Глава третья Старухино предостережение

Антоний Диоген, «Заоблачный Кукушгород», лист Γ

…выйдя за ворота деревни, я миновал гнусную каргу, сидевшую на пне. Она сказала:

– Куда идешь, дуралей? Скоро стемнеет, и не дело в такое время быть на дороге.

Я ответил:

– Всю жизнь я мечтал увидеть больше, наполнить взор новыми зрелищами, уйти из этой грязной вонючей деревни, от вечного блеянья овец. Я иду в Фессалию, землю волшебства, искать колдуна, который превратит меня в птицу, в храброго орла или мудрую могучую сову.

Она рассмеялась и сказала:

– Аитон, дубина ты стоеросовая, все знают, что ты до пяти считать не умеешь, где тебе счесть волны морские. Ничего ты не увидишь, кроме своего носа.

– Молчи, ведьма, – был мой ответ, – ибо я слышал, есть в облаках город, где жареные дрозды сами залетают тебе в рот, а придорожные канавы текут вином и где всегда веет теплый ветер. Как только я стану храбрым орлом или мудрой могучей совой, я полечу туда.

– Всякий думает, будто у соседа ячмень уродился лучше, Аитон, но я тебе скажу, в других краях ничего хорошего нет, – промолвила старуха. – За каждым углом поджидают разбойники, готовые проломить тебе голову, а в темноте упыри жаждут напиться твоей крови. Здесь у тебя есть сыр, вино, твои друзья и твое стадо. То, на что ты их хочешь променять, куда хуже.

Но как пчела без остановки перелетает с цветка на цветок, так и моя неугомонность…

Лейкпорт, Айдахо 1941–1950 гг.

Зено

Ему семь, когда его отца нанимают установить новую лесопильную раму в компании «Энсли тай энд ламбер». Они приезжают в январе. До этого Зено снег видел только асбестовый, в рождественской витрине северокалифорнийской аптеки. Мальчик трогает замерзшую лужу на перроне и тут же отдергивает пальцы, будто обжегся. Отец плюхается задом в сугроб, размазывает снег по всему пальто, идет к нему:

– Глянь! Глянь на меня! Я большенный снеговик!

Зено заходится плачем.

Компания сдала им щелястый двухкомнатный домик в миле от поселка, на краю слепяще-белого поля – мальчик только позже узнает, что это замерзшее озеро. В сумерках отец открывает двухфунтовую банку «Армер энд компани» – спагетти с тефтелями – и греет на дровяной печке. То, что со дна, обжигает Зено язык, то, что сверху, почти холодное.

– Отличный дом, да, окорочок? Лучше не придумаешь?


Всю ночь холод пробирается в тысячи щелей, и мальчик не может согреться. Перед рассветом он бежит в туалет по дорожке, расчищенной между двумя снежными стенами, и это такой ужас, что он мечтает никогда больше не писать. Утром отец идет с ним милю до магазина и тратит четыре доллара на восемь пар шерстяных носков «Юта вулен миллз», самых теплых, какие там есть, потом они садятся на пол у кассы, и отец натягивает Зено по два носка на каждую ногу.

– Помни, малыш, – говорит отец, – не бывает плохой погоды, бывает плохая одежда.


Половина детей в школе – финны, остальные – шведы, а у Зено темные ресницы, карие глаза, кожа цвета кофе с молоком и странное имя. Его называют пендосом, овцетрахом, чуркой, зеро, нулем. Даже если он не понимает этих слов, смысл ясен: не воняй, не дыши, кончай трястись, кончай быть не таким, как мы. После школы он бредет через лабиринт снежного месива в центральной части Лейкпорта. Пять футов снега на крыше автомастерской, шесть – на крыше скобяного магазина «М. С. Моррис». В кондитерской «Кодуэллс» старшие мальчишки жуют резинку и разговаривают о лохах, телках и тачках. Заметив его, они говорят: «Крути педали, пока не дали».

Через восемь дней после приезда в Лейкпорт он останавливается перед голубым двухэтажным викторианским зданием на углу Лейк-стрит и Парк-стрит. С крыши свисают сосульки, вывеска, полузанесенная снегом, гласит:

Библиотека

Зено заглядывает в окно. Тут же дверь открывается и две одинаковые женщины в платьях со стоячим воротничком манят его внутрь.

– Что-то ты слишком легко одет, – говорит одна.

– Где твоя мама? – спрашивает другая.

Столы для чтения освещены лампами на гибких ножках. На стене вышивка со словами: «Здесь отвечают на вопросы».

– Мама, – отвечает он, – живет теперь в Небесном Городе, где никто не болеет и не печалится.

Библиотекарши наклоняют голову под в точности одинаковым углом. Одна усаживает его перед камином на стул с плетеным сиденьем, другая уходит за шкафы и возвращается с книгой в лимонно-желтой суперобложке поверх матерчатого переплета.

– Ах, – говорит первая сестра, – прекрасный выбор.

Они садятся по обе стороны от него, и та, что принесла книгу, говорит:

– В такой промозглый день, когда не можешь согреться, иногда только и нужно что древние греки… – она показывает страницу с тесными строчками стихов, – чтобы улететь через всю планету туда, где тепло, каменисто и солнечно.

Огонь в камине мерцает, медные ручки каталожных ящиков поблескивают. Зено зажимает ладони между коленями, и вторая сестра начинает читать. Это история одинокого мореплавателя, самого одинокого человека в мире. Восемнадцать дней его носило в море на плоту, а потом налетела страшная буря. Его плот разбит, а его самого выбросило голым на скалы острова. Однако богиня по имени Афина приняла облик девушки с кувшином воды и ведет его в чудесный город.

– «Он изумился, увидевши пристани», – читает библиотекарша…

…в них бесконечный

Ряд кораблей, и народную площадь, и крепкие стены

Чудной красы, неприступным извне огражденные тыном.

Зено сидит как зачарованный. Он слышит бьющие о берег волны, чувствует соленый морской воздух, видит сияющие на солнце купола. Может быть, остров феакиян и есть Небесный Город? И пришлось ли маме в одиночку плыть между звездами восемнадцать дней, чтобы туда попасть?

Богиня советует одинокому мореплавателю не боятся, говорит, лучше всегда быть храбрым, и он входит во дворец, сияющий, словно лунный свет, и царь с царицей угощают его медвяным вином, и усаживают в серебряное кресло, и просят рассказать о его странствиях, и Зено хочет слушать дальше, но тепло камина, запах старой бумаги и мерный голос библиотекарши его убаюкивают. Он засыпает.


