушков разметал чумазый бок котелка.

Буслай залился хохотом, захлопал ладонями по бедрам, от восторга подвывал. Лют ругнулся, поспешно отпихнул недотепу, с холодком оглядел рассыпанные камни: дурак Буська скалится, видно, не помнит, что одним таким Стрый устроил павшим отрокам краду. Если в каком проснутся колдовские силы, то…

Нежелан с красным, как редис, лицом встал, котелок дзинькнул о голову витязя. Буслай заржал пуще, опрокинулся на спину, ногами стал месить воздух. Лют не обратил на удар внимания, поспешно сгреб в кучу камушки, и крупная дрожь, бьющая руку, утихла.

– Прости, Лют, – промямлил бедовик.

Витязь глянул строго: чуть ли не впервой закралось подозрение, что Буслай – вон, стонет от смеха, паразит! – прав насчет бедового попутчика. Нежелан глянул в глаза воина, отшатнулся в испуге. Лют махнул рукой, сказал мирно:

– Ладно, иди за водой, тьфу, за снегом.

Бедовик прошмыгнул, как бесплотная тень, даже снег не примял, спина мелькнула на заснеженной тропе и скрылась за скалой.

Буслай отсмеялся, смахнул крупные слезы, нашел силы подняться. Лют глянул исподлобья, тряхнул головой, ветка в пальцах хрустнула нарочито громко, от радости по поводу новой гостьи языки пламени подпрыгнули. Буслай кхекнул, мигом посерьезнел, пальцами задумчиво пригладил усы.

– Лют, – сказал он негромко, – ты уверен, что исполним княжий указ?

Воин хотел бездумно ответить, что непременно, но скривился, сказал неохотно:

– Не знаю. Князь тоже хорош – не мог указать место точнее. Где нам искать пасть зверя? Не ловить же каждого пардуса или горного медведя?

Буслай покивал, в глазах мелькнула печаль и сразу уступила место горящей злобе: они тут прохлаждаются, а на родную землю напали! Лют испытал похожие чувства, под бородой вспухли желваки, и он сказал с чувством:

– Думаю, так: дойдем до «загадочного» места, которое указал старец из Перевала, это будет завтра, а дальше…

Буслай вскинул глаза на замолчавшего соратника и подивился сосредоточенному лицу с напряженной складкой у переносицы.

– Что дальше? – спросил он тихо.

– Поищем, посмотрим да назад двинем, – сказал Лют твердо. Складка сделалась еще глубже. – Горы слишком велики, обыскать жизни не хватит.

Буслай кивнул, сердце стукнуло сильнее обычного, пальцы сжались, словно он уже на поле брани крушит ворога молотом. Лют стряхнул оцепенение, вновь принялся за колдовские камушки, дыхание остановилось.

– Что такое? – спросил Буслай встревоженно.

Лют порыскал в складках подстилки, пальцы распушили снег, взгляд ушел к выходу со стоянки и впился в серый пейзаж.

– Да что случилось? – спросил Буслай с тревогой.

Лют поднялся и объяснил на ходу:

– Камушек один пропал, кабы чего не случилось.

Соратник вскочил, двинулся следом, горячо дыша в затылок, из-за чего голова Люта скрылась под паровым колпаком.

– Точно у него, – сказал Буслай убежденно. – Зря с собой взяли, гнать надо поскорее.

Лют буркнул нехотя:

– Посмотрим.

Нежелан прошел к обрыву, котелок черпнул пласт снега, чистого и белого, как замерзшее молоко. Пальцы поскребли по стенкам, подушечки соскользнули с жирных стенок, ударились в твердое. Бедовик выловил комочек, облепленный снегом, протер, ветер унес восхищенное «ах».

Нежелан воровато огляделся по сторонам – ущелье в хмуром свете, казалось, усмехнулось и швырнуло в лицо снежную крупу. Голубой камушек немыслимой чистоты приковал взор, в раскрытый рот влетали холодные струи, язык покрылся корочкой льда.

Чистоту драгоценности портили едва заметные в глубине точки, словно мухи посидели. Нежелан поплевал, потер большим пальцем. Вскинул руку, но солнца нет, в горной пасмурности камушек выглядел загадочно, таинственно, но блекло.

Котелок ткнул в бедро, бедовик спохватился, черпнул снега, камушек сжал в кулаке – расстаться не мог. Посуда осела в пласте снега, ногтями свободной руки он скоблил жирные стенки, дно. Пальцы терзал жуткий холод, боль заполнила косточки, будто выламывали в пыточных застенках. Но надо сделать приятное Буслаю – хоть и злой, но и он подарил шапку.

Снег, чистый, как невинная девушка, свалялся в котелке темными комьями, даже с виду жирными. Нежелан тряхнул котелок, проследил за падающей грязью, голова закружилась от высоты, и он невольно отпрянул. Взглядом уткнулся в противоположную стену, смутно видную в тумане. Пляска в голове прекратилась.

Не отходя от края пропасти, черпнул снега, наскоро поскоблил. Под ногти забились жирные хлопья. Нежелан сжал пальцами край котелка, с широким размахом выбросил остатки снега. Красные от мороза, скрученные костной ломотой, покрытые сальной пленкой пальцы легко расстались с котелком.

Бедовик вскрикнул испуганно. Широко распахнутые глаза, где немедля смерзлись льдинки, проводили неуклюжий полет закопченной посуды. Невольно выбросил вторую руку, стук голубого камешка о железный бок разорвал сердце.

– Спаси Сварог! – простонал Нежелан жалобно.

Драгоценность сразу исчезла в плотном покрывале тумана, котел некоторое время жалил глаза темной точкой, затем густые складки дымки скрыли и его. Бедовик припал к краю ущелья, опасно свесившись с тропы. Ветер подхватывал крупные слезы, мигом выбивал горячую горечь, уносил градинами.

Что сказать Люту? Растяпа! В мечтах просил подарить камушек, а добрый воин небрежно кивал, мол, забирай за хорошую службу. А теперь что?

Слуха коснулось мерное ворчание. Нежелан насторожился, уши от напряжения задергались, как у зайца. Мерный гул нарастал, словно приближалось дыхание бури, но чересчур… плотное, густое. Мглистое дно ущелья заклубилось, в лицо бедовика пахнуло свежестью и солью.

Дно ущелья потемнело, как лицо опечаленного человека, захлюпали громкие плески, завыл протяжно ветер. Нежелан раззявил рот, брови уползли на затылок, в глазах отразилась синяя рябая плоть.

Еле успел отпрянуть от края, как море уткнулось в обретенный берег и сердито плюнуло пеной и крупными брызгами. Лицо Нежелана ожгло, усилившийся ветер размазал капли по лицу ледяными полосами. Море пару раз повело плечами, проверяя стены нового дома, и успокоилось. К пронизывающему ветру ущелья добавилось мерное дыхание моря.

Глава пятнадцатая

– Род всеблагой, защити! Ты что, паскуда, сделал?!

Разъяренный рык Буслая огрел как дубиной, постыдная дрожь разболтала суставы, мышцы утратили упругость, гадко накатила дурнота.

Обалделые гридни уставились на волнистую гладь в обрамлении белой корки тропы. В руках Буслай сжимал молот. Нежелан вздрогнул от ненависти во взгляде, съежился, внутри противно чавкнуло, язык обгадил тошнотворный вкус крови.

Лют посмотрел на бедовика, роющегося за пазухой, и ухватил ринувшегося Буслая за плечо, спокойно выдержав его бешеный взгляд.

– Не кипятись, – сказал он твердо.

Буслай вгляделся в глаза соратника: синева загустела, в ней заблестели опасные огоньки. Гридень опустил молот, обмяк, сказал резким тоном:

– Сколько будем спускать с рук? На шею сядет.

Холодный порыв резанул шею, Лют поморщился, ответил примирительно:

– На сей раз можешь выпороть. Не сильно, – добавил он поспешно при виде загоревшихся глаз.

Буслай повернулся и приподнял брови. Гридни уставились на истоптанный следами снег и недоуменно переглянулись.

– В воду, что ли, свалился? – буркнул Буслай.

Объяснилось все просто. Нежелан, перестав соображать от испуга, трясущимися руками выхватил из-за пазухи неказистую шапку, и голову окутало мягкое тепло. Вроде ничего не изменилось. В сомнении глянул на руки, и от сердца чуть отлегло. Но трепещущий комок разбился в пятках, когда присмотревшийся Буслай крикнул грозно:

– За дураков держишь? А ну, сымай колдовщину!

Гридень быстро пошел к утоптанному пятачку. Лют последовал, поглядывая на молот: как бы Буська не шарахнул нерадивого по голове, а то потом будет оправдываться, мол, так и было.

Нежелан уставился на Буслая, как лягушка на ужа, взгляд прикипел к железной болванке молота. Повторял как заведенный:

– А меня не видно. Я спрятался.

Пар от дыхания отлично был виден, и Буслай посмеялся дурости простака, что стоит на месте, как баран. Чего тогда шапку напялил, если не собирается скрыться?

Когда осталось немного до края заснеженной тропы, Буслай услышал испуганный крик, облачко пара рассеялось, снег под невидимыми сапогами захрустел, и на белом полотне появились следы. Гридень рыкнул устрашающе и с удовольствием услышал в ответ жалкий писк и звонкий шлепок о воду.

Вода окутала бедовика ледяным одеялом, соленая струя нагло ворвалась в рот, едва не вышибла зубы, по горлу прокатился отвратительный комок, желудок захрустел ледяной коркой. Глаза противно защипало. Нежелан инстинктивно забарахтался в плотной, тягучей массе, как муха в киселе. Голова пробила водную гладь, из ушей и рта хлынули потоки, ветер зло ударил в лицо, кожа покрылась хрустящей корочкой, как на свежем хлебе.

Кисть сжала железная хватка, вода послушно отпускала человека, но под конец глумливо усилила хватку. Лют застонал от напряжения, пытаясь вытащить чудовищно тяжелое тело, жилы на лбу страшно вздулись. Море, вдоволь поиздевавшись над усилиями гридня, шумно выплюнуло бедовика. Тот рухнул на снег, из одежды хлынули струи, будто из пробитого бурдюка. Буслай с издевкой смотрел, как белые ломти теряли цвет, проваливались под напором воды.

Нежелан застонал: холод дикий, кожу будто сорвало точильным камнем, а теперь острые крючочки отщипывают мясо по волоконцу. Вид красной, словно освежеванной, кисти ужаснул, страшная догадка пригвоздила к тропе, расплющила в тонкий блинчик. С содроганием коснулся мокрой каши волос и обмороженным лицом уткнулся в снег. Слезы малость согрели щеки, но холод, сочащийся из корней гор, быстро истребил жалкое тепло.

Лют рывком поднял его, встряхнул, как щенка.

– Ты чего? – спросил он удивленно.

Лицо Нежелана посинело, челюсть лязгала так, словно во рту кузня, он еле вымолвил:

– Ш-ш-шш-ап-ап-ка!

Буслай отыскал на волнах темный комок, хохотнул злорадно: далековато от берега, скоро намокнет так, что пойдет ко дну не хуже камня. Лют с сожалением посмотрел на трясущегося бедовика, на сердце почему-то стало нехорошо. Нашел взглядом шапку, мелькнула шальная мысль раздеться и быстро выловить.

В груди кольнуло, он различил в соленой толще темное пятно и невольно попятился, увлекая замерзающего Нежелана. Буслай довольно похохатывал, поэтому не сразу встревожился, услышав мощный всплеск. Скосил глаза, поперхнулся, глаза выпучились, как у удавленника.

Большое тело, гладкое и гибкое, выпрыгнуло из воды, оставляя в воздухе россыпь хрустальных бусин. Лют успел заметить острое рыло и пасть, полную тонких, как иглы, зубов. И сразу рухнул навзничь, вдавливая бедовика в снег.

Рыбина была странно «голой»: чешуи не было, вместо нее, умащенная водой, блестела кожа, на вид шершавая; спинной плавник походил на наконечник широкого копья, а о боковые даже взглядом можно было порезаться. Гигантское чудище в полете скосило холодный глаз на упущенную добычу, зубастая пасть раскрылась, люди потрясенно услышали огорченный вопль.

Гибкое тело шмякнулось в снег, брызнули комья, тело с шуршанием проволокло, скала содрогнулась от удара и оскорбленно отпихнула непрошеную гостью. Рыбина, извиваясь, как пьяная змея, кувырками приблизилась к лежащим людям. Буслай, забыв дышать, остолбенело смотрел, как Лют увернулся от хищной пасти, а затем в грудь витязя ударил гибкий, чудовищно сильный хвост и воина унесло вместе с бедовиком.

Рыбина вновь огорченно завопила и нехотя кувыркнулась в воду. Прозрачные пласты долетели до сапог Буслая и разбились о крепкую кожу. Гридень проводил взглядом плавник, что вспарывал водную гладь, как острый нож – кусок посконного полотна, и бросился на помощь соратнику.

Лют приподнялся на колено и смотрел на приближающегося Буслая с благодарностью, но вдруг его глаза в страхе расширились. Буслай резко обернулся, и его сердце сжалось в горошину и застыло от испуга. Лишь потерявший от холода сознание Нежелан не видел, как чудное море забурлило, вспенилось. Странную рыбину приподняло на гребне волны: хвост отчаянно метался, тело изгибалось изо всех сил, словно пыталось уплыть от смертельной опасности.

Вода потемнела, будто из глубины поднималась громадная каменная плита, мелькнули неровные очертания: волосы на затылке гридней вздыбились, а внутренний голос униженно умолял бежать. Вода поднялась чудовищным бугром, рыбину подбросило в воздух, с жалобным криком она завертелась волчком, беспомощная в такой среде.

Море испуганно расступилось, и гридни потрясенно уставились на шею толщиной со столетний дуб, увенчанную громоздкой головой. Шея тянулась, казалось, бесконечно, и наконец массивное тело нехотя показалось над водой.

Уродливая плита головы лопнула щелью, будто скала – друзой горного хрусталя. Рыбина, напавшая на Люта, затрепыхалась в пасти нового чудища, как новорожденный мышонок в зубах матерого кота. Зубы стиснулись, брызнули темные струи. Рыбина обмякла, пронзенная острейшими зубами, их в пасти было больше, чем иголок на спине ежа.

Из уголка рта сорвался лохматый ошметок плоти, успел плюхнуться в воду, а гигантское тело все выходило и выходило из холодной глади.

Гридни, обомлев, смотрели, как огромное тело заслонило небо. Над водой появилась едва ли половина тела, и тяжелый зверь начал опускаться, но и видимая часть способна была раздавить город.

Чудище шумно исчезло в глубинах, волны испуганно порскнули в стороны, вал размером с крепостную стену пролетел рядом с воинами и слизнул с тропы снег. Низ каменной стены украсился пенной кромкой. Тропа ниже стоянки очистилась от снега, умытые камни хмуро оголились и тускло блестели, как речные ракушки.

Море нехотя успокоилось, ошметки пены прибило к берегу или унесло в середку, где они бесследно растворились.

Лют очнулся и зябко повел плечами:

– Привидится же!

Буслай вздрогнул от звука голоса, ему показалось кощунством нарушать испуганную тишину. Потом он глянул на соратника, и его губы раздвинула слабая усмешка.

– И не говори. Давай лучше отойдем, пока еще чего-нибудь не привиделось.

Лют кивнул, поднял бедовика и потащил в укрытие. Буслай сплюнул, но помог. Поднялся ветер, гибкие струи хлестали по лицам, противно завывали. Чудились голоса: злобные, нечеловечьи.

Нежелана уложили почти на костер, мокрая одежда снималась неохотно, как родная кожа. Буслай брезгливо оглядел щуплое тело. Одно понятно, не ведьмак, какие-никакие, а признаки мужести есть.

Лют выпотрошил поклажу, и Нежелан скрылся под ворохом одеял, меховых подстилок, запасной одежи. Буслай недоуменно глянул, как соратник стянул кольчугу, сложил вдвое и принялся насыпать на железные кольца горячие угли и полусгоревшие дымящие веточки. Лют еще раз сложил кольчугу пополам, пристроил сверток, начавший жечь руки, на груди бедовика, прикрытой одеялом, затем заботливо подоткнул остальной ворох.

– Дивлюсь тебе, Лют, – сказал Буслай осуждающе. – Герой каких поискать, а возишься с никчемой, будто он тебе брат родной.

Лют всмотрелся в лицо бедовика: болезненно бледное, опущенные веки набрякли мешками, губы синие, будто выпачкал смородиной. Повернулся к соратнику, мазнул взглядом по опухшему лицу, цветущему болезненной желтизной, и отмахнулся от слов.

Буслай покачал головой, зябко повел плечами:

– Что-то ветер усилился, надо подбросить веток.

Лют пожал плечами: иди подбрось. Буслай подошел к груде хвороста. Лежащий ослик посмотрел одобрительно. Воин глянул на длинноухого, скорчил рожу, но веток взял немного: в горах с деревьями туго, а сколько по этим горам лазать, неизвестно.

– Чего с ним возимся? – снова спросил Буслай, присев на корточки и скупо подкармливая костер. – Одни беды от него, рази принес чего хорошего?

Лют размашистыми движениями рук разогнал кровь по жилам, но хмуро промолчал. Буслай глянул с торжеством, в пальцах хрустнула толстая ветка, задымилась в оранжевом круге, языки пламени с торжеством затанцевали на коре.

Сильный порыв ветра качнул пламя, и Буслай заозирался недоуменно – раньше стоянка прикрывала надежно. Ветер со свистом ворвался на небольшую площадку. Отдыхающие животные беспокойно зашевелились, осел неуверенно простонал.

