Пуговка

Скрипнула дверь. Мама зашла в комнату и присела на край кровати.

– Ну где же ты, моя пуговка, ну где же ты, моя копия? Вся спряталась под одеяльцем, один носик торчит. – Мама осторожно отвернула край одеяла и легонько пощекотала ногтем кончик носа спящей девочки лет девяти.

Пуговка зевнула, потянулась, потерла кулачками глаза и засопела.

– Что, сопли уже? Вот видишь, – покачала головой мама. – Что я тебе говорила? Надо было рукавишки тогда одевать, а ты не послушалась. А теперь простыла. Вот упрямица какая ты у меня. Одна радость, что кушаешь хорошо – щечки красненькие. – Мама легонько ущипнула Пуговку за щеку.

Пуговка поморщилась и, вытянув губки трубочкой, хрипло закашлялась.

– А еще и кашель какой нехороший! – Мама всплеснула руками.

– Мам, а мам, – Пуговка умоляюще заглянула ей в глаза. – А можно я сегодня не пойду?

Мама сердито посмотрела на нее.

– Это что еще за номера такие? А потом снова тройки приносить будешь? Э, нет! Пойдешь как миленькая! Давай-ка, собирайся быстрее… Господи! Да уже без десяти восемь! Без десяти восемь! Быстренько! Аленка, быстренько давай!

– Ну, мама… А я кашляю! Я кашляю! А вдруг я еще сильнее заболею? И тогда совсем в школу не буду ходить? Не пойду тогда в школу, не пойду, не пойду! – весело защебетала Пуговка.

– А я тебе пластырь наклею, чтобы не заболела, солнышко мое хитренькое, – улыбнулась мама.

– Ну мамаааа, ну пожалуйста, ну не надо пластырь! Он мне щиплет больно! Ну не надо, пожалуйста, не надо! – Пуговка бросилась животом на кровать, закрыв голову руками. – Не буду! Не буду! Не буду!

– Надо, девочка моя, а то заболеешь. – Мама открыла шкаф и достала из аптечки кусок пластыря. – Вот увидишь, тебе сразу станет легче, а то помнишь, как ты в прошлую зиму сильно болела? Помнишь, как плакала, и мы еще потом "Скорую" вызывали? Или ты хочешь, чтобы тебе дядя укольчики делал? Да?

– Нет! Нет! Нет! Не хочу укольчики! – Пуговка забила голыми ножками по одеялу.

– А раз не хочешь, – мама погладила девочку по голове, – значит хватит капризничать, и давай пластырь приклеим. Ну?!

– Хорошо, мамочка, хорошо. – Пуговка перевернулась на спину и задрала пижаму.

Мама наклеила ей на грудь большой прямоугольник.

– Ой, – поморщилась девочка, – мне печет, печет горчичка, печееет…

– Потерпи, – мама ласково поцеловала Пуговку в щеку, – ты скоро привыкнешь. Ты ведь у меня сильная девочка, правда?

Пуговка кивнула, в глазах у нее блеснули слезы.

– А это что еще за наводнение? – Мама взмахнула рукой. – А ну-ка раз, два! Раз, два! Алееее! Оп!

Пуговка спрыгнула на пол, подобравшись, сделала два кувырка к шкафу и встала на руки вниз головой, прижав спину к деревянной панели.

Мама начала хлопать в ладоши и считать:

– И-раз, и-два, и-три, и-четыре, и-пять, и-шесть, и-семь, и-восемь, и-девять, и-десять, и-одиннадцать, все!

Пуговка оттолкнулась спиной от шкафа, перевернувшись, легко встала на ноги, подняв руки вверх и разведя в разные стороны.

– Браво! Браво! – засмеялась мама. – Ты у меня умница.

Раскрасневшаяся девочка жеманно поклонилась и, подбежав, уселась на мамины колени.

– Мамочка, а вчера такое небо звездное было, у меня прямо голова закружилась вся, когда я на него смотрела…

– Ох ты, деточка моя, – мама прижала ее к груди, – меньше ты на небо смотри, а лучше уроки делай, астроном мой сладкий.

– Я стараюсь, мамочка, стараюсь делать… Ну вот письменные я всегда делаю! Как прихожу из школы – сразу сажусь, как ты мне и велела.

– А устные что ж?

– А устные… Неинтересные они какие-то. – Пуговка, опустив голову, намотала мамин локон на указательный палец.

– Аленушка, нельзя же так! Надо и устные тоже делать обязательно. Ты ведь у меня умненькой должна рости, а то будешь, как твой папа… Даже вспоминать о нем не хочу, прости господи…

– Ну мамочка, не надо, ну не надо… Я вот когда на звезды смотрю, кажется, что улечу и не вернусь совсем, буду между звезд так кружить, летать, ничего не помнить, а потом все равно об уроках вспоминаю… Как же мне эта школа уже надоела!

– Надо, Аленушка, надо, маленькая. Я вот тоже ходила в школу, тоже не хотелось, но как ты думаешь бы я в институт поступила, если бы плохо училась?

– А тебе бабушка помогла!

– Как тебе не стыдно?! Это кто тебе такое сказал? Бабушка?

– Нет. – Пуговка прижала лицо к маминой груди.

– А ну-ка отвечай! Что ты глаза прячешь?

– Меня Алешка так дразнил…

– А ты знаешь, что!? Скажи своему Алешке, что пускай его родители меньше сплетни распускают! Вот что! Это ж надо! Бабушка помогла… Так. – Мама рассеянно огляделась. – Что-то я еще забыла… А! Наденешь сегодня в школу рейтузы из верблюжей шерсти.

– Мама! Нет! Я не хочу! Они плохие, у меня потом ножки красные от них! – закричала Пуговка.

– Никаких "нет"! Сегодня мороз на дворе! Только попробуй мне не одеть! – Мама погрозила пальцем. – Живо ремешком по попке отхожу, как миленькую отхожу!

– Ну мама, ну пожалуйста, ну не надо, пожалуйста, не надо! – Пуговка забила кулачками по маминым плечам.

– А ну-ка, цыц! Цыц, я сказала! – Мама поднялась с места, ссадив Пуговку на кровать. – Давай, живо одеваться, умываться и чай пить! Уже пять минут девятого! Одна нога здесь – вторая там. Быстренько!

Размазывая по щекам слезы и всхлипывая, Пуговка надела сиреневые с начесом рейтузы и школьное платье. Сложила в зелено-желтый ранец книги, тетради и синюю застегивающуюся сумочку для письменных принадлежностей. Быстро сбегала в туалет и ванную и юркнула на кухню, в закуток между кухонным столом и холодильником, забравшись с ногами на табуретку.

– Сколько раз я тебе говорила, – строго сказала мама. – Не залезай с ногами! Ты же не обезьяна!

– Ну мамочка, можно вот столечко, – Пуговка сложила большой и указательный палец, оставив между ними крохотную щель, – вот стооолечко немножечко я посижу, можно? Ну в последний-препоследний разочек? Ну мамочка? – Она умоляюще посмотрела на маму.

– Ох ты и аферист малой! – Мама улыбнулась и погладила ее по голове. – Ну, сиди, сиди… Только быстренько чай пей, а то времени уже мало остается!

Пуговка что-то утвердительно промычала набитым булкой с маслом ртом.

– Ешь, ешь, а не разговаривай… У тебя сегодня физкультура по расписанию, смотри не забудь спортивные тапочки взять с собой.

Пуговка кивнула.

– Так, ты здесь доедай, а я пойду на работу собираться. – Мама поднялась из-за стола и подошла к окну. – Каждый раз, когда смотрю на девочек, они идут в школу, вспоминаю тебя, Аленушка… А ведь совсем еще недавно ты была совсем маленькой, на руку помещалась, а теперь выросла… Но ты всегда для меня останешься маленькой. – Она подошла и поцеловала Пуговку в щеку. – Ну, все, я пошла собираться. Смотри, чтобы не чудила в школе. Чтобы мне потом за тебя краснеть не пришлось!

– Хорошо, мамочка, – Пуговка помахала рукой. – Пока-пока, я сама дверь захлопну.

Допив чай, Пуговка аккуратно собрала посуду в раковину и вымыла ее теплой водой.

Надев куртку и вязаную белую шапочку, на ходу застегивая сапожки, с ранцем на спине и сумкой, перекинутой через плечо, она быстро сбежала по лестнице.

Школа находилась в пяти минутах быстрой ходьбы.

Пуговка быстро засеменила по оледенелому асфальту, мимо голых кленов, с зависшими в ветвях брошенными гнездами грачей, навесов-тюльпанов с выцвевшими оранжевыми балахонами, кое-где рваными, затихшими, остановившимися, да так и оставшимися в этом морозном утре. Она перешла дорогу по еле заметной "зебре", с трудом поборов желание перемахнуть через невысокий чугунный забор, со сплетшейся меж собой, как руки, вязью звездочек и кружочков, прошла в узкое межжелезье входа, очутилась на школьном плацу, ровно посредине – между окрашенных алюминиевой краской, сосредоточенно держащей книгу школьницы и юноши, условно запускающего муляж реактивного самолета в зимнее небо. За синим забором спрятался географический уголок: бетонный, глубоко насаженный на анкер исцарапанный непоседливыми мальчишками земной шар, с резко выделенными краской амебами континентов, куб из прихваченных сваркой кусков арматуры, стянутой металлическим щитом с внешней стороны, размеченным шахматной доской, несколько скамеек, вытоптанная земля, амбарный заржавелый замок на ограде, рябина, протянувшая низко ветки с алеющими гроздями.

Пуговка подбежала ближе к забору и увидела возле красных пятен плодов трех снегирей, нахохлившись, сидящих на ветке возле крупной грозди. Ей показалось, что они то и дело подмигивали ей, чуть шевеля своими короткими шеями. Она застыла, пытаясь ухватить взглядом всех трех, улавливая каждое движение, составить их присутствие в мозаику, выстроить это зимнее утро, разговор с мамой, жжение в груди от перцового пластыря, ноги, которые так и хочется почесать (но нельзя, нельзя), вчерашнее глубокое небо в единую и неделимую картину.

Со стороны школы послышался резкий окрик звонка. Очнувшись, Пуговка что есть сил побежала к ее открытым дверям.

– Здравствуйте, Евдокия Семеновна, – на ходу бросила она пожилой техничке, выжимающей из грязной ветоши воду в цинковое ведро.

– Здравствуй, Аленка, – подняла голову техничка. – Опять, басурманка, на урок опаздываешь?

– Опаздываю, Евдокия Семеновна, опаздываю, – засмеялась Пуговка и юркнула на лестницу. Она быстро взбежала по ступенькам на второй этаж и влетела в кабинет.

– Извините, пожалуйста. Алевтина Алексеевна, можно мне занять свое место?

Учительница, сидящая за столом у окна над открытым журналом посмотрела на нее поверх очков.

– Прохорова? Опять вы опаздываете! И что же на сей раз случилось?

– Алевтина Алексеевна… Можно, я… – Пуговка покраснела и начала изучать кончики своих сапог.

– Прохорова! Какова причина сегодняшнего вашего опоздания? – Учительница повысила голос до крика. – Что же вы молчите?! Класс и я хотим услышать от вам объяснений!

Пуговка застыла, опустив голову.

В классе воцарилась полная тишина. Двадцать пять пар глаз были прикованы к ней.

– Ну же! – взвизгнула Алевтина Алексеевна. – Или мне вызвать ваших родителей в школу? Вы этого добиваетесь, Прохорова? Чтобы мы вас на комиссию вызвали? Этого вы добиваетесь?

Пуговка молчала.

– Так… – Алевтина Алексеевна взяла в руки указку. – Вижу, вы не понимаете. Ну, хорошо. – Она резко подошла к ней, стуча высокими каблуками по полу и остановилась, зажав сзади двумя руками указку. – Считаю до трех. Учтите, вам будет только хуже. Раз! – резко и громко проговорила она.

Пуговка втянула голову в плечи.

– Два!

По лицу Пуговки покатились слезы, она мелко задрожала, прижала руки к ушам.

– Два с волосиной!

Пуговка затряслась от беззвучного плача.

– Два с четвертиной!

Алевтина Алексеевна поднесла к лицу пуговки ладонь с поднятыми вверх указательным и средним пальцами и медленно начала поднимать безымянный.

– Два с половиной!

Пуговка подняла вверх лицо и посмотрела Алевтине Алексеевне в глаза.

– Я все скажу! Скажу! – крикнула Пуговка.

– Очень хорошо. – Учительница повернулась к классу. – Перед всеми ребятами, которых ты подводишь своими опозданиями. Ты видишь, сколько мы времени из-за тебя уже потеряли? А они, между прочим, учиться сюда пришли! Говори.

– Я… Я… – запинаясь, начала Пуговка.

– Ну что "ты"? Что "ты"? – раздраженно перебила ее Алевтина Алексеевна. – Отчетливей. Мы все хотим знать.

– Я просто… Просто… Я просто засмотрелась на снегирей. – Пуговка закрыла глаза руками.

Голова у Алевтины Алексеевны медленно подалась назад, шея выгнулась дугой, лицо исказилось, она тяжело оперлась на висящую сзади доску спиной и, трясясь всем телом, захохотала.

В классе поднялся гвалт и улюлюканье. В Пуговку полетели скомканные в плотные шарики бумажки и стерки. "Посмотри на Прохорову… Снегири!", "Снегирь! Прохорова – Снегирь! Снегирь! Снегириха!"

Один из шариков угодил в Алевтину Алексеевну.

– Так! А ну-ка угомониться сейчас же! – крикнула она классу. – Кому сказала!

Наступила тишина.

Алевтина Алексеевна повернулась к Пуговке.

– Ну, Алена, ты меня уморила. Такого я еще никогда в жизни не слышала… И хватит реветь! Ты же не корова! Посмотри, ты же красивая девочка. Чего ты ревешь, как маленькая! Ну-ка оставь вещи и быстренько сбегай в туалет, приведи себя в порядок.

Пуговка с опущенной головой быстро подошла ко второй парте в среднем ряду, положила на стул ранец и мешок с обувью и выскочила из класса. В коридоре она остановилась у одного из окон и, положив руки на прохладный бетонный подоконник, посмотрела вниз на рябину. Ей показалось, что три снегиря все еще сидели на ветке.

Пуговка открыла дверь туалета и подошла к зеркалу. На нее надвинулось заплаканное детское лицо с припухшими, чуть шелушащямися губами, вздернутый вверх нос, широкие скулы, собранные в две косички темные волосы, схваченные разноцветными пушистыми резиночками. Она показала себе язык. Провела рукой по груди. Оглянулась, посмотрев на дверь, – она была плотно закрыта. Расстегнула спереди платье, засунула руку под белую маечку и, морщась, отодрала пластырь. Повертев лоскуток в руках, открыла рот и, глядя на себя в зеркало, съела его, как капустный лист. Пластырь был кисловатый и немного горчил, но есть можно. Включила холодную воду и, наклонясь, сделала несколько хороших глотков. Умылась, вытерла подолом платья лицо, торопливо застегнулась и вприпрыжку побежала к кабинету.

– Уставай, Алешенька, уставай маленечкий! – Бабушка стянула со спящего мальчика одеяло. – Уставай, ужо и утречко наступило. Да какое там утро! Двенадцать часов! Снежок, погляди, на дворе выпал. – Бабушка пошамкала губами. – Да! Ответили метели, даже зайцы побелели! На дворе и за двором белый снег лежит ковром, вязнут валенки в снегу, даже бегать не могу… Ну, уставай. Уставай-уставай.

