Птичий парламент

Повествование

Сей Африканец воспарил со мной

До врат высоких некоего парка,

Замшелой обнесённого стеной;

Врата двустворные венчала арка,

Там крупно были писаны и ярко

Стихов разноречивых два столбца;

Вот суть их, от начала до конца:

"Войдите, чтобы счастье увидать,

Изведать радость без конца и края;

Войдите, и вкусите благодать

В стране, где вечно длится свежесть мая,

Где нежность обитает неземная.

Ликуй, читающий, отринь печали,

Входи! Пристало медлить здесь едва ли!"

"Войдите же! – столбец соседний рек. –

Вошедших будет сечь нещадный хлыст!

В пределах этих горестных вовек

На древе не росли ни плод, ни лист.

Ручей, текущий семо, столь нечист,

Что гибнут в мутных водах даже рыбы.

О, только бегством вы спастись могли бы!"

Напечатленны были на вратах

Стихи сии златой и чёрной краской.

Один столбец грозил и множил страх,

Другой столбец манил с великой лаской.

Я полнился отвагой и опаской,

Не ведая, который путь избрать –

Вперёд пуститься, иль метнуться вспять.

Бруску железа меж магнитов двух,

По мощи равных, двинуться невмочь

Ни к одному из них. И мой испуг

И любопытство сделались точь-в-точь

Магнитами: тянуло в парк – и прочь

Бежать хотелось. Я томился, робок,

Но Сципион стоял со мной бок-о-бок,

И рек: "– Ты сомневаешься, гляжу,

Вступать ли, нет ли, в дивный сей мирок.

Не бойся, приближайся к рубежу:

Не о тебе глаголы этих строк –

О тех лишь, кто Любви несёт оброк.

В тебе ж, видать, к любви угасла тяга:

Так пищей брезгует больной бедняга.

Но коль тебя и впрямь покинул пыл,

То зрение по-прежнему с тобой;

И, коль старик, лишившись прежних сил,

Ристалищной любуется борьбой,

И с полным знаньем дела судит бой,

То я тебе представлю, о поэт,

Достойный описания предмет."

Властительно мою он стиснул пясть,

И я вперёд шагнул, с вожатым рядом,

Надеясь уцелеть, а не пропасть.

И парк явился раем, а не адом.

О Боже! Пред моим счастливым взглядом

Повсюду возносились дерева,

Блистала изумрудно их листва.

Священный дуб, и крепкотелый бук,

И долголетний медноствольный тис,

Стрелку дарящий наилучший лук,

Державный кедр и скорбный кипарис...

И мачтовые сосны вознеслись

Вдали от вязов, ясеней, берёз,

От лавров, пальм и виноградных лоз.

Я видел сад, в обильнейшем цвету,

Вблизи потока, на лугу зелёном,

И, овевая эту красоту,

Ласкался ветер к разноцветным кронам;

А ток холодный мчал с хрустальным звоном,

И я узрел, склонившись над струёй,

Как блещут краснопёрки чешуёй.

На каждой ветви птицы щебетали,

И думалось, что ангелы поют

В раю намного сладостней едва ли;

В сосновой хвое белкам был приют;

Я наблюдал, как кролики снуют,

Как прыгают косуля, серна, лань –

Кипела жизнь везде, куда ни глянь.

И струны лир звенели в дивный лад,

Мелодию лия в лесной чертог;

Нежнейшей музыке внимал навряд

И Сам Создатель, Всемогущий Бог;

А ветерок – едва заметный вздох –

Зелёные листы перебирал,

Покуда птицы пели свой хорал.

И был настолько воздух местный здрав,

Что чужды были парку хлад и зной;

И силой тамошних целебных трав

Воспряли бы и старый, и больной;

И непрерывно свет сиял дневной:

Вовек не загорается закат

В краю, земного лучшем во сто крат.

При древе близ потока я узрел,

Как наш великий властелин Эрот

Куёт и точит жала метких стрел,

А дочь его немедля их берёт

И закаляет в лоне хладных вод,

Заклятьем отмеряя силу жал:

Чтоб ранили, иль били наповал.