Лют переглянулся с Буслаем, слуха коснулся противный хохот, жуткий, пронзительный, нечеловечий. На стоянке шалили тугие смерчи, снег кружил водоворотом, хлопья слиплись в комки. Гридни едва успели отпрянуть, когда в лицо полетели снежки.

– Что за?.. – ругнулся Буслай, глядя на упругий смерч, колесящий со смехом по стоянке.

Осел испуганно заревел, всегда невозмутимые чудо-кони беспокойно зафыркали и принялись долбить камень копытами. На площадке появилось множество воздушных бурунчиков. Снег вращался с безумной скоростью, сливался в полосы, под дружный зловещий хохот в гридней снова полетел рой снежков.

Лют выставил локоть, сберегая лицо, по телу сильно ударило, словно снегом для вида облепили камни. Буслай вертелся белкой.

– Что за напасть?

В ответ грянул хохот, ветер пронзительно, по-волчьи завыл, по лицам хлестнули ледяные струи. Незримые пальчики взъерошили гривы животным, запорошили глаза, стоянка наполнилась оскорбленно-испуганным фырканьем.

Лют всмотрелся и невольно отшатнулся: в воздуховороте мелькнули черты лица – злого, жестокого. Меч неохотно выполз из ножен, будто примерз к устью. Смерчи отпрянули от железа с испуганными воплями. Витязь решительно шагнул, полоса стали перечеркнула воздушную воронку. Раздался вопль, лишенные скреп комки снега попадали оземь.

Буслай с брезгливым любопытством смотрел, как соратник ухватил убегающий смерчик – пальцы сжали воздух. К удивлению, воздуховорот остался на месте, мелькнули призрачные ноги, лягающие кисть.

– Лют, эт хто? – проблеял Буслай, вздрагивая, когда в струях ветра являлось лицо, перекошенное злобой.

– Ветрянник, босоркун, – пропыхтел Лют. Пальцы еле сдерживали невесомую плоть, вдобавок скользкую, как рыба в воде.

Остальные нечистые опасливо сгрудились у выхода стоянки, буравя землю тонкими ножками воздушных воронок. Писклявые вопли полнились угрозами. Буслай поежился: маленькие, как шуликуны или анчутки, а злобы хватит на великана.

Лют ухватил странно бесплотную… плоть, сказал ободряюще:

– Не боись. Что такая кроха сделает? Тащи чеснок, сейчас попужаем, чтоб вдругоряд не шалили.

Босоркун дернулся, почти выскользнул, но Лют зажал его в кулаке до ломоты в пальцах. Сородичи ветрянника заохали, заголосили тоненькими голосами, вроде что-то просили, но людям трудно было понять заумь.

Буслай потоптался нерешительно. Босоркуны оживились: юлили меж стенками, разбрасывая снежные хлопья. Гридень махнул рукой и пошел к поклаже – может, Лют таким образом их отгонит, не просить же, в самом деле.

Лют поднес к вырывающемуся смерчу меч, и босоркун прекратил попытки вырваться. Расплывчатые черты его лица исказились страхом. Еще бы, это раньше, когда у людей были каменные топоры и ножи, нечисть шалила, как хотела. Затем Сварог научил людей обращаться с железом, что для нечисти худший враг – боятся даже коснуться.

Гридень нагло ухмыльнулся в провалы туманных глаз:

– А ты думал!

В лицо ударил холодный шквал, веки поспешно смежились, ветрянник вырвался с довольным хохотом. В ноги ударило, ветер толкнул могучим плечом. Лют пошатнулся, сапоги замесили снег, за руки с силой потянули, под подошвами оказалась пустота.

Буслай оглянулся на рассерженные выкрики, с проклятьем схватился за молот, голова задралась с хрустом – он неотрывно смотрел на болтающего ногами соратника.

Лют замер от необычного чувства, что проснулось в животе и с жутковатым холодком защекотало внутренности, затем забарахтался в незримых руках, махнул мечом.

Раздался жалкий крик, гридень ухнул вниз, но босоркуны с озлобленным воем налетели, куснули кисть ледяными зубами. Буслай еле отпрыгнул от упавшего меча. Ветрянники, издевательски хохоча, подняли гридня на головокружительную высоту и принялись швырять, как тряпичную куклу.

Буслай прошептал с досадой:

– Дурень, на кой кольчугу снял?

Сердце екнуло, когда Лют скрылся из виду и ругательства утихли. Буслай остолбенело уставился на горы, во рту горечь, словно хлебнул желчи, кровь от головы отхлынула, лицо щипал смертельный холод.

– Лют, – позвал он в пустоту. Голос растерянный, жалкий, хорошо, что никто не слышит.

Сзади раздался стон, и хриплый голос вопросил устало:

– Буслай, что случилось?

Гридень уставился на очнувшегося бедовика лютым взглядом, пальцы до скрипа стиснули рукоять молота. Взгляд прицельно впился в русую голову, перед глазами мелькнули сладкие картинки размозженного черепа.

Нежелан заворочался под ворохом одеял и жалобно пискнул, в его глазах мелькнул страх. Буслай быстро приблизился, бедовик впился в занесенный над головой молот, остолбенел. Гридень зашипел страшно:

– Тварь! От тебя одни беды. Вот и Люта сгубил. Но ничего, сейчас поквитаюсь за хоробра, не думай, что сойдет с рук.

Нежелан с ужасом глядел на широкую болванку, что сейчас обрушится ему на голову, и череп лопнет, как гнилой орех, с жалким хрустом, окрест плеснет кровью и мозговой кашей. Животный страх погасил сознание, звуки исчезли.

Буслай сжал челюсти, желваки вспухли могильными курганами, рука пошла вниз. Над головой раздался хищный клекот, шумное хлопанье крыльев, человечий крик. Молот дрогнул, рука безвольно обвисла вдоль тела, он поспешно задрал голову и ахнул изумленно.

Лют болтался, как вещевой мешок, в когтях могучей хищной птицы с огромными крыльями, способными укрыть табун. Потемнело: рядом величаво парили пернатые собратья, их движения были исполнены достоинства. Сердце Буслая от такой красоты забилось чаще.

Хищная птица снизилась, в воздухе раздался гордый клекот, когти разжались. Лют с руганью полетел вниз, подошвы ударились в скалу, обрамляющую стеной стоянку, витязь завертелся ужом, цепляясь за выступы.

Кони с осликом обеспокоенно прядали ушами. Наконец гридень скатился – с жутким грохотом, будто мешок, набитый булыжниками.

– …Ать!.. Ать!..

Лют грянулся с таким гулом, что горы вздрогнули, распластался раздавленной жабой, изможденно простонал. Птицы громко крикнули, описали величавый круг; ветер, поднятый могучими крыльями, где перо с доску, загасил костер, и стая удалилась с княжеским достоинством.

Буслай склонился над соратником и заботливо тряхнул за плечо.

– Лют, ты как? – спросил он участливо.

Витязь прохрипел измятым голосом:

– Зело.

Буслай помог подняться измятому, разбитому, ободранному соратнику. Заботливо усадил возле погасшего костра. Метнулся за ветками. Смешно раздувая щеки, разжег огонь. Лют двигался осторожно, при резком движении постанывал и покряхтывал, изредка охая, как старик.

– Что ты тут вытворял? – спросил Лют строго.

Буслай опустил глаза, замялся. Нежелан сказал слабым голосом:

– Ничего такого, просто играли.

– Играли? – хмыкнул Лют. – Меня едва о скалы не расшибли, сейчас бы расплескался, как разбитое яйцо, а они игры затеяли. На радостях, что ли?

Буслай шумно хрюкнул, посмотрел на бедовика со смешанным чувством. Яростно сломал несколько веток, и пламя подпрыгнуло до небес. Лют, кряхтя, ладонью потер ссадину на лбу и сказал со смешком:

– Все же нет худа без добра.

Буслай спросил недоуменно:

– Ты о чем?

– Говоришь, что от Нежелана одни несчастья…

Нежелан съежился под ворохом одеял. Буслай глянул строго и укоризненно покачал головой:

– Он и сам не отрицает.

Лют кивнул, губы разъехались до ушей, блики огня заиграли на ровном ряде белых зубов.

– Узрел я «пасть зверя», с высоты рассмотрел в горах схожие черты. В самом деле будто пасть волчья. Там рядом еще маленькая долина, озерцо, чахлые кусты. А за кольцом гор – нужное нам место. Сверху не разглядел разрывов, завтра поглядим, как попасть.

Буслай замер с раскрытым ртом, в глазах появилось безмерное уважение: он бы позорно утяжелил штаны, жмурился от страха, а Лют не растерялся, до последнего боролся. Гридню стало стыдно, что порой перечил такому человеку, подначивал, издевался.

Нежелан пошевелил отогретыми конечностями, спросил жадно:

– А что за птицы, Лют?

Витязь усмехнулся, окинул спутников мужественным взором и сказал просто:

– Славно, что в горах живут подвластные Перуну гарцуки. Налетели на босоркунов, разогнали, как волки зайцев. Видать, я у Перуна не на последнем счету.

Лют улыбнулся смущенно, а Буслай с Нежеланом поглядели на него с обожанием, как мальчишки – на дивного богатыря, любимца богов.

Гарцуки, любимцы Перуна, встретились случайно, чудо, что не пролетели мимо, кинулись, а разогнав босоркунское отродье, не стали равнодушно взирать на падающую человеческую фигурку, подхватили, донесли до стоянки. А может, не случайно: витязь, сразивший князя или вождя, становится посланником Перуна.

Буслай засуетился, в кулаке зажал мешочек с лекарственными травами. Нежелан поежился от твердого взгляда.

– Ты, бедовый, где котелок? – спросил Буслай строго. – Сейчас сделаем взвар для хоробра.

Нежелан отвел взгляд, лицо стало несчастным.

– Э-э…

– Убить тебя мало, – сказал Буслай устало.

Глава шестнадцатая

Лют зло пнул монолитную стену и сплюнул. Гора равнодушно взирала на человечка, что рассерженно повернулся и зашагал прочь. Буслай глянул сочувственно, засопел в растерянности.

Нежелан приставил ладонь козырьком, сморгнул слезу, выбитую холодным, но ярким горным солнцем. Бедовик почти с ненавистью поглядел на стену, что расстроила Люта.

С утра двинулись по тропе вверх, к белым шапкам гор. Пробирались по стеночке – мало ли что выплывет из глубин моря. В толще воды виднелись темные фигуры различных размеров: от кошки до сарая. Холодная гладь изредка взрывалась фонтанчиками, обильно падали капли, пена. Уровень вроде чуть спал, видно, земля неохотно пила соленую воду, процеживала брезгливо. Хоть бы предгорья не тронуло…

С полудня метались возле неровного кольца стен, укрывших заветное место, но не нашли ни малейшей щелочки. Напоследок забрели в нишу, подобную вчерашней стоянке, только смыкающуюся клином, бессильно потыкались в камень и разбили лагерь.

Лют сел на подстилку, носком сапога зачерпнул пласт снега – маленький костерок обиженно зашипел, едва не захлебнулся. Нежелан на цыпочках отошел к коням и костяным гребнем проглаживал хвосты и гривы. Буслай сел рядом с соратником и спросил невесело:

– Что будем делать?

Лют задумался: лоб испещрен глубокими складками, взгляд силится проникнуть сквозь толщу плато, в корни проклятущих гор.

– Не пробиться, – сказал он, еле шевеля губами. – Можно попробовать бабкины штуки, но… Видел, что вчера случилось: хорошо – ущелье пришлось морю впору. А если использую, к примеру, желтый камень, кто поручится, что не разольется море огня?

Буслай покивал горестно, из груди вырвался тяжелый вздох. Снег был напитан солнечными лучами, отражал, как зеркало. Мир таял в белой, слепящей дымке. Приходится опускать глаза, прикрывать ладонью.

– Что будем делать? – повторил Буслай.

У Люта вспухли желваки, заиграли злой рябью, губы сжались в нитку, голос стал непривычно злым.

– Вниз пойдем. Пора возвращаться, – кинул он рубленые фразы.

Буслай кивнул, в душе возликовало: наконец бросят дурацкое занятие, недостойное воина. Видя темное лицо Люта, сдержал радость. Лют резко встал, под сапогами сочно захрустел снег. Буслай спросил встревоженно:

– Лют, ты куда?

Воин бросил через плечо:

– Тут долинка с озером рядом, там посижу, заодно дровами разживусь.

Буслай смолчал. Щурясь, держал взглядом спину, пока соратник не скрылся за поворотом тропы. Гридень смахнул с ресниц каплю, посетовал на глупое солнце: тепла чуток, а слепит так, будто рухнуло под ноги.

Нежелан бочком приблизился, спросил неуверенно:

– Может, пойти за ним?

Буслай ответил хлестко:

– Чтоб он в пропасть свалился или утоп? Нет уж, сиди здесь, ничего не трогай.

Нежелан отошел: в груди горькое чувство, муторно. Буслай не дал пожалиться всласть, рявкнул так, что эхо долго гуляло в хмурых горах:

– Собирай вещи, скоро двинемся!

Лют брел по тропе, поскрипывание снега сменилось рассыпчатым хрустом мелких камушков, затем мягкими шлепками по земле. Воин шел с пустым взором, не глядя по сторонам. В ушах стоял мерный гул, мысли бились внутри черепа: злые, горячие.

Повеяло свежестью, на краю взора зеленела трава, чахлые кустики. Лют даже не удивился: почему среди снегов растут изумрудные стебли, а озеро свободно от ледяного панциря? Сглатывая горечь, переставлял ноги, солнце прохладно взирало на понурую фигуру.

Из расшатанного состояния его вырвал грубый смех, тонкий женский крик. Лют вскинул голову, глаза резанул холодный свет, через цветные круги и пятна он рассмотрел, что происходит у кромки озера, и в виски ударила злая кровь.

Россыпь кустов зеленела у берега незамерзшего озера, виднелась широкая мужская спина, звучал глумливый хохот. Могучий торс обвивал широкий пояс, топор был прицеплен небрежно, даже защитным чехлом не покрыт. За мужчиной, из-за спины не видно, ближе к воде, находилась женщина – говорила нежным голоском что-то умоляющее. Грубый мужлан выслушал, захохотал похабно.

На глаза Люта упала багровая пелена, меч выпорхнул со зловещим шелестом, и воин бросился на подонка. За десяток шагов крикнул предостерегающе, мужик вздрогнул, медленно повернулся. Ладонь, волосатая, как харя волколака, упала на топорище. В недоуменных глазах отразился озверелый муж с окладистой бородой, с лицом, перекошенным праведным гневом, в деснице он сжимал меч.

Лют дал медлительному, как улитка, супротивнику освободить вторую руку от какого-то свертка. Мужик шагнул навстречу с занесенным топором.

– Ты хто? – спросил он удивленно и чуточку испуганно. Впрочем, испуг быстро прошел, стоило внимательнее разглядеть нежданного заступника: мелковат, ниже на голову, руки короче.

Лют ударил с поворотом кисти, топор повернулся обухом, грянуло, в стороны сыпанули злые искры. Мужик оттолкнул гридня и размашистым шагом приблизился. Топор рухнул на русую голову. Витязь уклонился, железо свистнуло возле уха, щеку обдало холодом. Топор врубился в землю, хозяин подался следом, в груди неприятно захолодило.

Трава ударила в лицо, мир кувыркнулся перед глазами, небо поменялось местами с землей. Взгляд царапнуло безголовое тело с топором в руках. Из шеи бил багровый поток, заливал траву крупными каплями. Нежданный супротивник появился рядом с безголовым, мужик поймал брезгливый взгляд.

Со страхом дошло, что это он там стоит, держит топор, его кровь хлещет из обрезка шеи, а голова… голова…

Ужас черной пеленой погасил сознание. Он хотел закричать, но рот немо раскрылся, мышцы застыли, и свет солнца погас.

Лют посторонился от падающего тела, могучего, будто срубленный дуб, кипящее варево в голове стихло. Нагнулся к брошенному предмету, в голове мелькнуло, что в такие холода негоже девицам купаться в озере – принесло дуру в одиночку.

Пальцы коснулись мягкого, и он удивленно глянул на длинные перья. Раздался тонкий вскрик. Лют поднял глаза. Дыхание вылетело со свистом, будто в грудь лягнул Гором. Слепящий свет ринулся в глаза, затопил сознание, хрустальный небосвод с грохотом раскололся, грянула торжественная музыка.

Немыслимой красоты девушка настороженно смотрела на оторопевшего воина и мяла в руках край одежды из легкой невесомой ткани, прозрачной под лучами солнца.

Лют пожирал взглядом прекрасное лицо с огромными, как озера, глазищами, с синевой бездонного оттенка, словно черпнули воды из середки моря. Черные, будто сотканные из беззвездной ночи, волосы шелковистыми водопадами хлынули через плечи и прикрывали теперь полные груди, доходя до упругих бедер. Она была настолько тонка в поясе, что ее талию можно было обхватить двумя пальцами. От чистой кожи зримо веяло свежестью.

Лют прикрыл глаза, ослепленный девичьей красой. Но тут же распахнул снова, пожирая взглядом, стараясь впитать каждую черточку, но странным образом запоминал лишь слепящий силуэт, сотканный из солнечных лучей.

Вила неуверенно улыбнулась, сочные алые губы раздвинулись, обнажив ряд белоснежных жемчужин. Внутри Люта жалко пискнуло, новая волна света обрушилась девятым валом, гася сознание, но Лют неимоверным усилием удержался, и на слепящем полотне мира снова проявились очертания изумительной фигуры.

