Пугалки для барышень. Не для хороших девочек

Дефлорация Рози Литтл

По-моему, суть проблемы с феллацией заключается в неполном звукоподражании. Здесь нужны более честные слова, например «сосать», или «прососать», или «усосать», что-то в этом роде… Да-да! Значения этих слов вполне адекватно упакованы в их звуковую оболочку. Например, слово «феллация»[1] само по себе, вне контекста, кого угодно может сбить с толку, а непосвященные могут вообразить себе нечто вроде декоративного, если не барочного, шара или витой птичьей клетки, украшенных литым орнаментом в форме виноградных листьев с чернью и позолотой. Так и тянет употребить это слово в предложении: «Какая у вас на серванте прелестная феллация, миссис Дефис-Уилсон!»

Правда, лично у меня не было возможности совершить подобную ошибку. Ведь если Сесиль де Воланж подвергалась дефлорации под звук латинской речи, то с Рози Литтл, то есть со мной, все было по-другому.

В тот год, когда мне стукнуло пятнадцать, я неоднократно становилась свидетельницей соблазнения Сесиль де Воланж. Каждый вечер в течение трех недель напролет актер местного театра, игравший виконта де Вальмона в спектакле «Опасные связи», крайне деликатно шептал наивной Сесиль, обращаясь к ней из глубин аляповатой кровати под пошлым балдахином:

— Я думаю, нам следует начать с пары латинских выражений.

И каждый вечер в течение этих трех недель я более чем охотно наступала на горло собственного скепсиса, уверяя себя, что фанерная кровать на сцене — это массивное дубовое ложе времен Великой французской революции, и при этом мысленно закрашивала темную полоску пробора на голове крашеной блондинки Сесиль, полоску, которая с каждым представлением становилась все шире и шире.

А виконт все шептал и шептал, и Сесиль вскрикивала от удовольствия, и рассыпались по плечам ее белокурые локоны, когда она откидывалась на большие мягкие белые подушки. А я как зачарованная смотрела на них, застыв в своем укромном уголке с прижатой к трепетному сердцу стопкой непроданных программок. Мне отчаянно хотелось услышать слова, которые виконт нашептывал на ушко юной, невинной Сесиль. Но каждый вечер, как только эти волшебные заклинания соблазна вот-вот, казалось, должны были стать достоянием гласности, а значит, и моими тоже, сцена опять погружалась в темноту и безмолвие.

Вот почему, хотя я бесплатно проверяла билеты и продавала программки, за весь сезон «Опасных связей» мне так и не удалось выучить слово феллация. То же самое относится к трем звучным слогам слова коитус (что бы это могло быть, неужто великосветская игра, которой забавляются аристократы на борту межатлантических лайнеров?).

И вот теперь, спустя несколько лет, зная несколько больше, чем было мне известно за неделю до моего пятнадцатилетия, я не имею оснований полагать, что даже если куннилингус и был поименован в словаре моего соблазнителя, этот последний совершенно не был заинтересован в его применении на практике.

В другой стране и в другую эпоху такой обеспеченный молодой человек, как Жерар Дефис-Уилсон (я предпочитаю называть его именно так, хотя все остальные зовут его Джерард), конечно, учил бы латынь. Его крепкий румяный, краснолицый отец нанял бы за небольшие деньги гувернантку со строгим лицом и в строгом платье, которая быстренько вбила бы ему в голову пару первых глаголов этого языка. А потом сорванца послали бы в закрытую школу, где он научился бы цитировать Вергилия и, скорее всего, применять на практике элементарные латинские выражения в своих отношениях с мальчиками помладше.

Но, живя в своей стране и в свою эпоху, Жерар Дефис-Уилсон латыни, само собой, не знал. Самым интересным словом, которое мне суждено было перенять от этого юного аристократа, было дырка. Он употребил его в словосочетании блин, ну и тесная у тебя дырка. Таково было его красноречие в тот момент, когда он неловкими, суетливыми движениями разрывал мою плеву, тогда как я лежала под ним на грубо отесанных досках пристани одного из элитных пригородных кварталов.

Я оказалась в таком незавидном положении, да еще без моральной поддержки в виде пройденного курса латыни, потому что у моей подруги Евы был дружок, который учился в эксклюзивной закрытой школе, призванной давать образование всем тупым и заторможенным мальчишкам в радиусе семисот километров от столицы нашей провинции. На вечеринке, куда мы были приглашены этим пареньком с юношеским пушком на щеках, меня и постигла дефлорация.

