Птица в клетке. Повесть из цикла Эклипсис (Затмение)

Глава 7

Фэйд распахнула тяжелые узорчатые двери «Цветка страсти», не дожидаясь, пока это сделает швейцар, и вошла широким пружинистым шагом. Так, должно быть, ее предки ходили по бескрайним просторам степи, выслеживая добычу, перегоняя стада. Женщине с таким шагом тесно в городе, среди узких улиц и каменных стен.

Управляющая почтительно поклонилась:

— Леди Филавандрис. Хозяин ждет вас в Серебряной гостиной.

Небрежно кивнув, она прошла мимо, не глядя по сторонам, но все замечая. Например, как гости украдкой оглядываются на нее, перешептываясь и толкая друг друга локтями. Даже здесь, в лучшем столичном доме свиданий, где собирается самая экзотическая публика, Фэйд выглядела необычно. Все в ней привлекало внимание высокий рост, две смоляные косы, лежащие на широких плечах, кожаные штаны, грубые ботинки на шнуровке. Может быть, где-нибудь в портовом кабаке, среди докеров и матросов, она обращала бы на себя меньше внимания, а уж на границе и вовсе сошла б за свою, но уж никак не здесь, среди пышно разодетых аристократов. Может быть, они бы меньше глазели, если б не знали, кто она. Но они знали, и каждая собака в Трианессе знала принцессу крови Фэйд Филавандрис, племянницу королевы Ингельдин из династии Тизаннидов.

Ей было двадцать восемь лет, из которых она едва половину прожила в столице. Она успела объехать полконтинента: рыбачила в фиордах острова Белг, ходила бить китов с марранскими китобоями, мыла золото в отрогах Хаэлгиры, объезжала диких коней в Вер-ло, пасла овец в Илмаэре, собирала жемчуг на побережье Джинджарата, охотилась в джунглях, пила степной самогон в Дикой степи и совершала еще сотни разных безумств, немыслимых для добропорядочных обывателей.

Два года назад она наконец вернулась в столицу и вступила в права наследства, оставленного ей принцессой Изаррис. Размер состояния не разглашался, но в него входил крупнейший издательский дом всей Криды, а может быть, и всего континента «Белет». Поговаривали, что теперь-то леди Филавандрис остепенится. Куда там! Она подыскала толкового управляющего, а сама принялась за кутежи, попойки и авантюры, вполне приставшие ее легендарному предку воительнице Ашурран и потому гремевшие на весь Трианесс. Столичные гуляки на нее чуть не молились.

Она и сама была похожа на Ашурран, как ее описывают легенды, едва ли не больше всех потомков короля Тархи Тизанну, возводящего свой род к славной воительнице. Фэйд была черноволоса и смугла, как степнячка, отличалась высоким ростом и статной фигурой, волос не стригла, а заплетала их в косы; отлично владела мечом, копьем, стреляла из лука, за сто шагов попадала стрелой в глаз кролику. Даже глаза у нее были, как у Ашурран темно-синие, как небо в сумерках. Сходство только подчеркивала кожаная одежда и варварские побрякушки. Меч она носила за спиной, по степному обычаю, хотя он был не такой тяжелый и длинный, какие предпочитают кочевники. И хотя имя ее отца никогда официально не объявлялось, никто не сомневался, чья она дочь. Конечно, вождя эссанти, гостившего зиму напролет в Трианессе по приглашению короля, после впечатляющей победы над энкинами в Осенней кампании. Вот так-то степной дикарь отплатил за гостеприимство, болтали злые языки, обрюхатил младшую принцессу и смылся. Однако те, кто знал принцессу лично, никогда не прислушивались к подобным сплетням. Пусть принцесса Тэллиран была младшей, но беспомощной ее вряд ли бы кто назвал. Она была, что называется, кремень, стальной клинок в бархатных ножнах. Может быть, дикий степняк и влез ночью в окно ее спальни, но исключительно по ее собственной воле и желанию.

Связь принцессы и варвара была тайной, но когда она родила дочку, правда выплыла наружу. Стоило только взглянуть на мать: солнечная, миниатюрная, стройная, рыжевато-каштановая, с такой частой россыпью веснушек на коже, что она казалась золотистой. Даже ее каре-зеленые глаза были усеяны солнечными искорками. Не в отца пошла, ибо прежний государь Даронги Дансенну был синеглаз и черноволос. Но кожа у него была такая белая, что сразу же отпадало предположение, что смуглая сумрачная Фэйд унаследовала дедовские черты. Ходи она в обычную городскую школу, ее б обязательно дразнили черномазой разумеется, до первых поставленных ею фингалов.

У Фэйд всегда было много почитателей, собутыльников, приятелей но друзей было немного. Лучшим из них был, пожалуй, владелец «Цветка страсти» Лето Лиотта, несмотря на внушительную разницу в возрасте четверть века. Лето выглядел моложе и усердно поддерживал эту иллюзию: подкрашивал волосы, ресницы и брови, посещал массажиста трижды в неделю, и говорят, тайком прибегал к омолаживающей магии. Они отлично понимали друг друга, у них была куча общих интересов: выпивка, лошади, секс. Они стали бы любовниками, если бы Лето не принадлежал к тому редкому в столице типу людей, предпочитающих свой пол.

Кавалер Лиотта ждал ее в Серебряной гостиной, одной из пяти приватных гостиных «Цветка страсти». Стол был накрыт изысканно и стильно: модные кружева «под иней», серебро и хрусталь. Даже блюда были в той же цветовой гамме: белая дичь, белые яблоки, белый виноград, белый соус, белая глазурь, белое шипучее вино в узких бокалах.

— Лето, старина! Фэйд бесцеремонно стиснула его в объятиях. Ты нарочно выбрал эту гостиную, чтобы я здесь смотрелась, как ворона на снегу?

— Это все Надин, все уши мне прожужжала: дескать, неприлично принимать принцессу крови в мрачном каземате.

«Мрачным казематом» был один из трех общих залов «Цветка страсти» отделанный неотесанным камнем, с дубовыми столами и лавками, с развешанными по стенам цепями, щитами и прочим железным хламом: удачный закос под интерьер старинного замка. Он даже освещался настоящими факелами, безо всяких магических штучек. Фэйд больше всего любила там кутить. Но коль скоро они собирались поужинать вдвоем с Лето, так сказать, в узком семейном кругу, а уж потом, может быть, пригласить пару певцов посмазливее, то Серебряная гостиная вполне подходила.

Они уселись за стол и сами налили друг другу вина, что всегда служило выражением крайней дружеской приязни, тем более когда к услугам были профессиональные виночерпии. Как всегда, изысканный Лето насмешливо изогнул бровь, когда Фэйд руками оторвала куриную ногу и принялась расправляться с ней без помощи вилки, но как всегда, ничего не сказал.

— Вино отличное, сказала она рассеянно, салютуя ему бокалом. Слушай, Лето, мне нужен телохранитель. На пару месяцев, не больше. У меня кое-какие дела в Нижнем городе.

— Это что, опасно? спросил Лето впрочем, без особого беспокойства. Многое из того, чем занималась Фэйд, было опасно. Ему лучше многих было известно, что постоять она за себя сможет когда и где угодно.

— Не в этом дело. Просто мне передали, что без телохранителя вроде как западло. Да еще и матушка плешь проела. Возьму ненадолго, потом сплавлю. У тебя случайно нет никого на примете?

— Случайно есть. Тебе понравится. Юный блондин, смазливый, легкомысленный, без особых моральных устоев.

— Проще говоря, развратный. Ну, и как он в постели?

Лето замешкался с ответом, и она насмешливо протянула:

— Ну я тебя умоляю, ты его что, не трахнул?

— Это как посмотреть… Мальчик оказался вполне понятливый, авансы принимал, глазки строил. Но когда дело дошло до постели… я глазом не успел моргнуть, как оказался снизу. Сколько потом ни пытался, кончалось все одинаково, выражение лица Лето было странным, будто бы он до сих пор не мог поверить. Вот и решил его уволить. Больно прыткий. Но тебе понравится. Точно понравится. Может, хоть он тебя займет дольше, чем на два дня.

— Тальгрен продержался две недели.

— Это потому что он экзотический белобрысый тарн и учил тебя махать топором.

— Я не виновата, что все кридане такие скучные.

— Все? Лето прищурился с видом: «И я тоже?»

— Ну, из тех, с кем я спала все. Затаскиваются в постель на раз-два, а потом не знаешь, как избавиться.

— Это потому что ты выбираешь доступных. Попробовала бы совратить какого-нибудь актера Королевского театра, сразу бы поняла, что такое настоящая схватка, говоря это, он внимательно наблюдал за ее лицом и не упустил, как по нему скользнула тень.

— Ой, да брось. Какой актер устоит перед комбинацией «деньги происхождение наглость»?

— Например, Эсса Элья, подсказал он с невинным видом.

— Разве что он, согласилась Фэйд, не моргнув глазом, но Лето все-таки заметил, как она помрачнела.

— Кстати, сегодня дают «Птицу в клетке», может, сходим? Эсса Элья там великолепен. Критики брызжут слюной, публика заходится от восторга.

Фэйд отрезала себе кусок пирога с дичью, сделала большой глоток из бокала и сказала подчеркнуто спокойно:

— Я ходила на «Птицу в клетке» восемь раз. Эсса Элья там действительно бесподобен.

Лето присвистнул понимающе. Не глядя на него, она продолжала:

— Хватит ходить вокруг да около. Почему бы тебе не спросить прямо, на правах старого друга, Лето. И я отвечу честно и откровенно. Да, я тоже пала жертвой шлюховатого обаяния Эссы Эльи, на которого дрочит вся столица. Потом ты спросишь прямо: в чем проблема, Фэйд, Эсса Элья дает всем направо и налево. А я отвечу честно и откровенно: я не вхожу в число тех, кому он дает. И ты спросишь: ты что, Фэйд, пожалела денег и времени на осаду? И я отвечу тебе: я добиваюсь его вот уже скоро год и потратила целое состояние, но этот трижды проклятый мерзавец ни одного подарка не принял и во всеуслышанье заявил, что даже если он будет последним мужчиной на континенте, а я последней женщиной, он мне не даст.

Голос у Фэйд дрогнул, она вдруг отодвинула стул и отошла к окну. Лето помедлил, тоже встал и обнял ее за плечи.

— Хочешь, я найму головорезов, и они доставят его тебе в наручниках, с завязанными глазами, покорного, как ягненок?

— Ха, думаешь, одни мы такие умные? У него охрана, как у марранского банкира, и магическая в том числе. А даже если дельце выгорит, мы окажемся вне закона по всей Криде, и королева не успокоится, пока не сотрет нас в порошок. Они были друзья детства с его отцом, чуть ли не жених и невеста. Нет, благодарю покорно, так я не хочу. Давно рукой махнула.

— Ага, вижу, как махнула. Имя слышишь и вздрагиваешь.

— А чего ты хотел? взорвалась она, оборачиваясь к Лето. Ты его видел, этого чертова полукровку? Эти глаза, брови вразлет, волосы? У него ножка меньше моей! Ожерелье мое может носить вместо пояса! Голос, как эльфийская музыка!

— И глаза, как у мартовской кошки, закончил Лето самым лирическим тоном, и Фэйд не выдержала фыркнула от смеха. Что бы сказал его отец, если б узнал, что сынок стал первейшей трианесской блядью?

— Он не блядь, он Артист! с горькой иронией сказала Фэйд, и лучше, пожалуй, нельзя было сформулировать.

Кавалер Таэсса Таэлья сценическое имя Эсса Элья был вряд ли лучшим актером Королевского театра, но самым известным уж точно. Он был сыном знаменитого поэта Альвы Ахайре. Талант отца преломился в нем странно. Если кавалер Ахайре владел даром выражать невысказанные мысли и чувства других людей, то кавалер Таэлья выражал невысказанные желания.

Он возродил старинные театральные традиции, которые практически угасли играл женские роли, принимал дорогие подарки, позволял кое-кому из поклонников себя содержать, менял партнеров, как сережки и кольца, украшал своим присутствием самые разгульные вечеринки города. И сама его игра на сцене воскрешала в памяти стародавние времена, когда актеры были не просто людьми искусства, а образцом сексуальности, воплощением соблазна, единственными, кто пребывал за границами общественной морали. Другие актеры отказывались играть вместе с Эссой Эльей, жалуясь на то, что они при этом могут ходить по сцене хоть голышом, все равно на них никто не взглянет. Критики сыпали словами: «Вульгарность! Тщеславие! Опошление великих произведений!» Ни один из критиков ни разу не написал о нем хорошего слова и не пропустил ни одного из его спектаклей. Ни одному из критиков он принципиально не давал.

Зрители ему рукоплескали. Мало нашлось бы тех, кто не мечтал его трахнуть, и кое-кому это удавалось.

Но не Фэйд Филавандрис.

Она не афишировала своих чувств, не домогалась Эссу Элью открыто, но за тот год, что она по нему сохла, слухи успели расползтись. Кто был в курсе, разборчивость Эссы не одобрял. Принцесса крови, молода, богата, удачлива, собой недурна… Его приятели кто-то бескорыстно, кто-то за деньги Фэйд пытались повлиять на Эссу. Напрасно! При одном ее упоминании он щурил пронзительные зеленые глаза и цедил что-нибудь нелестное в ее адрес.

Автором «Птицы в клетке» была Айрис Айронсайд, давняя подруга Фэйд. Они познакомились в Джинджарате, где та преподавала в школе при криданском посольстве, а вечерами увлеченно предавалась писанию пьес. Став владелицей «Белет», Фэйд распорядилась немедленно их издать. Через год Айрис Айронсайд уже была одним из самых популярных авторов, пишущих для театра. Пьесу «Птица в клетке» выразительную, сильную, полную циничного юмора она написала по истории любви принца Хасидзавы и воительницы Ашурран и посвятила Фэйд. Она рассчитывала, что принца сыграет Эсса Элья, это действительно была роль «под него», а сама Фэйд могла бы сыграть Ашурран. И сыграла бы, если бы капризный Эсса Элья наотрез не отказался выходить с ней на сцену. Директор театра пытался его уговорить, упирая на то, что семья леди Филавандрис покровители театра, что сама Фэйд, как владелица издательства, платит множеству авторов и театральных критиков… Эсса Элья злобно сверкнул глазами и заявил, что господин директор может сам лизать задницу леди Филавандрис, а он, Эсса Элья, в любой момент может уйти в «Элефтерию», тем более что ему предлагали там жалованье в полтора раза больше и гримерку побольше директорского кабинета. Конечно, оба понимали, что Эсса Элья никуда не уйдет; ни один театр в стране и за ее пределами не мог сравниться с Королевским, но директор отступился, и Фэйд, узнав об этом, отступилась тоже. Для нее давно не было секретом, как к ней относится Эсса Элья. Услужливые доброжелатели передавали ей его пьяные и трезвые высказывания, резавшие ее, как ножом. Мысль о том, чтобы держать Эссу Элью в объятиях хотя бы на сцене, под взглядом тысячи глаз и светом сотни ламп, была соблазнительной, но от нее пришлось отказаться.

Сколько она ни платила шпионам и приятелям Эссы, сколько ни собирала сплетен, причина столь упорного к ней отвращения оставалась загадкой. Единственным подходящим объяснением было ее происхождение. Родной дед Фэйд, знавший Кинтаро лично, утверждал, что сходство очевидно и несомненно. Однако что мог иметь Эсса против степняков вообще и данного конкретного в частности, если детство свое и юность провел на границе?

Факт оставался фактом: кавалер Таэлья слышать не хотел о Фэйд Филавандрис. Приглашений туда, где должна была появиться она, не принимал; случайно оказавшись в одном помещении, демонстративно вставал и уходил. В сущности, единственной возможностью беспрепятственно видеть его для Фэйд оставался театр. Она не пропускала ни одной премьеры с участием Эссы Эльи, на многие спектакли ходила по несколько раз, посылала ему роскошные букеты роз и мелкие подарки без визитных карточек, через подставных лиц, чтобы он не отослал их обратно.

С горя она познакомилась с дядей кавалера Таэльи. Итильдин мало появлялся в обществе, его считали холодным и замкнутым и немало злословили на его счет. «Итильдин тан Ахайре» и «соломенная вдова» это еще самое безобидное, что болтали про него аристократы. Доля правды в этих шутках была, ведь именно он стал опекуном юного Таэссы, когда кавалер Ахайре отплыл на Заокраинный Запад, и дожидался его, как верная жена. Приставка «тан» в незапамятные времена и служила для именования жены фамилией мужа устаревший и отмерший обычай. Друзьями они не стали, слишком он был немногословен и сдержан. Фэйд расспрашивала его об отце, но он стеснялся касаться интимных подробностей и потому много рассказать не мог.

Фэйд уважала эльфа и даже чуть-чуть робела. Но как мужчина он ей совсем не нравился. «Почему его находят красивым?» недоумевала она. Слишком нечеловек. Зато полуэльф Таэсса казался ей прекраснее всего, что она когда-либо видела в жизни, в мужчинах и женщинах, в Криде и за ее пределами, на суше и на море, в горах и на равнинах. Кровь смертных и Древних, слившаяся в нем, дала удивительную, экзотическую красоту, не похожую ни на что. Он взял лучшее от людей и от эльфов изящную фигуру, невыразимо прекрасный разрез глаз, брови, чуть поднятые к вискам, удлиненные ушные раковины, кисти и стопы. Уши у него не заострялись подобно эльфийским, но были к тому близки. Глаза изумрудные, малахитовые, бирюзовые, аквамариновые, цвета морской волны, цвета нефрита, слишком часто меняющие цвет, чтобы можно было описать их иначе, чем банально: «зеленые». Слишком светлые для человека, даже для северянина, но темнеющие в приступе гнева или страсти. Волосы у его были, как сплав серебра с золотом ни то и ни другое, и в то же время то и другое одновременно. Казалось, каждая прядка и даже каждый отдельный волосок имеет свой редкий неповторимый оттенок. На сцене он часто носил парики, или штатный театральный маг накладывал заклинания, так что Фэйд видела его и блондином, и брюнетом, и огненно-рыжим, как его отец, и со снежно-белой шевелюрой Фаэливрина, но собственные его волосы нравились ей больше всего, и она даже подкупила парикмахера, чтобы получить прядку и узнать, каковы они на ощупь.

Кавалер Лиотта, услышав об этом, сказал:

— Скоро ты его ношеное белье станешь покупать?

— А что, кто-то продает? грустно пошутила Фэйд.

На самом деле она хранила под подушкой его перчатку и надушенный платок.

По ночам в ней вскипала горячая степная кровь отца, и ей снилось, как с десятитысячным войском варваров она берет столицу, и скованного кавалера Таэлью приводят к ней в шатер. А другие сны, должно быть, навевала царственная кровь деда: как она становится королевой, и вот тут-то Эсса Элья не осмеливается ей отказать. Будь у нее в роду чародеи, ей, верно, бы снилось, как она накладывает на упрямого полукровку чары. Много раз ей приходило в голову взять пример со своей далекой прародительницы: ворваться в гримерку Эссы Эльи, занести над ним клинок, а дальше будь что будет. Но ей хотелось не просто обладать им ей хотелось любви.

Фэйд с ума сходила, думая обо всех невозможных любовных союзах, которые случались в столице и за ее пределами. Разве не жил благородный кавалер Ахайре с мужчиной из Древнего народа и с бывшим вождем племени эссанти? Разве не зачал означенный кавалер сына с эльфийкой из Великого леса, хотя такого не случалось со времен Ашурран? Разве не влез означенный вождь эссанти в окно к принцессе, дочери правящего короля (о чем как-то поведала ей мать за бокалом вина, рдея, как маков цвет, то ли от смущения, то ли от гордости). Разве не нашла себе леди-полковник Лизандер среди всех варваров Дикой степи красивого, как картинка, блондина? Фэйд вспоминала свое пребывание в Селхире с легким жаром ей было восемнадцать, она считала себя некрасивой и неуклюжей, а селхирская полковница по прозвищу Хазарат воистину была богиня: загорелая, ясноглазая, крепкая, мускулистая, выглядела всего лет на сорок в свои сколько, пятьдесят шесть? В седле сидела так, будто сливалась с лошадью, своими двумя кимдисскими клинками творила чудеса, а рядом с ней был белокурый бог с косой до пояса, на красоту которого просто смотреть было больно. Оставшись с ними наедине, она поспешила напиться и наутро пожалела об этом, проснувшись с ними в постели, ибо не помнила из прошедшей ночи ровным счетом ничего.

И к лучшему, наверное, потому что она наверняка бы влюбилась в них обоих или хотя бы в белокурого бога, а кому это нужно? Они были друг с другом, даже если таскали в постель угрюмых смуглых девчонок, заплетающих косы по степному обычаю безо всякого на то права.

Больше она не бывала в Селхире.

Дура.

Сыну полковницы сейчас должно быть лет двадцать. Наверняка копия отца. Наверняка кем-то уже захомутан.

Но с тех пор, как она увидела Эссу Элью на сцене Королевского театра, она уже не могла всерьез думать ни о ком другом. Почему он так сильно ее зацепил? Может быть, потому, что был недоступен? Ей не в первый раз попадались недоступные красавцы, и всех она рано или поздно забывала, когда терпение кончалось. И Таэссу могла бы выкинуть из головы, если бы захотела.

В том-то и дело, что не хотела.

Может, это кровь? Отец ее был степняк, невежественный варвар; а отец Таэссы был трианесский аристократ, приближенный короля. Какая сила могла бы их свести? Дед рассказывал: «Я был против. Я заставил магов запеленать его в магическую защиту в пять слоев. Я посылал к нему птиц-вестников, как ненормальная мамаша. И все потому, что нам нужна была помощь против энкинов, а вождь эссанти Кинтаро плевать хотел на Криду и не желал оторвать от шкур свою задницу надо заметить, чертовски красивую накачанную задницу, как я потом узнал! А тогдашний начальник Тайной службы подцепил Альву на крючок, словно рыбку польстил, комплиментов навешал, живописал вольные нравы эссанти, важность миссии, и все, глупый мальчишка рвался, умолял, и я его отпустил, а сам пил всю ночь. Кто же знал, что там, в степи, его поджидает судьба?»

Должно быть, Кинтаро так же влюбился в кавалера Ахайре, как она в его сына, с одного взгляда, с одного вздоха, с одного биения сердца. И ждал, и верил, и пытался завоевать, и дрался за него. И в конце концов получил. Она только раз видела их вместе, когда ей было лет семь, и на всю жизнь запомнила, как они смотрели друг на друга, и как перешучивались, улыбались, искрились любовью. А вот матери это не понравилось, и с тех пор Кинтаро приходил один, а потом и вовсе перестал приходить. Мать недолюбливала кавалера Ахайре, с детства воровавшего у нее любовь сестры и отца. Кто у кого украл Кинтаро он у нее потом, или она у него сначала? Как-то там все было сложно, Фэйд так и не поняла, а расспрашивать не решилась.

Она бы сейчас вскочила в седло и кинулась бы разыскивать Кинтаро за сто, за тысячу миль, в Криде, в Арислане, в Великом лесу, только чтобы спросить за чашкой степного самогона: как ты выдержал? Как добился? Как не убил, не взял силой, не забыл? Но Кинтаро покинул континент, отправился на запад со своим рыжим аристократом, и предприятие это было таким безумным, что во всеобщем «отправиться на запад» означало «умереть».

Что ж, пока мы живы, всегда есть надежда.

Может быть, завтра ее будет ждать белый конвертик с ключом от спальни Эссы Эльи, как принято у актеров. Эта мысль всегда помогала ей засыпать по вечерам.

Глава 8

Телохранитель оказался достаточно умен, чтобы не заявиться с раннего утра. Конечно, похмелья у Фэйд отродясь не бывало, но после пьянок она имела обыкновение просыпаться к полудню, а трезветь и того позже. Она как раз размышляла над чашкой: плеснуть бренди в кофе, или наоборот, кофе в бренди, когда дворецкий доложил, что пришел «человек от благородного кавалера Лиотты». Фэйд терпеть не могла этих церемоний, но поскольку приходилось принимать в доме деловых партнеров и матушку-чтоб-ее-принцессу, положение обязывало.

Телохранитель появился в дверях, и Фэйд очень захотелось протереть глаза. Перед ней во плоти стоял белокурый бог из Селхира, только лет на двадцать моложе. Та же стать, те же небрежно расчесанные длинные волосы, не убранные ни в хвост, ни в косу, те же озорные глаза цвета морской волны под длиннющими девичьими ресницами. Разве что кожа не такая опаленная солнцем, и одет не по степной моде, а вполне себе по столичной в облегающие брюки, рубашку и щегольскую тунику со шнуровкой по бокам.