Вила бросила взгляд на предметы в руках воина, которые он принял за тонкие доски, зачем-то обитые перьями, и в ее бездонных чистых озерах мелькнул страх. Лют едва не вскрикнул, по сердцу словно полоснули зазубренным ржавым ножом да еще поковыряли. Он поспешно шагнул, застонав от боли при виде испуганного лица.

– Нет-нет, не бойся, – пролепетал он. – Возьми, мне не нужно, только не пугайся, пожалуйста.

Дивная красавица осторожно протянула руку. Гридень впился взглядом в изящные линии, челюсти мучительно заныли – безумно захотелось целовать тонкие пальчики с перламутровыми ногтями. Вила неуверенно улыбнулась, резким движением вырвала крылья, легко и грациозно отскочила.

Внутри Люта что-то затрещало, он почувствовал, как там, внутри, отваливаются грязные, заскорузлые комки с чего-то чистого, светлого, о чем он никогда не подозревал. Внезапно он почувствовал новые запахи, и ослепляющая мысль, что мир невероятно прекрасен, разорвала сознание. Небо рванулось навстречу. Лют обозрел бескрайние просторы, отмечая каждый камушек, складку в молчаливых горах, каждый листок на редких деревцах, что вцепились корнями в нерушимые скалы, и поспешил вернуться к озеру, где стояло самое прекрасное существо, созданное Родом.

Вила настороженно смотрела на застывшего мужчину, неловко мяла крылья и одежу. Конечно, молодец спас от насильника, укравшего крылья, но кабы не захотел того же.

Лют прочитал это сомнение в чистых глазах, внутри перекорежило, сознание затопила жуткая горечь. Не зная, как объяснить хрупкой девушке, что он не такой, ни о чем таком не думает, он взглянул с отчаянием. Вила прочитала помыслы, ослепительно улыбнулась.

Лют улыбнулся глуповато, лицо осветилось. Вила взглянула в глаза повнимательней, вздрогнула, на лице появилась растерянность. Лют дернулся, будто его ударили спицами в глаза; темной волной накатило отвращение к себе – такой подлой, гнусной и грязной твари, чей вид ранит неземную красоту.

Вила спохватилась, прижала к груди одежу с крыльями. Лют жадно припал взглядом к очаровательной улыбке.

– Благодарю, воин, – сказало очаровательное существо мелодичным голосом.

Музыка голоса ворвалась в уши, Лют ощутил сладкую муку, в глазах стало горячо, и он с удивлением смахнул слезу.

– Я была так беспечна, что отправилась купаться без нянюшки, – продолжала петь вила. – Вот злой человек и подстерег.

Лют ответил хрипло, стыдясь и ужасаясь кошмарным звукам своего голоса:

– Теперь не тронет. И никто не тронет, пока я жив, даже боги.

Ее лицо дрогнуло от непонятного чувства, и она сказала поспешно:

– Воин, мне надо одеться.

Лют повернулся нехотя, тяжело, словно пророс корнями до основания гор. Мир внезапно потемнел, стало гадко и холодно, будто вновь опустилась предвечная тьма. Время тянулось мучительно долго, уши от натуги шевелились, жадно схватывая малейший шорох. За спиной воздух шумно вздохнул, воздушная волна ткнула в плечо, донесла тонкий аромат, ноздри жадно растопырились, раздулись на пол-лица.

Неясное чувство тревоги кольнуло, он поспешно обернулся и вскрикнул горестно. Вила скоро оделась и упорхнула от греха подальше.

Тонкое, грациозное тело красиво плыло по воздуху и казалось прекрасной бабочкой, слишком хрупкой для этого дикого мира.

В груди болезненно заныло, сердце пронзила чудовищная боль, и вдруг оно рванулось прочь, словно безжалостная рука дернула за веревку с крюком. В ушах раздался невыносимый хруст, ребра сломались, как жалкие лучинки, грудь пронзила молния. С левой стороны заныло и потянуло мертвецким холодом. В дыру ворвался промозглый ветер.

– Отдай! – простонал Лют едва слышно.

Вила грациозно удалялась и вниз не глядела: что ей до человека с вырванным сердцем? Лют заторможенно сделал шаг – ватные ноги едва не подогнулись, – сцепив зубы, сделал следующий, захлебываясь болью в груди.

– Отдай! – вскричал Лют жалостливо. – Пожалуйста, отдай!

Вила услышала, и махи изящных крыл развернули хрупкую фигурку. Она удивленно взглянула на ковыляющего мужчину. Ветер донес мольбу, девичье сердечко дрогнуло, в груди пронесся холодок опасности. Крылья затрепетали – скорее прочь!

Лют вскрикнул, когда вила быстро поплыла над озером, с каждым мигом становясь меньше и меньше. Ноги замелькали, как спицы в колесе повозки, которой правит пьяный возница. Вода испуганно расступилась под подошвами, россыпь капель плюхнулась на поверхность, гладкое зеркало пошло рябью.

– Пожалуйста, отдай! – закричал Лют отчаянно. – Не губи! Не забирай сердце! За что ты так жестока?

Вода хлынула за голенища – к удивлению теплая, словно на дне озера горел жаркий костер. Двигаться было трудно, но Лют ломился сквозь вязкую преграду, держа почти ослепшими от слез глазами хрупкую фигурку в воздухе.

– Что я должен сделать, скажи? Я выполню любые желания: перебью чудищ, добуду сокровища за тридевять земель. Положу к твоим прекрасным ногам луну и солнце, а дивные волосы украшу россыпью звезд. Пожалуйста, не улетай! Что мне мир без тебя? Спаси меня. Я ранен, неужели не видишь?! Помоги, помоги перевязать рану, о большем не прошу!

Упругая волна ударила в грудь, замедлила неистовый натиск тела. Лют двигался медленнее, вяз, как муха в меде, коварная волна плеснула в рот, и он поперхнулся. На макушку упала холодная ладонь, небо загустело, круг солнца изломился рябью. Вода хлынула в ноздри, ноги потеряли твердь. Лют забарахтался и окутался роем пузырьков.

Наконец с трудом вынырнул, изо рта вылетел кашель пополам с водой. В груди ныло, черная дыра сквозила холодом. Вилы в воздухе не было видно. Разом обрушилась ночь: кромешная, глухая, черная, как деготь. Лют поплелся, волны вяло катились от груди к берегу. Вода теплая, но что с того? Как жить без сердца? А если можно, то зачем?

Дно озера помутнело, сапоги подняли тучу ила, с одежды тугими струями захлестала вода, за витязем остался пенный след, как за кораблем. Вышел на берег, ветер жадно припал к лицу, проткнул одежу ледяными струями, но этот холод не шел ни в какое сравнение с тем, что терзал рваную дыру на месте сердца.

Понурив голову, он поплелся прочь от озера. Вдруг ноздри затрепетали, уловив тонкий аромат. Не веря, он поднял голову, и от гор отразился счастливый крик.

Вила испуганно дернулась, когда Лют упал перед ней на колени. А он смотрел на нее щенячьим взором, только что хвостом не махал. Красавица смущенно отвела взгляд, пряча в глазах недоумение: зачем вернулась, что ей до простого смертного?

– Ты ранен, – сказала она смущенно. – Давай я помогу. Мы славимся врачеванием.

Глаза Люта вспыхнули счастливым огнем. Вила робко положила ему на плечо ладошку. Под кожей гридня разгорелось ярое тепло, которое разом прогнало подступающий холод.

– Где твоя рана? – спросила вила со смешком. – На тебе ни царапины.

Лют тряхнул мокрыми патлами, заговорил с жаром, утопая в бездонных озерах глаз:

– Разве не видишь? Вот она, в груди, напротив сердца. Посмотри на рваную дыру, сочащуюся болью, туда кулак поместится. Зачем ты забрала мое сердце?

Вила сказала насмешливо:

– Зачем оно мне? Да и нет никакой раны.

– Нет есть! – возразил воин горячо. Вила нахмурилась, Лют устыдился грубости голоса, заговорил мягче: – Как только ты улетела, оно рванулось из груди, оставив кровоточащую дыру с обломками. Каждый вдох доставляет пытку. Когда шагаю, то стопы пронзают раскаленные ножи. Если тебе не нужно мое сердце, зачем забрала?

Вила отряхнула платье, заговорила рассерженно:

– Не нужен мне кусок мяса! Много возомнил, человече.

– Тогда прости, – зашептал Лют полубезумно. – Значит, глупое сердце само рванулось за тобой, оставив меня медленно умирать. Теперь мое сердце – ты. Я не смогу жить, если ты далеко. Позволь быть рядом. Не губи!

Лицо вилы дрогнуло, в глазах мелькнуло странное чувство, Лют увидел в чистых озерах свое отражение и содрогнулся от жалости.

– Что ты такое говоришь? – спросила вила. Голос дрогнул и наполнился нежной хрипотцой: – Нужен ты мне!

– Но ты мне нужна! – воскликнул Лют. – Я не могу без тебя. Стоит пропасть твоему прекрасному облику, как мир погружается во тьму, вьюжит убийственная пурга, кошмарные твари разрывают на части. Только твоя красота разгоняет мрак, дает жизнь, я живу, пока вижу тебя. Позволь быть рядом. Если нужен сторожевой пес, я буду им. Буду защищать от ворогов, чтоб никакая сволочь не посмела кинуть косой взгляд, буду приносить сапожки, согревать дыханием изящные ноги. Можешь загнать меня в будку или оставить во дворе. Я вытерплю и жару, и холод, и ливни, и грязь, лишь бы видеть тебя изредка.

Щеки вилы окрасились румянцем, нежным, как утренняя заря. Глаза черноволоски заблестели, голос изменился:

– Ты правда считаешь меня красивой?

Лют всплеснул руками, заговорил жадно, давясь словами, глядя с обожанием в милое лицо:

– Ты самая красивая на свете! Остальные женщины ничто, пар, твои жалкие и бледные тени. Той водой, что ты моешь свои прекрасные ножки, им лицо умывать – великая честь. Они годятся лишь в чернавки, прислуживать тебе, такой нежной, чистой. Весь мир должен тебе поклоняться, как богине, певцы обязаны неустанно воспевать твою красоту, такую трепетную, волнительную, хрупкую, как горный цветок, которую надо оберегать и защищать от напастей. В твоем тереме должны быть сотни слуг, выполняющих любое твое желание. А ночами должны гонять комаров, давить этих мерзких тварей, обрывать крылья, дабы не смели коснуться твоей дивной кожи, не тревожили тонкий слух. И все должны петь и смешить тебя, чтобы мир становился краше от твоей улыбки. Ведь от нее войны остановятся, волки и овцы будут ходить рядом, самый последний ублюдок раскается в злодеяниях и ринется рвать цветы, дабы сложить к твоим ногам букет.

Она сказала прерывистым голосом:

– Довольно. Что такое говоришь?

– Правду, – сказал Лют жарко. – Хотя ты права, я не способен точно передать твою красу. Прости скудный язык. Но посмотри мне в глаза, может, чувства, что рвут мне грудь, отражаются там. Пожалуйста, прочти их. Прочти мое благоговение, дикий восторг перед твоей красотой.

Вила жадно всмотрелась в дрожащие глаза воина, заполненные ее отражением. Лют услышал тихий вздох, дернулся от нежного касания ладони. Потерся щекой, как довольный щенок, и восторженно заскулил.

Гридень продолжал шептать горячечные, полубезумные слова, не понимая, откуда их знает. Вила слабо протестовала, но слушала жадно, в глубине дрожащих глаз мелькала растерянность.

Лют охрип, язык еле шевелился, колени онемели. Но какое это имеет значение, если рядом прекраснейшая женщина? Рядом, не убегает и слушает, изредка поглаживая его мокрые волосы.

– Прекрати, – попросила она слабым голосом. – Что ты говоришь?

– Нет, не могу, – сказал Лют упрямо. – Ты – лучшая женщина. Каждая тварь, птицы, звери, деревья, горы, даже ветер должны тебе это говорить, восхищаться тобой. Солнце не смеет тебя будить острыми лучами, не смеет жечь твою нежную кожу. Дозволь я поднимусь на небо и схвачусь с Дажьбогом, сброшу с колесницы, если он осмелится светить щитом раньше твоего пробуждения! Отныне весь мир будет просыпаться не раньше тебя и одновременно с тобой засыпать – всё по твоей воле.

– Сумасшедший, замолчи, пока боги не услышали, – сказала она испуганно.

– Что мне ярость богов? – усмехнулся Лют горько. – Лишь бы ты не карала меня неласковым взглядом, не удалялась прочь, была рядом. Даже Чернобог не накажет сильнее, чем ты.

Вила вскричала с отчаянием, в ее глазах блестели слезы:

– Прекрати, не мучай меня!

Лют вскрикнул: дыра в груди выстрелила ледяными копьями, тело скрутила жесточайшая судорога. Но и такое наказание ему показалось слишком мягким.

Он припал лбом к точеным ступням, обхватил грубыми ручищами стройные ножки. Вила дернулась, как ужаленная, неуверенно опустила руки на мокрую голову Люта и стала перебирать пряди.

Глава семнадцатая

Лют тонул в блаженстве, сладко жмурился, осыпал кожу ног поцелуями. Над головой испуганно вскрикнули, в груди шевельнулось нехорошее предчувствие. Но не успел он поднять голову, как ворот мокрой рубахи впился в шею и могучий рывок отбросил его в сторону.

Воин покатился по траве, мигом вскочил, трясясь от ярости, солнце хищно отразилось на клинке. На него злобно уставилась рослая старуха: подтянутое тело было скрыто густой шерстью, а стебли травы ломались под ударами копыт. Темными створками ворот за спиной раскинулись кожистые крылья, на спину через плечи были заброшены мохнатые мешки грудей. Лицо перекосилось от злости, темные губы раздвинулись, грозно блеснули клыки – длинные, острые, как иглы. На пальцах выделялись длинные желтые когти – хищно загнутые, готовые раздробить камень.

Вила бросилась к прибывшему чудищу, волосы взвились черным вихрем. У Люта защемило в груди от подобной красоты и испуга в глазах чаровницы.

– Нянюшка, нет! – крикнула она просяще. – Этот добрый молодец спас меня. Он хороший.

Она сказала… Лют расцвел, как весенний луг, в груди возгорелся костер – жаркий, способный отогреть мир зимой.

Темная вила ошпарила улыбающегося воина взглядом, заговорила на зауми так противно и скрипуче, что Лют забеспокоился за розовые ушки черноволоски. Спасенная вилла мелодично ответила. Старуха фыркнула, смерила Люта менее враждебно, метнула на воспитанницу понимающий взгляд и резко скомандовала. Вила своенравно вздернула головку – по шелковистым струям волос прошлась красивая рябь – и глянула на гридня с сожалением.

– Прости, воин, я должна лететь, – сказала она. Люту сделалось дурно. – Спасибо, что спас от злого человека, я тебя не забуду.

Во рту Люта разлилась страшная горечь, остекленевшими глазами он смотрел, как грациозно вспорхнула в воздух черноволоска, еще более красивая рядом с отвратительной старухой, поднимающейся, как беременный гусь.

– И я тебя не забуду, – прошептал он.

С высоты донеслась волшебная музыка, словно раскололись небеса и на землю хлынули звуки ирия.

– Меня зовут Чаруня.

Лют впитал драгоценное имя, выжег в мозгу, повторял бесконечно, как молитву. Крикнул вдогонку быстро исчезающим фигурам:

– А меня зовут – Твой раб!

Мир померк, стало холодно и пусто. Лют протер мокрые глаза и застыл на месте – раздавленный, никому не нужный, одинокий. Небо равнодушно смотрело на человека – холодное, надменное, давящее бесчувственностью.

В стеблях травы мелькнула белая полоска. Лют нагнулся, с трепетом поднял нежное перо и прижал к опустевшей груди, жадно вдыхая растопыренными, как крылья орла, ноздрями тонкий аромат. В груди немного потеплело, боль приутихла ровно настолько, чтобы не упасть на землю и помереть в жутких корчах.

Словно сквозь туман Лют двинулся обратно: брел, как пьяный, ничего не видя. Перед глазами маячил дивный лик, слепящий неземной красотой. Потом за плечи тряхнули, через войлочную заглушку в ушах продрались неясные звуки:

– Лют, ты чего мокрый? Чего кругами ходишь? Лют?

Губы витязя шевелились, смакуя каждый слог божественного имени: Чаруня. В груди прокатилась теплая волна. Лют всхлипнул от счастья, жадно повторил: «Чаруня!» Зияющая внутри дыра будто уменьшилась, стало светло и спокойно, лишь назойливый голос все громче и громче терзал душевную лепоту:

– Лют, что там за тело лежит? Ты ранен? Лют, чё молчишь?

«Чаруня, Чаруня, Чаруня».

Лют повторял и повторял сказочное имя, с каждым разом душа будто взмахивала крылами, поднимаясь выше и выше к священным и таинственным небесам.

А в назойливом голосе, что портил благость, как зуд комара, появилась обеспокоенность:

– Лют, очнись, тебя околдовали? Изурочье вдохнул? Что за перо? Лют, ежкин кот, очнись!

Понемногу назойливый голос развеял пелену чарующих звуков, в уши ворвалось степенное дыхание гор, ноздри похолодели от простых, бесцветных запахов. Райское буйство красок сменилось унылым пейзажем седых гор, выбеленной снегом тропой. Лют вздохнул, спрятал перо за пазуху и молча побрел к стоянке.

