Сцена 3. Повтор, сброс, сброс

Школьный кабинет

Старшая школа, кабинет класса 1-6, после уроков. 1533-й повтор «Комнаты отмены». Небо за окном такое же серое, как в предыдущие 1532 повтора. МАРИЯ ОТОНАСИ сидит на столе учителя и разговаривает с ДАЙЕЙ ОМИНЕ.

Он догадался, что МАРИЯ – не просто обычная новенькая ученица, и, похоже, относится к ней с недоверием.

ДАЙЯ
…Не смотри на меня. Мне не нравится, как ты смотришь. Такое ощущение, что ты видишь меня насквозь.
МАРИЯ
Это ближе к истине, чем ты думаешь. Я ведь знаю намного больше, чем положено знать новенькой ученице в первый день после перевода. Я узнавала о каждом из моих одноклассников, чтобы найти «владельца» «Комнаты отмены».

Дайя сардонически усмехается и принимает насмешливую позу.

ДАЙЯ
Несешь какую-то бессмыслицу. Но позволь спросить в таком случае: что именно ты знаешь?
МАРИЯ
Я знаю, что на спине у Коконе Кирино.

Лицо ДАЙИ зримо напрягается.

ДАЙЯ
…Откуда ты можешь об этом знать? Если есть что-то, что Кири никому не показывает, так именно это. Даже я всего один раз видел. …Эй, только не говори, что ты одна из тех, кто над ней издевался?
МАРИЯ
Двадцать второй раз.
ДАЙЯ
Что?
МАРИЯ
Ты уже двадцать второй раз задаешь мне этот вопрос, когда я говорю тебе про спину Коконе Кирино.

ДАЙЯ хмурит брови.

Он не помнит, чтобы задавал когда-либо этот вопрос. Поскольку МАРИЯ – единственная, кто сохраняет свои воспоминания в «Комнате отмены», она единственный свидетель.

Воспоминания о том времени, когда она была совсем одна, проносятся у МАРИИ в голове и заставляют ее устало вздохнуть.

МАРИЯ
Позволь мне объяснить, как я узнала. Ну, во-первых, я уже… (ВРЕМЕННОЙ РАЗРЫВ)

МАРИЯ рассказывает ДАЙЕ, что это второе марта она проживает уже 1533-й раз. Какое-то время ДАЙЯ слушает внимательно, не произнося ни слова.

ДАЙЯ
Понятно. Ты упомянула спину Кири, потому что хотела, чтобы я поверил в твою абсурдную историю. Но, девочка, ты вполне могла нанять сыщика или еще как-нибудь разузнать о прошлом Кири.
МАРИЯ
Желаешь, чтобы я рассказала тебе о чем-то, что знаешь только ты и еще один человек?
ДАЙЯ
…что?
МАРИЯ
Твоя подруга детства Миюки Карино призналась тебе в любви, но ты ее отшил.

Глаза ДАЙИ округляются, но он быстро подавляет изумление.

ДАЙЯ
Да, это можем знать только мы с Рино. Я никому не рассказывал; уверен, она тоже. Про это невозможно узнать обычными средствами.
МАРИЯ
Я тоже так думаю. Я бы и не узнала, если бы ты сам мне не рассказал.
ДАЙЯ
Невозможно. Существует эта твоя «Комната отмены» или нет, я ни за что не рассказал бы об этом кому бы то ни было.
МАРИЯ
Вполне естественно, что ты никому бы не рассказал при обычных обстоятельствах. Ты даже сам сказал, что не собирался никому рассказывать о том происшествии, из-за которого Кирино так страдала.

ДАЙЯ мрачно смотрит на МАРИЮ, затронувшую больную тему. Его жесткий взгляд явно не нравится МАРИИ, но она не подает виду. Она научилась идеально скрывать свои чувства еще до того, как число повторов стало четырехзначным.

МАРИЯ
Была причина, почему ты мне рассказал.
ДАЙЯ
Бред полнейший! Я на сто процентов уверен, что я ни за что не рассказал бы тебе о том происшествии!

От его яростных возражений МАРИЯ несколько теряется, но делает вид, что ничего не случилось, и продолжает как ни в чем не бывало.

МАРИЯ
Ты рассказал мне свой самый черный секрет, потому что хотел помочь мне. Это было второго марта 1532-го повтора.
ДАЙЯ
Ты что, совсем свихнулась? Помочь тебе? Если хочешь врать, то хоть ври так, чтобы я поверил!
МАРИЯ
«Шкатулка» выполняет любое «желание».
ДАЙЯ
…И что?
МАРИЯ
Твое поведение изменилось, когда ты понял, что все, что я рассказывала о «шкатулках», – правда. Ты наверняка знаешь, почему, да? У тебя есть «желание», которое ты хочешь выполнить любой ценой.
ДАЙЯ
… (морщит бровь)
МАРИЯ
Похоже, намек ты понял, хех. Тебе нужна «шкатулка», поэтому в обмен на твою помощь ты попросил меня раздобыть ее для тебя.
ДАЙЯ
… (размышляет) …Но я ведь такой скептик; я бы ни за что не купил так легко эту историю насчет «шкатулок» и «Комнаты отмены». Поэтому я рассказал тебе что-то, что никак иначе ты узнать не могла, – что-то про нас с Рино, – чтобы ты могла этим знанием воспользоваться и убедить меня поверить тебе. Чтобы будущий я – то есть я из 1533-го раза – понял, что ты говоришь правду.
МАРИЯ
Ты все верно понял.
ДАЙЯ
…Пфф… Не хочется признавать, но такой хладнокровный подход, нацеленный чисто на результат, абсолютно в моем стиле.

Скрывая облегчение, МАРИЯ слезает с учительского стола.

Она села туда, чтобы выглядеть более внушительно, но из-за хорошего воспитания сидеть там ей неловко.

ДАЙЯ
Теперь я знаю, какое у меня положение, но что насчет тебя? Что ты выигрываешь от того, что рассказываешь мне все это?
МАРИЯ
Я могу заполучить тебя в качестве моего партнера.
ДАЙЯ
А тебе нужен партнер?
МАРИЯ
Понимаешь, я застряла. Мне нужно сменить подход.
ДАЙЯ
Ну ладно; но если тебе нужен партнер, почему ты выбрала именно меня?
МАРИЯ
Это риторический вопрос, да? Ты в этом классе самый умный. Настолько умный, что тебя я первого заподозрила, что ты «владелец», хотя никаких других причин у меня не было. Но сейчас ты уже вне списка подозреваемых – ты явно совершенно не сознаешь, что ты «владелец».
ДАЙЯ
Умный, хех. Ну, насчет этого ты права, но все же это довольно хлипкий повод для того, чтобы делать меня своим партнером. Готов спорить, ты уже находила себе уйму других партнеров, пользуясь тем, что мы ничего не помним, угадал? Ты по части партнеров совершенно неразборчива!
МАРИЯ
Можешь не волноваться. Насчет будущего ничего не скажу, но ты мой первый партнер. И ты первый, с кем мне захотелось сотрудничать. Возможно, это потому, что…

Секунду МАРИЯ колеблется, но все же продолжает.

МАРИЯ
Ты похож на меня.

♦♦♦ Дайя Омине – 11 сентября, среда, 20.01 ♦♦♦

Сразу хочу сказать: м о я ц е л ь – М а р и я О т о н а с и.

Е с л и К а д з у к и с ч и т а е т, ч т о я д о с и х п о р ч т о - т о т а к о е ч у в с т в у ю к К и р и, и д у м а е т, ч т о я с н а ч а л а а т а к у ю е е, а п о т о м М а р и ю, т о э т о е г о и п о г у б и т.


Это, правда, вовсе не значит, что я могу расслабиться.

– …Уу… гг! – вновь очутившись в фойе, я могу лишь стонать.

Просмотр «В 60 футах и 6 дюймах друг от друга» выжал из меня все соки.

…Я и не знал.

Я даже не подозревал, что у Харуаки был к Кири интерес романтического плана. Я всегда считал, что он пожертвовал своей бейсбольной карьерой и пошел в нашу старшую школу, потому что не мог просто так оставить случившееся с Кири. Я не знал, что там была еще и любовь.

Да. Я сломал жизнь не только Кири, но и Харуаки. Я радостно наслаждаюсь своей жизнью, разрушив жизни других.

– …Прекрати.

Прекрати думать так, я!

Если я так и буду посыпать голову пеплом, на меня снова навалятся изнутри «тени греха». Они только и ждут шанса перевернуть ход нашей с ними битвы; они готовы ждать столько, сколько понадобится. Стоит на секунду ослабить бдительность – и они набросятся.

– Угг!

Я ощутил мощный и резкий приступ тошноты. …Надо держаться. Если меня сейчас вырвет – у меня такое ощущение, будто моя душа вывалится вместе с блевотиной.

Я должен проглотить.

Я должен проглотить все.

– Как жестоко, – говорит Янаги, поглаживая меня по спине. – Если бы ты тогда отказался от Кирино-сан и отдал ее Усую-сану, все не кончилось бы так.

– …Хаа?

– Я часто захожу в ваш класс, чтобы навестить Кадзуки-сана; Кирино-сан и Усуй-сан всегда такие веселые. Но они ведь только притворяются ради тебя, правда? Им приходится изображать веселье, потому что по-настоящему веселиться они уже не могут, правда?

Мягко улыбаясь, она продолжает гладить меня по спине и произносит:


– Это все ради тебя, верно?


Я осознаю смысл… этой фразы.

…ОНИ СТАЛИ ТАКИМИ ИЗ-ЗА ТЕБЯ!

Именно. Именноименноименно… именно.

Неприятное ощущение расползается по всему моему черепу, как какие-то насекомые; у меня начинают болеть глаза. Насмешливая улыбочка девушки передо мной так раздражает. Плевать, права она или нет, – ее улыбка меня бесит.

Едва я об этом подумал –

Я принялся ее душить.

– …Ааааааааааааа!

Сам не пойму, что именно кричу.

Мое тело, мои руки, мое горло движутся сами по себе, почти как если бы мной кто-то управлял. Я двигаюсь на автопилоте. Но я знаю, что это я дергаю за ниточки… да, я дергаю за ниточки меня.

– Гхааа!

Услышав стон Янаги, увидев ее пепельно-серое лицо, я наконец прихожу в себя.

Поспешно убираю руки с ее горла.

Янаги падает на пол как подрубленная и заходится в приступе кашля.

– Уу, гх…

Я подношу руки к глазам.

Какого дьявола?.. Что на меня нашло? С такой готовностью начал душить девушку… просто безумие. Если бы я взял себя в руки несколькими секундами позже, все могло бы закончиться ужасно.

Я совершенно отчетливо осознаю – что лишь чудом мне удалось не совершить тяжелейшую ошибку.

Я должен стать прежним мной. Я должен снова стать холодным и расчетливым.

– Янаги, – произношу я, изображая хладнокровие.

Она злобно смотрит на меня со слезами на глазах.

– Ты серьезно считаешь, что я не догадался?

Покашляв еще немного, она спросила:

– …Ты… о чем вообще?

