Пуля с Кавказа

Глава 2 Сборы

Два дня после совещания в Главном штабе ушли у Алексея в непрерывных сборах. Депатрамент полиции не собирался отпускать своего чиновника в командировку запросто так. В сыскное отделение Темир-Хан-Шуры[8] следовало передать целый тюк корреспонденции. Главный документ – «Особый секретный алфавитный список разыскиваемых преступников» – дополнялся опознавательным альбомом с фотографическими портретами злодеев. Плюсом – семнадцать циркулярных писем, регламент о дознании политических преступлений, анкета к годовому отчёту городского полицейского управления, сметная ведомость и даже бланки служебных формуляров… Как будто коллежский асессор едет на Камчатку, а не на обжитый и обустроенный Кавказ!

Более всего Алексея поразило следующее письмо из родного департамента:

«В. нужное.

Экстренно.

Секретно.

Г-ну Полицмейстеру г. Темир-Хан-Шура.

Прошу принять меры к розыску и задержанию бразильского подданного Товия-Альфонса-Касадо Лима, бывшего казначея Манаосской таможни штата Амазонка. Указанный Лима присвоил себе 939 511 мильрейсов 476 рейсов (примерно один миллион рублей) и бежал в Европу. По некоторым сведениям, он мог приехать в Южные города России. Приметы…» и так далее.

Лыков с трудом представил себе беглого бразильского подданного, скрывающегося где-нибудь в Дербенте с мешком загадочных мильрейсов. Куда он с ними, бедолага? В трактире не примут, в гостинице тоже…

Плохие воспоминания пробудило другое письмо департамента:

«Арестантское.

Г-ну Полицмейстеру, всем Исполнительным Чиновникам.

Объявляется циркулярный розыск в отношении крна [9] Владимирской губернии Покровского уезда Митинской волости деревни Зиновской Финиеста Иванова Раковникова. Указанный Раковников в 1884 году в Петербурге во главе шайки душителей убил 8 и ранил 1 человека. В числе жертв фабрикант ваксы и чернил Гонтмахер. При задержании Раковников убил околоточного надзирателя. Приговорённый к бессрочной каторге, бежал с этапа, тяжело ранив ефрейтора конвойной команды и часового. По агентурным сведениям, может скрываться в Кавказских городах. Приметы: рост 2 аршина 5 и 5/8 вершка, рот обыкновенный, зубы все, нос продолговатый, лицо чистое. Возраст 30 лет. Волосы тёмно-русые, борода и усы рыжеватые. Телосложение плотное. У внутреннего края правой лопатки родимое пятно чёрного цвета. На груди на 4 пальца ниже левого соска пятно красного цвета; ниже его по той же линии рубец от бывшего небольшого нарыва. На правой ноге второй палец, рядом с большим, немного короче остальных. При задержании чинам полиции соблюдать особенную осторожность».

Лыков знал Финиеста Раковникова лично. В октябре у коллежского асессора родились близнецы. Одного сразу назвали Павлом – в честь Благово, а второму имя подбирали несколько дней. Алексей предложил Вареньке назвать малыша в память её покойного отца Александром. Однако та кротко, но твёрдо воспротивилась… Александр Нефедьев совершил страшный грех – покончил с собой в 1881 году, оказавшись замешанным в убийство. Неожиданно объявился побочный сын и предъявил доказательства законности своего рождения… Очень любивший свою Вареньку, оказавшуюся вдруг, вследствие подлой интриги, бесприданницей и незаконнорожденной, Нефедьев с отчаяния заказал убийство своего нежданного отпрыска. Когда всё совершилось, и оказалось притом бесполезным, он ужаснулся собственному поступку и застрелился. Дочь хоть и простила сразу же отца, но боялась перевести его имя на своего сына. Из понятного опасения – как бы вместе с именем не передалось ему тернистое прошлое деда. Когда Лыков понял причины, он согласился, чтобы второго малыша назвали в честь его отца Николаем; здесь молодые родители и помирились. И то сказать – это была их первая размолвка почти за год семейной жизни…