Отец обещает утеплить дом, провести воду и заказать новехонький электрообогреватель «Термадор» прямиком из «Монтгомери уорд», но каждый вечер приходит с работы такой усталый, что не может расшнуровать ботинки. Он ставит на печку банку макарон с мясом, закуривает и засыпает за столом, а снег с ботинок растекается лужицей у него под ногами, как будто отец немного оттаивает во сне, прежде чем на заре снова выйти за дверь и заледенеть.

Каждый день после школы Зено заходит в дом на углу Лейк-стрит, и библиотекарши – обеих зовут мисс Каннингем – дочитывают ему «Одиссею» и переходят к «Золотому руну», а затем – к «Героям до Ахиллеса». Они ведут Зено через Огигию и Эрифию, Гесперию и Гиперборею, земли, которые сестры называют мифическими, то есть ненастоящими, а это значит, что Зено может попасть туда только в фантазии. Впрочем, иногда библиотекарши говорят, что древние мифы могут быть правдивее правды, так что, может, это все-таки настоящие места? Дни становятся длиннее, в библиотеке капает с потолка, а с огромных сосен над домиком большие куски снега падают так шумно, что мальчик воображает: это Гермес в золотых сандалиях спрыгнул с Олимпа, спеша доставить очередное послание богов.

В апреле отец приносит с лесопилки пегую колли. Она воняет псиной и регулярно гадит за печкой, и все равно, когда она вечерами забирается к Зено на одеяло и прижимается к нему, довольно вздыхая, у него от счастья выступают на глазах слезы. Он называет ее Афиной. Каждый день она встречает его после уроков, виляя хвостом в грязи у школьного забора, и они вместе идут в библиотеку, и сестры Каннингем разрешают Афине спать на коврике у камина, пока они читают Зено про Гектора и Кассандру и про сто детей царя Приама, и май переходит в июнь, озеро искрится сапфирами, по лесу эхом разносится звук пилы, рядом с лесопилкой растут штабеля бревен, огромные, как города, и отец покупает Зено штаны на лямках. Они на три размера велики, а на кармане у них вышита молния.


В июне он идет мимо дома с кирпичной трубой на углу Мишшн-стрит и Форест-стрит. Перед домом припаркован голубой «бьюик» 57-й модели 1933 года выпуска. Дверь открывается, выглядывает женщина и манит Зено в дом.

– Я тебя не укушу, – говорит она, – но собаку оставь снаружи.

Внутри окна задернуты лиловыми занавесками. Женщина говорит, что ее зовут миссис Бойдстен, а ее муж погиб при несчастном случае на лесопилке несколько лет назад. У нее желтые волосы, голубые глаза и родинки на шее, как будто замершие жуки. На блюде в гостиной – пирамида печенья в форме звездочек. Каждая печенька блестит глазурью.

– Угощайся. – Она закуривает; на стене за ее спиной мрачно смотрит с креста футовый Иисус. – Я их все равно выброшу.

Зено берет одно печенье: масляное, сладкое, очень вкусное.

На полках по всей комнате стоят сотни розовощеких фарфоровых детей в красных шапочках и красных платьицах. Некоторые в больших крестьянских башмаках, некоторые с вилами, некоторые целуются, а некоторые заглядывают в колодец желаний.

– Я тебя видела, – говорит женщина. – Бродишь по городу. Разговариваешь с теми ведьмами в библиотеке.

Зено не знает, что ответить, и фарфоровые дети его смущают, к тому же у него рот полон печеньем.

– Бери еще.

Вторая печенька даже лучше первой. Кто печет печенье только затем, чтобы их выбросить?

– Твой отец ведь недавно сюда приехал? Работает на лесопилке? Широкоплечий?

Зено заставляет себя кивнуть. Иисус смотрит не мигая. Миссис Бойдстен глубоко затягивается сигаретой. Она спокойна и в то же время яростно напряжена. Зено думает про всевидящего Аргуса, стража богини Геры, у которого были глаза по всей голове и даже на кончиках пальцев, так что, когда пятьдесят спали, другие пятьдесят продолжали нести дозор.

Он берет третью печеньку.

– А твоя мать? Она с вами живет?

Зено мотает головой, и внезапно ему становится душно в доме, печенья комком глины давят на желудок, Афина скулит под дверью. Волны стыда и смущения прокатываются через Зено. Он пятится от стола и выходит на улицу, даже не сказав спасибо.


В следующее воскресенье они с отцом сидят рядом с миссис Бойдстен в церкви, где пастор с мокрыми подмышками говорит про надвигающиеся силы тьмы. Потом они все вместе идут к миссис Бойдстен домой, и она наливает в одинаковые синие стопочки что-то под названием «Олд форестер». Отец включает ее настольный радиоприемник «Зенит», и сумрачные комнаты наполняются звуками биг-бенда, миссис Бойдстен смеется, показывая зубы, и кончиками ногтей трогает отца за руку. Зено надеется, что она поставит на стол новое блюдо печенья, но тут отец говорит:

– Поди, малыш, на улицу, поиграй.

Они с Афиной проходят квартал до озера, и Зено строит из песка маленькое царство феакиян с высокими крепостными стенами, плодовым садом из веточек и флотом шишек-кораблей. Афина находит на берегу палки и носит Зено, чтобы он бросал их в воду. Два месяца назад он был бы счастлив побывать в настоящем доме с настоящим камином и припаркованным у входа «бьюиком» 57-й модели, а сейчас хочет одного: вернуться с отцом домой и греть консервированные макароны на печке.

Афина приносит палки все больше и больше и наконец волочет по песку целое вывернутое с корнем деревце. Солнце блестит на воде, исполинские сосны качаются, осыпая иголками его королевство. Зено закрывает глаза и чувствует, как уменьшается – уменьшается настолько, что может войти в царский дворец посреди своего песочного острова, где слуги подадут ему теплую одежду и поведут его по озаренным светильниками коридорам в тронную залу, и там Зено вместе с Одиссеем, своей мамой и могучим красавцем Алкиноем совершат возлияние Тучегонителю Зевсу, помогающему странникам в пути.

Наконец он бредет обратно к миссис Бойдстен и зовет отца, и тот кричит из дальней комнаты: «Через три минуты, окорочок!», и они с Афиной сидят на крыльце в облаке комаров.


Сентябрь смыкается на августе, как клешня, в октябре склоны гор припорашивает снег, а Зено с отцом проводят у миссис Бойдстен каждое воскресенье, да и многие вечера на неделе. К ноябрю отец так и не устроил в доме туалет и не выписал новехонький электрообогреватель «Термадор» прямиком со склада «Монтгомери уорд». В первое воскресенье декабря они приходят из церкви к миссис Бойдстен, отец включает ее радиоприемник, и диктор говорит, что триста пятьдесят три японских самолета разбомбили базу американского флота на острове Оаху.