– Ты это все специально говорила, чтобы заставить меня страдать – ради Кадзу.

На долю секунды она замирает.

– ?.. Что ты имеешь в виду? Понятия не имею, о чем ты.

Она тут же начинает строить из себя невинную девочку – надевает на лицо озадаченное выражение, будто и вправду не понимает, что я имел в виду.

Я скорее удивлен, чем рассержен. Что за хитрюга. Если бы я не знал, какова она на самом деле, я бы наверняка купился.

– Кадзу послал тебя сюда, чтобы доставить мне проблемы, верно?

– …

Она молчит достаточно долго, чтобы я успел понять, что она изучает мое лицо. Наконец она отвечает:

– Я все равно не понимаю, о чем ты. Я была вынуждена сюда явиться из-за твоего [приказа], Омине-сан. Как вообще Кадзуки-сан мог на это повлиять?

Пфф, ну, видимо, придется удовлетвориться этим.

– Я ж д а л, ч т о т ы п р и д е ш ь.

На этот раз она не сумела скрыть удивления – ее глаза округлились.

– П-почему? Куда вероятнее было, что первым узнает кто-нибудь еще! Ведь там, кроме меня, еще почти тысяча [рабов]!

– Мы же о Кадзу говорим; держу пари, он начал наблюдать за тобой сразу, как только ты стала [рабом]. Когда он тебя засек, ты сказала ему, какой [приказ] я тебе отдал, и заставила понять, что моих [приказов] нельзя ослушаться. Итак, что ему теперь делать? Это чертовски легко представить: он должен был нарочно дать тебе информацию, чтобы я не перешел к более жестким [приказам]. Кроме того, он наверняка решил ранить меня еще больнее, послав кого-то, кто на его стороне. Ты для этого идеально подходишь. Во-первых, ты умная, а во-вторых, ты в него втрескалась, и поэтому тобой легко управлять, – произнес я и, издевательски ухмыльнувшись, продолжил: – Ну как? Я прав?

Янаги не отвечает.

– Ну, даже если ты не хочешь отвечать, тебе придется, если я тебе [прикажу]. Но это не понадобится. Твое поведение говорит само за себя.

– У…

– Должен признать, у Кадзу уникальные способности. Но по части тактики у него против меня нет шансов. В конечном счете он все равно танцует под мою дудку.

Он послал ко мне Янаги как лазутчицу – чтобы защитить себя и атаковать меня.

Но он все еще не осознает, как рискованно использовать других людей. Я, будучи обладателем «Тени греха и возмездия», теперь лучше, чем кто бы то ни было, понимаю все темные течения человеческих душ.

Потому-то Кадзу и проиграет это сражение.

– Янаги, ты ведь любишь Кадзу, верно?

– …И ч-что с того?

– Ты ведь хотела бы, чтобы он ответил на твои чувства?

– Ну… наверное…

Судя по всему, она не понимает, почему я затронул эту тему.

– У меня есть план, как сделать так, чтобы ты стала ему небезразлична.

– …

Янаги достаточно умна; похоже, до нее наконец дошло, к чему я подбираюсь.

– У Кадзу и Отонаси слишком крепкие отношения. В нормальных обстоятельствах их было бы невозможно разрушить. Даже если бы ты мне помогала. Ты ведь это знаешь, верно?

– …Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает она, хотя уже знает ответ.

Я скажу ей прямо.

– Предай его.

Лицо Янаги остается непроницаемым.

– Я все равно собираюсь развалить их отношения – мне нужно уничтожить цель Кадзу. У нас с тобой общие интересы.

Какое-то время Юри молчит, потом, хмуро глядя на меня, произносит:

– Не пойму, о чем ты? Интересы и все такое меня не волнует. С какой радости мне объединяться с тем, кто убил меня в той игре и сейчас чуть не задушил? Ты что, серьезно считаешь, что ради тебя я предам того, кого люблю?

– …Ты считаешь, что нынешнее положение Кадзу идет ему на пользу?

– Не меняй тему, пожалуйста. Я знаю, ты мастер выворачивать все наизнанку.

– Ты ведь так не считаешь, правда? То, что он наступил на собственные идеалы, чтобы заполучить «шкатулку» и чтобы «О» все время болтался поблизости, – это просто не может идти ему на пользу.

– Не пропускай мимо ушей мои слова.

– И кого винить? Кто сделал его таким?

– …Слушай…

– Мария Отонаси.

Услышав это имя, Янаги проглатывает свое возражение.

Проверив ее реакцию, я продолжаю.

– Он сейчас сражается со мной из-за Отонаси. Он прилип к ней; именно из-за этого он связался со «шкатулкой» и встал на моем пути. Хочу сказать предельно ясно: мне наплевать на Кадзу. У меня нет ни малейшего намерения его убивать, у меня нет желания его побеждать. По правде сказать, я хотел бы, чтобы он был счастлив. Ну, то есть, я ничего против него не имею, понятно?

– …

– Если Отонаси исчезнет, у него не будет причин сражаться со мной, и он станет свободен от «шкатулок». Короче: его нынешние действия в конечном итоге не приведут его к настоящему счастью. А ведь для его счастья даже неважно, победит он меня или нет. Так что же ты можешь сделать, чтобы ему действительно стало лучше?

Тут я подхожу к главному.

– Необходимо разделить Отонаси и Кадзу. Когда это случится, он сможет вести нормальную жизнь.

– …

– Он сможет стать счастливым.

– …Но Кадзуки-сан этого не хочет.

Наконец Янаги ответила на мои слова.

В душе я возрадовался, но, естественно, от Янаги я это скрываю.

– То, чего он желает, не обязательно идет ему на пользу. Отонаси тоже не верит в то, что он делает, но Кадзу убежден, что его действия исключительно для ее блага. …Да, а ты, так сказать, «помогаешь Кадзу работать на Отонаси».

Я выбрал именно эти слова, потому что, полагаю, она от Отонаси не в восторге.

– Ты согласна с Кадзу?

– Это…

– Позволь мне повториться: у нас с тобой общие интересы. Ну… видимо, я тебе совершенно не нравлюсь, так что не буду требовать, чтобы ты перешла на мою сторону. Но, что бы ты ни делала, я уничтожу цель Кадзу. А для этого, – я трогаю одну из моих серег, – я разлучу их навсегда.

– У… уу…

Янаги, которая прежде даже думать бы не стала о том, чтобы со мной объединиться, теперь колеблется.

Полагаю, у нее проблемы эмоционального характера, когда она пытается думать о том, чтобы сотрудничать со мной или идти против Кадзу. И все равно Янаги стала об этом размышлять, потому что ей кажется, что, отбросив эти эмоции, она сможет сделать Кадзу счастливым.

– …Правда?

– Что именно?

– Ты правда не собираешься причинить вред Кадзуки-сану?

…Потому-то она и задала этот вопрос.

По сути, она ищет повода сотрудничать со мной. Она просит, чтобы я ее подтолкнул.

– Я не причиню ему вреда… пожалуй, так я могу сказать. Однако я разлучу его и Отонаси, а это значит, что он будет страдать.

– П… понятно.

Скорее всего, в глубине души она уже решилась его предать.

Она подавит свои эмоции и будет подчиняться мне. Даже если ее будет грызть раскаяние от предательства, она будет верить, что делает все это ради него самого.

Какая красивая любовь.

…Ну-ну.

В с е, ч т о я е й с к о р м и л, – ч и с т а я л о ж ь.

Я ждал, что ты придешь. Это первая ложь.

Я не ожидал появления именно Янаги, и я вообще не думал, что Кадзу может послать сюда кого-то, пока она реально не появилась.

Я понял, что к чему, только благодаря тому, что появление Янаги выглядело подозрительно. Чтобы из всех 998 моих [рабов] именно Янаги пришла первой – слишком большое совпадение, чтобы быть совпадением.

Естественный вывод – ее появление организовал Кадзу.

Ну, может, моя ложь и была по большей части блефом, но она не позволит Янаги забивать себе голову опасными идеями и раздумывать, на чьей стороне ей следует быть.

То, что Кадзу не будет мне противостоять, когда исчезнет Отонаси, – тоже ложь.

Кадзу противостоит самому существованию «шкатулок». Он сражается со мной просто потому, что я «владелец». Такова его натура.

И, наконец, ложь – что он будет счастлив, если его разлучить с Отонаси.

Я действительно считаю, что Отонаси – это как рак, растущий в Кадзуки; это не ложь. Но удалить нечто, что вросло в его тело так глубоко, просто невозможно. Они провели вместе целую человеческую жизнь, и теперь их связь неразрывна. Насильно вырвать то, что вросло в каждый уголок его тела, так же невозможно, как удалить раковую опухоль, давшую метастазы повсюду, и не убить при этом пациента. По этой же причине, кстати, я перестал пытаться свести Кадзу и Кири.

Предположим, Отонаси рассталась с Кадзу. Даже если так – он никогда ее не забудет. Возможно, он даже станет еще более одержим ею, когда ее не станет рядом.

Крепкие связи могут быть и проклятием. Они никогда его не выпустят.

Поэтому у меня нет намерений свести вместе Кадзу и Янаги.

Все это ложь.

Помогая мне, Янаги заработает лишь его ненависть.

Но раскусить мою ложь не так-то просто.

Людям свойственно видеть то, что они хотят видеть. Янаги в этом смысле особенно уязвима. Она хочет верить, что может сделать Кадзу счастливым и заставить его полюбить ее.

Поэтому она делает тот выбор, который делает.

– Что от меня нужно?

Юри Янаги выбирает – предательство.

– И что я могу сделать?

Ее лицо искажено от унижения.

Подавляя свои чувства и терпя угрызения совести, Юри Янаги предлагает помочь мне обмануть Кадзуки Хосино – несмотря на то, что она меня ненавидит.

Не осознавая даже, что этим лишь разобьет ему жизнь.

…Ха-ха-ха, какая же ты доверчивая бедняжка. Когда все кончится, я дам тебе конфетку!

Скрывая веселье, я говорю:

– Совсем скоро Отонаси придет сюда. Как только это случится, ты, как обычно, воспользуешься своим хорошо подвешенным язычком и будешь занимать ее разговором. Так ты мне поможешь.

– …Как ты ее сюда засунешь?

– Скоро она переправит Отонаси сюда.

– «Она»?

Я произношу имя единственного, кроме меня, человека, обладающего той же силой, что и я.

– Ироха Синдо.


◊◊◊ Кадзуки Хосино – 11 сентября, пятница, 20.28 ◊◊◊

Мне позвонила Ироха-сан.

«Мне не хочется это произносить, потому что я буду смахивать на стереотипного злодея, но, черт, так будет гораздо понятнее. Эээ… я похитила Марию Отонаси, поэтому, если хочешь получить ее обратно, делай то, что я скажу».


«Зачем?» – шепчу я самому себе, направляясь к железнодорожному мосту, который она указала. Я иду один – опять-таки, в соответствии с ее требованиями.

Зачем Ирохе-сан похищать Марию?..

Я тут же позвонил Марии – на случай, если Ироха-сан просто блефовала.