Близнецы росли крепкими и весёлыми. Внешнее их сходство не было особо сильным. Павлука оказался ниже ростом, и разрезом глаз пошёл в мать, а Николка более походил на отца. Счастливый папаша стал раньше возвращаться со службы, мог часами возиться с потомством в ущерб прочим делам. Его жизнь разом изменилась, сделалась наполненной и интересной, как вдруг случай показал коллежскому асессору оборотную сторону этого счастья…

Летучий отряд департамента получил приказ: помочь столичному градоначальству в поимке банды Раковникова. Тот уже совсем распоясался, убив за два дня в Петербурге и окрестностях четырёх человек. Агентура донесла, что преступники скрываются в складе воздушных звонков на Большой Гребецкой улице. Семеро мужчин в статском, все атлетического сложения, оцепили склад, но внутрь не заходили, замешкались у входа. Обычно это всегда и безбоязненно делал помощник начальника отряда Лыков. Но сейчас он вдруг вспомнил, как Павлука давеча расцарапал ему маленькими ноготками нос – и не смог переступить порога… Это было неожиданно, непривычно, очень постыдно, но ничего поделать с собой Алексей не мог. Прошло тягостных две минуты. Наконец сыскной городовой Загулин крякнул и, шагнув вперёд, взялся за ручку двери. Тут Лыков опомнился, оттёр его плечом и с взведённым револьвером вскочил в склад; остальные ворвались следом. Но лишь услышали удаляющиеся шаги в дальнем конце огромного помещения. Алексей побежал на звук, остальные агенты с трудом поспевали за ним. Вторые ворота склада выходили на Малую Разночинную. Вылетев из них, коллежский асессор споткнулся о распростёртое тело околоточного надзирателя Кузнецова, поставленного здесь в засаду. В груди полицейского, напротив сердца, алела крупная ножевая рана…

В тот вечер Лыков не вернулся со службы домой, а принялся слоняться по холодному мокрому городу. Потоптался у парадной подъезда дома на Театральной улице, где жил Благово. Не вошёл… Не хотелось никого видеть. Сунулся в три портерных, выпил водки без закуски, но это не помогало. В глазах стояли его товарищи по Летучему отряду, надёжные, проверенные в опасных делах люди – и как они смотрели на Лыкова там, у склада, и отводили торопливо глаза. Начальник, надворный советник Мукосеев, хлопнул своего помощника по плечу и сказал задушевным голосом:

– Не кисни, Алексей Николаич, эдак с каждым бывает. Как поймешь, что цена твоей жизни теперь другая… Ничего, привыкнешь.

Агенты отряда поддержали Мукосеева и тоже сказали ободряющие слова. Жизнь есть жизнь, люди это понимали. Но и Лыков понимал, что в смерти околоточного надзирателя виноват лично он. Себя пожалел – а его заместо себя под нож подставил… И теперь товарищи уже никогда больше не будут уверенны в нём до конца, как было до этого случая.

Лыкову пришлось смириться со случившимся. Теперь он каждый месяц заносил вдове Кузнецова сто рублей (вдвое больше жалования погибшего). Серая, убитая горем женщина деньги брала и очень благодарила, но сыщику всё казалось, что она никогда его не простит. Может быть, только казалось… Чувство вины, мучавшее Алексея, толкнуло его на крайне неосторожный поступок. Агентура донесла, что Раковников укрылся в Пироговской лавре. Когда Летучий отряд закупорил с обеих сторон Малков переулок, Лыков оставил своих людей у входа, а сам пошёл на разведку. Сказал: погляжу осторожно, и вернусь. А сам отправился брать Раковникова в одиночку. Осведомитель сообщил, что с «мазом» всего один сообщник. Он ошибся: в маленькой комнатке укрывалось, считая с Раковниковым, пять крепких и бывалых головорезов. Это была, наверное, самая трудная и опасная схватка в жизни Лыкова: он получил три ножевых ранения, а удар кистенём скользнул по голове и перебил уже однажды сломанную ключицу. Двоих бандитов Алексей выбросил в окно с четвёртого этажа: они упали на крышу дровника, сильно расшиблись, но выжили. Только тогда товарищи Лыкова сообразили, что к чему, и бросились наверх. Когда они ворвались в комнату, Лыков, весь в крови, сидел верхом на главаре и выкручивал ему руку в плечевом суставе. Ещё два гайменника[10] лежали по углам: у одного, живого, был выбит глаз, голова второго была страшным ударом вколочена в грудную клетку…