Буслай семенил сзади, опасливо поглядывая на понурого хоробра. В руках он вертел поднятый топорик – вспоминал место схватки и ежился от странностей. Кругом был снег, а долина оставалась зеленой, озеро льдом не сковано, а следы на берегу… Гм… ну, копыта еще можно как-то объяснить, но отпечатки босых женских ступней…

Нежелан с испугом глянул на потерянного витязя, в глазах отразилось сочувствие. Он поспешно захлопотал возле промокшего воина: живо подал запасную рубаху и ворох сухих мягких шкур, укутал, как болезного. Глянул на Буслая – на языке вертелся вопрос, но спрашивать сердитого гридня не стал, хоть любопытство разрывало, как лягушку, надутую воздухом через соломинку.

Буслай поглядывал на перо в кулаке соратника, хмурился, в глазах мелькали злые искры. Потом встретился взглядом с бедовиком, оба разом кивнули. На Люта уставились сочувственно, но витязь мыслями находился далеко. Оставив пустую оболочку у костра, сам парил под небесами рядом с Чаруней.

Очнулся Лют от сильного щипка – глянул недоуменно на хмурое в отсветах огня лицо Буслая, ошарашенно посмотрел на ночное небо, присыпанное меленькими крупицами соли.

– Что?

Буслай хрюкнул, всучил воину парующий кусок мяса и уселся на место.

– Ешь давай, – сказал он угрюмо.

Лют скосил глаза на пищу, отодвинул брезгливо:

– Не хочу.

Буслай обменялся с бедовиком обеспокоенным взглядом, лбы обоих пошли складками, в глазах отражалась напряженная работа мысли. Лют мельком глянул на них, пламя костра затрепетало от мощного выдоха. Ослик обеспокоенно поднял голову и запрядал длинными ушами: кому там хуже, чем ему?

Облик Чаруни чуточку поблек, но оставался перед глазами. Лют видел через него, как сквозь драгоценную ткань. Немного странно от такого половинного состояния, лучше соскользнуть в дивный мир, где он рядом с вилой – держит за руки, шепчет нежные слова…

Костер проел ветки, языки пламени втянулись в багровые угли, ночь разбавилась пленкой розоватого цвета. Путники ворочались, устраиваясь на ночь, лишь Лют глядел перед собой задумчиво. При взгляде на могучего воина становилось печально, и у Нежелана навернулись слезы.

Бедовик покряхтел и дрожащим голосом обратился к Буслаю:

– А ты слышал о присухе?

Гридень привычно поморщился, потом посмотрел на бедовика, ответил:

– Нет. Что такое?

– Зелье приворотное, – сказал Нежелан торопливо – пока разрешали. – Ежели есть зазноба, да не подступиться никак, идешь к бабке шептунье, чтобы та наговоры пошептала на яблоки или пряники.

Буслай кивнул понимающе, прервал:

– Ага, подложи зазнобушке, чтобы схрумкала – и все по чину.

Нежелан осторожно мотнул головой, перевел взгляд с хмурого лица гридня на багровую россыпь, благостно пышущую жаром.

– Надобноть под левой мышкой несколько дней носить, а потом угощать.

Буслай возмущенно всплеснул руками:

– Что говоришь! Да я день пряник поношу, так он насквозь потом пропитается. Как есть-то, стошнит.

Бедовик замялся, бросил на Люта просящий взгляд, но воин пребывал в ином мире, не до того.

– Тогда по-другому можно сделать, – сказал Нежелан осторожно. – Можно к ведьме сходить за печатью, если, конечно, есть кусочек волос, одежды. Тогда наговор наложит, как припечатает.

Буслай радостно отметил на лице Люта оживление, затараторил:

– И что скажет? Мол, люби и все тут?

– Нет. Посылают наговор в сердца ретивые, в тело белое, в печень черную, в грудь горячую, в голову буйную, в серединную жилу, и во все семьдесят жил и семьдесят суставов, в самую любовную кость. Возгорится присуха в ретивом сердце и вскипятит кровь, да так, что питьем ее не запить, едой не заесть, сном не заспать, водой не смыть, гульбой не загулять, слезами не заплакать.

Нежелан перевел дух, во рту пересохло: ну кто мог подумать, что будет говорить так много, а Буслай слушать да поддакивать?

Лют задумался, складки на лбу дергались, веки смежил от напряженных дум. Буслай довольно кивнул, взглядом попросил бедовика продолжать. Нежелан набрал полную грудь прохладного воздуха, глядя в тлеющий костер, заговорил глубоким голосом. Даже животные уставились завороженно – умные влажные глаза горели любопытством.

– Люди бают: лучшее в любовных делах – косточки из черной кошки или лягухи. Кошку надо выварить до последнего, а лягух сажают в муравейник. Обязательно самца и бабу! Как обглодают мураши, так забирай «крючок» и «лопатку». «Крючок» цепляешь к одеже зазнобы, а коль надоест, отпихни «лопаткой». Только от муравейника отходи задом наперед, чтоб леший по следам не нашел. И каждую ночь обходи мурашей молча три раза, а на тринадцатую получишь искомое. С кошкой похоже, но там «крючочек» и «вилочка». Названия разные, но волшба действует так же. Еще из кошки, говорят, можно достать особую косточку, что сделает человека невидимым…

Нежелан осекся. Буслай припечатал тяжелым взглядом умника, что недавно покуролесил с невидимостью. Гридень посмотрел заботливо на Люта – тот вроде оттаял, лицо стало живее, но по-прежнему было изборождено горестными складками.

– А я слыхал, – сказал Буслай торопливо, – есть улика-трава: сама вишневая, как расцветет, то желтая, ровно одуванчик, а листья лапками. Старцы говорят: иссеки мелко и подай в питье, токмо не забудь пошептать слова, а то толку не будет.

– А что за слова? – поинтересовался Нежелан.

Буслай почесал затылок, под ногтями раздался громкий скрип. Ослик недовольно дернул головой и фыркнул с укором.

– А хрен их знает, – пожал плечами Буслай.

Лют усмехнулся околесице и задумался: посторонние звуки ушли, запахи исчезли, перед глазами снова возникло дивное лицо. Можно попробовать средства, но как найти красавицу и дать питье, пряник или яблоко? Да и где в горах найти кошку – даже котелка нет, спасибо Нежелану. Не в горсти же варить. И потом это… нечестно. Даже гадко, ибо полюбит не по своей воле, а как раба, с волей, подавленной колдовством. Лют вздрогнул – в груди больно полыхнуло, сквозная дыра впервые ужалила огнем, да таким горячим, будто забрался в грудную клетку жиж и там шалил.

Нет, никто не смеет причинить Чаруне ущерб. Лучше он перебьет сотню змеев, добудет со дна моря затонувшие сокровища, истопчет дюжину пар железных сапог в поисках диковины, способной вызвать чарующую улыбку. Будет петь песни… хотя нет, с его-то голосом напугает до полусмерти. Лучше отбросит меч и будет наяривать на гуслях или дудке. Лишь бы изредка она бросала милостивый взгляд.

Звуки вернулись с резким хлопком, поморщился от жаркой речи Нежелана:

– …тоже поможет. Есть радужный цвет, перелет-трава, носится с места на место, непонятно почему. Перелет лучше ловить ночью, он кажется яркой звездочкой. Кто поймает, тому будет счастье. Ведь нужно счастье?

При этом оба выжидательно посмотрели на Люта. Витязь озлился: дурачье, ничего не видели, смутно догадались о случившемся – видать, на лбу четко написано, – и туда же, как старики, поучают, что делать надо. Заботятся, значит.

– Замолчите оба! – рявкнул Лют рассерженно. – Завтра попытаемся найти проход, а нет… – Дыра в груди люто заныла, по телу растекся мертвенный холод, но витязь закончил окаменевшими челюстями: – Нет – поскачем домой.

Лют сердито зашуршал под ворохом шкур, укрылся с головой. Буслай тихо хмыкнул – вот почему Лют решил повозиться в горах. Чем Перун не шутит, а вдруг?

Нежелан сочувственно засопел, сердце защемило от жалости к хоробру, что так неожиданно оказался сражен. Буслай глянул строго, сказал, как припечатал:

– Хватит сопеть, спать мешаешь.

Бедовик проснулся раньше гридней и кинулся к черной язве кострища. Пальцы нырнули в мягкое пепельное покрывало, кончики ожгло. С довольным ворчанием он выцарапал едва тлеющий уголек и развел небольшой костерок.

Кони и ослик радостно потянулись к доброму человеку, который всегда заботится, причесывает, кормит-поит, говорит ласковые слова. Нежелан похлопал по холкам, почесал меж ушей. Сладко потянулся, рот едва не порвал широкий зевок. Утреннее солнце слепило глаза. Нежелан прошелся взглядом по монолитной стене и выдохнул с криком.

Гридни мигом проснулись и вскочили с оружием наготове, когда крик бедовика еще отражался от каменных стен. Буслай торопливо обшарил глазами окрест, никого не увидел и буркнул злобно:

– Чего орешь? Не знаешь, что будить спящего – худшая из подлостей. Таких в Пекле в первую очередь мучают.

Лют тронул Буслая за плечо и сказал прерывисто:

– Погоди, лучше глянь туда.

Там, где вчера еще горы смыкались клином, зияла широкая – конь пролезет – трещина. Виднелся белый покров – чистый, не тронутый ногой человека. Если прищуриться, то можно было разглядеть узкую темную полоску противоположной горы.

Гридни переглянулись: в головах рой мыслей, одна другой чуднее. Буслай открыл рот, чтобы сделать предположение, но Лют отчего-то почувствовал неприязнь и сказал поспешно:

– А не все равно? Воин не должон думать о таких мелочах, – сказал он напыщенно и подозрительно взглянул на Буслая. – Если он, конечно, воин.

Буслай всхрапнул оскорбленно и засуетился с лежбищем, сворачивая одеяла и хриплым от сна голосом покрикивая на Нежелана. Лют оторвался от разрыва гор, скользнул взглядом по прозрачному шелку неба и украдкой смахнул слезу. Беззвучно поблагодарил.

В потайную долину они вошли осторожно. Животные немного поупирались, но затем со вздохом затопали по глубокому рыхлому снегу, увязая до колен. Ослик проваливался по грудь.

Буслай оглядел белоснежное поле, изредка порченное скелетами высохших деревьев, и вздохнул горестно:

– Вот мы и в пасти зверя. Лют, что нам, по полю рыскать?

Лют глянул недовольно: прикидывается, что ли?

– В той гряде гор поищем пещеру.

– Почему пещеру?

– А как иначе? – удивился Лют и посмотрел на соратника со странным выражением. Буслай устыдился, отвел глаза.

– Что ж снега так много? Лют, вроде на дворе лето? – обратился он погодя.

Витязь кивнул.

– А почему сугробы по колено? – возмутился Буслай.

– Такое хреновое лето, – пожал плечами Лют.

Буслай оторопел, не сразу нашелся что сказать. Затылок ожег злорадный взгляд Нежелана – повернуться бы да отчитать, но бедовая рожа наверняка прикинется тряпочкой. Буркнул ради сотрясения воздуха:

– Представляю, что тут зимой творится, в снегу, небось, можно плавать.

Даже неутомимые врыколаковы кони малость притомились, одолев поле рыхлой белой каши, а ослик вовсе рухнул на камни и застонал жалобно. Люди спешились и осмотрели черный зев, похожий на сморщенный, неровный рот каменного старца. Над пещерой находился широкий навес, площадка выглядела нахально голой: ни снега, ни травы, лишь кое-где лежали камни.

Лют заглянул в дыру: оттуда веяло холодом, а в ушах тихонько шептало, предупреждая об опасности. Витязь стиснул челюсти: там, в глубине, лежало нечто могучее, способное защитить его народ, так неужто он устрашится рискнуть шкурой? Рядом так же воинственно засопел Буслай. Гридни понимающе переглянулись, улыбнулись скупо.

Нежелан расседлал коней. Измученный ослик поблагодарил стоном за снятую поклажу. Мимоходом бедовик косился на снаряжающихся воинов.

Гридни захватили часть припасов и стояли в полном боевом облачении, разве что без щитов и Лют без шлема. Лица были серьезными, лбы перепахали глубокие складки.

Буслай глянул на бедовика и зло ухмыльнулся:

– Ну, веди себя хорошо, а мы пошли.

Нежелан охнул, будто в живот угодил валун, глаза ожгло, горячая запруда прорвалась, смочив щеки.

– А я? – пролепетал он жалобно, задыхаясь от обиды.

Буслай хохотнул глумливо. Лют поморщился. Бедовик почувствовал дружескую хватку на плече и услышал мягкое:

– Нежелан, кони в пещерах не нужны, а присмотр надобен. Верно?

Бедовик хлюпнул носом, кивнул.

– Мы доверяем тебе, – сказал Лют значительно. – Присматривай за животиной, жди нас, никуда не уходи.

Нежелан вскинулся оскорбленно: как Лют мог такое подумать? Витязь похлопал его по плечу, улыбнулся тепло:

– Еды оставили вдоволь, надолго хватит. Дров, правда, мало, но ты как-нибудь пересиди в пещерке, укутайся – все ж теплее.

Нежелан заговорил сдавленным голосом, через слово шмыгая носом:

– Я все сделаю, Лют, не подведу. Кони будут обихожены.

Ослик глянул укоризненно, вздохнул. Лют хлопнул бедовика по плечу прощально, повернулся и исчез в темном зеве. Буслай наградил Нежелана злорадным взглядом.

– Оставляю тебе топор, смотри не урони на ноги и коней не порубай, – сказал он резко.

Гридень повернулся. Нежелан проводил взглядом спину в железной рубашке. Долго стоял, пока кровь в пальцах не застыла. Животные потребовали еды рассерженным ревом. Бедовик спохватился и суетливо принялся за работу.

Глава восемнадцатая

На головы будто давила тяжелая ладонь, пригибала к неровному полу, в глазах темнело с каждым шагом. Буслай часто оглядывался на светлый проем, словно прощался с миром навсегда и пытался запомнить. Когда за спиной осталась белая горошина, плюнул и перестал.

От сморщенных стен дыхание отражалось звонко, пар изо рта терял плотность, ноздри щекотали запахи затхлого.

Лют остановился, из мешка достал короткую палку с неестественно толстым концом и почиркал огнивом. Жирные искры падали роями, промасленные тряпки охотно возгорелись. На стенах, неровных, бороздчатых, как кора иссохшего древа, заплясали темные отсветы, проявились полусогнутые тени.

Буслай подергался, с удовольствием наблюдая за пляской темного уродца. Лют увидел, зашипел сердито и поглядел осуждающе: совсем умом тронулся, с тенью заигрывает. Кабы потом ночью не придушила непутевого.

– Ты бы еще по ней ударил, – буркнул Лют.

Буслай склонил голову от стыда, промямлил невнятное. В наказание Лют всучил ему мешок, и гридни двинулись в темное нутро. Огненное оголовье освещало слабо, на несколько шагов. Языки пламени коптили потолок, который с каждым шагом становился все ниже.

Буслай засопел сердито и нехотя, вслед Люту двинулся окарачь. Хорошо, никто не видит, а то бы удавился от позора.

Лют продирался вперед, облитые кольчугой плечи поскрипывали о сузившиеся стенки. Продвигаться стало совсем туго, мелькнуло горькое, что застрянет, как та лиса меж двух березок, а Буслай… кхе-кхе.

Руку с факелом он выставил вперед, пламя проламывало темень желтым тараном. Сзади тяжело дышал Буслай, вполголоса пыхтел под нос, от ругани воздух желтел. С боков сдавило, вдохи давались с трудом, вскипела злость, но быстро сменилась отчаянием.

Языки пламени дрогнули, лица коснулась прохладная струя. Витязь остановился, в подошвы уткнулось твердое. Буслай вскрикнул оскорбленно.

– Погоди ты, – огрызнулся Лют.

Прищурившись, он разглядел очертания дыры. Лют прикинул размеры: поднатужиться придется, но протиснутся. Знать бы, что за ходом. Пока это выглядело зеницей непроглядного мрака, слабый свет тонул в бархатных складках.

Двинулись, сцепив зубы. Слух царапнул противный скрежет. Буслай увидел искры от железных колец. Гридень приготовился ухватить соратника за ногу, если ползут прямо к обрыву, но Лют высунул голову, сказал облегченно:

– Другая пещера, и дно видно.

Со скрежетом вылез из узкой норы и скатился по пологому скату. Кольчуга захрустела на мелких камнях, в ребра больно ткнуло. Еле успел отодвинуться от катящегося Буслая, и темноту новой пещеры разбавило его сиплое дыхание.

– Тут холоднее, – сообщил Буслай.

Лют кивнул, запамятовав, что он не увидит, скупо улыбнулся. Буслай нашарил взглядом смутные очертания соратника: факел слабо рассеивал тьму, будто она жадно пожирала языки пламени.

– Куда теперь? – спросил он. Темнота внезапно дрогнула, искаженный голос раздался далеко отсюда, шмыгнул в противоположную сторону, растворился в зловещей тишине. Буслай сглотнул, сказал тихо: – Так куда, Лют? Стрый не сказал ничего: где лежит чудо-оружие, как добраться? Мы ничего не знаем.

«Вообще-то знаем», – подумал Лют угрюмо. Перед глазами, на миг заслонив прекрасный лик, возникла разорванная туша врыколака. Знаем, что охраняет сокровищницу очень могучий страж.

– Пойдем, осмотримся для начала, – сказал Лют шепотом. Отчего-то так и тянет понизить голос, не от испуга, а так… просто.

Под сапогами захрустели камушки, гридни пошли плечом к плечу. Пол пещеры оказался на диво ровным. Лют опустил факел, при слабом свете они с удивлением поглазели на странную плиту.