…Но Мария не ответила.

Да, я знаю – это вовсе не доказывает, что ее действительно похитили. Может, Мария просто пропустила входящий вызов.

Но, поскольку я не могу связаться с Марией, я обязан предположить худшее и отправиться к железнодорожному мосту, как мне велено, – даже если это ловушка.

«Почему?» – потому что я в любой ситуации попытаюсь спасти Марию.

И, конечно, Ироха-сан, выдвигая свои требования, учла это.

– …Пф!

Это больно!

Я уже знаю, что она [раб] «Тени греха и возмездия», но мне трудно представить, чтобы Ироха-сан покорилась Дайе.

И потом – как вообще она смогла похитить Марию?

В смысле – Юри-сан ведь сказала, что, если от человека требуются действия, идущие вразрез с его моральными ценностями, ему надо специально [приказать] их совершить.

У Дайи довольно скудная информация о том, что происходит вне кинотеатра, и едва ли он мог отдать подробный [приказ] типа «похить Марию Отонаси и угрозами замани Кадзу под железнодорожный мост». И даже если он отдал такой [приказ], Ироха-сан – плохой кандидат на его исполнение, потому что у нее сильная воля и острый ум. Гораздо лучшим выбором был бы кто-то из его фанатиков – те выполнили бы любой [приказ] Дайи, не задумываясь и не колеблясь. А в случае Ирохи-сан он рискует, что она найдет какую-то щель в его [приказе] и выкинет что-то, что нарушит его планы.

Отсюда мой вывод: Ироха-сан сама решила похитить Марию.

На бегу я задираю рукав и гляжу на часы. 20.27. Вот-вот начнется третий фильм, «Повтор, сброс, сброс». 3 часа 33 минуты до конца дня.

День, который я считал коротким, теперь кажется бесконечным.



Я пришел туда, куда мне было велено.

Тоннель под железнодорожной эстакадой – здесь ее пересекает речка. Вдали от центра города. Граффити на стенах ясно показывают, что здесь собирается всякая шваль. Уличные фонари слишком далеко, чтобы давать более-менее приличное освещение. Лишь фонарь, принесенный Ирохой-сан, освещает правую половину ее лица.

Я подхожу к ней, ступая по нестриженной траве. В сумраке никого не видно, но я чувствую, что поблизости есть еще несколько человек. Возможно, они не очень-то пытаются спрятаться от меня. Скорее, они хотят, чтобы их полускрытое присутствие заставило меня нервничать.

Ироха-сан сидит возле разрисованной стены…

– Гав, гав! Уууу!..

…на голом мужчине, стоящем на четвереньках.

– Знаю, знаю, мой мальчик. Кадзуки-кун пришел, да?

Толстый человек-стул л а е т, к а к с о б а к а.

– …Угг.

Меня охватывает неописуемое отвращение. С тела человека повсюду свисают жировые складки; это раздражает еще больше.

Я не хочу смотреть на него, но и отводить взгляд не хочу тоже. Сама мысль, что он может заставить меня отвернуться, невыносима. Это ты исчезни с глаз моих! Не хочу иметь ничего общего с этим мерзким извращенцем!

…Вдруг что-то щелкает у меня в голове, и я успокаиваюсь.

– Такое…

Да, такое я уже видел раньше.

Не думал, что в реальности это выглядит так мерзко, но по телеку слышал.

– «Люди-собаки», – пробормотал я – и тут до меня дошло. – Значит, «люди-собаки» тоже появились из-за Дайи…

– Точно! О, но этого сделала я, не Омине-кун.

– Что ты имеешь в виду? …И кстати, как ты смогла это сделать, Ироха-сан?

– Аа, мне что, надо с нуля все объяснять? В общем, слушай, Кадзуки-кун: у меня сейчас такая же сила, как у Омине-куна!

– Э? Как ты…

…Постойте-ка. Юри-сан же говорила, что «Тень греха и возмездие» может быть разделена с другими. Так что, Дайя – не единственный, кто способен пользоваться ей?

Значит, и все остальные тоже?..

– К твоему сведению, сейчас той же силой, что Омине-кун, обладаю только я, так что об этом можешь не волноваться.

При этих ее словах у меня становится чуть легче на душе.

…Нет, сейчас не время чувствовать облегчение. Я должен удостовериться, что Мария в безопасности.

Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь не смотреть на голого мужчину.

– Где Мария?..

– Не здесь, – обрывает она меня.

– Ты правда ее похитила?..

– Правда. Я ведь благодаря предыдущему [приказу] узнала, где она живет.

– Что ты собираешься с ней сделать? И чего ты хочешь от меня?

Ироха-сан глядит на меня в упор. Ничего не отвечая, она слезает с «человека-собаки».

И отвешивает ему пинок в голову.

Вяло подвывая, голый «человек-собака» смотрит на Ироху-сан снизу вверх щенячьими глазами.

Я хмуро смотрю на отвратительный спектакль, который передо мной разворачивается.

…Нет, неправильно я сейчас делаю. Из-за своего отвращения я забыл на секунду, что не такую реакцию должен показывать.

– Ч-что ты делаешь?! Ему просто [приказали] вести себя, как собака! Он такой же человек, как мы с тобой!

– Человек? Не совсем. В его случае внешность не обманчива – он низшее существо. Он отвратительный, правда?

– Ну, это да… но только потому, что ты заставила его вести себя так!

– Ты так думаешь? Но этот тип очень любит трахать маленьких девочек!

Что?

Что она сейчас сказала?

– Он неизлечимый педофил, он был дерьмом еще до того, как превратился в собаку! Сила «шкатулки» – это в основном власть управлять другими, но она еще и позволяет взглянуть на их грехи, ты в курсе? Из-за этого и можно находить таких вот мразей.

– …Ты специально искала такого преступника?

– Я хотела попробовать сделать «человека-собаку», понимаешь ли. Мне нужен был человек, который заслуживает такого наказания. Да, и тут я натыкаюсь вот на этого типа! Это не обязательно должен был быть именно он, но, думаю, это хороший выбор. В конце концов, я предотвратила еще большее количество жертв. Знаешь, он это много раз делал – трахал девочек. И он абсолютно безнадежен.

– …Но… это правда?

– Ага. Он просто кусок дерьма, который может кончить, только если сует свой жалкий пенис в киску плачущей маленькой девочке.

Ироха-сан снова пинает его в голову.

«Человек-собака» поднимает страшный вой.

Я смотрю на них молча.

– Смотри-ка, ты больше не говоришь.

– Э?

– Ты больше не говоришь мне прекратить.

Ироха-сан приказывает по-прежнему воющему «человеку-собаке» «лежать!», и тот сразу опускается на колени и локти, отклячивая зад в мою сторону.

– Ты признал, что он низшее существо.

– Я, я не –

– Ты да.

Опустив взгляд на «человека-собаку», она плюет на него, затем с совершенно непроницаемым лицом прислоняется к стене.

– В глубине души ты хочешь, чтобы такие, как он, просто сдохли, верно?

– Нет!

– Сможешь ли ты сказать то же самое после того, как увидишь всех его жертв – девочек, которые замкнулись в себе и отказываются покидать свою комнату, их родителей, которые развелись, потому что не могли больше выносить их страданий? Он уничтожил столько жизней; как ты можешь считать, что это дерьмо само заслуживает того, чтобы жить?

– Я, я могу…

Я хочу, чтобы он искупил свои грехи, и я не считаю, что он может быть прощен, но смертный приговор – это неправильно… мне кажется. Моя убежденность колеблется, потому что он слишком ужасен в облике «человека-собаки».

– Ммм? Ну, думаю, раньше я разделяла твою точку зрения. Но – сюрприз! – ты в меньшинстве. Людям свойственно думать в терминах черно-белого – для них есть лишь абсолютное добро и абсолютное зло. Возьми любой голливудский блокбастер: ты радуешься, когда герой лупит плохого парня? Наши эмоции просят, чтобы те, кто совершает непростительные преступления, получили смертный приговор. Иными словами, желать, чтобы эти звери исчезли с лица Земли, – естественно.

– …Я не согласен.

– Но это так! Хотя… я действительно понимаю ход твоих мыслей. Я тоже раньше считала, что это неправильно. Я думала, что люди, которые просто вопят «убейте их!», «они должны сдохнуть!» и все такое прочее, – просто дебилы. Даже если человек совершает преступление, это всего лишь одна его сторона, у него могут быть другие, хорошие стороны, и вообще во всех прочих отношениях он может быть примерным человеком, и поэтому я была убеждена, что, если ты его действительно хорошо знаешь, ты не нажмешь на кнопочку «казнить». И потом, разве большинство тех, кто хочет казнить грешников, не лицемерят? Сами-то они насколько чисты? Есть куча народу, которые считают, что принять на грудь, а потом сесть за руль – это клево. Им что, насрать, что они могут сбить человека? Ага, щас, будут они голосовать за собственную казнь! …В общем, так я думала, пока не получила эту силу.

На ее лице появляется слабая улыбка.

– …А сейчас?

– А сейчас я думаю иначе! Этим грешникам самое место в аду.

В голосе ее нет ни намека на нерешительность.

– Верно, многие из тех, кто считает, что смертный приговор – самый простой ответ на все вопросы, – дебилы. Но даже если ты узнаешь о грешнике все, всю информацию, и сможешь составить мнение – правильный ответ останется тем же. Смертный приговор. Я знаю, что говорить так – нахальство с моей стороны; я ведь сама убивала людей в «Игре бездельников»; но я все равно могу с уверенностью утверждать, что эти люди действительно не такие, как мы, обладающие здравым смыслом. Это действительно просто ходячие жопы, которые не заслуживают жалости, от которых тянет блевать! Ты бы удивился, если бы узнал, насколько они ни черта не знают, насколько они лишены всякой способности сочувствовать, если бы услышал, какую хрень они несут! Вот такие и совершают преступления. Они просто-напросто неспособны влиться в общество. Вот возьмем этого типа; угадай, что он ответил, когда я спросила, не жалко ли ему было девочек, которых он насиловал? «Но я не мог сдержаться», «Им просто не повезло, что они наткнулись на меня, когда мне хотелось», «Я знаю, что поступаю плохо, но что я могу сделать?» Понимаешь теперь, о чем я? Тебе ведь отвратительны эти заявления? Эти гады никогда ничему не учатся. Они не понимают, как сильно страдают их жертвы. Они не осознают, что они наделали. У них нет ни малейших сомнений, что их желания превыше прав всех остальных людей. Теперь я понимаю, что они были дерьмом от рождения – они не могут уйти от своей судьбы.

«Человек-собака» гавкает.

– И потому я дала ему внешность, которая подходит ему лучше.

Ироха-сан хмуро смотрит на голого «человека-собаку», который как раз перекатился на спину. Она явно не в силах вынести его отвратного поведения, хотя сама же его и создала.

– Как ты можешь простить вот таких? – произносит она и зачем-то хлопает в ладоши.

В следующее мгновение.

– УООООООООАААААА!!!

По тоннелю разносится дикий крик.

– Чт-…

Что?

Я озираюсь и мгновенно понимаю, что происходит.