Отец моей подруги Евы был художником, и, без сомнения, именно поэтому ей были известны красивые греческие слова типа фаллический, которые она охотно использовала в повседневном общении. Как-то она назвала розовый бутон в саду моей матери немного фаллическим. Я впервые услышала это слово, но одобрительно кивнула и хихикнула, сделав вид, что понимаю, о чем идет речь. После этого я полистала соответствующий словарь, но не узнала ничего нового, потому что, ослышавшись, искала на букву «х».

Мне нравился дом родителей Евы, обязанный царившим в нем художественным произволом ее отцу, а стильно-хипповым беспорядком — матери. А Ева так же искренне полюбила пушистые белые полотенца, строгую мебель и стерильную чистоту моего дома. Я повторяла за ней умные слова и старалась изо всех сил держаться вровень в отношениях с мальчиками, однако все время отставала от нее как минимум шагов на пять. Даже в телесном развитии она меня опережала, быстро обретая женственные формы, тогда как меня до слез обижала шутка отца, любившего повторять, что мне с моей конституцией и за обструганной спичкой не укрыться.

Разницу в физическом развитии между Евой и мной подметил также наш одноклассник Джеффри Смизерст, который обедал с нами за одним столиком, когда другие мальчики играли в гандбол. Он со злорадным видом передал мне шутку одной из самых стервозных девчонок нашего класса, что я без труда могла бы выиграть конкурс на пост председателя Комитета крошечных малявок. Джеффри был худой паренек с вечно растрепанными черными волосами. У него была привычка рисовать у себя на предплечьях шариковой ручкой. Джеффри, можно сказать, не отрывал глаз от двух возвышенностей на обтянутой школьным джемпером груди у Евы и чуть ли не ежедневно напоминал нам, что друзья вне школы зовут его Скайуокер, а не Джеффри. Тем не менее именно ему должна быть благодарна за своевременное знакомство с такими важными словами, как проституция, мастурбация и презерватив.

Однажды, когда мы с ним забили на физкультуру и остались вдвоем в пустом классе, он показал мне средний палец одной руки и большой палец другой.

— Что ты выбрала бы, длинный и тонкий или короткий и толстый?

Откровенно говоря, я считала, что и то и другое звучит довольно мерзко, и задалась вопросом, а так ли уж необходимо выбирать и существует ли золотая середина.

Слово Рози Литтл О пенисах

В сороковых годах лейтенант Уильям Шонфилд пришел к необычайно важному выводу, что сравнивать мужские половые органы следует только в состоянии эрекции, иначе это занятие вообще теряет всякий смысл. Ведь размеры члена, весьма здраво рассуждал он, могут колебаться в зависимости от температуры внешней среды и множества других факторов! Поэтому бесстрашный лейтенант Шонфилд отправился на улицы Нью-Йорка и взялся за измерение эректирующих членов, обработав таким путем тысячу пятьсот мужчин и парней. Он обнаружил, что средняя длина пениса у взрослых мужских особей составляет пятнадцать сантиметров, кроме того, более девяноста процентов измеренных членов оказалось длиннее одиннадцати сантиметров и менее пяти процентов — короче пяти с половиной сантиметров. Другое исследование показало, что средняя длина пениса в, так сказать, походном положении составляет девять целых двадцать пять сотых сантиметра с диаметром три целых сто двадцать пять тысячных сантиметра, а средняя длина эрегированного — двенадцать целых семьдесят пять сотых сантиметра с диаметром четыре сантиметра.

Интерес представляет также изумительное разнообразие форм пенисов. Член кабана, к примеру, повторяет форму его же закрученного хвостика; в раскрученном виде его длина может составлять более сорока сантиметров. Но тогда возникает вопрос, что будет, если кабан с хвостиком, закрученным в правую сторону, встретит свинку с левой резьбой? Страницу с изображениями пенисов приматов вполне можно принять за чертежи Гауди[4] с тщательно прорисованными рельефами шпилей.

Член самца змеи раздваивается на конце, как и жало, а пенис тапира по форме совпадает с его копытом. На членах котов и собак имеются остистые выросты, возможно, предназначенные для удаления коагулированного семени других самцов, успевших сделать свое дело немного раньше. А некоторым разновидностям скатов и вовсе необычайно повезло: в случае чего они могут использовать один из двух имеющихся в наличии пенисов.