Белокурый бог широко улыбнулся, раскрыл объятия и сказал:

— Ну, здравствуй, сестренка!

Не придумав ничего умнее, она переспросила, раз уж все равно рот был открыт:

— Сестренка?

— Раз мой отец трахался с твоим, кто ты мне еще? сказал юный нахал, нимало не смущаясь, и тогда до нее дошло.

Фэйд расхохоталась, и они обнялись, колотя друг друга по плечам.

— Сестренка, говоришь? Да я сама с твоим отцом трахалась, деточка! она чуть отстранилась, разглядывая его. Черт побери, ты его копия!

— Все говорят. Я думал, ты меня сразу узнаешь. Я-то тебя узнал!

— Ты же тогда мальчишкой был! А теперь мужик! Давай, садись, выпивай, закусывай. В столице какими судьбами? Из Селхира давно? Как там леди-полковник?

Усевшись за стол напротив, юноша с аппетитом накинулся на еду, пытаясь одновременно есть, пить и рассказывать.

— Я уж года два дома не был, мать меня в Академию отправила, ну, военную. Говорит, хрен тебе, а не дворянский титул, пока не выучишься. А мне, понимаешь, титул до этого самого, один курс протянул, а потом думаю: все, хватит с меня. Еще и наставник один попался такая сволочь, я ему и дать предлагал, и взять, а он ни в какую, в его голосе звучало неподдельное возмущение, и Фэйд просто на стол легла от смеха. Он был истинный сын Лэйтис Лизандер, унаследовавший ее солдатскую прямоту и откровенность. Вот, с тех пор подрабатываю, чем придется.

— С кем придется, подсказала Фэйд, хихикая.

— Да если б я только знал, что он с тобой знаком! Я ж, как дурак, придумать не мог, как к тебе подступиться. Думаю: принцесса, все такое, чего ей какой-то парень с границы, может, она и не вспомнит меня. Тут Лето говорит, что тебе телохранитель нужен…

— Лето? Фэйд подняла бровь.

— Ну, благородный кавалер Лиотта, а чего? Я думал, вы с ним накоротке, нет?

Она фыркнула, понимая, что манеры у парня совершенно хамские, и что ей это безумно нравится. В столице мало найдется людей, способных легко и непринужденно положить на приличия.

Что-то в нем не гармонировало с Рэнхиро, который остался в ее памяти, и она, прищурившись, окинула его взглядом. Ну да, треплется куда больше, чем отец, но тот, когда надо, прекрасно говорил на всеобщем не знать, и не догадаешься, что степняк. Ах да! Ей пришло в голову, что она никогда не видела Рэнхиро полностью одетым, и Фэйд не сдержала широкой ухмылки. Помнится, кожаные штаны степняка так соблазнительно сползали на бедра… Интересно, у сынка такая же красивая задница, как у папаши?

— Слышь, Сайонджи… промурлыкала она, и теперь уже он оскалился в широкой ухмылке, довольный по самое не могу.

— Ты помнишь, как меня зовут! Ух, не ожидал!

— У меня на степные имена зверская память. Вот криданские двойные вообще не запоминаю. Пока человек второе назовет, первое уже из памяти изгладилось. Так вот, о чем я. У тебя лицензия-то на хранение тела имеется? От Гильдии?

— Ага, а как же. Кавалер Лиотта изволили выправить, все путем.

— И с ношением?

— Ясен перец.

— А что носишь? Эспадон, небось?

— Ух ты! Откуда знаешь?

Она фыркнула.

— Да я такие вещи раньше, чем цвет глаз, замечаю. У тебя вон след на плече, перевязь полиняла.

— Не, откуда знаешь, что именно эспадон?

— Ха, что еще степняк выберет, если меч носить нельзя? Узкий, тяжелый, гарда руку прикрывает в городе самое то, получше меча.

— Уверена, что тебе телохранитель нужен? Сайонджи щелкнул языком, глядя с откровенным восхищением. Ты и сама справишься, если что.

— Ну, лишний клинок не помешает. И если уж на то пошло… С чего ты взял, что тебя за этим нанимают? и окинула его взглядом, как раздела.

— Испугала ежа голым задом! Рассказать, сколько раз я дрочил, думая про тебя? и он посмотрел Фэйд прямо в глаза, нагло и бесшабашно.

Недолго думая, она отодвинула разделяющее их блюдо, поставила на стол колено и дотянулась ртом до его рта. Он целовался с тем же аппетитом, с которым ел, пил и вообще жил, как видно.

— Задаток, сообщила она, переводя дыхание.

— Самое время показать мне спальню, глаза Сайонджи сияли. Должен же я, ну, проверить тело, которое буду охранять!

Он встал, ногой отодвигая стул, и снова поцеловал ее, так и стоящую коленом на столе. Фэйд ничего не имела против. Более чем.

— Я б тебя отнес на плече, но дороги не знаю. Заблудиться боюсь.

Она засмеялась и села на край стола, свесив ноги и обхватив его бедра коленями.

— Мне случалось и здесь трахаться. Прежний дворецкий был крайне шокирован. Уволился на следующий же день.

— Если не дашь, я еще быстрей уволюсь, так и знай.

— Ох, бесы и демоны, если б я не знала, чей ты сын, я бы догадалась!

— Знаешь анекдот? Лежат в постели брат с сестрой. Она: «А ты лучше, чем папа». Он: «Да, знаю, мама мне говорила!»

И оба покатились со смеху, умудряясь продолжать целоваться.

— М-м, нельзя же мальчиков ебать с порога, сказала Фэйд, с сожалением отрываясь от Сайонджи.

— Конечно, надо сначала в спальню отвести, поддакнул коварный искуситель.

Она засмеялась, шутливо толкнув его в плечо.

— Да я, считай, только что оттуда. Надо хоть воздухом подышать, размяться. Тебе там, не знаю, за вещичками не надо?

— Все с собой! юноша подмигнул. При входе оставил. Твой дворецкий взять хотел и чуть не рухнул. У меня же там железо одно: ножи, кольчуга, все такое.

— А меч есть? Или только эспадон?

— Обижаешь! Есть, конечно. Леди-полковник подарила на совершеннолетие. Я атаринк хотел, но где ж его взять… Даже у отца нету.

— Пошли тогда, порубимся. Целуешься ты классно, а вот как дерешься, поглядим.

Бальный зал в доме Фэйд был переделан в тренировочный. Собственно, и переделок никаких не понадобилось, пригодились и зеркала по стенам, и огромные окна до полу, открывающиеся в сад; только скользкий паркетный пол заменили на плитку да по стенам развесили впечатляющую коллекцию оружия леди Филавандрис. Даже мебель убрали не всю она часто упражнялась в драках между столами и скамейками, поскольку большинство ее приключений случались отнюдь не на большой дороге, а в тавернах и городских переулках, где толком не развернешься. Опять же, дружеские турниры с собутыльниками можно было прекрасно совмещать с пьянками.

Сайонджи немедленно прилип к стене, где висели бок о бок клинки всех стран континента, иные из которых никогда не встречались в бою: эльфийский изогнутый меч на длинной рукояти соседствовал с двусторонней тарнской секирой, метательный энкинский топорик с пламевидным джарским крисом, окованный железом посох илмаэрских пастухов с арисланской алебардой. Был тут и боевой эутангский веер, и кривые энкинские сабли, и короткие копья эссанти, и луки, от тяжелых осадных до легких разборных. Сама Фэйд везде и всюду носила прямой узкий меч в заплечных ножнах, и городская стража Трианесса к ней не цеплялась, предпочитая считать его широкой шпагой наподобие эспадона. Вид его был обманчив, ни дать ни взять вытащенное из сундука прадедовское наследство: простая рукоятка, обмотанная полосками кожи, не украшенная ни золотом, ни брильянтами, потертые ножны даже без простенькой вышивки. Но стоило только блеснуть тусклой стали лезвия, темной, как воды глубокого омута, и становилось ясно, что такому мечу не нужны украшения, он сам по себе сокровище и драгоценность: настоящий кимдисский клинок, купленный в Джинджарате. В Трианессе его прозвали «Кошмар оружейника» столько мечей и шпаг сломалось об этот меч, в турнирах, драках и просто на спор.

Надев нагрудники и перчатки, Фэйд с Сайонджи немного пофехтовали: эспадон против одной из ее тренировочных шпаг. Умения юноши впечатляли. Впрочем, чего еще ждать от парня, выросшего на границе, да еще в гарнизоне Селхира! У Сайонджи была сильная рука, быстрый и напористый стиль, и Фэйд с наслаждением отдалась поединку, чувствуя, как желание разгорается сильнее прежнего. Поединки всегда ее возбуждали, и к тому же, от парня, владеющего боевыми искусствами, всегда ждешь, что он окажется так же хорош в постели. Сталь звенела о сталь, и казалось, их взгляды тоже звенят, встречаясь, и каждый отбитый удар отдается в теле, как ласка. Но когда у Фэйд подустала рука, когда она отерла перчаткой пот со лба, а Сайонджи был все так же бодр и свеж, у нее появились подозрения. Не будь противник красив, как картинка, она наверняка заметила бы раньше.

— Ты поддаешься! возопила она возмущенно, тыча в сторону Сайонджи клинком, как обвиняющим перстом.

Он развел руками слегка смущенно.

— Прости, я думал, не заметишь.

— Я не замечу? Я что, идиотка? А ну-ка дерись в полную силу!

— Да что-то неохота в первый день службы задавать взбучку хозяйке.

— С чего ты взял, что сможешь?

Он пожал плечами с притворной скромностью, но от самодовольной ухмылки не удержался.

— Понимаешь, скучно выкладываться, когда на кону ничего не стоит. Я даже в академии зачеты по фехтовалке со скрипом сдавал. Когда рассказал, что в пятнадцать лет двух энкинов зарубил, все подумали, что заливаю. Ну чего я с тобой буду драться? Ты лучше позови какого-нибудь мужика, пусть он на тебя валит с мечом увидишь, что я с ним сделаю.

— Хвалиться все горазды, подначила она, хоть в словах его не сомневалась. Не до сомнений тут было, все наглядно. Однако Фэйд в себя верила и рассчитывала на ничью или хотя бы на долгий поединок к удовольствию обеих сторон. Хочешь меня? Ну, вот она я. Попробуй завалить.

Юный бог засиял улыбкой.

— Вот так бы сразу, сказал он и налетел на Фэйд, как ураган.

Она едва пару ударов отразила, как шпага ее, выбитая из руки хитрым приемом, полетела в угол, а Сайонджи сбил ее с ног; но упасть не дал, уложил аккуратно на пол и прижал собою горячий, сильный, с упавшими по обе стороны лица белокурыми волосами.

— Не так быстро, красавчик, она улыбалась, прижимая к его шее длинный нож, прежде висевший на поясе. Она никогда с ним не расставалась, даже ночью клала под подушку и выхватывала так быстро, что глазом нельзя было уследить.

— Сдаюсь, сказал он, подставляя губы, и нож тихо звякнул о плитки пола, а они принялись целоваться, перекатываясь друг через друга, стаскивая нагрудники, пояса и перчатки, и он пожаловался, засовывая одну руку ей под рубашку, а другую в штаны: Ну почему у меня не десять рук?

Расстегнув и задрав одежду, они наконец занялись сексом прямо на полу, что называется, на скорую руку, так же энергично и страстно, как дрались.

— Уф, что-то я не распробовала. Надо повторить, сказала Фэйд, едва отдышавшись.

— Через пять минут я твой.

— Хвалиться все горазды, она подмигнула лукаво.

Если он и прихвастнул, то не слишком, потому что через полчаса, потискавшись в купальне, они свалились в кровать и не вылезали оттуда до вечера, поддерживая силы кувшинами с вином и телячьими отбивными. И так хорошо подошли друг другу в постели, что Фэйд даже спросила:

— А мы точно раньше не трахались? Ну, по пьяни, к примеру?

— Да мне восемь лет было, ты что! А с тех пор я тебя не видел. То есть видел уже здесь, в столице, пару раз.

— Сейчас-то сколько?

— Девятнадцать. Зимою будет.

— Блин, когда ты успел научиться так драться?

— Я ж не кто-нибудь, а эссанти наполовину, чему тут учиться!

— Да щас, это я эссанти наполовину! А в твоем отце ни полпинты степной крови нету, иначе был бы он чернявый и смуглый, а не такая белокурая деточка.

Сайонджи заржал, не собираясь отрицать очевидное.

— Ну может, твоя кровь и получше моей, зато меня отец с детства тренировал, и леди-полковник, и еще полгарнизона в наставники набивалось. Больше, конечно, в штаны хотели залезть, но и учили неплохо.

— Если б меня отец тренировал, я бы тебя завалила, как пить дать, проворчала Фэйд.

— Ты меня и так завалила, он затащил ее на себя и обхватил ногами, имитируя пассивного партнера, и бедрами задвигал, будто подмахивал.

— Мне кажется, мы кое-что пропустили. А именно, пафосную романтичную историю, как ты влюбился в меня с первого взгляда и десять лет только обо мне и мечтал, она взяла его за подбородок, поворачивая ему лицо из стороны в сторону, любуясь безупречными чертами в обрамлении роскошной светлой гривы.

— Ха, если бы я влюбился, то с первого поцелуя. Ну, когда ты меня поцеловала с утра. Что-то раньше никто первый не успевал. Не, я про тебя только в Академии начал думать. Ты тогда приезжала с их высочествами, помнишь?

— Было такое… Ух, как все наклюкались тогда на банкете! Его высочество младший принц… ой, молчу, это не для ушей верных подданных. Но бренди пацан с тех пор не пьет, и я его понимаю.

— Ну вот, про тебя столько всего наболтали…

— Врут, все врут. А что не врут, то приукрашивают раз в десять. Вот про шайку разбойников тебе что набрехали?

— Про которую из трех?

— Уже из трех? Я последний раз про две слышала. М-да. Еще через пять лет, наверное, заслужу звание «убийца тысячи человек». Все жду, когда про меня анекдоты начнут сочинять, но что-то не везет. Самой, что ли, придумать… Она зевнула, сползла пониже, прижавшись щекой к его животу.

И задремала. Проваливаясь в сон, поймала за хвост мысль, будто что-то забыла. «Имя запомнила… языком владеет отлично, так и запишем… надо будет выяснить про тот хитрый прием… нет, не то… ладно, потом вспомню…» Открыв глаза, она увидела, что уже вечер, в спальне темно, за окном догорает закат и вспомнила, и подскочила с воплем:

— Твою мать, опоздала!

Скатившись с кровати, начала искать трусики в ворохе одежды, сброшенной как попало на ковер. Сайонджи завозился, подпер растрепанную голову локтем.

— Куда опоздала-то?

Фэйд посмотрела на него, на волосы, рассыпанные по плечам и груди, на живот, по-юношески плоский, еще без четких кубиков мышц, на узкую талию, на которую так удобно забрасывать ноги…

— Да никуда уже, черт с ним, и бросила трусики обратно. Смысл ко второму отделению приезжать…

— А-а, в театр, что ли? Да ну, забей. Ей-богу, такая фигня этот ваш театр.

— Взгляд, конечно, варварский, но верный… скрестив ноги, Фэйд уселась на постель. Адские врата, «Птицу в клетке» я ни разу не пропустила! Даже к началу не опаздывала!

— Ну тем более, если не в первый раз. Пошли лучше в кабак сходим.

— Предложение, подкупающее своей новизной, ухмыльнулась она. А то я в кабаке ни разу не была! Это мне следовало бы тебя в театр тащить, ну там, просвещаться, культурно расти над собой…

— Ой, не надо, госпожа, пощадите! он, кривляясь, потащил на себя одеяло, будто пытаясь под ним спрятаться. Я же там помру со скуки! Я слишком молод, чтобы умирать!

Она фыркнула:

— Когда Эсса Элья играет, все от другого умирают, не от скуки, и потянула одеяло в другую сторону.

— Вот уж не знаю, откуда у него актерский талант взялся. В детстве был такой зануда, мухи на лету дохли.

— Ты с ним знаком? изумилась Фэйд.

Сайонджи тоже, в свою очередь, изумился.

— А как бы я не был с ним знаком, если он каждое лето у нас жил? И родитель его заезжал, и Кинтаро, только я их плохо помню, маленький был.

— Вот это ни фига себе… Я, конечно, про твоего отца и моего слыхала. Ну, когда они в племени жили… А чего кавалер Ахайре на это? А матушка твоя?

— А чего матушка… Матушка с кавалером Ахайре старые друзья. Я так думаю, не просто друзья, ага. Ты чего, правда не знала? Вот он своего сынка и таскал вечно в Селхир. Дескать, пусть посмотрит, как воины живут. Ну, поначалу редко, или я не помню просто, а потом, когда они вдвоем свалили на Запад, Таэ у нас уже подолгу жил. Его дядюшка со мной арифметику зубрил, если б не он, я бы по два года в каждом классе сидел, он хихикнул.

— И? Говоришь, зануда был в детстве?

— Ты себе не представляешь. Наши пацаны его вообще терпеть не могли. А меня леди-полковник заставляла с ним водиться, ну и вроде как неприлично, гость, все такое. Ему-то тоже мало интереса было, с малышом-то дружить. Не помню, сколько у нас лет разницы, но порядочно так.

— Шесть, подсказала она с улыбкой. Уж возраст своего кумира она знала с точностью до дня.

— Ну вот. Он, конечно, умный был до ужаса. А чего ему, мозги-то эльфийские. И нельзя сказать, чтобы над другими глумился или смотрел свысока нет, не было такого. Он просто как будто не понимал, как можно таких простых вещей не знать, ну там, числа в уме не уметь складывать или книжку за день не прочесть. Или зачем надо яблоки воровать, если можно купить на базаре. И знаешь, вечно такой… как бы это… кислый, что ли: не засмеется, по перилам не скатится, всегда: «Спасибо, пожалуйста, будьте так любезны, не изволите ли…» Вот не знаю, от Древних это, что ли. Хотя дядька его мировой мужик, сдержанный, конечно, но с юмором. Я все хотел с ним повидаться в столице, но что-то не собрался. Ты с ним, случаем, не знакома?

— Случаем знакома, и неплохо. Мы с ним тоже вроде как родственники. Блин, какие запутанные отношения, можно свой клан основать, как в Арислане.

— А что, клево!

— Только любителей художественного вранья я туда принимать не буду, сказала Фэйд и щелкнула Сайонджи по носу.

Он вскинулся:

— Это кто врет, я, что ли?

— Да я в жизни не поверю про Эссу Элью. Ты его хоть в театре видел? Он же огонь, секс ходячий!

— А-а, ну так ты не дослушала. Это он совсем в детстве такой был. А потом, видать, папашкина-то кровь взыграла, как ему четырнадцать стукнуло. Он сначала на юридический учиться пошел, я еще подумал: бедные подсудимые, он же из них душу вытянет, если судьей станет… А потом как нашло на него! Академию бросил нафиг и пустился… ну, в блядство, другого слова не подберу. К нам приезжал, так вся крепость на ушах стояла. То есть не на ушах… ну ты поняла.

Фэйд фыркнула, жестом показывая: дальше, дальше!

— Леди-полковник, ну, матушка, говорила, что он вылитый отец. Только, говорит, отец его никогда гарнизон не баламутил. За Таэ на дуэлях дрались раз пять, да что там, больше! Слава богу, никто не погиб. И он другой совсем стал, так переменился! Будто нарочно во всякие авантюры кидался, матушка ему все плеткой грозилась, а тут он еще со мной влип…

— Погоди-погоди, ты что, с ним… того?

Сайонджи немного смущенно почесал нос, лоб и ухо, помялся, махнул рукой:

— Было дело. Ладно, расскажу, только ты никому, ладно?

— Зуб даю! она щелкнула по передним зубам, как оборванка из Нижнего города. — Адские врата, хоть кто-нибудь еще в столице не переспал с Эссой Эльей, кроме меня?

— Да это все было давно и неправда. Короче, поймали нас в темном уголку, когда я ему отсасывал. А прикол был в том, что до совершеннолетия мне оставалось полгода. Леди-полковник взъярилась страшно. Она так только на Рэна орала, когда он гулял налево. И чего переживать, спрашивается, ну тринадцать лет, ну подумаешь, я к тому времени уже десять раз невинности лишился, и Таэ в курсе был, так чего теперь-то. Но она же у нас закон и порядок, как же, как же… А у самой прозвище знаешь какое?

— Даже знаю, что означает, а дальше что?

— А дальше она Таэссе говорит примерно так: или я тебя выпорю, или выставлю из Селхира на веки веков. Меня, главное, без всякого спросу велела разложить и отодрать, как сидорову козу. Я потом сидеть не мог два дня. А Таэ, балбес, сам согласился. Она его и выпорола. Спасибо, что не на плацу, как всегда грозится. Он еще потом пришел и передо мной извинялся, как дурак последний. Ну и что, я полгода подождал и в первую же ночь после совершеннолетия с ним трахнулся. Из принципа.

Фэйд согнулась вдвое, буквально хрюкая от смеха. Она никогда не думала, что будет слушать про то, как кто-то другой спал с ее вожделенным Таэссой, и корчиться от смеха, а не от боли и зависти. Но в исполнении Сайонджи это звучало так комично, так ярко… и сам он был до того прекрасен в своем простодушии, что ей немедленно захотелось повалить его и затискать. Что она и сделала, приговаривая:

— Так ты в тринадцать лет невинности лишился? Господи милосердный, что за разврат в вашем Селхире!

…Уже сидя в кабаке за третьим или четвертым кувшином вина, он рассказывал почти не заплетающимся языком:

— Стукнуло мне, значит, тринадцать, Рэн дождался, пока леди-полковник в патруль поедет, и повез меня к эссанти. Ну, ясен перец, ее не спрашивал, что он, дурак, что ли. Понимаешь, он же сам эссанти, они по-другому к детям относятся, чем кридане. Мне его за отца трудно считать, я всегда его по имени звал, он мне как старший брат, или, не знаю, просто материн дружок. Честно сказать, мне даже на него заглядеться случалось. Красивый мужик такой, знаешь… Ой, блин, нашел кому рассказывать, знаешь получше меня. Вот он взял и повез меня в племя. Ну, родину показать, с жизнью воинов познакомить. В племени его знают хорошо, по-прежнему своим считают. Ну вроде как одолжили северянам на время. Вождем у них все еще Акира Копьеметатель, уж двадцать лет, больше даже. Мирные времена, ага. Раньше вождь если десять лет продержался, то уже чемпион и молодец. Ну вот, лето было хорошее, охота богатая, в племени сплошные пиры да гулянки. В тринадцать лет там парень уже молодой воин, «щенок», все можно, и пить, и трахаться. Вот я вожжи и отпустил. А потом увидел, как у костра Рэн целуется с каким-то здоровенным кабаном, и вообще крыша съехала. В общем, понятно, за этим он меня и привез. Короче, когда ко мне два парня полезли, я не очень-то сопротивлялся. Да что там, только рад был. Ну, не скажу, что большой кайф получил, но было круто. Вроде как посвящение в мужчины, так Рэн потом сказал. Он себе тоже ни в чем не отказывал, а то в крепости леди-полковник его в ежовых рукавицах держит. Я вот тоже умный мальчик, конечно, додумался матушке похвастаться, когда вернулись. Ух, как она орала! с восхищением протянул он.

— Да уж, представляю, фыркнула Фэйд и пропищала тонким детским голоском: Мама, мама, меня отымели пятеро здоровенных мужиков, круто было… мама, а ты чего так побледнела?

— Ух какой она охрененный скандал закатила Рэну! Такими словами обзывала, что уши в трубочку свернулись.

— Которые ты наверняка грел у замочной скважины, подсказала Фэйд.

— Ну, интересно же послушать. Мерзавец, кричит, это же твой сын! Спасибо, что сам не приложился разик! А Рэн говорит: зато теперь он перестанет меня лапать на тренировках! Она свое гнет: ему нет четырнадцати, противозаконно! А он с козырей пошел: в степи твои законы фуфло, а по нашим законам от степняка рождается только степняк, и мальчик мужчине принадлежит, а не женщине. Тут она бац ему плюху и орет: только попробуй у меня сына забрать, я тебя на цепь посажу, в подвал, на хлеб и воду! Он ей: давай, если тебя это возбуждает. Тут они врукопашную схлестнулись, а потом, как всегда, на другое перешли. У них каждая ссора так кончается. Утром, конечно, у леди-полковник синяки на руке, у Рэна глаз подбит, но оба довольные, как не знаю кто. Высокие отношения! Сайонджи фыркнул. А мне все сошло с рук, только матушка без обиняков предупредила: в степи можешь хоть в кроличью норку хуем тыкать, а в Селхире изволь криданским законам подчиняться, и чтобы год еще сидел тише воды ниже травы. Вот она тоже наивная, это же граница, там никто особо о возрасте не печется. Я пару мальчишек знаю, которые до четырнадцати не дотерпели. И сам я до Таэ пару раз перепихнуться успел. Леди-полковник нас застала, потому что следила за ним, думала, Таэ с Рэном обжимается. Хм, они ж терпеть друг друга не могут, она что, не понимает? Я даже знаю, почему, юноша хлебнул вина и понизил голос. Он скрывал изо всех сил, но ревновал страшно. И к Рэну, и к леди-полковник. Таэ и с ней никогда не заигрывал, а все по той же причине.