И Прелесть я увидел тот же час,

А с ней бок-о-бок – Суетность и Спесь,

И Хитрость, обольщающую нас –

Уродливую тварь, пороков смесь;

Толь далеко от них, замечу здесь,

Стояли неразлучною четой

Восторг Любовный рядом с Добротой!

Краса явилась, отрешившись риз,

И Юность, в нежном цвете резвых лет;

А подле – Страсть, и Похоть, и Каприз,

А с ними – Ложь, и Сплетня, и Навет,

И трое тех, кому названья нет...

Поодаль же предстал моим очам

На яшмовых столпах подъятый храм,

При коем нимфы учиняли пляски,

Разоблачась едва ль не догола:

Ничто, опричь набедренной повязки,

Не сокрывало стройные тела;

Вседневной эта служба их была.

И сотни голубей и горлиц белых

Свивали гнёзда в храмовых пределах.

Уступчивость, разумная жена,

При входе в храм держала полсть в руке;

А Кротость, неподвижна и бледна,

Смиренно восседала на песке,

Что грудою лежал невдалеке –

Но Изощрённость близ неё, к несчастью,

Стояла, и соседствовала с Властью.

О сколь же вздохов пламенных витало

Во храме, сколь их слышалось внутри!

Желанье их рождало и питало,

Огонь от них слетал на алтари;

Их издают и смерды, и цари,

Немилые богине: как ни кинь,

А числю Ревность худшей меж богинь.

Приапа видел я, когда вошёл

Во храм; божок был окружён почётом,

И выряжен, как в ночь, когда осёл

Узрел его предерзостный... Да что там! –

Он гордо скипетр устремлял к высотам.

Всяк возлагал, усердствуя зело,

Цветов гирлянды на его чело.

Нашла себе укромнейший альков

Киприда, со слугой своим, Достатком,

Что был весьма надмен, вельми суров,

Но благородства мечен отпечатком.

На ложе, в полутьме, в безделье кратком,

Ждала богиня, чтобы укатило

На дальний запад жаркое светило.

Власы златые нитью золотой

Обвив, она покоилась на ложе,

И от чела до чресел наготой

Блистала, ноги укрывая всё же

Ласкавшейся и ластившейся к коже,

Тончайшею, прозрачнейшею тканью,

Что, право, не равнялась одеянью.

Витал в алькове дивный аромат,

Хмельной Иакх беседовал с Помоной,

Богиней, истребляющею глад;

Киприда же младой чете влюблённой,

Рыдавшей и коленопреклонённой,

О милости молившей Афродиту,

Сулила нежно помощь и защиту.

И сломанные луки грешных дев –

Охотниц, прогневивших Артемиду,

Висели на стенах; зане, презрев

Обеты, оставаясь только с виду

Невинными, жестокую обиду

Богине, повелевшей жить им чисто,

Чинили Аталанта и Каллисто.

И роспись на стенах я различил:

Дидону, Библис, Тисбу и Пирама,

Изольду и Тристана; там Троил

С Парисом, дети дряхлого Приама,

Вблизи Елены дерзостно и прямо

Стояли, разжигая гнев Ахилла...

Любили все – и всех судьба сгубила.

И снова я пошёл зелёной чащей,

Бесцельный путь, как ранее, держа,

Дабы вкусить отрады наивящей.

И тамошних пределов госпожа

Предстала мне внезапно – толь свежа,

Прекрасна толь, что возмогли б едва

Земные с ней равняться существа.

Усыпала цветами свой престол

Сия богиня чудная, Природа,

В чертоге, в коем был древесный ствол

Опорой густолиственного свода;

И я увидел там подобье схода:

Несметные и всяческие птицы

Слетелись внять велениям царицы.

Зане был день Святого Валентина,

Когда пернатые вступают в брак;

Толь дивная открылась мне картина!

