Пункт проката

Глава 4 Тихочко, спокойночко

Мне доводилось раза два кататься на прогулочных космолетах. По-моему, главное желание их создателей заключалось в том, чтобы прижать туриста к ногтю. По их мнению (и мнение это обоснованно), идиоты-туристы только и дожидаются случая, чтобы залезть в самую начинку корабля и вывести из строя систему жизнеобеспечения на возможно более длительный срок. Турист, считают создатели, попав на новенький с иголочки корабль, неприкаянно слоняется по помещениям, пробует наудачу подряд все кнопки, рукоятки и заглушки, пока не доберется до Главного компьютера, который после этого ремонту уже не поддается. Первым делом на корабле гаснет свет и отключаются вода и отопление. Еще через пару дней полностью потерявший ход и ориентацию корабль подбирают спасатели. Затем туристов отправляют в госпиталь, а звездолет — на переплавку. Деньги за путешествие не возвращаются.

Впрочем, на этом эпопея не заканчивается. Пройдя полугодовой курс лечения, турист выходит на волю со счастливым лицом первооткрывателя и пускается на поиски олуха, который доверил бы ему новый корабль. Турист полон сил. Его пересаженная кожа (ибо он тогда еще и обгорел) излучает сияние, по лицу блуждает улыбка. Именно на таких путешественниках спасатели наживают гроздья медалей «За спасение погибающих», благодарности в приказе по Космофлоту и ранние инфаркты.

Ничто не может спасти прогулочный корабль, если на него сел любознательный, упитанный и энергичный турист, жаждущий приключений в далеких просторах Вселенной…

Мой Драндулет спасать было уже не нужно. Такого заезженного, разболтанного, раскулаченного корабля мир еще не видал и, надеюсь, никогда не увидит. Началось с того, что не пожелал включиться генератор искусственной тяжести. Точнее сказать, он включился, но потом как-то подустал, решил передохнуть — уж не знаю, что и думать. К сожалению, свой скверный характер он обнаружил не сразу, а лишь тогда, когда я, насидевшись в рубке и вдоволь наглядевшись на грозную и величественную (это опять же из газет) панораму звездного неба, решил пару часиков вздремнуть в спальной каюте. В самом деле, день был несколько перенасыщен событиями. Тянуло поваляться на откидной койке и прийти в себя.

Спальные каюты на одноместных звездолетах почему-то всегда находятся в дальнем конце корабля. Толкнув дверь, я понял, что не все так просто. Дверь была заперта. «Может, есть там кто-нибудь?» — мелькнула дикая мысль.

…Прекрасная незнакомка, раскинув иссиня-черные локоны по белоснежной подушке, смотрит мерцающими глазами на дверь и ждет, когда я войду…

Такие случаи бывали. Но не со мной. Присмотревшись, я понял, что дверь в каюту просто заклинило. Я хорошенько потряс и подергал ручку. Дверь не шелохнулась.

Я отступил на шаг, затем долбанул по ней плечом, сначала левым, потом правым. Ноль эффекта. Спать, между тем, тянуло все сильней.

Тогда я повернулся к проклятой двери спиной (чуть не сказал: задом) и лягнул изо всех сил каблуком в область замка. И конечно, в этот самый момент наступила невесомость!

Вернее будет сказать, что отключилась система искусственного тяготения. Вырубилась она буквально на несколько секунд, но их вполне хватило, чтобы в очередной раз доказать справедливость утверждения великого Ньютона. «Действие встречает равное противодействие!» — сказал он. А так как великие физики (а равно химики, политики и т. п.) никогда и ни в чем не ошибаются — вплоть до появления новых великих физиков, химиков, политиков и др., - то в полном соответствии с классическим законом дверь долбанула по моему каблуку ровно с той же силой, каковую я смог вложить в удар. Разница между нами заключалась лишь в том, что сама дверь вполне индифферентно осталась стоять на месте, а я, напротив, улетел головой вперед туда, откуда пришел, с первой (а может и со второй, я не считал) космической скоростью.

Интересно, в какой житейской ситуации великий физик открыл свой великий закон? Если в аналогичной, я ему ни капли не завидую.

Пронесшись через коридор наподобие некоей сонной ракеты, я прибыл обратно в рубку и врезался лбом непосредственно в пульт управления, отчего звезды на экране вздрогнули и начали двигаться несколько быстрее.