Мальчик пошевелился, что-то такое захныкал и отвернулся к стене.

– Алешенька? Ты что это? А ну-ка уставай! – Бабушка вздохнула, взяла мальчика за ногу и сбросила ее на холодный пол.

Ступню защипало, словно в нее вонзились десятки хрустальных иголочек.

– Ну бабушка, ну еще немноженько! – пролепетал мальчик.

– Эээ нет… Побаловался – и хватит! Уставай. Уставай, уставай, уставай… – Бабушка застыла, нахохлившись, над кроватью, опираясь на клюку. – Ну, уставай, а то я щас все маме расскажу… Устаешь?

Мальчик лежал с закрытыми глазами.

– Ах, так, значит!.. Ну тогда я пошла. Все маме расскажу. Нехай она тебе подымает, коли ты так…

Мальчик повернул голову.

– Ну бабушка, не надо, не надо, я уже встаю, сейчас встаю, а ты чаек мне сделала? – Он потер глаза руками.

– Обьязательно сделала, Алешенька, обьязательно, маленечкий, ужо стоит да тебе дожидается… Остыл ужо наверно… Опять из-за тебя греть прийдется, опять, соколик мой ясный. – Бабушка наклонилась и погладила мальчика по лбу.

Мальчик медленно привстал и сел, свесив ноги с кровати.

– Бабушка, ну давай, ну давай… – попросил он.

– Ах, бесстыдник какой! Невжеж мне тебе? Невжеж ты сам не можешь? Ты же ужо взрослый хлопец! Ну что ж ты мене заставляшь-то! Соколик мой, сам, сам…

Мальчик капризно буркнул.

– Нет, давай ты! Ты давай! – Он скорчил гримасу и захныкал: – У меня и рученьки устали, и ноженьки устали, не могу я, не могууу, ну бабулечка, ну пожалуйста!..

– Эхх… – Бабушка сокрушенно покачала головой. – Бессовестный ты. Что это за внучок на старость лет уродился? Чи ж я думала, коли тебя годовала? Чи ж я ведала? Ой-ей-ей-ей…

Мальчик схватил ее за морщинистую руку и забормотал:

– Ну бабушка, ну пожалуйста, ну только капельку, ну немножечко, ну я же только в воскресенье, ну пожалуйста…

– Ладно. – Бабушка наклонилась и взглянула мальчику в лицо увеличенными за выпуклыми стеклами старческими прищуренными глазами. – А мусор ты сегодня выбросишь?

– Ч е с т н о е с л о в о! – по буквам произнес мальчик.

– Ну то хорошо, давай руку…

Мальчик выставил вперед руку. Бабушка, крепко за нее ухватившись и опираясь на трость, встала на одно колено, поставила руку на пол, выпустила трость – она со стуком ударилась о шкаф, и встала на четвереньки.

У мальчика заблестели глаза.

– Йо-го-го! – Он перекинул ногу через бабушкину спину и взобрался на нее. – Но, лошадка! Ноо!..

Бабушка, опустив голову медленно двинулась к дверям комнаты.

– Но! Но, сивка-бурка! Но! – смеясь, поддавал мальчик.

Они переместились из комнаты в коридор.

– Тпруу! Угол, лошадка, угол!

– Ты мене подсказывай, соколик, подсказывай, Алешенька, – пыхтела бабушка. Очки сползли ей на сморщенный, бугристый нос.

– Ты кто? – спросил мальчик.

– Я твоя лейка – глухо ответила снизу бабушка.

Мальчик щелкнул у нее над правым ухом пальцами.

– А теперь ты кто?

– А теперича я твой зонтик.

Они подошли к дверям кухни.

– Ну усе, слезай, басурман, слезай, – с одышкой проговорила бабушка.

– Йо-го-го! – Мальчик слез с ее спины и подбежал к столу, на котором дымилась чашка чая. Он схватил ее двумя руками и вскрикнул:

– Ай! Горячааая…

Бабушка схватилась сухими руками за плинтус и, скользя ногами по задирающемуся ковру, медленно поднялась и прислонилась к стене.

– Ой, ой, ой, ой… – выдохнула бабушка, держась за сердце.

Мальчик подошел к ней и погладил по руке со вздувшимися венами.

– Бабушка, тебе ничего не болит?

– Нет, соколик, нет. Ничаго не болит, ничаго… Скокни лучше, мою палку приняси…

– Хорошо, бабуленька, сейчас!

Мальчик забежал в комнату. Он подошел к письменному столу, присел на корточки, открыл створку, извлек завернутый в пожелтевший газетный лист охотничий нож с козьей ножкой. Он задумался и отложил его в сторону. Протянул руку – вынул мотки разноцветной проволоки, кусок липучки, ученические тетради, книгу "Таинственный остров", три тонких полоски жевательной резинки, надорванный лист бумаги в клетку, исписанный наклоненными влево буквами; снизу листа в три ряда стояли вертикальные черточки. Он осторожно положил его себе на колени и прочитал, беззвучно шевеля губами:

"Теперь мне кажется, что все безнадежно. Все. Шепот колоколен, размытая осенним ненастьем прелая скирда, шеренги погруженных в сумеречные глазницы оконных провалов глаз, тьма за окном, ночь. Hочь не загадочна и не мрачна, она обыкновенна и столь же обрыдла как и белый день. И отчего-то именно она служит источником слепого вдохновения, вырывая из бульканья воспаленной глотки обрывки слов, фраз, запечатлевая литеры на куске обойного рулона. Я смотрю на нехитрую обстановку конуры, что служит мне пристанищем, на молчаливое согласие изорванного дивана, на упрямство твердой как камень подушки, на пустоту геометрии стен. И ничего нет. И никого. А с яркой журнальной обложки подмигивает и щурится великолепными видами вычурный и недоступный Милан – лица рекламных статистов напряжены, взгляд холоден и встревожен. Словно лицо среднерусского богатыря, – оно естественно лишь миг, до первого же внимательного осмотра дешевого позерства фигуры, неестественности гримасы, претендующей на улыбку, прищура рыжих ресниц. "Все ли безнадежно?" – спрашиваю я у прошлого. Прошлое молчит в ответ. Ему не нужны вопросы. Оно ушло безвозвратно. Ему никто не нужен. И я обращаю взгляд на будушее, но и оно хранит молчание, ибо еще не наступило. И наступит ли? Перебежит ли улицу судьбе? Тогда я закрываю глаза. Я чувствую миг, я слышу его голос. И голос его – сама жизнь. И ветер, с остервенением бьющийся в окно, кленовые листья цвета золота, вальсирующие в паре с ветром, что вихрем налетел с залива, и звуки спящего города, и жданный голос в телефонной трубке, и робкое прикосновение солнца, и стылая размеренность утра.

Мамочка, бабушка, братик, пожалуйста, простите меня за все. За все те страдания, что я вам причинил. Я не могу так больше жить. Я не могу больше бороться. Это сильнее меня. Жизнь для меня превратилась в ад. Я смотрю на это утро, я точно знаю, что оно мое. Мое. Впервые за все эти годы я ощущаю это. Впервые я чувствую, что наконец живу. Мое тело всегда мешало мне, оно мешало мне своими позывами, своими болезнями, своими склонностями, оно мешает мне и сейчас, но слава богу, это сейчас закончится. Я знаю, что придет время и мы встретимся.

Не вините никого. Во всем виноват я сам. Я буду вечно любить вас.

Юра"

Мальчик закончил чтение, взял с полки огрызок карандаша и, сосредоточенно насупившись, зашептал: "Вот и еще одна палочка…" Он добавил к длинному ряду вертикальных черточек еще одну и чуть улыбнулся.

– Ну сколько можно тебе ждать? – послышался за спиной голос бабушки.

Он быстро повернулся, заслонив телом сложенные на полу принадлежности и замахал на бабушку руками:

– Ну что ты ползаешь? Что ты ползаешь? Иди! Иди! Сейчас я приду!

– Мне палочка нужна, – голос бабушки дрогнул.

– Иди! Сейчас я тебе принесу. Сейчас! Ну иди же!

Бабушка медленно притворила дверь.

Мальчик быстро убрал все на место и закрыл створку стола, прислонив к ней стул. Снял пижаму, натянул на себя спортивные штаны и футболку, вступил в тапки, и, прихватив палку с резиновым набалдашником, прошел на кухню.

Бабушка сидела в дальнем конце стола.

– Чай уже весь остыл… Но я тебе подогревать не буду больше, уморилась вся с тобой… Как хорошо, когда ты в школе, ой, хорошо… Раз – и поднялся. А как выходные – расчихвощиваешься совсем…

– Зато в школу я вовремя всегда прихожу, – сказал мальчик.

– Э… кабы не я поднималась раненько, еще неизвестно… А Аленка вчера твоя припозднилася, я с ей в коридоре столкнулась, поздоровалась, правда, проказница этакая, а я ее пожурить и забыла…

– Аленка опоздала? А почему? – Мальчик отхлебнул чай.

– А бес ее знает! Не ведаю я… Вот ты к ней в гости сходи сегодня, пока мама спит… Мне хоть спокуй дашь… Что ж это за ребенок… Ну как выходной – уморит… Ах-ах!

На кухню зашел большой рыжий кот и, сонно потянувшись, опустил морду в глубокое блюдечко с водой.

– Вот и Филю с собой возьмешь…

Мальчик подошел к бабушке и погладил ее по седой голове.

– Бабушка, а, бабушка…

– Ну что тебе еще? – Бабушка прижала его к себе.

– А можно у тебя что-то спросить? – Мальчик заглянул ей в глаза.

– Ну спрашивай.

– А ты честно ответишь?

– Отвечу.

– Честно-честно?

– Ой, не томи, отвечу-отвечу…

– Бабушка, а куда твой наган подевался? Его Юрка тогда взял?

Бабушкино лицо побелело, она оттолкнула мальчика от себя.

– Господь с тобой! Свят, свят, свят… Ты что такое говоришь? Господи ты боже мой! Надя! Наденька! Надя! Надя! Ходино сюда! Наденька! – тонким высоким голосом запричитала бабушка.

Мальчик схватил обеими руками кота, бросился на коридор, и, хлопнув дверью, стремглав помчался вверх по лестнице.

Алеша поднялся на цыпочки и нажал кнопку звонка.

За дверью, в глубине квартиры заклекотал звонок.

"Мяяяу…" – недовольно отозвался кот, прижатый к груди.

– Тссс!.. Тихенько, Филя, тихенько, – мальчик погрозил коту пальцем, легко щелкнув его по влажному носу.

Кот вжал голову, прищурив глаза, и затих.

Алеша приложил ухо к холодной мягкой дверной обивке, стянутой крест-такрест цинковой проволокой, схваченной в узлах медными гвоздями с широкими шляпками, зажмурил глаза и, стараясь не обращать внимния на гулкой стук сердца, вслушался в шорохи и поскребывания, доносящиеся из-за двери.

– Мама, там звонок звенел, кажется? – послышался звонкий девичий голос.

– Нет, тебе показалось, маленькая, – ответил ей низкий женский.

– Мам, а бабушка меня обещала в парк сводить!

– Не тревожь сейчас бабушку, она устала, ей еще обед варить.

Алеша услышал, как кто-то протопотал по коридору, негромко скрипнули деревянные щиты, настеленные на пол.

– Мамочка, – звонкий голос теперь был слышен совершенно отчетливо, – миленькая, а скажи, а какую грудь тебе отрежут: правую или левую?

– Вот эту доченька. Какая эта? – женский голос зазвучал строго. – Что ты снова на ладони смотришь? Ты уже взрослая девочка, почему ты право-лево все время путаешь? Так и будешь потом по ладоням всю жизнь определять? Путаться будешь, да?

– Ну, мамочка, ну что ты меня шпыняешь? – захныкала девочка.

– Я не шпыняю тебя, я тебе, между прочим, добра желаю, – женский голос смягчился. – Ох, ты моя девочка ненаглядная, все жилочки-веночки ты мне пересчитываешь… Вот если ты будешь так себя вести, я тебе камушков – не дам. И не допросишься тогда!

– Ну, мамочка… А что же я тогда буду делать? Мне же тоже надо! Ты ведь камушки перекладываешь! А мне? А мне?! – капризно запричитала девочка.

– Что тебе? Мне камушки нервы успокаивают. А ты еще маленькая…

– Ты же только что говорила, что я уже большая! Уже большая я! Ну, пожалуйста… – девочка заплакала.

– Не плачь, плакса, не плачь, выше нос! Будет тебе белка, будет и свисток. Дам я тебе камушков, дам.

– А мне еще красненькие нужны… А еще те, серебряненькие! Дашь? Дашь мне серебряненьких? – всхлипывала девочка.

– Дам, дам… Не плачь, девочка моя, не плачь… А-а-а-а, а-а-а-а, – запел женский голос, – мы везем с собой кота, козлика-собааачку, детку-забияяячку, обезьяну, попугая, вот – компания какая…

– Мамочка, а кто в ней завелся? – спросила девочка.

– Где?

– Ну, в груди. Кто-то плохой?

– Да, доченька – вздохнула женщина. – Злой, нехороший.

– А как его зовут?

– Мастит.

– Мас…?

– Мас-тит.

– А можно еще, пока ее не отрезали, я ее поцелую?

– Ну, поцелуй, поцелуй… Вот…

Алеша встал на цыпочкии и сильно вдавил кнопку звонка. Послышался перезвон. Он не отпускал ее, пока ему не открыла дверь девочка лет девяти, с собранными в косички волосами, в домашнем халатике и светло-синих тапочках.

– Ой, Алешка пришел! С Филей! – она порывисто обхватила его шею тонкими руками с просвещающимися под тонкой кожей разбегами вен и прижалась румяной щекой к его веснушчатому носу. – Заходи, бармалей, заходи! Бабушка нам яишницу с колбаскам приготовит! – Девочка захохотала и потянула его за руку в прихожую.

– Тебе бы все твои какашки-говняшки, – смущенно улыбнулся мальчик. – А я знаешь, как устал котю держать!

– Ну, Лешка, ты вообще уже какой-то! – замахала руками девочка. – Пускай Филю, пускай на пол, так бросай, бросай! Не бойся! Если наделает, то бабушка дома – она приберет… Давай, я за тобой дверь закрою.

Дверь, с прибитым сверху алюминиевым номером "17", медленно закрылась.

Полуоткрытая осиновая дверь, врезки мутноватого стекла, звук мягких шагов, мгновенье, мелькнувшее в моментальной фигуре зе стеклом, крупное, выдвигающееся вперед лицо, сеточки морщинок, словившие некогда гладкую кожу в неизбежный невод времени, блеск в совсем нестарых глазах, полуулыбка, чуть заметный слой румян и пудра в складках бугристого носа. Вот такая вот игра. Она происходит после сложенных вместе рук, перестука натруженных пальцев по усыпанному окурками подоконнику, небольшого тела, наклоненного в сторону окна, – где-то там бежит жизнь, бьет когда-то понятным ключом, – эти перевязанные бинтами ноги когда-то могли бойко ходить, цокать по мостовым, тридцать километров пешком: туда-обратно, чтобы просто увидиться с друзьями или решить неотложный вопрос. Теперь неотложным вопросом была яичница с колбасой.