Уши ныли от давления, словно ощущали немыслимую тяжесть гигантской массы камня над головой. На грани слуха улавливался мерный, тяжелый гул. Люту показалось, что наверху гуляет ветер в дырявых стенах. Сквозило холодом, таким же стылым, как у него в груди.

– И долго бродить будем? – шепнул Буслай раздраженно. – Ничего не видать.

Лют остановился, пригнул руку с факелом к полу и до рези в глазах всмотрелся в темноту. Глаза царапнуло, он насторожился. Буслай удивленно вскрикнул, когда соратник затоптал промасленные тряпки.

– Что творишь?

Лют промолчал. На полу расцвела красная россыпь, запахло паленым. Он всмотрелся в темноту, ставшую мягкой, нежной.

– Чего стоим? – пробубнил Буслай.

Лют сдержал раздражение – такого могила исправит, – промолчал. Зрение, замутненное жалким светом, постепенно привыкло к темноте пещеры. Буслай ахнул, когда на черном полотне, как разрез, появилась зеленая полоска.

Вскоре полос стало больше, вернее глаза, привыкшие ко тьме, стали больше различать. То тут, то там глаза выхватывали из мрака полосы зеленого света, на вид холодного, пустого.

Лют глянул наверх и застыл, как громом пораженный. Потолок оказался на немыслимой высоте, а полосы зеленоватого света располагались вверху кучками, как стайки светляков. Кучки собраны в цепь с широкими разрывами, таких цепей от низа до верха немерено, а расстояние меж ними с ярус княжьего терема.

Тьма разбавилась призрачным зеленоватым светом, и можно уже было рассмотреть не только очертания тела, но и кольца кольчуги, пусть и смутно. Двинулись осторожно, в груди зрело неясное чувство, похожее на боязливый восторг. Наткнулись на светящееся пятно на полу. Лют присмотрелся, невольно обменялся с Буслаем смятенным взглядом.

– А я не знал, что грибы светятся.

– Можно подумать, я знал, – хохотнул Буслай.

Бродили по пещере долго. Буслай зевать начал от скуки, изнылся, исстонался. Лют хотел его урезонить, но взглядом зацепился за крутой подъем и опустил кулаки. Среди неровных наплывов, выступов, уступов и трещин, полных светящихся грибов, тянулась вверх крутая дорожка. Узкая – ноги приходилось ставить одну за другой, щекоча носком пятку.

– Странная пещера, – пропыхтел Буслай сзади. – Не находишь, Лют?

Лют пожал плечами, оглянулся: лицо соратника красиво подсвечено зеленоватым светом, а по краям плотно облеплено тьмой.

– Не знаю, в пещерах ни разу не был. Ты откуда знаешь, что странная?

Буслай смутился. Пока искал ответ, Лют зашагал дальше, придерживаясь рукой за стену – влажную, покрытую чем-то мягким и скользким.

– Не знаю почему, но кажется.

– Может, тут все странное, – прошептал Лют. – Как-никак Железные горы, какой нечисти здесь только не заперто!

– И нам предстоит?.. – спросил Буслай кисло.

Лют хохотнул язвительно:

– Чего вдруг от драки отказываешься? Пусть путь будет труден, усеян злобными чудищами, но мы всех сразим и вернемся со славой. И будет тебе честь, да что честь – честища!

Буслай хрюкнул обиженно, тяжело вздохнул:

– Злой ты, Лют. И до драк жадный. О деле княжьем надо думать, а не об излишней славе.

Лют не нашелся что сказать: уел так уел.

В лицо неожиданно дохнуло мощным затхлым порывом, будто великан с гнилыми зубами дунул в нос. Лют сморщился, затылок пощекотало ощущение громадного открытого пространства. Зеленые грибницы пропали, взгляд бессильно заскользил по черному бархату.

Нога провалилась – качнулся, но вовремя отпрянул. Невидимая стена неохотно скрипнула под спиной.

– Погоди, Буслай, – предупредил Лют. – Разобраться надо, куда дальше.

Буслай хмыкнул в темноте:

– Да я чё, жду. Может, факел запалим?

Лют пожал плечами, забыв, что соратник не видит. Ощупью двинулся вбок. Подошва упиралась в твердое, что придавало уверенности. Жаль, гул ветра, гуляющего по пропасти, портил настроение.

– Двигайся осторожно, – сказал он Буслаю. – Тут карниз узкий.

– Понял, – засопел соратник.

Сапоги изредка задевали камушки, и тогда в темноте гулко щелкало, потом звуки падения стихали. Как гридни ни напрягали уши, щелчок о дно, а не об стену, услышать не смогли. В темноте чувство времени потерялось. Лют не мог сказать, сколько бредут они по этой узкой полоске, выдающейся на две ладони из шершавой стены.

Мелькнула мысль запалить масляные тряпки – сколько можно брести в темноте! – но поди зажги, если руки упираются в стену, а сам прижимаешься грудью так отчаянно, словно хочешь врасти в камень.

Впереди блеснуло знакомым призрачно-зеленоватым светом. После густой – черпай да пей – тьмы глаза резануло, как при свете дня, и Лют различил некрупную ладонь гладкого выступа.

– Сейчас отдохнем, запалим палочку, – пропыхтел он Буслаю.

– Добро, – ответил гридень безразличным усталым голосом.

Лют с наслаждением отлепился от стены, на миг ощутил стыд, что так рьяно прижимался, боясь упасть. Сапог невзначай задел шляпку гриба, тьма засветилась мелкими точками, вниз канул зеленый сгусток. Лют оглядел выступ: небольшой, но для двоих хватит. Отдохнут, а там полезут в дыру, вон зияет в стене, а выступ – как крыльцо.

Буслай изможденно простонал:

– Лют, держи мешок, скорее доставай…

– Факелы?

– Нет, поесть.

Лют протянул руку. Буслай отлепился от стены, стремясь избавиться от ноши. Нога провалилась, будто шагнул в темной комнате в открытый погреб, в животе неприятно похолодело. Руку рвануло, сустав полыхнул острой болью, ворот кольчуги впился в шею удавкой.

– Держись, дурень! – прохрипел Лют.

Буслай внезапно почувствовал истинную глубину пропасти. Кожа вздулась пузырями, словно окунулся в кипящее масло, тело скрутила страшная судорога. Над головой раздался сдавленный шепот:

– Не дергайся, сволочь!

– Ну зачем кольчуги надели, – простонал Буслай.

Уши подрагивали от страшного треска мышц соратника, да еще мешок тянул, как пудовый валун.

– Лют, ты не отпускай, а? – просипел он сдавленно.

– Дай подумать, тут бы не прогадать.

Буслая медленно потянуло вверх. Он устыдился своей беспомощности, пальцами попытался зацепиться за край выступа и подтянуться. Но шуйца соскальзывала, неудобно, а десница висела плетью под тяжестью мешка. Кожаная горловина стала скользкой и уползала из хвата со скоростью улитки.

– Лют! – прохрипел Буслай.

Витязь с чудовищным напряжением рванул недотепу. Буслай захрипел, ворот кольчуги смял горло, колено больно уткнулось в камень и жалобно хрустнуло. Лют, хрипя, как смертельно раненный, рванул еще раз, и спина Буслая ощутила восхитительную твердость выступа.

Руку с мешком дернуло, короткая судорога расцепила пальцы, в уши ворвался сдавленный крик, потом стук железа о скалу.

– Что такое, Лют? – спросил Буслай изможденно. Под одеждой скользили широкие струи, тело сковала слабость, в ушах гудело.

Гридень приподнялся, оглядел освещенный зеленоватым светом выступ.

– Лют?

В сердце вонзилась ледяная игла, он вскочил на ноги и уставился за край. Кромка камня виднелась смутно, сквозь темноту чуть пробивалась узкая зеленоватая полоска. Кольчуга проскрежетала по полу, Буслай свесился до половины и жадно задвигал в темноте руками.

– Лют, чё молчишь? Хватит шутить.

Горло закупорил ком, в глазах стало горячо и мокро. Гридня затрясло, как юродивого, темнота равнодушно поглощала отчаянные крики. Буслай бил кулаками, обдирая кожу о холодный камень. Ноги молотили по выступу, он едва не падал, кольчуга брызгала искрами.

– Лю-ут!

Сбоку зашумело, что-то тяжелое грохнулось на выступ, камень содрогнулся. Буслай испуганно повернул голову: перед глазами мутно, словно смотрит на листья клена через воду. Сердце подпрыгнуло от раздраженного скрипа:

– Чего орешь? Деньги потерял?

– Лют! – крикнул Буслай счастливо.

Подскочил к лежащему соратнику, едва не запнувшись о мешок. Ободранными ладонями наспех протер глаза и жадно вгляделся в усталое лицо Люта, бледное в свете грибов.

– Лют, ты как? – спросил он неверяще.

Витязь глянул злобно, прохрипел:

– Зело.

Буслай всплеснул руками, залопотал:

– А чего не отзывался? Я голос сорвал. Ты вообще как обратно залез?

– Лучше спроси, как я упал, – огрызнулся Лют: в груди булькало, ноздри расширились – кулак пролезет – и гоняли воздух с громким свистом. – Говорил же, не дергайся.

Буслай понурил голову, уши вспыхнули от стыда, вот-вот задымятся.

– А почто молчал?

Лют вызверился на нерадивого:

– Тяжко болтать с мешком в зубах! Идиот! Трудно было посмотреть в сторону? Куда кинулся? Еле выполз по карнизу.

Буслай молчал – раздавленный, уничтоженный. Голова раскалилась так, что можно жарить мясо. Доблестный Лют спас нерадивого да еще успел подхватить поклажу, без которой было бы трудновато. А он отблагодарил: спихнул спасителя в пропасть.

Буслай замычал от нестерпимой боли: грудь разламывалась на части, в голове кружили и нещадно кололи острые ржавые иглы. Лют со стоном сел, пихнул понурого гридня:

– Чего сидишь? Достань поесть.

– Сейчас-сейчас, – сказал Буслай торопливо, негнущимися пальцами терзая завязки мешка.

Съели по ломтю хлеба с луковицей. Лют отдышался, пошарил в мешке, о выступ звонко стукнулись деревяшки. В зеленоватой мгле расцвел сноп искр, еще и еще, и вот промасленные тряпки мощно вспыхнули. Гридни прикрыли глаза – выступ из темноты проглянул четко, как при свете дня.

Лют посмотрел на зев хода в стене: он был каким-то неопрятным, болезненно желтый и бурый камень бугрился, как застарелые мозоли. В глубине угадывался красный блеск, сверху проема спускались белесые нити, похожие на мороженых червей.

Буслай спросил осторожно:

– Ну что, двинулись?

– Пойдем, – кивнул Лют.

У входа в лаз они согнулись пополам, но белых отростков все же коснулись. Лют приготовился ощутить противную мягкость червяка, но неподвижные «палки» пригладили кольчугу с противным скрипом. Буслай не утерпел, ухватил, от удивленного выдоха затрепетало пламя факелов.

– Камень! Гля, Лют, здесь камень растет сверху вниз. И тонкий такой.

– Чего раскричался? – буркнул Лют.

Буслай поспешно умолк и двинулся, стараясь не подпалить Люта факелом.

Люту не почудилось еле видимое с выступа красное пятно. В свете факелов ярко проглянул красный камень, втиснутый в общую сероватую массу. Глядя на тонкие прожилки, думалось: с размаху шмякнули свежей печенью, а кровь растеклась, впиталась.

В лицо повеяло холодком, языки пламени радостно затанцевали. Потолок резко снизился, камень сверху был похож на ломоть мяса: красный, украшенный мраморными прожилками; каменные сосульки свисали обильно – пробирались будто через инистую траву.

Продрались с жутким скрежетом. Лют, обливаясь потом и думая о возможных обитателях пещер, что с радостью полакомятся двумя дурнями, двигался еще осторожнее. Буслай тихо сопел позади, ему ничего не было видно, кроме подошв соратника, но случь чего – успеет уползти.

Глава девятнадцатая

Лют остановился, ткнул воздух факелом и принюхался.

– Вода? – подивился он.

– Добро, – пробухтел Буслай. – Ужас как пить хочется, не надо было есть луковицу.

Лют угрюмо промолчал и заскрипел железным ужом по дну пещеры, едва не стукаясь о потолок. Рука внезапно канула вниз, пальцы обдало влагой и холодом. Поспешно отдернув руку, услышал насмешливый всплеск.

Отсюда было не понять: озерцо или подземная река? Лют заколебался: есть ли у водоема дно? Нет, дно, конечно, есть, но как глубоко? В боевом облачении утонешь быстрее камня.

В пятках стало горячо, ноздри защекотало запахом паленого. Буслай вскрикнул:

– Лют, у тебя сапоги отчего-то загорелись!

«Дать бы по роже», – со злостью подумал Лют, рванувшись вперед. Потолок приподнялся, факел уткнулся в каменные складки, растопыренная ладонь пробила мокрый покров. Холод поднялся до локтя, ладонь уперлась в твердое, потревоженные камушки недовольно расползлись в стороны, впились острыми гранями. Под пятерней расползлось облачко мутной взвеси.

Лют протиснулся, шумно заплюхал по воде, замочил колени. Его сапоги довольно зашипели. Вода была зеленоватая, прозрачная. Лют заозирался по сторонам, тыча факелом. Чуть посветлело. Буслай, натужно кряхтя, свалился в воду, но чудом факел спас.

– Тьфу! Какая-то она противная, – пожаловался он Люту.

Лют нашарил взглядом расширяющийся тоннель и сказал мстительно:

– Это мертвая вода.

Буслай поднял тучу брызг, оскальзываясь, выбежал из водоема, уселся на пол и по-песьи отряхнулся.

– И ч-что теперь? – спросил Буслай со страхом.

Лют осторожно выбрался из зеленоватой речушки, проложившей узкое русло в толще камня, и сказал с подвыванием:

– Не боись, всем расскажу, что ты погиб геройски.

Буслай икнул от ужаса, его глаза остекленели. Лют не выдержал и громко расхохотался. Потом, глядя на обиженное лицо Буслая, захохотал пуще. Тот махнул рукой и присоединился.

Смех истаял гулким эхом. Лют осторожно поводил по воздуху догорающим факелом. В слабеющем свете виднелись бугристые стены, которые вроде бы расширялись. Лют оглянулся на водоем, и его лоб пошел складками.

– Что такое? – насторожился Буслай.

– Как возвращаться будем? Метки бы оставить.

– А чем?

Лют глянул укоризненно: вот именно, чем?

– Ладно, авось не пропадем. Ты обсох? Нет? Ничего, на ходу высохнешь.

Буслай неохотно поднялся, оперся на стену, стянул сапог с густым чмоком и выплеснул воду. Вылив воду из второго сапога, Буслай обулся, прищелкнул каблуком и скривился от тихого хлюпанья.

Взгляд его упал на стену. Гридень невольно отшатнулся, потом вгляделся пристальнее. Показалось, что в стене появилось злобное лицо, – аж холодок по хребту. Воин усмехнулся, легонько щелкнул ногтем по выступу, похожему на нос.

Бугристые складки ожили, ярко вспыхнули два камушка-глаза, и каменные челюсти громко сомкнулись рядом с пальцем. Буслай с воплем отшатнулся и догнал неспешно бредущего Люта. Лют посмотрел брезгливо на трясущегося, как ощипанная кура в мороз, гридня, спросил ехидно:

– Что кричал – пальчик прищемил?

– По-по-почти, – пролепетал гридень.

Двинулись молча. Факелы горели ровно, но слабовато: скоро поперхнутся дымом, затлеют красными искрами. Пол в пещере был неровный, весь в бороздах, словно распахан огненным плугом. Стены ширились, и вскоре гридни почувствовали себя муравьями в опрокинутом ведре.

Далеко впереди синел расплывчатый кружок – свет нежный, как лепестки васильков. Лют вздохнул: сейчас бы греться на солнышке, бегать по полю, срывать цветы для той… для той… Говорить ей ласковые слова, защищать, заботиться. А вместо того бредешь в холодном подземелье с затхлым запахом, ломаешь ноги на колдобинах.

Буслай глянул по сторонам, сказал чересчур живо:

– Смотри, стены дырами истыканы.

В стенах зияли не только дыры, откуда могли вывалиться полчища каменных крыс или чего похуже, но и настоящие проходы, ведущие неведомо куда.

Пятнышко синеватого света стало светить ярче, что было на руку: факелы догорали, язычки один за одним гасли с горестным вздохом, оставались лишь самые упрямые. Впереди смутно виднелся завал: глыбы странно гладкие, рельефные.

– Лют, а чего мы здесь забыли? – спросил Буслай неожиданно.

Лют посмотрел удивленно: все-таки лучше леса и полей ничего нет, вон, как поганые пещеры действуют!

– Будто не знаешь, – фыркнул он в ответ.

– Да-да, найти чудо-оружие, – закивал Буслай. – Но где его отыщешь? Горы-то огромные.

– У встречных спросим, – отшутился Лют.

Буслай вздохнул, факел в его руке опустился, огоньки посинели от натуги, полыхнули, но быстро угасли. Гридень отшвырнул рдеющую булаву, в темноте глухо стукнуло.

– Лучше погибать с пользой.

– Кто спорит, – протянул Лют.

Буслай вздохнул мечтательно:

– Эх, сейчас бы драться со степняками, честной сталью защищать Кременчуг, а не подлым колдовством. Ну что хорошего в ползании по проклятущим горам? Разве не лучше сразиться с доблестным супротивником? Степняки ведь воины лютые.