В кухне миссис Бойдстен роняет пакет с мукой. Зено спрашивает: «Что такое „вспомогательный персонал“?» Никто не отвечает. Афина тявкает на крыльце, диктор рассуждает, что могли погибнуть тысячи моряков, и у отца с левой стороны лба заметно пульсирует жилка.

Снаружи, на Мишшн-стрит, сугробы уже в рост Зено. Афина роет в снегу туннель, и ни одна машина не проезжает мимо, ни один самолет не пролетает над головой, ни один ребенок не выходит из соседних домов. Весь мир как будто замер в молчании. Когда через несколько часов Зено возвращается в дом, отец ходит вокруг радиоприемника, сжимает правую руку левой, щелкая суставами, а миссис Бойдстен стоит у окна со стаканом «Олд форестера», и муку с полу никто так и не замел.

По радио женщина говорит: «Добрый вечер, дамы и господа». Потом прочищает горло. «Я обращаюсь к вам в трудный для страны час».

Отец поднимает палец:

– Это жена президента.

Афина скулит под дверью.

«Уже много месяцев, – говорит жена президента, – над нами висело сознание, что нечто подобное может произойти, и все же мы не могли до конца поверить».

Афина лает. Миссис Бойдстен говорит:

– Уйми, пожалуйста, свою псину.

Зено спрашивает:

– Пап, может, пойдем уже домой?

«Что бы от нас ни требовалось, – говорит жена президента, – я уверена, мы с этим справимся».

Отец трясет головой:

– Этих мальчиков разбомбили во время завтрака. Они горели живьем.

Афина снова лает, и миссис Бойдстен дрожащими ладонями сжимает лоб. Сотни фарфоровых детей на полках – и те, что держатся за руки, и те, что прыгают через скакалку, и те, что несут ведра, – будто наливаются ужасающей энергией.

«А теперь, – говорит радио, – мы вернемся к программе, которую приготовили на сегодняшний вечер».

Отец говорит:

– Мы покажем этим гребаным япошкам. Мальчики, ох, мальчики. Мы им покажем.

Через пять дней он и еще четверо мужчин с лесопилки едут в Бойсе. Там им смотрят зубы, потом измеряют объем груди. А сразу после Рождества папа отправляется во что-то под названием тренировочный лагерь в какое-то место под названием Массачусетс, а Зено переезжает жить к миссис Бойдстен.

Лейкпорт, Айдахо 2002–2011 гг.

Сеймур

Младенцем он истошно вопит сутками напролет. В год-полтора ест только круглое: колечки «Чириос», круглые бельгийские вафли из морозилки и обычные «M&M’s» в пакетиках по 1,69 унции[6]. Не «фан-сайз» и не «шеринг-сайз», и не дай бог Банни купит арахисовые. Ей можно трогать его коленки и локти, но не ладони и ступни. Уши – ни в коем случае. Мыть голову – кошмар. Стричься – исключено.

Они живут в Льюистоне в мотеле «Золотой дуб»; за проживание в одной комнате Банни убирает остальные шестнадцать. Бойфренды прокатываются как бури: Джед, потом Майк Готри, потом тот, которого Банни называет Индейкина нога. Лампы мигают, льдогенератор рычит, стекла дрожат от проезжающих мимо лесовозов. В худшие ночи они спят в «понтиаке».

В три года Сеймур решает, что не выносит фабричных ярлычков на белье и шуршания некоторых сухих завтраков в пакете. В четыре он ударяется в плач, если пластиковая соломинка в пакетике сока скребет о проткнутую фольгу. Если Банни слишком громко чихнет, он полчаса трясется. Люди спрашивают: «Что с ним такое?» и «Ты что, не можешь его утихомирить?».

Ему шесть, когда Банни узнаёт, что умер ее двоюродный дедушка, которого она не видела двадцать лет, и оставил ей сдвоенный щитовой дом в Лейкпорте. Банни захлопывает мобильник-раскладушку, бросает резиновые перчатки в ванну номера 14, где убиралась, оставляет тележку с моющими средствами в открытой двери, грузит в «понтиак-гранд-ам» тостер, DVD-проигрыватель «Магнавокс», два больших мусорных пакета с одеждой, сажает в машину Сеймура и три часа гонит на юг без остановки.

Дом стоит посреди акра бурьяна в миле от городка, в тупике гравийной дороги под названием Аркади-лейн. Одно окно выбито, на сайдинге краской из баллончика написано: «Я не вызываю 911»[7], крыша с одной стороны загибается вверх, словно великан пытался ее оторвать. Как только уезжает адвокат, Банни встает на колени перед дверью и рыдает так неостановимо, что это пугает их обоих.

С трех сторон участок обступают сосны. Во дворе тысячи белых бабочек перелетают с одной головки чертополоха на другую. Сеймур сидит рядом с Банни.

– Ой, Опоссум… – она вытирает глаза, – как же, блин, давно этого не было.

Сосны по краям участка колышутся. Бабочки порхают.

– Чего не было, мам?

– Надежды.

Плывущая по ветру паутинка вспыхивает на солнце.

– Да, – говорит он. – Давно, блин, не было надежды.

И вздрагивает, когда мама разражается смехом.


Банни заколачивает разбитое окно фанерой, выгребает из кухонных шкафчиков мышиные какашки, выкидывает изгрызенный бурундуками дедушкин матрас на дорогу и покупает два новых в кредит под девятнадцать процентов без начального взноса. Находит в благотворительном магазине оранжевый диванчик на двоих и выливает на него полфлакона освежителя «Гавайский бриз», прежде чем они с Сеймуром втаскивают покупку в дом. На закате они садятся рядышком на крыльце и съедают по две вафли каждый. Высоко над головой в сторону озера пролетает скопа. Из-за сарая материализуется олениха с двумя детенышами и прядает ушами. Небо лиловеет.

– «Зерна прорастают, – поет Банни, – расцветает луг, скоро лес оденется молодой листвой»[8].

Сеймур закрывает глаза. Ветер мягкий, как голубые покрывала в «Золотом дубе», может, даже мягче, от чертополоха идет дух, как от теплой новогодней елки, а сразу за спиной, через стену, – его собственная комната, и разводы у нее на потолке похожи на облака, или на кугуаров, или на морские губки, а у мамы, когда она поет про то, что овечки блеют, бычок гарцует, а козлик пердит, голос такой счастливый, что Сеймур не может удержаться от смеха.