Бабушка вошла в детскую.

Алеша и Пуговка подняли головы и одновременно посмотрели на нее. Они сидели на полу перед развернутым листом картона, разрисованного цветными карандашами.

– Почему ты вечно входишь без предупреждения? – закричала Пуговка. Она опустила глаза и заметила сигарету в длинном черном мундштуке, которую бабушка держала в правой руке, плотно обхватившей дверную ручку. – А еще и куришь! Сколько раз тебе мама говорила перестать? Ты опять курила? Мама убирать окурки не успевает! Я кушать хочу уже! А ты все в окно смотришь! – Девочка сглотнула слюну. – А вчера снова у меня копалась! Я заметила! А еще убирала! Я сама пол подмету у себя! Иди! Кушать хотим!

Бабушка сутуло и торопливо отступила назад, захлопнув за собой дверь.

– По-моему, – проговорил Алеша – зря ты так с бабушкой…

– Что зря? А чего она? – забормотала Пуговка. – А чего она не слушается? – Она погладила рукой ковер на полу. – Я же как лучше хочу… А она… Она мне… Знаешь как? – Девочка зло блеснула глазами. – Уже надоела! И горб этот все время растет у нее… Мы с мамой говорим, сходи к врачу, а она только рукой машет. Но как на всртечи со своими девочками – так возьмет мамины французские духи и поливается, и поливается… – Пуговка помолчала. – А еще она все время бигуди накручивает, возьмет и накрутит, всегда три: одна спереди, а две по бокам… Даже не знаю… Как будто она какая-то иноплянетянка… И вообще, она мне… Она мне бумажным ножом – по ладоням.

– Тише!.. Тише ты… – мальчик приложил палец к губам.

Они замолчали. Было слышно, как на кухне бабушка возится со сковородками, а в большой комнате – приглушенный звук включенного телевизора.

– Но так все равно нельзя, – зашептал мальчик. – Потому что когда мама говорила, что у меня мог бы быть другой папа, я обижался и бил ее ладошкой по губам. Потому что если бы у меня был другой папа, то меня бы не было бы в о о б щ е. – Мальчик взъерошил волосы рукой. – А если бы у тебя была бы другая бабушка, то тогда бы твоей мамы не было и тебя тоже не было.

– А может бы и была, – тихо возразила Пуговка. – Просто была бы другой.

– Это была бы уже не ты, – отрезал мальчик. – Не ты.

Пуговка подалась назад и посмотрела на Алешу сверху вниз.

– Ах, какие мы умненькие – покачала головой девочка. – Ах, какие мы рааазумненькие!..

– Аленка, щас в тык дам, – мальчик показал ей кулак.

– Ой-ой-ой! – скривила рожицу Пуговка. – Мы еще и девочек обижаем! Только попробуй! Я все тогда твоим родителям расскажу!

– А ты не обзывайся! – огрызнулся мальчик.

– А ты не учи меня. Я тебя все равно старше! – Девочка показала язык. – Тааак. А ты принес?

– Да, – кивнул Алеша.

– Давай.

Мальчик достал из кармана рубашки листок бумаги и передал Пуговке. Она развернула его и прочитала, беззвучно шевеля губами:

"Мы – это уже все, приехал домой, серое небо, картонные дома, ветра нет, словно в павильоне, безлюдно, где-то звуки женского хора, приглушенная музыка, остановился на тротуаре, подполз автобус, вышли два мальчика, одного звали Витька, другого – Вадим, Витька с лопатой в пятнистой стройотрядовской форме, Вадим – в синей китайской зимней куртке, "как ты?", "нормально", замолчали, стоим, потом "а мы тут девушку хоронили, почти наша ровесница, только сильно пила и курила с одиннадцати лет", "вы ее закапывали?", – молчат, начинается крестный ход, по улице идут люди, спереди две девушки под руку в свадебных платьях, одну из них зовут Света, другую – Маша, прошли мимо, заметили меня – развернулись, подошли, Маша: "а вот и ты", смотрят с интересом, я отчего-то в черном свадебном костюме, просто выезд в лес и одиночество на целый день дача была среди прочих все уставлено остроконечными крышами там было не очень приятно не то что в лиственно-хвойном лесу где можно было целоваться с березкой есть мох пить березовый сок слизывать с коры щекотных и кислых муравьев"

– Ты это читал? – Пуговка подняла голову и вопросительно посмотрела на мальчика.

– Нет, – твердо ответил мальчик.

– Верю. – Пуговка похлопала его по плечу. – Учти, ты можешь читать только последнее письмо Юры. А если прочитаешь хоть что нибудь, слышишь, хоть что-нибудь из остального!.. Ты знаешь, чем это закончится…

– Я знаю… – грустно прошептал мальчик. – Только не пойму, как это.

– А вот так! Я тебя специально так учила. Ты думаешь мне легко было тебя научить читать и писать? Ты помнишь, как тебе стыдно в школе было? Все дети уже умели, когда пришли в первый класс, а ты – нет. – Девочка понизила голос. – Но если ты хоть раз, хоть разочек прочитаешь остальное – ты мигом разучишься читать и писать. Помни об этом. Там еще что-нибудь осталось?

Алеша утвердительно качнул головой.

– Это хорошо, – задумчиво протянула девочка. – А про пекаль ты спрашивал?

– Да. Но бабуля стала кричать, маму звать. Еле-еле убежал.

– Когда это было?

– Я к тебе сразу побежал.

– Тогда где-то через час она забудет. Маме твоей она все равно не успеет рассказать – она в выходные спит до обеда… Когда кричала, мама не услышала?

– Точно, нет. Я сразу же убежал.

– Это хорошо.

Девочка нагнулась, протянула руки под шкаф, достала из-за плинтуса ключ, открыла им секретер и положила лист в папку. Она повернулась к мальчику:

– Алешка, иди на кухню, отвлеки мою бабушку, мне надо с документами поработать. Скажи, что через десять минут я приду.

Мальчик быстро кивнул и легко поднялся.

– Заговори ее. Ты же умеешь.

Алеша показал Пуговке переплетенные указательный и средний палец и вышел из комнаты.

– Алеша, ты сначала будешь блинчики со сметанкой для аппетита, или яишницу сразу подать? – Бабушка, прищурившись, смотрела на мальчика.

– Баб Нюр, я лучше яишничку поем сначала, можно? – Алеша вопросительно посмотрел на бабушку.

Бабушка отвернулась к плите и взяла рукавицей сковородку.

– Можно, можно, – проворчала она. – А эта раскрасавица думает идти есть, или нет? Что она там себе сидит?

– Она там какие-то уроки изучает, – почтительно отозвался мальчик. – Сказала, что скоро придет.

– Знаю я это ваше "скоро", – недовольно закряхтела бабушка. – Шантропа еще та. – Она положила в тарелку глазастый зажаристый блин яичницы с вкраплениями румяных кусочков колбасы. – В наше время мы все же другими были. – Бабушка повысила голос и крикнула в сторону детской. – Мы беспрекословно слушались родителей и всегда вовремя кушать шли!

Бабушка поставила сковороду на газовую плиту.

– Эх.. Да что там говорить. Раньше все другое было. Все… А сейчас что? Ничего! – Она посмотрела в окно выцвевшими глазами. – Как говорит твоя бабушка, Алеша, как были коммунисты, то было что исты, как пришли демократы, то нема чем ср… Эх… – Лицо ее осунулось, заострив скулы. – Ну, кушай, Алеша, ты-то точно ни в чем не виноват… Это все мы… Упустили…

Бабушка оглянулась на дверь и наклонилась перед Алешей, положив локти на стол.

– Алешенька, а ты не знаешь, куда Алена радиоприемник подевала? – вполголоса спросила бабушка.

– Какой радиоприемник?

– Ну, как там его? Океан? Или как? Океан, вроде… Она тебе ничего не говорила?

– Не помню… – Алеша наморщил лоб. – Кажется, нет, ничего.

– Мне самой неудобно у нее спрашивать, понимаешь, – бабушка повела головой. – Но я ведь тоже беспокоюсь… Думаю, чтобы она не побила его. А то вы носитесь, как угорелые. А он все же денег стоил. – Бабушка выпрямилась. – Я у них, – она показала рукой в сторону открытой двери кухни, – не могу спрашивать. Ведь заклюют тотчас! – Она зашептала: – Иногда они бывают ну просто, ну просто невыносимые.

– Кто невыносимые? – Пуговка вошла в кухню.

– Ах, это я так, – бабушка отвернулась к плите и засуетилась с посудой.

– Что она говорила? Она что-то говорила тебе? – Пуговка пристально посмотрела на Алешу.

– Ннет…

– Посмотри мне в глаза, – Пуговка остановилась на зеленом половике, лежащем посреди кухни и подбоченясь, изучала лицо Алеши.

– Ну что ты к нему приципилась? – подала голос бабушка. – Он же, между прочим, в гости к тебе пришел!

Пуговка щелкнула пальцами.

– Ладно, я прощаю вас, дети мои. Мне там еще осталось?

– Осталось, осталось, – бабушка торопливо загремела тарелками.

Алеша сидел, уронив голову, уши его покраснели.

– А вот н е к о т о р ы м, – медленно произнесла Пуговка, – надо идти уроки делать. Потому что у н е к о т о р ы х завтра трудный день. А если н е к о т о р ы е не помнят, что им говорили об этом еще неделю назад, то это их, н е к о т о р ы х, проблемы. Правда, Алешка?

Мальчик вздрогнул и быстро поднялся с табуретки.

– Да, бабушка Нюра, я пойду уже. – Он быстро подошел к выходу из кухни. – Я захлопну сам! До завтра, Аленка. Пока!

– Я тебе позвоню утром! – крикнула Пуговка ему вслед.

Подхваченная сквозняком дверь громко хлопнула.

Мама выключила телевизор и повернулась к Алеше, чуть шевеля расслабленными пальцами рук.

– Все! Спать пора!

– Там же фильм! Там фильм был! – Алеша соскочил с кресла и бросился мимо мамы к телевизору, силясь достать до заветной кнопки.

– Куда?.. Куда? – Мама перехватила его, сжав за поясницу и приподняв. – По попке захотел?

Алеша заплакал.

– Все. Все-е! – Мама прижала его к груди, натужно дыша. – Ох, и тяжелый ты стал… Завтра утром фильм твой повторят – тогда и досмотришь.

Мальчик плакал, размазывая слезы по лицу и держась одной рукой за мамину шею.

– Нееет… Я завтра с Аленкой гуляяять пойду… Не посмотрю…

Мама опустила мальчика на пол.

– Сейчас же прекрати этот рев! Люди спят уже! – Она посмотрела на круглые часы, висящие на стене. – Боже! Без пятнадцати двенадцать! А ну марш в кровать! Раз-два! – Она легонько хлопнула мальчика по попе, подтолкнув. – Давай, давай…

Алеша, хныкая, пошел в комнату.

– Ты пописял? – спросила идущая сзади мама.

Мальчик резко свернул к туалету, молча включил свет и закрыл за собой дверь.

Мама села на стул, стоящий в коридоре, расставив ноги и смотря на узкую полоску света, пробивающуюся из-за закрытой двери туалета.

Через некоторое время мальчик вышел, поправляя пижаму.

– Руки иди вымой, – сказала мама.

Мальчик зашел в ванную и вымыл руки, наскоро вытерев их полотенцем.

– А теперь – спать, – скомандовала мама.

Мальчик прошел в детскую, отвернул край прохладного, в еще хрустящем свежевыстиранном пододеяльнике толстого пледа, сдвинул расположившегося на подушке кота к стене и лег, заложив руки за голову.

– Ну вот, – мама подошла и нежно погладила мальчика по голове, – улегся наконец-то. И Филя с тобой…

– А можно я хотя бы книжку немного почитаю? – умоляюще попросил Алеша.

– Ты, прямо, как умирающий лебедь, – улыбнулась мама. – Нет! Ни-как-ких ночных бдений! Все, я выключаю свет. – Она подошла к столу, стоящему у окна и выключила настольную лампу. Комната погрузилась в темноту.

– И не вздумай ночью шуметь, – сказала мама. – Не мешай бабушке спать, а то она за стенкой все слышит, и потом мне все равно расскажет. – Она наклонилась и поцеловала теплыми губами мальчика в лоб. – Все. Спокойной ночи, малыши.

– Ка-ран-да-ши, – прошептал мальчик и закрыл глаза.

Мама вышла из комнаты, оставив дверь приоткрытой.

Алешино дыхание стало ровным. Грудь равномерно вздымалась и опускалась. Он причмокнул и повернулся на левый бок, к стене, уткнувшись носом в свернутого калачиком Филю.

Мама тихонько приоткрыла дверь и заглянула в комнату. Несколько минут она смотрела на спяшего мальчика, чуть заметно шевеля пальцами, а потом плотно прикрыла дверь, выключила на коридоре свет. Комната окончательно провалилась в темноту. Еще через некоторое время в квартире наступила тишина, только слышно было, как отсчитывают время до следующего утра часы.

Мальчик осторожно пошевелился и посмотрел на дверь. Он удовлетворенно хмыкнул, засунул руку под подушку и достал оттуда белый пластмассовый пистолет с выпуклым прозрачным набалдашником. Он нажал на курок – под набалдашником загорелась лампочка. Сжимая пистолет в руке и удерживая курок, другой рукой он извлек из-под подушки потрепанную книгу "Астрономия 10" с туманностью Андромеды, изображенной на обложке и, подсвечивая фонариком и слюнявя пальцы, принялся изучать фотографии звездных систем.

Через некоторое время свет фонарика стал совсем тусклым.

Мальчик вздохнул и сложил все принадлежности под подушку. Он поежился от холода и прижался щекой к коту.

– Филя, Филенька – зашептал мальчик и пошевелил кота рукой, – тебе холодно?

Кот вяло потянулся на подушке.

– Филя, маленький, нужно, чтобы было тепленько. – Он укутал кота одеялом и прижал к себе. – Вот так, вот так…

Кот зашевелился, пытаясь выбраться, и приглушенно мяукнул.

– Я тебя защищу, – твердо сказал Алеша, навалившись на кота всем телом, – никто злой тебя не заберет. Никакой мастит тебя у меня не заберет.

Кот затрепетал под одеялом, впил когти в подушку, выгнулся дугой.

Мальчик сжал изо всех сил, напряг мускулы, сдерживая натиск.

– Ты будешь жить в моем домике, в теплом маленьком домике. Вот так, вот так…

Кот постепенно успокоился и затих.

Алеша закрыл глаза и зашептал:

– Боженька, если ты меня слышишь, спаси, пожалуйста Аленкину матушку, пусть она не оставит Аленушку. Прости меня, боженька, может я хотел когда, чтобы мы жили вместе, чтобы моя мама ее удочерила, но я не хотел никогда, чтобы матушка Аленкина умирала. Пожалуйста, спаси ее.

Мальчик вздохнул, погладил одеяло и закрыл глаза.

– Але?

– Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете и бесплатно покажет кино, с днем рожденья поздравит и, наверно, оставит…

– Мне в подарок пятьсот "эскимо".

– Повторюша! Почему не дослушиваешь?

– Да ну тебя! Я шифр новый придумал!

– Боже… Не по телефону. Через десять минут выходи на улицу. Возле груши. За кустами, возле телефонной будки. Возьмешь все бумаги. Понял? В с е.

– Все?

– Да. Все.