К нам приближается толпа людей с коричневыми бумажными пакетами на головах.

Несомненно, их я и почувствовал, когда подходил сюда. Теперь я знаю: они все – [рабы] Ирохи-сан.

В темноте я могу разглядеть немногое, но вроде бы, кроме пакетов, между ними нет ничего общего. Их одежда самая разнообразная – на одних форма моей школы, на других платья; пол и возраст тоже разный.

Эти люди начали нас окружать.

Противоестественно. Ужасно странно – когда столь разношерстная толпа действует как единое целое.

Что сейчас произойдет? Как мне реагировать?

Я понятия не имею, что собирается сделать Ироха-сан, потому и не могу сообразить, что следует делать мне.

Не обращая на меня ни малейшего внимания, Ироха-сан громко восклицает:


– Покарать его!


– Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать! – Покарать!


Внезапный хор их голосов меня просто ошеломил.

Без малого два десятка мужчин и женщин вопят, потрясая кулаками в воздухе.

…Что… что это?

Я знаю, что они всего лишь выполняют [приказы] Ирохи-сан, но все равно не могу оставаться спокойным, когда такое происходит прямо передо мной. Примерно такое же чувство меня охватило, когда я смотрел видео, как люди падают на колени перед Дайей. Когда два десятка человек совершают одно и то же ненормальное действие идеально синхронно, это задевает какие-то очень глубокие струнки в душе.

Продолжая вопить, члены этой банды с пакетами поднимают «человека-собаку» на ноги. Крепко держа его сзади, они разворачивают его лицом к Ирохе-сан.

Она уже успела извлечь откуда-то нож.

– И-ироха-сан, что ты со-?..

Но она на меня даже не смотрит.

– Ты, насильник, вот тебе [приказ]. Прекрати вести себя как собака.

С «человеком-собакой» происходит внезапное превращение. Его лицо мгновенно становится просто лицом перепуганного человека. Похоже, он отчетливо сознает, что был «человеком-собакой», и потому не удивлен – но страшно боится.

– А-ах! Пожалуйста, не надо! Я, я виноват! Я никогда больше ни к одной девочке пальцем не притронусь!

– Хаа? А не поздновато ли? Ты ведь не можешь отменить то, что ты уже сделал, верно? Их девственность уже не вернется, ведь так? А, ну да. Раз так – давай, возьми вот этот нож и отрежь себе член.

– Я… я…

– Ну а как еще ты искупишь свою вину?

– Я… я никогда больше пальцем не трону ни одну девочку! Честное слово!

– Ха! Когда уже ты прекратишь нести этот бред? То, что ты предлагаешь, – минимальное требование этики, к искуплению это никакого отношения не имеет, согласен? Это все равно что пойти в ресторан и сказать: «Со следующего раза я всегда буду платить по счетам». Правда? Правда-правда? Платить во все следующие разы – это и есть извинение? Кому ты вешаешь лапшу? Если ты правда сожалеешь о том, что сделал, предложи что-то, чем хоть чуть-чуть сможешь помочь тем девочкам, ты, мешок дерьма!

– П-помочь? Ч-что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Попробуй воспользоваться головой. Если ты посочувствуешь им немножко, наверняка сам что-нибудь придумаешь. К примеру, как насчет заплатить им сто миллионов иен?

– Ст-то миллионов? Не-невозможно! У меня даже работы нет –

Услышав это оправдание, Ироха-сан, глазом не моргнувши, бьет его кулаком в лицо. И второй раз, и третий. Она избивает его совершенно бесстрастно.

…Ах.

Что бы этот человек ни говорил, прощен он не будет.

– Аа, угг, гха! Гхх!

У него из носа льет кровь.

Толпа с пакетами держит его, не издавая ни звука. Всем плевать на его раны. Ироха-сан продолжает как ни в чем не бывало.

– Ты сейчас просишь пощадить тебя, просто потому что тебе страшно, а не потому что ты весь такой раскаявшийся. Легко предсказать, что, стоит тебя отпустить, как ты тут же снова примешься за старое. Так что я закончу это дело сейчас!

Ироха-сан снова хлопает в ладоши.

– Мой [приказ]. Скажите честно, что вы считаете самым подходящим наказанием для него?

Толпа с пакетами на головах отвечает:

– Сдохни.

– Сдохни.

– Сдохни.

– Сдохни. – Сдохни, тварь. – Сдохни, преступник. – Сдохни в мучениях. – Сдохни, хер обвислый. – Сдохни, вонючка. – Сдохни, извращенец. – Сдохни, ты это заслужил. – Сдохни уже. – Сдохни прямо сейчас.

– Сдохни.

– Сдохни.

– Сдохни.

– Сдохни.

Они отвечают из-за [приказа].

Но я слышу искренность в их голосах.

Два десятка человек искренне желают ему смерти.

– Хааа… – Ироха-сан театрально вздыхает. – Единогласное решение: ты должен сдохнуть.

Она подносит нож ближе к нему.

– Не надо! Не надо! Не надо! Я ведь вам же ничего не сделал, ведь правда?! Это не ваше дело вообще! Кто вы такие, чтобы – ГААААА!

Ироха-сан выдернула у него клок волос, так что треск отразился от стен.

Один из людей с пакетами шепчет «сдохни» и ободряюще хлопает в ладоши. Кто-то еще подхватывает – тоже хлопает и говорит «сдохни». Это распространяется; вскоре все уже говорят хором «сдохни» и отбивают ладонями ритм ненависти, ритм казни. «Сдохни» – хлопок – «сдохни» – хлопок – «сдохни» – хлопок – «сдохни» – хлопок – «сдохни» – хлопок – сдохни-сдохни-сдохни-сдохни-сдохни-сдохни-сдохни-сдохни-сдохни-хлопок-хлопок-хлопок-хлопок-хлопок-хлопок-хлопок-хлопок-хлопок.

Бодрое ритмичное «сдохни» разносится по тоннелю.

Глядя на них, я не могу удержаться от мысли.

…Ах, верно. Он заслужил смерть.

Не в силах больше ныть, мужчина молча трясется от страха. Он обмочился.

– Плачь еще, свинья. Пожалей, что ты родился на свет, свинья. Страдай, свинья.

Ироха-сан подносит нож к его глазам.

– Твоя смерть послужит высшей формой катарсиса для твоих жертв.

Видя, что она вот-вот совершит непоправимую ошибку, я наконец прихожу в себя.

– Ироха-сан, сто-…

Однако меня хватают сразу трое и не дают что-либо сделать. Чья-то рука закрывает мне обзор. Я ничего не вижу.

– Ироха-сан! Нельзя!

Если ты это сделаешь, ты уже не сможешь вернуться.

Но –

– [Приказываю]. Когда мой нож прикоснется к тебе, снова стань собакой.

– УГЯААААААААААААН!

Я не смог ее остановить.

По тоннелю разнесся не человеческий крик, но собачий вой.

Те, кто меня держали, разжимают руки и отходят.

Первое, что я вижу, – голый мужчина весь в крови. Это ужасное зрелище, но все равно где-то в глубине души я ощущаю тошнотворное удовлетворение. Вой этого человека просто жалок; одна мысль, что он касается моих барабанных перепонок, вызывает отвращение. Меня охватывает какое-то извращенное наслаждение, когда я смотрю, как дергается его жирная туша.

Я не такой, как эти «люди-собаки». Я не такой отвратный, не такой тупой. Они получают то, чего заслуживают, потому что они «люди-собаки».

Некое облегчение. Некое чувство превосходства.

Я слишком хорошо понимаю, зачем Дайя создал феномен «людей-собак».

Если презрение к «людям-собакам» станет всеобщим, это будет ужасно. Их больше не будут считать людьми; на них будут смотреть пренебрежительно, будут думать, что они заслужили свое наказание. Их смерть будет восприниматься людьми как должное. Когда это мировоззрение охватит весь земной шар – наш мир охватит «шкатулка» Дайи, он «исказится».

Не могу этого допустить.

И поэтому я не сдаюсь – я пытаюсь подойти к дергающемуся человеку и как-то помочь ему.

– Стоять!

Но Ироха-сан меня останавливает.

– Я не позволю тебе ему помочь. Еще шаг – и я не гарантирую безопасность Марии Отонаси.

– Что?!

Ты смеешь пользоваться Марией как разменной монетой?!

– З-зачем тебе это? Почему ты так сильно хочешь его убить? Есть ли в этом хоть какой-то смысл?!

– Безусловно, в том, чтобы убить этого конкретного гада, смысла нет.

– Тогда почему?!

– Но с сегодняшнего дня мы будем повторять это снова и снова. Так мы построим новый мир.

Точно.

Это ведь и есть их цель. Дайя и Ироха-сан жаждут построить новый мир. То, что я только что видел, – люди, требующие казни безмозглого преступника и реально убивающие его, – и есть то, что принесет в мир «Тень греха и возмездие», только в миниатюре.

– Вот почему сейчас я не позволю тебе вмешаться. Если ты вмешаешься, ты и дальше будешь стоять у нас на пути. Ты станешь препятствием. Хочешь верь, хочешь нет – я знаю, что ты можешь стать чертовски большим препятствием. И поэтому я не позволю тебе сопротивляться нам!

Окружающая нас толпа с пакетами по-прежнему молча наблюдает.

Ироха-сан твердым шагом идет ко мне.

– Так. Думаю, пришло время взять быка за рога и сказать тебе, чего я от тебя хочу в обмен на возвращение Отонаси-сан.

Когда Ироха-сан подходит ко мне, ее лицо в свете фонаря приобретает какие-то демонические черты.

Она хватает меня за подбородок и притягивает меня к себе.

– Прекрати всякое сопротивление, немедленно.

Ее тускло освещенное лицо измазано красным.

Красная линия идет сверху вниз по щеке, словно Ироха-сан плачет кровавыми слезами. Зрачки, расширенные из-за недостатка света, впились в мои глаза и не желают отпускать.

– А чтобы показать, что ты это сделал, стисни зубы и смотри, как он умирает. Как будто ты маленький мальчик, который плачет, потому что мамочка не купила ему конфетку, – и она выпускает мой подбородок. Затем пытается рукой стереть с лица красную жидкость, но лишь размазывает ее.

Ах… я понял.


…Ироха-сан уже прошла точку невозврата.


Она не сможет вернуться к своей повседневной жизни, к жизни без «шкатулок». Ее глаза остры, как у хищника, и впиваются в меня, как ножи. На лице маска безумия.

Разум Ирохи-сан сейчас где-то далеко, не здесь. Если я помогу этому человеку, она может действительно причинить вред Марии. Настолько далека она сейчас от реальности.

Что она собирается сделать со мной? С учетом ее нынешнего состояния – вряд ли просто отпустит. Если она и правда в сговоре с Дайей, то вполне может воспользоваться этими ее [рабами], чтобы схватить меня и заставить отказаться от «Кинотеатра гибели желаний».

…Не позволю ей этого.

Но что мне делать с похищением Марии?

У меня нет ответа; да здесь и не может быть простого ответа. У меня нет иного выбора, кроме как ждать ее следующего хода.