— Погоди-погоди, что-то я запуталась. Кто кого и к кому ревновал?

— Таэ своего нэйллью, ну, брат матери по-эльфовски. Будто сам в него влюбился. А что? Если уж я мог на отца родного заглядываться… А Итильдин красивый такой, я бы и сам не отказался… Но он же вся из себя такая эльфская цаца, его так просто в постель не уложишь, только раз в год по праздникам, и то, если сильно-сильно напоить и сделать из этого большой-большой секрет. Я за его личной жизнью не следил, конечно, но только дурак два и два не сложит, если меня всякий раз в казарму спать выгоняли, когда он у них ночевал. Стыдливость оберегали, ага. Было б что оберегать!

— Ох, Сайо, язык у тебя без костей! Фэйд отвесила ему легкий подзатыльник. Ты меня, можно сказать, первый день знаешь, а уже все про всех разболтал.

— Не про всех, а про Таэ… Он же тебя крепко зацепил, скажешь, нет? Ты бы ему подошла.

— Ты издеваешься, что ли, не пойму? Я-то как раз ему не подхожу. Ни видеть, ни знать меня не хочет.

— Да Таэ всегда такой был, Сайонджи засмеялся. Когда я его в уголке зажал да в штаны полез, он тоже все пищал: нет, нет, не надо. А сам дрожит весь, и дышит тяжело, и румянится, как маков цвет.

— Травите, мужики, травите! Фэйд закатила глаза и изобразила, что дрочит.

— Хочешь, я для тебя его украду? загорелся Рэн. Да я для тебя что хочешь!..

— Ты меня сначала до дому доведи, герой! И учти, если найдутся такие идиоты, чтоб к нам пристать, отдуваться тебе, я и пальцем не пошевелю. Надо же тебе жалованье отрабатывать!

Идиоты все-таки нашлись, не успели они далеко отойти от кабака. Уж такой это был район, а двое подвыпивших прохожих, бредущих по темной улице и нестройно горланящих песни, показались легкой добычей. Дорогу им заступили двое, а еще трое выросли за спиной.

— Табачку не найдется? традиционно начал один из парней, похоже, главный.

— Ну вот, накликала, хихикнула Фэйд. Ребята, вы бы прямо говорили, чего надо, а то ведь я так чувствую, сами-то не курите.

— Ну, мы-то не курим, а вам прикурить дадим, не растерялся главный. Эй, хватайте их, позабавимся.

— Это кто еще позабавится, хмыкнул Сайонджи, доставая из ножен эспадон. Он отступил к стене, чтобы видеть всех нападающих, и задвинул Фэйд себе за спину. Давай, подходи под раздачу!

На него напали вчетвером (главарь благоразумно держался за спинами соратников), но быстро поняли, что недооценили противника. Одного Сайонджи угостил рукоятью в лоб, так что тот сел на землю, а второму вывихнул руку, выбив дубинку. Двое других, глядя на это, атаковали его уже серьезно. Засверкали клинки, и пару раз даже искры полетели, озаряя ночную темноту, но бой долго не продлился. Третий бандит, матерясь, уронил шпагу и левой рукой зажал окровавленную правую. Четвертый словил коленом в пах, сложился и рухнул на колени, подвывая. А Сайонджи толкнул главаря к стене и приставил к его горлу шпагу.

— Не смей меня трогать, сволочь! взвизгнул тот как-то не очень убедительно. Как будто хотел совершенно противоположного.

Баюкая вывихнутую руку, один из бандитов процедил со злостью:

— Да чтоб я еще раз на такое подписался! Стыдно, дамочка! Главное, сама сказала, что плевое дело. Знал бы, меньше, чем за двадцатку на рыло, не согласился.

— Гэнта, хайло заткни! прошипел главарь, делая страшные глаза, но было поздно.

Сайонджи посмотрел на Фэйд и прищурился.

— Ты что же, их наняла?

Она ответила без малейшего раскаяния:

— Ну так надо ж было тебя проверить в деле. Правда, с такими лохами и проверка так себе.

— Это кто еще лох? возмутился главарь, в запальчивости отталкивая шпагу Сайонджи. Выступивший румянец, заметный даже в полутьме, очень его красил. Я нарочно просил ребят не напирать, зайчик твой натурой обещал заплатить, не хватало еще что-нибудь ему отчекрыжить!

— Упс, сказала Фэйд с интересом и пристально посмотрела на Сайонджи. Ты что, тоже их нанял?

— Ну-у… э-э… Черт. Лаки, трепло, промолчать не мог? упрекнул тот главаря.

— Так вы еще и знакомы? Фэйд хлопнула себя по ляжкам и захохотала.

— Змея ты, Сайо, и сын змеи, пробурчал Лаки, надувая губки. Подставил меня, как фраера последнего! Намекнул бы хоть, что боец хороший, я б ребят побольше взял. Блин, да ты ползать должен, а не ногами ходить, я же видел, сколько ты винища выдул!

— Я разбавлял, ухмыльнулся Сайонджи, убирая эспадон в ножны. Теперь, перестав прикидываться, он выглядел почти совершенно трезвым, так же как и сама Фэйд.

— Думаю, тебе полагается компенсация. За моральный ущерб, Фэйд приобняла Лаки за стройную талию. Главарь банды был молод и хорош собой, как она отметила еще в кабаке, при каком-никаком освещении. Сейчас мы отправимся ко мне и рассчитаемся. Я звонкой монетой, а Сайонджи чем обещал, я прослежу лично.

— Никуда он с вами… начал было один из бандитов, но тут же осекся, когда Сайонджи выразительно глянул на него, кладя руку на рукоять шпаги.

— Между прочим, он обещал мне дать, наябедничал Лаки, мигом сообразив, что ситуация оборачивается в его пользу, несмотря ни на что.

— Вранье! Я обещал дать, если вы мне накостыляете! возмутился Сайонджи.

Фэйд прижала Лаки ближе к себе и промурлыкала:

— Мы найдем решение, которое устроит все стороны…

Лаки покинул ее дом на другой день к вечеру, изрядно потрепанный, но довольный, звеня золотыми монетами в карманах и светясь блаженной улыбочкой. А поскольку он забыл пригрозить своим парням, чтобы не вздумали распускать языки, то по Нижнему городу пополз слушок об очередном «подвиге» принцессы Фэйд Филавандрис. Рассказывали, будто она среди бела дня в одиночку похитила красивого юношу, перебив десяток его телохранителей, и держала в плену неделю.

Услышав эту историю, Сайонджи смеялся, как ненормальный, а потом стал просить, чтобы она познакомила его с этой потрясающей женщиной. Фэйд глумилась:

— Не могу, она сейчас в Арислане, охмуряет тамошнего халида, прекрасного собою, как солнце и луна!

Ни в тот, ни в следующий вечер она так и не появилась в Королевском театре.

Глава 9

Фэйд любила зиму. Холодный воздух бодрил, будоражил, заставлял шевелиться. Солнце не слепило глаза, не пекло черноволосую голову. Длинные ночи, короткие дни манили к постельным забавам, горячему грогу, жаркому огню камина. И конечно, снежный пейзаж казался волшебным, ослепительным, прекрасным, так что слова замирали в груди вместе с дыханием. В Криде редко увидишь снег, но она вдоволь насмотрелась на льды и снега во время своих путешествий. Еще больше она любила смотреть на огонь. Даже в пламени свечей или каминов плясали отблески степных костров, у которых сотни лет сидели ее предки. Так же, как они, Фэйд разжигала костер с одной искры, тем же привычным жестом подбрасывала дров даже полусонная и пьяная, так же засыпала у огня, ни разу не обжегшись, не подпалив одежду.

Сосновые поленья в камине пылали ярким червонным золотом. Свечи на столе горели ровно, без трепетания и чада. В огромной гостиной было тепло, полутемно. Среди теней лишь угадывались книжные полки, картины, модели кораблей, карты. При свете дня солнце заливало все уголки залы сквозь огромные окна во всю стену, но в сумерках требовалось зажечь люстру под потолком и еще пару-тройку чародейских ламп, чтобы разогнать сумрак. Впрочем, проглядывать документы и чертежи у камина вполне можно было при свечах, чем Фэйд и занималась. До начала судоходного сезона в Фалкидском море оставалось не так много времени, надо поторапливаться с проектом.

Обзаведясь в конце осени телохранителем, леди Филавандрис развила бешеную активность. Она давно уже носилась с идеей построить на острове Белг мануфактуру и возить оттуда не лес, а сразу бумагу для типографий «Белет». Дерево там дешево, рабочая сила тем более. Для бумажной мануфактуры сгодятся отходы, обрезки, опилки тот мусор, который никто не возит за море. Со временем можно построить типографию с тарнскими рунами и печатать книги прямо там, нести белобрысым здоровякам-северянам светоч криданской культуры. Их собственная литература тоже весьма неплоха, в Криде быстро вошли в моду энергичные и сильные эпические поэмы Белг Мейтарн (конечно же, благодаря издательству «Белет» и его талантливым переводчикам). Дело упиралось в корабли и строителей. Наличие телохранителя открыло ей путь к хозяевам портовых складов и верфей, к строительным подрядчикам, словом, к тем, кто обладал настоящей властью в Нижнем городе. Драть глотку и стучать кулаком по столу она умела не хуже их, так что договорились быстро. Красавчик-телохранитель тоже дело свое знал и понимал, когда улыбкой блеснуть, а когда клинком. Сейчас строительство велось полным ходом, к началу года корабль будет готов, летом начнется строительство бумажного производства в Амон Тэйр, а в первые дни осени бумага, сделанная у тарнов, прибудет в столицу Криды. Красота!

Увлеченная планами, она все же не забывала поглядывать на Сайонджи. Он валялся на пушистом ковре, подпирая локтем голову, так что белокурые волосы красиво падали на одну сторону, и пытался играть с Фэйд в шахматы. Безнадежно проигрывал, даже несмотря на то, что Фэйд едва бросала взгляд на доску, прежде чем сказать: «Ферзь на е-4. Ферзь! Ну, королева. Ага. Следующим ходом шах. Душа моя, конь ходит буквой «гэ». Ага, вот так. Д-6? Неплохо. Тогда мы пойдем…» и умолкала, заглядевшись на его длинные ресницы.

С портрета над камином укоризненно смотрел Эсса Элья в роскошном костюме эльфийского диса из «Атрабет». Такой портрет висел у каждого уважающего себя поклонника Эссы Эльи, но Фэйд, в отличие от них, владела подлинником, а не цветной литографией (которые печатались все в том же издательстве «Белет»). Впрочем, жемчужиной ее коллекции являлось вовсе не это великолепное полотно в традициях Юнанской школы живописи, а копия другого портрета, написанного столичным мастером по заказу одного из любовников прославленного актера. Разумеется, оригинал нельзя было выкупить ни за какие деньги, но под большим секретом и за щедрую мзду мастер сделал небольшого размера копию для Фэйд. Картина изображала Эссу Элью в женской роли, полуобнаженным настолько, насколько возможно для сокрытия истинного пола. Она доставала ее редко. Просто не могла спокойно смотреть на белые плечи, длинные стройные ноги, открытые до самых бедер, взгляд, пойманный необычайно живо: казалось, он дразнит, манит, приглашает. Если б живой Эсса Элья так на нее посмотрел, она бы… ну, она бы, наверное, подумала, что свихнулась от несчастной любви, и ей мерещится черт знает что.

Тарнский проект пожирал кучу времени. Она перестала бывать в театре, сходила только на очередную премьеру в компании Сайонджи. После чего зареклась брать его с собой. Блондинчик вел себя безобразно в полутьме ложи целовал ее в шею, лапал за коленки, нашептывал пошлые глупости и ехидные комментарии к происходящему на сцене. Она краснела, бледнела, давилась смехом и наконец, не выдержав, сбежала с последнего акта и заперлась с юным нахалом в туалетной комнате. Может, и к лучшему. Спектакль закончился полным провалом: Эсса Элья один раз забыл слова, дважды сфальшивил, да и вообще сыграл без обычного огня и блеска. После спектакля прославленный актер устроил истерику, разбил две дорогие вазы (одну об голову особо назойливого газетчика), выгнал горничную и рыдал в гримерной, пока официальный покровитель кавалер Мизуки увещевал его через дверь. Наутро желтая пресса пестрела заголовками: «Гибель таланта», «Падение с вершин славы», «Случайность или конец карьеры?» Приличные газеты отзывались о премьере более сдержанно и вину за провал возлагали скорее на пьесу, чем на исполнителей. Пьесу играли еще несколько раз, но без всякого успеха, и в конце концов исключили из репертуара, вернувшись к проверенным вещам. Ходили слухи, что Эсса Элья просил отпуск, сначала у директора, потом у самой государыни, но его удалось отговорить. Многие считали, что зря. Про гибель таланта, конечно, критики заявить поторопились, но было очевидно, что игра Эссы Эльи вдруг стала сдержанной и холодной. Поговаривали про «фазу зрелости», разочарование в театре, творческий кризис, даже про неизлечимую болезнь. Нашлись даже те, кто высказывал версию безответной любви, но над ними потешались все остальные. Чтобы кто-то да не ответил на любовь Эссы Эльи?

Один скандальный журналист в своей статье довольно прозрачно намекнул на прекрасного собой и все еще молодого эльфийского родича. Еще он раскопал запись семейного врача о том, что в пятнадцать лет Эсса Элья резал вены, причем не поперек, не для показухи, как свойственно глупым подросткам, а вдоль. Однако эльфийское происхождение спасло юношу от смерти. Он потерял много крови, но раны быстро закрылись, и кровотечение остановилось, хоть он и сделал это в ванне, полной горячей воды. Впоследствии даже шрамов не осталось. В статье приводились также кое-какие подробности похождений Эссы Эльи в юности. Не был забыт и Селхир. Попади статья в печать наверняка произвела бы эффект разорвавшегося файербола. Однако журналист вовремя вспомнил о покровителях кавалера Таэльи, в число которых входила и государыня, и прежний государь, и леди-командир Белой крепости Лэйтис Лизандер, и сын трианесского наместника кавалер Мизуки. За то, чтобы статья не была напечатана, заплатят куда больше, чем за то, чтобы она попала в печать.

Журналюга не прогадал: Фэйд отвалила ему кучу денег (разумеется, с условием, что он больше никогда не посмеет марать своим грязным пером имя кавалера Таэльи и родичей оного). Прочтя гнусную статейку, она сильно пожалела, что не спустила ее автора с лестницы. Еще немножко пожалела, что принципы не позволят ей шантажировать самого Эссу Элью. Хотелось бы узнать, сколько в гнусной статейке правды. Как-то не вязался образ распутного актера с попыткой самоубийства. Он казался натурой увлекающейся и страстной, но при этом непостоянной и поверхностной. Картинно угрожать любовникам самоубийством это пожалуйста, попусту рисковать жизнью, выходя в бушующее море на лодке или пуская коня в галоп по краю обрыва вполне в его стиле. Жизнь взбалмошного Эссы Эльи была полна подобных эскапад, которые только добавляли ему очарования в глазах Фэйд и прочих поклонников. Но представить, как он режет вены от несчастной любви? Решительно невозможно. Впрочем, Сайонджи много что порассказал о юности Таэ, и характер его уже не казался столь однозначным. Ясно одно: Эсса Элья прирожденный актер, и вряд ли кому-то дано узнать его истинную натуру.

Она покосилась на портрет над камином. Он так естественно смотрелся в роли эльфийского владыки Фелагунда. Эта роль Эссы Эльи считалась лучшей. Из соблазнительного бесенка он перевоплотился в мудрого, царственного Древнего. Фэйд смотрела пьесу пять раз, едва дыша, по спине ее бежали мурашки, особенно когда Эсса Элья читал монологи на эльфийском, который знал в совершенстве. Конечно, в роли чистого и невинного Фаэливрина он тоже был хорош, но не столь впечатляюще.

В нем ведь течет кровь эльфийских королей, вспомнила Фэйд, мать у него принцесса, дочь сестры диса, как-то так. Впрочем, Фэйд ли не знать, как мало значит родство с королями, она сама племянница государыни и внучка государя, даже внесена в списки наследников за номером четыре, сразу после матушки, обойдя младшего принца. С другой стороны, учитывая странные законы Древних о родстве и браке, мать Таэссы вполне могла быть дочерью самого диса (а Итильдин, соответственно, сыном). Допустим, у диса была сестра-близнец, на которой он по обычаю женился. Интересно, почему у леди Итэльдайн не родились близнецы? Наверное, близнецов можно зачать только от родича. Они ж там со времен Ашурран размножаются близкородственным скрещиванием. В Таэссе будто живут двое: он сам и его несуществующая сестра, женщина и мужчина одновременно. Иногда шутки ради он и подписывался Таис Таэллис.

А если б у Эссы Эльи вправду была сестра? О, тогда б в столице вдвое больше разбилось сердец.

Фэйд на мгновение приложила руку к груди. Неужели ее сердце разбито? Наверное, нет. Просто ранено, и рана не заживает. Сайонджи, конечно, стал хорошим лекарством. Он провел с ней уже три месяца дольше, чем прежние любовники. Но даже его горячая страсть неспособна исцелить причину недуга. Только симптомы. Что с того, что она перестала посещать театр и ежеминутно вспоминать Эссу Элью? Раненое сердце все равно болит, и в душе остался пустой уголок, который ничем не заполнишь: ни новым проектом, ни развлечениями, ни сексом. Какое счастье, что Сайонджи не ревнив и не безумно влюблен! Вполне доволен половиной ее сердца. Да что там, он бы наверняка притащил к ней в постель Таэссу, будь это в его власти. Она представила картину и прикусила губу, мечтательно глядя в чертеж невидящими глазами.

— Эй, госпожа, хватит разглядывать порнографические картинки, ехидно сказал с пола Сайонджи, и Фэйд очнулась. Тебе шах. Прямо по учебнику.

— Шах? Да ну? она прищурилась. А куда мой слон девался? Верни на родину.

— Ой, прости, наверное, рукавом задел, ухмыльнулся хитрец без малейшего раскаяния и поставил слона обратно на ф-8.

— Так-так… теперь мой ферзь на а-2. Ты б лучше его рукавом задел, балбес. Шах и мат.

— Как это мат? Как это мат? Я сейчас твоего ферзя королем…

— Фигу. Про ладью на а-8 забыл?

Сайонджи в шутливом ужасе схватился за голову.

— А-а-а, ты опять выиграла! Так нечестно! Это неправильная игра! И правила у нее дурацкие!

— Очень даже правильная, способствует развитию стратегического мышления, полководческих навыков, все такое.

— Да ну, чушь собачья, он смешал фигуры и лег навзничь, заложив руки за голову. Леди-полковник сроду в шахматы не играла, а папаша твой и подавно, зато знаешь как они в Осенней кампании энкинам х… хвост прищемили! А вот взять Степной передел, битву у Змеиного ручья. Во всех учебниках написано, что ход битвы переломили лейтенант Лизандер, стоявшая насмерть со своей сотней, и лейтенант Кунедда, ударивший в тыл энкинам. А когда подошел вождь эссанти Тэнмару, они их просто числом задавили, и все, какая уж там стратегия. О, слушай, я на зачете отвечал про битву у Змеиного ручья, так сказал вместо «лейтенант Лизандер» «матушка». Типа случайно оговорился. Наставник такой выговор закатил! Дескать, вы тут не затем, чтобы похваляться успехами родственников и предков. А между прочим, лучшие полководцы никаких там академий не кончали. Вот Ашурран-воительница, к примеру.

— Э-э, Сайо, гонишь безбожно. Ее сам чародей Руатта обучал, И заметим, продержалась она дольше, чем ты в Академии, года два, если память мне не изменяет.

— Ну знаешь, если б меня чародей Руатта обучал вместо этих старых мудаков, я бы тоже дольше продержался! Чего далеко ходить, кавалер Рудра Руатта в Военной академии не учился, сразу в гвардию поступил, и ничего, дослужился до генерала. Интересно, он сам себе второе имя выбрал, или родители дали? А-а, тогда ж еще романа не было… Слушай, получается, что уважаемая Белет-Цери, не подумай чего плохого, внаглую уперла его имя для своего романа?

— Ну может, он разрешил. Или оно в легендах есть, я точно не помню, не рылась особенно.

— Ладно, не о том речь. До генерала он понятно как дослужился, все-таки любовник короля это вам не хрен собачий. Но пиратов-то как разделал! Без всяких шахмат, заметим. И вообще… Сайонджи вдруг сел над доской, скрестив ноги, и стал рыться в куче фигурок. Не так надо развивать стратегическое мышление! Разве это войско пешка ходит на одну клетку, конь буквой «зю», а королева вообще шастает, где захочет, как последняя не будем говорить кто! Не так надо…

Он нашел черного короля и стал расставлять вокруг него фигуры.

— Так, пешки у нас будет пехота, два коня два полка кавалерии… тут ставим башни, ага… ладья, вот тоже придумали, какая это, к бесам, ладья? Башня и есть башня. Так, тут у нас будет элитная королевская стража, а королева… нет, это не королева, это такой хитрый шпион-диверсант, который может проникать за линию вражеских укреплений и наносить удар… Он принялся азартно двигать фигуры, склоняясь над доской так, что волосы закрыли лицо, бормоча: …Тут на нас справа заходит кавалерия… мы выставляем копейщиков… а земля мокрая от дождя…

Фэйд посмотрела на него, прищурившись, и в голове ее зародилась идея настольной игры с картой местности и солдатиками разных родов войск. Солдатиков-то, конечно, в каждой лавке с игрушками полно, но вот разыграть историческое сражение на карте, по правилам это что-то новенькое. Чтобы внести элемент случайности, можно бросать кости… Конечно, не профильная продукция для издательства, но выпускают же они географические карты, настольные игры, лото, головоломки, альбомы-раскраски…

Размышления Фэйд прервал дворецкий, доложивший о приходе благородного кавалера Лиотты. Благородный кавалер считал, что наиболее выгодно выглядит при искусственном освещении, и потому предпочитал не наносить визитов раньше сумерек. Фэйд, впрочем, никогда не могла разглядеть этих мифических морщинок и седых волосков, которые печалили благородного кавалера, разменявшего пятый десяток. Ну конечно, если проводить у зеркала три часа каждый день, еще и не такое разглядишь! Результат, впрочем, того стоил: кавалер Лиотта всегда выглядел изящно и стильно, причем с такой элегантной небрежностью, будто надел первую попавшуюся шляпу с пером, которая совершенно случайно оттеняла его серые глаза и идеально сочеталась с камзолом и перчатками. Только Фэйд знала, сколько времени он выбирает одежду и как долго красится, чтобы макияж выглядел незаметным. Он почти серьезно пообещал вызвать ее на дуэль, если она кому-нибудь проболтается.

Вот и сегодня он щеголял в сером бархатном камзоле, подчеркивающем все еще стройную талию. В ушах покачивались с виду скромные жемчужные серьги, но можно было пари держать, что они страшно дорогие и древние, и прежде чем их выбрать, Лето перемерил с дюжину прочих. Красивая трость с серебряным набалдашником в виде головы дракона была совершенно не нужна кавалеру Лиотте, потому что он не хромал и вообще был в прекрасной форме. Но зато какой изящный аксессуар!

Фэйд расплылась в улыбке и раскрыла дорогому другу объятия. Усадив его в кресло, приказала дворецкому принести горячего грогу. Сайонджи приветствовал бывшего хозяина очень куртуазно и поцеловал ему руку, да так, что бедный кавалер Лиотта слегка покраснел и смешался.

— Теперь я понимаю, почему ты его уволил, хмыкнула Фэйд.

— Потому же, почему ты наняла, в тон ей ответил кавалер Лиотта. Друг мой, будьте добры, останьтесь, поспешил он добавить, заметив, что Сайонджи вопросительно смотрит на Фэйд. Вы ведь посвящены в наш небольшой заговор относительно Эссы Эльи. Может быть, поможете советом, вы ведь с ним близко знакомы. Кроме того, речь пойдет отчасти о вас.

