Пугачев и его сообщники. 1774 г. Том 2

Глава 3

Прибытие войск, назначенных в распоряжение А.И. Бибикова. – Поражение мятежников у Самары и пригорода Алексеевска. – План наступательных действий. – Действия полковника Юрия Бибикова. – Поражение мятежников у села Сухарева. – Освобождение Заинска. – Занятие Нагайбака и крепости Бакалы. – Действия князя П. Голицына и генерал-майора Мансурова. – Воззвание к калмыкам. – Поражение мятежников у деревни Захаркино. – Состояние Оренбурга.

В то время, когда формировалось казанское ополчение и А.И. Бибиков принимал меры к усмирению башкирцев, к театру военных действий стали подходить войска. 7 января прибыли на подводах три эскадрона Изюмского гусарского полка, а 8 января вступил в Казань второй батальон 2-го гренадерского полка. Через два дня, 10 января, прибыл Владимирский полк; 17 января – Архангелогородский карабинерный и 27-го числа остальные роты Томского полка[55].

В этот промежуток времени в Симбирск прибыла 22-я легкая полевая команда; в Сызрань – 24-я легкая полевая команда и в Саратов – два эскадрона поселенных бахмутских гусар[56]. 30 декабря генерал-аншеф Бибиков получил известие, что генерал-майор Мансуров, заболевший горячкой и пролежавший в Серпухове без памяти семь дней, оправился от болезни, нагнал 23-ю и 25-ю легкие полевые команды и с ними следует к Симбирску, но находится еще в 400 верстах от города[57].

Прибытие этих войск значительно усиливало боевые средства Бибикова, «но, – писал он[58], – к утушению заразы сего очень мало». Главнокомандующий очень хорошо понимал, что не Пугачев важен, а важно всеобщее негодование. «Пугачев чучело, – говорил Бибиков, – которою воры – яицкие казаки – играют»[59]. На местные гарнизонные команды положиться было невозможно, «что я уже испытанием знаю», писал Бибиков[60]. «Сия негодница довольна, что их не трогают и до первой деревни дошедши, остановись, присылают рапорты, что окружены и далее идти нельзя. Нужно было несколько раз посылать им на выручку. Они ободрили злодеев [настолько], что осмелились в самые им лезть глаза». Население было уверено, что войска не желают идти против государя, и простой народ явно говорил, что солдаты драться не будут. Бибиков слышал эти рассказы по пути в Казань, слышал и то, что в некоторых полках, как, например, во Владимирском пехотном, ходили разного рода неприятные слухи. Солдаты жаловались на тяжелую службу, говорили, что их привели в Петербург для участвования в церемонии бракосочетания великого князя Павла Петровича, а не дали даже и «по чарке водки». Они роптали на то, что их заставляли вбивать сваи на Дворцовой набережной, и говорили, что служба так тяжела, что они положат оружие пред появившимся «царем». Известие о походе было встречено с большою радостью. «Не на Воронеж ли? – спрашивали солдаты друг друга. – Если туда, то дай Бог, потому что там все дешевле»[61]. По прибытии в Москву солдаты рассказывали, что появившийся под Оренбургом не Пугачев, а истинный государь, «да и государыня уже трусит», говорил сержант Филипп Мухин[62], «то в Раненбом [Ораниенбаум], то туда, то сюда ездит, а графов Орловых и дух уже не помянется».

За полком учрежден был строгий надзор, и в Нижнем было арестовано несколько солдат. Арест этот произвел грустное впечатление на А.И. Бибикова, и он «дьявольски трусил за своих солдат, чтоб они не сделали так же, как гарнизонные: не сложили оружия пред мятежниками»[63]. Тем не менее главнокомандующий решился действовать наступательно и, прежде всего, очистить от мятежников Самарскую линию. Избирая для этой цели находившиеся вблизи Самары легкие полевые команды и не имея понятия ни о составе офицеров, ни об образе мыслей нижних чинов, А.И. Бибиков отправил в Симбирск и Самару лейб-гвардии Преображенского полка поручика Державина с поручением сделать «примечание как на легкие обе полевые команды, так и на гусар: в каком состоянии они находятся и во всем ли исправны и какие недостатки? каковых имеют офицеров и в каком состоянии строевые лошади?»[64].

Вместе с тем главнокомандующий отправил два предписания: одно командиру 24-й полевой команды, майору Муфелю, двинуться из Сызрани и выгнать мятежников из Самары; а другое командиру 22-й команды, подполковнику Гриневу, выступить из Симбирска, присоединить к себе бахмутских гусар и следовать на соединение с Муфелем.