По слухам, пенисная группа 10 см³ выбрала себе именно такое название, потому что средний объем мужского эякулята составляет девять кубических сантиметров, и ее репрезентанты решили, что вполне в состоянии выдать одним кубиком больше. Однако кубический сантиметр эквивалентен одному миллилитру, а согласно большинству исследований, средний объем выброса спермы колеблется между тремя и пятью миллилитрами. Так что если история названия группы 10 см³ соответствует действительности, хотя некоторые члены этой команды сие застенчиво отрицают, то эти парни действительно невероятно уверены в своих возможностях. В одной книге средний объем эякулята был предусмотрительно указан в чайных ложках (от половины до полной ложки) на случай, если кто-то решит что-нибудь приготовить. Кстати, если вы следите за своим весом, запомните, что в чайной ложке спермы содержится пять калорий.

Но в тот день, когда я размышляла в классе о столь заманчивых перспективах, открывшихся передо мной благодаря Джеффри Смизерсту, я ничего об этом не знала. А еще я сомневалась, нормально ли оставаться в топике во время этого дела, поскольку я стеснялась выставлять на показ свою маленькую грудь. Из доступных источников мне было известно, что, как правило, люди занимаются этим в обнаженном виде. И все-таки я не была уверена, что грудь обязательно должна быть голой. Ведь по информации, которой я на тот момент располагала, грудь непосредственно в половом акте могла и не участвовать. В свете этих фактов становится понятно, почему я оказалась не вполне готова к виду малиновой головки эректирующего члена, выглянувшего из ширинки Джерарда Дефис-Уилсона.

Вечеринка, на которую пригласил нас бойфренд Евы, имела место в лодочном сарае Дефис-Уилсонов, который находился в конце пристани и посещался мистером Уилсоном-старшим исключительно в ходе его визитов в свое родовое поместье, то есть не более двух раз в год. Стал ли юный Джерард обладателем ключа от сарая с благословения отца или последний так и остался в счастливом неведении, я сказать не могу. Зато мне совершенно точно известно, что я на ту вечеринку явилась без позволения моих родителей. Пребывая в наивности относительно моих намерений, они были убеждены, что мы с Евой смотрим фильм для подростков и в рот не берем ничего, кроме мятных леденцов и попкорна, не говоря уже о чем-то более предосудительном.

Сарай освещался парой керосиновых ламп: в их тусклом свете я с трудом разглядела шлюпку, застывшую на катках рядом с парой-тройкой каяков. Я увидела также расставленные вдоль дощатых стен весла и висевший на пробковом щите календарь. Хотя уже был декабрь, на календаре по-прежнему красовалась мисс Август с чреслами, едва прикрытыми узкой полоской купальника в горошек. У нее были крепкие загорелые груди с торчащими сосками и, об этом стоит упоминать, чувственный, слегка приоткрытый рот. Справа от календаря размещалась дверь, ведущая в крохотную комнатку, где, открыто пренебрегая нашей дружбой, затворилась Ева со своим бойфрендом.

Стаи резвых феромонов[5] метались в сигаретном дыму, окутавшем десяток учеников старших классов, которые курили, качаясь на складных стульях, или возлежали прямо на полу, культурно стряхивая пепел в щели между досками.

Прислонившись к шершавой стене сарая, я молча куталась в свой длинный ангорский кардиган, пытаясь улыбаться холодно, легкомысленно и вызывающе одновременно. (С тем же успехом можно было представить себе этих парней в виде стаи голодных, истекающих слюной гиен, а меня аппетитно зажаренной пичугой вроде куропатки, подвешенной к потолку на тонкой бечевке.)

— Хочешь чего-нибудь выпить? — раздался незнакомый голос совсем рядом со мной.

Я подняла глаза на его источник. Так вот, значит, каков он, этот хозяин вечеринки, лидер вышеупомянутой стаи! Глаза у него посажены так близко, будто наперегонки катятся к переносице, а длинные курчавые волосы свисают по обеим сторонам лица, как уши спаниеля.

— Да, спасибо.

Как видите, я была достаточно вежлива.

— Коктейль?

— Само собой…

А как еще я могла проявить свою опытность?

— Коктейль у нас здесь только один, — сказал Джерард, и все засмеялись.

— Называется «Еришигон», — по буквам произнес кто-то.

Жерар открыл банку с пивом и сделал большой глоток. Потом плеснул в банку зеленоватой жидкости из квадратной бутылки. Когда он протянул банку мне, оттуда пахнуло мятой и пивом.

— Мятный ликер, — сказал он, потрясая бутылкой.

Мне надо было с ходу показать, что я своя в доску, поэтому осушила банку в три глотка и вытерла рот ладонью.