Алексей лечился целый месяц. Варенька только теперь поняла настоящий характер мужниной службы. На время лечения коллежский асессор был отозван из Летучего отряда и причислен к МВД без должности. Шло расследование происшествия. Лыков доказывал, что был неожиданно обнаружен бандитами во время разведки, и оказался вынужден вступить в схватку. Но начальство ему не верило. Новый директор Департамента полиции Дурново собирался отчислить Лыкова – из-за непозволительных эмоций тот поставил под удар всю операцию. Но не решился: Алексей был лично известен императору. Кроме того, за скромным коллежским асессором высилась тень Павла Афанасьевича, который был вхож в такие кабинеты, что страшно вымолвить. И Дурново отступил. Лыкова лишили наградных к Рождеству и вернули в Летучий отряд.

Благово дождался, пока Алексей встанет на ноги, и увёз его на охоту в Вартемяки. Хозяин имения, граф Пётр Шувалов, начальник Гвардейского корпуса, предоставил гостям и егерей, и отдельный флигель. Два дня учитель и ученик караулили волков на номере, пили водку у костра и беседовали о всякой всячине. Вернулись посвежевшие, и уже на пороге, прощаясь, Павел Афанасьевич сказал:

– Понимаю: страшно жить, когда ты не один. Делаешься очень уязвим… За них всегда боишься больше, чем за себя. А за себя боишься по-новому, не как прежде. Опасаешься не дожить до следующих степеней счастья, видеть, как они растут, мужают… Женить их, повзрослевших, ждать потом внуков… Я лишён этого, но понимаю тебя. И все понимают: Мукосеев, товарищи по отряду, даже Дурново. Тебе надо научиться жить с этим. И не делай, пожалуйста, больше таких глупостей.

И вот теперь Раковников бежал с этапа. Хорошо бы встретить его в этих самых «Кавказских городах». И свернуть при задержании шею.

Благово дал Алексею ещё одно личное поручение, не объясняя его сути. Требовалось зайти в архив Окружного суда на Литейном, взять некую банку под нумером 43 и отвезти её в Темир-Хан-Шуру. А там Лыкова встретят и посылку заберут. На вопросы, что это за склянка, зачем везти её так далеко и кто получатель, шеф лаконично сказал:

– Делай, что велю.

И Алексей отправился на Литейный.

Надо было забраться на самый чердак огромного двухэтажного, на высоком цоколе, здания суда. Поднявшись, он сразу почувствовал тяжёлый неприятный запах. Очень знакомый запах – так сохраняют разлагающиеся трупы… А ещё резкая добавка спирта, которая делала пребывание на чердаке чуть более терпимым. Около сотни стеклянных банок, выставленных на полу и на длинных деревянных столах, занимали всё помещение. Некоторые были укутаны в обёрточную бумагу, но большинство стояло открыто. В банках, хорошо различимые в формалине, плавали то отрубленные людские головы, то руки, то ноги, а где и внутренности… Это был архив останков жертв давнишних преступлений; некоторые склянки стояли здесь уже более двадцати лет. Как вещественные доказательства, они фигурировали в суде и должны были теперь храниться бессрочно.

Даже привычного Лыкова замутило от увиденного. Смотритель архива, румяный крепыш с петлицами коллежского секретаря, улыбнулся:

– У нас все тушуются! Это от отсутствия привычки.

– К чёрту такую привычку. А вы, стало быть, обвыкли?

– Да уж восьмой год эти потроха караулю, поневоле привыкнешь. Какая там у вас банка?

– Сорок третья.

– Ага, это вон в том конце. Между головами фон Зона и Штрама.[11]

– А в моей банке что находится?

– В вашей-то? А сердце.

– Сердце? Чьё?

Как раз они проходили мимо очередной ёмкости, в которой плавало что-то белёсое и волокнистое.