Лют хотел согласиться, но с удивлением почувствовал отвращение к словам Буслая да и к нему тоже. Чему радуется – что на дом напали умелые бойцы? А если были бы слабые, то плакал бы? Да и доблесть степняцкая странная: налететь, порубить, пожечь, в полон угнать. Это что, и воров чтить?

На миг представил, что и на дом Чаруни нападут такие вот, – и из дыры в груди резануло болью. Лют тряхнул головой, в черепе жарко бурлило, мысли метались смятенно. Проклятые пещеры! Ведь до сих пор уважал степняков за храбрость, отвагу, с некоторыми даже братался на Пепельном валу. Отчего стало гадливо?

– Странный завал, – проник сквозь гвалт в голове голос Буслая.

Лют поднял глаза, похлопал ресницами, не понимая, почему так темно. Под ноги упал огрызок факела, на полу шевелились красные светлячки, тянуло гарью.

Синеватый свет освещал преграду скудно, только и понять, что велика и неровна: в одном месте до потолка, а в другом – в два человечьих роста. Камни, если это камни, чересчур гладкие на вид, прижаты друг к другу плотно, разрывов не видать.

Лют приложил ладонь, словно схватил стальную пластину… теплую, будто недавно сошедшую с наковальни. Буслай прислушался: привычный гул пещер разбавился новым тягучим звуком – потоньше и чуть резче.

Гридни одновременно попятились, в сумраке переглянулись – зубы слабо блеснули. Буслай спросил отчего-то шепотом:

– Может, новый факел запалим?

– Нет. Осталось мало, а сколько в темноте мыкаться – неизвестно.

– Тогда перелезем?

Лют задумался, сказал тихо:

– Отчего не пройти боковым ходом?

– А каким именно? – возразил Буслай чуть громче. – Я насчитал с полдюжины. И куда они ведут?

Лют огрызнулся:

– А этот куда?

– Ну… Лучше идти прямо, начнем метаться – заблудимся или что похуже.

Лют молча признал правоту. Подошел туда, где преграда ниже, поправил броню и меч, мешок с поклажей туго привязал к спине. Взгляд проник в темноту, едва подсвеченную синим светом, в поисках выступов, углублений, но бессильно соскользнул. Буслай пошарил ладонями по завалу, крякнул озадаченно:

– До чего гладкие камни, уцепиться не за что. Ну ничего, на хитрый зад есть деревянный кол.

– Чего? – не понял Лют.

Буслай поплевал на ладони, сказал довольно:

– Давно пора испытать бабкин молот в деле.

Лют оглядел темную гряду с синеватой каймой, хмыкнул:

– А то на псоглавах не испытал?

Еле различил в темноте движение рук Буслая.

– То не то.

Лют смолчал. Буслай отцепил молот, болванка покружила в воздухе пробными взмахами. Лют с неясной тревогой следил за движениями. Не нравился ему этот странный завал – будто целиком из одного причудливого камня. Вдобавок теплого.

Буслай крякнул, молот жадно обрушился на преграду. Гридни ожидали услышать треск камня, но раздался влажный хруст, и по лицам воинов ударили густые капли. Под сводами тоннеля заметался страшный рев. Стены испуганно задрожали, сверху посыпалась каменная крошка, пол взлягивал, как бешеный конь.

От крика неведомого чудовища дрожали мышцы, кровь пенилась, глаза лезли на лоб и слезились. Загрохотало пуще, завал задергался, отсветы синего света исчезли, заслоненные гигантской тушей.

– Бежим! – крикнул Буслай.

Бугристый пол пакостно цеплялся за носы сапог, отбивал пятки. К лицам прильнула хладная волна, в ушах свистел ветер. В полной темноте они часто спотыкались. Буслай загрохотал железом и костями. Лют выделил его по жирным искрам кольчуги, схватил за что-то, рывком поднял, не обращая внимания на его протестующий возглас.

Сзади усилился грохот, камни заскрипели и звонко посыпались с потолка. Зашумело, будто огромная глотка с жадностью втягивала воздух, пещера наполнилась трескучим ревом.

В спину ударил свет. Лют увидел бугристый пол и на нем – две испуганные тени. В затылок дохнуло жаром. На бегу Лют обернулся и едва не распластался, как раздавленная жаба. Буслай дернул, потащил с руганью.

Огненная река, клубясь оранжевыми складками, как поток, прорвавший плотину, быстро настигала. Кольчуги на спинах раскалились, волосы трещали от жара: вот-вот займутся пламенем. Мешок на спине Люта потемнел, пахнуло горелой кожей.

Буслай едва расслышал за бешеным стуком сердца обреченную мысль: не уйти, не скрыться. Огонь настигал с ревом, от страшного жара трещала и лопалась кожа.

За руку дернуло, плечевой сустав ответил хрустом, послышалось раздраженное:

– Сюда, дурень!

Черная ниша в стене бросилась навстречу, юркнули, как мышки в норку, в спины ударило кулаком раскаленного воздуха. Пламя с ревом мчалось дальше по тоннелю, плавя крепчайший гранит. Со стен текла горячая каша, в отнорок заглянул широкий оранжевый язык и злобно дернул Люта за волосы.

Витязь хлопнул ладонью по затылку, как думающий дурак. Противно пахло паленым, воздух обжигал легкие, в груди было невыносимо горячо, холодная дыра будто исчезла. Рукой Лют подталкивал Буслая – дураку бы остановиться да поглазеть, невдомек, что кольчуга жжет ему пальцы: ряд колец загустел вишневым цветом, сквозь разрыв видна тлеющая рубаха.

Глава двадцатая

За спинами потемнело, рев пламени стих, глуша шипение растаявшего камня, в отнорок ворвался яростный рык. Буслай против воли обернулся, сощурился в темноту, брови полезли на лоб: пол большой пещеры светился красным цветом, с желтой сердцевиной, будто раскаленный металл на наковальне.

Лют пихнул, досадливо подул на пальцы.

– Вперед! – сказал он шепотом.

Узкие стены отнорка порскнули в стороны, гридни вывалились в округлую пещеру, через пару шагов подсветка расплавленного камня перестала разгонять тьму. Слух царапнул новый яростный вопль.

В полной темноте только и видно красное пятно на спине Буслая. Лют поспешно шепнул, чтобы дурень снимал железную рубаху. Обливаясь по2том, сбросил свою, и горестный вопль вырвался у него при взгляде на мешок. Ладони захлопали по истлевшей коже, как по щекам впечатлительной девки, половина мешка осталась на пальцах жирными хлопьями.

Достал из ошметков баклажку, плеснул чуток на кольчугу Буслая. Противно зашипело, и вишневый блеск растворился в темноте. Буслай принял баклажку, жадно хлебнул теплой воды, вернул. Лют тоже отпил, но немного. Дыхание у обоих сиплое, натужное, будто у простуженных стариков.

– Что это такое было? – спросила темнота голосом Буслая.

– Не знаю, – ответил Лют хрипло и присел на корточки, пальцами нашарив гладкое дерево. – Сейчас факел запалим, оглядимся.

Ощупью из поясного кошеля он вытащил трут, и в темноте брызнули веселые искры.

Мрак разбавился красным светом. Гридни отшатнулись и сжали оружие, уставившись с изумлением на высоченного витязя, облаченного в вороненый панцирь. Плащ, несмотря на безветрие, красиво колыхался, облик самого витязя был виден неясно. Тьму разгонял свет меча, будто выломанного из закатного неба. Шлем у воина был с причудливой личиной, а дышал он сипло – еще сильнее изможденных гридней.

Воин прошел мимо, оскорбительно не обращая на них внимания. В красноватом свете Лют различил множество проемов в стенах. В одном таком черный воин и исчез.

Стемнело.

– Лют, это кто? – спросил Буслай свистящим шепотом.

– Человек перехожий, – буркнул витязь, нашаривая упавший факел.

– Но как он тут?..

– Он тебе помешал? Сделал что? Тогда чего беспокоишься?

Лют разжег промасленные тряпки, вручил Буслаю и в трепетном свете перебрал пожитки. Баклажки с водой можно привесить на пояс, оставшиеся факелы понести в руках, колдовские пожитки тоже упрятать в поясные кошели. Но куда деть еду?

Пришлось наскоро закусить, остатки оставив в лохмотьях мешка. Буслай бодрился:

– Ничего, с голоду не пропадем. На худой конец в пещерных озерах рыбки половим.

Лют кивнул, перехватил факел и двинулся к проемам. Создалось впечатление, что они оказались на перепутье всех пещерных дорог – стены дырявые, как рубаха, ношенная сотню лет.

Лют прошелся вдоль стен – у двух ходов пламя дрогнуло. Он застыл в нерешительности, кликнул Буслая:

– Куда хочешь?

Гридень без раздумий ткнул пальцем в левый ход. Лют кивнул довольно и пошел в правый. Буслай двинулся следом, обиженно сопя. Сознание посетила догадка, что Лют его оскорбил, но непонятно как.

С каждым шагом все сильнее тянуло свежим воздухом, потом блеснуло знакомым синеватым светом. Лют осторожно высунулся из хода и оглядел пещеру, слабо освещенную дневным светом, бьющим в отверстие в потолке. Лют прикинул высоту и мысленно охнул. Это отсюда отверстие казалось кружком, размером с дно ведра, а на деле – два табуна в ряд пролезут.

Буслай сзади шепнул:

– Кажись, та пещера, которую… завал преграждал. Интересно, где этот завал сейчас?

Лют всмотрелся, убрав факел за спину, и услышал рассерженное шипение:

– Лют, я сапоги случайно-то, чё ты такой мстительный?

– Отрыщь! – отмахнулся витязь.

Освещалась пещера слабо. Хорошо был виден голубоватый камень – ближе к своду, а низ утопал в первородной мгле. Лют прислушался: тьма молчала – не было ни привычного гула, что давил на уши, ни звона подземных ручейков, – тишина звенящая.

В стороне громыхнуло, донесся гулкий отзвук, будто великан топнул, под сводами раскатисто рыкнуло, но слабо, издалека.

– Лют, долго стоять будем?

– А куда идти? – огрызнулся витязь. – Ничего не видно.

Буслай вздохнул, сказал с надеждой:

– Может, что из бабкиного барахла приспособишь? Стрый говорил, там есть камушек светящий.

Лют, к своему стыду, давно позабыл, что пояснял воевода, в памяти осталось немного. Значение разноцветных камушков начисто стерлось. Но он смутно припомнил, что есть светящий камешек… или слепящий…

– Уверен, что мы не испаримся?

– Нет, – ответил Буслай честно. – Но можно рискнуть.

– Разве воин не должон уповать на сталь? – поддел его Лют с усмешкой.

Буслай засопел, сказал тихонько:

– Сталь – вещь добротная, но иногда можно воспользоваться поганым колдовством. Конечно, как вернемся, жертвы Перуну сделаю, чтоб не серчал.

Лют подавил смешок. Вернуться, конечно, неплохо…

Он осторожно порылся в кошеле. При свете факела на ладони блеснула разноцветная россыпь. Пальцами выудил светлый камешек, похожий на кусок застывшего солнечного света.

– Этот?

– Вроде.

– И что с ним делать?

Буслай замялся, скользнул смятенным взглядом на стены отнорка.

– Ну, пошепчи.

Лют ссыпал камни в кошель, на светлый камень глянул подозрительно и, краснея от стыда, буркнул:

– Свети, что ли.

Буслай выдохнул разочарованно: грани камушка весело сверкали отраженным светом факела, но сам светить он не желал.

– Может, бросить, ну, как наш дурак в ущелье?

Лют наморщил лоб, прицельно посмотрел в темноту пещеры, потом озлился и тряхнул головой. Буслай глянул удивленно.

– Пойдем, – буркнул Лют. – Хватить корчить из себя баранов.

Буслай шагнул за соратником, с тоской посмотрел на проем в потолке. Носок запнулся о твердое, пальцы ожгло болью.

– Потише ты, – сказал Лют недовольно.

Буслай притих, даже дыхание задержал, шел тише тени. Лют без толку пялился по сторонам, но в свете факела стен не было видно. А пол пещеры разглядишь, только если уронишь палку с промасленными тряпками.

Вдалеке громыхнуло, треск камня слился с животным ревом. Мерно забухало, словно долбили скалу большущим молотом. Пол дрожал, ноги гридней ходили ходуном.

– Что за?.. – крикнул Буслай.

– Бежим в укрытие, – ответил Лют хрипло. – Переждем.

Слова заглушил страшный рев, за спиной разлилось море огня – далековато от них, но пахнуло жаром, глаза вмиг высохли и заныли, будто их засыпал песок. Грохот участился, от каждого шага подземного чудища гридней подбрасывало. Пятки отшибло тупой болью. Факел упал и быстро потух, в темноте запрыгали красные пятнышки. Во мраке пещеры сверкнули шесть звезд, горевших лютой злобой и ненавистью. Уши заложил довольный вопль.

Сердце обмерло от знакомого звука всасываемого воздуха. Лют застонал от бессилия и с ненавистью уставился в сверкающие три пары глаз. В голову бросилась горячая волна, в жилах закипело, тело затрясло, словно осину в ураган, рот распахнулся в яростном крике.

Камушек вылетел из ладони и зарылся в черных бархатных складках.

– Давай! – заорал Лют неистово. – Гори все огнем!

Шесть звезд померкли в свете ярого пламени. Гридни потрясенно увидели огромную тушу, напоминавшую замшелую скалу с тремя кривыми деревьями – змеиными головами. Из оскаленных пастей густым потоком вырывалось пламя.

Чудище выплевывало огненную реку. Передние лапы его прижимались к чешуйчатой груди, сверкали когтями. Кожистые крылья, размером с крышу амбара, воинственно развернулись.

Тцар-Змей уставился на гридней тремя парами глаз, полными лютой злобы: бурная огненная река вскоре поглотит букашек и пепла не оставит.

Камушек, брошенный Лютом, упал, суетливо подпрыгнул, воины с криком прикрыли ослепленные глаза. Стена чистейшего огня двинулась навстречу огненной реке, сшиблась с ревом, и оранжевые клубы бессильно отскочили.

Горыныч рявкнул изумленно, головы на длинных гибких шеях переглянулись. Белоснежная волна ударила в чешуйчатую грудь, впиталась в могучее тело и исчезла. Тцар-Змей заорал дико, в его нутре вспыхнула чудовищная боль. Ошеломленные гридни увидели слабый свет, шедший изнутри чудовища, – будто огонь прикрыли пергаментом.

Раздался грохот, в лица гридней плеснула кипящая кровь. Они заорали вслед Горынычу, катаясь по полу. Пещера ярко осветилась – тугая плоть Тцар-Змея горела ровно, как погребальный костер светлого князя.

Рядом с воинами что-то гулко шлепнулось и зашипело. Лют, морщась, глянул и поспешно вскочил на ноги. Толстая, как бревно, шея судорожно дергалась, из рваной раны толчками выплескивалась парующая кровь. Зубастая пасть страшно щелкала.

Лют заглянул в глаза, искаженные бешенством, – даже сейчас до чудища не дошел предсмертный испуг. Витязь отшатнулся от зубов длиной с локоть и крепко сжал костяной гребень. Это была явно главная голова – вон какая массивная, нарядная.

Обрубок шеи метался по полу, брызги горячей крови расплескивались в стороны. Лют с трудом вытащил меч. Острие с хрустом пробило нежную кожу под треугольным подбородком. В пасти заблестел новый зуб. Голова зарычала. Лют схватил костяной гребень двумя руками и с силой дернул вниз.

Рукоять меча звонко стукнулась о пол. Лезвие с отвратительным хрустом пробило череп. Голова ощерилась влажной трещиной, ровно сочная тыква лопнула. Обрубок дернулся и наконец затих.

Буслай с трудом встал, в его глазах отражался громадный костер: Тцар-Змей горел охотно, будто его мясо и кровь были пропитаны горючим маслом. Лют уперся ногой в покореженную шею и потянул меч. Лезвие неохотно выползло. С клинка падали тягучие капли, лезвие дымилось.

Лют забеспокоился об оружии – как-никак узорчатая сталь была вручена ему за подвиг, – вытер поспешно рукавом. Глянул на горящий остов, скривился.

Буслай отвел взгляд.

– Проклятое колдовство, – пробормотал он.

Лют устало кивнул: верно, колдовство виновато, что из памяти стерлись слова Стрыя. Подумал, что было бы, если б сказал тогда «гори» вместо «свети», и ему стало дурно: челюсти противно заныли, в животе смерзлась градина.

Буслай пошарил взглядом по освещенной пещере: обшарпанные стены из различных пород камня, темные пятна, словно брызгали густые потоки крови, обломки костей, выбелившие дальний угол, как покосное сено, у стены с красноватыми прожилками искрился огненными блестками водоем. Сказал торопливо:

– Вон там лаз и, похоже… ступеньки.

Лют вздохнул: может, он рано огорчается, и существа, сделавшие грубую лестницу в стене пещеры, окажутся миролюбивыми, но рука невольно стиснула черен. Гридни молча двинулись, слыша за спинами ровный треск горящей плоти, откуда несло жаром и мясной гарью.

Буслай обернулся, успел увидеть, как соскользнул пласт плоти, обнажив толстенные ребра, занятые огнем, и улыбнулся злорадно. Лют с удивлением взглянул на смеющегося гридня.

Глава двадцать первая

Гридни осторожно поднялись по ступенькам: мышцы ныли от напряжения, натянутые канаты нервов едва не лопались. К запаху гари и затхлости подземелья добавилась новая струя: нечистая, подпорченная дымом. Воины переглянулись и двинулись вверх так медленно, что улитка бы изнылась, ожидая их на последней ступеньке.