Лесной, речной, морской явился всяк

Летун – и сборище кричало так,

Что дебри, мне почудилось, тряслись,

И мнилось, будто содрогалась высь.

Владычица – приветлива, проста,

Но такожде горда и величава –

Велела всем занять свои места,

Блюдя при том все требованья права;

И вся разноплеменная орава

Расселась чинно, как велит обычай

Рассесться в этот день ватаге птичьей.

Всех выше сели те, кто губит дичь;

Затем, на нижних ярусах ветвей –

Те, кто не ловит живности опричь

Личинок, насекомых и червей;

Всех ниже – певчий дрозд и соловей;

А кто привержен семенам и зёрнам,

Замест ветвей довольствовались дёрном.

Я зрил орла, крылатого тирана,

Что устремляет к солнцу острый взор;

А рядом – белохвостого орлана,

Что близ морей гнездится и озёр;

Там восседал и рыже-серый вор,

Тетеревятник дерзостный, сиречь,

От коего пристало кур беречь;

И сокол славный, и коварный кречет,

Привычные к запястьям королей;

И коршун, что на падаль взоры мечет,

Витая над просторами полей;

И горлинка, что многих птиц милей;

И лебедь, что поёт в предсмертный час;

И филин, чей беду пророчит глас.

Там был журавль, велик и голенаст;

Была зарянка, и болтунья сойка,

Что крикнет – и охотника предаст;

Сова, чья пища – мышь и землеройка;

Хохлатый чибис, бегающий бойко,

И ласточка, что летом ловит мух,

И сельский вестник времени, петух;

И гусь, который встарь квиритов спас,

И отпрыск Афродиты, воробей,

И перепел, и дятел, и бекас,

И вран, глашатай смерти и скорбей,

И вяхирь, больший прочих голубей;

Фазан, жилец поречий и долин,

И пышнохвостый, радужный павлин;

Кукушка, что не вьёт вовеки гнёзд,

И попугай, дитя иных земель;

И дрозд-рябинник; также пёстрый дрозд;

И клёст, кому тольми любезна ель;

Прожорливый баклан, и коростель,

Отшельником живущий; и нырок...

Всех перечесть – не хватит сотни строк.

Одно лишь повторю: в орде крылатой

Всяк обладатель клюва и пера

Явился на поляну, что палатой

Богине служит; и пришла пора –

Зело сия традиция стара,–

Когда и царь пернатый, и пичуга

Должны избрать супругу иль супруга.

Но к делу: у Природы на запястье

Орлица восседала из орлиц,

Что даровать супружеское счастье

Могла бы самому владыке птиц;

Пред нею впору было рухнуть ниц:

Сама Природа, не смутясь нимало,

При всём собраньи в клюв её лобзала.

Природа, коей все земные блага

В распоряженье Богом отданы –

И свет, и жар, и хлад, и сушь, и влага,–

Рекла среди наставшей тишины:

"– Взыскующие мужа иль жены,

Внимайте мне! Я речь содею краткой,

Дабы никто не задремал украдкой.

В урочный день вы снова собрались –

Так было, есть, и будет впредь, вовеки,–

Чтоб, выбрав пару, с ней умчаться в высь;

Свободен выбор ваш, и только некий

Предмет моей особенной опеки,

Прекраснейшую меж пернатых дам,

Лишь лучшему из лучших я отдам.

А ястребиный царственный орёл,

Превосходящий прочих, и весьма –

Орёл, что все достоинства обрёл,

Какие властна дать лишь я сама,

Орёл, чьи крылья не слабей ума,

Орёл, гордится коим птичья рать,

Подругу первым будет выбирать.

А после – остальным придёт черёд

Искать супруг среди своих племён;

Увы, никто не знает наперёд,

Обласкан иль отвергнут будет он;

А кто любовью издавна пленён,

Дай Бог тому взаимность обрести!

И, хоть в особой сей орёл чести,

Но всё же, по давнишнему условью,

Коль претендент объявится иной,

А дама на него низзрит с любовью –

Счастливец назовёт её женой,

Будь он подорлик, иль орёл степной:

Я так постановила в оны годы,

И не могу стеснять ничьей свободы".