Фэйд подняла брови. Что и говорить, начало многообещающее. Сайонджи уселся у ее ног и во все глаза уставился на кавалера. Убедившись, что захватил внимание аудитории, Лето пригубил грог, изящно оперся на подлокотник и начал:

— Думаю, тебе известно, что я был весьма близок с одним милым юношей из окружения кавалера Мизуки. Роман наш по обоюдному согласию завершился, но мы остались друзьями. Не слишком, впрочем, афишируя наши отношения, поскольку оба не вполне свободны. Я иногда позволяю себе приглашать милого юношу на ужин, и мы проводим время за приятной беседой. Каково же было мое удивление, когда милый юноша прислал мне письмо с предложением встретиться. Прежде инициатором наших встреч обычно выступал я. За ужином причина такого пыла разъяснилась. Вероятно, мня себя величайшим из интриганов, мой друг как бы незаметно перевел разговор на мою дружбу с леди Филавандрис, кавалер Лиотта слегка поклонился Фэйд, а если точнее, на ее прелестного белокурого телохранителя. Надо заметить, юноша, на вас многие обратили внимание после вашего совместного визита в театр, он посмотрел на Сайонджи с легкой улыбкой. Однако ваш покорный слуга не новичок в словесных играх. Мой бедный друг даже не заметил, что я выведал у него куда больше, чем он у меня. Меня насторожило то, что прежде мой друг предпочитал мужчин старше себя, а не младше. Моя догадка оказалась верна: оказалось, что вами, юноша, интересуется не он сам, а совсем другой человек, который, зная о его знакомстве со мной и о моем с леди Филавандрис, поручил ему собрать сведения.

— Ну же, не томи. Что за наглец посмел положить глаз на моего Сайо?

— Не уверен, что вопрос следует ставить именно так, Лето выдержал эффектную паузу. Меня бы не удивило, если бы поручение исходило от почтенной матушки моего друга, от кавалера Мизуки или, скажем, от леди Аманоа. Но когда я выяснил правду, то в первый момент просто не поверил своим ушам. Моего юного друга послал шпионить, причем под большим секретом, сам кавалер Таэлья.

Фэйд присвистнула. Лето поморщился и продолжил:

— Любой другой не нашел бы в таком интересе ничего подозрительного. Насколько я знаю вкусы кавалера Таэльи, наш юный друг вполне им соответствует. Но я уже знал от леди Филавандрис, что они своего рода друзья детства. Не странно ли, что Эсса Элья разузнает о вас такими окольными путями, вместо того чтобы просто возобновить вашу дружбу, написать письмо, пригласить к себе…

Сайонджи вставил:

— Может, он меня не узнал? Фэйд… Леди Филавандрис тоже не сразу узнала. Хотя я очень похож на отца. Там опять же лампы эти в глаза светят…

— Да, верно, актерам довольно трудно наблюдать за зрительным залом. Я думаю, он заметил вас еще перед спектаклем. Из-за кулис ложи видно неплохо. К тому же, если я правильно помню, вы сопровождали леди Филавандрис, когда она спустилась в партер раскланяться со знакомыми. Уж поверьте, Эсса Элья хорошо вас рассмотрел.

— Что-то я не пойму, к чему ты клонишь, пробормотала Фэйд.

— Фэйд, дорогая, это же очевидно. Эсса Элья желает знать, как нашему юному другу удалось отвлечь твое внимание от его драгоценной персоны.

Она сцепила пальцы и затрясла головой.

— Это уж слишком смелое предположение!

— А тебе никогда не приходило в голову связать его провал в финале с твоим уходом? По времени совпадает. Я там был, напомню, и досмотрел этот ужасный спектакль до конца. Надо сказать, изначально пьеса не так уж плоха. Рискну предположить, что, увидев тебя с обаятельным молодым человеком, слишком хорошо ему знакомым, Эсса Элья был настолько подавлен, что не смог хорошо играть. А когда вы ушли замечу, со вполне очевидными намерениями, он просто провалил спектакль.

Фэйд посмотрела на него со странным выражением.

— Знаешь, Лето, тебе бы романы писать. Любовные. Не хочу тебя обидеть, но тебе не кажется, что…

— Не кажется, он улыбался с видом триумфатора. Я практически уверен. Мой друг, например, простодушно поведал мне, что Эсса Элья не преминул обратить внимание на долгое отсутствие леди Филавандрис в театре. Как он выразился? «Эсса изволил шутить, не покончила ли с собой принцесса от несчастной любви». Поздравляю, Фэйд. Прекрасная стратегия. Я сам бы ничего лучше не посоветовал. Теперь для закрепления успеха предлагаю нашему юному другу нанести ему визит.

— А это зачем? в один голос сказали Фэйд и Сайонджи.

— Проверить, кто из вас на самом деле интересует Эссу Элью. Ставлю бутылку коллекционного бренди, что не Сайонджи.

— Черт! Фэйд хлопнула себя по лбу. Лето поморщился. Надо было заслать к нему Сайо, пока никто не знал, что он мой телохранитель. Может, Эсса его вообще не примет.

— Вот и узнаем, бескомпромиссно подытожил кавалер Лиотта. Фэйд, прикажи подать бумагу, перо и чернила. Сейчас мы сочиним письмо от имени Сайонджи. И если дело выгорит, ты моя должница по гроб жизни. Впрочем, тот перстень с джарским изумрудом меня вполне устроит. Он тебе все равно маловат.

Через два дня Сайонджи приняли в доме кавалера Таэльи, находящемся в двух кварталах от главной площади Трианесса. Впрочем, с таким же успехом его можно было назвать домом кавалера Итильдина, которому давно уже особым королевским указом было даровано криданское гражданство и дворянский титул. Еще вернее его следовало назвать домом кавалера Ахайре, ибо изначально дом принадлежал ему. Иным показалось бы странным, что взрослый самостоятельный сын все еще живет в доме отца, со своим дядюшкой, но Сайонджи не удивлялся. Дядя и племянник всегда были очень близки и надолго не расставались. К тому же при суматошной жизни, которую вел Эсса Элья, ему было затруднительно содержать собственный дом. Так что, когда Сайонджи явился к обеду по приглашению Таэ, там присутствовал и Итильдин.

После некоторой начальной неловкости в конце концов, они не виделись несколько лет, и Сайо немного отвык от церемонности старшего и безбожного кокетства младшего, они уже вовсю болтали, предаваясь воспоминаниям о Селхире. Сайонджи быстро вернулся к детской привычке называть Итильдина «нэйллью». Таэ без лишней скромности уселся на подлокотник кресла гостя, касаясь его рукавом, так что юноша ощущал аромат его духов, чарующий и тонкий. Знаменитый актер был сама любезность, держался попросту, без всякой напыщенности, сам наливал гостю вина, шутил и смеялся, вспоминая юношеские проделки. Итильдин тоже был весьма сердечен, не сводил с гостя глаз, но пару раз вырвавшееся восклицание: «Как похож на отца!» помешало Сайонджи преисполниться на свой счет иллюзий. Впрочем, безупречная красота Итильдина была настолько привычным воспоминанием детства, что никогда Сайонджи не волновала. Вот Таэ другой разговор, в нем, на вкус Сайонджи, было больше огня и жизни. Однако, глядя на предмет восхищения Фэйд, он ощущал легкое недоумение. «Было б отчего с ума сходить. Ну миленький, спору нет. Кудри, глазки… плечики, опять же… ножки такие… Лет шестнадцать с виду, не больше! Может, если для сцены раскрасится-разоденется, все по-другому, конечно…» Нет, Сайонджи решительно не понимал, что поклонники находят в Таэссе.

Из столовой они перебрались в гостиную Таэссы на втором этаже. Выпили кофе с бренди. Сайонджи прикинул глазами расстояние до спальни (дверь в которую была соблазнительно приоткрыта), поймал Таэ за руку и потянул к себе.

— Сайо, не надо, выдохнул тот, упираясь.

— Да ладно тебе, грубовато-нежно бросил Сайонджи и аккуратной подсечкой уложил его на диван.

Прелестный актер затрепетал в его руках, как пойманная птичка. Сайонджи завладел его ртом, не давая сказать ни слова, полез горячими ладонями под рубашку. Но Таэ отвечал не слишком страстно и вдруг уперся локтями в грудь, отвернув лицо.

— Убери лапы, сказал, слегка задыхаясь.

Эту игру Сайонджи знал и играл в нее с удовольствием. Ухмыльнувшись, он стиснул запястья актера, завел ему за голову. Мелькнуло чувство дежавю: будто ему снова тринадцать, он зажимает Таэ в укромном уголке, стаскивая с него штаны, а тот вырывается, шепчет: «Убери руки… Сайо, ты что, нам же нельзя… не надо…» Однако вместо прежнего беспомощного трепыхания Таэ неожиданно сильным рывком освободил руки и чуть было не скинул Сайонджи на пол.

— Хочешь побороться, кузен? юноша подмял под себя гибкое, стройное и все более желанное с каждой секундой тело актера. Ух ты, какие мы сильные! Ах да, у нас же кровь эльфячья, все такое…

Таэ сверкнул глазами, и в следующий момент Сайонджи обнаружил, что лежит носом в диван, а его правая рука завернута за спину чуть ли не до затылка.

— А еще у нас хороший наставник из Джинджарата, дорогой кузен, промурлыкал на ухо проклятый актер, ни на секунду не ослабляя хватку. Мы занимаемся джарской борьбой вместо гимнастики. Держим себя в форме, знаешь ли.

— Сдаюсь, Сайонджи покаянно вздохнул. Я-то думал, ты для вида ломаешься. Ну, как раньше.

Таэсса отпустил его, и юноша сел, потирая запястье. Однако неплохой наставник у крошки Таэ! Он посмотрел на «кузена» другими глазами. Волосы актера слегка растрепались, на щеках цвел румянец, рукава сползли к локтям, открывая изящные белые руки, и глаза смотрели лукаво, с подначкой.

— Извини, сказал Сайонджи, даже не пытаясь изобразить раскаяние. Все равно не выйдет, он-то не актер! Давай отмотаем назад. Вот мы пришли, выпили кофейку, а потом…

Он потянулся к Таэ, но тот положил ему руку на губы. Сказал мягко, но серьезно:

— Правда, не надо. Я не шучу.

Сайонджи в растерянности взъерошил волосы, обвел глазами комнату, будто искал там ответа на вопрос, почему безотказный, в общем, Таэсса вдруг заартачился. С девушками бывает: мало ли, забыла заклинание возобновить, или проблемы какие по женской части…

— Ты что, клятву верности дал? это единственное, что пришло в голову.

— Бог с тобой. Актер Королевского театра и клятва верности вещи несовместимые.

— Ну а чего тогда? Раньше-то был не против.

— Раньше ты меня хотел.

— А сейчас у меня в штанах огурец, ага, проворчал Сайонджи. Желание не утихало, а вдобавок еще разгоралась обида.

— А у меня на плечах голова, а не кочан капусты. И я, слава богу, могу отличить, когда хотят меня трахнуть, а когда посмотреть, чего это в нем все нашли! Сам надумал прийти, или хозяйка подослала? глаза Таэ вновь засверкали.

Похоже, он тоже начинал злиться. Задело, значит, за живое! Сайонджи понадеялся, что партию удастся свести к ничьей. Врать он с детства плохо умел, но с такой суровой матерью, как Хазарат, поневоле научишься.

— Фэйд? Забудь про нее, кузен. Она про тебя не вспоминает, я уж постарался.

— Таких, как я, не забывают. Вырастешь поймешь.

— А таким, как Фэйд, отказывают только полные идиоты. Тоже поймешь когда-нибудь, но поздно будет.

Таэсса усмехнулся, изогнув бровь.

— Ах вот ты зачем здесь, сводничать пришел? Ну давай, поведай мне, какое неслыханное счастье стать любовником Фэйд Филавандрис.

Сайонджи посмотрел ему в глаза и ухмыльнулся в ответ:

— А зачем? Сдается мне, ты сам спишь и видишь, как бы попасть к ней в постель.

Актер расхохотался звонким серебристым смехом.

— Я? К этой черномазой дикарке? Ну и шуточки у тебя!

Но Сайонджи не дал сбить себя с толку. Он наклонился к Таэ, подмигнул и сказал, интимно понизив голос:

— Да ладно тебе. Сам, небось, дрочишь на романчики типа «Лепестки жасмина», где красавчикам заламывают руки и тащат в постель.

— Попробовал один такой, руки-то заломить! отозвался Таэ ехидно, сузив глаза, и ткнул Сайонджи пальцем в лоб.

Того жаром обдало. «Дразнит же! Дразнит, поганец! Пусть еще Фэйд спасибо скажет, что никогда с ним кофе не пила…» Потом мыслей никаких не осталось, и в сыне Хазарат и Рэнхиро порывистая натура матери взяла верх над безмятежным спокойствием отца. Он пылко прильнул к губам Таэ, и на этот раз чертов стервозный актер ему отвечал. И не сопротивлялся, когда Сайо вскинул его на руки и понес в спальню. Даже изволил ножкой отворить дверь.

Одежда полетела во все стороны. Целовались и ласкали друг друга на ощупь, позабыв зажечь свет. Кожа у Таэ была гладкая, шелковистая, руки нежные, язык горячий и быстрый. Он вскрикивал сладко и закусывал нижнюю губу, когда Сайонджи находил его чувствительные местечки.

— Другой бы тебя разорвал, ей-богу, сказал юноша хрипло, тиская его за ягодицы. Не боишься?

— Тебя нет, шепнул Таэ.

Он опрокинул Сайонджи на спину, оседлал его бедра, и им стало не до разговоров.

Потом, когда стихли стоны и скрип кровати, и высох пот, и сбившееся дыхание успокоилось, кавалер Таэлья встал, чтобы зажечь свечи. Сайонджи молча пожирал глазами его обнаженную фигуру, чувствуя, что хочет повторить. Таэ тоже окинул любовника отнюдь не целомудренным взглядом. Снова уселся на бедра Сайонджи, продолжая разглядывать его с видимым удовольствием, соблазнительно прикусил палец.

— Надо же, какой ты стал. Даже красивее, чем Рэнхиро.

— Ой, что-то сомнительный комплимент. Ты ж его не любишь.

— Ну, я его по другой причине не люблю.

— Что, не приставал? ехидно сказал Сайонджи. — Да как он мог, подлец!

— Опять ты со своими намеками! Я вообще варваров не люблю.

— Так это потому, что полуэльф. Эльфы-то варваров ого-го как любят, и Сайонджи снабдил свой комментарий похабной ухмылкой.

Он был вовсе не из тех жестоких людей, которые любят бить по больному. И если бы Таэсса действительно страдал по своему прекрасному нэйллью, Сайонджи постарался бы обходить эту тему стороной. Но ему представлялось, что неоднозначная (или, наоборот, однозначная) слабость Таэссы к дядюшке детская блажь, которую стоит выкинуть из головы как можно скорее. И ничто тут не сработает лучше дружеской насмешки.

— С занятым ртом ты нравишься мне гораздо больше, процедил Таэсса и впился в губы Сайонджи неожиданно властно.

— А что, Фэйд прямо так на папашу похожа, что ты ее заодно ненавидишь?

— Тебе когда-нибудь говорили, Сайо, что ты жутко болтлив?

Сайонджи хихикнул.

— Есть роли «ебарь-надомник» и «бухарь-собеседник», а я их совмещаю.

— Не заткнешься вышвырну, сообщил Таэсса, засовывая ему руку между ног.

— М-м-м… Зачем затыкаться, если ты так заводишься… дыхание у Сайонджи опять начало срываться, и это была последняя членораздельная фраза, которую он умудрился выговорить в ближайший час.

Хрупкий и женственный актер был весьма неплох в активной роли. Сайонджи не забыл, каким Таэ был напористым и страстным в их первую ночь в Селхире. Тогда Сайонджи подначивал, требовал все и сразу, хвалился, что давно не девственник, а потом и говорить-то не мог, только стонал и извивался, зажав ладонью рот. Ну, все как сейчас.

Когда способность болтать снова вернулась, Сайонджи сказал слабым голосом, не открывая глаз:

— Нет, все-таки трахать надо тебя, Таэ. Потому что заодно можно любоваться, пока трахаешь. А так ни хрена не видно. Только звезды в глазах.

Наградой за комплимент стало довольное мурлыканье актера. Сайонджи поцеловал его из последних сил и пробормотал:

— Можно, я у тебя останусь до утра?

— Оставайся, но встать придется рано и уйти быстро. У меня завтра тренировка, потом репетиция. Сайо! Не спать! А в купальню, варвар несчастный?

После купальни они еще чуток побарахтались, но уснули прямо в процессе. Рано утром Таэсса вывел Сайонджи через потайную калитку в саду, чтобы не пронюхали газетчики. Несмотря на ранний час, кто-то из них наверняка ошивался у главных ворот. Калитка была защищена магией и пропускала только тех, кто приглашен в дом.

— А я приглашен? Сайонджи обнял Таэ за талию, игриво потерся щекой о его щеку, как иногда делают кошки.

— Приглашен, но не злоупотребляй. Скажем… послезавтра ночью после спектакля.

Хотя солнце еще только-только вылезало из-за домов, нехотя освещая зимний город, Фэйд не спала. И даже не пребывала в кровати. Она расхаживала по гостиной, полностью одетая, с какой-то книжкой в руках, которую держала вверх ногами. Сайонджи взглянул на угли в камине, на оплывшие свечи и спросил недоуменно:

— Ты что, вообще не ложилась?

Она прищурилась:

— Ну-ка, иди сюда. Если ты сейчас же не расскажешь мне все до мельчайших подробностей, я тебя удушу!

— Щас все будет. Я такое придумал, ты закачаешься.

Он потребовал листок бумаги и принялся чертить план.

Глава 10

В холле горела лишь одна лампа, бросая на стены силуэты сказочных зверей и птиц, сплетенных в причудливом узоре. В ней было ощущение тепла, уюта и сказки нестрашной, домашней сказки, которую рассказывают ребенку на ночь. Лампу сделал нэйллью, и оттого она была особенно дорога Таэссе. В детстве он любил следить за отблесками, поворачивая лампу и выхватывая взглядом драконов, фениксов, саламандр, громоястребов, мантикор… То, что они никогда не существовали, делало их только прекраснее. Фантазии чаруют куда больше суровой действительности.

Сумрак воодушевил кавалера Мизуки, и поцелуи его стали более настойчивыми, а пальцы стиснули бедро любовника сквозь тонкий шелк. Таэсса мягко, но решительно оттолкнул его. Он был не в настроении.

— Помните, что было в прошлый раз? сказал он с кокетливой улыбкой, делая вид, что сам едва поборол искушение. Дядюшка потом неделю читал мне нотации.

Он был актер и лгал, как дышал. Застав их в холле без некоторых существенных предметов одежды и в разгаре любовной игры, Итильдин не проявил ничего даже близкого к ревности, раздражению или гневу. И не читал никаких нотаций племяннику. Только извинился за неделикатность и с тех пор не выходил встречать Таэссу, возвращающегося после спектакля.

Став актером, кавалер Таэлья не плакал никогда, кроме как на сцене. Но в тот вечер он был кошмарно близок к слезам. Впрочем, ни одна из его попыток вызвать у нэйллью ревность ни разу не увенчалась успехом. Даже когда он флиртовал чуть ли не со всем гарнизоном Белой крепости разом. Почему что-то должно измениться сейчас? Раньше нэйллью хотя бы волновался за его юность и неопытность. Теперь, когда он столичная звезда и прославленный актер? Он может трахаться с кем угодно прямо на столе в столовой, и нэйллью только прикажет подать прохладительные напитки.

Мизуки не слишком рвался расстаться, но при виде недовольно поджатых губ любовника тут же отдернул руки, поцеловал его в плечико и поспешно ретировался. Таэссе никогда не приходилось просить: его кавалеры повиновались ему, как вышколенные слуги, по одному движению бровей угадывая желание господина. Мизуки владел этим искусством не особенно хорошо, потому до сих пор не надоел Таэссе. Бесценное развлечение: устраивать роскошные скандалы непонятливому кавалеру и вышвыривать его подарки из окна с воплями: «Как вы могли забыть, что я ненавижу лиловый цвет!»

Он и обратил-то внимание на кавалера Мизуки только потому, что тот прислал самый неуклюжий букет. По прочим качествам кавалер ничем не выделялся из толпы ухажеров, жаждущих обладать легендой Королевского театра. Бездельники и промышленные магнаты, безродные выскочки и аристократы с родословной до времен Юнана, отпетые щеголи и подчеркнутые скромники, покорители сердец и застенчивые тихони… Все они были на одно лицо, у всех слепое обожание в глазах и кошелек наготове. Бывало, ему приносили за вечер по три совершенно одинаковых дорогущих букета. Пару раз ему случалось получать в подарок бриллианты, которые он отослал назад другому поклоннику месяцем раньше.

Да, была еще та милая студенточка, посылавшая букетики полевых цветов и свои наивные стихи, переписанные аккуратным бисерным почерком на мелованной бумаге. Узнать ее имя и адрес не составило труда, хотя она ни разу не подписалась. Как-то поздно вечером Таэсса, закутанный в плащ, впорхнул к ней в комнату. Под плащом на нем практически не было одежды. Ночь была бессонной и бурной, студенточка была счастлива до безумия, но утром ощущение новизны, тайны совершенно улетучилось, и больше они не встречались. Стихи она присылать перестала. Легко догадаться, что поэтическое вдохновение процветает лишь тогда, когда нет возможности залезть кумиру в трусики.

Было несколько приключений в Нижнем городе, пара из них опасные даже по меркам легкомысленного Таэссы. Был марранский авантюрист, про которого ходили слухи, что он пират оказалось, обыкновенный мелкий контрабандист (у Таэссы были свои каналы добывания информации). Был горский князь из Хаэлгиры, объездчик диких коней из Вер-Ло, воинственный ярл из Белг Мейтарн… Тоска зеленая. Он скучал по Селхиру: приграничные кавалеристы народ бесшабашный и непредсказуемый, только с ними туманился рассудок и разгорячалась прохладная эльфийская кровь. Но там, под бдительным оком леди Лизандер, не особенно покрутишь хвостом. К тому же, Таэсса предпочитал держать своего нэйллью подальше от спальни леди-полковник и ее белокурого варвара. В отличие от Итильдина, он-то был способен на ревность!

Молодой человек прошел в свои покои на втором этаже, сбрасывая на ходу перчатки, туфли, плащ, платье слуги потом уберут. В спальне зажег только свечу, чтобы не раздражать глаза, уставшие от огней рампы. Подумал, не вызвать ли служанку, чтобы наполнила ванну, но решил, что на сегодня хватит людей. Вспомнил, что уговорился на вечер с Сайонджи, и недовольно скривился. Надо было послать ему записочку, чтобы не приходил. С другой стороны, записка от Эссы Эльи в дом Фэйд Филавандрис? Немыслимо. Ну что же, пусть приходит, если осмелится. Таэсса был не прочь снова его помучить, как в прошлый раз. В конце концов, всегда можно выгнать.

Он оставил на ковре чулки, трусики, пояс. Голый встал перед зеркалом, заколол волосы на затылке, попутно оглядывая себя. Хорошо быть полуэльфом можно не волноваться о лишнем весе, лишних складках, лишних волосках на теле. От окна потянуло сквозняком, и Таэсса накинул халат, досадуя на служанку, неплотно закрывшую окно. Тяжелые гардины колыхнулись, и… Сердце Таэссы пропустило два удара, потому что из-за гардин выступила высокая темная фигура.

Он узнал Фэйд почти мгновенно. И ощутил что-то вроде облегчения. Так предсказуемо с ее стороны! «Видишь, я обошлась без ключа от твоей спальни», сказала бы Ашурран, к которой возводила свое происхождение нынешняя королевская династия. О да, некоторые легендарные качества принцесса крови точно унаследовала. Например, неумение понимать слово «нет». Она думает, роль актера Норимицу сделает Эссу Элью сговорчивей, чем роль принца Хасидзавы?

— Как вы попали в мою спальню, леди Филавандрис? спросил он самым ледяным тоном из своего богатого арсенала.

Она молча кивнула на окно, и он вспомнил легкий сквозняк от неплотной закрытой створки. Невероятная женщина! Второй этаж дома сильно выдается над первым, и стена совершенно гладкая, без плюща и дикого винограда, по чьим плетям герои любовных романов лазают в окна к возлюбленным. В доме была магическая защита, но принцесса наверняка разжилась приглашением от Итильдина. Нэйллью всегда смотрел на нее так мечтательно, что возникали сомнения, кого же он видит перед собой принцессу или ее проклятущего родителя.

— Что ж, выйдете вы через дверь. И немедленно! Он театральным жестом указал направление.