Отойдя верст тридцать от Сызрани, Муфель встретил бежавших из Самары: дворян с их семействами, капитана Балахонцева с 23 солдатами и прапорщика Панова с казаками. Узнав от них, что Самара занята мятежниками, Муфель поспешил движением и 28 декабря был уже в пяти верстах от города, в селе Рождественском.

Здесь ему передали, что, по распоряжению атамана Арапова, партия в 300 ставропольских калмыков должна была атаковать отряд с тыла, в то время, когда сам Арапов двинется с фронта.

Устроив вагенбург в селении Рождественском, майор Муфель, в семь часов утра, 29 декабря, подошел к Самаре, где был встречен огнем из двух полевых и шести чугунных орудий. Не теряя времени на перестрелку, он смело двинулся вперед, и хотя встретил упорное сопротивление, но штыками выгнал мятежников из города, захватил 200 человек пленных и все орудия, причем сам лишился трех человек убитыми и пятнадцати ранеными. «Злодеев хотя и побито довольное число, – доносил он[65], – однако за великим снегом и метелью, которыми трупы заносило, никак исчислить было не можно, да и здешними обывателями многие трупы были покрадены».

Донося о своих действиях Бибикову, майор Муфель свидетельствовал о храбрости всех чинов, и в особенности хвалил команду волжских казаков, которые «немало свергали их [мятежников] с коней пиками»[66]. Он писал, что «все в Самаре жители более оказывают суровости, нежели ласки» и что «самарское духовенство всемилостивейшую нашу государыню в поминовении из ектений исключило». Спрашивая Бибикова, как поступить со священниками, нарушившими обязанности и присягу верноподданных, Муфель доносил, что за неимением свинца он должен несколько дней пробыть в городе, и просил прислать ему «хотя малую частицу карты, дабы я мог узнать окрестности сего места, а от старой карты ничего узнать не можно».

Между тем 4 января прибыл в Самару подполковник Гринев со своим отрядом, при котором находился и поручик Державин, имевший предписание главнокомандующего исследовать, кто из жителей наиболее виновен во встрече мятежников. Всех таковых было приказано отправить в Казань, «а некоторых для страху жестоко на площади наказать плетьми при собрании народа, приговаривая, что они против злодеев должны пребыть в твердости и живота своего, как верные подданные, щадить не долженствуют»[67].

В течение двух дней Гринев, при содействии Муфеля и Державина, занимался восстановлением порядка в городе и приведением к присяге жителей, от которых отбирались подписки, что они впредь останутся верными императрице, не будут иметь ни тайных, ни явных сношений с мятежниками и как самого Пугачева, так и его шайки будут почитать злодеями, изменниками и разбойниками.

Что касается духовенства, то оно все оказалось виновным, но Державин не признал возможным арестовать его, опасаясь, «что, лиша церкви служения, не подложить бы в волнующийся народ, обольщенный разными коварствами, сильнейшего огня к зловредному разглашению, что мы, наказуя попов, стесняем веру».

Разделяя это мнение, главнокомандующий потребовал, чтобы казанский архиепископ Вениамин отправил в Самару новых священников, а тех, которые оказались виновными, приказал прислать в Казань. Отправив их в числе девяти человек, подполковник Гринев в два часа ночи, на 7 января, выступил из Самары к Алексеевску со сборным отрядом, состоявшим из пехоты, кавалерии и четырех единорогов[68].

Темная ночь и сильная метель замедляли движение, и в девять часов утра Гринев остановился в восьми верстах от пригорода Алексеевска с тем, чтобы дать людям отдохнуть и покормить лошадей. Но ни того ни другого не удалось исполнить, так как мятежники, в числе 2000 человек[69], под начальством двух атаманов, Арапова и Чулошникова, атаковали только что остановившийся отряд. Построив каре, в котором один фас составляли гусары и казаки, второй – егеря, третий – мушкетеры и четвертый – драгуны, подполковник Гринев приказал открыть огонь и постепенно подвигался вперед. Отвечая огнем из трех орудий, мятежники, почти все конные, произвели ряд атак, но прорвать каре не могли. Понеся весьма значительные потери от разрывных гранат, которых сами не имели, мятежники стали отступать, будучи преследуемы гусарами и казаками.