И кротко, точно крохотная птаха,

Изрек орёл, склоняючи главу:

"– Царицы ради, а не ради страха,

Рассудком здрав, и мысля наяву,

Сию орлицу милой назову!

Внимать ея веленьям буду впредь;

Готов для ней и жить, и умереть.

Взываю к восхитительной невесте:

О смилуйся, избавь от лютых мук!

А коль откажешь – то убей на месте.

Ужель речей моих никчёмен звук?

Не постигаю, как сердечный стук

Досель не сокрушил моей груди.

О дивная, взываю: пощади!

А если горем по моей вине

Исполнится безгрешный сей сосуд,

Иль новая любовь придёт ко мне,

Молю: свершите надо мною суд –

Пусть голову мне клювами снесут!

Да только не настать такому дню:

Её ль обижу, ей ли изменю?

Как я люблю, едва ли кто любил;

Но не любви прошу, а снисхожденья

У дамы – ибо ей навряд ли мил.

И столь цепей любовных прочны звенья,

Что стану близ любимой словно тень я

Летать, любви служа везде и всюду.

Я всё сказал, и ждать решенья буду".

И, точно роза свежая, когда

Её окатит солнце знойным светом,

Орлица раскраснелась от стыда

При словоизлияньи пылком этом;

Она смущённо мешкала с ответом;

Природа же рекла: "– Не бойся, дочь,

Поскольку я берусь тебе помочь".

Другой орёл, помельче, рек тотчас:

"– Милейший, ты взывал к орлице даром;

Люблю её сильней во много раз –

По крайности, с никак не меньшим жаром,–

И дольше ей служу... О друге старом

Задумайся, орлица: лишь один

И есть на свете верный паладин!

А если на жену примусь роптать,

Иль худшим согрешу пред ней манером –

Да буду вздёрнут, как презренный тать!

И, преданности ежели примером

Не послужу всем прочим кавалерам,

То всё моё добро жене вручу –

Меня же пусть вручают палачу".

Вития третий молвил первым двум:

"– Положимте скорей предел раздору,

Поскольку гневный все подъемлют шум,

И всем потребна пара в эту пору.

Природа внемлет яростному хору,

И просит, чтобы речи мы скончали...

Но коль смолчу – скончаюсь от печали.

Нимало не горжусь я службой давней,

Но дольше всех любовью был томим,

И зрил заслугу вящую всегда в ней.

Всего полгода службы за другим –

А я терзался двадцать долгих зим.

Ужель награды более достоин

Не ветеран любви, а юный воин?

Я не кичусь, я движим не гордыней:

Ведь я доселе был не ко двору;

Но я бы стал опорой и твердыней

Орлице – утверждаю на миру! –

Служа лишь ей, доколе не умру.

Такая жизнь была б наверняка

Орлице и любезна, и легка".

Поверьте, не слыхал я отродясь –

Хотя, возможно, слыхивали предки, –

Чтоб о любви такая речь велась!

А доводы опять звучали с ветки:

Учтивы, искренни, разумны, метки...

С утра начавшись, длилась эта пря

Доколь зажглась на западе заря.

И грозно грянул гневный птичий гомон;

Листва с ветвей посыпалась окрест,

И каждый ствол, казалось, будет сломан.

"– Эй, вы! – орали: – Как не надоест?

Уймитесь же, уважьте наш протест!

Ужель судья промолвит 'нет' иль 'да',

Коль скоро доказательств – ни следа?"

И, наконец, кукушка, гусь и утка

"– Кря-кря! – вскричали: – Га-га-га! Ку-ку!"

Я встрепенулся и подумал: "ну-тка!"

"– Реки!" – сказали птицы гусаку.

"– Ох, и придали веса пустяку,–

Он рек. – Я водоплавных представитель.

Меня судьей назначить не хотите ль?"

Рекла кукушка: "– Погоди-ка, сват!