— Ух ты! Вижу, малышке Рози наш коктейль пришелся по вкусу, — восхитился Жерар. — Еще баночку?

Со второй банкой я поступила точно так же, заслужив и возгласы одобрения, и пронзительный свист присутствующих. «Дела пошли на лад», — подумала я.

— До тебя еще не дошло? — Какой-то парень возник рядом со мной, обдав меня волной перегара.

— Что не дошло?

— Что такое еришигон?

— И что?

— Можешь произнести по буквам?

— Конечно, могу.

— А задом наперед?

Задом наперед — ноги шире? Ой, блин!

Нельзя не отметить, что некоторые мужчины в области ухаживания с возрастом не эволюционируют, оставаясь на том же зачаточном уровне, что и старшеклассники, с которыми я общалась той памятной ночью в лодочном сарае Дефис-Уилсонов. Не так давно я познакомилась с сорокалетним мужчиной, который назвал свою, по его уверениям, весьма шикарную яхту «Еришигон» и посчитал это удачной шуткой. Но, оказывается, в тот вечер, когда я впервые узнала о существовании этого забавного словесного перевертыша, Джерард наблюдал за мной, выжидая.

Наконец он решил, что я уже достаточно набралась, и вывел меня из сарая на пристань. Впившись ртом в мои губы, он энергично завалил меня на доски. В небе прямо над собой я увидела луну, которая, судя по всему, просто-напросто закрыла глаза на все происходящее. Мне было слышно ритмичное пыхтение старого парома, пересекавшего, как всегда в пятницу вечером, устье реки. Но еще ближе раздавалось учащенное дыхание Джерарда Дефис-Уилсона, чьи огромные неуклюжие лапищи уже залезли мне под юбку и приступили к стягиванию трусиков. Потом я почувствовала между ногами, как в меня бестолково тычется, пытаясь войти и не находя входа, что-то тупое и твердое.

— Блин, ну и тесная у тебя дырка, — удивленно произнес Джерард.

Я приподняла голову, чтобы взглянуть на его расстегнутую ширинку, и поняла, что когда мама рассказывала мне о сексе, то упустила одну немаловажную деталь.

Моя мама — медсестра: она твердо убеждена, что ни в коем случае не следует использовать для определения частей тела глупые ненаучные названия. В этом она была вполне солидарна с виконтом Вальмоном, который подчеркивал, просвещая юную Сесиль, что в любви, как и в науке, важно уметь называть вещи своими именами. Да, медсестра Пэт Литтл всегда считала, что птичка — самый идиотский из эвфемизмов, когда-либо придуманных для обозначения вагины, и в детстве мне строго-настрого запрещалось применять это слово в данном значении. Мамина настойчивость в правильном использовании анатомических терминов возымела действие: пожилой дворник просто не знал, куда глаза девать, когда я в возрасте пяти лет, одетая в детсадовский комбинезончик, сообщила ему, что упала и ударилась вагиной.

Помню, как однажды, во время долгой поездки на машине мы остановились у общественного туалета. В женском отделении во всю журчали веселые струйки-ручейки и раздавался плач маленькой девочки, которая, всхлипывая, повторяла, что у нее болит там, внизу.

— У тебя птичка болит, дорогая? — приглушенным голосом спросила пожилая женщина чопорного вида.

— Ради всего святого! Это называется «вагина»! — возмущенно крикнула моя мать из закрытой кабинки.

Однако я не уверена, что она выступила бы столь же категорично, оказавшись на виду у всех, например у зеркала перед раковинами. Итак, сексуальное образование в семье Литтл всегда начиналось так рано, что его истоки буквально теряются в глубинах моей памяти. Для мамы половой акт был простым явлением, такой же функцией тела, как пищеварение или соответствующие отправления организма. Поэтому мне было хорошо известно, что член предназначен для введения в вагину. И меня абсолютно не интересовало, как это происходит в действительности. К тому же я довольно рано ознакомилась с широким ассортиментом болтающихся членов. Прошу заметить: не петушков, не краников, не морковок там каких-то, а именно членов!

Меня купали вместе с братом, и его маленький голенький червячок не представлял собой в моих глазах ни малейшей тайны. Я видела мужское достоинство моего отца — нечто гораздо более крупное и волосатое. Мне даже довелось как-то увидеть уважаемый член моего дедушки на фоне его длинной, обвисшей мошонки. Но той ночью на пристани одного из элитных пригородных районов я неожиданно для себя обнаружила член в состоянии, которого раньше никогда не наблюдала. Он торчал, гордо задрав головку к небу, а его нижняя сторона была покрыта вздувшимися жилами!