У самого пригорода Алексеевска Арапов и Чулошников пытались снова остановить Гринева, но и на этот раз неудачно. Бой, продолжавшийся в течение почти целого дня, окончился занятием Алексеевска. Потеряв убитыми пять нижних чинов и девять ранеными, подполковник Гринев захватил три чугунных орудия с 60 ядрами и 230 штук рогатого скота[70]. Население города было приведено к присяге, а виновные в возмущении были пересечены плетьми в церковной ограде при собрании всего народа[71].

Отсюда, в три часа утра, 9 января, подполковник Гринев двинулся вверх по реке Самаре к Красному Яру, где, по сведениям, собрались ставропольские калмыки. Он успел захватить 300 штук рогатого скота и двести овец, но калмыков не настиг, так как они вместе со своей ханшей Дербетовою ушли за Араповым и Чулошниковым, отступившими вверх по реке Кинель.

Известия о прогнании мятежников из Самары и Алексеевска и донесение Державина о благонадежности легких полевых команд успокоили А.И. Бибикова и вселили в нем уверенность, что войска будут обходиться с сообщниками Пугачева как с мятежниками. «Это придает мне храбрость», – писал главнокомандующий[72]; являлась возможность перейти в наступление, столь необходимое в особенности со стороны Башкирии, где дела были в самом печальном положении.

Донесение Веревкина о происшествии в Челябинске и затруднительное положение города Кунгура также озабочивали А.И. Бибикова, Кунгур находился в 500 верстах от Казани, а Челябинск еще дальше, подать скорую помощь им было невозможно, потому что бунт распространился слишком широко, и мятежники, перейдя реки Каму и Вятку, разграбили Иштымский Иноземцова завод и набирали себе ополчение почти у самой Казани. Войскам приходилось водворять спокойствие на огромном пространстве, прежде чем они могли дойти до Кунгура. Не зная об энергических действиях майора Попова, генерал-аншеф Бибиков утешал себя тем, что на помощь городу явится коллежский асессор Башмаков, который, доносил он[73], не только «своими служителями заводы свои, укрепя, защищает, но и высылает команды для поиска над злодеями». Скоро, однако же, и Башмаков признал свое бессилие и писал Бибикову[74], что «без подкрепления регулярной воинской команды наше войско вовсе сумнительно и ненадежно, и теперь остается единая ко спасению нам надежда – высокая милость Божия».

Спешить на помощь по первому призыву или заявлению было невозможно, а разбрасывать войска по разным направлениям и мелкими частями даже вредно. Оценив свое положение, А.И. Бибиков решился усмирять край постепенно и хотя медленно, но верно. Он приказал генерал-майору Мансурову принять общее начальство над четырьмя легкими полевыми командами, продолжать наступление «живо и проворно», распространить свои поиски вверх по реке Самаре и войти в связь с отрядом генерал-майора Фреймана, расположенным в Бугульме[75]. Очистив от мятежников пространство между Самарой и Бугульмой и закрыв селения от набегов, оба генерала должны были двигаться к Оренбургу, составляя авангард главных сил генерал-майора князя Голицына, попечению которого вверено было «очищение земли к стороне Оренбурга»[76].

«Если Оренбург имеет пропитание, – писал главнокомандующий графу З.Г. Чернышеву[77], – то надеюсь его спасти, а сим уповаю и главную всему злу переломлю преграду. Но маршем поспешить великие настоят трудности, потому что число подвод для подвоза пропитания на корпус и для способствования городу выходит большое по дальнему и степному положению. А притом рассевшуюся сволочь сперва прогнать и землю очистить надобно, ибо сей саранчи столь много, что около постов Фреймановых проходу нет и на нас лезут. Конвоирование великого подвоза требует по степным местам людей; без прикрытия же и самую Казань со стороны Башкирии оставить нельзя».

Для действия со стороны Башкирии были сформированы два отряда: капитана Кардашевского, из пятидесяти гренадер и роты гусар с одним орудием, и полковника Юрия Бибикова из четырех рот 2-го гренадерского и трех рот (эскадронов) Изюмского гусарского полков (всего сто коней) при двух орудиях.

Следуя чрез город Арск и далее к реке Вятке до впадения ее в Каму, капитан Кардашевский должен был очистить все это пространство от шатающихся мятежников, а полковник Бибиков – освободить Мензелинск и Заинек и очистить дорогу из Бугульмы, соединяющую Казань с отрядом Фреймана[78].

4 января Юрий Бибиков выступил из Казани с своим отрядом, а на следующий день двинулся и капитан Кардашевский. При деревне Каюках он встретил небольшую толпу бродяг, оказавших весьма малое сопротивление и разбежавшихся в разные стороны. Захватив три человека в плен, Кардашевский дошел до реки Вятки и не только не встретил мятежников, но и не «слыхал, чтобы где злодеи шатались». Считая задачу свою относительно этой местности исполненной, Кардашевский пошел на соединение с полковником Юрием Бибиковым.