Первый класс в Лейкпортской начальной школе = двадцать шесть шестилеток в щитовом домике двадцать четыре на сорок футов под руководством старой и ехидной миссис Онегин. Темно-синяя парта, за которую она сажает Сеймура, омерзительна: рама погнута, болты заржавели, а ножки скрипят по полу так, будто тебе в глаза загоняют иголки.

Миссис Онегин говорит:

– Сеймур, ты видел, чтобы другие дети сидели на полу?

Она говорит:

– Сеймур, ты ждешь особого приглашения в золотой рамочке?

Она говорит:

– Сеймур, если ты не сядешь…

У директора на столе стоит кружка с надписью «УЛЫБНИСЬ!», а на его ремне несутся друг за дружкой мультяшные Дорожные бегуны. Банни, в новенькой форменной рубашке поло клининговой службы «Вэгон уил» (стоимость вычтут из ее первой зарплаты), говорит: «Он довольно чувствительный», а директор Дженкинс спрашивает: «Мужчина в семье есть?» – и в третий раз косится на ее грудь. Позже, в машине, Банни сворачивает на обочину Мишшн-стрит и, не запивая, глотает три таблетки от головной боли.

– Опоссум, ты меня слушаешь? Тронь уши, если слушаешь.

Мимо проносятся четыре грузовика: два синих, два черных. Он трогает уши.

– Кто мы?

– Команда.

– А что значит быть командой?

– Помогать друг другу.

Проезжает красный автомобиль. Потом белый грузовик.

– Можешь посмотреть на меня?

Он смотрит. Магнитный бейджик на ее рубашке гласит: «МЕНЕДЖЕР ПО УБОРКЕ ПОМЕЩЕНИЙ БАННИ». Имя мельче, чем название работы. Еще два грузовика раскачивают «гранд-ам», проезжая мимо, но Сеймур не слышит, какого они цвета.

– Я не могу уходить с работы в середине смены из-за того, что тебе не понравилась парта. Меня уволят. А мне нельзя, чтобы меня уволили. Я должна стараться. Ты постараешься?


Сеймур старается. Когда Кармен Ормаэчеа трогает его своей рукой, которая хуже ядовитого плюща, он старается не закричать. Когда фрисби Тони Молинари попадает ему в голову, он старается не плакать. Но девятого сентября из-за пожара в горах Севен-Девилз весь город затягивает дымом, и миссис Онегин говорит, на перемену выходить не будем, слишком плохой воздух, и окна открывать нельзя, потому что у Родриго астма, и через несколько минут в классе воняет, как от дедушкиной микроволновки, когда мама разогревает мороженую фахиту[9].

Сеймур выдерживает устный счет, выдерживает ланч, выдерживает карточки с заданиями, но к тихому уроку его силы на исходе. Миссис Онегин усадила всех раскрашивать их Северные Америки, и Сеймур пытается рисовать светло-зеленые круги в Мексиканском заливе, пытается двигать только пальцами и запястьем, не давя на парту, чтобы она не делала скрип-скрип, не дышать, чтобы не вдыхать запахи, но пот течет по ребрам, а Уэсли Охмен постоянно расстегивает и застегивает липучку на левой кроссовке, а Тони Молинари делает губами звук, будто пускает пузыри, а миссис Онегин пишет огромное мерзкое А-М-Е-Р-И-К- на маркерной доске, и кончик маркера шуршит и повизгивает, а часы на стене тиктиктиктакают, и все эти звуки летят ему в голову, как шершни в гнездо.

Рев; всю жизнь Сеймура он рокотал где-то вдали, но теперь нарастает. Рев стирает горы, озеро, Лейкпорт, прокатывается по школьной парковке, переворачивая машины, рычит за стеной и трясет дверь. Миллион черных точек взрывается перед глазами. Сеймур зажимает уши, но рев пожирает свет.


Школьный психолог мисс Слаттери говорит, это может быть нарушение обработки сенсорной информации, или синдром дефицита внимания и гиперактивность, или какое-то их сочетание. Мальчик еще слишком маленький. И она не диагност. Но его крики пугают других детей, и директор Джексон велел Сеймуру в пятницу не приходить в школу, и Банни надо как можно скорее обратиться к дефектологу.

Банни трет переносицу:

– Это бесплатно?


Менеджер Стив из «Вэгон уил» говорит, ага, Банни, бери ребенка на работу, если хочешь, чтобы тебя уволили, так что в пятницу утром она снимает с плиты ручки, ставит на кухонный стол пачку «Чириос» и включает DVD со «Старбоем» на повтор.

– Опоссум?

На экране «Магнавокса» Старбой в сияющем костюме спрыгивает из темноты.

– Тронь уши, если ты меня слушаешь.

Старбой находит семью броненосцев, которая запуталась в сети. Сеймур трогает уши.

– Когда таймер микроволновки покажет ноль-ноль-ноль, я вернусь домой и проверю, как ты. Хорошо?

Старбою нужна помощь. Пора звать Верного Друга.

– Ты же никуда не уйдешь?

Он кивает. «Понтиак» уезжает по Аркади-лейн. Сова Верный Друг выплывает из мультипликационной ночи. Старбой светит, Верный Друг клювом разрывает сеть. Броненосцы выбираются; Верный Друг объявляет, что лучшие друзья – это те, кто приходит на выручку в беде. И тут крышу дома начинает скрести кто-то вроде гигантского скорпиона.

Сеймур слушает в своей комнате. Слушает у входной двери. У сдвижной двери кухни. Звук не прекращается. Тук-скрр-скрр.

На экране «Магнавокса» всходит большое желтое солнце. Верному Другу пора лететь обратно в гнездо. Старбою пора лететь обратно на Небосвод. «Лучшие друзья», – поет Старбой…

…Мы всегда вдвоем,

Я в небесах,

А ты в сердце моем.

Когда Сеймур открывает сдвижную дверь, с крыши взлетает сорока и садится на яйцевидный валун на заднем дворе. Опускает хвост и стрекочет.

Птица. Вовсе не скорпион.

Ночью сильный ветер разогнал дым, и утро ясное. Чертополох кивает лиловыми головками, всюду гудят насекомые. Тысячи сосен подступают к участку, взбираются на горный склон и качаются, как будто дышат. Вдох-выдох. Вдох-выдох. До яйцевидного валуна девятнадцать шагов через высокую, по пояс, траву, и к тому времени, как Сеймур на него влезает, сорока уже перелетела на ветку у края леса. На валуне пятна лишайника – бежевые, зеленые, ярко-оранжевые. Здесь все такое удивительное. Огромное. Живое. Происходит у тебя на глазах.