– Хорошо.

– Не опаздывай только. Жду тебя.

– Хорошо, – Алеша нажал на "отбой". – Мам, я пойду погуляю, хорошо?

– Только долго не гуляй, – послышался из спальни сонный голос мамы. – А уроки ты все сделал?

– Да, мамочка.

– Ну, хорошо, иди. Но только во дворе чтобы!

– Да, да!

Мальчик накинул зеленую пятнистую куртку, застегнул молнию, надел ботинки и сбежал по лестнице в прохладу морозного воскресного утра.

Пуговка сердито посмотрела на Алешу.

– Ты опоздал на три минуты! Я так и знала. Ни в чем нельзя на тебя рассчитывать. Приходится все делать самой.

– Да ладно тебе, Аленка! Секи, какой я шифр клевый придумал!

– Ну, и какой? – недоверчиво поинтересовалась Пуговка.

– А вот такой: каждой букве в алфавите мы назначаем свое число, от одного до пятидесяти. Какие-то буквы будут дважды. Но это неважно. Так даже лучше. Ну вот…

– Ну и что? – насмешливо произнесла Пуговка. – Все равно плохо получится.

– Да подожди ты! Потом каждую цифру мы должны поменять, – мальчик присел и принялся чертить ключом по подмерзшей земле, – на первые две буквы фамилии тех, кто живет в квартире. Ну, в четырнадцатой живут Жегальские, значит мы будем писать вместо тринадцати – Же.

Пуговка села на корточки.

– Хм… Интересно. А что, если фамилии будут совпадать?

– А не будут! – Алеша победно посмотрел на нее. – Я проверил все фамилии, все равно можно будет подобрать так, чтобы не совпало. В каждой квартире почти живут люди с разными фамилиями. Вот у Жегальских у дедушки фамилия Бенсман. Поэтому мы поставим здесь Бе, если с кем-то совпадет. Ага?

Пуговка весело посмотрела на Алешу и напялила шапку ему на глаза.

– Ты у меня молодец!

– А ты говорила! – засмеялся мальчик.

– Ну, хватит смеяться. Ты принес?

– Да.

– Где?

– В правом кармане куртки.

– Так. Медленно достань верхний листок.

– Но я их, как они лежали, в карман сложил.

– Дурашка, так и надо. Доставай.

Мальчик засунул руку в карман и достал смятый листок бумаги. Зацепившись за подкладку, он разорвался на сгибе.

– Аккуратнее, раззява!

– Вот сама бы и доставала! – Алеша обиженно поджал губы.

Пуговка взяла у него листок.

– А я не хацю их доставать, – улыбнулась она.

– А вот и сря! – засмеялся мальчик.

– Ладно, тихо. – Пуговка развернула листок и углубилась в чтение.

"Стирать!

Стирать все. Все стирать, оставляя чистые, лишенные чего бы то ни было полосы, сливающиеся в единый мазок, и дальше, дальше – в бесконечную прохладу чистого о т с у т с т в и я, красноречивого б е з м о л в и я, того, что никогда не о т п у с т и т.

Самая божественная строка – есть самая никчемная.

Самая божественная наполненность – есть чистое ничто.

Тема компромисса, вечных па времени и его у т р а т ы, пыли и чистоты, пыли и утраты, возможности взять указательный палец правой руки, аккуратно обмокнуть его в толстый, уже шероховатый и чуть пружинящий, как пенициллиновые грибы в изгибах заброшенных шахт, слой пыли, хранящей запахи давно забытых посещений, вежливых улыбок за низким столиком с белеющими в полутьме звенящими фужерами, может быть шампанским, так не кстати пролитым, да так и навечно оставшемся незаметными разводами на том самом ковролине, и написать вечно сомневающейся рукой два иероглифа: пернатый змей кецалькоатль и лунный кролик, что, оскалившись и улыбаясь, пропадает в его влажной пасти. Как же об этом не животрепетать, доколе ж печать хранить об этом, доколе ж, доколе ж мне придется кормить себя чеширскими опятами, чтобы эту боль невозможную изнутри выковырять, доколе ж мне иногда и в вечности сторожить, доколе ж мне эту святость сладостную вяжить да знавства ледок, доколе ж мне упанишад страничных любопытствовать, доколе ж и во веки сонные небожительствовать вот кабы взять да донельзя расцелованы быть, вот кабы взяти да донельзя рифлены явиться, да явиться вовеки грядеши иже с ними, да явиться вовеки грядеши вечныя отпустите нас, да познаши доколе становитеся буде, да познаши доколе становитеся широкими, и нам донельзя здесь сидя мироедам, и нам донельзя горечно плодоносите, и нам во веки вечныя птицами зацелованы, и нам во веки вечныя разом да до донышка:

– ты хочешь железа? – да. (достает из рукава яблоко) прижимает лицо к запястьям, махорка на холодные колени; в сухом остатке только гибкое затемнение"

– Понятно – задумчиво протянула Пуговка. – Кажется, ясно…

– Что? Что тебе ясно. – Алеша вытянул голову, пытаясь заглянуть в лист.

Пуговка резко убрала за спину руку.

– Ты опять?!

– Ну, что? Уже и спросить нельзя?

– Вопрос закрыт, – отчеканила Пуговка. – Разве не так?

Алеша поднялся на ноги.

– Ладно. Как скажешь.

Пуговка взглянула на него снизу.

– Сейчас мы сходим в кое-какое место. Я, кажется, знаю, где наган.

Они перешли через дорогу, свернули направо в небольшой дворик.

Проезд был уставлен покрытыми снегом машинами.

Алеша, шедший сзади, рассеянно вытянул в сторону руку, смахнув снег с капота белой "девятки". Они молча прошли мимо панельной пятиэтажки, с зевами парадных и тускло блестевшими в подъездных окнах лампочками. Какой-то человек возился с широкой фанерной лопатой, расчищая ледяную площадку, на которой ребятня гоняла в хоккей, без коньков – так, скользя нечищенными сапожками по скользкому шишкообразному покрову. Они перемахнули через невысокий забор, приняли влево, миновали пять огромных тополей, подпирающих верхушками низко зависшие облака, пошли мимо дощатого глухого забора, через стадион, оставляя справа, в белой дымке, трубу котельной, красный кирпич вытянутого заброшенного тира, замерзшие выбоины узкоколейки. Пробежали по небольшому скользкому спуску, быстро проскочили детский сад с заиндевелыми железными качелями и холодными теремками. Свернули налево в арку и еще раз налево.

Раскрасневшаяся Пуговка остановилась у угловой двустворчатой двери.

– Теперь слушай меня внимательно, – сказала она, взяв Алешу за руку. – Обещаешь не спорить со мной?

– Да, – кивнул Алеша.

– Честно-честно? – недоверчиво спросила Пуговка.

– Честно-пречестно, – Алеша щелкнул ногтем большого пальца по переднему зубу. – Зуб даю.

Пуговка удовлетворенно хлопнула Алешу по плечу.

– Тогда вот, – она залезла рукой под куртку и достала из-за пояса какую-то черную тряпку и, оглядевшись по сторонам, протянула ее Алеше, – надень это на себя.

Мальчик развернул тряпку.

– Ого! Ни фига себе! Классно!..

– Ладно, ладно, – торопливо перебила его Пуговка, – потом будешь удивляться. Одевай быстрее – у нас времени нет. Давай, я помогу. Снимай шапку… Вот так… Вот… Хорошо… Тебе удобно?

– Угу, – глухо отозвался мальчик.

– Дышать нормально?

Мальчик посопел носом.

– Нормально.

– Ну просто красавец, – улыбнулась Пуговка. – Теперь слушай меня внимательно, – лицо Пуговки посерьезнело. – Я сейчас открою дверь, код я знаю, ты присядешь немного, чтобы тебя не было видно из кабинки, пройдешь вдоль правой стены – она не просматривается, выскочишь перед кабинкой и крикнешь "ты хочешь железа?". Ясно?

– Ясно.

– Что ты должен крикнуть?

– "Ты хочешь железа?"

– Правильно. Только смотри, чтобы в подъезде никого не было. Понял?

– Понял.

Пуговка посмотрела по сторонам.

– Вроде, никого… На счет три, – она нажала на кнопки кодового замка и взялась двумя руками за ручку двери. – Раз, два, три!

Она приоткрыла дверь.

Согнутый Алеша тенью проскочил в полумрак подъезда. Он прижался к правой стене и отдышался. Потом медленно, шаг за шагом двинулся вперед. Впереди показался неяркий свет. Он пригнул голову и заскочил в большое подъездное помещение с двумя подъемами в несколько ступенек, в самом конце, справа, стояла стеклянная кабинка. В ней сидела старушка в очках с толстыми стеклами и вязала, освещаемая настольной лампой.

"Вот так дела. Это же бабушка Настя!" – удивился Алеша.

Он прижался животом к окрашенной синей водоэмульсионкой стене, и, осторожно ступая, медленно поднялся, прислонившись к неостекленному сегменту кабинки. Переведя дух, он подобрался, быстрым гуськом, как учили на уроках физкультуры, обогнул кабинку и резко вскочил, высоко подпрыгнув, перед самым стеклом:

– ТЫ ХОЧЕШЬ ЖЕЛЕЗА!!?

Бабушкины руки со спицами застыли, она подняла голову, глаза ее округлились, очки соскочили на самый кончик носа, она приоткрыла рот, набрала воздуха, словно собираясь что-то сказать и, тяжело осев, медленно сползла со стула.

Мальчик в растерянности развел руки. Потом прислушался и легко сбежав по ступенькам, приоткрыл дверь подъезда.

– Она… Она… Она там… – задыхаясь, забормотал мальчик.

Пуговка отодвинула его и быстро прошла вовнутрь.

– Дверь закрой и не канюч, – зло бросила она ему.

Она подошла к лежащей в каморке бабушке и сняла с нее черную, с зелено-красным рисунком, шаль.

– Иди сюда, – она поманила Алешу рукой. – Ну что ты там застыл? Иди же сюда! Ты разве не помнишь? Ты обещал мне!

Алеша недоверчиво подошел к ней и уставился на сидящую на полу бабушку, привалившуюся к стенке кабинки. Он смотрел на ее пробор, на крупную голову, на редкие седые волосы, собранные сзади в ракушку, на чуть оттопыренные большие уши, на кусочки розовой кожи проталинами проступающими сквозь клоки жирных прядей. Ему захотелось приложить ухо к ее голове, вслушаться в процессы, которые там, конечно же, происходят, узнать ее мысли: о чем она думает? Чего она хочет? О чем мечтает? Она была просто спиной, которая нагибается, просто толстыми ногами, которые ходят, обутые в серые замызганные чешки, когда она убирает в школе, просто резким старческим голосом, когда она на кого-то кричит, морщинистым лицом, когда она дремлет, сложив руки и нахохлившись на вытертом стуле под школьной лестницей, на котором всегда лежат несколько кнопок, которых она никогда не замечает, которые ссыпаются с нее, когда она тяжело поднимается, хватаясь за стену и тяжело дыша, и припускает колченогими ногами к туалету, а там стоят ведра с красными надписями: "САН.", "ДЛЯ В. И М." и неотжатая ветошь в предбаннике, где она гремит этими ведрами и дребезжит словами.

– Аленка, – начал дрожащим голосом Алеша, – ей больно? Она… Она мертвая?

– Господи ты боже мой, – Пуговка осуждающе посмотрела на Алешу. – Ну что ты такое несешь? Если бы она умерла, ей бы не было больно. Мертвым уже ничего не больно – курица довольна! Понятно.

– Понятно. А ей больно?

– Ей не больно.

– Значит, она умерла?

– Нет.

– Но… Но как же тогда? Если ей не больно, но она не умерла, то тогда… Тогда что же получается?

– А тебе больно? – Пуговка насмешливо посмотрела на Алешу.

– Нет.

– Вот. А почему же ты решил, что ей должно быть больно?

Алеша пожал плечами.

– Ну… Ну я не знаю… Она ведь упала. И лежит… И не поднимается…

– Ну и что, что не поднимается? – всплеснула руками Алена. – Ну подумаешь, не поднимается? Ну упал человек, притомился, ну что ж здесь такого?! – Она понизила голос. – А может, она пьяная была? Кто ж теперь знает?

Алеша нагнулся к лицу бабушки Насти и принюхался.

– Нет. Она точно не пьяная.

Пуговка тихо засмеялась.

– Эх, ты, дурилка картонная, она просто сознание потеряла. – Она сжала ладонями виски и закачала головой. – Ой, ты ж боже ж мой, ой, ироды проклятые, испужали бедную Настенечку, испужали бедную одинокую… Казала Настя… Ну-ка!

– Шо вона не дастья, – улыбнулся Алеша.

– А вона даецца, – смеясь, продолжила Пуговка.

– Да еще смяецца, – захохотал мальчик.

Они засмеялись и стали пощипывать друг друга.

– Аленка, Ален, а ты дашь мне почитать один листик, а?

Пуговка остановилась.

– Ах, ты хитруня какой…

– Ну пожааалуйста, – мальчик умоляюще сложил руки.

– Хорошо. Только дай слово, что ты ничего с ним не сделаешь.

– Честное слово! – Алеша посмотрел на нее благодарным взгядом.

Пуговка посмотрела на часы.

– Боже! Мы уже опаздываем. А ну быстро, помоги мне!

Она нагнулась, подняла очки и сняла с бабушки Насти платок, потом взяла ее за бока:

– Давай, ты – справа, я – слева.

Алеша схватился за правый бок. Они медленно оттащили грузное тело ближе к столу и затолкали под него, согнув ноги в коленях.

– Уфф, – Пуговка провела рукой по лбу. – Так. – Пуговка огляделась. – Пакет только пустой, видно там она нитки носит… Давай по-быстрому в столе посмотрим.

Она выдвинула небольшой ящик, пробежалась быстрыми тонкими пальцами: нитки, лезвие, ножницы, вязальные спицы, стопка пожелтевших газет, хлебные крошки.

– Я так и знала, – сказала Пуговка. – Придется ждать.

Она напялила на себя очки и завязала на голове платок.

– Сейчас вот что. Полезай пока под стол и сиди тихо. Кстати, маску можешь уже снять. Хотя, – она улыбнулась, – ты был в ней таким красивеньким кинг-конгом.

– Сама ты кинг-конг! – огрызнулся Алеша, развязывая сзади узел. Он снял с себя резиновую маску в форме оскалившейся морды гориллы с черной матерчатой накидкой, сунул ее в карман куртки и залез под стол.

– И долго мне тут сидеть? – спросил он, косясь на лежащую рядом с ним бабушку Настю.

– Я скажу, когда вылезать, не боись, – ответила сверху Пуговка.

Она завернулась в бабушкину шаль и, отведя лампу к стене, села на стул, подобрав под себя ноги и полузакрыв глаза.

Резко зазвенел телефон.

Пуговка, встрепенувшись, подняла трубку.

– Алло! – прокряхтела она.

– Да! – раздался глухой, как из канализационного колодца, мужской голос. – Мы тут исследовали, почесали и решили, что тридцать один – самое лучшее со всех сторон.

Раздались короткие гудки отбоя.

Пуговка, медленно положила трубку и задумалась.

– Кто это был? – спросил снизу Алеша.

– Не знаю… Очень интересно…

– Слушай, – Алеша высунул голову из-под стола, – а я и не знал, что бабушка Настя еще консьержкой работает…

– Это она подрабатывает. И давно, между прочим, – думая о своем, проговорила Пуговка.