Просто удивительно, как пребольно можно трахнуться лбом о тумблеры в условиях полной невесомости! То ли от удара, то ли по другой неизвестной причине генератор тяготения заурчал, застрекотал, возобновил работу; нормальная земная тяжесть пронизала мои члены, и я рухнул бесформенной кучей в щель между пилотским креслом и пультом управления, завлекательно мигавшим немногими оставшимися в целости разноцветными лампочками.

— Уважаемый товарищ! — раздался сверху очаровательный женский голос на фоне струнной музыки. — Мы рады приветствовать вас на нашем корабле. К вашим услугам прекрасная автоматизированная кухня, салон, спальное помещение. Любые справки можно получить у робота-информатора. Желаем счастливого путешествия среди звезд! — И вновь зазвучали струны.

Лежа в чрезвычайно замысловатой позе на полу, я прислушался к узнал балалайку. Очевидно, неутомимый Петр Евсеевич нанял для фонограммы соседей-заволокинцев, сэкономив таким образом казенные суммы. «Интересно, что он им дал взамен напрокат?» — думал я, остервенело выдирая ногу из-под кресла.

Звуки струн действовали умиротворяюще, и я принялся размышлять, не прикорнуть ли прямо здесь на полу рубки. Но врожденное чувство собственного достоинства не дало уснуть. Я поднялся, сел в кресло и окинул хозяйским взором обилие кнопок, переключателей, индикаторов — словом, все богатство пульта управления прогулочным звездолетом типа «Дредноут».

Надо заметить, что богатство это составляет один из главных аттракционов путешественников, особенно на семейных кораблях.

Отец семейства, облаченный в серебристо-белый скафандр, восседает в кресле пилота практически безотлучно. Сюда домашние приносят ему еду на подносе и с волнением следят, как он пощелкивает тумблерами, время от времени властно запрашивает у робота курс, — тысячу раз проверенный и утвержденный в двадцати трех инстанциях.

Жена и дети кружком стоят вокруг и, затаив дыхание, смотрят на могучего папу-космонавта, чья тоненькая итээровская шея болтается в воротнике списанного скафандра, как ложечка в стакане. Кстати, такие скафандры носят обычно сотрудники санитарно-эпидемической службы — те самые, что перед полетами опрыскивают пассажирские каюты средством от тараканов.

Домочадцы этого не знают, а папа-космонавт, вглядываясь в экран, устало бросает через плечо:

— Шли бы вы, в самом деле, в каюту, что ли… У меня шаровое скопление на дороге. Мария, немедленно уведи детей из ходовой рубки! Займитесь делом в конце концов!..

Руки могучего папы возлежат на штурвале ручного управления, прикрепленного к шарниру с изнанки панели управления (и больше ни к чему). Картина эта по-своему значительна и величава, а посему незамедлительно фиксируется на пленку младшим сыночком, очкастым подобием папы, будущим итээровцем и туристом…

Итак, я обозрел пульт управления, ткнул пальцем в кнопку «робот-информатор» и строго поинтересовался:

— Почему не открывается дверь в спальную каюту?

Молчание было мне ответом. Мигали жульнические лампочки, попискивали и пощелкивали многочисленные приборы (спрашивается, зачем попискивать исправному прибору? Если он работает нормально, попискивать и пощелкивать совершенно незачем. Тоже одни фокусы и обман доверчивых туристов). Корабль летел сквозь просторы Галактики, и звезды медленно перемещались по экрану, равнодушно глядя на «Драндулёт-14».

Я требовательно нажал кнопку еще раз.

— Повторяю вопрос. Почему спальня закрыта? Эй, чего вы там молчите? Робот-информатор, ответьте на вызов!

На прокатном прогулочном корабле все может быть. Поэтому я не удивился бы, если робот-информатор внезапно заговорил бы со мной голосом Петра Евсеевича и произнес что-то вроде: «Э, батюшка, где же закрыто, нигде и не закрыто, вы ключиком в скважине-то поворочайте, она и отойдет себе…» Но молчание продолжалось. Я уже собрался прибегнуть к древнему средству, помогшему профессору-историку в его путешествии за смыслом жизни, то есть к методу кулачной расправы над оборудованием. В это время в динамике что-то щелкнуло (все у них щелкает, ужас какой-то!) и голос информатора произнес как бы спросонья:

— Н-ну?..