Она усмехнулась, и у него мороз по коже прошел от ее усмешки. Фэйд как никогда была похожа на свою легендарную прародительницу: облегающая кожаная одежда, высокие сапоги, множество кос, заплетенных от самого лба. Ему вдруг стало трудно дышать, как всегда рядом с ней потому-то он никогда не позволял ей приближаться, всегда сбегал первым, завидев ее на расстоянии меньше десяти шагов. Сейчас она была так близко, что он видел блеск ее глаз и эту ненавистную усмешку в точности такую же, как у Кинтаро, будто говорящую: «Все будет так, как я захочу!»

Внезапно он понял, что его отточенных царственных жестов и ледяного тона будет недостаточно, чтобы заставить ее уйти. И снова ощутил холодок, но не подал и виду. О нет, он не станет терять лицо, бросаясь к двери или призывая на помощь. Таэсса отвернулся, всем своим видом демонстрируя равнодушие. Однако следил краем глаза за каждым ее движением в зеркале. Она шагнула вперед, и сердце его снова пропустило два удара. Прежде она никогда не пыталась сократить дистанцию. Он отталкивал ее колкими словами, холодными взглядами и она молча принимала отказ: не споря, не злясь, с одним лишь выражением тоски/боли в синих глазах, которые теперь так победно сияли, что он не мог выдержать их взгляда.

Она прошлась по комнате вальяжно, уверенно, направляясь вроде бы не к нему, но приближаясь с каждым шагом. Невольно он покосился на дверь, вымеряя глазами расстояние. Но в тот же момент стало поздно бежать, потому что она заступила ему дорогу. И сказала, прищурившись:

— А ты и впрямь держишь под подушкой «Лепестки жасмина», мой серебряный.

Щеки его обдало жаром от стыда и гнева. «Убью проклятого варвара!» подумал он в ярости. Наглый Сайонджи наверняка разнюхал все для своей госпожи, начиная от тайной калитки и заканчивая расположением окон. И конечно же, она рылась в его вещах и в его постели, пока его не было дома, и видела пошлую книжку. Иллюстрированное издание, в котором диалоги, конечно, совпадали с «Лепестками жасмина», и сюжет тоже в общих чертах. Только то, про что у Белет-Цери говорилось в двух словах, занимало там не меньше пяти страниц. Стыднее всего, что именно она держала в руках несчастный порнокомикс и наверняка вообразила себе невесть что…

— Убирайся вон! Или я позову слуг! прошипел он, сознавая, что сейчас сквозь фальшивый румянец на щеках проступает его собственный. Ах, если бы ему досталась такая же белая кожа, как у нэйллью, и такой же бледный, почти невидимый румянец!

— Не думаю, усмехнулась она, и две вещи произошли одновременно с этим. Она схватила его за запястье, и ножны ее длинного степного ножа стукнулись об пол. Она просто стряхнула их с клинка, как делают степняки в бою.

Таэсса не был солдатом, как его отец и дед, и никогда не дрался на дуэлях, предпочитая быть их причиной, а не участником. Помимо обязательных для юного дворянина уроков фехтования, он не держал в руках оружия и не сталкивался с вооруженными людьми лицом к лицу. Наставник по рукопашному бою учил его избегать ножа и обезоруживать противника, и уроки эти уверили кавалера, что его эльфийской реакции достаточно, чтобы несколько дюймов стали не представляли угрозы. Но теперь дыхание замерло у него в груди, и колени ослабели.

«Никогда еще любовники не обнажали над ним клинка…»

Потом он думал, что был готов умереть в тот момент. Был готов к тому, что Фэйд Филавандрис, доведенная до отчаяния, поднимет на него руку. Как же он плохо ее знал! Неужели Фэйд упустила бы такой шанс растерянный и совершенно онемевший Эсса Элья?

Она толкнула свою добычу к стене, прижала всем телом. Он ощутил ее дыхание на своем лице и лезвие ножа на шее под самым ухом. Она чуть вдавила лезвие в кожу, и он замер, стараясь откинуть голову как можно дальше, и тогда она поцеловала его в рот, полуоткрытый на вздохе: ожог, молния, солнечный удар, все это вместе, в одном касании губ! Прежде чем он понял, что делает, он уже покорялся ее губам, настойчивому языку, руке, развязывающей узелок его пояса, лезущей между ног. На нем не было ничего, кроме легкого шелка, и он оказался прижат обнаженной кожей к ней одетой, держащей у его горла десятидюймовый клинок, и это было так пугающе эротично, что он просто сдался и закрыл глаза, позволяя ей делать с собой все, что заблагорассудится. В ушах у него стучала кровь, губы горели от ее поцелуев, по телу прокатывались волны дрожи, и колени стали как ватные. Внезапно нож скользнул вниз, к ямке между ключиц, по-прежнему холодя, но не разрезая кожу, и Таэсса понял: сумасшедшая Фэйд прижала клинок тупой стороной. Но ему было уже все равно. Он бы не смог даже рукой пошевелить, чтобы оттолкнуть ее. Особенно когда губы ее спустились ниже на шею, грудь, сосок, живот, ямку пупка, бедренную косточку… и сомкнулись на его предательски восставшей плоти. Вскрикнув от стыда, он прикрыл глаза тыльной стороной ладони, будто закрытые веки были недостаточной защитой. Будто рукой можно было заслониться от правды. Наглость Фэйд его завела, возбудила, и покорился он не насилию, а собственному безрассудному желанию. Он мог бы сказать, что любой молодой и здоровый мужчина возбудится, если его схватят за член. Но эльфийская часть его природы не позволяла лгать самому себе. Любой мужчина, но не тот, кто наполовину эльф. Не тот, кто больше подвластен желаниям сердца, чем желаниям плоти.

Он избегал Фэйд, потому что боялся себя. Не доверял себе, а не ей. В глубине души знал, что она его волнует, и не хотел осознать это слишком ясно. Нет, даже не так! Она не волновала его, пока молча принимала отказ. Может быть, на это он и надеялся увидеть бесстрашную и опасную Фэйд, готовую на все, чтобы добиться желаемого? Ему ли не знать, как это горько когда желаемое преподносят на блюдечке…

Мысли его спутались, под закрытыми веками заплясали цветные пятна, и тело выгнулось так, что стены касался только затылок. Фэйд буквально изнасиловала его своим ртом, выдоила до капли, обнимая руками его колени, чтобы он не сполз на пол. Таэсса приоткрыл глаза и посмотрел на ее черноволосый затылок. Прекрасный вид принцесса крови на коленях перед актером! Порыв страсти был удовлетворен, и к нему мгновенно вернулось самообладание.

— Вряд ли Ашурран ублажала подобным образом своих юношей, отстраняясь, сказал он спокойным и даже несколько равнодушным тоном, будто говоря о погоде. Он снова чувствовал себя в безопасности, и не только потому, что нож ее валялся на ковре вне пределов досягаемости. Он снова был Эсса Элья, перед которым стояли на коленях, и даже бешеная Фэйд Филавандрис не решилась повредить ему.

И опять оказалось, что он плохо ее знал.

Фэйд потащила его к кровати, заламывая руки, и в первый момент он так опешил, что не сопротивлялся. Чего она хочет от него, она же не мужчина! Изнасиловать по степному обычаю рукоятью клинка? Потом тело само собой припомнило уроки мастера Девасаны и попыталось вывернуться из ее хватки, одновременно подцепляя ногой за лодыжку. Но это оказалось не так просто, как с Сайонджи. Гибкая и сильная Фэйд опрокинула его на кровать и навалилась сверху. Попыталась поймать его запястья, а он не давался, пока его не оглушила звонкая пощечина. Щека запылала огнем, и на мгновение Таэсса замер, глядя на нее потрясенно. Никто, никогда не смел поднять на него руку за исключением сцены, где только имитировали удар. И был один эпизод в далекой юности, случившийся в Селхире при участии другой сумасбродной и властолюбивой дамы, самолично выпоровшей его ремнем. Было за что. Как и теперь, он не стал бы отрицать.

Она склонилась над ним он попробовал отвернуться, но тут же получил ладонью по другой щеке и, задрожав, подставил ей губы.

Оторвавшись от его рта, она промурлыкала ему в ухо:

— Наш эльфик-то, похоже, любит боль.

Он не собирался отрицать очевидное:

— Только без синяков! У меня завтра… про прием он договорить не успел, потому что она стиснула пальцами его челюсть и снова вторглась языком в его рот, совершенно уверенная в своем праве. И завершая поцелуй, куснула его за губу, так что он зашипел от боли.

Эсса Элья не сдался без боя. Конечно, поцелуи и укусы его отвлекали, особенно если приходились на нежные места вроде мочки уха или соска. Но к тому времени, как он остался без халатика, а она без штанов и куртки, вся постель оказалась сбита в какое-то фантастическое гнездо. У Фэйд на шее налились кровью три параллельные царапины. Ей пришлось связать Таэссе руки пояском его же халата, чтобы избежать длинных наманикюренных ногтей. Он ни разу не вскрикнул, что бы она с ним ни делала боялся привлечь внимание слуг и только кусал губы и грыз подушку, когда она всовывала в него язык и пальцы. Она взяла его, как легендарные аррианки брали своих пленников: в позе наездницы, стащив, наконец, через голову последний предмет одежды черную шерстяную тунику. Он мысленно видел именно это, когда один-единственный раз, при первом знакомстве, представил ее без одежды: широкие плечи, длинную шею, как у породистой кобылицы, и не слишком большую грудь, похожую на холмы Дикой степи. Она была опьянена, захвачена им ни на секунду не закрывала глаза, даже от самого сильного наслаждения, и откидывалась назад, чтобы охватить взглядом его всего: от рассыпанных по подушке волос до узких бедер и почти безволосого паха. Он был прекрасен и знал это. Он был прекрасен и совершенен, даже когда страсть искажала его черты, румянец пятнал щеки, а безупречная прическа рассыпалась.

Проснувшись утром, Таэсса сладко потянулся. Во всем теле была приятная, слегка болезненная свежесть, какая бывает после массажа или физических упражнений. И после жаркого, изматывающего секса. Рука его вдруг натолкнулась на что-то рядом в постели, и с удивлением он обнаружил, что Фэйд все еще спит рядом, по-прежнему голая, явно никуда не торопясь. Разве не положено покидать спальню соблазненного юноши на рассвете? По крайней мере, так поступала Ашурран. Он смутно помнил, как она развязала ему руки, и он сразу же заснул, не сомневаясь, что она оделась и сбежала тем же путем, что и пришла через окно. Однако вот она: дрыхнет, как ни в чем не бывало, беспечно повернувшись к нему спиной.

На самом деле Фэйд не спала, а притворялась. Как только стих шум воды в купальне и шаги Таэссы, она перевернулась на спину и заложила руки за голову, улыбаясь широкой довольной улыбкой. Какой будет скандал, когда городская стража явится вытаскивать ее из постели Эссы Эльи!

Однако актер тоже ее удивил. Вернулся он один и с подносом. На подносе были свежие булочки, сыр, фрукты и прочие атрибуты традиционного криданского завтрака. Таэсса поставил поднос на столик у кровати и взял дольку апельсина, старательно делая вид, что принес завтрак для одного себя. Хотя еды на подносе было достаточно на четверых.

Фэйд оперлась подбородком о его плечо и потянулась за булочкой. Он досадливо дернулся:

— Не воображай, будто мы теперь парочка.

— Конечно-конечно, она, ухмыляясь, потянулась еще дальше, за щедро отрезанным ломтем сыра, по пути стиснув его бедро. Таэсса вздрогнул и отодвинулся.

— Сейчас ты поешь и уйдешь, чтобы тебя никто не видел, ясно?

— М-м-м, я уже не «леди Филавандрис»? Какая честь, пробормотала она, откусывая попеременно от булочки и от сыра.

Таэсса ощутил, что его щеки опять заливает румянец то ли стыда, то ли досады:

— Леди Филавандрис, я принес еду только для того, чтобы вы не шатались по дому, пытаясь стянуть что-нибудь с кухни, как это принято у варваров! Долг хозяина я исполнил, теперь ваша очередь исполнить долг гостя!

— Это, ум-м-м, зависит, беспечно заявила она, жуя. Ага, вот и кофе.

— От чего зависит? Он отодвинул кофейник подальше и повернулся к ней лицом. Запахивая на себе халат и даже натягивая его на колени, чтобы она не надеялась на продолжение. Вы твердо намерены устроить скандал или все-таки уйдете добровольно?

— Одно условие. Она перелезла через его колени и встала у кровати, наливая кофе в чашку. Назначь следующую встречу, и я сохраню все в тайне. И тихонько уйду. Разумеется, когда допью. И оденусь.

— Что вам еще от меня надо? спросил Таэсса довольно зло. Вы уже поимели меня прошлой ночью всеми возможными способами. Запишите на свой счет победу над Эссой Эльей и убирайтесь к бесам и демонам!

Фэйд аккуратно поставила чашку обратно на поднос.

— Это, мой серебряный, еще не победа. Когда ты наденешь мой браслет вот это будет победа. Мне причитается еще одно свидание. А я уж позабочусь, чтобы оно не стало последним. И не забудь сказать мне имя того, кто тебя трахнул и убрался наутро к бесам и демонам. Я ему всю рожу разобью.

Он вскочил, гневно прожигая ее глазами. Конечно, это было бы удобнее делать, будь он повыше дюймов на пять.

— Вы еще смеете ставить условия, как разбойник с большой дороги? Да после всего, что было, вам прямая дорога в тюрьму!

— В тюрьму? А мне казалось, в твою постель.

Она откровенно им любовалась, и он судорожно запахнул халатик, полы которого от резкого движения разъехались до самого пупка. Легкая шелковая тряпка была призвана не скрывать, а открывать тело владельца. Надо же, он одет, хотя и чисто номинально, а она раздета. Что совершенно не мешает ощущать себя беспомощным. Однако острый язык ему никогда не изменял, находя нужные слова и тон будто бы сам собой, без участия хозяина:

— Не переоценивайте потребности плоти, леди Филавандрис. И свои постельные способности тоже.

Она насмешливо вздернула бровь, но оставила его выпад без внимания. Заявила:

— Сегодня прием у государыни. Я буду ждать на галерее. И если ты не появишься к одиннадцати часам, пеняй на себя.

— На галерее? Да вы с ума сошли, там же всегда полно народу! вырвалось у него, и Таэсса с ужасом осознал, что уже не спорит насчет самой возможности свидания. Только о его месте. Решившись, он быстро проговорил: В оранжерее, в полночь. Садовник впустит вас и уйдет. Не вздумайте поднимать шум, если я опоздаю! Мне не так-то легко уйти незамеченным.

— Договорились, сказала она, будто ничего другого и не ожидала. Запихнула булочку с маслом в рот чуть ли не целиком, опрокинула в себя чашку кофе и принялась одеваться.

Таэсса поймал себя на мысли, что выгоднее всего будет смотреться в оранжерее в красном камзоле с шитьем, и мысленно застонал. Он ведь собирался пойти на прием в белом костюме, который совершенно немыслимо таскать среди цветов и грядок! Ради нее он уже меняет свои планы. Что дальше? Фэйд наденет на него железный браслет и прикует к кровати? Это она подразумевала под «наденешь мой браслет»?

Он вздохнул и налил себе кофе. День обещал быть долгим и утомительным.

Фэйд ушла через дверь, и Таэсса проследил, чтобы она не попалась на глаза слугам. Он скрылся в своих покоях, а она выскользнула через черный ход, намереваясь пройти через сад. Тайную калитку ей действительно показал Сайонджи. Как истинный сын степи, он уважал военную хитрость и обходные тропы. С этой стороны дома сад буйно разросся, будто незнакомый с руками садовника (хотя все знали, что вошедший в моду садовый дизайн в стиле дикой природы требует огромных трудов). Ни один человек не заметил бы ее из окон. Ни один человек, о да. Но тот, кто поджидал ее на веранде, человеком не был.

Решив, что наглость второе счастье, Фэйд подошла и чмокнула его в щеку, как принято между родичами.

— Если вы собираетесь читать мне мораль, дядюшка, делайте это поскорее. Жутко не выспалась, сами понимаете.

Он тихонько рассмеялся, и стало ясно, что он не просто не сердится он восхищен!

— Вы полностью унаследовали специфическое обаяние своего отца, леди Филавандрис. Я не припомню, чтобы Таэсса хоть кому-нибудь подавал завтрак в постель.

Глаза его сияли, и невольно она улыбнулась в ответ, той победной и наглой улыбкой, которая мгновенно выдавала, чья она дочь. Итильдин так зарделся, так жадно впитал ее взглядом, что на какое-то мгновение она задумалась, насколько реально совратить его прямо здесь и сейчас. Но он отвернулся, взяв себя в руки, и стало ясно, что вряд ли он видел перед собой ее. Ей стало вдруг пронзительно его жаль. Итильдин жил все эти годы, будто обратясь в прошлое, где осталась вся его жизнь, и настоящее было для него лишь фоном для воспоминаний, не больше. Интересно, существовала бы Фэйд для него, не будь она бледным, нечетким подобием Кинтаро?

— Так вы пришли благословить меня? спросила она весело, тряхнув головой и разом отвлекшись от грустных мыслей. Потому что на коже ее жил запах Таэссы, руки помнили его тело, впереди ждало новое свидание и целая жизнь.

— Пришел убедиться своими глазами, что слух меня не обманывает, он улыбнулся лукаво, и она поняла, что права, это и правда благословение. Не может же эльф сказать прямо: «Да, желаю тебе и дальше трахать моего племянника, держи его в ежовых рукавицах!»

— Вам, наверное, тоже плохо спалось ночью. С таким-то слухом! сказала она и, чувствуя какую-то бесшабашную вседозволенность, снова поцеловала его в щеку. Немного ближе к губам и немного дольше, чем в первый раз. Если мне надоест Эсса Элья, устрою охоту на вас, дядюшка. Готовьтесь.

Она перемахнула через перила и исчезла между кустами можжевельника. Итильдин, улыбаясь проводил ее взглядом и фыркнул: «Если!»

…Таэсса безнадежно опаздывал. Пунктуальность была у него в крови и тем не менее, он почти никуда не приходил вовремя, делая исключение, разумеется, для театра и для королевы. Бывало, что он заставлял своего кучера лишних полчаса колесить по улицам, чтобы прибыть с опозданием. В этот раз он и рад был бы прийти ровно в назначенное время, чтобы побыстрее избавиться от Фэйд. Но никак не мог выбрать момент. Стоило только взглянуть на дверь, и сразу же казалось, что сейчас на лбу засветится надпись огромными буквами: «Я иду на свидание к Фэйд Филавандрис, перед которой полтора года разыгрывал недотрогу!» А если она не придет? Если она решила просто посмеяться над ним? Он сам над собой смеялся. Какой кавардак у него в голове подумать, что принцесса не придет на свидание, которое буквально вырвала у него силой!

Потом его задержал Мизуки, который был до отвращения назойлив. Таэсса ему нагрубил, и ему почти не пришлось притворяться. Он поспешил в оранжерею, с ужасом понимая, что Фэйд ждет там как минимум три четверти часа, а то и больше. И злится. Ноги у него подгибались, и шаги становились все медленней и короче. Таэсса сам не понимал, пугает его или заводит перспектива столкнуться с разъяренной Фэйд, у которой иссякло терпение. Вдруг она решит сорвать на нем злость и сделает это не так, в сущности, деликатно, как прошлой ночью? Сердце у него стучало, и он не мог не признаться себе, что давно уже не испытывал такого волнения перед свиданием. Да что там, он давно не волновался так даже перед премьерой.

В оранжерее горел только один фонарь, отбрасывая теплый круг света. За пределами этого круга все терялось во мраке. Он пугливо огляделся и тут же понял, что никого рядом нет. Ее нет, как он и боялся. Она не пришла! Таэсса расстегнул кружевной воротник рубашки, пуговки на жилете, коснулся холодной ладонью пылающего лба, не зная, что делать дальше. Взгляд его упал на сломанный стебель розы, выхватил в круге света другие поникшие цветочные головки еще и еще. Перед глазами тут же встала картина, как она мечется здесь, как пантера в клетке, и обрывает розовые бутоны. Сомнений не было никаких. Кто еще позволил бы себе столь варварски обойтись с королевскими розами!

В глазах у Таэссы потемнело. Еще хуже, чем он предполагал. Она не дождалась его и в ярости ушла, обдумывая планы мести. Завтра его ждет публичный скандал, разборки или очередной визит в окно. Бог знает, чего можно ожидать от принцессы! Наверняка она жаждет оповестить всю столицу о своей победе, привлечь внимание. Следует подготовиться к нападению, не дать ей застать себя врасплох. Придумать пару блестящих фраз, подходящих объяснений, отработать тон и движения рук. Заставить всех поверить, что Фэйд Филавандрис была его минутной прихотью, развлечением на одну ночь, что он даже не думал приходить на второе свидание…

Внутри него все сладко замирало, предвкушая борьбу, грозу, бурю! Ему далеко не впервой оказываться в центре скандала. Поглощенный обдумыванием стратегии, он сам не заметил, как покинул оранжерею и королевский дворец, выбирая самые безлюдные коридоры. Карета ждала его там, где он приказал у самых ворот, но в боковой аллее, под прикрытием густой тени.

— Домой! бросил он кучеру, вскакивая внутрь, и захлопнул дверцу.

И сразу же понял, что он не один. В первый момент сердце ухнуло куда-то вниз, а потом и пол ушел из-под ног, потому что его опрокинули на обитое бархатом сиденье.

— Что-то ты не очень торопился, промурлыкала Фэйд.

— Что-то вы не очень долго меня ждали, прошипел он, отбиваясь. И чуть не прикусил язык, поняв, что проболтался. Теперь она знает, что он все-таки был в оранжерее. Невозможная женщина, отключающая всякую возможность соображать! Пустите меня, или я буду кричать! Эй, Хэдли, Хэдли!

— Боюсь, что за кучера у нас сегодня один знакомый тебе белокурый хулиган. И если ты будешь кричать слишком громко, он наверняка захочет присоединиться.

В отчаянии Таэсса застонал. Можно освободиться и выпрыгнуть из кареты, но что потом? Идти домой пешком? В такой час? В такой холод? Она все-таки застигла его врасплох.

— Что вы сделали с Хэдли? Он служил моей семье годами, посмейте только…

— Ш-ш, она положила ему палец на губы. Веди себя хорошо, и с ним ничего не случится. Как это мило, что ты волнуешься о слуге, а не о себе самом. Он проснется в своей постели и решит, что выпил лишнего, но все-таки отвез тебя домой. Если ты, конечно, не расскажешь ему правду.

— Я заинтересован в огласке гораздо меньше вас, леди Филавандрис. Мне есть что терять.

— И что же ты можешь потерять из-за меня? Голову?

Она нашла его губы и впилась в них своими, не давая ему возможности ответить. Он еще сопротивлялся по инерции, но уже не пытался вырваться всерьез. Она была такая настойчивая и горячая, так сильно сжимала его запястья, так уверенно раздвигала ему ноги коленом… Он все-таки подпустил шпильку, когда ему дали возможность вздохнуть:

— Вам пошло бы родиться мужчиной. Может, тогда вы бы мне нравились больше.

— Куда уж больше-то, хохотнула она, засовывая руку ему в штаны, и щеки его обдало жаром. Что бы ни говорил язык, тело его выдавало. Он попробовал сжать колени, чтобы скрыть эрекцию, но безуспешно. Она стащила с него штаны и снова пустила в дело свой наглый и жадный рот. Будто насиловала. Если б он не знал, что в ней степная кровь, он бы догадался. Ей совершенно не мешало, что она не родилась мужчиной. Она не отдавалась она брала. Словно вбирала его в себя, впитывала, и на мгновение он забылся, после торопливых и грубых ласк оказавшись между ее бедер, вжимаясь лицом в изгиб ее плеча и шеи, дыша ею, растворяясь в ней. Отдавая себя, как тысячу раз отдавал себя зрителям на сцене. Но в этот раз он не играл.

Холод зимней ночи проник в карету, остужая их разгоряченные тела. Таэсса поежился и прижался теснее к Фэйд. Они скорчились в неудобной позе на сиденье, плохо заменяющем кровать. Карета покачивалась, двигаясь вперед. Похоже, Сайоджи перестал подслушивать и вспомнил об обязанностях возницы. Оставалось надеяться, что он отвезет его в собственный дом, а не в дом Фэйд. Ему стало окончательно холодно. Таэсса выпутался из ее рук, застегнул штаны и стал искать в темноте свой камзол. Тогда она накинула на него шубу, извлеченную откуда-то из-под сиденья. Мех был жесткий, лохматый. Похоже, волчий. Про нее говорили, что она носит только шкуры тех зверей, что убила собственноручно. Говорили, что на эту шубу пошло не меньше семи волчьих шкур.