Послышалось грохотание лифта.

– Шуба! – тихо вскрикнула Пуговка. – Прячься!

Алешина голова юркнула обратно под стол. Пуговка полузакрыла глаза и мелко закивала головой.

Двери лифта открылись, кто-то вышел, бурча мужским басом, донеслось собачье повизгивание. Мимо кабинки, к выходу, небрежно кивнув Пуговке, прошествовал толстый мужчина, держащий сенбернара на поводке.

Входная дверь тихо закрылась.

Пуговка облегченно откинулась на спинку стула.

– А это кто? – спросил Алеша.

Снова зазвонил телефон.

– Да тихо ты!

Пуговка подняла трубку.

– Ага, – буркнула Пуговка.

– Але! – раздался на том конце старушечьий голос.

– Эге-ге. Кто ето? – спросила Пуговка.

– Ето я. Ну как ты там?

– Нормально. Спасибо, что позвонила, – голос Пуговки стал плаксивым. – Не забываешь меня…

– Ой, Настенька, ну что ж ты, в самом деле? Ну усе нормально, усе нормально, милая, усе хорошо.

– Как там твои? Нормально?

– Да, усе здоровенькие, – голос запнулся. – А чтой ето у тебя с голосом? Вроде как и не ты…

– Да что ты! Я это, я, – закряхтела Пуговка. – Вот подстудилася немного…

– Ай-ай-ай, ты ета, ты не болей! У мене тута липы еще осталась немноженько, я табе принясу. Вот сейчас и принясу.

– Дык потом, Дунечка, потом.

– Потом? Ну не знаю…

– Дунечка, у мене тут голова чтой-то разболелася. Совсем ужо старая стала. И померать пора ужо…

– Ну что ты, Настенька, такое гаварыш, ну что ж ты такое…

– Дык я вот и ведать перестала… А что там с тем, что ты мне давала – вот и запамятовала.

– С каким таким тем? – насторожился голос.

– Ну с тем, что ты мне на хранение давала.

– А что? – голос перешел на шепот. – Аль случилася что?

– Дык нет, не случилася… Просто что-то голова разболелася… Вот и не помню, куды я его на хранение к себе положила… Я тебе не говорила, часом?

На том конце трубки замолчали.

– Я сейчас прийду к тебе, – сказал голос.

– Дык зачем? Усе ж нормально, – быстро проговорила Пуговка.

– И нияких "нет"! – отрезал голос. – И заадно я тебе липки принясу. Я щас прийду, ты только никуды не уходи. Усе.

Пуговка положила трубку.

– Лешка, быстро, давай вылезай, сматываемся!

Мальчик быстро выбрался из-под стола. Пуговка сорвала с себя шаль, сняла очки и платок, бросила все на стол.

– Пошли!

Они вышли из подъезда и, не оборачиваясь, направились в сторону виднеющегося невдалеке магазина.

– Тем же путем не пойдем. Там опасно.

Едва поспевая за Пуговкой, Алеша спросил, заглянув ей в лицо:

– А с кем ты разговаривала?

– С твоей бабушкой, – блеснула глазами Пуговка, – с твоей бабушкой.

Пуговка отодвинула доску в заборе и пробралась внутрь.

– Давай, быстрее! – поторопила она мальчика.

Алеша пробрался вслед за ней.

– Ой, – вскрикнул он и схватился за колено.

– Что? Что такое? – Пуговка наклонилась к его ноге. – Покажи! Что там?

Алеша отнял руки. Штанина была вспорота. Пуговка подняла голову.

– Болит?

– Дда, – поморщился мальчик.

– Ну, вот. Оцарапался, – Пуговка осуждающе посмотрела на Алешу. – Вечно куда-то влазишь… Ну, ничего страшного. До свадьбы заживет. Пошли. Пошли…

Она взяла мальчика под руку и они пошли вперед, к недостроенному дому.

– А зачем мы на стройку пришли? – поинтересовался Алеша.

– Надо липучки набрать, – ответила Пуговка. Увидев следующий вопрос в его глазах, она закрыла ему рот ладонью. – Потом увидишь, зачем.

– А с наганом? С наганом-то что? Все? Да? – грустно спросил мальчик.

– Пока – да. Но ты не отчаивайся. Выше нос, – Пуговка озорно подмигнула. – Отрицательный результат – тоже результат. По крайней мере, сейчас ясно, где искать.

Мальчик помотал головой.

– Через три дня каникулы начинаются. Меня в спортивный лагерь снова запрут.

– Ничего, – Пуговка щелкнула мальчика по носу. – Мы что-нибудь придумаем. Айда за мной! И не прихрамывать! Ты же мужчина!

Они побежали к большому поддону силикатного кирпича. Возле него, чуть накренившись влево, стояла большая ржавая бочка, закрытая сверху деревянным щитом с белой снежной шапкой.

– Стой на шухере. Если что, кричи "санки! санки!" и убегай. Я услышу. Иди, – Пуговка подтолкнула мальчика к воротам. – Стой там, но только так, чтобы тебя не было видно. Уяснил?

– Да.

– Тогда ступай.

Мальчик побежал к решетчатым воротам и спрятался за деревянной электрической будкой, присев на корточки. Пуговка улыбнулась, глядя на мальчишичью фигурку, осторожно и серьезно изучающую все подступы – с таким помощником можно быть спокойным. Она забралась на поддон и, несколько раз ударив ногой по краю щита, сдвинула его в сторону. Осторожно присела, наклонилась вперед и зачерпнула рукой вязкую от мороза коричневую массу. Она с трудом оторвала кусок размером с небольшой мяч, спрыгнула и махнула Алеше рукой. Оглядываясь, он подбежал к ней.

– Все в порядке?

– Да. Отходим.

Они припустили к кустам и к забору с отодвигающейся доской.

Выбравшись, они отдышались.

– Чего ты ее в руках держишь? – спросил Алеша. – Давай… Вот, – он достал из кармана носовой платок. – Мне мама сегодня новый положила. Большой. Давай в него завернем – и в карман.

– Дурак какой-то! – покачала головой Пуговка. – А что тебе мама потом скажет? Ай-яй-яй…

– Ну как хочешь, – отвернулся мальчик.

– Да ну что ты? – улыбнулась Пуговка. – Не обижайся. А давай я тебе дам почитать листок? Помнишь, я тебе обещала?

Мальчик быстро обернулся, лицо его посветлело и сияло любопытством.

– Давай!

– Сейчас, – Пуговка достала одной рукой из кармана листок и протянула его Алеше. – Разверни и держи перед моими глазами. – Только давай куда-нибудь отойдем, а то мы стоим возле этого забора, как две метлы. Вон, давай в полуподвал на ступеньки спустимся. – Алена указала на стоящий рядом дом.

Они быстро спустились по ступенькам и остановились возле запертой на замок двери.

– Ну, давай, – прошептала Пуговка.

Алеша развернул перед ней листок. Алена зашептала:

"В малом ухе россыпи черных диамантов, тонкий графитовый стержень, гранатовая диадема, оранжевая шариковая ручка, заполнившая пять листов A4, залитая чаем дискета, синие пальцы, хлопья сползающей с ладоней кожи – поблекший луч татуировки. Отодвинуться от зеркала, направленного в большое, – по бокам два оплавленных огарка, сзади – провал двери, через которую может зайти кто угодно: остановка, беспамятство, только альтерэго, приватность, неясный шепот. Это ты, мой маленький скатолог, чутко вслушивающийся в переливы вереска: слезы по щекам, как ивовой веткой, с небес искрится солнышко, красные сандалики, на носах сходит краска, накрыл рукой, улыбнулся в щелочку, заслонив свет, кузнечик щекочет складки детских ладоней, – разбитые стаканы того, что прошло, бумажные фигурки, уносимые в турбулентности ветра…

Остались только настоящие люди, что встречаются в прокуренных тамбурах, с замусоленной цигаркой, ввинченной в щербатые, с тельняшечкой, пробивающейся через край, они прыгают на чьих-то фортепьянных пальцах, зажимая их между откидывающейся стальной крышкой и заплеванным, усыпанным угольной крошкой полом, вслушиваясь в булькающие гортанные звуки реципиента, а потом водочкой на разорванное полотенце – и дальше праздновать поездку, и дальше праздновать поездочку. Они могут убить человека, налетев на него: он бросается к идущей впереди женщине, с палитрой, расписанной фломастерами в руках, оскаливается, что-то быстро шепчет, обнажая сточенные пеньки желтых зубов, женщину шатает вправо, она ускоряет шаг, останавливается, ощеривается, кричит во след: "все с тобой понятно, пизда вонючая!". Настоящие люди идут следом, чуть не сшибают его, он хлипкий – упадет на мощеный тротуар, ударится, умрет.

Настоящие люди хрустят в крепких объятьях существования, они едут в маршрутном такси, со сбивчивывым разговором за спиной, "ну ты совсем обнаглел", "а сама ты обнаглела", "мог бы мне место у окна уступить", "зачем тебе это место у окна", "я хочу на бутик посмотреть там должны быть скидки он по правой стороне а ты мне не даешь а как футболку рибок так первый бежишь а если…", они поворачиваются, членораздельно смотрят на низкого человека у окна, на тонкого человека у прохода, молчаливо вздыхают, устало цедят "как же вы уже остоебенили со своими футболками, тщедушные бляди", остаток пути ощущают спиной м я г к у ю т и ш и н у.

Отключи мозг на ближайшие два часа, стань просто куском человеческого материала (бедные тонкие мальчики разлетятся в разные стороны под бойкими ударами оцарапанных пыреем босоножек), предоставь себя в чьи-то мягкие руки, которые греют, не слушай меня с пустой головой: наждачная бумага притерлась к трахеям, нордические ритуалы, бубонная анемия, отметины повседневности – в поисках исцеления, стойкая убежденность: крюками за лопатки и щекотать перышком в носу. Время остановилось. Ничего не хочется. Далекая вагонная сцепка тревожит ушную плеву. Замереть и остаться в этой прищуренной усталости."

– Вот и все, – закончила Пуговка.

– Дааа… – протянул мальчик. – Но тут ведь маты? Там ведь маты, да?

– Да, маты… – Взгляд ее стал отстраненным. – Но где-то здесь ключ, где-то здесь…

– Маты, – вполголоса повторил мальчик, – матные слова…

Он порвал листок на несколько частей и бросил на ступени.

– Маты – это плохо! – покачал головой Алеша. – Очень плохо!

Пуговка открыла от удивления рот.

– Что ты делаешь? – закричала она. – Что ты делаешь? Там ведь ключ! – На ее глазах показались слезы. – Ключ! Господи! – Она бросилась на колени и принялась собирать разорванные клочки. – Что за упрямый идиотский мальчишка!? Теперь дулю с маком ты у меня получишь!

Мальчик скривил лицо.

– Ну и ничего не надо, курица-помада!

– Все! Уходи! Иди домой! Видеть тебя не могу! – закричала Пуговка.

– Ну и пойду, – мальчик поднялся по ступенькам. – Нет, так не надо, другую найдем! – крикнул он в начале спуска. Его фигурка сгинула в начавшемся снегопаде.

Пуговка подняла лицо вверх, словила ртом крупную снежинку и зарыдала.

Леонард Евгеньевич распахнул дверь своей квартиры.

– Алеша, – сказал он строго. – Я хочу, чтобы ты зашел к нам.

Глаза мальчика забегали.

– Дядя Лева, можно я потом зайду? – он попытался протиснуться мимо Леонарда Евгеньевича.

Леонард Евгеньевич положил ему руку на плечо.

– Нет, – твердо сказал он. – Ты должен зайти. – Он многозначитально посмотрел на мальчика. – Нам много о чем с тобой нужно поговорить.

Алеша шагнул за порог, Леонард Евгеньевич закрыл за ним дверь.

– Вот так-то лучше, – улыбнулся Леонард Евгеньевич. – Проходи, – он приветственно указал рукой, – проходи в большую комнату. Можешь не разуваться, – добродушно добавил он. – Я все равно убирать сегодня буду.

Алеша прошел направо, в гостиную, и уселся в широком кресле, напротив телевизора. Он оглядел длинные полки, уставленными книгами, модели самолетов на столе.

– Интересуешься? – Леонард Евгеньевич прошел мимо него и сел на диван, закинув ногу на ногу. – Я, ты знаешь, сколько себя помню, авиамоделированием увлекался. Сначала в кружок ходил, даже грамоты у меня остались – конкурсы выигрывал. А сейчас так… Балуюсь немного. А ты чем увлекаешься?

– А я так… – пожал плечами Алеша. – Ничем особенно…

– Ну да, ну да – закивал Леонард Евгеньевич. – Сейчас время такое… – Он помрачнел. – Молодежь растрачивает себя на всякую ерунду, вместо того, чтобы делом заняться. – Он покачал головой. – Ценности изменились, что тут скажешь. А в поход ты хоть раз ходил в своей жизни?

Алеша кивнул.

– Ходил? – удивился Леонард Евгеньевич. – И куда же?

– Ну, мы загород с друзьями ходили летом…

– Загород! – Леонард Евгеньевич вскочил с места и заходил по комнате. – Загород! Подумать только! И это поход? Это ты называешь походом? Да мы на Байкал ездили, в Уральские горы, на Камчатке по сопкам ходили, на Алтай, в тайгу! А ты говоришь загород! – Он опустился на диван и отдышался. – Ты знаешь, кто я по профессии?

Алеша отрицательно мотнул головой.

– Я, Алешенька, врач-анестезиолог. Ты знаешь, что это такое?

– Нет.

– А это когда вот тебя например ущипнет твоя подружка, – Леонард Евгеньевич засмеялся. – Или там дружок. Тебе что будет тогда?

– Ну, я ему в лоб дам, конечно – рассудил мальчик.

– В лоб? – Леонард Евгеньевич нахмурился. – Неужели ты такой забияка? Вот уж не мог никогда подумать…

– А чего они пристают? – возмущенно спросил мальчик. – Будут приставать, щипаться будут – будут в лоб получать.

– Ну ладно, ладно, – успокаивающе проговорил Леонард Евгеньевич. – Но тебе больно все равно будет? Так ведь?

– Так, – согласился Алеша. – Но только все равно меньше, чем если бы я не врезал в ответ.

– Может быть, может быть, – пробормотал Леонард Евгеньевич. Он повысил голос. – Но вот, если больно очень сильно, то тогда и нужен врач-анестезиолог, который сделает тебе укольчик анестезии, чтобы тебе не было больно. Тебе когда-нибудь делали такой укольчик?

– Я вообще уколов не люблю, – недружелюбно ответил мальчик.

Леонард Евгеньевич засмеялся.

– Не бойся, Алеша, я не буду тебе делать уколов. – Он пошамкал губами и тихо добавил: – По крайней мере сейчас… – Вгляд его оживился. – А как там твоя мама поживает?

– А вам какое дело? – мальчик дерзко посмотрел в глаза Леонарду Евгеньевичу.

– Ну что ты, что ты, – заулыбался Леонард Евгеньевич. – Я просто так спросил. Ты извини, может я тебя сильно задерживаю…

– В общем, мне еще уроки идти делать. У нас четверть заканчивается…

– Ну да, ну да, что-то я заболтал тебя. – Леонард Евгеньевич приглади волосы рукой. – Я, собственно, вот почему тебя позвал… Когда ты сбегал по лестнице, то обронил у дверей моей квартиры один листок… – Леонард Евгеньевич внимательно посмотрел мальчику в лицо.