Тебя – да в судьи? Не бывать сему!

Я – насекомоядных депутат,

И долг судейский на себя возьму.

Я успокою эту кутерьму!"

Но тут голубка молвила: " – Постой!

Я птицей скромной числюсь, и простой,

Ядущей зёрна лишь, да семена;

Бесхитростен мой ум, чиста душа –

И запросто заметить я вольна:

За дело принимайся не спеша,

Когда не смыслишь в деле ни шиша!

Иль нет: не принимайся вообще,

Чтоб не трудиться втуне и вотще.

Природа, внемля перепалке птиц,

Которой забавлялась вся поляна,

Промолвила: "– Угомонитесь! Цыц!

Рядите без обиды и обмана,

От каждого и всяческого клана

Глашатая назначьте – без помех

Избранник ваш изложит мненье всех".

Одобрили предложенный устав.

И хищники пример явили враз:

Сапсана представителем избрав,

Ему рекли подробно свой наказ,

Но волю дали в построеньи фраз;

И он к богине прянул, как стрела,

И выбор сей Природа приняла.

И молвил сокол: "– В эдакой задаче

Бессилен разум – столь она трудна;

Не ведаю, кто любит наипаче,

Но всех троих любовь томит одна,

И доводы исчерпаны до дна.

И, коль рассудим распрю без оглядки,

Навряд ли избежим орлиной схватки".

"– О да!" – орлы воскликнули втроём.

"– О нет! – невозмутимо рек сапсан:

– Мы не погибель вашу здесь куём,

И не хотим кровавых видеть ран!

И, пусть у всех троих немалый сан,

А надлежит прислушиваться вам

К судейским назидательным словам.

Внимайте! Из троих возьмёт вельмож

Того орлица в свадебный полёт,

Кто лучший – состоятельнейший тож,

И рыцарству – надёжнейший оплот,

И от знатнейших предков род ведёт.

И, коль орлица знает всех троих,

Пусть молвит, кто достойнейший жених".

И водоплавные столпились, чтоб

Оратора избрать. Поднялся гогот,

И каждый рек, раздувши важно зоб:

"– Перечить гусю хищники не смогут –

Разумен гусь-от, важен-от и строг-от,

И всей затее положил начало,

Пока впустую сборище кричало!"

И представитель водоплавных, гусь,

Прогоготал: "– Немедля, в одиночку,

Я разрешить сомнения берусь,

Досадную окончить проволочку,

Умно поставить в этом деле точку:

Коль ты не люб невесте дорогой –

Махни крылом и сватайся к другой".

"– Внимай прилежно гусю, птичий стан! –

Воскликнул ястреб: – Гусь умён вельми!

Ужель ты промолчать не мог, болван?

Утихни, водоплавных не срами.

Иль полагаешь, будто ты семи

Пядей во лбу? Не сказано ль: дурак

И до хлопот охотник, и до врак" .

И под всеобщий хохот гусь умолк;

И зерноядных выступил глашатай,

В делах любовных понимавший толк,

Служитель чести, а не соглядатай –

Достойный голубь. И к орде пернатой

Он обратился скромно и учтиво,

И речь повёл разумную на диво:

"– Любить, как молвит гусь – избави Боже;

Негоже прочь бежать от госпожи.

Чем дама неприступнее и строже,

Тем паче, вопреки гусиной лжи,

Покуда жив, избраннице служи!

А если смерть придёт сначала к ней,

Ушедшую люби ещё сильней" .

"– Ого! – промолвил огарь: – Экий шут!

Ни смысла я не вижу, ни причины

Туда стучаться, где тебя не ждут.

Запляшешь ли, понурясь от кручины?

Любить – и безнадежно ждать кончины?

О, в небе, – он изрек, задравши хвост, –

Не две звезды, а много-много звёзд!"

"– Какая сволочь! – сокол произнёс: –

Какой плебейский, низменный совет!

Ты б лучше с клюва отряхнул навоз!

Любовь тебе – что совам яркий свет:

Во мраке зрят они, при свете – нет.