Последний, следуя чрез село Алексеевское и Старошешминск, 13 января встретил мятежников в селении Сухареве, в тридцати верстах от Заинска. Подходя к селению, полковник Бибиков послал вперед подполковника Бедрягу с гусарами и ротой гренадер и приказал занять его. Мятежники разрушили мост через лощину пред Сухаревым, но, несмотря на то и на глубокий снег, подполковник Бедряга почти без сопротивления занял селение. Мятежники расположились вокруг отряда в трех деревнях, и хотя находились всего в 2–4 верстах, но Бибиков принужден был остановиться на день в селении Сухареве, чтобы дать отдых утомленному отряду. «Пушки у меня так тяжелы, – писал он, – что я от них время весьма много потерял; дороги так снежны, что и одна лошадь насилу может идти».

В восьмом часу утра, 14 января, Ю. Бибиков атаковал мятежников, разбил их и все три селения (Ерыклы крещеные, Ерыклы и Туба магометанские) сжег до основания, «авось либо, – писал он, – после узнают свое заблуждение и возвратятся на путь истинный»[79]. Захваченных в плен мужиков полковник Бибиков пересек; Сухаревского священника, читавшего манифест Пугачева, и двух отставных солдат, из коих один кричал гусарам, чтоб они перешли на сторону самозванца, отправил в Казань в секретную комиссию. Обращая внимание главнокомандующего на энергию и храбрость подполковника Бедряги, Юрий Бибиков просил прислать ему три или четыре 3-фунтовые пушки, а те орудия, которые у него были, оставить в Записке, «ибо с ними, – говорил он, – никуда не могу поспевать, изнуря в дороге людей и лошадей».

16 января Ю. Бибиков выступил из селения Сухарева по направлению к Заинску. Верст за шесть от деревни Аскариной отряд был встречен атаманом Аренкулом Асеевым с 600 мятежников и тремя орудиями. После непродолжительной перестрелки Бибиков приказал роте гренадер овладеть батареей, что и было исполнено. Мятежники обратились в бегство, «но, – доносил Ю. Бибиков, – бег им был весьма неудачен, ибо они, скакав беспорядочной толпой, друг дружке мешали и вязли в снегу». Подполковник Бедряга со своими гусарами рубил всех увязших, и мятежники оставили на поле сражения до 200 тел.

Из деревни Аскариной отряд двинулся к Заинску и был встречен мятежниками, расположившимися впереди города в числе до 1400 человек. Выставив на пригорке три орудия, предводители толпы приставили к ним канониров, захваченных в Заинске, и приказали им открыть огонь. Разделив свой отряд на три колонны, полковник Бибиков приказал: майору Неклюдову уничтожить рогатки, поставленные на дороге, капитану Плахуте со второю колонной и поручику конной гвардии Кошелеву с третьей занять предместье, разделенное рвами на две части, и выгнать из него мятежников. Сам же Бибиков, поднявшись на высоту, находившуюся саженях в двухстах от города, поставил на ней батарею, а подполковнику Бедряге с гусарами приказал обойти город и стать за перелеском.

Наступавшие колонны были встречены выстрелами, но безвредными, потому что канониры стреляли сначала поверх голов, а потом скатили свои пушки под гору и сами бежали к атакующим.

Потеря трех орудий и меткий огонь батареи, выставленной полковником Бибиковым, заставили мятежников очистить город. Они бежали врассыпную, и «тут опять предстал случай гусарам продолжать свою работу». Подполковник Бедряга, «как искусный и храбрый кавалерийский офицер», стремительно преследовал бегущих и на протяжении не более двух верст изрубил до 300 человек; в городе же найдено до ста убитых и раненых.

В Заинске полковник Бибиков захватил подпрапорщика Буткевича, сдавшего город вместе с капитаном Мертвецовым, арестовал священника и дьякона, служивших молебны о здравии самозванца. Отправив их в Казань, в секретную комиссию, Юрий Бибиков доносил, что пробудет в Заинске дня четыре, «ибо со всех сторон приходят крестьяне, татары с повинной, и сколько таковых будет, донесу. Солдаты, которые положили ружья, прогнаны сквозь строй; дьячки за крик многолетия высечены»[80].