Увидев, что я стою неподвижно, Ироха-сан достает мобильник с таким спокойным видом, как будто она в трансе. Прежде чем что-либо сделать, она объясняет:

– Знаешь, передавать [приказ] словами совершенно необязательно. По сути, я его произнесу вслух специально для тебя.

Она делает звонок – я еле слышу доносящийся из динамика мужской голос, но не могу разобрать, что он говорит.

Ироха-сан отвечает:

– Ага, изнасилуйте Марию Отонаси.

– Что?! – вырывается у меня.

Что? Что она сейчас сказала?

Торжествующе улыбаясь, Ироха-сан произносит:

– Я ведь потребовала доказать, что ты нам не будешь мешать? Даже если ты оставишь это ничтожество, эту мразь, этого «человека-собаку» – какое же это доказательство? В общем, потому я это и делаю. Если ты не будешь сопротивляться даже тогда, когда я отберу то, что для тебя дороже всего, – только тогда я поверю, что ты выкинул белый флаг.

– Ты…

Во мне закипает ярость.

– Ты хоть на секунду подумала, что я на такое соглашусь?!

– А что, не согласишься? Как хочешь, как хочешь. Это означает всего лишь, что я тебя заставлю. Я разнесу вдребезги твою волю к сопротивлению, я выбью тебя из игры. И именно поэтому Марию сейчас будут трахать.

– Ироха-сан, ты хоть понимаешь, что говоришь? По сути ты делаешь то же самое, что этот педофил, которого ты так презираешь!

– Не совсем. Я делаю это не для того, чтобы удовлетворить свои примитивные желания. У меня есть четкая цель. Никакую войну, даже самую справедливую, нельзя выиграть, не убивая солдат противника. Гибель гражданских – тоже неизбежное зло. Некоторые из солдат могут даже не выдержать стресса, сломаться и начать убивать гражданских направо и налево. Но в целом – справедливость есть справедливость. Могут быть отдельные мелкие ошибки, но то, что правильно, остается правильным.

– Кончай нести чушь! То, что ты делаешь, не может быть правильным! «Мелкие ошибки», я тебя умоляю! Хрень просто!

– Ты понимаешь, что я говорю, нет? – отвечает Ироха-сан с кривой усмешкой.

Безнадежно… Логика тут бессильна. Чтобы это понять, мне достаточно одного взгляда в ее затуманенные глаза, из которых исчезли все следы разума.

И тем не менее я должен любой ценой заставить ее прекратить издеваться над Марией.

Всего-то требуется заставить Ироху-сан поверить, что я в ее полном подчинении.

…В таком случае имеется очевидное решение.

– Если ты хочешь сломать мою волю к сопротивлению, нет надобности так далеко заходить!

– Да? – Ироха-сан смотрит на меня оценивающе и приглашает продолжить.

Рискованный план. Я могу действительно потерять всю силу, позволяющую мне сейчас противостоять им, но по крайней мере я уберегу Марию от насилия.

И я предлагаю ей мою идею:

– Просто сделай меня своим [рабом].

Вот именно. Когда это произойдет, издеваться над Марией станет бессмысленно. Лучшего способа продемонстрировать мою покорность просто не существует.

Однако ответ Ирохи-сан стал для меня сюрпризом.

– Невозможно. Я уже пыталась.

– …Э?

– А ты думаешь, зачем мне этот фонарик? Конечно, чтобы создать тень! …А, или ты даже не знаешь, как работает «Тень греха и возмездие»? Тогда да, думаю, это для тебя ничего не значит. Короче, слушай: если ты наступаешь на мою тень или я на твою, я могу тобой [управлять]. И я это уже попробовала. Но стал ли ты [рабом], Кадзуки-кун? Ничего ведь не изменилось, верно?

– …Ты не можешь сделать меня [рабом]?

– Не скажу наверняка, но по крайней мере только что у меня не получилось.

– Почему?..

– Потому что ты «владелец»! «Шкатулки» мешают друг другу. Помнишь, Омине-кун тоже мог передвигаться свободно, когда его затянуло в «Игру бездельников». Конечно же, я наступила на твою тень сразу, как только ты сюда явился, но взять тебя под контроль не смогла. Кстати, к Отонаси-сан это тоже относится.

– Ты Марию тоже пыталась сделать [рабом]?

– Ну да, – прямо отвечает она. – Это ведь простейший путь, согласен?

– Значит, делать «владельцев» [рабами] невозможно…

– Ммм… не совсем так. По словам Отонаси-сан, это возможно, но только если ты сам сдаешься. Если ты готов, не возражаешь, если я еще заход сделаю?

С абсолютно будничным видом Ироха-сан делает шаг вперед и…

…н а с т у п а е т н а м о ю т е н ь.

Ее движения так естественны – трудно поверить, что она использует «шкатулку».

Она действовала так непринужденно, что успела наступить на мою тень до того, как я хотя бы подумал уклониться. Что бы там она ни говорила, нет гарантии, что я не стану [рабом], когда она это сделает. Мало ли, может, ее первая попытка провалилась из-за какого-то стечения обстоятельств? Так что я не должен был позволять ей свободно топтать мою тень.

– …

Я ж д у, н о н и к а к и х н е о б ы ч н ы х о щ у щ е н и й н е т.

– …А кроме «владельцев», ты любого можешь сделать [рабом]?

– Ага. Хотела бы я посмотреть на того, кого не смогла бы.

По-прежнему никаких новых ощущений.

Она наступила на мою тень, но на меня это не подействовало.

– Если такой и существует, то он уродец какой-то.

Ироха-сан лжет.

Нет… не совсем так. Она не лжет – она просто ошибается.

Ироха-сан сказала, что может сделать [рабом] любого, кто не является «владельцем». Это уже ошибка.


П о т о м у ч т о я н е «в л а д е л е ц».

К а д з у к и Х о с и н о – н е «в л а д е л е ц» «К и н о т е а т р а г и б е л и ж е л а н и й».


– Ясно? Поэтому я вынуждена отклонить твое предложение отпустить Отонаси-сан в обмен на превращение тебя в моего [раба].

– Это значит?..

– Угу. Пора вернуться к исходному расписанию и разбить твое сердце.

Судя по тому, как развиваются события, убедить ее словами я уже не смогу.

От осознания этого мне больно.

Внезапно я обнаруживаю кое-что.


Недалеко от меня лежит окровавленный нож.


Я гляжу на Ироху-сан.

Я знаю, Ироха-сан замечательный человек. Она, может, немного неуклюжа, когда речь идет о человеческих чувствах, но в то же время она всегда заботится о других. Зная о своих сильных сторонах, она использует их, чтобы помогать людям, – это и ее нынешние действия объясняет. Будь у меня время, чтобы нормально с ней все обсудить, Ироха-сан наверняка бы осознала ошибочность пути, который она выбрала.

Но времени у меня нет.

Я понял, что за то короткое время, что у меня еще осталось, спасти и Марию, и Ироху-сан невозможно.

Значит…

Значит –

– …

Несмотря ни на что, я все же сделаю последнюю попытку.

– …Ты ошибаешься, Ироха-сан.

– Да? – отвечает она абсолютно незаинтересованным тоном; однако ушки-то насторожила.

– И ты, и Дайя – вы оба ошибаетесь.

– Чисто для информации: в чем именно?

– Убивать людей ради исправления мира – неправильно!

– К сведению: мне неинтересны мнения, основанные на пустом псевдоэтическом трепе, ясно? Убить убийцу, прежде чем он убьет еще сто человек, – правильный выбор, скажешь нет? Вдобавок, его наказание послужит средством устрашения для прочих, которые могут совершить преступления, и они их не совершат. Когда у нас не было «шкатулки», мы просто не имели возможности этого делать. Ну давай, просвети меня теперь: каким боком что-то из этого плохое?

– …Безусловно, я не считаю, что изолировать безмозглых преступников, которые лишь мешают обществу, – плохо. Есть люди, которые не заслуживают того, чтобы жить. Мне не хочется в это верить, но, по-видимому, это факт.

– Правда? Ты ведь отрицаешь это всего лишь потому, что связан популярным мнением. Именно поэтому ты считаешь, что мы делаем зло, – ты ведь толком не задумывался над этим.

– Нет. Потому что… как вы можете выбирать?

– …Выбирать что?

Как же она до сих пор не поняла?

Во мне разливаются раздражение и гнев.

Я сердито смотрю на глупую Ироху-сан.

– Кто именно заслуживает смерти.

Ироха-сан задержала дыхание – похоже, она заметила мои чувства.

– Как можете вы с Дайей – не боги, не совершенные существа – определять, кто заслуживает смерти? Ваш выбор всегда безупречен?

– М-мы…

– Конечно же, нет. Вы принимаете решение убить того или иного человека на основе неполной информации.

– …Да, я не могу утверждать, что у меня нулевой процент ошибок. Но чем нынешняя система правосудия лучше в этом плане? Среди смертных приговоров, которые выносят суды, тоже есть несправедливые. …И потом, к выбору, который делаю я, трудно придраться. Скажем, любой со мной согласится, что уж этот-то насильник детей точно заслуживает сдохнуть.

– Ты уверена? Да, он причинил боль многим людям, но, быть может, в нем есть что-то, что позволит спасти еще больше людей. Тогда он не заслуживает смерти – по твоей собственной логике.

– Хаа? Да не может в этом засранце чего-то такого быть!

– Полагаю, здесь ты права; но как ты можешь быть абсолютно уверена?

– …Могу. Я с одного взгляда вижу, насколько он туп. Он просто не может спасти больше людей, чем он навредил.

– Но это с твоей стороны просто зазнайство! Ты не более особенная, чем любой другой, – тебе стало казаться, что ты особенная, просто потому что ты заполучила «Тень греха и возмездие». Всего-то навсего заполучила «шкатулку» – и уже опьянела от чувства власти, и тебе кажется, что твои приговоры всегда справедливы. Знаешь, как называется твое нынешнее состояние?

И я продолжаю:

– Оно называется «человек видит только себя».

– …

– И так легко предсказать, что будет дальше! Сперва ты будешь выбирать грешников, с уничтожением которых все будут более-менее соглашаться. Но это только вначале. Ты о себе настолько высокого мнения, что очень быстро сорвешься с резьбы. Постепенно ты начнешь выбирать людей, которые попадают, так сказать, в серую область. Ты будешь падать ниже и ниже; в конце концов ты начнешь превращать в «людей-собак» тех, кто всего-навсего путается у тебя под ногами. А может, уже поздно? Ты ведь и сейчас собираешься раздавить нас с Марией просто потому, что мы у тебя на пути.

Чем дольше я говорю, тем сильнее во мне растет раздражение.

Почему Ироха-сан и Дайя не понимают таких простых вещей, они же вроде как очень умные? Может, они не способны представить себе исход, который я сейчас обрисовал?

– То, что ты делаешь, – это ни разу не правосудие и не очищение мира; это убийство. И ты, и Дайя – вы оба свихнулись от чувства власти, которую вам дает «шкатулка», и сами теперь совершаете грехи. То, к чему вы стремитесь, – все те же массовые убийства, которых и так полно в человеческой истории. Вы не устраиваете революцию – вы просто делаете еще одну громадную, непростительную ошибку.