В двадцати шагах от валуна Сеймур натыкается на провисшую колючую проволоку между двумя столбиками. За спиной у него сдвижная дверь, кухня, дедушкина микроволновка; впереди – три тысячи акров леса, принадлежащего техасской семье, которую никто в Лейкпорте в глаза не видел.

Чьюк-юк, чьюк-юк, зовет сорока.

Так легко нырнуть под проволоку.

Под деревьями свет совершенно другой: новый мир. С веток свисают бороды лишайника, сверху проглядывают кусочки голубого неба. Вот муравейник в половину Сеймурова роста, вот гранитная глыба размером с мини-фургон, вот кусок коры, который точно подходит к его груди, как доспех Старбоя.

На половине пути от дома к вершине холма Сеймур выходит на поляну, обрамленную пихтами. Посередине поляны мертвая сосна тянется к небу, словно из-под земли лезет многопалая рука великаньего скелета. Сверху планируют десятки сорванных ветром двойных иголочек. Сеймур ловит одну, воображает, что это человек с крохотным тельцем и длинными тонкими ногами. Иголочный человечек идет через поляну на цыпочках.

Под мертвым деревом Сеймур строит Иголочному человечку домик из коры и веточек. Он укладывает внутрь матрасик из травы, когда в десяти футах над головой раздается крик привидения.

И-и? И-и-ит?

Каждый волосок у Сеймура на руках встает дыбом. Сова так слилась с деревом, что Сеймур лишь после третьего крика находит ее глазами, а когда находит, то ахает.

Она моргает три раза, четыре. В тени, у самой коры, сова исчезает, стоит ей закрыть глаза. Потом они открываются, и она материализуется снова.

Она ростом с Тони Молинари. Глаза у нее цвета теннисных мячиков. Она смотрит прямо на Сеймура.

Сеймур смотрит вверх от подножия мертвого дерева, а сова смотрит вниз, и лес дышит, и что-то происходит: рев – беспокойное рокотание, которое Сеймур слышит краем уха каждую минуту, когда не спит, – умолкает.

«Здесь есть волшебство, – как будто говорит сова. – Надо только сидеть, дышать и ждать, и оно тебя найдет».

Он сидит, дышит и ждет, а Земля за это время пролетает еще тысячу километров по орбите. Узлы, что всю жизнь были затянуты внутри мальчика, развязываются мало-помалу.


Когда Банни его находит, в волосах у нее кора, на форменной рубашке – сопли. Она рывком поднимает его на ноги, и Сеймур не знает, сколько времени прошло – минута, месяц или десять лет. Сова исчезает как дым. Сеймур оборачивается глянуть, куда она улетела, но ее нет, она всосалась в глубину леса, а Банни трогает его волосы и плачет навзрыд: «…собиралась звонить в полицию, почему ты не сидел дома?..», бранится нехорошими словами, тащит его домой через лес, рвет свои джинсы о колючую проволоку; микроволновка в кухне пищит без остановки, Банни говорит по телефону, менеджер Стив ее уволил, она бросает трубку на оранжевый диванчик, сжимает Сеймуру плечи так, что он не может вырваться, говорит: «Я думала, мы с тобой стараемся вместе», говорит: «Я думала, мы команда».


Ночью, когда Банни ложится спать, Сеймур на цыпочках подходит к окну, распахивает раму, высовывает голову в темноту. Ночь источает резкий луковый запах. Кто-то тявкает, кто-то повторяет: чив-чив-чив. Лес прямо здесь, сразу за колючей проволокой.

– Верный Друг, – говорит Сеймур. – Я назову тебя Верный Друг.

Зено

Внизу взрослые в тяжелой обуви топчутся по гостиной миссис Бойдстен. Пять игрушечных солдатиков фирмы «Плейвуд пластикс» выбираются из жестяной коробки. Солдатик 401 ползет с винтовкой к изголовью; 410 тащит противотанковое орудие через складку на покрывале; 413 оказался слишком близко к батарее, и у него оплавилось лицо.

Пастор Уайт с усилием взбирается по лестнице, неся тарелку ветчины и крекеров. Отдуваясь, садится на маленькую кровать. Берет солдатика 404, того, который вскинул винтовку над головой, и говорит, что не должен рассказывать это Зено, но в тот день, когда отец Зено погиб, он в одиночку отправил на тот свет четверых япошек.

У основания лестницы кто-то спрашивает: «Гуадалканал – это где?», а другой голос отвечает: «Я этих названий не различаю», и снежинки проплывают за окном. На долю секунды мама Зено спускается с неба в золотой ладье, и, пока все смотрят в обалдении, они с Афиной забираются к ней, и мама везет их в Небесный Город, где лазурное море разбивается о черные скалы, а на каждом дереве висят теплые от солнца лимоны.

И вот он уже снова на латунной кровати, и пастор Уайт, от которого воняет лосьоном для волос, волочет солдатика 404 по покрывалу, а отец уже никогда не вернется.

– Самый настоящий всамделишный герой, – говорит пастор. – Вот кто был твой папа.

Позже Зено с тарелкой на цыпочках спускается по лестнице и выскальзывает через заднюю дверь. Из кустов можжевельника, прихрамывая, выбирается продрогшая Афина. Он кормит ее крекерами и ветчиной, а она смотрит на него с беспримесной благодарностью.

Снег падает большими слипшимися хлопьями. Голос в голове шепчет: ты один и, наверное, сам в этом виноват. Смеркается. В состоянии, похожем на транс, Зено выходит из двора миссис Бойдстен, идет по Мишшн-стрит до перекрестка с Лейк-стрит, перелезает через насыпь и пробивается через сугробы, набирая снега в купленные для похорон ботинки, пока не выходит на край озера.

Конец марта, и посредине озера, в полумиле от берега, видны первые темные проталины. Сосны слева высятся огромной колышущейся стеной.

На льду снега меньше – здесь он сухой и его уносит ветром. С каждым шагом Зено все явственнее ощущает под ногами темную толщу воды. Тридцать шагов, сорок. Обернувшись, он уже не видит лесопилки, поселка, даже деревьев на берегу. Его следы замело; он в белой вселенной вне остального мира.

Еще шесть шагов. Семь, восемь, стоп.

Со всех сторон одинаковое ничто: пазл из подброшенных в воздух чисто-белых кусочков. Зено как будто балансирует на краю чего-то. Позади Лейкпорт: продуваемая сквозняками школа, улицы в грязном снежном месиве, библиотека, миссис Бойдстен с ее керосиновым дыханием и фарфоровыми детьми. Там он пендос, овцетрах, зеро, нуль – сирота-недомерок с внешностью приезжего и дурацким именем. А что впереди?