Алеша побледнел.

– Листок?

– Да-да, листок, – кивнул Леонард Евгеньевич.

– А… А он у вас?

– Да, он у меня. – Леонард Евгеньевич встал, подошел к стоящему в углу секретеру, открыл ключом ящик, достал лист и подошел к окну. – Чтобы лучше было видно, – пояснил он.

Он повернулся к Алеше.

– Если честно, я не знаю, что с этим делать.

– Почему? – спросил мальчик.

– Потому что это все уже было! – закричал Леонард Евгеньевич. – Это было уже! Все было! Ты понимаешь!? – глаза его налились кровью, приглаженные волосы растрепались. – Это все не ново! Одно и то же! Одно и то же! Те же самые слова! Их употребление! Их сочетание! – Он оперся на подоконник. – Боже, как я устал… Как же я устал… – рука с листом бессильно повисла. – Ну зачем ты здесь? Зачем ты пришел? Что тебе здесь нужно?

Мальчик сидел, опустив голову.

– Леонард Евгеньевич, я хочу, чтобы вы отдали мне этот лист, – медленно сказал Алеша.

– Отдать!? – заревел Леонард Евгеньевич. – Отдать?! Да ты посмотри, ЧТО там написано! Что написано! – Он прищурился и завертел лист в руках. – Сейчас… Ну вот… – Он начал быстро читать, держа лист двумя руками очень близко возле глаз:

"Иногда аритмия полутонов теряет тонкую необходимость, особенно, когда натыкаешься на, остолбеневаешь – брови резкой дугой, средоточишь внезапную профузную скользь, оставаться; оставаться и набирать материал: плеть из рук, нейлон из ушей, интересно, что предки были сочными крестьянами – солнышко вострое улыбнулось лукаво; оставаться и выпаривать дворянские эритроциты, заостряя внимание на узких глазах заботливых убийц; оставаться если жизнь это жест уходить если жизнь это молчание оставаться если отсутствие жизни это жест уходить если отсутствие жизни это молчание воздействие раздувающегося трупа на живых отсутствие воздействия скукожившегося в ничто трупа или тонкая взвесь между двумя состояниями что-то и ничего идущие рядом только непонятно как об этом помыслить и непонятно как это осуществить или не осуществить; оставаться, заполняя тишину ловким шепотом: "мы говно, перекати-поле, голь босяцкая, мы сожжем эти станицы или умрем"

О сколько нам ошыбок чудных готовит просвященья дух и гнозис ар ошыбок трудных и кущей мотто-пролонгист!

Или просто сгинуть в жмущейся к стене венецианской брусчатке так чтобы никто и никогда не вспомнил и не нашел самое страшное это память и жалость.

Память:

Безусловность юности, три фигуры, идущие по темной аллее: в карманах ножи, блестели глазами, улыбались игриво, первый – жестокость, второй – крепость, третий – отчаянность, подходи кто хочет – живым не уйдет, так и шли. Можно все это помнить, это уже слишком многое, это всегда слишком страшное, как пьяный удар ладонью в запрокинутое девичье лицо, блеск разбитого градусника на полу, катышки ртути.

Жалость:

Пожалеть и не послать на хуй, хотя послать следует. Пожалеть и не сказать прощай, хотя уйти следовало еще раньше. Пожалеть и не выебать, хотя выебать хотелось до возникновения жалости. Пожалеть и уступить место, а потом побледнеть, покрыться холодным потом, схватившись за поручень, выскочить на остановке, сбежать по откосу на обочину и упасть в жухлую траву

Брутальностью полним и горемыкой звонок он шол к чужым берез рогозен и уставш и мудрые кудла и резкие занозы байдарок шум полей лиловая патроны не забудь патроны нам нужнее патронами и путь чудскими берегам и стелится метла и стелятся остроги как русофильский корч я берегу для вас сожми это для сожми это для сожми это для взорви ревущую хлынь разорви хуевину внутреннего весеннего говнистого лукового в ебень в ебень лучом пылающим горлом разверстанным звенит горнист звенит блядский звенит в ебень в ебень лучом пылающим големом раздристанным валлийцем мертвым глаз выкатился мышкой юркнул хуй с тобой достанем достанем в блядстве и немощи достанем сызнова рыгнем да покотом рыгнем да репой улыбчатою:

ТЫ ПОЧТО МОЙ ГНЕВ ВЫКОСИЛ, ГНОЙНЫЙ?"

Леонард Евгеньевич резко отвел руку с листком в сторону.

– Скажи, кто? Кто это написал? Где ты это взял?

– Нашел.

– Где? Где нашел?

– Не помню.

– Ах, не помнишь, – Леонард Евгеньевич прицокнул языком. – Ну тогда придется мне этот листок передать твоей маме… Вот прямо сейчас мы поднимемся к тебе и я собственноручно вручу ей. Ты хочешь так, да?

– Нннет, – Алеша закрыл лицо руками.

– А вот и да! А вот и да! – закричал Леонард Евгеньевич. – Мы пойдем! Сейчас же!

– Ну тогда, тогда – Алеша поднял голову, глаза его были полны слез. – Тогда знаете вы кто? Вы ябеда-корябеда – соленый огурец, по полу валяется, никто его не ест!

Леонард Евгеньевич запрокинул голову и захохотал.

– Ах, ты, дрянной мальчишка, – он присел возле плачущего Алешки на корточки. – Давай так, ты поможешь мне, я – помогу тебе. Давай жить дружно. Ага? Ну же, перестань! Будем дружить, будем помогать друг другу?

– Да, – всхлипнул мальчик.

Леонард Евгеньевич легко поднялся на ноги.

– Вот и хорошо! Вот и отлично! Садись на диван! – скомандовал он.

Алеша пересел на диван. Леонард Евгеньевич сел рядом.

– Смотри внимательно, – Леонард Евгеньевич вынул из кармана пачку фотографий и разложил перед Алешей на диване. – Ты кого-нибудь из них узнаешь? Только смотри предельно внимательно!

Алеша посмотрел на фотографии и ткнул указательным пальцем в левую:

– Так ведь это же Аленка!

– Аленка? Вот как… – Леонард Евгеньевич замолчал, подперев рукой подбородок. – Значит, Аленка… – Он повертел фотографию и положил ее в карман. – Значит, вот кто…

– Леонард Евгеньевич, – Алеша умоляюще посмотрел на него. – Можно, я уже пойду?

– Пойдешь? – очнулся Леонард Евгеньевич. – Ты сказал "пойдешь"? – Он повысил голос. – Ты сказал "пойдешь"?! Пойдешь?! – Он вскочил и завопел. – Ты никуда не пойдешь!! Слышишь, щенок!? Никуда!! Никуда не пойдешь, пока я! Я! Я не разрешу!! – Он сжал кулаки и тяжело задышал.

Мальчик втянул голову в плечи.

– Хорошо, дяденька, хорошо…

– Так-то лучше, – осклабился Леонард Евгеньевич. – Так-то лучше. – Он забегал глазами. – Ты это… Я сейчас пойду руки вымою. И заодно яблок принесу из кухни. Ты яблоки любишь?

– Да.

– И правильно. Яблоки – это наша пища. Не то, что эти всякие апельсины-мандарины. У нас обмен веществ генетически заложен на яблоки, а не на все эти заморские фрукты. А еще говорят о разнообразии в пище. Все это бред! Бред! Надо есть одно и то же. Яблоки – так яблоки. Картошку – так картошку. Разные продукты всегда плохоусвояемы. Я это тебе как профессионал говорю. Сейчас приду.

Леонард Евгеньевич вышел из комнаты и хлопнул дверью туалета.

Алеша прислушался. Никаких подозрительных звуков не было. Он схватил фотографии, лист бумаги, лежащий на столе и какую-то визитную карточку. Он перевернул ее и прочитал:

"Глотник Леонард Евгеньевич, психиатр"

Высунул голову в коридор. Никого. Тихо попятился к двери. Нащупал рукой задвижку, медленно, тихо отодвинул ее. Нажал на ручку двери, она плавно пошла вниз, надавил – дверь бесшумно открылась, он выскользнул из нее и, оставив ее полуоткрытой, изо всей силы бросился вверх лестнице: домой, домой…

Мама открыла дверь.

– Чего уставилась? Заходи быстрее.

Пуговка шагнула в прихожую и стащила с себя куртку. Попрыгав на одной ноге, освободилась от сапог.

– Вечно ты их неаккуратно ставишь… – проворчала мама, с неодобрением наблюдавшая за Пуговкой.

Пуговка вспыхнула.

– Ну, мама! – Она задержала на маминой голове взгляд. – А чего это ты на себя шапку зимнюю напялила?

– Какую еще шапку? – удивилась мама. – Что ты такое говоришь? – Она пощупала руками свою голову. На голове у нее была черная песцовая шапка. – Нет на мне никакой шапки!

– Ну как же нет? – Пуговка показала указательным пальцем. – Вот же она. Или это уже не шапка? – улыбнулась Пуговка.

– Ах, что ты плетешь… Чушь какую-то несусветную… – Мама нахмурилась. – Ты здесь пойдешь? Или останешься куда?

Пуговка посмотрела на маму.

– Ты о чем?

– Как это о чем? – Мама потерла виски ладонями и нахмурилась. – Языка русского не понимаешь? Ты останешься куда или здесь пойдешь?

– Мама, с тобой все в порядке? – Пуговка озабоченно наморщила носик.

– В порядке, – Мама всплеснула руками. – В порядке! Конечно, в порядке! С самого утра отлично себя чувствую.

– Ну тогда шапку-то сними, хватит придуриваться.

– Кто придуривается? Или ты хочешь, чтобы я голову с себя сняла? – Лицо ее покрылось потом. – Голову сняла?! Голову с себя сняла?! Да?! Ты этого хочешь?! Сначала голову? А потом? Что потом? Потом кожу? А потом? Ты жизнь хочешь у меня отнять? Я же тебя родила? Я! Я тебя родила! А ты хочешь жизнь у меня отнять? Те кружочки, что приходили сегодня ко мне, они были не золотые, а глиняные и тоже! Тоже! Тоже, как ты сейчас, хотели забрать у меня голову, смеялись надо мной! Но я, – Она самодовольно хмыкнула, – я их отвадила! Отвадила их всех! Я, – Она прижала палец к губам, – только тихо. Никому не говори. Я их всех в милицию сдала. Оставила только маленький клубочек. Только главное тут – двери не открывать. – Мама нахмурилась. – Голова болит что-то… Когда он позвонил, я ему сказала, что могу разговаривать только полчаса и ни секундой больше. Самое интересное, что сначала он говорил своим голосом, а потом постепенно его голос менялся и в конце я уже разговаривала с женщиной, причем пьяной, и не соображающей ничего. В конце она представилась и сказала, что ее зовут Анной. Еще она сказала, что она сидит в черной шапке на другом конце провода и совершенно точно уверена, что я сижу на другом конце точно в такой же. Но на мне была только моя голова, голова, видишь, тут уже волосики какие-то седые появляются, я их пинцетом утром выдергиваю, но, знаешь, как больно, больно-то становится, они ведь все мои. И каждый раз они возвращаются на те же места. Я не из-за боли переживаю, а из-за… – Она неопределенно замычала. – Ммммм… Никчемности. Ник-чем-нос-ти!

Мама поправила на голове шапку.

– Мигрень. Мигрень замучала. Замучила. Мигрень. Мигрень. – Она закричала: – А вот уеду в Миргород! Уеду! Оставлю вас с бабкой! Сидите здесь! Оставайтеся! Оставайтеся одни-одинешеньки! Никто вас ни кормить, ни поить не будет! Еще попомните! Еще вспомните обо мне! Припомните мой голос! Голос первым забудется! Забудется и все! Все! Слезами горькими умоетесь! А потом и лицо! И лицо мое родненькое забудете! Черточки сольются воедино, кружочки и крестики из золотых в глиняные превратятся, – Мама взялась за ручку двери. – А я потом на вас милицию вызову! Всех вас сдам! – Она широко развернулась, махнув пришитым к юбке хвостом, и изо всей силы захлопнула дверь.

Из-за двери послышались приглушенные рыдания.

Пуговка огорченно покачала головой. Прошла на кухню. Налила себе стакан холодного молока, залпом выпила и грохнула пустым граненым стаканом по кухонному столу. Она подняла к потолку глаза: "Доколе, Господи?"

Алеша повесил куртку на вешалку и выключил в коридоре свет.

– Алеша! – позвала из гостиной мама. – Да сделай ты тише, господи! – закричала мама бабушке, стараясь перекричать громкий звук телевизора.

– Чего? – оторвалась от экрана бабушка.

– Тише! Тише сделай! – по слогам проговорила мама.

– Тише?

– Тише! Тише! Тише!

Алеша зашел в гостиную.

Бабушка обидчиво поджала губы.

– Так бы сразу и сказала, бесстыдница, – она вытерла морщинистой рукой рот. – А то сразу в крик, сразу в крик. – Она покачала головой, повернулась и крутанула ручку громкости на передней панеле телевизора.

Звук стал еще громче. Послышался звон хрустальных бокалов.

– Боже! Боже! – завопила мама. – Боже! Тише! – Мама бросилась к телевизору и выключила его. – Ты совсем меня с ума сведешь, мама! Совсем!

Бабушка положила руки на колени и посмотрела снизу на маму.

– Ты, Наденька, совсем уже сумашедща стала! – Медленно покачала головой. – Ай, ай, ай… Уже телевизор не дает посмотреть… Везде меня гонит, нигде места мне уже нет в этой квартире! Нигде! – Она тяжело поднялась и встала, держась за спинку стула, стоящего возле стола. – Разве тебе не стыдно, Наденька? Чи ж я думала, что ты такая у мене вырастешь? Чи ж я знала?.. Ох, ох…

Бабушка медленно прошла через комнату мимо Алеши и остановилась в дверях. Она повернулась и беснула на маму глазами.

– Коли б я ведала… Лучше б тебе не родится, лучше б ты маленькой померла, коли так…

Мама изменилась в лице.

– Побойся бога, мама! Что ты такое говоришь? Разве тебе не стыдно? Разве я о тебе не забочусь? Как же ты можешь такое говорить?

Бабушка стояла, схватившись за дверной косяк, по морщинистому лицу текли слезы.

– Чи ж так можно? – говорила она, блестя железными зубами. – Чи ж так по-человечески? Чи ж так кто с родителями обходится? Ты уже кушать мне даже не даешь! Кушать! Я на кухоньке стою, так к окну отворачиваюсь, чтобы видно не было, что кушаю!

– Мама! Что ты такое говоришь? Это где же я тебе кушать не даю? Стыдись! Наговариваешь на родную дочь!

– Ты мене стыдишь! Ты мене стыдишь! Ты мене кушать не даешь! – дыхание бабушки стало прерывистым. – К телевизору не пускаешь! Ах, ты, гадюка! Ах, ты гадюка! – завизжала она. Сжав кулаки, она бросилась к сидящей на диване маме. – Гадина! Гадина!

– Боже! Убивают! – закричала мама и закрылась сверху руками.

– Ну, я вже щас тебе дам, – бабушка замолотила маму кулачками по спине. – Ну, я вже щас тебе покажу, как надо родину любить, – с придыхом приговаривала она.