Я шагаю к молчащей Ирохе-сан.

– Поэтому я остановлю вас.

Я встаю так, чтобы нож был совсем рядом.

– …

Кажется, мои слова Ироху-сан несколько смутили.

То, что я сказал, – чистая правда, и она должна это осознавать.

Но все же она отвечает:

– …Почему ты делаешь такое лицо?

– …Лицо?

– Ну да, твое лицо! Ты своими словами борешься со мной, пытаешься загнать меня в угол, – с горечью в голосе произносит она, – но почему ты при этом так ласково улыбаешься?

Я на автомате тянусь руками к лицу.

– Ты не должен был бы так улыбаться. Более того – нормальный человек не мог бы сказать то, что ты сейчас сказал.

– …Я не сказал ничего странного и глупого!

– Да, не сказал. Но н о р м а л ь н ы й ч е л о в е к н е с п о с о б е н с у д и т ь т а к о б ъ е к т и в н о в т а к о й с и т у а ц и и. Е с л и д е в у ш к у, к о т о р у ю т ы л ю б и ш ь, п о х и т и л и, в н о р м е т ы в ы х о д и ш ь и з с е б я и н е м о ж е ш ь с о б и р а т ь т а к и е с л о ж н ы е л о г и ч е с к и е к о н с т р у к ц и и.

– Ты хочешь сказать, что мне следует быть более эмоциональным?

– Я не говорю ни про эмоции, ни про рассудок. Твое поведение вообще на другом уровне. Нормальный человек так не может. Просто… не может…

На ее лице сейчас видно замешательство пополам со страхом.

– Откуда…

И с этим выражением лица она спрашивает:


– О т к у д а т ы н а б л ю д а е ш ь з а м и р о м?


Совершенно без понятия, что она имеет в виду.

Но Дайя как-то раз сказал мне такую же загадочную фразу. Он сказал, что я парю, или типа того. Возможно, ее вопрос означает что-то подобное.

Аах… сдается мне, я и правда не вполне нормальный. Я продолжаю это отрицать, но, похоже, пора признать очевидное.

Если попытаться честно описать словами, что со мной, получится еще более непонятно, но я все-таки попробую:


В о м н е с л и ш к о м м а л о «с е б я».


– …Достаточно, Кадзуки-кун. Все это уже не имеет значения. Я не остановлюсь.

– Но ты же со мной согласилась?

– В твоих словах есть смысл. Думаю, мы действительно слегка зазнались, и мы несовершенны, и мы иногда совершаем ошибки. Но все это не повод останавливаться. Мы не должны сдаваться из-за таких мелочей. Мы не должны сдаваться реальности и принимать зло человечества как неизбежную данность. Мы не должны оставаться беззащитными. Я на это не соглашусь. Но спасибо за критику – я приму ее во внимание и буду думать, прежде чем убить кого-то!

– От того, что ты «будешь думать», твои поступки не станут правильными!

– Говори что хочешь, но я не считаю этот метод порочным по сути.

Ее глаза подернулись пеленой безумия, и она продолжила:

– И поэтому я не остановлюсь. И я не передумаю насчет Отонаси-сан.

Эх. Вот к чему все в итоге пришло.

Тихий вздох срывается у меня с губ.

– И что означает этот вздох? Ты наконец-то сдался? Мне удалось тебя сломать?

– Да, я сдаюсь!

Сдаюсь – прекращаю искать, как решить проблему, не убивая тебя.

Значит, так. Ни в коем случае нельзя, чтобы она поняла мои намерения. Если я не сделаю это мгновенно, толпа [рабов] меня скрутит. Я должен нанести удар без тени колебаний. Нельзя позволить ей ощутить мою ауру убийства.

Убить.

Я должен ударить ее в сердце, чтобы она умерла мгновенно, – но сделать это так же легко и непринужденно, как насвистываю знакомую мелодию.

– …Люди, которые заслуживают смерти, э?

Ироха-сан считает, что такие люди существуют.

В конце концов, мы ведь тоже люди – и это не то, что мы можем решать сами для себя. Даже я могу вспомнить нескольких человек, которых, на мой взгляд, следовало бы прикончить; но это неправильно. Это должно быть неправильно.

Если моя позиция неверна, то, что я собираюсь сделать сейчас, простительно. Но я не желаю этого. Я сам себя не прощу.

Я просто совершаю ту же ошибку, что и они.

Люди, которые, по моему мнению, заслуживают смерти.

С моей колокольни…


…каждый, кто причиняет боль Марии, заслуживает смерти.


П о э т о м у я в о н з а ю н о ж в с е р д ц е И р о х е - с а н.

Я не делал никаких лишних движений.

Я дождался, когда она чуть отведет взгляд, подобрал нож и, едва поднявшись на ноги, ударил. Клинок погрузился в ее тело.

Умри.

Такой мысли у меня в голове не было.

Не было даже намека на жажду убийства. Я всего лишь сделал то, что должно быть сделано. И все.

Ах, неужели –

Неужели какая-то сторона меня кажется другим ненормальной?

Если так, я должен любой ценой не дать Марии увидеть эту сторону. Вот именно, если она увидит, мы –


– Что… что ты делаешь, Кадзуки?

Мое сердце екает.

– А, ааах!..

Почему?

Почему она?..

Это обращение ко мне. Эта интонация. Этот голос.

Голос, который я так люблю, принадлежит –

– …Почему… почему ты… это делаешь, Кадзуки?

Девушка с бумажным пакетом на голове подходит ближе.

– Ээ, ах!..

…Как же я раньше не заметил? Как я мог ее не заметить, я ведь должен был ощутить ее присутствие, даже не видя лица? Все просто. Здесь темно, и я не разглядывал каждого члена этой банды с пакетами. Почему же я не подумал чуть-чуть больше, для чего Ироха-сан вызвала меня в такое темное место?

Почему же я не заметил то, что Ироха-сан хотела скрыть больше всего?

Стройная девушка снимает пакет с головы.

– Мария.

Это Мария.

Вне всяких сомнений, это Мария.

– Кадзуки, – говорит она мне дрожащим голосом.

– Почему ты…

– Потому что я ей сказала.

На вопрос, который я прошептал, отвечает Ироха-сан; впрочем, я и сам уже начал смутно догадываться. Отвечает, хотя нож в моей руке по-прежнему вонзен ей в грудь.

…Ну да, я уже понял. В то самое мгновение, когда я нанес удар, – не было никакого сопротивления, какое должно быть, когда нож во что-то вонзается.

Ироха-сан берет нож, который предположительно воткнут ей в сердце, вместе с моей рукой и прижимает его острие ко второй моей ладони. Я не чувствую укола. Клинок просто уходит в рукоять.

Никого нельзя убить этим ножом – точнее, этой безделушкой.

– Не желаешь узнать объективное мнение о своем поведении в последние несколько минут, Кадзуки-кун?

И, пока я не вышел из столбняка, Ироха-сан выплевывает:

– Это называется «человек видит только себя».

Она забирает фальшивый нож из моей безжизненной руки.

– Тебе [приказ], пес. Лай и играй.

Голый человек, только что якобы корчившийся в агонии, мгновенно вскакивает на четвереньки и начинает носиться кругами и гавкать, нисколько не смущаясь, что он весь в крови.

– Я ведь уже сказала тебе, что [приказы] необязательно произносить вслух?

Ироха-сан бьет ножом бегающего вокруг нее «человека-собаку». Несмотря на то, что от такого удара ему не может быть больно, он начинает визжать и снова падает.

– Мы обрызгали его фальшивой кровью, пока ты не видел. А потом я [приказала] этому «человеку-собаке» притворяться раненым каждый раз, когда я его бью. И ты купился, как идиот.

Аах, ну да, если вспомнить… я ведь не видел, как она наносила удары, – мне толпа с пакетами закрывала обзор. Я только слышал, как он вопил, и видел, как он дергался в агонии, весь в красной жидкости. Здесь так темно, что поддельную кровь легко принять за настоящую, и пакетик с «кровью» Ирохе-сан тоже легко спрятать.

– …Почему, почему ты это…

– Потому что – ну, потому что мне [приказал] Омине-кун. Он дал мне ровно один [приказ]: «Показать Марии Отонаси, что Кадзуки Хосино ее предал».

Ироха-сан переводит взгляд на Марию.

– Это было тяжелее, чем я думала! В смысле, она так слепо тебе верила. Ее не так-то легко было заставить поверить, что ты ее предал.

Мария кусает губу.

– Но привести Отонаси-сан было очень легко. Я воспользовалась тем же методом, что и с тобой, Кадзуки-кун: угрозой. Я ей сказала: «Если ты мне не подчинишься или попытаешься что-нибудь выкинуть, мои [рабы] убьют Кадзуки-куна»; этого оказалось более чем достаточно, чтобы Отонаси-сан пошла за мной, хоть это и звучало чертовски подозрительно. Ну и, конечно, безобидное требование «смотреть молча» ей было достаточно просто выполнить. И я ей показала, – Ироха-сан тыкает фальшивым ножом себе в грудь, – как ты пытался меня убить.

Всё –

Всё, что она делала и говорила, было исключительно затем, чтобы показать Марии мое желание убивать? Положила нож поблизости от меня, разозлила меня, заявив, что прикажет изнасиловать Марию, и заставила меня придумать, как ее убить, разыграв убийство перед самыми моими глазами…

И в итоге я ударил ее фальшивым ножом – как она и планировала.

Ироха-сан щелкает пальцами. И тут же толпа с пакетами расходится в ленивой, неорганизованной манере – словно специально показывая мне, что их работа здесь закончена.

– Синдо мне сказала смотреть внимательно, потому что ты, скорее всего, попытаешься ее убить, – Мария старательно отводит глаза. – Я ей не поверила. Даже когда она сказала, что Омине уже начал использовать свою «шкатулку», и я поняла, что это правда, я все равно не верила, что ты способен кого-то убить. Решить проблему путем убийства – абсолютно неприемлемо. Как только ты прибегаешь к убийству, ты полностью деградируешь, и твои идеалы теряют всякий смысл. Ты должен прекрасно знать, что я думаю на этот счет. И ты должен знать, что я не могу сотрудничать с таким человеком. И все же ты…

Она качает головой – видимо, просто не может подобрать слова.

– …Нет, давай не будем обо мне. Я все равно не понимаю, Кадзуки. Ты ведь изначально не убийца. Пусть это не убийство, а всего лишь покушение – сам факт, что ты пытался лишить жизни человека, вызовет у тебя постоянные угрызения совести. Под тяжестью этого греха ты не сможешь больше вернуться к своей «повседневной жизни», да и сама эта «повседневная жизнь» будет искажена, потому что ты сам изменишься. А, но проблемы будут не только психологического плана; ведь если ты совершишь убийство, закон отберет у тебя «повседневную жизнь», разве не так? Поэтому ты… человек, для которого его «повседневная жизнь» превыше всего, никогда не склонишься к убийству.