Донесение это весьма обрадовало главнокомандующего; «хотя писал правитель его канцелярии[81], везде посланные команды имеют поверхность над злодеями, но не было еще столь громкого удара, каковой распространил повсюду деташамент Юрия Богдановича».

Приказав исключить из донесения все, что относилось до наказания, понесенного населением занятого города, и представляя его в копии императрице, А.И. Бибиков выражал уверенность, что край «очистится от сей нечистой сволочи» и последствия этих побед будут благотворны[82]. Действительно, на другой день по занятии Заинска к полковнику Бибикову явились с повинной 22 деревни и заявили, что и прочие их односельцы, взятые мятежниками на службу, возвращаются в дома. Ю. Бибиков выдавал им билеты и отпускал по домам, «ибо, – доносил он[83], – держать мне их негде, потому что тысячи четыре вчерашний день у меня их с повинной было».

Из Заинска Ю. Бибиков пошел на освобождение майора Перского, окруженного мятежниками в дворцовом селе Елабуге. Еще 27 декабря казанский губернатор фон Брандт отправил командира 2-го батальона казанского гарнизона, майора Перского, с 100 человеками и одним орудием, к Мензелинску. Он поручил ему ввести порядок в городе и вступить в управление, так как воевода Мажаров и майор Тихановский убежали в Казань, за что и были преданы суду[84].

Дойдя до села Елабуги, Перский был окружен мятежниками и хотя выдержал нападений пять, но пройти к Мензелинску признавал невозможным. Он доносил, что по обеим сторонам реки Камы собралось более шести тысяч мятежников, и просил помощи[85].

Полковник Бибиков 26 января выступил из Заинска и, прибыв в село Ляки, писал, что не встретил нигде мятежников, «да и от Мензелинска все бегут в степь, а большая часть в Нагайбаке теперь жмется»[86]. Отправив майора Неклюдова с ротой гренадер и ротой гусар, Бибиков приказал ему выручить Перского, что и было исполнено, причем в происшедшей схватке мятежники потеряли до 200 человек убитыми[87].

Прибыв 30 января в Мензелинск, полковник Бибиков не нашел и там мятежников; они, в числе до двух тысяч человек, собрались в селе Пьяном Бору, в 15 верстах от города, на реке Каме, где и построили укрепление «из дров наподобие палисаду», дороги, идущие в село, были завалены засеками и колодами[88].

На следующее утро, 31 января, Ю. Бибиков отправил подполковника Бедрягу с тремястами человек пехоты, эскадроном гусар и четырьмя пушками[89] и приказал ему выгнать толпу из Пьяного Бора, а укрепления сжечь.

Подходя к селению, Бедряга был встречен авангардом мятежников, охранявших дорогу, но оттеснил их и приготовился к штурму укрепления. Он разделил свои силы на три колонны и, поручив их майору Неклюдову, копной гвардии поручику Кошелеву и 2-го гренадерского полка поручику графу Санти, с трех сторон двинулся на укрепление. Мятежники встретили наступающих сильным огнем, но после жаркой схватки были отброшены и бежали, преследуемые гусарами; засевшие в избах были переколоты. В отряде Бедряги убитых не было, а раненых было всего 8 человек[90]. Мятежники оставили на поле сражения до 400 человек и лишились 60 человек, захваченных в плен, «которых, – доносил Юрий Бибиков, – я наказал кошками под виселицей и отпустил по-прежнему в свои дома. Теперь со всех сторон, из сел и деревень, приезжают с повинной; в одни сутки 40 деревень признали свою вину и у меня явились. Февраля 1-го числа прислал ко мне злодейский атаман Торнов, из Нагайбака, отставного прапорщика Скугаревского, брата родного тому, что у меня переводчиком. Не отвечая ему ничего на вопрос, велел публично, при наказании пленных, профосу под виселицей сжечь. Капитан Алексеев, что был в Нагайбаке с командой, оставя город, сочтя себя малым оный защищать, обще с воеводой ретировался в Мензелинск, которого я теперь арестовал и держу под караулом до повеления вашего высокопревосходительства».