Из белизны, приглушенный снегом, долетает почти ультразвуковой треск. Что там за сыплющимися хлопьями? Царский дворец феакиян? Бронзовые стены и серебряные притолоки, виноград, грушевые сады и звенящие ручьи? Зено напрягает глаза, но они как будто смотрят наоборот: в белую вихрящуюся полость внутри его головы. «Что бы от нас ни требовалось, – сказала жена президента, – я уверена, мы с этим справимся». Но что от него требуется и как с этим справиться без отца?

Еще чуть-чуть. Он сдвигает ботинок на полшага, и через секунду во льду появляется вторая трещина. Она вроде бы начинается от середины озера, проходит точно под его ногами и распространяется дальше, к поселку. Тут что-то тянет Зено за штаны, как будто он отошел на длину поводка и теперь веревка тащит его обратно. Он оборачивается: это Афина вцепилась зубами в его брючный ремень.

И только тут тело наливается страхом, тысячи змей ползают под кожей. Он оступается, силится не дышать, силится стать как можно легче, а колли ведет его, шаг за шагом, назад по льду в поселок. Зено выбирается на берег, проламывается через сугробы, переходит на другую сторону Лейк-стрит. В ушах стучит, его колотит дрожь. Афина вылизывает ему руку, а в освещенных окнах дома миссис Бойдстен взрослые стоят в гостиной, и рты у них шевелятся, как у деревянных щелкунчиков.


Подростки из числа прихожан чистят от снега дорогу к церкви. Мясник бесплатно дает им обрезки и кости. Сестры Каннингем переходят от мифов к более веселой литературе – греческим комедиям. Они выбрали Аристофана, который, по их словам, придумал самые замечательные миры. Сестры читают Зено «Облака», потом «Женщин в народном собрании», потом «Птиц» – про двух стариков, которые, устав от творящихся на земле безобразий, отправились жить с птицами в небесный город, но обнаружили, что притащили туда все свои неприятности. Афина дремлет перед шкафом со словарями. Вечерами миссис Бойдстен пьет «Олд форестер», курит «Кэмел» одну за другой, и они играют в криббедж[10], двигая колышки по доске. Зено сидит прямо, держа свои карты аккуратным веером, и думает: я все еще в этом мире, но есть другой, совсем рядом.


Четвертый класс, пятый класс, конец войны. В Лейкпорт приезжают отдыхающие, катаются по озеру на лодках. Папы, мамы, детишки – счастливые семьи. На мемориале в центре поселка выбили отцовское имя, Зено дали в руки флаг, и кто-то сказал, герои то, герои се. После за ужином пастор Уайт сидит во главе стола в доме у миссис Бойдстен и размахивает индюшачьей ножкой.

– Альма, Альма, что получится, если скрестить гомосапиенса с гномиком?

Миссис Бойдстен перестает жевать. На зубах у нее петрушка.

– Гомик!

Она хихикает. Пастор Уайт улыбается в бокал. Двести фарфоровых детей смотрят на Зено широко открытыми глазами.


Ему двенадцать, когда сестры Каннингем подзывают его к библиотечной стойке и вручают ему книгу: «Воины Атлантиды», восемьдесят восемь полноцветных страниц. «Заказали с мыслью о тебе», – говорит старшая сестра, и уголки глаз у нее собираются морщинками, а вторая сестра штампиком проставляет в формуляре день возврата. Зено уносит книгу домой и садится на маленькую латунную кровать. На первой странице принцессу похищают на берегу моря странного вида люди в бронзовых доспехах. Проснувшись, она обнаруживает себя пленницей в подводном городе под огромным стеклянным куполом. Жители города – те самые воины в золотых доспехах – это существа с перепончатыми ногами, заостренными ушами и жабрами на шее. Они носят золотые браслеты, у них мощные трицепсы, мускулистые ноги и выступы в паху. У Зено, когда он разглядывает картинки, в животе все трепещет.

Странные, красивые люди дышат под водой; между тонкими хрустальными башенками и высокими изогнутыми мостами их города проплывают длинные сверкающие субмарины. Пузыри поднимаются в столбах золотистого водного света. К десятой странице начинается война между морскими жителями и неуклюжими сухопутными людьми, которые пришли отвоевать свою принцессу. У сухопутных людей гарпуны и мушкеты, морские сражаются трезубцами, и мышцы у подводных людей длинные и красивые, и у Зено жар расходится по всему телу. Он не может отвести глаз от красных жаберных щелей на их шеях и длинных мускулистых рук и ног. На последних страницах битва разгорается все яростнее, и как раз когда на стеклянном куполе появляется трещина, угрожающая всем в городе, книга сообщает: «Продолжение следует».

Три дня он держит «Воинов Атлантиды» в ящике стола, где книга светится как что-то опасное, пульсируя в его мозгу, даже когда он в школе: радиоактивная, противозаконная. Только убедившись, что миссис Бойдстен спит и в доме все тихо, Зено решает заглянуть дальше. Разозленные моряки крушат защитный купол гарпунами, изящные подводные воины с мускулистыми ляжками и трезубцами в руках выплывают в своих темно-красных одеяниях. Во сне они стучат в окно его спальни, но когда он открывает рот, чтобы заговорить, его захлестывает вода, и он просыпается с чувством, что провалился под лед.

Заказали с мыслью о тебе.

На четвертую ночь Зено трясущимися руками несет «Воинов Атлантиды» вниз по скрипящей лестнице, мимо лиловых занавесок и кружевных дорожек на столах, мимо вазы с сухими лепестками, распространяющими тошнотворный аромат, сдвигает экран камина и сует книгу в огонь.

Стыд, уязвимость, страх – Зено полная противоположность отцу. Он редко бывает в центре поселка, всегда старательно обходит библиотеку. Если замечает кого-нибудь из сестер Каннингем возле озера или в магазине, быстро поворачивает, опускает голову, прячется. Они знают, что Зено не вернул книгу, уничтожил общественную собственность. Они догадаются, почему он так сделал.

В зеркале подбородок у него слишком маленький, безвольный. Ноги слишком короткие, и он их стесняется. Может, в далеком сияющем городе его бы приняли как своего. Может, там бы он стал таким, каким хочет стать, – новым, непохожим на себя нынешнего.

Иногда по пути в школу или даже когда он просто встает с постели, его настигает чувство, от которого сводит живот: будто все столпились вокруг него и смотрят. Их рубашки в крови, лица осуждающие. Голубой, говорят они, тыча в него пальцами. Гомик.