Она сжимает кулак.

– Ты просто не можешь убить… это просто невозможно! Кадзуки ни за что на свете на такое не пойдет!

Мария смотрит на меня умоляюще.

– …Да, точно! Ты не можешь! Ты никогда бы этого не сделал! Тобой управляют. Скорее всего, тобой управляет эта «Тень греха и возмездие», она-то и заставляет тебя вести себя так. Верно? Кадзуки, скажи! Верно? – заклинает она, тряся меня за плечи.

«Пожалуйста, отрицай, что ты ответственен за этот поступок», – отчаянно умоляет меня Мария. Даже несмотря на то, что она видела мое злодеяние собственными глазами, она все равно хочет, чтобы я его отрицал. Она прекрасно знает, что я виноват, но продолжает просить невозможного.

Не могу поверить, что Мария ведет себя так. Не могу поверить, но…

Раз так, я воспользуюсь ее чувствами.

Я продолжу ее обманывать.

– Ты права!

Я скотина. Мне хочется блевать от моих собственных слов.

Но если я признаю правду, Мария порвет со мной все отношения и никогда уже не вернется.

Поэтому я вынужден прибегнуть к отчаянной лжи, какой бы низкой она ни была.

– Значит, все-таки, – шепчет она, – все-таки вот оно как.

У нее на лице написано облегчение.

Мария поверила моей наглой лжи. Она позволила себе обмануться.

Да… точно. Мария тоже не хочет расставаться со мной. Она по-прежнему хочет доверять мне. Нашу с ней связь так легко не разорвешь.

А значит, я буду лгать до конца.

– Мария, слушай –

– Хе-хе, какое облегчение! Теперь –

С выражением искреннего облегчения на лице Мария заявляет:


– Мне не нужно больше… ни в кого верить.


– …Э?

Ее выражение лица.

И ее слова.

Не соответствуют друг другу.

– Я чувствовала… да нет, сказать по правде, я давно замечала! Значит, все-таки…

Все-таки…

Повторив то, что она уже сказала несколько секунд назад, она продолжает:

– …Все-таки – ты меня предавал.

– Ах…

Силы покидают меня, руки плетьми свисают по бокам.

Я нерешительно смотрю на Марию.

– О, я это могу определить. Послушай, я раньше могла твои мысли читать по движению лицевых мышц! Сейчас уже не могу, но я ведь провела вместе с тобой целую человеческую жизнь! Уж такие простые вещи, как ложь, я могу раскусить. Но я пыталась себя переубедить, я думала «доказательств нет». Я уклонялась от проблемы, откладывала ее на будущее, пока не получу явных доказательств того, что ты меня предаешь. И вот я их получила. Твоя жалкая, неуклюжая ложь показывает, что ты безнадежно изменился.

А я-то думал только что, что нашу связь так легко не разорвать.

…Каким же тупым я могу быть?

Я предавал ее снова и снова. Я обманывал ее с самой «Игры бездельников». Я по кусочкам уничтожал наши почти нерушимые изначально связи.

И вот под тяжестью моих постоянных предательств они наконец лопнули.

– Аах, какое облегчение! Я знала, что долго так не выдержу. Я винила себя за то, что сама себя обманывала, и от этого мне становилось еще хуже. Я «шкатулка», поэтому у меня не может быть человеческого сердца. Я не должна оставаться с кем-то, не должна привыкать к нему. Но несмотря на это, я не могла расстаться с тобой, Кадзуки, я выискивала поводы оставаться с тобой – например, что так я смогу встретиться с «О». Мне даже было страшно! Я боялась, что могу утратить свою цель и исчезнуть!

Это и была моя цель – я хотел, чтобы «Ая» исчезла, позволив жить «Марии».

Но…

– Но… ты предал меня, и я поняла, что ошибалась. Ты заставил меня осознать, насколько я слаба. Ты заставил меня принять решение.

Каждое ее слово пронзает мне сердце.

Мария – последняя, кому я желал бы причинить боль. Ее защитить я хотел больше всего на свете.

И все же именно ее я ранил больше других, именно ее.

– …Мария, послушай. Это все было ради –

Не могу просто взять и отпустить ее.

Однако…

– Не смей!

…Мария отворачивается от меня.

– Э?

– Не смей звать меня Марией.

Мне даже это уже не дозволено.

– Я давно уже отказалась от этого имени. Оно сохранялось только потому, что ты им продолжал пользоваться, хотя на самом деле я его просто придумала. Но нашим отношениям конец, так что и имя больше не нужно. Моя жизнь как Марии кончена.

С этими словами Мария снова поворачивается ко мне и, глядя прямо в глаза…

…произносит.


– Я «шкатулка» по имени Ая Отонаси.


В это мгновение.

Некий образ всплывает у меня в памяти, и начинает раскручиваться воспоминание.

Бледная, затхлая, тусклая, искаженная картина.

Вечно повторяющийся школьный кабинет.

Мария цвета сепии стоит на учительском возвышении. Она представляется. Не могу различить ее выражение лица. Их сотни, тысячи, так что я не могу понять, какое из них настоящее. «Меня зовут Ая Отонаси. Рада с вами познакомиться». «Меня зовут Ая Отонаси. …Привет». «Ая Отонаси». «Ая Отонаси». Так она раз за разом говорила в том повторяющемся мире. И по мере того, как время шло, эмоции исчезали с ее лица. За это практически бесконечное время она создала новую личность. Она оттолкнула всех, чтобы стать совершенной «шкатулкой».

Девушка, стоящая здесь.

Выражение лица девушки, стоящей здесь.

– …Ах…

Я наконец заметил. Я никогда раньше не замечал, потому что я всегда был рядом с ней.

Совсем недавно Мария начала выражать свои чувства, как обычный человек. Она стала горевать, сердиться, смеяться, как обычный человек.

А я не замечал. Если бы я заметил раньше, я, может, сумел бы найти другой путь. А я не замечал.

Мария вновь потеряла нормальные человеческие чувства.

– Нет… – тихо вырывается у меня. – Я всегда буду звать тебя Марией!

– …

Не обращая внимания на мои слова, Мария протягивает руку к Ирохе-сан. Та, мгновенно поняв ее намерение, вручает ей фальшивый нож.

– Кадзуки. Ты стал другим. Как только ты ударил Синдо в грудь этой игрушкой, ты изменился раз и навсегда. Ты уже не мой партнер – ты создание, которое существует лишь для того, чтобы меня сбить с пути. Поэтому –

Мария почему-то заставляет меня взять у нее нож.


– …Т е п е р ь т ы м о й в р а г.


Не знаю почему, но Мария обнимает меня с мягкой улыбкой на лице.

– …Мария?

Может, она все-таки не хочет расставаться со мной? Абсурдно, конечно, но я не устаю цепляться за соломинку.

Но, естественно, истина совершенно в ином.

Я вижу.

Я вижу, что нож, который я держу, воткнут ей в грудь.

– Ах…

Конечно, это просто игрушка. Марии от него не больно. Но сегодня т а к с л у ч и л о с ь, что это оказалась игрушка.

– Вот так, – шепчет она мне. – Когда я рядом с тобой, ты вот так пронзаешь мое сердце.

Она говорит ужасающе ласково, от чего ее слова еще больнее.

Она права.

Именно это я и пытался делать. Так и происходит, когда мы с Марией встречаемся врагами: я бью ее в сердце.

– Кадзуки.

Тело Марии стройное и хрупкое, как всегда.

Она продолжает, пока нож в моей руке остается прижат к ее груди.

– Спасибо тебе за все.

Эта хрупкая девушка будет и дальше сражаться одна. Она будет сражаться, даже если ее будут предавать и бить ножом. Она будет сражаться за совершенно незнакомых ей людей, отбрасывая свое собственное счастье.

Я вижу, чем это кончится.

Поражением.

В не столь далеком будущем… да нет, в ближайшем будущем – Мария свалится под этим грузом. Отточив свою душу, как клинок, она превратится в ничто и исчезнет.


Но, хоть я и вижу ее судьбу, я не могу ее остановить.


Мария разжимает руки и отходит.

Наконец она свободна от ножа.

Она забирает его у меня из руки и возвращает Ирохе-сан, которая все это время смотрела на нас с выражением полного безразличия на лице.

Не удостоив меня и взглядом, Мария разворачивается и уходит прочь.

– Кадзуки, – шепчет она. – Я не смогла одна доесть все котлеты.

Я, конечно, тупица, так что не сразу понял –

Это были прощальные слова Марии.


♦♦♦ Дайя Омине – 11 сентября, пятница, 20.57 ♦♦♦

«Потому что ты похож на меня», – объясняет Мария Отонаси на экране.

– Что за?.. – бормочу я в ответ.

Нас с Янаги черт знает какой уже раз телепортировало, и мы смотрим третий фильм. Янаги сидит справа-сзади от меня, а рядом со мной пустая оболочка Марии Отонаси. Похоже, в этом фильме, «Повтор, сброс, сброс», у Отонаси главная роль.

Ничего не понимаю. Почему Отонаси? У нас с ней нет каких-то общих воспоминаний. У меня с ней нет таких отношений, как, например, с Рино и с Харуаки. Если это действительно кино о моих грехах – значит ли это, что я сделал что-то плохое Отонаси, даже не сознавая этого? Отонаси в главной роли – не слишком ли это малоэффективно, если цель – заставить меня страдать?

Так я думал сперва.

Но мои прогнозы все ушли в молоко.

То, что я вижу, – для меня полная неожиданность.

Я вижу сцену из «Комнаты отмены», о которой я вообще ничего не помню. Мы с Отонаси пытаемся придумать, как выбраться.

– Я сотрудничал с Отонаси?.. Еще до Кадзу?

Зрелище ну очень странное. Более того, мои отношения с Отонаси не враждебные (как сейчас) и не безразличные (как было раньше).

Можно сказать даже, что я фамильярен.

– Чего это у меня такой глупый вид?

…Нет, удивляться-то нечему.

Я смотрю на лицо Отонаси на экране.

От нее веет чем-то потусторонним, непознаваемым. Но не потому, что она достигла трансцендентности; просто она сохранила воспоминания всех повторов этого мира, – поэтому она с неизбежностью должна производить такое впечатление на всех нас.

Другим, возможно, не под силу понять разницу, но я могу.

Я вижу, что эта личность – искусственная.

Там, внутри – девушка, которая, как и я, подавляет саму себя, пытаясь чего-то достичь. Отсюда, должно быть, и то ощущение сходства между нами.

«Ты должна мне помочь!»

Потому-то, думаю, я и сказал ей эти дурацкие слова 2 марта 1536 повтора.

…Уааа, погодите-ка! Вы что, хотите, чтобы я умер от стыда? «Кинотеатр гибели желаний» сменил тактику и перешел к унижению?

Как вообще я могу помнить, что было в «Комнате отмены»?.. Такой вопрос на мгновение всплывает у меня в голове, но тут же я поправляюсь: на самом деле я не сохранил воспоминаний. В отличие от Кадзу, я на такой трюк не способен. Однако здесь произошло то же, что в «Игре бездельников», где мой NPC сумел раскусить мои планы: с помощью объяснений Отонаси я сумел довольно точно ухватить то, что произошло в предыдущие повторы.