— Где и когда? спросила она, потягиваясь. Не позже завтрашнего вечера. Можно раньше.

— И что, без угроз, без шантажа? Я вас не узнаю.

— А без этого неинтересно? по голосу было слышно, что она улыбается. Она притянула его к себе и нашла его рот своим, сколько он ни отворачивал лицо.

— Пустите! прошипел он. Вы прекрасно знаете, что вынудили меня силой! Не делайте вид, будто между нами что-то есть!

— Как-то неубедительно, мой серебряный. А еще актер Королевского театра. За что тебе только жалованье платят?

Если бы ему досталось эльфийское ночное зрение, он бы дал ей пощечину так раздражала ее уверенность. Но он боялся показаться смешным, если в темноте промахнется. Потом он понял, что карета остановилась. От королевского дворца до его дома было не так уж далеко. Таэсса попробовал освободиться от ее рук и дотянуться до дверцы.

— Пустите же! Что вам еще надо? Хорошо, приходите к черному входу, вас проведут ко мне в гримерку. Только закройте лицо, чтобы вас не узнали! И никаких степных нарядов, никаких кимдисских клинков, которые знает вся столица, слышите? Это последний раз, небом клянусь.

Он выскочил из кареты, судорожно кутаясь в шубу, и заспешил в дом, не оглядываясь. Лицо горело вопреки ночному холодку. Ему было стыдно за такую бездарную сцену. Когда-то он справлялся намного лучше. Да, когда ему было наплевать на ухажеров. Когда они не ухмылялись ему в лицо, не веря не единому слову.

Таэсса проскользнул в свои покои и бросился на кровать прямо в ботфортах и шубе. Хотелось натянуть ее на голову и спрятаться от окружающего мира, полного Фэйд Филавандрис. Потом он сообразил, что впервые в жизни принял от нее подарок, и застонал. Всемилостивейший боже, продаться даже не за горностаев, а за каких-то драных собак! Он потерся щекой о лохматый воротник и неожиданно для себя самого рассмеялся. Если уж принцесса завалила семерых матерых волков, у него точно не было шансов.

Глава 11

Комнатка под самой крышей «Цветка страсти» послужила бы отличной декорацией к роману про воинственных ярлов Белг Мейтарн. Стены были выложены тесаным камнем и украшены гобеленами, потемневшими от времени. Мебель грубая, массивная, из темного дуба, пол застелен шкурами. Оконный переплет был нарочито неровный, с вставленными в него кусками толстого непрозрачного стекла. Большое зеркало в медной раме не слишком соответствовало эпохе (во времена таких интерьеров зеркала были из полированной стали). Но его искусственно состарили, сделали мутным и даже ободрали по краям амальгаму. Сервировочный столик у кровати тоже был дубовый, грубо сколоченный, хотя и снабженный вполне современными колесиками. Никакой фарфоровой посуды, только серебро, и даже салфетки из грубого льна, с тарнской вышивкой. В глиняном кувшине стояла охапка цветущего багульника, а не каких-нибудь пышных оранжерейных цветов. Декораторы «Цветка страсти» ничего не упускали из виду, следуя новейшим веяниям моды.

В последнее время столичная молодежь почти поголовно заболела диким живописным Белгом и его своеобразной культурой. Впрочем, охотников лично посетить скалистые берега этой бедной страны с негостеприимным климатом находилось немного. Но зато в моду вошли меха, туники простого покроя, сапоги до середины бедра, светлые длинные волосы с вплетенными в них кожаными ленточками и прочие характерные приметы внешнего облика заморских соседей. Едва дождавшись весны, кое-кто перешел на безрукавки, щеголяя татуировками в тарнском стиле на мускулистых (и не очень) плечах. Хитровывернутые тарнские узоры красовались не только на коже, но и на одежде, обуви, покрывалах, книжных переплетах и даже на рубашках игральных карт. Интеллектуалы изучали тарнский язык и литературу, с жаром обсуждая их глубокую символичность и неповторимую уникальность. Народ попроще довольствовался чтением авантюрных и любовных романов с тарнским колоритом, которых развелось огромное множество. Скажем, про сурового ярла и его прекрасного пленника.

Прекрасный пленник в комнате имелся. Абсолютно обнаженный, с видом полного изнеможения после любовных утех, он раскинулся на меховом покрывале из шкурок чернобурой лисицы, выгодно оттенявших его белоснежную кожу. Однако с суровым ярлом вышла промашка. Вместо какого-нибудь белокурого великана с необхватными плечами рядом лежала чернобровая, синеглазая и смуглая леди.

Кавалер Таэлья, в общем-то, не возражал. Он только лениво размышлял в полудреме, считается ли за прекрасного пленника тот, кто сам приходит и уходит. К интерьеру он был скорее равнодушен, но у комнатки было одно огромное преимущество второй выход по узенькой винтовой лестнице, через который можно было ускользнуть незамеченным в ночной темноте или предутренних сумерках. Что ему приходилось делать с редкостным постоянством. Может быть, слуги в «Цветке страсти» и подозревали, с кем встречается Фэйд Филавандрис, но благоразумно помалкивали. Здесь уважали тайны своих гостей.

Таэсса просто поверить не мог, что ему так долго удается скрывать эту скандальную связь. Случались и торопливые ласки в наемных каретах, и низкопробные номера на окраине города, и сброшенная из окна веревочная лестница. Фэйд прокрадывалась к нему в гримерку, и они трахались во время антракта, а потом Эсса Элья выходил на сцену с шальными глазами, с губами, припухшими от поцелуев. Играл он так, что критики наперебой предвещали ему скорый конец карьеры. Дескать, сгорит на сцене, не выдержав накала эмоций, и скатится с театрального небосклона, как падающая звезда. При этом он еще находил время на репетиции, тренировки, балы, а также на всех остальных любовников, коих насчитывалось не менее полудесятка. Его официальный покровитель, кавалер Мизуки, как-то посмел пожаловаться на редкость встреч; Таэсса соврал, что пишет пьесу, намереваясь достичь новых вершин в театральном искусстве. Если Мизуки интересовался, как идет работа, Таэсса зачитывал ему кусочки из своей юношеской писанины, с трудом сохраняя на лице серьезное выражение. Писанина его в юности была пафосна и витиевата до крайности.

Он мимолетно дивился, как Фэйд успевает еще вести свой бизнес. Похитив Эссу Элью после бала, она проводила с ним остаток ночи, ни на минуту не сомкнув глаз, а потом вскакивала в седло и мчалась на верфи ради какой-нибудь встречи с подрядчиком. Или приходила к нему охрипшая и злая, даже не сняв формальный костюм, прямо с заседания городского совета по вопросам торговли. Однажды Сайонджи вломился к ним в номер, чтобы доложить о пропаже одного из ее кораблей. Фэйд тут же выбралась из постели, бросив все на самом интересном месте. Таэсса хотел было сказать: «Уйдете сейчас и можете никогда не возвращаться!» Но она заткнула ему рот поцелуем, а потом кивнула Сайонджи: «Подмени-ка меня ненадолго». Белокурый нахал, и глазом не моргнув, полез к Таэссе в постель, на ходу сбрасывая одежду, в то время как она одевалась. Таэсса сопротивлялся довольно долго из чистой вредности, потому что с той ночи у себя дома ни разу не встречался с Сайо наедине и успел даже чуть-чуть соскучиться. Но Сайонджи был, как всегда, убедителен и вполне успешно подменял Фэйд до утра. Принцесса наняла для поисков мага, организовала спасательную экспедицию, поставила всех на уши в порту, а потом вернулась и задала жару обоим любовникам. Железная женщина. Таэссу больше не удивляло, как Кинтаро умудрялся удовлетворять развратного кавалера Ахайре, до изнеможения затрахивать выносливого нэйллью, да еще заводить интрижки на стороне. Степная кровь!

Пока он так лежал, перебирая воспоминания прошедших месяцев, что-то пощекотало ему живот. Что-то тяжелое, побрякивающее металлом. Он открыл глаза и не сдержал восхищенного возгласа. Руки сами собой схватили роскошное ожерелье, которое, как маятник, качалось над его пупком. Другой край ожерелья держала Фэйд. Похоже, заранее припрятала под подушкой, да еще нагрела в руке, чтобы не было холодным.

Огненная шпинель сама по себе не слишком дорога. Но камни такого размера, такого сочного переливающегося цвета, будто пылающие огнем! Одиннадцать крупных камней без малейшего изъяна, подобранных один к одному, так что ни один не выбивается из ряда. И тонкая, изящная оправа, не скрывающая их красоту. Таэсса знал это ожерелье. Примерял его. Оно горело на его белой шее, будто лента огня. Гладкие камни буквально ласкали ладонь. Он тогда с трудом выпустил его из рук. И вряд ли найдет в себе силы сделать это во второй раз. Фэйд знала, на чем его подловить. От этой мысли к его щекам прилила краска стыда.

— Теперь я точно знаю, что вы за мной шпионите! Таэсса попытался спасти положение, выдавая смущение за гнев. — Я совершенно случайно заглянул в эту лавку, чтобы укрыться от дождя! В жизни не видел подобного барахла. Примерил кое-что от нечего делать… Невольно уличая себя во вранье, он не мог оторваться от ожерелья, пропуская камни между пальцами.

Она не собиралась оспаривать обвинение. Только прищурилась:

— Уж от него-то ты не откажешься.

— Слишком вызывающе, да и огранка старомодная… он скривил губы, но все равно не мог выпустить ожерелье из рук. К тому же, мне совершенно не с чем его надеть…

Фэйд расхохоталась и оставила ожерелье в руках Таэссы. Прежде он виртуозно выдумывал предлоги, чтобы не принимать ее подарков, но теперь невыносимо фальшивил.

— Я пришлю к тебе завтра портного с тканями, выберешь сам цвет и фасон. Целых две недели до королевского бала. Он тебе хоть десять нарядов пошьет.

— И как вы предлагаете объяснять подарок моему покровителю? Тайный поклонник? Новый любовник? Бабушкино наследство? Ваши шпионы ведь доложили, что в лавке я был не один?

— Ну скажешь, вернулся и купил. Она тщетно пыталась сдержать улыбку, наблюдая его трепыхания.

— Да я себе украшений в жизни не покупал! вскричал шокированный Эсса Элья. Мизуки такой нудный, обязательно начнет допытываться…

— Ну и пошлешь его к бесам и демонам. Будь он поумнее, сам бы тебе купил.

Что правда, то правда. Мизуки совершенно не заметил, как неискренне Эсса Элья ругает «старомодное барахло» и как запала ему в душу огненная шпинель. Он был не то чтобы глуп, но несколько ограничен.

— Сдался тебе этот сынок наместника, сказала Фэйд с явным презрением, вторя его мыслям. У него даже денег своих нет, только отцовские. В гвардии не служил, дальше столицы не выезжал. Ну разве что на курорт.

— А вот это уже не ваше дело, леди Филавандрис! парировал Таэсса. Роль покровителя ему вполне удается.

— Принцесса крови для этой роли недостаточно хороша?

Вся веселость ее покинула. Она смотрела на него серьезно, даже требовательно.

Таэсса отвел глаза:

— Опять вы начинаете! Я же говорил, что не собираюсь обнародовать нашу связь. Вы не представляете, какие пойдут кривотолки! Все знают, что вы дочь этого степного дикаря, а я сын кавалера Ахайре, а его отец был любовником прежнего государя, и говорили, что кавалер Ахайре чуть не женился на государыне Ингельдин, когда им было по двадцать лет… Таэсса запутался в родственных связях и в собственных мыслях. Скажут, что это метафизический инцест, что эльфийскую кровь тянет к варварской, будут трепать имя нэйллью, и батюшку еще приплетут. Скажут, он озаботился потомством лишь для того, чтобы дочери его любовника было с кем переспать! И потом, я столько раз клялся, что вам меня не завоевать. Не могу же я признать свое поражение перед всей столицей!

Он всегда подозревал, что Фэйд недолго будет мириться с ролью тайной любовницы. Роли были написаны задолго до их рождения: великой Белет-Цери в романе про Ашурран. Ей полагалось предъявлять на него права. Ему сопротивляться. Лишь тот, кто пуст, фальшив и тщеславен, годится в покровители для актера. Только не Фэйд. Она видит его насквозь, и вокруг пальца ее не обведешь. Рано или поздно она потребует верности. А Эсса Элья не раз говорил: актер Королевского театра и клятва верности вещи несовместимые.

Он только не подозревал, что она взбунтуется так скоро.

— Вот что, мой серебряный, сказала Фэйд деловито и невозмутимо, как будто пропустила мимо ушей все, что он только что наговорил. Королевский бал я не пропущу. Приду и посмотрю, к лицу ли тебе эти бусики. Но если посмеешь с кем-нибудь обжиматься у меня на глазах, пеняй на себя. Как бы не пришлось пожалеть.

Таэсса вздернул брови:

— Вы что, угрожаете мне?

— Нет. Предупреждаю.

— Плевать я хотел на ваши предупреждения!

Она усмехнулась, и от этой усмешки в нем взыграла гордость. И азарт. Он пообещал себе, что этот бал войдет в историю. И весь город будет судачить, как бесстыдно Эсса Элья заигрывал там со всеми, кроме Фэйд Филавандрис. Не пытайся она так откровенно диктовать ему условия, он бы сам пощадил ее чувства. Возможно. Позволил бы ей, а не Мизуки украсть себя после веселья и плясок до упаду. А теперь черта с два!

Таэсса представил, как Фэйд пожирает его голодным взглядом с другой стороны бального зала, а он вовсю любезничает с каким-нибудь красивым кавалером. Может быть, она подстережет его где-нибудь на террасе, поймает за руку, стиснув до боли запястье, и урвет поцелуй. Он так ярко вообразил себе сцену, что по телу пробежала горячая волна. Он встал и подошел к зеркалу, старательно держась к Фэйд спиной, чтобы скрыть, куда прихлынула у него кровь, кроме лица. Скроешь от нее, как же. Как только он соединил края ожерелья на шее, как она возникла у него за спиной, будто темный призрак, и он вздрогнул. Ну хоть не вскрикнул, как раньше.

— Как вам удается подкрадываться так неслышно?

Она фыркнула, застегивая на нем украшение:

— Ты, когда смотришь в зеркало, ничего вокруг не замечаешь. Хоть целый полк подкрадется. А в зеркало ты смотришь часто.

Сейчас она смотрела туда же, прижавшись к его спине. На нем не было ничего, кроме пылающей ленты камней. Даже с угольками не сравнишь нет, язычки пламени, пляшущие в свете свечей. Более чем вызывающе.

Кое-что еще горело и пылало. Сильно ниже шеи. Он задохнулся, когда рука ее скользнула по его животу и накрыла пах.

— Гляжу, ты очень рад моему подарку, промурлыкала она ему на ухо. А еще говорят, что у актеров встает только на бриллианты.

— Мои стандарты сильно снизились с тех пор, как я повстречал вас.

Она снова фыркнула, но ничего не сказала, и последнее слово осталось за ним. Но словам принцесса Филавандрис придавала не слишком много значения. Она была человеком действия. Так что вскинула Таэссу на плечо и потащила обратно в постель, не дожидаясь, пока он на себя налюбуется.

Обещанный портной неожиданно оказался молодым и довольно-таки симпатичным. Впрочем, красили его по большей части глаза, горевшие фанатичной любовью к своей профессии, и густая копна черных волос, в которой отдельные пряди отливали алым. Смело и стильно. Эсса Элья сузил глаза и сам себе пообещал уволить театрального мага-гримера, не додумавшегося до подобной расцветки. Для портного, разумеется, лучшая реклама собственная одежда, так что Эсса Элья придирчиво осмотрел его наряд. И поймал себя на ревнивой мысли, что такие штаны с необычно низкой талией смотрелись бы на нем гораздо лучше. Потом он прислушался к болтовне юноши и получил еще один повод для расстройства. Тот до небес превозносил принцессу Филавандрис, которая отправила его учиться, да еще позволила объехать чуть ли не полмира, изучая ткани и национальные костюмы. «А ты уж наверняка постарался ей отплатить, прямо этим вот болтливым языком», кусая губы, подумал Таэсса. В том, что он ревновал Фэйд, ничего странного не было. Он ревновал ее задолго до того, как они впервые переспали. Все просто: поклонники Эссы Эльи должны думать только о нем и желать только его. Но ревновать к какому-то безвестному мальчишке было пошло и глупо. Тот даже в столице-то не был последние года два.

— На вашем месте, уважаемый, я бы не похвалялся столь близким знакомством с принцессой, заметил Таэсса как бы между прочим. В приличном обществе это скорее испортит вам репутацию. Отец ее не только не дворянин, но даже не гражданин Криды, а какой-то полуголый дикарь из степи. И она делает все, чтобы пойти по его стопам. Впрочем, вы давно не были в столице, вам простительно не знать о скандальной славе принцессы. Просто хочу предупредить, из благородных побуждений. Будьте осторожны! От леди Филавандрис можно ожидать чего угодно. К примеру, если ей не понравится ваша работа, ей ничто не помешает выпороть вас на конюшне.

Юноша переменился в лице, и Таэсса про себя восторжествовал.

Посмотрев принесенные эскизы и ткани, он засомневался, долго ли мальчишке предстоит прозябать в безвестности. У него действительно был стиль, оригинальный и смелый, и он не стеснялся навязывать его клиенту. Вместе они отбросили предсказуемый черный бархат, розовый шифон, затканную золотом парчу, блестящую серебристую тафту, шелк с переливами от алого к черному и остановились на ткани глубокого винного цвета с искрой. Ткань была бархатистой на ощупь, эластичной и тонкой. Сквозь нее не просвечивало тело, но его жар чувствовался очень хорошо.

Юный портной оправдал все возложенные на него ожидания. Две примерки, полторы недели, и платье было готово. Однажды журналист спросил Эссу Элью, почему он так часто одевается в женские платья чувствует себя женщиной в душе? Прославленный актер рассмеялся серебристым смехом и сказал, что первая причина совершенно прозрачна. Только платье требует бездны вкуса, грации, украшений и разумеется, материальных затрат. Прочая одежда ни в какое сравнение не идет по указанным параметрам. «А вторая причина?» спросил журналист, весь внимание. «Догадайтесь сами!» проворковал Эсса Элья, чуть приподняв подол, скинув туфельку и ножкой в чулке чувственно поглаживая ногу журналиста. Тот немедленно залился краской, очевидно представив себе, что под подолом обе стройные ножки актера одеты только в тонкие чулки до середины бедра, а то и вовсе до колена, и скорее всего, под платьем больше ничего нет. Кроме самого Эссы Эльи.

Когда Таэсса уже сидел в карете, ему вдруг пришло в голову, что он впервые одевается так смело в королевский дворец. Хотя на частных вечеринках и закрытых приемах ему, разумеется, случалось носить куда меньше одежды. Новое платье не было слишком коротким или слишком открытым. Но оно определенно было экстравагантным. Огненная шпинель, подаренная Фэйд, оказалась чудовищно требовательной. Волосам пришлось придать ярко-алый цвет и собрать их в высокую прическу, вырез сделать широким, чтобы ожерелье заметнее выделялось, а вот серьги выбрать поскромнее крошечные рубины, похожие на капельки крови. Плечи его оказались открыты почти целиком, и никто бы не принял их за женские. Платье, облегающее сверху, дерзко подчеркивало его маскулинность: плечи, мышцы груди, плоский живот, узкие бедра. У бедер ткань раздавалась волнами поверх пышных нижних юбок из шуршащей тафты. То же самое происходило с узкими рукавами у локтей, только в меньшем масштабе. Огромное количество ткани, фигура закрыта практически полностью, от плеч до самых запястий и туфелек, и тем не менее Эсса Элья выглядел почти обнаженным. Благодаря искусству портного ткань прилегала так плотно, что под ней можно было разглядеть бугорки сосков, ямку пупка, ложбинку позвоночника. Таэсса был не вполне уверен, как воспримет подобный наряд королева, поэтому приехал на бал примерно тогда, когда она должна была его покинуть. Образцовая правительница, жена и мать, королева Ингельдин вставала с первыми лучами солнца, а на балах никогда не задерживалась до полуночи. Вместе с ней принято было уводить неопытных подростков, только начавших приобщаться к светской жизни, после чего и начиналось самое веселье. В коктейли наливали больше спиртного, свет в укромных уголках приглушали, музыка становилась медленней, чувственней, а танцы откровеннее.

Эсса Элья просто обожал входить в бальный зал, тем более такой огромный, как Ажурный в королевском дворце. После ухода королевы гостей уже не объявляли, но Эссу Элью не было необходимости объявлять. Его приход никогда не оставался незамеченным. Сначала восхищенно вздыхали все, кому случилось оказаться поблизости, а потом шепотки, шорохи, вздохи расходились волнами по залу, когда все остальные гости оборачивались, вытягивая шеи, в надежде высмотреть, кто целует руку прославленному актеру, кого он награждает благосклонной улыбкой, какие он бриллианты надел и как пошит его новый наряд. Таэсса не удержался от довольной улыбки, подумав, что звание самого красивого кавалера в Трианессе передается в их семье по наследству вот уже несколько поколений. Ему вдруг захотелось посмотреть на портреты кавалера Ахайре в юности. Наверняка где-нибудь дома хранятся, надо будет при случае спросить нэйллью.

Поклонники тут же обступили Эссу Элью, наперебой оспаривая друг у друга право придвинуть ему креслице, принести бокал вина, пригласить на первый танец. Мизуки имел наглость приобнять его за талию, чем заслужил гневный взгляд и удар веером по руке. Веер у Таэссы был красно-золотой, с языками пламени. Тоже пришлось купить специально к новому платью. Камзол у Мизуки был так густо расшит золотом, что исходный алый бархат под ним практически терялся. Они неплохо смотрелись вместе, и Таэсса в очередной раз вспомнил, почему выбрал именно Мизуки. У него был именно тот приятно-мужественный тип красоты, не обезображенной интеллектом, который лучше всего смотрится в пышном бальном камзоле. Когда Мизуки пользовался заготовленными фразами, а не соображал мучительно, что сказать, у него даже получалось быть остроумным. Выслушав пару пошлых, но лестных комплиментов, Таэсса сделал вид, что оттаял, позволил Мизуки завладеть его рукой и нанес превентивный удар:

— Как это мило с вашей стороны заметить, что мне понравилось ожерелье. Неужели вы думали, будто я не догадаюсь, что оно от вас, даже если вы не приложили визитную карточку?

— А… Э… сказал Мизуки, моргая. Таэсса мог бы держать пари на любую сумму, что тот заметил пресловутое ожерелье только сейчас. Не давая жертве времени опомниться, он стиснул руку Мизуки и с чарующей улыбкой прошептал:

— Возможно, я был с вами излишне суров. Вы определенно имеете право на некоторые… публичные аффекты. Умоляю, только не будьте чрезмерно настойчивы, я совершенно не в силах сопротивляться вам.

На последних словах он, как бы дрожа, на мгновение прильнул к кавалеру бедром, и кавалер, вообще не отличавшийся быстрым умом, совершенно утратил способность соображать. Если у него было намерение отрицать, что ожерелье прислал он, то оно начисто пропало. Расчет Таэссы оправдался. Он так и знал, что Мизуки не постесняется приписать себе чужую заслугу, коль скоро за нее обещают такую роскошную награду. В конце концов, сын наместника не солгал просто не опроверг заблуждение. Он был такой предсказуемый, кавалер Милза Мизуки, им было так же легко пользоваться, как собственным веером.

Таэсса все еще не видел Фэйд. Это раздражало. Понадобилось два танца и выход на террасу через весь зал, чтобы углядеть ее в полутьме за колонной. Принцесса была одета по-мужски: в длинный камзол и такие высокие сапоги, что их край терялся под полой камзола. «Сапоги, фи, тоже мне бальная мода», подумал Таэ. Всего-то по одной серебряной пряжке под коленом. И камзол был слишком тусклой расцветки, неподходящей для бала, и почти совершенно не украшен вышивкой и кружевами. Она пришла сюда следить за ним и не собиралась отвлекаться на глупости вроде танцев и выпивки. Волосы у нее были убраны назад, так что казались остриженными. Ее никто не замечал, и он был сам не заметил, если б не острое зрение и уверенность, что она точно должна быть на балу. Он вдруг со жгучим любопытством подумал: а что же надевал на королевские балы Кинтаро? Неужели так и расхаживал среди разодетых щеголей в одних кожаных штанах? Мысли о давно ушедших людях, которых, возможно, и в живых-то уже не было, раздражали и слегка тревожили. История семьи кавалера Таэльи была тесно переплетена с королевской, и ему как будто ничего больше не оставалось, кроме как закрутить роман с принцессой Филавандрис. Конечно, не стоит забывать про троих принцев, однако наследник престола был слишком серьезен (весь в матушку), младший принц слишком юн (поздний ребенок), а средний слишком, как бы это сказать… средний.