Молчать, и не судить любовь ничью

Безмозглому пристало мужичью".

Кукушку отрядили говорить

Ядущие букашек и личинок,

И та рекла: "– Довольно! Явим прыть!

А всяк любитель споров и заминок

Безбрачным да пребудет, яко инок:

Безбрачие – не горшее из зол.

Сей речи не вносите в протокол".

"– Проголодалась? – кречет крикнул: – Да,

У воробьёв кормилась ты не худо,

Когда птенцов извергла из гнезда,

В котором ты проклюнулась, паскуда!

Исчадие кукушечьего блуда,

Сама давай безбрачия обет!

Проваливай, ищи себе обед!

Природа строго молвила: "– К порядку!

Вы утомили нынче и меня,

Вотще за неполадкой неполадку

Прилежно и предерзостно чиня.

Постыла мне бесцельная возня.

И, чтобы вам не препираться яро,

Сама орлица скажет, кто ей пара.

Ужели нам видней со стороны?

Сапсан подметил верно и умно:

В любви своей орлы вполне равны.

И посему орлице мной дано

Из любящих столь крепко и давно

Избрать кого захочется в мужья –

Пути другого не предвижу я;

Но, коль уместно, я б совет дала

Орлице: мысли как тебе угодней,

А мой любимец – образец орла!

И не сочти меня лукавой сводней –

Он и достойней всех, и благородней;

Ужель иной, и вящий повод нужен

К соединенью двух моих жемчужин?"

Смиренно молвила в ответ орлица:

"– Владычица, богиня Естества!

Посмею ли тебе не подчиниться?

Всечасно, как другие существа,

Покорствую тебе, пока жива;

И посему дозволь поведать смело

Решенье, что в душе моей созрело".

"– Реки," – она услышала; и мигом

Рекла, как будто сбросив некий гнёт:

"– Владычица, дозволь мне брачным игом

Отнюдь не отягчаться в этот год;

Чрез год себе супруга изберёт

Жемчужина твоя и твой алмаз;

И в этом весь мой всепокорный сказ.

Служить Эроту либо Афродите

Я, право, не намерена пока."

"– Тогда и споров больше не ведите,–

Рекла Природа,– ибо всех тоска

От них уже взяла наверняка.

А остальным велю: вступайте в брак,

Покуда не настал вечерний мрак.

– А вы,– троим орлам рекла Природа,–

Служите, как в былые времена;

Утешьтесь: должно ждать не дольше года.

Служите, ибо награжу сполна

Достойнейшего: целый год она

Свободна будет – но потом как мать

Ей прикажу избранника назвать".

И долгожданный наступил конец

Никчёмным препирательствам и ссорам;

Настало время любящих сердец,

Нежнейшего согласия, в котором

Нет места ни упрёкам, ни укорам.

И славил на деревьях и кустах

Премудрую Природу всякий птах.

А те, кто слаще всех выводит трель,

Пропели, как ведётся испокон,

Владычице хвалебную рондель,

Покуда гас вечерний небосклон,

Алевший сквозь листву древесных крон.

Французским был изысканный мотив,

И привожу слова, не сократив:

Qui bien aime a tard oublie.

"О лето, праздник светлого тепла,

Сколь ты любезно после зимних вьюг!

Сколь радостно и зелено вокруг!

И даже в вышних внятна и мила

Святому Валентину трель пичуг:

"О лето, праздник светлого тепла,

Сколь ты любезно после зимних вьюг!

Любая птица нынче ожила,

Супругу тешит щебетом супруг;

И на рассвете слышат лес и луг:

"О лето, праздник светлого тепла,

Сколь ты любезно после зимних вьюг!

Сколь радостно и зелено вокруг!

И, песнь окончив, с криками взвилось

Собранье птиц, и улетело прочь.

И я проснулся. И берусь насквозь

За томом том читать и день, и ночь;

И книги не преминут мне помочь

О чём-нибудь ином поведать краше,

И сызнова привлечь вниманье ваше.