Треск горящей плоти и сиплое дыхание гридней постепенно заглушили звуки ударов, обрывки слов, мерный шум – спутники… города. Осторожно высунулись из проема и разом распахнули рты.

Пещера Тцар-Змея в сравнении с этой казалась мышиной норкой. Из невообразимо высоких сводов росли светящиеся голубоватым светом сосульки. Дома расположились ярусами и были укреплены на стенах, как огромные грибницы. Форма домов казалась странно приплюснутой, словно на ящик положили блин. На дне пещеры жилища стояли гуще и богаче: видать, у пещерников своя знать. Город ярко освещался диковинными светильниками, схожими с теми, что были в Кряже. Но гораздо, гораздо большими по размеру.

Пещера разрезалась зеленоватым клинком реки, каменные мосты через реку были перекинуты часто – широкие, два воза пройдут. И при беглом осмотре было заметно, что по одну сторону стоят дома большей частью жилые, а на другой половине жилья не видно под густым покрывалом сизого дыма. Оттуда лился нескончаемый грохот, лязг, треск, посвист.

– Что за диво? – вскрикнул Буслай.

Лют шикнул и подобрал челюсть, которую тут же пришлось придерживать рукой – когда он вгляделся в мельтешащих обитателей. Буслай зажал рот ладонью и забубнил ругательства.

Пещерники на вид были нескладные, неказистые, головы грубой формы, сплошь лысые, от вида серой кожи пробрал холодок. Некоторые пещерники отливали чернотой. С расстояния лиц было не разглядеть, но гридней посетило чувство какой-то неправильности. Одежа выглядела странной, похожей на кольчуги мелкого плетения, длинной – до колен. Лют ахнул от скорости, с какой пещерники двигаются, вгляделся и ахнул громче.

– Что такое? – спросил Буслай обеспокоенно.

– Ты видел одежу, где рубаха и штаны едины? – сказал Лют севшим голосом. – Да еще штанины до колен. Срамота! И девки так ходят?

Буслай сказал недоуменно:

– Отсюда наверняка не скажешь, но, по-моему, девок у них нет.

Лют посмотрел как на юрода, Буслай поспешно поправился:

– Значит, по домам сидят, как и надлежит. Во народ, крепки устои!

Лют осмотрелся: к лазу в пещеру Горыныча вела широкая лестница, ступеньки были вытесаны грубо, низ терялся далеко на дне, в дымной поземке. Рядом стояла караульная будка, хотя, кто разберет нелюдей, могут и княжий терем устроить. Вдоль стены были укреплены светильники, в широких плошках горело темное масло, и лестница ярко освещалась.

– Интересно, – протянул Буслай задумчиво, – врыколак на Горыныче застрял или в городе?

Лют пожал плечами:

– Тцар-Змей любил огоньком побаловаться, вот уж сумел благую стихию испоганить! Но и мельничный одноглаз встретил смерть не в пещере.

– С чего решил?

Лют молча ткнул пальцем в дальний конец города, где дома почтительно расступались перед гладкой плитой. Широкие ступени вели вверх, на каждой – по светильнику. Лестница упиралась в ворота, даже отсюда казавшиеся массивными и несокрушимыми. Они блестели полосками металла. И маленькими точками на ступенях виднелись стражи.

– Думается, за теми вратами сокровищница? – сказал Лют рассудительно. – Или…

Буслай вскинул брови:

– Что – или?!

Лют глянул в изможденное, опухшее от ударов лицо и грустно улыбнулся:

– Пожуем – увидим.

Двинулись по ступеням осторожно, словно бесплотные духи, напряженно глядя на конец лестницы: не выйдет ли кто из караулки?

От грохота рабочего посада заложило уши. Голова отзывалась на каждый удар сполохом боли, будто забивали в череп гвозди. Воздух погустел и обдирал ноздри, в горле першило, тело окуталось дурной легкостью.

Буслай закашлялся в кулак, рожу перекосило, будто ел мокрую золу.

– Что за пакость?

Лют осторожно втянул воздух, в груди мучительно горело, лишь слева по-прежнему ныла холодом рваная дыра. Глаза слезились, нос забился жгучей массой, нутро начало бунтовать.

– Похоже, здесь живут волоты, – сказал он гнусаво.

Буслай вскинул брови, сказал таким же гнусавым голосом:

– Я думал, волоты с крылами.

Лют отмахнулся:

– То велеты. Волхвы баяли, что волоты живут не только в пещерах, но всюду отравляют воздух дымом кузниц. Бывало, целые села вымирали от мора и лихорадок.

Буслай задержал дыхание, глаза стали круглыми, как у обманутого совенка, лицо покраснело. Лют посмотрел осуждающе и зашагал вниз, уткнувшись в рукав. Буслай догнал – морда смущенная, также прикрывается рукавом.

– Лют, а чего ты волхвов слушал? Было желание колдовать?

Лют всхрапнул оскорбленно, слезящиеся глаза налились кровью.

– Что несешь? – спросил он обидчиво. – Полежи с мое изрубленным, когда за день несколько раз попеременно тянет то в Навь, то в Явь. Что мне делать было, как не слушать россказни лекарей и волхвов?

Буслай устыдился и покраснел гуще раскаленной в горне болванки.

Под конец спускались медленно, глаза бегали, как белки в колесе, – высматривали опасность.

Грохот стоял оглушающий, в черепе постоянно дергалось и брызгало кровью, пару раз сплюнули солоноватые сгустки. Неудивительно, что не слышали рева Горыныча – тут мыслей не слышно!

Невысокое округлое здание, накрытое плоским ломтем камня, стояло в зыбкой пелене сизого дыма, густого, как сметана. Окон в видимой стене не было, но на тропу, идущую сбоку, падал желтоватый отсвет – явно окно открыто.

Осторожно шмыгнули под защиту стены, переглянулись, улыбнулись невесело. В таком грохоте можно песни петь, а они крадутся, как лисы в курятник. Приложили ухо к стене: камень противно дрожит, пропуская внутреннюю силу металлического грохота. Зубы разом заныли. Не понять: есть кто внутри?

Лют рассерженно тряхнул звенящей головой, похлопал Буслая по крупу. Гридень глянул недовольно, прижался к стене боком, переломился в поясе. Лют ловко взобрался на крышу. Буслай вцепился в протянутую руку и вскоре развалился на плоской крыше. Вот строят, чудаки!

– Что будем делать, Лют?

Сказал негромко – орать было опасно. Витязь прочитал по губам и нахмурился.

– Не знаю. Глянь – их туча, мельтешат со скоростью стрелы, уродцы. Если они засыпают, то проберемся через город. Попробуем ворота открыть.

– А если сокровища в городе, а за вратами выход на поверхность?

Лют замялся, в грудь проник холодок неуверенности, подкатила тоска: в горах можно ползать до конца времен. Но если о сокровищнице складывают байки, то вряд ли она в совершенно недоступном месте. Кто-то ж вызнал про нее. Или наврал…

Витязь тряхнул головой, как ужаленный конь гривой, челюсть нагло выпятилась до хруста связок, глаза загорелись бараньим упрямством.

– Сокровища там, – заявил он твердо.

Буслай кивнул и отвел взгляд. В конце концов, нужно меньше размышлять, не мудрецы ведь, да и вредное это дело. Едва задумались о месте клада, как решимость испарилась. Необъятность границ поиска вгоняла в ступор. Лучше напролом, ни о чем не задумываясь, может, что и выйдет.

Лют оглядел двор здания: никого. Волоты мчались вдалеке – странные, угловатые, кожа серая с железным отливом. От «караулки» тянулась ровная тропа, терялась в россыпи домов, но до них далеко. А здесь никого.

Витязь подполз к краю, свесился. Буслай придержал его за ноги. Лют вгляделся в убранство комнаты, освещенной огнем множества металлических плошек, и его глаза поползли на лоб.

Мебели не наблюдалось, на каменных полатях лежали кривые сероватые бревна. Лют впился взором в стопу грубой формы, пальцы на которой кое-где слиплись. Взгляд прошелся по ноге со щелью под коленом, достиг кольчужной одежи, похожей на платье, миновал половину груди с торчащей рукой и потрясенно застыл на половинке лица с закрытым глазом.

Рядом шевельнулась такая же половина тела, только с правой рукой. Сосед вслед заворочался, и потрясенный Лют увидел, как обрубки с металлическим звоном слиплись в одного волота. На уродливой, бугристой голове открылись глаза, похожие на горящие угольки с черной каймой, скосились друг на друга недовольно. В середке лба волота ощерилась щель, расширяясь, пошла вниз. Половинки тела недовольно хрюкнули и закрыли глаза.

Лют дернул ногой. Буслай что есть силы потащил его назад, потом жадно уставился на покрасневшее лицо:

– Ну, что там?

Лют ошеломленно тряс головой, рассказывая Буслаю, вглядывался в недоверчивое лицо и сам сомневался увиденному. Буслай сказал после долгой паузы:

– Ну, раз они из железа, то добрые.

– С чего решил? – спросил Лют одними губами: в грохоте все равно голоса не слышно.

Буслай развел руками, на лице появилось сильное смущение:

– Дык железо ведь.

Лют посмотрел на него с жалостью как на неразумное дите: будто забыл, что железо, мощнейший оберег от нечисти, служит и правым, и неправым. У Корчуна был топор из железа, а скольких им порубил? Разве мало примеров, когда опьяненные мощью острой стали люди резали соседей, грабя нажитое, насилуя женщин?

Буслай без труда прочел мысль по глазам, зацвел, как маков цвет. Буркнул, уронив взор:

– Что делать будем?

– Их там десять, тьфу, пятеро, – поправился Лют. – Дрыхнут крепко, даже грохот не мешает, привыкли. Можем спуститься и перебить, думаю, что от твоего молота защиты нет.

Против ожидания грудь Буслая не выгнулась колесом, напротив, ужалась, а спина вздыбилась горбиком.

– Что еще могем? – спросил он угрюмо.

Лют пожал плечами, кивнул на пустую тропу:

– Могем прошмыгнуть на крыши вон тех домов, к воротам ближе.

Буслай мрачно поглядел на плоскую крышу: из нее бил столб густого дыма, ядовитого даже на вид. И так уже начали покашливать, болезненное жжение в груди усилилось. А там вдохнут полной грудью – разом окочурятся.

– Пойдем, – сказал Буслай с мрачной решительностью. Глаза его заблестели светлым чувством долга. – Только я поперед пойду, меч этим железным гадам урона не причинит, а я сплющу в лепешки.

Лют поморщился – неловко чувствовать себя беспомощным – и молча кивнул. Гридни спустились с крыши. Сердца стучали, заглушая грохот мастерских.

Двери в волотовской караулке не было, в проем виднелись безмятежно дрыхнущие куски живого железа – как только рождаются на свет? Ибо Род заповедал плодиться живым, а не… таким. Понятно, как появляются берегини, прочая нечисть, даже лешие, ибо лес – живой. Горы их, что ли, плодят?

Бегом добрались до мастерских, будто нырнули в густое перченое облако, глаза резко защипало. Взобрались на крышу, прилегли подальше от проема с густым черным столбом.

Лют оглянулся в тревоге, но караульные волотов дрыхли безбожно. А может, и не караульные, а усталые мастеровые, отдыхающие подальше от рабочего грохота. Может, им на таком расстоянии спится лучше.

Волоты бегали с немыслимой скоростью, даже воздух сбивали в видимый тугой ком. Носились через плотную дымовую завесу, по сторонам не глядели, чем-то серьезным занимались.

Двое дивиев настолько погрузились в думы, что на пути не разошлись – столкнулись с громким звоном, перекрывшим на миг общий грохот.

Распались на четыре части, как разрезанное яблоко, задергались нелепо. Одна пара долго пыталась соединиться на полу. Половинка другой, опираясь на руку, встала и, неловко подпрыгивая, помогла подняться другой части. С легким звоном они слиплись в одно существо.

Лют нахмурился: выходит, не такие беспомощные даже ополовиненные!

Воздух стал более едким, рука прикрыла лицо, нос уткнулся в сгиб локтя, щеку натирал кольчужный рукав. Лют отыскал лицо Буслая, едва видимое через узкую зарешеченную щелочку. Хотел сказать, что делать дальше, но вдруг раздался страшный взрыв. Гридни содрогнулись, воздух ударил в лица едким кулаком.

Дом заполыхал, как просмоленное полено. Из дверного проема вылетел дымящийся волот. К зданию мигом примчалась группа пещерников – защелкали, зацокали рассерженно на зауми. На затылок дымящегося волота обрушились железные длани, застучало, будто били молотом по сковороде. Один расстарался: пинок в железный зад швырнул незадачливого в воздух. По хребту пробежала трещина, и половинки волота упали вдалеке друг от друга.

Толпа скрылась под густой черной пеленой, плотной, как дерюга. Гридни мигом смекнули выгоду, спрыгнули с крыши и побежали что есть мочи. Дальше здания – кузни, мастерские, обеденные? – стояли тесно, поэтому гридни с легкостью перепрыгивали с крышу на крышу. Пробрались близко к зеленоватому клинку реки, прижались к плоской крыше. Через широкие мосты волоты сновали непрерывно. Вдоль берегов и вовсе расселись как вороны: непонятно, чем занимаются.

Лют ругнулся: этих незаметно не обойти, придется ждать, пока разбредутся на ночь. Если у них есть понятие ночи, в пещере ведь все едино! Да и одна половина может спать, а другая – бодрствовать.

Буслай пихнул его в бок: рот раззявлен, наверняка вскрикивал удивленно, но в громоподобном шуме не было слышно. Лют поглядел туда, куда Буслай ткнул пальцем, и замер, кожу осыпало морозом.

Из большого дома, просторного – у волотов, похоже, дверей нет, – где в глубине угадывался свет жаркого горна, вышла пара волотов. В руках дымилась раскаленная половина сородича.

С металлическим скрипом они швырнули вишневый обрубок в выдолбленную во дворе канаву. Маслянистая жидкость сердито зашипела, стирая красноту с половинки. Пещерники вытащили потемневшую половину. С нее хлынули густые потеки, и вскоре на полу заблестела лужа.

Гридни перестали дышать: на голове, похожей на половинку яблока, открылся глаз, заметался в железной орбите. Из кузни вышло еще двое дивиев: один явно главный, выше остальных – кожа черная, вороненая. В руках его находилась половина сородича – сухая, отполированная.

Главный кузнец приложил дергающуюся половину к маслянистой части и, довольно кивнув, что-то сказал. Волоты захлопотали: только что закаленную половину утащили внутрь. А осиротевшая скакала на одной ноге, пыталась пробраться внутрь, но ее не пускали.

Гридни переглянулись: в широко раскрытых глазах отразились удивленные рожи.

– Во дают! Выходит, у них девок нету! – прошептал Буслай с ужасом.

Лют досадливо дернул щекой:

– При чем тут девки? Они ведь могут наклепать тьму народа, готового сразу взяться за меч… или что там у них. Очень удобно – не надо растить долгие годы, трястись над каждой царапиной…

– Это да, – кивнул Буслай. – Только чего ж они не заполонили мир?

– Ну, может, не всякое железо годится, – сказал Лют рассудительно. – Или вороги прореживают.

Брови Буслая зашиблись о край шлема.

– Откуда у них вороги?

Лют вздохнул:

– Это у Стрыя врагов нет, а в остальном мире все друг друга жрут.

Буслай зябко поежился, хотя в пещере было жарко, как в бане. Пот со лба тек грязными ручьями, даже брови потяжелели.

– Любопытно, что у них за супротивники?

Лют пожал плечами. Так и застыл со вжатой головой. Взгляд его метнулся в сторону тяжелого грохота: тугого, грозного, резко отличного от шума мастерских.

Глава двадцать вторая

Волоты встревоженно замирают. Раздается грохот, похожий на шум камнепада, словно распалась щебнем гора. Дивии кричат, лежуны у прохладной реки вскакивают, мосты трясутся от топота сотен ног. В спешке сталкиваются, в воздухе висит звонкий гул, зеленое полотно реки плещет брызгами.

Волот распадается на половинки, левая летит с моста, но правая хватает ту за ногу, уберегая от участи других утонувших. Но ненадолго. Громко звякает, металлический звон растекается густой патокой, река охотно проглатывает половинки.

Грохочет, будто раскалывается скала, с дрожащего свода сыплется пыль. Каменная сосулька неохотно щерится у основания, голубоватое острие со свистом вспарывает воздух. Крышу мастерской пробивает, как лист клена. Облако пыли скрывает окрестные жилища. Из него злыми шершнями выпархивают осколки. Кажется, неуязвимых волотов рассекает, как черствые горбушки.

Воздух режут пронзительные кличи металлических труб: огромных, в раструбе улечься можно. Пара волотов качает мехи, труба ревет, раздирая слух.

Вторая половина подземного города оживает, бурлит народом, пещеру заполняет топот железных ног. В суматохе сталкиваются, оглушительно звеня, распадаются на части, соединяются и бегут дальше – не всегда с той же половиной.

Лют смотрит на Буслая так, как тот раньше глядел на Нежелана. Гридень сочувствует бедовику.

– А я при чем? – бурчит растерянно.

Лют спохватывается: и впрямь, глупо сердиться на соратника – но все же поддевает ехидно:

– Ты теперь вместо Нежелана, всегда при чем.

Буслай, оскорбленно хрюкая, отводит взор.

Грохот ломающегося камня нарастает, стена пещеры близ мастерских змеится трещинами. Со свода густо сыплет пылью, будто песком из ведра. Трещины, множась, убегают в стороны. Стена зарастает черной паутиной.