– Это кишки того парня, что в 74-м нашли на колокольне Спасской церкви… – пояснил смотритель – А сердце доставили в 67-м году из Новгородской губернии. Принадлежит оно какому-то магометанскому фанатику по прозванию Кунта-Хаджи.

– Ну и ну! – удивился Лыков. Как человек, бывавший на Кавказе, он слышал это имя. Основатель и вождь чеченского вирда братства Кадирия[12], Кунта происходил из простых пастухов. Став главой братства на Кавказе, он привёл в него множество сторонников и сделался влиятельной теневой фигурой, фактически равной официальной власти. Русской администрации это не понравилось, и в 1864 году шейх был арестован и выслан в Новгородскую губернию. Говорили, что он умер в ссылке, а тело его было выкрадено учениками и тайно похоронено где-то в горах. И вот теперь Благово зачем-то заставляет Лыкова возвратить на Кавказ сердце этого давно забытого властителя умов…

– А как этот трофей оказался в здешнем архиве?

Смотритель глянул в толстый журнал.

– Об этом имеется следующая отметка: «Означенный орган вырезан и препровождён для бессрочного хранения по особому распоряжению Кавказского Наместника великого князя Михаила Николаевича».

– Это для чего же?

– И сие разъяснено. Вот: «С целью лишить мятежников предмета, могущего быть фетишем».

– Глупость какая! – не выдержал Алексей. – Вместо того, чтобы предать покойника земле, как велит порядочность, режут его на части… Нашли фетиш! Давайте сюда банку.

Лыков аккуратно уложил свою странную ношу в чистый холщёвый мешок, расписался в журнале и почти бегом удалился из страшного места. К анатомическим деталям он относился спокойно – много уже повидал их на своём веку. Как православный человек, Алексей был возмущён диким произволом бывшего кавказского наместника. Если Благово хочет, чтобы именно он вернул сердце хаджи в горы, то что ж; это вполне по христиански.

– Павел Афанасьевич, – доложил он через четверть часа, – банку я из архива забрал. Как мне поступить, ежели вдруг в Темир-Хан-Шуре меня с ней никто не встретит?

Благово хмыкнул в седые усы:

– Встретят и заберут, не бойся.

– А зачем это вообще делать?

– Для твоей безопасности.

– Нельзя ли разъяснить? – спросил Алексей с некоторым раздражением.

– Не злись, пожалуйста. Окончательно ты это поймёшь, когда окажешься там, в горах.

– Я, позвольте напомнить, там уже бывал. И всё равно не понимаю.

– Ты бывал там, я помню. И воевал, и кровь проливал. Но в качестве кого? Как вольнопуп. Вольноопределяющийся первой категории.[13] А здесь политика, восточная, азиатская. Когда ты окунёшься в неё по самую маковку, вместе со своим другом-бароном, то скажешь мне спасибо за идею с посылкой. Пока же поясню лишь одно. Кунта-Хаджи умер, но организация его жива и даже процветает. Кадирийский тарикат сделался параллельной структурой власти, теневой администрацией всего Северного Кавказа. Правительство опасается его, пытается искоренить, и, на мой взгляд, совершенно напрасно. Надобно с ним сотрудничать, извлекать свои выгоды. Однако кавказское начальство ещё со времён Михаила Николаевича отличается тупостью и нежеланием ладить с горцами. А ты выкажешь себя другим! Братство Кадирия будет очень признательно тебе за подарок. Очень! И это может весьма пригодиться вам с Таубе.

– Как состоится передача?

– Очень просто. Они сами тебя отыщут, как только приедешь. Отдашь, они сядут на коней и ускачут. «Спасиба» не жди. Но эти люди добро помнят.

– Получается, что вы своей властью отменили распоряжение великого князя?

– Получается. Я поговорил с председателем Окружного суда, объяснил абсурдность и дикость команды наместника, и тот написал записку в архив.

– Вас накажут, если узнают.

– Алексей! Это ерунда по сравнению с теми действительными опасностями, которые достанутся тебе… Так что, бери склянку и езжай домой, укладываться в дорогу. Я приеду на вокзал проводить.