Мне еще предстояло обнаружить, что сексуальное воспитание, полученное от мамы, явно хромает по части информации на тему спермы. Мама рассказывала мне, что это белое липкое вещество. Но зубная паста тоже белое липкое вещество, и, хотя мне и в голову не приходило рассчитывать на мятную добавку, я была неприятно удивлена, узнав, что сперма больше всего напоминает по вкусу смесь мокроты с яичным белком.

Итак, не было у меня ни массивной позолоченной кровати с шикарным балдахином, ни элегантного виконта Вальмона, нашептывающего на ушко фривольности на изысканной латыни. В моей дефлорации прошу винить кривые руки Джерарда Дефис-Уилсона и его торчком стоявший пенис. Неумелые процедуры их обоих вызвали у меня настолько сильную, прямо-таки неимоверную боль, что я завизжала и крепко, с явным ущербом для его волос вцепилась ему в шевелюру.

— Сука! — с чувством выругался он, все еще лежа на мне.

На покрасневшей от возбуждения щеке Джерарда лопнул прыщик, и его содержимое вытекло наружу.

— Ничего не выходит, ты слишком тесная, — вздохнул он и скатился с меня на доски причала.

С его помощью я с большим трудом уселась на краю пристани. Помню, как лакированная туфелька соскользнула с моей ноги и поплыла по волнам. Голова у меня кружилась так, что мне показалось, будто я падаю вслед за туфелькой. Но тут мне на затылок легла твердая рука Джерарда, и я увидела его багровый член всего в паре сантиметров от моего носа.

— Ладно, попробуем по-другому, — сказал мой первооткрыватель. — Как насчет минета?

Я уже говорила, что Джерард Дефис-Уилсон, к сожалению, не владел латынью. И теперь мне страшно жаль, что я не догадалась ответить в том смысле, что, поскольку мне всего четырнадцать и я никогда раньше не слышала слова минет, можно с уверенностью утверждать, что я это делаю фигово. Однако в тот момент мне не удалось произнести ничего даже отдаленно напоминавшего эту фразу, потому что в горле у меня булькнуло.

Джерард обеими руками подталкивал мою голову к застоявшемуся члену. «Что он хочет сделать, — удивилась я, — засунуть мне его в нос?»

И в этот момент на сцене неожиданно появился пресловутый Еришигон. Юный мистер Дефис-Уилсон самонадеянно полагал, что этот баловник выступает на его стороне, но для хрупкой девушки его оказалось слишком много. Омары и бисквит, съеденные мной за обедом и уже слегка подкисшие в зеленой пене мятного ликера вперемешку с пивом, вдруг фонтаном хлынули у меня изо рта, заливая вздыбленный член, который в тот же миг опал и скукожился.

Конечно, нет ничего легче, чем смеяться по прошествии стольких лет над сдувшимся членом в коктейле из алкоголя и морепродуктов. Но когда школьные товарищи Джерарда Дефис-Уилсона выбежали на его крики из лодочного сарая посмотреть, что за шум поднялся, я отнюдь не показалась им воплощением спокойствия и невозмутимости. Пока он прыгал вокруг, как рассерженный щенок, отряхиваясь и скуля: «Сука! Эта гребаная сука меня облевала!» — меня вывернуло еще раз. Я лежала на досках причала лицом к воде и, содрогаясь, продолжала опорожнять желудок в реку. Такова в общих чертах великолепная картина моей дефлорации, над которой у меня была возможность поразмышлять как на следующий день, так и в течение всех последующих долгих-предолгих лет обучения в школе.

Видели бы вы все эти кипы журналов для подростков, полных дружеских советов насчет первого раза (типа сначала подружитесь, всегда пользуйтесь презервативом, возможно, будет немножко больно), страницы которых я исписала (задом наперед) всеми мыслимыми и немыслимыми ругательствами, которые собиралась бросить в лицо юному Дефис-Уилсону в случае, если буду иметь неудовольствие увидеть еще раз его кривую ухмылку.

«Ациндаз! Речорд! Ценещарвзи!» — с упорством маньяка писала и писала я на полях журнала до тех пор, пока на бумаге не оставалось свободного места. Как оказалось, совершенно напрасно, потому что я просто продолжила свой путь, а моя корзинка стала легче на одну вишенку, и мы с ним ни разу в жизни так и не пересекались.