В тот вечер многие поклонники Эссы Эльи, утратившие всякую надежду на его благосклонность, вдруг обрели ее снова. А многие из тех, кто и не думал на него заглядываться, вдруг ощутили на себе действие его чар. Эсса Элья превзошел самого себя. Он шутил, кокетничал, флиртовал напропалую, и казалось, искры проскакивают от его улыбки, от прикосновения изящной ручки, от одного движения ресниц. Его окружал целый рой блестящих кавалеров и дам сливки, цвет трианесского общества: законодатели мод, наследники самых богатых и знатных семейств, высшие чины гвардии и правительственные чиновники. Даже целый один министр самый, впрочем, молодой из кабинета министров, в чьем ведении находились культура и искусство. Два танца подряд Эсса Элья протанцевал с начальником городской стражи Эрнани. Тот был совершенно неотразим в своем белом парадном мундире с золотыми эполетами, с белой лентой в черных, как смоль, волосах. Актер позволил бы ему гораздо больше, чем просто танец, но мужественный защитник правопорядка, видимо, опасался за кристальную чистоту своей репутации и не стремился форсировать события. Однако Эсса Элья не сомневался, что букет и приглашение на свидание неизбежно последуют. Леди Форратьер, довольно известная в столице литераторша (за которой, прочем, не числилось ничего значительного, кроме перевода скандального арисланского романа), увивалась за ним напропалую. Самое смешное, что на Новогоднем балу, когда он был в мужском костюме, она в упор его не замечала. Эсса Элья попробовал обольстить кавалера Лиотту и включить его в число своих поклонников. Однако элегантный кавалер с безупречным изяществом отклонил его авансы надо полагать, из солидарности с Фэйд, с которой состоял в давней и прочной дружбе. А вот леди Аманоа, признанная ценительница и коллекционер юношеской красоты и прелести, сделала Эссе Элье весьма откровенное предложение с несколькими нулями, хотя он уже лет пять как не укладывался в ее возрастные предпочтения.

Вместо принцессы на террасе его подстерег один из бывших, стиснул руку и стал жарко целовать в плечико, благо полутьма позволяла. Эсса Элья досадливо всадил ему локоть под ребра, стукнул носком туфли по голени, вырвав болезненный стон, и тут же расстроился, сообразив, что следовало подыграть. Он же собирался позлить Фэйд! Но актерскому мастерству, в конце концов, есть пределы, и он находил в себе силы прикинуться жаждущим и страстным далеко не с любым присутствующим на балу. Уж точно не с бывшим любовником, который был скуп и на деньги, и на ласку. Понадобилось с ним расстаться, чтобы быть оцененным по достоинству.

Эсса Элья вздохнул. Он был бы очень не против заманить в укромный уголок кавалера Эрнани, но тот был стоек в добродетели, как скала. Оставался проверенный вариант Мизуки, с ним они немало проказничали в общественных местах. Когда нэйллью застал их в прихожей, Мизуки ни на секунду не потерял эрекции. В толстокожести есть свои преимущества. Так что Эсса Элья разыграл целый мини-спектакль, позволив Мизуки увлечь себя в туалетную комнату вроде бы незаметно, но чтобы ни для кого не осталось секретом. Ему банально хотелось трахаться, потому что все эти пожатия рук, ладони на талии, раздевающие взгляды совершенно неприлично его завели. Фэйд, конечно, отомстит, но прямо сейчас это казалось далеким и неважным. Не будет же она устраивать скандал на королевском балу.

Поэтому Таэсса был изумлен не меньше Мизуки, когда от удара в дверь хлипкая защелка вылетела, и на пороге появилась Фэйд, собранная и деловитая, как будто явилась на переговоры с партнером по бизнесу.

— Многоуважаемый кавалер Мизуки, прошу меня простить, но мне совершенно необходимо побеседовать наедине с этим молодым человеком, сказала она очень учтиво.

— Вы… Как… Да что вы себе позволяете? возмутился Мизуки.

Таэсса опустил глаза, нервно обмахиваясь веером, и одернул платье.

— Немедленно покиньте комнату, леди Филавандрис! Мизуки выпятил грудь. Он был ненамного выше принцессы, но заметно шире в плечах. И физическими упражнениями, как было известно Таэссе, не пренебрегал. Она, впрочем, тоже. Ситуация становилась весьма пикантной.

— Боюсь, это придется сделать вам, сказала она все так же любезно.

Кавалер двинулся к ней с явным намерением выставить за дверь, и дальше все произошло в считанные секунды. Мизуки вылетел наружу кажется, даже с дополнительным ускорением от сапога Фэйд, она захлопнула за ним дверь, приперла банкеткой и схватила Таэссу так крепко, что он вскрикнул и уронил веер. Тогда до него наконец дошло, что угрозы ее не пустой звук и что ему, возможно, сейчас придется пожалеть, что он так активно провоцировал ее весь вечер. Обмирая от острого, пугающего возбуждения, он отбивался от нее, пытаясь дотянуться до двери, и ругался сквозь зубы:

— Следовало брать уроки самозащиты в платье, а не в штанах! Черт побери, Фэйд, вы мне рукав оторвете!

— Почему с тобой нельзя по-человечески? риторически вопросила она, заламывая ему руку, чтобы уберечься от острых ногтей, покрытых алым лаком со стразиками.

— Наверное, потому… ай!.. что я не совсем человек.

— Ага, маленький полуэльфийский гаденыш! выдохнула она, и Таэсса не выдержал и рассмеялся, на мгновение ослабив бдительность.

Воспользовавшись моментом, она завела ему обе руки за спину, придерживая одной своей, прижала к стене всем телом, чтобы он не мог освободиться, несмотря на всю свою силу и ловкость. Таэ попробовал боднуть ее головой и со всего маху натолкнулся на ее твердое плечо, так что в правом глазу будто фейерверк вспыхнул, и скула онемела. Оглушенный, он всхлипнул беспомощно и обмяк, и она прижала его к стене еще сильнее, вдавливая ему в спину его собственные запястья, так что он выгнулся дугой. Сапог ее раздвинул ему щиколотки и влез между ними пока только между ними, ибо пышные юбки мешали. Свободной рукой она задрала ему подол и втиснула ногу дальше, между его сжатых колен, и на тонких чулках полопались и побежали вниз шелковые нитки.

Таэсса застонал, чувствуя, как о голую ногу выше чулка с одной стороны трется грубая кожа сапога, а с другой ее горячая ладонь. Она прижалась губами к его губам, но он упрямо отвернул голову, хоть и дрожал от желания. Вот еще, сдаваться так просто! Она провела губами по его щеке, прикусила мочку уха, играя языком с рубиновой сережкой, и низким голосом, грозным и бархатным одновременно, промурлыкала:

— Ты, ничтожный актер, смеешь отказывать мне, принцессе крови?

От ее жаркого дыхания Таэссу буквально скрутило, и колени подогнулись. Она играла, и это заводило невероятно. В зеркале на стене отражались они, бесстыдно прижатые друг к другу, и он со своей прической и юбкой выглядел как ошалевшая от страсти рыжая девка, будто они разыгрывали «Тигра в зарослях» в театре, где все роли исполняют женщины. Кавалер Руатта, которого домогается принц Дансенну. Кавалер Ахайре, которого соблазняет Кинтаро. Норимицу из Кассанданы, которого берет силой воительница Ашурран. Он был ими всеми и все-таки был собой. Такова сущность актера он находит себя, играя других, вживаясь в роль, говоря чужими словами. Многие люди играют всю жизнь, не задумываясь над этим, но актер знает границу между игрой и реальностью, между притворством и искренностью.

Прославленный актер вздохнул и приоткрыл губы, сдаваясь на милость принцессы. И она его поцеловала, залезая языком ему в рот и свободной рукой в кружевные трусики, которые он для разнообразия надел. Трусикам оставалось жить недолго, судя по тому, как нетерпеливо она пыталась их содрать. Потеряв терпение, она толкнула его к мраморному умывальнику перед зеркалом, нагнула, шуршащие юбки взлетели, чуть не накрыв его с головой, и трусики с треском порвались. Фэйд прижалась бедрами к его голым ягодицам, и Таэсса от удивления приоткрыл рот, ощутив кое-что большое, твердое и совершенно неожиданное у нее в штанах.

— Ты, помнится, сетовал, что я не мужчина? На этот раз у тебя не будет шанса.

Искушенные в удовольствиях дворяне Трианесса, разумеется, вовсю использовали самые разнообразные сексуальные игрушки. И конечно же, в искусственных фаллосах, позволяющих женщине взять на себя мужскую роль, не было ничего удивительного. Но Эсса Элья даже вообразить не мог, что женщине придет в голову провернуть такую штуку с мужчиной. Между ног у него сладко заныло в предвкушении. Фэйд виртуозно владела пальцами и языком, но временами Таэ не хватало чисто мужского яростного напора, вторжения плоти в плоть, полного и безоговорочного доминирования. Уже не думая сопротивляться, он бесстыдно раздвинул ноги, глядя на нее через плечо, и она скинула камзол прямо на пол, расстегнула пуговицы жилета и застежки на штанах, выпуская на волю упругую, качественную имитацию из гладкой черной кожи с тисненым узором вен. Он хотел было промурлыкать пошлую банальность: «Да как же он в меня поместится?» (только банальность эта была оправдана, потому что никто из его любовников не был столь же щедро одарен природой), но дар речи ему изменил, и с губ сорвался только стон, когда Фэйд всунула в него мокрые от смазки пальцы, а потом дошла очередь и до члена. Она вставила ему так уверенно, властно, как будто занималась этим не в первый раз, и где-то в глубине сознания Таэ промелькнула ревнивая мысль: «На ком тренировалась?» Потом ни единой мысли в голове не осталось, потому что она вошла до конца, прижавшись к его спине, толкаясь в него бедрами, целуя его плечи в вырезе платья, играя его сосками под тонкой тканью. Рука ее порылась в ворохе нижних юбок и нащупала его ноющий, напряженный член, стала ритмично ласкать и гладить. Таэсса застонал и лег грудью на мраморный умывальник, расставляя ноги еще шире, отдаваясь в полную ее власть. Близко-близко в зеркале он видел себя: растрепанный, помада размазалась, тени расплылись, на щеках красные пятна. Глаза даже не зеленые, а почти желтые, горящие, шальные, как у мартовской кошки. Фэйд его трахнула, одновременно доведя рукой до оргазма, и судя по срывающему дыханию и беспорядочным движениям бедер, умудрилась кончить сама.

Падкая на сенсации столица не меньше недели обсасывала подробности скандала на королевском балу. «Говорят, Мизуки вылетел из дворца, как ошпаренный! Даже с приятелями не попрощался! А Эссу Элью вы видели? Выглядел так, будто его взвод гвардейцев оттрахал! Все, не видать ему больше воли, принцесса его совсем захомутала. Представляете, вышла с ним под ручку, как ни в чем не бывало!» Сплетники, возможно, и рады были бы преувеличить, но действительность превзошла самую разнузданную фантазию. Эсса Элья появился в бальном зале шелковый и покорный, буквально повиснув на руке Фэйд Филавандрис, и его нисколько не смущало, что у него под глазом расцветает роскошный синяк, нижняя губа прокушена, платье помято, из прически выбились пряди, плечи покрыты засосами, а в походке угадывается многозначительная неуклюжесть. На предложение присесть он отвечал, скромно опуская глаза: «Спасибо, я постою». Танцевал он только с Фэйд и позволял ей настолько открыто себя тискать, что все его бывшие любовники исходили черной завистью. Уехали они вместе, в ее карете, и та же карета доставила его домой на следующий день к вечеру. Никто не сомневался, что Фэйд, обезумев от страсти, силой навязала свое общество несговорчивому актеру. Все только удивлялись тому, что она так долго держала себя в руках. Поведение Эссы Эльи служило лучшим подтверждением слухам. Он томно вздыхал, прятал глаза и прикрывался веером всякий раз, когда на его губах играла довольная улыбка, чтобы никто ее не заметил. Ему нравилось разыгрывать невинную жертву. Он просто купался в лучах сочувствия, симпатии, жгучего любопытства, неодобрения, вожделения, злорадства и прочих эмоций, в очередной раз сосредоточившихся на нем. Особенно приятно было видеть зависть в глазах приятелей и знакомых. Немало было тех, кто был бы совершенно не против оказаться жертвой принцессы Филавандрис. Тем более что молва приписывала ей не только крутой нрав, но и привычку щедро вознаграждать потерпевших. Забыв об остром слухе Эссы Эльи, унаследованном по материнской линии, один из актеров шепнул другому: «За такие роскошные бриллианты я бы ей позволил лупить меня хоть каждый день!» Ибо в театр Эсса Элья явился с бриллиантами в ушах, которых прежде на нем никто не видел, и выглядели они как типичное извинение любовника, распустившего руки.

Начальник городской стражи Эрнани попросил принять его после спектакля и заявился к Таэссе в гримерку с очень официальным видом, пытаясь скрыть неловкость. Кавалер нервно поправил шпагу, переложил из руки в руку шляпу, откашлялся и начал издалека:

— В Криде перед законом все равны, кавалер Таэлья. Закон так же суров и беспощаден к представителям королевской семьи, как и к любому другому гражданину нашего государства. Я хочу заверить вас, что любой человек, преступивший границы личной неприкосновенности гражданина, будет наказан. Кто бы он ни был по праву рождения. И если вы испытываете хоть малейшие сомнения, что закон вас защитит, то я плохо исполняю свои обязанности начальника стражи.

Таэсса сдвинул брови и посмотрел на него непонимающе.

Кавалер Эрнани поерзал в кресле, положил шляпу на край туалетного столика и сказал, понизив голос:

— Я был на королевском балу и видел если не все, то многое. Принцесса Филавандрис преступила не только границы приличий, но и, по всей видимости, рамки закона по отношению к вам.

Таэсса вздохнул. Ему следовало догадаться, что начальник городской стражи многое видит в черно-белом свете.

— Уверяю вас, кавалер Эрнани, я нисколько не в обиде на принцессу Филавандрис и уж тем более не собираюсь подавать на нее официальную жалобу.

Эрнани посмотрел на него с нескрываемым сочувствием:

— Мой драгоценный кавалер Таэлья, я столько раз становился свидетелем, как жертва защищает и оправдывает своего насильника. Уж простите мне выбор слов.

Таэсса приоткрыл на груди отороченную мехом полу пеньюара.

— Вот это похоже на следы насилия? спросил он кротко, предъявляя четкий след укуса возле соска. На самом деле укус был получен гораздо позже, в ночь после бала, а не во время возни в туалетной комнате, но он не собирался просвещать на этот счет кавалера Эрнани.

Сглотнув, кавалер с некоторым усилием отвел взгляд от голой груди Эссы Эльи и посмотрел ему в глаза.

— Да, похоже, твердо сказал он. И это тоже. Он протянул руку и сдвинул рукав пеньюара, открывая синяки от пальцев на запястье актера. Фэйд была ужасно груба и неаккуратна. Она слишком привыкла, что у него все заживает гораздо быстрее, чем у обычного человека. Вот и синяки уже практически сошли. Но все равно были заметны.

— Вы же не будете спорить, что подобные следы остаются и от добровольных постельных забав, уклончиво заметил Таэсса. Будь он проклят, если открытым текстом скажет: «Да, я позволяю ей вытворять что угодно, и мне это нравится!»

— Простите мою настойчивость, но полгорода заметило у вас под глазом синяк, и это уж никак не выдашь за… постельные забавы.

— Досадная случайность, ничего больше.

— Ударились о косяк? подсказал кавалер Эрнани без иронии, очень печально. Это я тоже слышу не в первый раз.

Таэсса снова вздохнул. Эрнани вправду ему сочувствовал, и его теплое участие было приятно, хотя и не заслужено. Он не мог придумать, что ему сказать, чтобы это не прозвучало слишком грубо и прямолинейно. Что греха таить, гораздо приятней, чтобы красивый начальник стражи мечтал вырвать его из лап жестокой принцессы, чем потерял к нему всякий интерес.

— Когда мне было семнадцать лет, один подвыпивший кавалерист в Селхире попытался применить ко мне силу. Я сломал ему два пальца на правой руке. Вы же знаете, кавалер Эрнани, что во мне течет эльфийская кровь. Я вовсе не так беззащитен, каким, возможно, кажусь, он чарующе улыбнулся и протянул кавалеру руку для поцелуя: знак особой милости и одновременно сигнал, что разговор окончен. Пожалуйста, не волнуйтесь за меня. Я сам разберусь.

Однако Таэсса стал подозревать, что переиграл. Заставил принцессу выглядеть в чужих глазах куда более жестокой и властной, чем она была на самом деле. Она ведь даже не приказала ему избавиться от всех остальных любовников! Кто-то сам сошел со сцены, испугавшись соперничества с принцессой, кому-то Таэсса шепнул, что принцесса ужасно ревнива (что в общем и целом было правдой) и убьет его за измену (что было откровенным враньем). Мизуки отсиживался дома, не появлялся в обществе и контактов с Таэссой не искал. Казалось, все идет как надо. Это-то и беспокоило Таэссу. С Фэйд Филавандрис ничего и никогда не идет как надо, и будущее обязательно должно это подтвердить.

Глава 12

День не задался с самого утра. Таэсса опрокинул на себя горячий кофе и ушиб палец ноги, когда вскочил, ругаясь на чем свет стоит. Дальше все пошло по нарастающей. Сначала на чулке обнаружилась дыра величиной с пятак, потом порвалась цепочка у любимой нефритовой подвески, а вторая любимая подвеска, с зеленой яшмой, куда-то запропастилась. Один из пары гнедых, которых запрягали в карету, захромал, и пришлось вызвать наемный экипаж. В довершение всего принцесса Филавандрис не изволила почтить своим присутствием ресторан, в котором они уговорились пообедать. Сначала Таэсса подумал, что она опаздывает, и уже заготовил обличительную речь, в которой намеревался решительно и бескомпромиссно указать принцессе на недопустимость подобного поведения в будущем. Но к тому времени, как он заказал десерт, она все еще не появилась. И не прислала никого с запиской.

Эсса Элья почувствовал, что закипает от злости. Месяца не прошло, как принцесса числится его официальной покровительницей, и вот, пожалуйста, хамство и пренебрежение в полный рост. Он всегда подозревал, что Фэйд из тех, кто теряет интерес, загнав и завалив добычу. Но чтобы так быстро? Притом что Эсса Элья из кожи вон лез, чтобы только не дать ей никакой уверенности в его чувствах! Он капризничал, высказывался ехидно и высокомерно, опаздывал на встречи, отказывал в сексе, отчаянно флиртовал с поклонниками и под страхом смерти бы не признался принцессе, что ни с кем, кроме нее, не спит. Другой бы на месте Фэйд места бы себе не находил от вожделения и азарта. А она не является на свидание!

Значит, для оживления отношений следует устроить грандиозную ссору, которые удавались прославленному актеру как нельзя лучше. Причем немедленно, пока он еще не успел остыть. Таэсса прыгнул в экипаж и велел отвезти его к дому Фэйд Филавандрис. Может быть, она как раз шляется по своим грязным верфям и докам, и он не застанет ее дома. В таком случае Таэсса намеревался картинно швырнуть на стол в ее кабинете дареные сережки с бриллиантами, и пусть потом она ползает на коленях, умоляя принять их обратно.

Однако в доме Фэйд его ждал неприятный сюрприз. Дворецкий, отворив парадную дверь, с обычной своей холодной вежливостью известил кавалера Таэлью, что принцесса Филавандрис покинула город на неопределенный срок, не оставив никаких посланий ни для него, ни для кого-либо другого. От подобной наглости со стороны принцессы кавалер Таэлья буквально онемел. Вернувшись в экипаж, он сдавленным голосом приказал кучеру ехать все равно куда и откинулся на спинку сиденья. Его душила самая настоящая ярость. Принцесса укатила в неизвестном направлении, неизвестно с кем, не потрудившись даже сообщить ему о своем отъезде! Это походило на формальную отставку. Больше всего язвило подозрение, что она уехала не одна. В последнее время вокруг нее крутилось множество смазливых актеров, танцоров, певцов и прочих юношей нетяжелого поведения, которые не могли дождаться, когда же принцесса устанет от капризного и требовательного Эссы Эльи.

Кавалер Таэлья, в отличие от принцессы, не держал свой штат шпионов и осведомителей. Но ему было к чьей помощи прибегнуть в деликатной ситуации. После недолгого размышления он написал записку начальнику городской стражи Эрнани, прося о встрече. Кавалер Эрнани все еще пребывал под действием чар Эссы Эльи и не отказал бы ему ни в чем. Тем же вечером кавалера провели в комнатку под крышей «Цветка страсти», которую Эсса Элья любил за приватность.

Был накрыт стол, полог у кровати опущен, все выглядело вполне пристойно, но сама встреча в доме свиданий должна была навести кавалера на правильные мысли. Таэсса беседовал с ним о пустяках, пока одна бутылка вина не опустела, и кавалер не откупорил вторую. Тогда пришла пора переходить к делу. Таэсса положил ладонь на запястье кавалера и признался с притворным смущением, что нуждается в помощи. Профессиональной.

Начальник городской стражи был далеко не наивен. Глаза его на мгновение скользнули в сторону кровати, а потом снова вернулись к лицу Таэссы. Во взгляде его нарисовалась некоторая печаль. Если он какое-то время тешил себя иллюзиями, то теперь они развеялись. Было очевидно, что знаменитому актеру нужна услуга, и он готов щедро за нее заплатить.

— Мой драгоценный кавалер Таэлья! Просите о чем угодно, я готов сделать для вас все возможное и невозможное, сказал он, прижимая руку Таэссы к губам. Однако жаль, что наша встреча продиктована необходимостью, а не вашим личным желанием, добавил он не без горечи.

Ничуть не устыдившись, Таэсса погладил кавалера по щеке, очаровательно улыбнулся и попросил выяснить местонахождение принцессы Филавандрис.

— Не поймите меня превратно, но я так не люблю секреты! ворковал он, надеясь отвлечь кавалера от самого факта, что принцесса посмела куда-то уехать без него. Она собиралась устроить мне какой-то сюрприз и ни под каким предлогом не сознавалась, куда едет. К тому же, она случайно прихватила с собой мой любимый веер, и мне совершенно необходимо послать за ним, немедленно, тотчас же! Причуда, прихоть, но вы же понимаете, иной раз можно на многое пойти, чтобы прихоть была удовлетворена…

Эрнани встал и прошелся по комнате, глядя на Таэссу странно. Он как будто не решался высказать свои мысли вслух.

— Мне известно совершенно точно, что принцесса не покидала столицу, наконец произнес он. Перемещения особ королевской крови находятся под строгим контролем городской стражи. При некоторых усилиях со своей стороны принцесса могла бы покинуть столицу инкогнито, но тогда я хотя бы имел представление о причинах, побудивших ее это сделать.

Таэсса отвел глаза. У него горели щеки, будто ему надавали пощечин. Его обманули, провели, как мальчишку! Он сжал кулаки, с трудом заставляя себя сидеть неподвижно и слушать кавалера Эрнани. Тот нервно прошелся по комнате, а потом придвинул стул, сел и взял руку Таэссы в свои. По всей видимости, он решился выложить всю правду:

— Вас неверно информировали, мой драгоценный кавалер Таэлья, и я, признаться, удивлен, потому что полагал, что именно вы можете пролить свет на события прошедшей ночи. Боюсь, что с принцессой произошло… несчастье. Бог мой, Таэлья, выпейте вина, вы так побледнели! Простите мою прямолинейность. Я должен был проверить… Вы прекрасный актер, но даже вы не способны побледнеть по заказу. Вы совершенно непричастны, да вы и не знаете ничего!

— Она жива? спросил Таэсса, не замечая, как сильно стиснул руку кавалера Эрнани. С ослепительной ясностью до него дошло, что список причин, по которым Фэйд могла не явиться к нему на свидание, был очень коротким. И очень нерадостным. Охлаждение в него не входило. Почему он ни на мгновение не задумался, что с ней могло что-то случиться? Себялюбивый кретин!

— Да-да, и надеюсь, что здоровью принцессы больше ничего не угрожает. По крайней мере, насколько мне известно, лекарь-маг покинул ее дом на рассвете и больше не возвращался.

— А телохранитель? Она была с ним? Он жив?