С рассеянием мятежников, собравшихся у Пьяного Бора, почти весь Мензелинский уезд до самой реки Ика был успокоен, за исключением части, прилегавшей к Нагайбаку, на помощь которому была отправлена из окрестностей Уфы толпа в 4 тысячи человек, с 11–13 орудиями. Ю. Бибиков предупредил мятежников занятием Нагайбака, и они остановились в крепости Бакалах[91]. Взяв с собою 300 человек пехоты, 120 гусар, 50 казаков и три орудия, Юрий Бибиков, в два часа ночи на 11 февраля, выступил из Нагайбака. Пройдя 38 верст, он, в девять часов утра 11 февраля, атаковал Бакалы и без всякой потери в людях овладел укреплением. Лишившись до 400 человек убитыми и ранеными, мятежники рассыпались в разные стороны, и окрестные жители являлись с повинной. «Деревень с полтораста приехали за билетами, – доносил Ю. Бибиков[92], – и каждая деревня без наряду привезла фураж». Он разослал по дороге в город Уфу приказания, чтобы население готовило продовольствие для значительного отряда, и «имею известие, – писал Ю. Бибиков, – что по всей дороге со всякой покорностью исполняют мое повеление». Жители возвращались в свои дома, и в Казань стали ежедневно являться с невнесенными податями и непоставленными рекрутами[93]. Восстановив порядок в Бакалах, Ю. Бибиков возвратился в Нагайбак, а затем получил приказание идти на соединение с князем Голицыным.

Сосредоточив свой отряд у реки Камы, генерал-майор князь П. Голицын разделил его на три колонны: первая, или средняя, под его личным начальством[94], должна была двигаться по новомосковской дороге[95]; вторая, полковника Изюмского гусарского полка Хорвата, направлена к реке Черемшан[96]; третья, премьер-майора Владимирского полка Елагина, к Билярску[97].

Торопясь соединиться с «неподвижным» отрядом генерал-майора Фреймана, стоявшим в Бугульме, князь Голицын 29 января прибыл со своей колонной в Кичуевский фельдшанец, где узнал, что мятежники группировались в следующих пунктах: у Ставрополя было до 1400 калмыков; от Белого Яра, вверх по реке Черемшану, бродила толпа в 600 человек; в деревнях Каменке и Шентале, в 30–40 верстах от Черемшанской крепости, стоял бузулукский казак Чернеев с 1000 человек; в окрестностях Кувацкой слободы партия в 500 человек; на реке Кинели стоял Арапов с 400 человек и за Бугульмой, по дороге к Оренбургу, в селе Рычкове (Спасское тож) и деревне Дымской находилось 1000 человек с семью орудиями[98].

Глубокие снега задерживали движение и заставили князя Голицына сформировать команду лыжников; он приказал, чтобы в каждой роте было по 25 человек и все егеря имели лыжи[99]. Поручив затем майору Елагину очистить окрестности Ставрополя и войти в связь с отрядом подполковника Гринева, а полковнику Хорвату разогнать мятежников в деревнях Каменке и Шентале, сам князь Голицын 4 февраля перешел в Бугульму, где и соединился с генералом Фрейманом. В ту же ночь он отправил два небольших отряда: майора Варнстедта по московской дороге и полковника Ильина к Нагайбаку, для открытия связи с отрядом полковника Ю. Бибикова.

Имея в своем отряде 160 гренадер, 80 карабинеров и 10 малолетков, полковник Ильин разогнал небольшие толпы мятежников в деревнях Сумароковой, Акбаше, Крым-Сарае и затем, получив известие, что Нагайбак уже занят Ю. Бибиковым, он повернул на оренбургскую дорогу и пошел на соединение с майором Варнстедтом.

Последний выгнал мятежников из деревень Рычковой и Дымской и двинулся к Сок-Кармалинской слободе, находившейся в 50 верстах от Бугуруслана, скорейшее занятие которого признавалось крайне необходимым.

Бугуруслан был ближайшим к нам пунктом, в котором мятежники устроили склады продовольствия, обеспечивавшие как отдельные шайки, так и толпу, стоявшую под Оренбургом. Уничтожение этих складов или взятие их значительно затруднило бы все предприятия возмутителей, и потому князь Голицын приказал находившемуся в окрестностях Черемшанской крепости полковнику Хорвату соединиться с отрядом майора Елагина, как можно скорее занять Бугуруслан[100] и войти в связь с отрядом генерал-майора Мансурова, наступавшим по Самарской линии.

Прибыв в Самару, Мансуров принял общее начальство над четырьмя легкими полевыми командами (22, 23, 24 и 25-й) и прежде всего принужден был иметь дело с калмыками, грабившими окрестности. Получив приказание главнокомандующего обратиться к калмыкам с увещанием, Мансуров отправил к ним воззвание, написанное Г.Р. Державиным.

«Собственно вам самим довольно известно, – писал Мансуров калмыкам[101], – что вы с нами одной веры, одного с нами почитаете Бога. Собственно, вы также знаете, сколько вы имели милостей всемилостивейшей нашей государыни, быв от нее награждены как жалованьем, так землей и всеми угодьями, и находились под ее щедрым покровом без утеснения, то и удивительно всем, что вы, быв до сего люди добрые, сделались ныне милосердой государыни изменниками.