Пещерники бегут прочь, оставляя в воздухе размазанные полосы. Лют замечает: по половине мостов убегают, а по другой к трясущейся стене подбегают могучие волоты – кожа вороненая, ростом больше. В руках держат зазубренные полосы – увесистые, широкие. Такими можно колоть камни или калечить столь же крепкую плоть. Вороненые одеты в кольчужные платья, с расстояния выглядящие несокрушимой броней, а не повседневной одежей. В поясе перехвачены железными ремнями.

Буслай с интересом вглядывается в звенящую металлом толпу, потом смотрит на стену в трещинах. И забывает о гадком воздухе, что заставляет чихать и кашлять.

Стена, всхлипнув, осыпается ломтями, способными раздавить Змея. К волне оружных волотов устремляется пыльное облако. Накрывает, как зола головешки. В огромном проломе мелькает темная махина.

Буслай разочарованно вскрикивает, азартно сжимая кулаки. Приподнимается, чтобы лучше видеть. Пыльное облако укрывает схватку клубящимся покрывалом. Пещера содрогается от чудовищного рева, звуков разорванного металла.

Из пыльного клубка вылетают черные полешки, покореженные, смятые. Изувеченные волоты плюхаются с густыми снопами искр и застывают. Иные падают с невероятной силой на сородичей. Сшибают безжалостно, как чурки, поднимая колокольный перезвон. Искры сыплются так мощно, что напоминают дыхание Горыныча. Но и пришлым достается: в грохоте ударов проносится крик чудовищного зверя, раненного смертельно.

Клубящаяся туча стремительно разрастается, окутывая ремесленный посад. Лижет реку – зеленая вода вмиг покрывается грязным налетом. Гридни еле успевают прикрыться руками – по головам стучит, будто швыряют горстями песок пополам с речной галькой.

Буслай нетерпеливо приподнимается, морщится от горячих крошек, бьющих в лицо. Жадно глядит в мутную взвесь, где едва видны очертания неведомых чудищ, лупящих волотов в хвост и гриву.

Лют дергает дурня за рукав, тычет носом в другой берег. Посад пустеет, лишь у берега реки стоят полчища волотов. Если их миновать, то до ворот препятствий не встретишь. Но как миновать?

В стороне, близко, грохочет. Гридням кажется, что они находятся в середке грозовой тучи, черной от гнева, раскинувшейся на полнеба. В лицо бьет ярким светом, воздух лапает жаркой ладонью. На месте мастерской булькает крупными пузырями котел расплавленного металла.

Гридни потрясенно смотрят, как пара мощных волотов бестрепетно окунают руки в густую кашу, тянут на себя: расплескивая бело-желтые лужи, выныривает раскаленный добела волот. Державшие его руки медленно наливаются вишневым цветом. Волоты несутся с горячим сородичем к месту схватки, скрытому клубами пыли, держа его как таран.

С размаху швыряют в гущу. Раскаленная голова режет воздух, частицы пыли вспыхивают яркими звездочками. Волот падает на гигантскую тушу. Раздается отчаянный вопль. Диковинный зверь мечется, топча защитников пещеры, мелькает огромный рог.

Раскаленный волот, проплавив толстую шкуру, с шипением погружается в плоть, как нагретый камушек в брусок масла. Руки рвут мясо, как гнилую рогожу, пахнет паленым. Рев боли сотрясает пещеру.

Гридни, зажав уши, падают на крышу, теряя сознание. От запаха паленой плоти в носу отчаянно чешется. Рядом шмякается оторванный кусок, обугленный, в лицо брызгают горячие капли.

Раскаленный волот теряет неистовую белизну – тело горит густым вишневым жаром, – вязнет в туше, неистово рвет ее железными пальцами, будто птицу ощипывает. Чудище с жалобным криком рушится, подняв тучу каменной пыли. Радостные кличи волотов заглушают яростный рев сородичей павшего чудища.

Сквозь пыльную пелену видны массивные туши. Чудовищные морды увенчаны рогом, словно выдающуюся вперед верхнюю челюсть пробили копьем. С краев пасти свисают ветвистые рога. Четыре столба трехпалых лап проминают пол пещеры, как пленку молодого льда на осенней луже.

Волоты порскают в стороны. От грохота металла трещат дома, ополовиненные тела с треском проламывают стены, лопаясь с жутким лязгом. Диковинные звери, стаптывая защитников, устремляются к реке.

Зеленая гладь разлетается прозрачными осколками. Волоты кидаются к пришлым, зазубренные железные балки со свистом вспарывают воздух. Шкура зверей лопается, из красных щелей мощно брызжет, словно бьют по полной миске ладонью.

Рев умирающих зверей ярит сородичей. По мосту ломится туша, похожая на угловатый валун. Волоты сыплются железными поленьями. Чудища пересекают реку, рев сливается с грохотом падающих стен домов. Взметаются клубы каменной пыли, крошка зудит комариной тучей.

Лют толкает завороженного Буслая. Гридень болезненно морщится, в воспаленных глазах удивление.

– Живо на ту сторону, пока никого нет! – шипит Лют.

Раздробленный пол бьет в подошвы. Хрустит, словно бегут по черепкам. Перед глазами обшарпанный мост, будто выеденный с края, как старый-престарый нож.

На дороге поблескивают металлические лепешки. Буслай скользит по отполированной поверхности. Роняет взор: из железной лужи со злостью смотрит черный уголек с пылающей сердцевиной. Гридень топает, с хрустом в железной глазнице оседает горка золы.

Чудища отшвыривают волотов, вгрызаются в жилые дома. Пещерники бросаются следом, размахивая руками. От страшного грохота пещера дрожит. С потолка слетает голубоватая каменная сосулька, больше первой раза в три. Острый конец бьет близко к реке. Сосульку опрокидывает, кружа гигантской скалкой. На месте мастерового посада остается укатанная пыль.

В жилом посаде вспыхивают ожесточенные драки. Волоты гроздьями виснут на зверях, те страшно ревут, воздух густеет от красных комков.

Гридни взбираются на крышу уцелевшего дома.

«Хорошо, что пещерники ставят дома близко», – думает Буслай, перепрыгивая с крыши на крышу.

Окованные широкими полосами стали с затейливой резьбой, ворота вырастают в размерах. Дурно делается при виде створок, способных преградить полноводную реку.

Холодный ветер шевелит волосы на затылке. Лют досадливо крякает: несмотря на нападение, стражи ворот на месте. Крупнее ранее виденных, черные, как уголь, в руках бруски зазубренного металла. Витязь на глаз прикидывает: такой попробуешь поднять – пуп развяжется, кость хрустнет.

Сзади ревет и громыхает. Лют оглядывается, кровь стынет в жилах. Круша каменные дома, как горшки, сзади скачет рогатое чудище, глаза полыхают жаждой убийства. Над ухом свистит, больно дергает за волосы. Лют едва не падает с крыши, видя впереди крупный обломок.

– Лют! – орет Буслай дико. – Лю-ут!

Зверь приближается – пахнет теплом огромного тела, жарким дыханием. Волна грохота налетает, швыряя их, как букашек, вверх. В животе холодно от неприятного чувства потери тверди.

Лют хватает соратника за предплечье. Буслай кривится. Витязь больно дергает – под покровом тугих мускулов сухо трещит.

Перед глазами всплывает белый столб. Лют хватается, от удара снизу в глазах темнеет. Буслай скатывается с морды чудища. Зверь оскорбленно воет от пинков в глаз.

Лют неимоверным усилием, крича от натуги, втаскивает соратника на толстую морду. Плечо хрустит, тугие жилки на висках налиты кровью. Пещеру подбрасывает. Лют глохнет от рева, пальцы соскальзывают с шероховатого рога.

Лют, закусив губу, обхватывает костяной столб, как любимую подругу. Во рту горячо и мокро, с отвращением сплевывает красный ком. Буслай цепляется за соратника, в лицо бьет кольчужное плечо, зубы хрустят, как орехи.

Чудище расшвыривает дома рваными ломтями. Гладкая плита прогибается под мощными лапами. Со ступеней решительно бросаются вороненые волоты.

Зверь топчет первых, как сонных кур. Утробно взревывает, поднимаясь по ступеням, но клич ярости сменяется стоном боли.

Ловкий волот обрушивает зазубренную балку на ногу, отворяется рваная щель. Струя крови брызгает так мощно, что сметает одного из защитников. Зверь с криком спотыкается и, пластаясь, дробит ступени в пыль. Рога, растущие по краям пасти, с оглушительным треском ломаются.

Безжалостная рука хватает гридней за шиворот и перебрасывает через рог. Окованные сталью ворота бьют в лицо. Плюясь кровавыми сгустками, гридни сползают по створкам громадными слизнями.

Сзади ревет раненый зверь. Волоты сноровисто лупят тушу необычным оружием – кости хрустят, плещет кровь. Из разорванного брюха выползает смердящая куча внутренностей. От удара со ступеней падают столбики с горящими плошками. Огненный ручеек подкатывается к зверю, трещит паленая плоть.

Волоты залиты густыми потеками крови. Один упирается в морду зверя, дергая за рог что есть силы. Стальной пояс не выдерживает, лопаясь, как ржавая струна, и волот распадается: одна из половинок сжимает в руке белый столб. На морде чудища плещет глубокая яма.

Лют тяжело поднимается: в теле вопит каждая жилка, волны дурноты гасят сознание. Но встал, стоит ровно, не падает – спасибо воротам.

– Буслай, – зовет хрипло, – вставай, чего разлегся?

Буслай стонет, приподнимаясь на руках: конечности ходят ходуном, как стебли сочной травы в бурю. Локти подгибаются, и гридень пластается на верхней ступеньке, став похожим на расплющенного волота.

Лют тревожно глядит в сторону предсмертно хрипящего зверя. Пещерники рубят тушу, превращая ее в фарш. Чудище теперь не опасно. Двое волотов грохочут по ступенькам, пламенные глаза прожигают изможденных воинов.

Витязь срывает с пояса Буслая молот, болванка свистит в воздухе. В голове мелькает обреченная мысль: волоты слишком быстры – двигаются со скоростью молнии.

Звонко гремит, рука до плеча немеет. Уверенный в превосходстве пещерник опрокидывается на спину: середка лица вогнута, как пласт свежего снега, на дне ямы глаза слеплены в грязную точку.

Второй волот даже не глядит на сородича. Иззубренная балка взбивает воздух в тугой ком, порскают капли крови. Лют беспомощно подставляет молот.

Грохочет. Лют кричит от чудовищного звона. Удар вбивает волота по пояс в камень, правая половина тела исчезает.

Внутренний голос советует лечь и умереть, но Лют упрямо открывает глаза. Из горла вырывается хрип, пленка крови на губах вздувается пузырем.

Волот недоуменно глядит на согнутые за спину руки. Балка уперта в ступени, не позволяя падать, но и освободиться пещерник не может – пальцы влипли в металл, как в мягкую глину.

Лют с хрипом поднимается с колен, отмечая с вялой радостью, что всё на месте. Кости жутко хрустят, неподъемный молот еле описывает полукруг. С металлическим гулом голова волота исчезает в плечах.

Сзади стонет Буслай, противно скрипя кольчугой о металлические полосы ворот:

– Нехорошо чужое брать без спросу.

Лют вяло удивляется:

– Разве не спросил? Ты, наверно, запамятовал. Разрешил и кошель денег дал в придачу.

– Я такой, – соглашается Буслай гордо.

Лют возвращает молот. Буслай придирчиво осматривает болванку, глядит встревоженно на остальных стражей.

– А ворота открываются?

Лют с тоской смотрит на огромные железные кольца: такое не обхватишь, а про то, чтобы потянуть, и речи нет. Витязь обреченно тянет из ножен меч, хотя это выглядит глупостью: волот походя согнет, как кусок теста.

Пещерники в последний раз бьют зазубренными брусами. Их взоры перемещаются от размозженной, подрагивающей туши к двум усталым людям. Буслай, взревев, со всей дури обрушивает молот на окованную створку. Металл со скрежетом лопается, змеясь трещинами. В разрыве белеет дерево: чистое, как тело стыдливой девицы.

Волоты кидаются к дерзким. Лют заслоняет Буслая, угрюмо глядя на вороненых стражей. Глаза расширяются: ступени щедро орошены густой кровью растерзанного чудища, металлические ступни скользят, как по льду. Волоты нелепо взмахивают руками, падают железной грудой.

– Буслай, быстрее! – кричит Лют напряженно.

Гридень бурчит, и молот врезается в обнаженное дерево. Грохочет, затылок Люта колет щепкой. Ворота дрожат с удивленным стоном: кто смог потревожить их, несокрушимых?

Буслай хрипло орет, нагнетая ярость. В груди вспыхивает огненный шар, жаркая волна вливается в гудящие руки. Молот бухает в пробоину.

– Перун!!!

Страшно трещит, огромный ломоть на стыке створок вырывает прочь, дождь щепок порошит лицо Буслая. Лют оглядывается, хватая плюющегося соратника, тащит в рваный пролом.

Ноги топают по гладкому полу, стены открывшегося тоннеля удивительно гладкие, словно их стесывали сотни лет мелкими пористыми камушками. Пошатываясь, гридни двигаются вглубь, свет масляных плошек на стенах очерчивает две жалкие скукоженные тени.

Лют с опаской оглядывается, но вороненые стражи толпятся у пролома, зазубренные балки опущены, челюсти металлически скрипят от бессилия. Из-за их спин доносится грохот разрушаемого города.

Буслай оборачивается, сплющенные губы хищно раздвигаются.

– Почему вслед не пошли? – бормочет Лют напряженно.

Буслай хохочет измученно:

– Не рад?

Лют отмахивается, кривясь – больно от простого движения. Измученные, раздавленные гридни медленно двигаются по широкому тоннелю с гладкими стенами: можно рассматривать себя, как красны девицы, но от отражения щемит сердце.

– Дурень ты избитый, – бурчит Лют сердито. – Они не устрашились биться с подземными чудищами. Что могло их напугать, раз не пошли за нами?

Буслай сплевывает. Грудь вздымается медленно, внутри сипит, хрипит, булькает, лицо размалевано кровью и грязью.

– Лют, – тянет с горечью, – мы еле живы остались, меня любое усилие угробит, а ты заставляешь меня мыслить.

Витязь коротко смотрит, щеки палит стыд.

– Извини.

Буслай великодушно отмахивается, идут дальше, сопя, как простуженные – да не простые, а при смерти. Ноги подламываются, руки отваливаются. Головы раскалываются, внутри противно стонет, ноет, хлюпает малодушно.

Впереди блещет чистым светом – мягким, как касание матери. Гридни останавливаются, тая дыхание. В тишине слышен треск пламени, доносится терпкий аромат горящего масла.

Двигаются осторожно. Оружие оттягивает руки. Плечи ноют – словно несут мешки с камнями. Мягкий свет приближается, становясь ярче. Буслай ахает потрясенно, усмотрев горы светящегося золотым блеском зерна.

– Кажись, пришли, – шепчет пересохшей глоткой.

Лют крепче стискивает черен. В голове мелко шепчет голосок, умоляющий убраться. Ведь они ранены, измучены, позора не будет. Вот отдохнут, тогда и можно будет пойти дальше. Правда, отдыхать надо на поверхности, иначе ничего не выйдет. Витязь давит паскудную мысль, растирает растоптанные остатки.

Сокровищница ошеломляет размерами: просторная, как пещера волотов, под сводами кружат ослепительно белые шары, каждый размером с дом. Светят мягко, как утреннее солнышко.

Горы золотых монет напоминают зерно. Гридни шалеют от различных размеров, форм, диковинной чеканки. Монеты лежат вперемежку с драгоценными камнями: грани блестят ослепительно, колют глаза роскошью. Рядом находятся золотые кубки, драгоценные светцы, вовсе невиданные вещи – и всё из золота, серебра, усыпанное драгоценными камнями.

Пальцы Люта зудят. Мелькает ослепительная мысль зарыться в драгоценные горы, плескаться, разбрызгивая золотой дождь, а потом утащить на поверхность. Пусть пуп развяжется, но ни одной монетки не оставит.

Мысль настолько яркая, жгущая, что заставляет стонать от нестерпимого желания. Рядом вторит Буслай – его обуревают схожие чувства, а глаза блестят отраженным светом монет.

Лют переглядывается с Буслаем, на миг видит свое отражение в глазах, содрогается от омерзения. Буслай спохватывается. Лица воинов под слоем грязи мучительно краснеют. Брови сдвинуты, в драгоценности летят плевки. Шагают, нарочито пиная камни размером с кулак.

Сокровищница разделена надвое узкой дорожкой, по бокам высятся горы монет, бросая манящий блеск. Дорожка, прямая, как честный меч, упирается в дальнем конце в смутную глыбу.

Дорожка приводит к массивному помосту, щербатому от ступенек. В центре каменной плиты с причудливыми прожилками стоит роскошное кресло: резная спинка изукрашена искусной резьбой, в центре пухлая полоска красного бархата. На сиденье красная подушка с золотыми кисточками. Подлокотники ощерены хищным оскалом золотых кошачьих голов.

Гридни переглядываются: за креслом, в стене пещеры, чернеет прямоугольный лаз. Не там ли хозяин? Или страж?

Сверху шумит, монеты звонко раскатываются по полу. Шум похож на ток пенной реки, сердитое шипение режет слух.

Гридни поворачиваются на шум, но на спины обрушивается тяжесть, вдавливая в пол. Кольца кольчуги со скрежетом расползаются, в лопатки упираются острые кинжалы.