Алеша, удивленно наблюдавший за происходящим, вдруг гаркнул:

– Хва-тит! Хва-тит! Хва-тит! – он весело посмотрел на застывших родителей. – От-ста-вить! Ров-няйсь! Смирр-на! Ррравнение на серрредину! Шагом арш! – Он задирижировал руками, и запел "прощанье славянки" – Та-ра-рарара ра-рарара-ра-рарам тарара-тарара-та-рарам…

Мама поднялась с дивана.

– А это что еще за командир нашелся? – она подбоченилась. – Что это еще такое? Ты почему нам мешаешь? Мы тут с бабушкой разговариваем… Ты чего не в свои дела вмешиваешься?

– Ага, – улыбнулся мальчик. – Вижу я, как вы разговариваете… – Алеша выпрямил спину и сомкнул ноги, выпрямив их в коленях. Он застучал воображаемыми палочками и затянул: – Бабусенькин носик, смотри сдалека! Бабусенькин носик, бей в ба-ра-бан! Бабу…

Мама шагнула к нему и откинула руки в стороны.

– Так. Где ты пропадал? Чего глаза красные? Плакал? Что снова случилось? – засыпала она его вопросами.

– Ничего, – мальчик устало опустился на ручку кресла. – Ничего не случилось. А глаза красные оттого, что смешно стало.

– Смешно видите ли ему стало… Ах, ах, ах, вы только посмотрите на него! Какой герой! Смеется с собственных родителей! – Мама наклонилась к нему. – Ты лучше скажи, что ты с Филей сделал? Чего это он пугливый стал какой-то? Ты его бил?

Алеша вскочил.

– Ды ты что? – закричал он. – Я? Да как я мог?! Я никогда, никогда не бил и не буду бить Филю!

– Ну, ладно с Филей, а ты спроси его, Наденька, уроки он сделал чи нет? – заскрипела из-за спины бабушка.

– Да! Уроки ты сделал? – спросила мама. – Ведь уже вечер! А завтра, между прочим, в школу!

– Мам, мне завтра во вторую смену…

– Ты все равно утром плохо уроки делаешь. Садись сейчас же за уроки! – отрезала мама.

– Хорошо, мам.

Он прошел в детскую. Нащупал в темноте включатель настольной лампы, нажал. Открыл глаза. Темнота. "Лопнули глаза!" – пронеслось в голове. – "Лопнули глаза!" – запаниковал Алеша. Он судорожно зашарил руками по столу, вокруг была кромешная темнота, ничего не видно, снова нащупал выключатель и со всей силы вдавил кнопку. Загорелся свет. Мальчик облегченно вздохнул. "Уффф… Пронесло. Значит, по математике будет пятерка за четверть", – радостно подумал он. "Точно, должна быть, раз видеть только понарошку перестал", – мальчик вздохнул и улыбнулся, доставая из портфеля учебники и тетрадки.

Сзади послышался легкий шорох.

Он обернулся.

На ковре, возле шкафа стоял Филя. Он настороженно смотрел на Алешу.

"Филя, Филя!" – позвал мальчик.

Кот остался на месте, внимательно следя за ним.

Алеша осторожно опустился на колени и медленно подполз к коту. Филя поднял одну лапу и, чуть прижав уши, подался назад.

"Филенька, миленький – зашептал мальчик, – котенька мой, прости меня, пожалуйста. Теперь только ты, мама и бабушка у меня остались из всех… Даже с Аленкой, и то я поссорился. Прости меня, пожалуйста, если можешь…"

Мальчик заплакал.

Кот неуверенно сделал шаг вперед, потом еще один, потом, оттолкнувшись сильными лапами, запрыгнул к Алеше на колени, запустив коготки в вязаный свитер. Мальчик прижался к пушистому тельцу и погладил его.

"И почему Аленка подговаривала меня придушить Филю? Ведь он такой хороший и ласковый", – подумал мальчик.

Алеша вышел из подъезда и зажмурился от солнечных лучей.

Весь двор словно засиял, запереливался в лучах зимнего солнца. Белый снег засверкал, каждая снежинка, искрясь, норовила блеснуть прямо в глаза и побежать дальше, дальше, в поисках следующих мальчишечьих глаз, туда, в Лапландию, где живут Деды Морозы, где высокие сапоги с белыми пушистыми отворотами топчут нежный, упругий покров, а терпеливые олени, ждущие своего часа, сонно позвякивают колокольцами. И конечно же, мешки с подарками – красные, все в серебристых блестках, такие полные, такие выпуклые и тяжелые, в них полно всякой всячины, и Дедушка Мороз на следующий Новый Год улыбнется в ватную бороду и скажет голосом Анны Романовны: "А тебе, Алеша Шумовой, как забияке, мы дарим вот эту дудочку, чтобы ты получил в наступающем году хорошую оценку за поведение!"

Алеша улыбнулся, сморщив нос и скатился со скользких ступеней, ловко цепляясь за ребристые перила и быстро перебирая руками.

Он осмотрелся вокруг. Возле т-образных рам для выбивания ковров, под старой грушей, которая осталась еще с тех времен, когда на этом месте были старые дома, давно снесенные, на месте которых выросли многоэтажки и этот, родной для Алеши двор, играла ребятня. Оттуда доносились отрывистые детские крики, мелькали детские фигурки: одна часть оборонялась за снежной крепостью, а мальчишки постарше наступали, забрасывая отбивающуюся малышню снежками.

Алеша подбежал к ребятам и в нерешительности остановился за спинами старших парней. Они весело перебрасывались бранными словечками, прерывисто дыша, с румяными от мороза лицами и потными, слипшимися волосами, выглядывавшими из-за вязаных шапочек, хватали перчатками снег, сбивали его в большие снежки и швыряли в визжащую за снежной стеной крепости малышню.

Высокий парень обернулся и заметил стоящего возле замерзшей, в отметинах снежков, груши.

– Эй, малый! – крикнул он. – Давай в крепость!

– А можно? – не веря в такую удачу, выдохнул Алеша.

– Можно конечно, – парень указал на правую сторону крепости. – Вот там становись. Он блеснул глазами: – Мы вас все равно уделаем.

– Ну, это мы еще посмотрим! – Алеша, пригнув голову, храбро бросился под обстрелом к крепости и, увернувшись от метивших в него ребят, спрятался под амбразурой. – Уффф… Где снежки? – спросил он у сидящего рядом мальчика. – Снежки где?

– А мы выстреляли все, – пожал плечами мальчик. – Вот ловим их – и назад шпуляем.

– Поняяятно, – раздосадованно протянул Алеша. – Все с вами понятно, малышня.

– А ты еще какой большой выискался! – мальчик задиристо померял Алешу взглядом. – В лоб давно не получал?

Алеша удивленно посмотрел на мальчика. Сгруппировавшись, перекувырнулся к нему, схватил его за шею и повалил в снег.

– Так кто в лоб давно не получал? – победно осведомился Алеша, усевшись на беспомощно растянувшемся на снегу мальчике. – А ну, проси прощения!

– Дяденька, прости засранца, – быстро полепетал мальчик. – Ну, отпусти!

– Еще!

– Дяденька, прости засранца!

– Еще!

– Дяденька, прости засранца!

– Еще!

– Ну, отпусти, пожалуйста, отпусти, я больше так не буууду…

– Ладно, сынок, живи, пока я добрый! – великодушно проговорил Алеша. Он поднес кулак к носу мальчика. – Чем пахнет?

– Могилой.

– Ну!

– Дяденька, прости засранца!

– Молодец, – Алеша потрепал мальчика по щеке. – Мир?

– Мир.

Алеша слез.

Мальчик поднялся на колени, сел привалившись к стене и тяжело задышал, поправляя на себе куртку.

Алеша посмотрел в амбразуру и чуть было не получил снежком в глаз.

– Ого! Ну и лупят они, ну и лупят… Что делать-то будем?

– Не знаю, – упавшим голосом сказал мальчик.

– Идеи какие-нибудь есть?

Мальчик отрицательно мотнул головой.

– Эй, пацаны! – вполголоса позвал Алеша остальных. – Че делать будем?

– Фиг его знает, – донеслись до него детские голоса.

Алеша потер рукавицей лоб.

– А знаете что, народ? – Он оглядел всех. – Давайте сдадимся!

– Чтооо?

– Сдадимся.

– Ты что, с ума сошел? Ты сцыкло, да? – малышня возмущенно загалдела.

– Да мы понарошку сдадимся, – улыбнулся Алеша. – Понарошку. А когда они нас в плен будут брать, я крикну "Санки! Санки!", и мы нападем на них. – Он проговорил твердым голосом по слогам: – В рррру-ко-паш-ну-ю!

Мальчишки переглянулись и оживленно забубнели.

– Ну что, пацанва, зыбенский план?

– Четкий план! – его недавний соперник хлопнул Алешу по плечу. – Ты настоящий атаман!

Алеша довольно выпрямился и посмотрел на ребят.

– На раз-два-три?

– Ага… – закивали ребята.

– Раззз… – с присвистом начал он.

– Дваааа…

– Тррриии! – он вскочил. – Уррра!

Мальчишки высыпали из-за укрытия и бросились на нападающих.

Парни опешили, застыв со снежками в руках.

– Опупеть! Малые бросились в атаку! – весело удивился кто-то.

Малышня подбежала к ребятам и остановилась, топчась на месте. Все посмотрели на Алешу. "Что дальше? Что дальше?"

Алеша медленно поднял руки вверх.

– Мы сдаемся, – сказал он и опустил голову.

– Мы сдаемся, мы сдаемся… – эхом отдалось по цепочке.

Мальчишки подняли руки вверх.

– Вот это да… – ошеломленно пробормотал высокий. – Ну вы, малые, дали! – Он посмотрел на парней. – Что делать с ними будем?

– Возьмем их в плен. Пускай, как рабы, кирпичи со стройки в подвал тягают! – предложил стоящий рядом парень.

– Это идея! – обрадовался высокий. – Значит, так! – он обратился к мальчишкам. – Значит так, щенки, сейчас пойдете колонной по одному с нами на стройку, потом будете передавать друг другу по цепочке белые кирпичи, прямо в подвал. Будете работать до вечера. Кто будет работать плохо – будет получать в тык. Буду бить лично. Передовики производства будут отпущены раньше остальных. Уяснили, щенота? Я не слышу?

– Санки! Санки! – изо всей силы заорал Алеша.

Раздались дикие мальчишичьи крики и малышня бросилась под ноги совершенно не ожидавшим этого парням. Мальчишки хватали их за ноги, опрокидывали, налетали сверху:

– Куча-мала! Куча-мала! – хохотали мальчишки.

Алеша налетел на длинного. Крича и брызгая слюной, он с разбега ударил парня головой в живот. Тот согнулся. Алеша схватил его двумя руками за шею, поджал под себя ноги и дернул руки вниз. Высокий рухнул вместе с Алешкой на землю.

– Аххх, ты сучонок, – простонал парень.

Его рот перекосило от злобы. Он нанес молниеносный удар кулаком Алеше в голову. Алеша охнул, в глазах у него заплясали искры.

– Гаси уродцев! – закричал высокий.

Он снова ударил Алешу в лицо и пнул коленом в почку.

Алеша начал глотать раскрытым ртом воздух. На глазах навернулись слезы, и он заплакал.

– На тебе, мелкий, на… – зло приговаривал высокий и, лежа на боку, наносил удары Алеше по корпусу.

Тело мальчика вздрагивало от хлестких, больных ударов высокого.

Парни начали разгонять мальчишек. Те бросились в рассыпную. Старшие догоняли самых медленных, валили на снег и били ногами. В разных уголках двора раздавались детские вскрики.

Высокий поднялся и отряхнул с себя снег.

– Эй, братва! – позвал он. – Идите сюда!

Алеша лежал на земле и хлопал мокрыми от слез ресницами, глядя прямо перед собой.

Вокруг него, окружив со всех сторон, встали взрослые ребята.

– Вот этот уродец, – высокий указал на него. – Это он все начал, я знаю, это он. Он пнул его ногой в живот. – Ну что, получил? Получил, сосунок?

– Сосунок… – засмеялся второй. – Он, наверное, сосет сочно…

– Да, – хмыкнул высокий, – наверное. – Он снова дал Алешке ногой поддых. – Ты сосешь, мелкий? Сосешь?

Дрожащий Алеша повернул лицо, вжав его в снег.

– Стесняется, – сообщил высокий.

Ребята негромко засмеялись.

– А где твоя подруженька? – вкрадчиво спросил у него высокий. – Где подруженька, а? Ну-ка, позови ее к нам. Приведи ее, ты же можешь. Ты же можешь, падло мелкое. – Он снова замахнулся ногой.

Алеша вздрогнул, сильнее вжав лицо в снег.

Высокий повернулся к ребятам:

– Боится – значит уважает. – Он нагнулся и с силой повернул Алешкину голову к себе. – Короче так, малый, слушай меня внимательно. Объясняю один раз. Завтра, в девять часов вечера ты придешь в подвал со своей любимой подружкой, приведешь ее, как миленький.

Алеша заплакал.

– Приведешь, как миленький, – угрожающей зашипел высокий. – Приведешь в подвал!

– Я не могу, – всхлипнул Алеша. – Мы с ней вчера поссорились…

– Нас не волнует! – заорал высокий. – Нас не волнует это! Чтобы привел! Завтра, ровно в восемь часов! А если не приведешь, – Он обнажил щербатые зубы в сальной улыбке, – или даже опоздаешь, то ты перестанешь быть мальчиком. – Он хохотнул. – И станешь девочкой. – Высокий влепил ему затрещину. – Уяснил?

– Ддда…

– Не слышу!?

– Да!

Парни загоготали.

– Молодец, хороший мальчик, – залыбился высокий. – Все. Вставай, иди домой. На сегодня твоя прогулка закончена.

Алеша поднялся с земли, весь в снегу, заплаканный, с вырванной пуговицей пальто и съехавшей на бок шапкой.

– Давай, вали отсюда, пока цел, – приказал высокий.

Алеша повернулся и пошел, вытирая слезы рукавицами, к сереющему параллелограмму дома.

"Юрка, Юрка… Где же ты сейчас? Почему ты мне не можешь помочь?"

"Что же мне делать? Что мне делать?" – Алеша брел по направлению к школе. Подбрасывал ногами льдинки. Много думал.

Спереди горел красный стоящий человек. Алеша остановился.

"Если сегодня не приведу – будет плохо. Будет очень плохо." – Он вытер рукой мелкие капельки пота с верхней губы. "Будет плохо лично мне."

Загорелся зеленый, идущий впрофиль человек. Алеша перешел улицу.

Свернул направо. "Будет плохо."

Подошел к ждущему его мальчику. "И никому потом не расскажешь".

Поздоровался с ним за руку. "Филя так меня любит. Почему его надо было душить? Почему?"

Улыбнулся, дал подзатыльника. "Отчего она не показывает мне листы? Ничего не объясняет?"

Отбил ответный удар, уклонился от несильного взмаха колена. "Вечно какие-то секреты. А ведь она – мой лучший друг. И даже… И даже больше, чем друг."

Хлопнули ладонями, бойко зашагали по дворовой дорожке. "Всегда просит меня сделать то, се… Отказаться нельзя нифига. Мальчишки уже заметили. Подкалывают, косятся. Я ее люблю."