— Жив, безусловно, хотя пострадал несколько сильнее. Судя по рассказу очевидца, его вывели из строя парой стрел и ударом по голове. А потом взялись за леди Филавандрис. Мой драгоценный кавалер, поймите, принцесса изо всех сил стремится сохранить происшедшее в тайне. Ее слуги твердят, что она уехала из столицы без всякого сомнения, по ее приказу. На самом деле она не покидала свой дом с тех пор, как ее доставили туда глубокой ночью. Очевидец, утверждавший, что жертвой нападения стала принцесса, вдруг мистическим образом осознал свою ошибку и теперь уверяет, что обознался. Стражников, которых я послал в ее дом снять показания, даже на порог не пустили. Заявлять о преступлении принцесса не собирается. Бог мой, я даже не знаю, насколько серьезно она пострадала. Однако нападавших было не меньше пяти человек, и телохранителя они сняли очень профессионально. Все указывает на личные счеты. Увы, у принцессы немало врагов, непонятно даже, с кого начать, будь это официальное расследование…

Таэсса узнал все, что ему было нужно. Не в силах выразить свою благодарность словами, он крепко поцеловал кавалера Эрнани в губы и выскочил за дверь. Впрочем, у него хватило совести отловить по пути официанта посимпатичнее, сунуть ему в карман золотую монету и попросить заглянуть в комнатку под крышей не надо ли чего благородному кавалеру, оставшемуся в одиночестве. Официант понимающе подмигнул и заторопился по лестнице. А Таэсса, увы, забыл о кавалере Эрнани в ту же минуту, как за ним закрылись тяжелые узорчатые двери «Цветка страсти». Он прыгнул в экипаж и назвал адрес.

Дверь снова открыл дворецкий Фэйд. Не выказывая ни малейшего удивления вторичному визиту, тоном вышколенного слуги он повторил все ту же ложь про отъезд из города. Таэсса поставил ногу на порог и попробовал оттеснить дворецкого в прихожую.

— Не трудитесь лгать, любезнейший. Мне прекрасно известно, что леди Филавандрис дома. Немедленно пропустите меня к ней! нетерпеливо проговорил он.

Дворецкий позиций не сдал, по-прежнему преграждая Таэссе вход в дом:

— Нижайше прошу прощения, благородный кавалер Таэлья, но мои приказы ясны и сомнению не подлежат. Очень сожалею, но вы не можете войти.

— Да вы с ума сошли! зашипел Таэсса, продолжая напирать. Вы что, забыли, кто я? Если принцесса приказала никого не принимать, ко мне это уж точно не относится!

На лице дворецкого ничего не отразилось, когда он сказал:

— Мне очень жаль, благородный кавалер, но мои приказы не предусматривают никаких исключений.

— Тогда пойдите к вашей хозяйке и убедитесь, что она все-таки сделает для меня исключение. Я подожду в прихожей.

— Нет необходимости, благородный кавалер. Относительно вас было сделано специальное распоряжение. Я надеюсь, госпожа все объяснит лично, когда вернется в город, холодно заявил дворецкий.

Воспользовавшись замешательством Таэссы, он ловко выставил его за порог и захлопнул дверь. Таэсса выругался по-эльфийски, что всегда приберегал для особо тяжелых случаев. Упорство слуги раздражало. Наверняка Фэйд отсыпается после магического лечения, и дворецкий просто не хочет ее будить. Или она зла, как черт, и он боится попасть под горячую руку. Или он не так понял указания хозяйки, напыщенный дурак!

Он прошел по дорожке к воротам, отпустил экипаж и прошмыгнул обратно. Крадучись, обошел дом. Еще не стемнело, но солнце уже садилось, и тени сгущались, скрывая непрошеного гостя. Окно ее спальни было открыто, в глубине комнаты горела одинокая лампа. Таэсса притаился в густой тени цветущих кустов и задрал голову, пытаясь что-нибудь разглядеть. С этой стороны, так же как в его доме, второй этаж заметно выдавался над первым. Фэйд как-то умудрилась залезть в окно его спальни, причем зимой, когда увивающий стену плющ становится хрупким и ломким. Будь проклята его эльфийская кровь, если он не сможет повторить ее подвиг!

Таэсса не испытывал ни малейших сомнений, что должен увидеть принцессу сегодня и убедиться своими глазами, что она жива и здорова. Даже если Фэйд собственной персоной встанет на пороге и велит ему убираться. В конце концов, он тоже имеет на нее права! Воодушевленный этой мыслью, он решительно оперся носком туфли о выступ стены и полез вверх, цепляясь за побеги плюща и радуясь, что догадался одеться по-мужски.

Через пару минут ему пришло в голову, что туфли следовало снять, чтобы не скользить подошвами по камням, но было уже поздно. Впрочем, он и так неплохо справился, ловко вскарабкавшись на высоту целого этажа с фундаментом. А вот дальше начались сложности. «Явно не мой день», успел подумать Таэсса, когда нога его соскользнула с камня, и он повис на руках. В следующее мгновение зеленая плеть, в которую он судорожно вцепился, оборвалась, и он полетел вниз, не сдержав отчаянного вопля. По счастью, лететь было недалеко, до окна спальни он еще не добрался.

Таэсса приземлился прямиком на клумбу с розами, и дыхание у него перехватило от боли. Розовые кусты отлично спружинили, смягчая удар, но тут же острые шипы впились ему в спину и плечи. Да, он определенно не создан для того, чтобы лазить в чужие дома! Таэсса замер, боясь пошевелиться, чтобы не разодрать себе кожу еще больше. Может быть, его падение осталось незамеченным, и можно будет повторить попытку? Ну да, как же. Он вдруг понял, что Фэйд высунулась из окна и смотрит на него. Выражение ее лица трудно было разглядеть в сумерках.

— Ты что там делаешь? спросила она не слишком приветливо.

— Лежу в твоих розах, сварливо ответил он и со стоном принялся освобождаться от кровожадной хватки розовых кустов.

— Ты что, пытался забраться в окно? в голосе ее прозвучало недоверие. И даже что-то вроде восхищения.

— Я подумал, если ты смогла влезть ко мне, то я тоже смогу.

— Балбес. Она вздохнула. Сайонджи спустил меня на веревке с крыши. Ладно, поднимайся, тебя впустят.

В третий раз за этот день Таэсса подошел к ее дверям, и ощущение у него было такое, будто его ждала там не принцесса Филавандрис, а совершенно незнакомая женщина. В каком-то смысле так оно и было. Что это за женщина, которая не хочет его видеть в своей спальне? Которая говорит «Поднимайся» так, будто делает ему одолжение?

— Госпожа вас ждет, сказал дворецкий, пропуская его в прихожую. Позвольте вас проводить.

Таэсса неучтиво отодвинул его в сторону и взбежал по лестнице. Где находится ее спальня, он, слава богу, знал. Сердце у него трепетало, как пойманная бабочка в ладонях. Он понял, что сдерживал дыхание, только когда выдохнул, увидев ее.

Фэйд выглядела вполне здоровой в конце концов, маги-лекари способны залечивать самые тяжелые раны и переломы за один день. Но даже они не способны полностью исцелить пациента, избавить его от фантомных болей, вернуть полную силу поврежденным костям и мышцам. Рубашка ее была расстегнута, открывая тугую повязку поперек груди, правая рука висела на перевязи. Темные круги под глазами, полузажившие ссадины и кровоподтеки на лице. Таэссе сдавило грудь: он представил, как Фэйд выглядела сутки назад, когда ее принесли в дом. Принесли, сказал Эрнани. Значит, она даже идти не могла. Пятеро нападавших, Единый Боже!

— Не смотри так, сказала Фэйд неприветливо. Без лучника на крыше мы бы их вдвоем положили. Сайо даже раненый дерется будь здоров. Но они пригрозили, что следующая стрела полетит ему в глаз, а не в ногу. Пришлось бросить меч.

Она бросила взгляд на кровать, и он посмотрел туда же. В кровати лежал Сайонджи: бледный, с перевязанной головой. В его растрепанных светлых волосах запеклась кровь, плечо было забинтовано. Простыня закрывала его до груди, и возможно, под ней были еще повязки…

— Сотрясение мозга, потеря крови, пояснила Фэйд все тем же неприятным и нелюбезным тоном. Лекарь его усыпил, пока все не заживет. Ну давай, скажи что-нибудь. Что тебе очень жаль, и все такое.

— Почему ты велела меня не впускать? Это что, так позорно потерпеть поражение от какого-то сброда?

Она пожала плечами:

— Мне и похуже доставалось. Нечасто, правда. Три ребра, пустяки какие.

Таэсса шагнул к ней, протягивая руки, но она вывернулась и отступила назад, не давая к себе прикоснуться. Ужасная мысль вдруг пришла ему в голову:

— Господи, тебя что… изнасиловали?

— Эти? Меня? она презрительно фыркнула, и напряжение в комнате слегка разрядилось.

— Тогда почему вы ведешь себя так, будто это каким-то образом моя вина?

— Даже не знаю. Может, потому, что они сказали, врезав мне последний раз ногой по ребрам: «Держись подальше от Эссы Эльи»?

Понимание накрыло его, как ушат холодной воды, выплеснутой на голову.

— Да ты с ума сошла! срывающимся голосом выговорил Таэсса, не в силах понять, ощущает он гнев или ужас настолько был потрясен этой дикой мыслью. Господи всеблагой и всемилостивый, ты думаешь, что это я их нанял?

Теперь становилось ясно, почему Эрнани смотрел на него так странно. Он питал те же самые подозрения насчет Таэссы. Месяца не прошло, как весь город видел синяк под глазом Эссы Эльи. И ни у кого не было сомнений, кто поставил этот синяк. Как там ему Таэсса ответил? «Я сам разберусь»?

— Уволь меня от театральных сцен. Я знаю, что ты неделю назад заложил одну из своих побрякушек. И даже знаю, за сколько. Сумма как раз подходящая.

— Дура! выкрикнул Таэсса, подступая к Фэйд вплотную. Желание дать ей пощечину было необычайно сильным, но он его поборол. Взамен схватил ее за талию, с силой встряхнул и выговорил ясно и четко, поднявшись на цыпочки, чтобы глаза их были на одном уровне: Я купил тебе черного жеребца в подарок! Через неделю его пригонят из Селхира. Черного степного жеребца! Да как тебе только в голову пришло?

Фэйд не шелохнулась, не отступила. Глаза ее сузились, а голос нисколько не смягчился:

— Мне в голову всякое приходит, мой серебряный. До сих пор ты ни единого искреннего слова не сказал. Ни единого раза встречу не назначил. Ни разу первый не поцеловал. Кобенился, привередничал, выеживался, и в постель тебя приходилось силком тащить. Тут мысли напрашиваются сами собой. Может, ты хотел бы сказать «нет» и не решаешься?

Таэсса и не подозревал, что его прохладная кровь способна так закипать от гнева. О, на сцене он играл гнев десятки раз, и прекрасно играл. Но никогда не ощущал такого яростного огня, такой ослепляющей, оглушающей волны эмоций, которая мешала даже думать, не то что говорить.

— Ты за кого меня принимаешь? За игрушку безвольную? сдавленным голосом рявкнул он. Я мужчина эльфийской крови, сам Дирфион мой предок, и даже не слишком отдаленный! Да как ты смогла хоть на минуту вообразить, будто можешь меня к чему-то принудить!

Бог знает что отразилось на его лице, потому что Фэйд подняла бровь но не удивленно, а скорее с издевкой, и это стало последней каплей. Таэсса отшвырнул ее к стене, и ни за что она не удержалась бы на ногах, если бы он ее не поймал и не прижал осторожно, стараясь не потревожить раненое плечо и забинтованные ребра. Уж на это у него соображения все еще хватало. Она не вскрикнула, но выдохнула громко, и он накрыл ее рот своим, потому что жаркая волна внутри бушевала и требовала выхода. Они принялись целоваться, исступленно и яростно, он бормотал что-то неразборчивое, вроде: «На, на, смотри, первый… довольна?» Потом спрятал лицо на ее плече, стараясь унять дыхание и успокоиться, потому что тащить ее в кровать или на ковер точно было плохой идеей.

Она тихо, довольно засмеялась и погладила его здоровой рукой по спине.

— В другой раз ты со мной не справишься, мой серебряный. Будь ты хоть сто раз потомок Дирфиона.

— Вот еще! буркнул он. Даже пробовать не стану. Я утонченный актер, а не какой-нибудь там портовый грузчик. Могу, конечно, монету в пальцах согнуть, но зачем это афишировать?

— Правда можешь? оживилась она. Покажи!

— Я не понял, ты даже не извинишься? теперь, когда ярость его покинула, Таэсса ощутил укол обиды. Как ты вообще могла меня заподозрить? Получше кандидата не нашлось? Между прочим, Мизуки второй день ищет со мной встречи. Будто думает, что путь открыт!

— С этим Мизуки я еще разберусь. Одно дело честный бой, пусть и пятеро против двоих. Но за лучника на крыше в приличном обществе бьют морду!

Таэсса посмотрел на нее, и до него дошло. Он ахнул, потрясенный:

— Ты притворялась!

— Чуть-чуть, созналась она без малейшего смущения. Прости. Хотелось немножко встряхнуть тебя. Неплохо так получилось, ага?

Таэссе очень хотелось разозлиться, но горячая волна внутри давно утихла, и ему не удалось вызвать в себе ничего даже отдаленно похожего на возмущение. Но он закрыл лицо руками и патетически провозгласил:

— Меня! Актера Королевского театра! Разыграли, как мальчишку! он сдвинул пальцы и одним глазом посмотрел на Фэйд. Ваше общество, леди Филавандрис, крайне негативно действует на мои умственные способности!

Она расхохоталась и снова стала прежней Фэйд, понятной и… близкой. Да, близкой.

— Думал, один тут прикидываться умеешь? Я играю в карты, делаю бизнес в Нижнем городе, да еще родилась и выросла во дворце. Если это не школа актерской игры, тогда что?

И закрепив перемирие еще парой-тройкой поцелуев, они устроились на диване с вином и фруктами. С рукой на перевязи Фэйд была трогательно беспомощна, и Таэсса наливал ей вина и кормил из рук виноградом и дольками яблока. Улучив момент, она прихватила губами его пальцы, куснула на грани нежности и боли, и он не сдержал томного, дрожащего вздоха. Фэйд умела завести одним намеком, одним хищным взглядом прищуренных глаз, даже когда смотрела на него снизу вверх, лежа головой на его коленях. Синяки и бинты не мешали ей выглядеть притягательной и опасной. Скорее даже наоборот.

— Столкнись мы в темном переулке, я отдал бы честь и кошелек без всякого сопротивления, шепнул Таэсса чувственным, мурлыкающим шепотком из своего арсенала, полным сладких и непристойных обещаний. Когда ты будешь в форме, можем сыграть в грабителя и его жертву. Я буду юный неопытный аристократ, случайно забредший в опасный квартал… Он сложил губки бантиком и состроил невинное личико.

Фэйд погладила его по щеке, но почему-то не улыбнулась, только вздохнула:

— Иногда мне хочется задать банальный вопрос: когда ты бываешь настоящим?

— А мне хочется дать банальный ответ: с тобой я всегда настоящий.

— Но это не так, сказала она утвердительно.

Таэсса повел плечами, улыбнулся, но без прежней игривости. Фэйд была слишком серьезна, и сегодня они сошли с протоптанной тропы словесных игр и шутливых пикировок. Он хотел сказать что-нибудь остроумное, но ничего не шло в голову. Она снова спросила:

— Любовь для тебя игра или отсутствие игры?

Он снова улыбнулся, пытаясь скрыть неуверенность. Поворот разговора был неприятным, даже опасным.

— Любовь это жажда, ответил уклончиво. Насытившись, она умирает в точности как жажда.

— И потому два раза из трех ты мне отказываешь. Чтоб жирно не было?

— Я не веду счет, соврал Таэсса.

Он прикрыл глаза ресницами и закусил губу, как бы в замешательстве. Прекрасно зная, как соблазнительно выглядит. Раньше ее всегда удавалось отвлечь такими нехитрыми уловками. Но почему-то не сегодня. Таэсса начал подозревать, что переоценил воздействие своих чар на принцессу. Ну да, до сегодняшнего дня он и мысли не допускал, что она умеет притворяться. Видел в ней дочь варвара, капризом судьбы заброшенную в королевский дворец. Но если подумать, она в первую очередь принцесса династии Тизаннидов, увидевшая Дикую степь сильно после отрочества. Степные замашки, прямолинейность и наглость тоже маска, за которой можно прятать истинные чувства.

— У вас вкусы исключительно варварские, леди Филавандрис, заметил он едко. Уж вы бы предпочли степные обычаи: дорваться, поиметь все в пределах видимости, вскочить на коня и поехать себе дальше. Едва закончив, он понял, что выдает себя с головой.

— Так ты боишься, что я потеряю интерес, если будешь слишком сговорчивым? Поимею и выброшу? быстро спросила Фэйд, хватая его за руку.

Щеки его залил горячий румянец. Таэсса лишь понадеялся, что его не видно в сумерках. Черт бы побрал ее догадливость! Он попытался замаскировать стыд гневом:

— Это просто оскорбительно. Никто не посмеет бросить Эссу Элью!

Таэсса хотел вскочить, но Фэйд не пустила. Она привстала, стиснув его запястье, и прижала его к спинке дивана. Он не мог оттолкнуть ее, не попав по сломанным ребрам, поэтому сдался, лишь отвернул лицо, не имея сил выдержать ее горящий взгляд.

— Я спрашивала однажды и еще раз спрошу. Кто этот человек, который попользовался тобой и бросил? Кто тебя уверил, что нельзя быть искренним, нельзя себя отдавать? Я ему шею сверну за то, что он с тобой сделал!

— У меня был лучший учитель: я сам, тихо сказал Таэсса. Откровенность была болезненной и приятной, как шатающийся зуб. Он был уверен, что совершает ошибку. Но желание швырнуть ей в лицо правду, которой она так жаждала, было непреодолимым. Из него полились слова, будто прорвало плотину: — Мне было сколько? Четырнадцать? Эльфы созревают куда позже людей. Но во мне, похоже, человеческой крови больше, чем эльфийской. Я всегда его любил, с рождения, наверное. Но в четырнадцать вся эта любовь и уважение переплавились в такую похоть, какой ни один эльф даже представить не в силах. Я больше никого в жизни так не вожделел, как его. Сначала сходил с ума молча, потом не выдержал и признался. Потом утратил всякий стыд и принялся умолять.

— Он тебе отказал.

— Естественно. Я бы сам отказал этому чокнутому мальчишке, Таэссу душила горечь, он как будто заново переживал отчаяние и боль более чем десятилетней давности. Он сделал все, чтобы смягчить отказ. Он был убедителен, нежен, взывал к моему рассудку, к эльфийским обычаям, к человеческим… Все напрасно. Я хотел забыть его, увлечься кем-то другим тоже напрасно. Во всем мире не было никого красивее и желаннее, чем он. Я пустился во все тяжкие, трахался направо и налево, чуть ли не с первым встречным надеялся, что хоть ревновать его заставлю. Безуспешно. Тогда я решил, что незачем жить без него. Я… Ну, в общем, меня откачали. Я еще пару лет носил широкие браслеты, не снимая, а потом даже шрамы сошли.

Она молча прижала его ладонь к щеке и поцеловала запястье. Таэсса прервался было, но слова жгли язык, как отрава, которую нужно выплюнуть. Он никогда, никому об этом не рассказывал. Но люди многое замечали. Не удалось удержать в тайне ни попытку самоубийства, ни свою пагубную страсть. Чего ради он столько лет молчал? От стыда, наверное. От стыда за себя.

— Он чуть было не последовал за мной. Он ведь всегда любил меня больше жизни. Только не так, как мне того хотелось. Он был в ужасе, что едва меня не потерял. Что ему оставалось? Он пришел в мою спальню ночью. Единый Боже, я… Я его не оттолкнул. Я взял все, что мне отдали, я упивался его телом, его поцелуями… Я был на вершине блаженства. Месяц, два, три, а потом… Все ушло! Поиграл и бросил, как ребенок надоевшую игрушку! голос его дрогнул, и он прижал пальцы свободной руки к губам. Справившись с собой, продолжил глухо: Никогда нельзя получать то, чего страстно желаешь. Срываешь розу, а она увядает прямо в ладони. Счастливая любовь сама себя душит, как ты не понимаешь!

Его затрясло. Фэйд прижала его к себе, и он обнял ее, вжимаясь лицом в любимое местечко между шеей и плечом. Щекой он наткнулся на перевязь и вздрогнул, пытаясь отстраниться, боясь ненароком задеть ее больную руку. Позорище, она ведь пострадала, это он должен ее утешать, а не наоборот! Но она прижала его крепче и нежно сказала на ухо:

— Во-первых, он тебя не хотел. Делать то, что не хочешь патентованный способ задушить любовь. А во-вторых, ты излишне драматизируешь, мой серебряный. Вы ведь по-прежнему живете в одном доме, по-прежнему любите друг друга. Никто не умер, не повесился, не утопился. Всем бы подростковым романам такой удачный конец.

— Да, но все-таки… Он вздрогнул и быстро спросил: Как ты догадалась, о ком я?

— Трудно не догадаться. Ты разве что имя его не назвал. Будь на горизонте твой папочка и мой, я бы еще подумала. Но когда они свалили за море, ты, наверное, был обречен.

— Я ведь потомок Дирфиона. Инцест у меня в крови.

— Чушь собачья, шепнула она все так же нежно. У тебя в крови любить степняков. Меня, то есть.

Можно было поспорить. Можно было гордо вздернуть нос и сказать: «Не воображайте о себе слишком много, принцесса. Степняк из вас никудышный. И с чего вы взяли, что я вас люблю?» Но он тихонько хихикнул и спорить не стал.

Слухи о «болезни» принцессы Филавандрис все равно просочились. Однако народная молва немедленно приписала ей очередной подвиг. Рассказывали, будто кони, запряженные в экипаж, понесли, и она остановила их в одиночку. Некоторые рассказчики уверенно доводили число коней до четверки. Принцесса честно все отрицала, но ей никто не верил. Сайонджи, оправившийся от ран, дулся, что в сплетню не включили его. Эсса Элья только загадочно улыбался, прикрывшись веером. Но все решили, что в экипаже, с риском для жизни остановленном рукою принцессы, был именно он. А как же иначе? Ведь на принцессу свалилась щедрая награда: когда после спектакля она вынесла на сцену букет роз, Эсса Элья прильнул к ней и на глазах изумленной публики поцеловал. В столице бы еще долго обсуждали неслыханную прежде демонстрацию аффекта со стороны прославленного актера, но он тут же дал новую пищу для пересудов. В следующей постановке пьесы Айрис Айронсайд «Птица в клетке» на сцене Королевского театра роль Ашурран исполнила принцесса Филавандрис. Всего один раз, но с оглушительным успехом. Во время их сцен с Эссой Эльей зрители в зале забывали дышать.

На этом фоне происшествие с сыном наместника Трианесса, кавалером Мизуки, осталось совершенно незамеченным. Одним солнечным утром кавалер, проснувшись в своей постели, почувствовал, как что-то больно дернуло порядочную прядь его волос. Он открыл глаза и окаменел от ужаса. Прядь его волос была обмотана вокруг длинного степного ножа с черной рукояткой, вбитого в спинку кровати. К рукоятке была привязана записка с вызовом на дуэль от Фэйд Филавандрис. Кавалер Мизуки дрожащей рукой накарябал позорный отказ от дуэли, ссылаясь на состояние здоровья и на желание загладить свою вину и восстановить мир. Он отослал нож с письмом в дом принцессы, приложив роскошное, шитое золотом седло и прочие дорогие подарки. Фэйд небрежно кинула их в угол и презрительно сказала: «Торгаш, а не дворянин. Решил от меня откупиться? Не выйдет». Однако Мизуки в тот же день выехал из Трианесса, якобы для поправки здоровья на приморском курорте, и не показывался в столице ближайшие лет пять. А может быть, десять.

Желтая пресса просто обожала кавалера Таэлью и принцессу Филавандрис. Каждый из них и прежде давал множество поводов для сплетен. Но вдвоем они вытворяли такое, что меркли самые разнузданные выдумки репортеров. Всякий раз, когда казалось, что им нечем удивить столицу, они придумывали что-то новенькое. Последней каплей стал обручальный браслет из сапфиров и изумрудов на руке Фэйд. Это был устаревший обычай, даже немного скандальный. Надевая браслеты, влюбленные клялись в любви и верности перед всем миром. Нынешний криданский институт брака подобных крайностей не предполагал.

Весь город долго судачил, где Эсса Элья носит свой браслет. Предположения выдвигались самые оригинальные. Конец непристойным домыслам положила горничная, помогавшая актеру переодеваться перед спектаклем. Обручальный браслет из таких же сапфиров и изумрудов красовался у него на талии. Фэйд не мелочилась.