Зено шестнадцать, он подрабатывает учеником в мастерской «Энсли тай энд ламбер», когда семидесятипятитысячная Народная армия Северной Кореи переходит 38-ю параллель и начинается корейская война. К августу прихожане, которые собираются по воскресеньям у миссис Бойдстен за столом, жалуются на новое поколение американских солдат. Молодые избалованы, выросли в тепличных условиях, не приучены к трудностям, сетуют гости, и горящие кончики их сигарет выписывают над курицей оранжевые круги.

– Не такие храбрые, как твой папа, – говорит пастор Уайт и демонстративно хлопает Зено по плечу.

Зено слышит, как где-то далеко открывается сдвижная дверь.

Корея: зеленый отогнутый большой палец на школьном глобусе. Самое далекое место, куда можно сбежать из Айдахо.

Каждый вечер после смены в мастерской Зено совершает пробежку вдоль озера. Три мили до поворота на Вест-Сайд-роуд, три мили обратно, шлепая под дождем. Афина, с заметной сединой на морде, но все такая же отважная, трусит следом. Иногда гибкие, сверкающие воины Атлантиды бегут рядом с ним, словно ток по проводам, и тогда он бежит быстрее, пытаясь оставить их позади.


В свой семнадцатый день рождения он просит у миссис Бойдстен разрешения взять ее старый «бьюик» для поездки в Бойсе. Она прикуривает новую сигарету от старой. Тикают часы с кукушкой, фарфоровые дети толпятся на полке, три разных Иисуса смотрят с трех разных крестов. Позади нее, за кухонным окном, Афина свернулась под живой изгородью. За милю отсюда мышь дремлет в домике, где Зено с отцом провели свою последнюю лейкпортскую зиму. Сердечные раны затягиваются, но остаются рубцы.

На серпантине по пути вниз его дважды укачивает. На призывном пункте врач прикладывает к его груди холодную чашечку стетоскопа, облизывает карандаш и ставит галочки во всех строчках формуляра. Через пятнадцать минут он рядовой-рекрут Зено Нинис.

Сеймур

Дом в полной собственности Банни, но от дедушки осталась ипотека за участок – $558 в месяц. Еще газ + электричество + коммуналка + вывоз мусора + кредит «Блю-ривер-банку» за матрасы + страховка за «понтиак» + мобильный + расчистка снега, чтобы выезжать на дорогу + $2652.31 просроченного кредита на карте + медицинская страховка, ха-ха, шутка, медицинская страховка ей не по карману.

Она нашла работу в «Аспен лиф лодж» – уборка в комнатах в любое удобное для нее время, $10.65 в час, и берет обеденные смены в «Пиг-энд-панкейк» – $3.45 в час плюс чаевые. Если никто не заказывает панкейки, мистер Беркетт отправляет ее чистить дорожку, а за это никто чаевых не дает.

Каждый будний день шестилетний Сеймур сам вылезает из школьного автобуса, сам идет по Аркади-лейн, сам отпирает входную дверь. Съедает вафлю, смотрит «Старбоя» и не выходит из дому. Ты меня слушаешь, Опоссум? Можешь потрогать уши? Можешь положить руку на сердце?

Он трогает уши. Кладет руку на сердце.

И все равно, войдя в дом, какая бы ни была погода, сколько бы ни нанесло снега, он бросает рюкзак, выскальзывает в сдвижную дверь, ныряет под колючую проволоку и поднимается по склону к поляне с большой мертвой сосной.

Иногда он лишь ощущает присутствие, покалывание в затылке. Иногда различает в лесу тихое, гулкое «у-ух». Иногда ничего. Но в лучшие дни Верный Друг на месте, дремлет на том самом заляпанном пометом суку возле ствола, где Сеймур его впервые увидел, в десяти футах над землей.

– Привет.

Верный Друг смотрит на Сеймура; ветер ерошит перья на совином лице, во внимательном птичьем взгляде – древнее как мир понимание.

Сеймур говорит:

– Дело не столько в парте, дело в том, что у Мии стикеры с запахом, и после перемены, когда Уэсли и Дункан все потные…

Он говорит:

– Они называют меня ненормальным. Боятся меня.

Верный Друг моргает в вечернем свете. Голова у него размером с волейбольный мяч, а вся сова – будто слившиеся в единую форму души десяти тысяч деревьев.


Как-то ноябрьским вечером Сеймур спрашивает у Верного Друга, вздрагивает ли он тоже от резких звуков, и бывает ли у него чувство, будто он слышит слишком много, и хочется ли ему иногда, чтобы весь мир был тихий, как сейчас эта поляна, где миллионы серебристых снежинок бесшумно летят в воздухе? И тогда сова спархивает с ветки, летит через поляну и опускается на дерево с дальней стороны.

Сеймур идет следом. Сова бесшумно скользит между деревьями, к дому, и время от времени ухает, как будто зовет его идти за собой. Когда Сеймур добирается до заднего двора, сова сидит на крыше дома. Она громко, гулко ухает под снегопадом, затем поворачивает голову к старому дедулиному сараю. Потом смотрит на Сеймура. Снова на сарай.

– Ты хочешь, чтобы я туда вошел?

В темноте забитого до отказа сарая Сеймур находит дохлого паука, советский противогаз, ржавый ящик с инструментами, а на крюке над верстаком – стрелковые наушники. Когда он их надевает, мир погружается в тишину.

Сеймур хлопает в ладоши, трясет кофейную жестянку с подшипниками, стучит молотком – все звуки приглушеннее, лучше. Он выходит на улицу и смотрит на сову, которая по-прежнему сидит на коньке крыши:

– Это? Ты про них мне хотел сказать?


Миссис Онегин разрешает ему носить наушники на переменах, во время завтрака и на тихом уроке. После того как Сеймур пять дней подряд не получает ни одного замечания, она разрешает ему сесть за другую парту.

Психолог мисс Слаттери вознаграждает Сеймура пончиком. Банни покупает ему новый диск со «Старбоем».

Жизнь становится лучше.

Всякий раз, как мир делается слишком громким, слишком назойливым, всякий раз, как рев подбирается слишком близко, Сеймур закрывает глаза, надевает наушники и мысленно переносится на поляну в лесу. Пять сотен пихт раскачиваются на ветру, иголочные человечки планируют в воздухе, мертвая сосна белеет под звездами, будто огромный скелет.

Здесь есть волшебство.

Надо только сидеть, дышать и ждать.