Для того послано сие письмо к вам, чтобы вы, ежели от какого неразумения сделали сие, очувствовались и пришли бы в раскаяние. Кто вам сказал, что государь Петр III жив, после одиннадцати лет смерти его? откуда он взялся? Но ежели б он был и жив, то пришел ли бы он к казакам требовать себе помощи? Нет разве на свете государей, друзей его и сродников, кто бы за него вступился, кроме беглых людей и казаков? У него есть отечество – Голштиния и свойственник – великий государь Прусский, которого вы силу, быв против него на войне, довольно знаете(?).

Стыдно вам, калмыкам, слушаться мужика, беглого с Дона казака, Емельяна Пугачева, и почитать его за царя, который сам хуже вас всех, для того что он разбойник, а вы люди честные. Стыдно вам повиноваться тому, который, может быть, от неприятелей наших турок подкуплен лить кровь нашу, стараться помрачить славу российскую и после сам вас погубит своим злодейством.

Не хотите вы терпеть господ, то не стыдно ли вам в то же самое время почитать крестьянина Арапова за своего господина, атамана, и во всем его слушаться. А особливо княгине вашей не стыдно ли иметь с ним дружбу? Для того, ежели вы рассудите и раскаетесь и принесете повинность своей всемилостивейшей государыне, то она вас своим матерним милосердием в манифесте уже прощает; ускорите пасть к ногам ее, доколь не постигнет вас всех праведный гнев ее и строгая казнь. Многочисленные полки ее, приблизясь, всех вас перебьют. Жалейте жизни своей, жен, детей своих и всего своего имения, которое все погибнет без остатка.

Видали вы при Алексеевском, как неустрашимо ее войско, то что вы будете делать, когда оно все на вас нападет? Где вы будете и куда спрячетесь? – вас земля не будет носить; от стреляния ее пушек след ваш пропадет и прах ваш рассеется по ветрам. Отнюдь не надейтесь на самозванца вашего, он вас не защитит; он не царь ваш, он вас обманывает, а вы разве дураки все, что ему верите? Я вас уверяю своей головой, что он тотчас побит будет, как только соберутся и придут к нему полки. Вы же, как скоро принесете свою повинность, то простятся вам все ваши грабежи и преступления, и вы будете жить по-старому.

Жалеючи вас написано сие вам увещание. Подумайте и отвечайте: что вы еще хотите делать?»

Воззвание это не понравилось императрице. «Оно такого слога, – писала Екатерина[102], – что оного конечно не напечатаю». По содержанию воззвание это нельзя назвать удачным, и калмыки, не считая себя одной с нами веры, не касаясь политического вопроса, к кому бы Петр III должен был обратиться за помощью, к казакам или голштинцам, продолжали хищничать. В пять часов утра, 20 января, они под начальством Дербетова ворвались в город Ставрополь, и хотя в городе было 249 гарнизонных солдат, но они не оказали никакого сопротивления и не сделали ни одного выстрела. Калмыки захватили шесть пушек, разграбили лучшие дома и, уходя из города, увели с собою коменданта, бригадира фон Фегезака, надворного советника Милковича, батальонного командира Алашеева и секретаря Микляева. Все эти лица были потом найдены убитыми близ села Буяна, находившегося в 70 верстах от города.

Разграбление Ставрополя и известие, что калмыки намерены напасть на транспорт с провиантом, отправленный из Симбирска в Самару, заставили генерал-майора Мансурова командировать подполковника Гринева с его 22-й легкой полевой командой и ротой гусар к Красному Яру. Отступая от Ставрополя, Дербетов наткнулся на отряд Гринева, атаковал его, но был разбит и прогнан. Мятежники бросили пять пушек, захваченных ими в Ставрополе, потеряли 120 человек убитыми и 40 пленными. Поручив Гриневу преследовать мятежников до Чернореченска и зная, что полковник Хорват следует из Черемшана в Сергиевск на соединение с майором Елагиным для скорейшего занятия Бугуруслана, генерал-майор Мансуров просил его содействовать Гриневу в поражении калмыков.