Этот коротенький вопрос прозвучал сухо и, мне показалось, с оттенком неприязни. Я также не нашел оснований рассыпаться в любезностях перед железкой и столь же сухо предъявил свои претензии:

— Спать негде, вот вам и ну! Дверь откройте! Вообще, что за штучки? Головой трахнулся…

Робот отреагировал несколько неожиданно.

— «Здрасьте» надо сказать? — спросил он. — Поздороваться, говорю, надо — нет?

Я осекся на полуслове.

— Простите, э-э-э… в самом деле. Добрый вечер!

— То-то, — сказал информатор. — Без гонора-то оно лучше.

— Мне, видите ли, необходимо выспаться, — неуверенно продолжал я. А, видите ли, дверь…

— Во-во, — безжалостно продолжал робот. — Сразу дрыхнуть. А ручное управление? А курс? Как бы это нам во время сна с курса не сбиться… добавил он ядовито.

Я уже оправился от неожиданности и в корректной форме объявил, что на ручное управление переходить не желаю, ибо знаю, что это липа, и за курс опасений не испытываю. Единственная проблема — сон…

Последнее слово я произнес унизительно тоненьким голосом. Не знаю, какие были на то причины. Наверное, сработал рефлекс, выработанный у людей во многовековой борьбе со сферой обслуживания, — борьбе, в которой сначала покупатель, а затем человек как таковой потерпели полное поражение. Роботы удивительно быстро усвоили заносчивые манеры стародавних продавщиц, официанток, вахтеров и прочей надменной публики. По этому поводу в наших газетах часто появляются громовые статьи с душераздирающими примерами и призывами внедрить вежливость любыми способами, лучше всего насильственными («Я сорок лет отработал на производстве, имею шесть благодарностей, а это металлическое хамло на мой вопрос, почему булка надкусана, имело наглость ответить, что сам я… и т. д.»). На страницах журналов регулярно собираются «круглые столы», то есть приходят солидные люди числом не менее десятка и начинают рассказывать друг другу то, о чем и без них давным-давно всем известно. Тема та же: «Доколе?!» Выпустив пар, уважаемые люди расходятся по домам и продолжают терпеть, — но уже с чувством выполненного долга. Рядовой же читатель, наэлектризованный гневными выступлениями, терпеть долее не желает и ввязывается в борьбу путем перебранок и мелких пакостей. В результате он неизбежно попадает в общественный суд («С какой целью вы нанесли удар правой ногой по автомату-продавцу бутербродов?») и приговаривается к порицанию. Небезынтересно, что решение суд принимает с помощью робота-юрисконсульта, так как никто не знает, что именно за такой проступок положено давать. В результате поборенный клиент войну со сферой обслуживания прекращает, а заодно навсегда перестает подписываться на уважаемые журналы, которые, тем не менее, продолжают собирать «круглые столы», полные гневных монологов и раздирательных примеров из жизни.

Если я по натуре и борец, то не со сферой обслуживания. Поэтому слово «сон» я произнес голосом исключительно кротким, лишенным строптивости и даже как бы заранее благодарным.

Но робот, скотина, почувствовать этого не пожелал.

— Чего там сон, — небрежно заметил информатор. — А то давай поболтаем? Скукотища тут, очумеешь.

Он как-то сразу перешел на «ты».

— Послушайте, това… — я подавился словами «товарищ робот» и продолжал с прежней кротостью. — Дело в том, видите ли, что после напряженного дня вполне естественно хочется немного передохнуть, расслабиться. И потому моя просьба о…

— Стоп-машина! — скомандовал информатор.

— Это вы в каком смысле?

— В таком, что хватит уже. Нет, это просто мило! Не успеют войти, сразу: давай, давай! Хозяин прибыть изволили… А «добрый день» сказать нет, это не в их манерах, как же…

— Позвольте, — осмелился я подать голос. — Но Петр Евсеич уверял, что будут созданы все…

Зря я подбирал слова. Не спасла униженная интонация. Разгневанный робот-информатор поступил так же, как поступали обиженные кассирши — в каком-нибудь задрипанном XX веке, — захлопнул окошко и более продолжать беседу не пожелал.

В динамике щелкнуло, поперек смотрового экрана появилась радужная надпись: «Счастливого пути!» и вновь полилась струнная музыка.

Ночевать, следовательно, было негде.