Заговорили о вчерашнем футболе. Алеша не смотрел, но слышал утром по радио результат. Мальчик не смотрел тоже. Оба обсуждали красивые моменты матча. Ругали судей. "Я знаю, что пацаны будут с ней делать. Мишка не отдал долг и потом его заставили. Как миленького. Не пикнул даже. А нет – отлупасят как сидорову козу и все равно заставят. Я ее точно люблю. Даже больше, чем маму."

Потом вспомнили, что скоро будут играть с параллельным классом. Надо будет взять бутсы. Можно будет полнападения тихо подковать. Физрук не заметит. Он один судить будет. Не успеет по всему полю. Подковывать я умею, засмеялся Алеша. "Она всегда внимательна ко мне. Но и требовательна. Подсказывает мне. Заботится. Если бы они велели привести мне кого-нибудь другого, я бы сказал ей, и она что-нибудь придумала. Она умная. Я ее очень люблю. Даже больше, чем бабулю."

Тыреные велосипеды так и не нашли. С сигаретами взяли троих. Они, оказывается, тащили с касс в универмаге, потом прятали возле берега. В целлофановом пакете. Родители пытали. Потом всей толпой на реку ломанулись. А схрон пустой. Кто-то еще раньше нашел и поднял. "Пацаны сделают с ней то, чего я с ней не сделаю никогда. Но что с ней сделать обязательно надо. Обязательно. Ее нужно заставить. Чтобы она делала. Чтобы делала. Без всякой жалости. Быстро! Люблю. Безжалостно. Потом пожалею ее. Теперь уже я ее пожалею. Она сама все поймет. Сделает все, как надо. Я ее люблю больше всех на свете, даже больше себя."

Зашли в школу. Техничка. С забинтованной головой. Прошли не поздоровавшись. "От нее вечно воняет какими-то какашками." "Она просто старая. Плохо нос работает. Не чувствует." "Хоть бы ее кто-нибудь помыл." "Кто бабку мыть будет?" "Пускай вот в баню сходит." "Там теток всех вырвет." Заржали. Вошли в кабинет. Света не было. Темно. Девичий визг. Вся кодла мацала баб. Задирали юбки. Хватали за ляжки. Письки. Алеша бросил портфель под парту и схватил чей-то мягкий зад двумя руками. Кто-то треснул его пеналом по башке. Алеша вышел из кабинета. Пять минут до звонка. Успеем. Спустился на этаж ниже. Подошел к угловому кабинету. Заглянул внутрь. Ну че уставились? Поманил пальцем оторвавшуюся от книжки Пуговку. Она вышла к нему. Встала. Исподлобья изучала. Потом застенчиво улыбнулась.

"Я тоже хотела помириться." Алеша покраснел.

"Да… Я даже вчера вечером уже чуть тебе не позвонил…" Ее глаза потеплели.

"А я чуть не зашла…" Он посмотрел на свои пальцы. Еще больше смутился.

"Нам… Нам не надо ссориться." Сказала мягким, ласковым голосом.

"Конечно. Алешенька, ты же мой лучший дружочек. Зачем нам ссориться? Нам нужно держаться вместе. Вместе мы – сила." Мельком взглянул на нее. Снова отвел глаза. Еще больше залился румянцем. В висках застучала кровь.

"Ну, тогда пойдем вечером погуляем?" Вздрогнула от прозвеневшего звонка. Торопливо заверила, широко улыбнулась.

"Конечно, пойдем. Я так рада, что мы помирились…" Облегченно вздохнул.

"Вот и отлично. Урок уже сейчас начнется, побежал я." Помахала рукой.

"Беги, Алешенька, беги. До вечера." Развернулся, рванул с места, крикнул на ходу.

"Вечером возле подъезда!"

Под окнами столпились люди, малышня, две машины "скорой помощи", милиция. Были слышны приглушенные голоса.

Алеша стоял на балконе, вслушиваясь в обрывки приглушенных ветром фраз. Ступням стало холодно – он забыл надеть тапки. Милиционер вдруг поднял голову и встретился с алешиными глазами. Мальчик быстро юркнул вниз, спрятавшись за обшитой деревом балконной стенкой. Гуськом подобрался к приоткрытой двери, заполз в комнату, поднялся, захлопнул балкон, чихнул.

– Опять сквозняку наделал… – послышался из коридора недовольный голос бабушки.

– Спасу от тебя нет! – выкрикнул Алеша и упал на кровать.

Он перевернулся на спину, заложил руки за голову, сцепив на затылке замком. Бабушка за стенкой суетилась, надевая войлочные сапоги и потертое пальто с изъеденным молью воротником.

– Я скоро приду, – сказала бабушка, завязывая на голове махеровый платок. – Там случилось что-то невразумительное. Пойду… Посмотрю. Воздухом подышу.

Пуговка остановилась возле зеркала в прихожей.

– Разведай там все. Потом мне расскажешь.

– Тебе-то что за дело? – бабушка сосредоточенно запахивалась в старенький тулуп.

– А интересно мне! – с вызовом отозвалась Пуговка. – Я девочка такая… Ко всему интерес свой имею. Молчать не буду.

Бабушка укоризненно глянула на Пуговку:

– То-то и оно, что не будешь. Языком, как метлой метешь. Ты зачем вчера тете Вале сказала, что я пенсию получила?

– А что? Нельзя было?

– Нельзя было, нельзя было, – ехидно передразнила бабушка. – А то, что я не хотела ей деньги одолжать. Я ей сказала, что пенсию еще не дали. А ты все выдала, предательница.

Пуговка возмущенно вспыхнула.

– Ты сама-то сквозняку там наделала! Что ты там возишься?

– Чай не шешнадцать лет, – донесся приглушенное бурканье бабушки. – Понаставили здеся клюшек… Сколько раз я табе говорила, каб ты клюшки поубирал отседова? И не пройти, и не проехать…

Алеша привстал на кровати, опираясь на локоть и закричал:

– А куда мне еще ставить их? Ты мне место выделила? Я ведь просил тебя!

– Куды ж на тебя места напасешься… Басурман…

– А как ящики? Как ящики, так ставила! Все место на балконе под банки заняла!? Санки мои в подвал выволокла! Я еще не знаю, как велосипед оттуда достану, он завален мешками! А еще обзываешься! Как не стыдно тебе, старая?

– Эк, какой молодчик нашелся… – бабушка сосредоточенно гремела клюшками возле двери, на пол летели ботинки и сапоги, стоящие на полке. С вешалки упали куртки и пальто. – Иди и сам убирайся! Я к тебе со всей душой, а ты… Ты… Выродок ты!

– Что? Что?.. Как тебе не стыдно? Это все бред алюминиевый! Бред! Я ничего никому не говорила! А если и говорила, то предупреждать надо было сначала, а не секретничать, как с маленькой…

– Да уж, – бабушка всплеснула руками. – Все тебе докладывать надо, рапортовать. Есть, товарищ полковник, так точно!

– Не кривляйся! – оборвала бабушку Пуговка. – Давай, иди уже. А то достала уже…

Бабушка открыла дверь.

– Вот она, благодарность… – Она перевалилась через порог.

– А ну, проваливай давай! – Алеша выскочил в коридор. – Саруханова жена! Саруханова жена! Выродка нашла! Уходи быстрее! Иди, лясы точи, сплетничай!

– Каб табе язык отсох! Шпараги выставил, выродок, – уже в подъезде пробормотала бабушка и, схватившись за перила, осторожно двинулась вниз по лестнице.

Алеша захлопнул дверь.

Пуговка захлопнула дверь.

Алеша подошел к стоящему в коридоре телефону. Набрал номер.

Пуговка подошла к стоящему в коридоре телефону. Набрала номер.

Алеша услышал короткие гудки. Нажал на отбой. Перенабрал номер.

Пуговка услышала короткие гудки. Нажала на отбой. Перенабрала номер.

Алеша услышал короткие гудки. Положил трубку. Надел тапки. Открыл дверь.

Пуговка услышала короткие гудки. Положила трубку. Надела тапки. Открыла дверь.

Алеша вышел из квартиры. Закрыл за собой дверь. Поднялся на один пролет выше. Остановился.

Пуговка вышла из квартиры. Закрыла за собой дверь. Спустилась на один пролет ниже. Остановилась.

"Улитка, улитка, высунь рожки, дам тебе хлеба и картошки", – прошептал Алеша. – "Дядя Степа-великан посадил меня в карман…"

"Божья коровка, лети на небко, там твои детки кушают конфетки", – прошептала Пуговка. – "А в кармане пусто – выросла капуста."

"Ну, привет", – выдохнул Алеша.

"Ну, привет", – выдохнула Пуговка.

Пуговка взяла Алешу за руку.

– Пойдем со мной.

Они спустились. Согнувшись, забрались под лестницу. Сверху на белой штукатурке чернели черные пятна гари: мальчишки прикрепляли жвачкой спички и поджигали их. Пригнулись. Сели лицом друг к другу.

– Смотри. – Пуговка достала из-за пазухи надорванный почтовый конверт. Извлекла письмо. Протянула Алеше. – Читай. – Она приложила палец к губам. – Только смотри… Тихо.

Алеша кивнул. Он взял письмо, развернул его, стараясь не сбиваться, медленно и тихо прочитал:

"

Алена: "Куда пойдем?"

Алеша: Сегодня – куда захочешь. Но сначала надо в подвал зайти. Мама сказала грибов маринованных принести. Поможешь?

Алена: Ууух! Твоя мама такие зыкинские грибчики делает. Ням-ням. Пригласишь меня на ужин?

Алеша: А… Клевые грибчики, да. Конечно, пойдем сразу ко мне… А еще мне кое-что тебе в подвале показать надо.

Алена: Что?

Алеша: Увидишь. Вот увидишь.

Алена: Слушай, здесь душно так. И свет плохой… Зачем мы только сюда идем?

Алеша: Надо, надо так.

Алена: Надо – так надо.

Алена: Аа.. А вы что здесь делаете?

Первый парень: А мы… Мы в прятки играем. Поиграешь с нами?

Алена: Нет, я с большими мальчиками не играю.

Первый парень: А почему? Или тебе мама не велит?

Алена: У меня и без мамы своя голова на плечах есть.

Первый парень: Голова? Ах, голова… А знаешь, что мы по-настоящему тут делаем? Мы грабим подвалы.

Алена: Грабите подвалы?

Первый парень: Ага. Грабим. И твой подвал это мы тогда грабанули. Варенье было вкусное, земляничное. Скажи старикам своим, чтобы на следующий год снова заготовили. Оно пацанам понравилось. За подвальчик свой можешь не волноваться – брать его сейчас беспонтово. Там все равно нифига нет. Так что мы пока прихватим кое-что другое…

Алена: Ты что это делаешь?

Первый парень: У тебя не только голова. В твоей голове есть ротик… Ах, какой у тебя ротик интересный… Как он ругается…

Первый парень: Ах ты, тварь… Ну, не хочешь по-хорошему – будем по-плохому. Будешь сейчас сосать. Сосать! Сука! Сейчас я достану свой хуй и ты будешь его сосать, сука. Поняла? Сосать сука, сосать. Ну, че зыришь? Сосать, сука, будешь! На колени! На колени! Быстро стала на колени! Рот, рот открывай, блядь, рот открывай, кому сказал!? Поднимайся! Поднимайся, сука! Поднимайся-поднимайся! Станешь женщиной, соска, будешь сосать своим маленьким ротиком. Поднимайся, сказал!

Алена: Ты думаешь, ты сильный? Ты думаешь, ты сильный, да? Ты стоишь тут, такой крутой, да? Ты думаешь, тебе все можно? Ты ноги расставил, стал, да? Стал передо мной, конь бледный, да? Стал, да? Ты меня ударил! Ты понимаешь? Ты меня ударил!

Первый парень: Что ты мне тут тюльку фанишь? Будешь пиздеть, жопа, – еще не так ударю!

Алена: Ты представляешь?! Это же надо! Он меня ударил! Он м е н я ударил! Меня! Ты знаешь, что с тобой сейчас случится, урод? Я это называю "мордой в снег". Снега много, жопы – нет. Выйди во двор, ублюдок, да херакнись со всего молодецкого размаху в наст. И не шевелись. Дыши в снег, урод, дыши в снег. В снег дышать не душно. А еще мордой о стол можно и нужно иногда. Эк, как свежо станет! Но тут уже чужая помощь понадобится. Надумаешь – зови.

Первый парень: Что ты можешь? Что ты можешь, мелочь неотъебанная? Мы тебя щас выебем и фамилии не спросим, дура! А потом… А потом тебя отъебет и твой любимый Алешенька. А не захочет – тогда мы его заставим нам жопы лизать. Поняла, пизда вонючая!? Сейчас мы тебя распишем на пятерых, курочка…

Алена: Ну, все… Тебе капец! Тебе капец, зайчик! Тебе капец.

Первый парень: Мне? Это тебе капец, маленькая. Тебе. Сейчас я выну из штанов свой хуй, и ты осторожно возьмешь его в рот. А дальше я тебе подскажу, маленькая, подскажу, что с ним дальше делать…

Алена: Тебе пиздец…

Первый парень: Ты что?? Ты что???!

Алена: Ничего. Будешь знать, как выкалываться!

Второй парень: Ну… Пенки века… Малая Леху киданула!

Первый парень: Ну, че вы ржете?! Идите сами с ней попробуйте… Я че, крайний, что ли!?

Алена: Ну, кто следующий? Кто еще хочет по кокам? По кокушкам получить, кто еще желает? А?

Третий парень: Ты это… Ладно… Мы ж пошутить хотели просто… Мы это…

Алена: Ха! Шутники какие нашлись! Я знаю, что вы на самом деле хотели… Мааальчики…

Второй парень: Ну, ладно, чего там говорить… Малая, ну, извини нас… Честно, мы не хотели тебя обидеть. Никому не рассказывай, хорошо? Давай, мы сейчас уйдем и забыли? Ладно?

Первый парень: Ну да… А если тебя кто-нибудь тронет, ты сразу нам говори.

Алена: Герои! Да я и без вас справлюсь! Тоже мне… защитники нашлись…

Третий парень: Ну ладно тебе прикалываться… Мы пойдем…

Алена: Как же вы пойдете? Как же вы пойдете? Стоять! Я никого не отпускала покамест.

Первый парень: Ну, ты это… Малая, не борзей, а? Ну, да, ты крута, крута, кто ж спорит… Но не надо уже так…

Алена: Эх, одна морока мне с вами… Где у тебя болит? Здесь? Сильно? Вот здесь? Ой!.. Вот это уже лучше! Вот это я уже понимаю! Вот это уже по-мужски… Зашевелился! Где? Коки болят?.. Да… Покраснели… Дай я пожалею… А вы чего отворачиваетесь, баламуты? Смотрите, тут есть на что поглядеть… Учтите, я делаю это потому, что мне нравится, а не потому, что это вы так захотели!.. Вот так… Ох, какой большой! Молодец… Давай мне его сюда… Ммммм…

Второй парень: Нифига себе! Ну, дела…

Алена: Че мешаешь?.. Ха! У тебя у самого уже встал! Смотри лучше… Готовься, ты следующий…

Третий парень: Ну, малая даеееет…

Четвертый парень: Даа…

Первый парень: Да, да, да… Дава… Даваа… Давай…

Алена: Мммм… Сссильнее??

Первый парень: Да… Немножко сильнее зажми…