Пулковский меридиан

В пролет меж двух больничных корпусов,

В листву, в деревья золотого тона,

В осенний лепет птичьих голосов

Упала утром бомба, весом в тонну.

Упала, не взорвавшись: был металл

Добрей того, кто смерть сюда метал.

Здесь госпиталь. Больница. Лазарет.

Здесь красный крест и белые халаты;

Здесь воздух состраданием согрет.

Здесь бранный меч на гипсовые латы,

Укрывшие простреленную грудь,

Не смеет, не дерзает посягнуть.

Но Гитлер выжег кровью и железом

Все эти нормы. Тишину палат

Он превращает в судорожный ад.

И выздоравливающий с протезом,

Храбрец, блестяще выигравший бой,

Бледнеет, видя смерть перед собой.

А вестибюль приемного покоя…

Там сколько жертв! Их привезли сейчас.

Все эти лица, голоса… какое

Перо опишет? Девушка без глаз

(Они полны осколками стекла)

Рыдает, что она не умерла.

Фашист! Что для него наш мирный кров,

Где жизнь текла, исполненная смысла,

Где столько пролетало вечеров

За письменным столом? Теперь повисла

Над пустотой развалина стены,

Где полки книг еще сохранены.

Что для фашиста мирный русский дол,

Голландский сад, норвежская деревня?

Что для него плодовые деревья,

Речная пристань, океанский мол?

Все это — только авиамишени,

Все это — лишь объекты разрушений.

Умение летать!.. Бесценный дар,

Взлелеянная гениальным мозгом

Мечта. Впервые на крылах из воска

Взлетает к солнцу юноша Икар

Затем ли, чтоб на крыльях «мессершмиттов»

Витала смерть над современным Критом?

Затем ли итальянец Леонардо

Проникнуть тщился в механизм крыла,

Чтоб в наши дни, в Берлине, после старта

Фашистская машина курс взяла

На университетские аллеи

Времен еще Декарта и Линнея?

Как грозен неба вид! Как необычен!

Как глухо полыхают жерла туч

В часы ночных боев, когда зенитчик

Прожектористу говорит: «Дай луч!»

И бледный луч на поиски врага

Вздымается, как грозная рука.

Нашла его. Нашарила за тучей.

К земле его! Чтоб оземь головой,

Чтоб подняли его моторы вой,

Чтобы сгорел он в собственном горючем,

Чтобы зловещий этот нетопырь,

Ломая крылья, пал бы на пустырь.

Не вырвется из наших рук, шалишь!..

Он мечется. Движения все резче.

Он падает. И, видя это с крыш,

Пожарные дружины рукоплещут.

И, слыша это снизу, со двора,

Дежурные во тьме кричат «ура»…

Есть чувства в человеческой душе,

Которыми она гордиться вправе.

Но не теперь. Теперь они уже

Для нас как лишний груз при переправе.

Влюбленность. Нежность. Страстная любовь…

Когда-нибудь мы к вам вернемся вновь.

У нас теперь одно лишь чувство — Месть.

Но мы иначе понимаем это;

Мы отошли от Ветхого завета,

Где смерть за смерть. Нам даже трудно счесть…

С лица земли их будет сотни стертых

Врагов — за каждого из наших мертвых.

Мы отомстим за все: за город наш,

Великое творение Петрово,

За жителей, оставшихся без крова,

За мертвый, как гробница, Эрмитаж,

За виселицы в парке над водой,

Где стал поэтом Пушкин молодой,

За гибель петергофского «Самсона»,

За бомбы в Ботаническом саду,

Где тропики дышали полусонно

(Теперь они дрожат на холоду).

За все, что накопил разумный труд,

Что Гитлер превращает в груды груд.

Мы отомстим за юных и за старых:

За стариков, согнувшихся дугой,

За детский гробик, махонький такой,

Не более скрипичного футляра.

Под выстрелами, в снеговую муть,

На саночках он совершал свой путь.

Мы — гуманисты, да! Нам дорог свет

Высокой мысли (нами он воспет).

Для нас сиянье светлого поступка

Подобно блеску перстня или кубка,

Что переходит к сыну от отца

Из века в век, все дале, без конца.

Но гуманизм не в том, чтобы глядеть

С невыразимо скорбной укоризной,

Как враг глумится над твоей отчизной,

Как лапа мародера лезет в клеть

И с прибежавшего на крик домой

Срывает шапку вместе с головой.

Как женщину, чтоб ей уже не встать,

Фашист-ефрейтор сапогами топчет,

И как за окровавленную мать

Цепляется четырехлетний хлопчик,

И как, нарочно по нему пройдя,

Танк давит гусеницами дитя.

Сам Лев Толстой, когда бы смерть дала

Ему взглянуть на Ясную Поляну,

Своей рубахи, белой, как зима,

Чтоб не забрызгать кровью окаянной,

Фашиста, осквернителя могил,

Он старческой рукой бы задушил.

От русских сел до чешского вокзала,

От крымских гор до Ливии пустынь,

Чтобы паучья лапа не всползала

На мрамор человеческих святынь,

Избавить мир, планету от чумы —

Вот гуманизм! И гуманисты — мы.

А если ты, Германия, страна

Философов, обитель музыкантов,

Своих титанов, гениев, талантов

Предавши поруганью имена,

Продлишь кровавый гитлеровский бред, —

Тогда тебе уже прощенья нет.

Запомнится тебе ростовский лед.

Не позабудешь клинскую метель ты,

И синие морозы невской дельты,

И в грозном небе Пулковских высот,

Как ветром раздуваемое пламя,

Победоносно реющее знамя.