Прибыв в Сергиевск, полковник Хорват не застал там майора Елагина, за несколько часов пред тем выступившего к Бугуруслану, и нагнал его близ деревни Захаркиной во время боя с калмыками, собравшимися здесь под начальством Дербетова в числе до 2 тысяч человек. Шедший в авангарде отряда Елагина Владимирского пехотного полка капитан Воронин, со 106 человеками пехоты, 30 гусарами и одним орудием, был встречен пред деревней выстрелами из трех орудий, а затем окружен мятежниками.

Воронин два часа отбивал атаки, пока подоспевший на поле сражения полковник Хорват не отправил ему в помощь весь отряд майора Елагина. Тогда мятежники отступили к деревне Захаркиной, но были выбиты и шесть верст преследуемы кавалерией. Оставив на месте сражения до 150 человек убитыми и одну пушку, калмыки рассыпались в разные стороны[103]. Дальнейшее преследование их за чрезвычайно глубоким снегом оказывалось невозможным, и полковник Хорват на следующий день перешел в слободу Черкаскую, где не нашел мятежников, отступивших в Борскую крепость, находившуюся на Самарской линии.

Таким образом, в самом начале февраля было очищено от мятежников все пространство от границ Башкирии до реки Волги и далее на юг по рекам Ику и Кинели до Самарской линии.

Предоставив дальнейшие действия против толпы, скрывшейся в Борской крепости, генерал-майору Мансурову, полковник Хорват двинулся вверх по реке Кинели прямо к Бугуруслану, который и занял[104]. Здесь он остановился в ожидании прибытия отряда князя Голицына, но последний, будучи занят заготовлением продовольствия как для себя, так и для Оренбурга, подвигался весьма медленно. Сформированный подвижной транспорт стеснял движение князя Голицына настолько, что он мог прибыть в Бугуруслан не ранее конца февраля. «Причиной тому, – доносил главнокомандующий императрице[105], – бездорожица и глубокие снега, тож подвоз пропитания степными местами слишком на триста верст. Но нет трудности, которую бы верные и усердные вам войска не преодолели. Я за них и за себя дерзаю ручаться, что если успех равен будет усердию, то увенчается и дело желаемым концом. Ни о чем так не прошу Всевышнего, чтобы благословил прибавить Он пропитание Оренбургу. Что всего опаснее».

Прошло четыре месяца с тех пор, как город этот, предоставленный собственным силам и средствам, был окружен со всех сторон мятежниками. Блокада эта не имела ничего характерного, ничего выдающегося, но была томительна для жителей, ощущавших недостаток в продовольствии. «По благости Божией, – писал оренбургский губернатор, генерал Рейнсдорп, казанскому, фон Брандту[106], – здешнее общество находится в городе благополучно, только крайне беспокоит бедственное страдание граждан в хлебе, который давно у всякого изшел». Рейнсдорп принужден был сделать распоряжение о выдаче гражданам продовольствия из казенных магазинов, и таким образом провиант выдавался ежедневно более чем 16 тысячам человек. «Но ежели оного было бы достаточно, – писал оренбургский губернатор, – то б обойтиться можно было, а то и казенный весь без остатка в расход вышел, следовательно, неминуемый наступает голод». Фуража для лошадей также не было, и их приходилось кормить хворостом, для рубки которого посылались команды, но редко с успехом. Мятежники зорко следили за всеми выходящими из крепости и старались захватить в плен, нападая на команды в несоразмерно большем числе. Положение оренбургского гарнизона и жителей с каждым днем становилось хуже. Началось дезертирство из города, и высылаемые казачьи партии приводили мало пленных. Яицкие казаки и татары, бывшие в Оренбурге, находились под командой коллежского советника Тимашева. «Он хотя человек усердный, – писал современник[107], – но толще покойного князя Ивана Васильевича Одоевского и много на него похож». По своей тучности Тимашов никогда не выходил за ворота и все, что доносили ему казаки, считал истиной. Разведки производились плохо, и что делалось за чертой города – никто ничего не знал. Надежды на скорую помощь не было; добыть продовольствие извне было невозможно. Самым лучшим исходом для города и гарнизона был бы штурм. Никто не сомневался, что последний будет отбит, и тогда бы, пользуясь деморализацией противника, можно было перейти в наступление, захватить запасы в Берде и хотя бы на некоторое время обеспечить себя продовольствием. Но Пугачев понимал, что с таким ополчением, какое было у него, взять Оренбург невозможно, а от дезертиров знал то бедственное положение, в котором находится население, благодаря недостатку продовольствия. Он решился предоставить голоду сделать свое дело и не предпринимать штурма, тем более что в это время самозванец мечтал о возможности овладеть Яицким городком, куда отправил часть своих сил, а потом и сам уехал по приглашению казаков.