Сеймур выдерживает утренник на День благодарения, выдерживает рождественский музыкальный праздник, крики и визги Валентинова дня. Он включает в свой рацион готовые штрудели для тостера, рисовые хрустики с корицей и белые сухарики. Он разрешает Банни каждый второй четверг мыть ему голову без всякого дополнительного вознаграждения. Он учит себя не вздрагивать, когда Банни в машине выстукивает ногтями по рулю.


Как-то солнечным весенним днем миссис Онегин ведет первоклассников по лужам талого снега к голубому дому с покосившимся крыльцом на углу Лейк-стрит и Парк-стрит. Остальные дети бегом взлетают по лестнице на второй этаж; веснушчатая библиотекарша находит Сеймура одного в разделе взрослой научно-популярной литературы. Чтобы ее услышать, ему приходится сдвинуть один наушник.

– Какого размера, ты говоришь? А похоже, будто у нее галстук-бабочка?

Она снимает с полки определитель и на первой же странице показывает Сеймуру Верного Друга, летящего с зажатой в левой лапе мышью. На следующей фотографии снова Верный Друг: сидит на суку над заснеженным лугом.

У Сеймура сердце взлетает вверх.

– «Бородатая неясыть, – читает библиотекарша. – Самая крупная сова в мире. Называется также большой серой совой, пепельной совой, совой-привидением и Призраком Севера». – Она улыбается ему из песчаной бури веснушек. – Тут написано, что размах крыльев у нее может быть до пяти футов. Она слышит сердцебиение полевки сквозь двухметровый слой снега. Большой лицевой диск помогает ей собирать звуки: это как когда ты прикладываешь ладонь к уху.

Она заводит ладони за уши. Сеймур снимает наушники и повторяет ее жест.


В то лето каждый день, как только Банни уезжает в «Аспен лиф лодж», Сеймур насыпает «Чириос» в мешочек, выходит в сдвижную дверь, минует яйцевидный валун и пролезает под колючей проволокой.

Он делает фрисби из кусков коры, прыгает с шестом через лужи, скатывает со склона камни. Он подружился с хохлатой желной. В лесу есть живая сосна высотой со школьный автобус, поставленный на попа, а на вершине у нее – скопиное гнездо. В осиннике листья шуршат, как дождь по воде. Через каждые день-два Верный Друг сидит у себя на ветке дерева-скелета, моргает, озирая свои владения, словно доброе божество, и вслушивается так, как не умеет никто другой.

В погадках, которые сова отрыгивает на иголки, Сеймур находит мышиные позвонки, беличьи челюсти и поразительное количество черепов от полевок. Кусок синтетической веревки. Зеленоватые яичные скорлупки. Раз – утиную ногу. В сарае на верстаке мальчик собирает химерические скелеты: трехголовых полевок-зомби, восьминогих паукобурундуков.

Банни находит клещей на его футболках, репьи в волосах, грязь на ковре, она наполняет ванну и говорит: «Когда-нибудь меня из-за тебя посадят», а Сеймур переливает воду из одной бутылки из-под пепси в другую, и Банни поет песню Вуди Гатри[11] и засыпает на коврике в ванной, прямо в форменной рубашке «Пиг-энд-панкейк» и больших черных «рибоках».

Второй класс. Из школы Сеймур идет в библиотеку, вешает наушники на шею и садится за столик позади шкафа с аудиокнигами. Пазлы с совами, раскраски с совами, компьютерные игры с совами. Когда у веснушчатой библиотекарши, которую зовут Марианной, выдается свободная минутка, она читает ему вслух, объясняя по ходу чтения непонятное.

Научно-популярная литература 598.27:

Бородатые неясыти предпочитают селиться в лесу с опушками, где есть высокие точки для наблюдения за окрестностями и много полевок.

«Журнал современной орнитологии»:

Бородатые неясыти так осторожны и пугливы, что мы по-прежнему очень мало о них знаем. Тем не менее выясняется, что они служат звеньями в сети отношений между грызунами, деревьями, травами и даже грибными спорами. Сеть эта настолько сложна и многомерна, что ученые лишь начинают понимать крохотную ее долю.

Научно-популярная литература 598.95:

Лишь примерно одно из пятнадцати яиц бородатой неясыти дает жизнь взрослой птице. Вылупившихся птенцов едят вороны, куницы, черные медведи и филины. Птенцы часто умирают от голода. Поскольку бородатым неясытям нужны большие охотничьи угодья, они особенно страдают от человеческой деятельности: скот вытаптывает луга, уменьшая поголовье полевок, пожары уничтожают места гнездования; неясыти едят грызунов, съевших отраву, гибнут под колесами машин, врезаются в провода.

– Давай прикинем. На этом сайте написано, что сейчас в США живет примерно одиннадцать тысяч сто бородатых неясытей. – Марианна берет настольный калькулятор. – Скажем, американцев плюс-минус триста миллионов. Набери тройку, потом восемь нулей. Молодец, Сеймур. Помнишь значок деления? Один, один, один. Нажимай.

27 027.

Оба смотрят на число, пытаясь его осознать. На каждые 27 027 американцев – одна бородатая неясыть. На каждые 27 027 Сеймуров – один Верный Друг.

За столиком позади шкафа с аудиокнижками он пытается это нарисовать. Овал с двумя глазами посередине – Верный Друг. Теперь надо поставить рядом 27 027 точек – людей. Сеймур доходит примерно до семисот. Рука болит, карандаш стерся, и пора идти домой.

Третий класс. Он получает девяносто три балла за контрольную по десятичным дробям. Включает в свой рацион снеки «Слим Джим», соленые крекеры и макароны с сыром. Марианна угощает его своей диетической колой. Банни говорит: «Ты такой молодец, Опоссум», и ее увлажнившиеся глаза блестят в свете «Магнавокса».

Как-то октябрьским днем Сеймур идет в наушниках из школы. На Аркади-лейн, где еще утром ничего не было, стоит на двух столбах большой овальный щит. «ЭДЕМ-НЕДВИЖИМОСТЬ» – написано на щите.

СКОРО!

ТАУНХАУСЫ И КОТТЕДЖИ

ПО ИНДИВИДУАЛЬНЫМ ПРОЕКТАМ

ДОСТУПНЫ ПРЕМИУМ-УЧАСТКИ

На картинке олень с ветвистыми рогами пьет из подернутого дымкой озера. Дорога за щитом выглядит как всегда: пыльные колдобины, кусты ежевики по обеим сторонам горят осенним багрянцем.

Над дорогой по низкой параболе пролетает дятел и пропадает с глаз. Где-то кричит лесная куница. Качаются лиственницы. Сеймур смотрит на щит с объявлением. Снова на дорогу. В его груди поднимается черный ужас.

Загрузка...