В этом смысле я вполне мог удовлетворять минимальным требованиям, чтобы стать ее партнером.

«Я в растерянности. Чем я могу помочь Кири? Ничем! Если я прикасаюсь к ней, она бледнеет. Если я обнимаю ее, она вспоминает прошлое и начинает плакать. Что бы я ни делал, ей от этого только больнее. Но я ей нужен. Одна она не справится. Если я ее оставлю, она наверняка совершит непоправимую ошибку. Если и сближаться, и отдаляться – и то, и другое неправильно, скажи, что же мне делать?»

Что, блин, я такое несу… Говорить Отонаси такие вещи абсолютно бесполезно. Она так же бессильна, как и я.

Однако я-из-другого-времени продолжает говорить.

«Думаю, ты сумеешь меня выручить, – отчаянно говорю я. – Может, тебе удастся найти решение для Кири где-то в этих повторах».

Да не существует же решения!

Я-на-экране такой идиот, что я готов орать во всю мощь своих легких – если бы только мой голос его достиг. Просто невероятно, каким я был бесхребетным.

Но ответ Отонаси – такой же невероятно легкомысленный. Наша проблема и сейчас не решена, так что я знаю – она так ничего и не придумала.

И все-таки она сказала:

«Ясно. Я найду решение».


Следующая сцена – 2 марта 1539 повтора. Три повтора спустя. Отонаси заявляет:

«Я нашла решение».

О чем это она? Нет же решения. …Не может быть решения.

«Точнее, я узнала, что будет лучше всего для Кирино».

«Лучше всего… и что это?»

Как ни стыдно это признавать, но я-на-экране не может скрыть возбуждения.

Видимо, я был настолько глуп, что позволил пробудиться надежде. Я понадеялся, что действительно есть какое-то решение, которое я сам проглядел.

Но Отонаси сказала лишь:

«Оставь ее в покое».

Нечего и говорить, как меня разочаровал этот ответ. Даже разозлил.

«Не вешай лапшу! Кто тогда ее спасет? Или ты хочешь сказать, что с Кири уже все в порядке?»

«…Нет, у Кирино очень глубокие раны. Боюсь, они никогда уже не затянутся».

«Тогда какого черта ты говоришь, чтобы я ее оставил?!»

«Потому что ее не спасти никому».

«Что ты сказала?!»

«Настолько глубокие у нее раны. Ты же не можешь отрастить оторванную руку, верно? Подобные раны не из тех, что можно залечить».

«Кончай тут умничать! Ты уже махнула на все рукой, потому что потратила впустую столько времени в "Комнате отмены"? Если тебе оторвало руку, ты можешь сделать операцию и заменить ее протезом, понятно?»

«Может, кто-то и способен сделать для нее что-то подобное. Это не залечит ее раны, но заметно облегчит боль. Однако ты, Омине, сделать этого не сможешь».

«Почему?! И кто сможет, если не я?!»

«Ты и сам должен был уже понять, – Отонаси горестно кривит губы. – Ты сам делаешь ей хуже».

Я-на-экране молчит.

«Из-за тебя Кирино хочет стать такой, какой была раньше. Она не принимает протеза, хоть он и может ей помочь, – потому что, если она смирится с протезом, она уже никогда не будет прежней собой. Самим присутствием рядом с ней ты не даешь ей идти вперед».

Да, я знаю. И тот бесхребетный я тоже должен был бы знать, если бы он был честен с собой.

«Разве ты до сих пор не понял? И все-таки ты… да нет – думаю, именно поэтому. Именно потому, что ты понял, ты и ищешь, как ей помочь. Верно, оставить ее в покое – не идеальное решение; если ты, человек, который понимает ее лучше всего, оставит ее, то ее проблемы только усилятся. И тем не менее я пришла к выводу, что ваше с ней расставание – лучший выход. Так что ты ничего не можешь сделать для Кирино, кроме как порвать с ней все отношения».

«Если я это сделаю, она будет страдать и, возможно, совершит ошибку, от которой ей станет еще больнее. Она может угодить в порочный круг. И все равно ты говоришь мне, чтобы я с ней расстался?»

«Да».

«Ты что, идиота из меня делаешь?»

«Нет. Если ты уйдешь, она может угодить в порочный круг страдания, но если ты останешься, она наверняка угодит. И это еще не все. Если ты не уйдешь, не только она увязнет в страдании, но и твои собственные раны быстро станут смертельными».

«Что будет со мной, никакого значения не имеет!»

«Дурак! Еще как имеет! – ее неожиданный взрыв застал меня врасплох – это так непохоже на ее обычную холодную манеру держаться. – Ты что, хочешь стать таким, как я?»

Это был ее безмолвный вопль.

Теперь-то я понимаю, что он означает.

Сейчас я уверенными шагами направляюсь к собственной гибели. И я уверен – то же относится к Отонаси. Если подумать, все отлично сходится: до сих пор все до единого ее поступки несли в себе лишь самопожертвование. Она живет ради чего угодно, только не ради себя.

Она считает, что одного человека, выбравшего такое существование, вполне достаточно, и этот человек – она.

Но я никак не могу принять подобное от непонятной девчонки, которая только что к нам перевелась. Может, мы и были партнерами по предыдущим 2 марта, но я все равно этого не помню.

В отличие от Кадзуки, я не придал ее словам особого значения.

«Если ты не намерена мне помочь, я тоже больше не буду с тобой сотрудничать».

«…Омине».

Отонаси, однако, знакома со мной больше 1539 дней. Судя по ее характеру, этого вполне достаточно, чтобы она ко мне более-менее привязалась.

И потому ее стремление помочь мне довольно сильно.

«Если ты настаиваешь на том, чтобы ее раны залечились полностью, есть лишь один выход, и я его приму. Я достигну своей цели ради нее и ради всех остальных».

Вот почему она заявила:

«Я завершу свою "шкатулку"».

Но, поскольку мы, естественно, не могли смириться с таким решением, мы расстались навсегда.

Вернее, это должно было стать нашим окончательным разрывом, однако мы и после этого продолжали быть партнерами.

Причина проста: Отонаси ничего мне не рассказывала о нашем разрыве 2 марта 1539 повтора. Этого было достаточно, чтобы «отменить» наше расставание, – ведь моя память каждый раз стиралась. Но это работало лишь в отношении меня; у Марии не настолько каменное сердце, чтобы она могла притворяться, будто той боли, что она причинила мне в 1539 повторе, не существовало. Она хранила тот случай в памяти, хотя я о нем забыл и ни разу не вспомнил.

Взаимного доверия между нами больше не было.

А потом, 2 марта 1542 повтора, мы неожиданно вышли на Моги.

Но тут мы уперлись в стену. Наш прогресс на этом и закончился. «Комната отмены» была основана на «желании» Моги прожить 3 марта, ни о чем не сожалея, и потому ее устройство заставляло каждого, кто обнаруживал «владельца», терять память. На 1543 раз даже Отонаси забыла, что Моги и есть виновница всего.

После этого мы еще несколько раз добирались до Моги, но добиться чего-то большего так и не смогли. Поскольку Отонаси решительно отвергала насилие, она не могла уничтожить «шкатулку», а мои слова Моги не достигали. Кроме того, во мне, в отличие от Отонаси, бесконечные повторы не оставили ни воспоминаний, ни накопившегося раздражения, так что я не мог атаковать Моги со всей силы, не сдерживая себя. С моей колокольни проблема не выглядела настолько серьезной, чтобы это оправдало причинение ей вреда, а ведь это был единственный способ.

Мы зашли в тупик. Как выяснилось позже, один лишь Кадзу был способен разобраться со «шкатулкой» Моги.

Таким образом, наши отношения с Отонаси подошли к концу.

«Прощай».

2 марта 1635 повтора, проведя вместе со мной больше ста циклов, Отонаси наконец отказалась от идеи использовать меня.

Я-на-экране нахмурился, захваченный врасплох этим неожиданным заявлением.

Только что закончился первый урок; Кадзу сидит рядом со мной.

Он спрашивает с таким же озадаченным видом, что и у меня:

«Дайя, ты что, знаком с ней?»

«Да нет».

Причиной моего удивления было, разумеется, не то, что она разорвала наше с ней давнее партнерство. Просто Отонаси была для меня совершенно незнакомым человеком – ведь мои воспоминания в «Комнате отмены» не сохранялись. Это ее прощание выглядело совершенно неуместным.

Как ни странно, Отонаси такое мое отношение, похоже, задело. Она уже должна была бы привыкнуть, повторив один день столько раз, что приводит в замешательство всех окружающих, но все равно она не в силах просто не замечать этого.

…Почему?

Точно не знаю, но могу предположить. Отонаси совершенно одна в этом мире, но, объединившись со мной, она нашла того, с кем можно поговорить о том, каково это – повторять один и тот же день снова и снова. Впервые с того времени, как она проникла в «Комнату отмены», она освободилась от одиночества.

А теперь она снова одна.

Вечно одна в вечно повторяющемся мире.

Если я прав… то все ясно как день: она просто-напросто одинока.

1635 «новых школ» не выбили из нее эту наивность.

Ничего не говоря про «шкатулку», Отонаси продолжает:

«Когда 1635 повтор закончится, ты все равно все забудешь. И, скорее всего, ты не сможешь последовать моему совету. Так что все, что я скажу, нужно лишь для моего самоудовлетворения, ни для чего больше. И все равно позволь сказать».

Не обращая внимания на мое нарастающее обалдение, она произносит:

«Не пользуйся "шкатулкой". Никогда».

Предостережение, которого нынешний я не помню.

«Если ты получишь "шкатулку", ты обязательно попытаешься загадать невозможное "желание". Ты будешь гнаться за идеалом, с которым тебе не справиться, – как я сейчас».

Но чего она пыталась достичь этими словами?

Нечего и говорить, что ее предостережение само по себе абсолютно бесполезно; как она и предсказала, я его начисто забыл и в итоге воспользовался «шкатулкой». Можно подумать, что она с собой разговаривает.

Аа, понятно.

Она действительно разговаривала сама с собой. Отонаси просто-напросто облекала в слова свою историю. Она пыталась выкинуть из головы свои проблемы, выплеснув свое раздражение, которым ей было не с кем поделиться, в пустоту того мира.

Так слаба она была тогда.

«Я знаю, к чему приведет такое "желание". Оно приведет…»

И описала она, по сути, свой собственный финал.

«…к краху».

Грустное признание.

Признание, которое, предположительно, должно было достичь моего сердца.

«…Э? Что за хрень ты тут несешь?»

Но я-на-экране не вспомнил внезапно проведенное с ней вместе время и не ответил ей словами утешения.

Чуда не произошло.

Мы с ней вдвоем не смогли совершить чудо.

Я-на-экране презрительно усмехается незнакомой девчонке, несущей бред, и уходит вместе с Кадзу.

Отонаси остается в классе.

Она стоит столбом в облаке любопытных перешептываний одноклассников.

Отонаси стискивает зубы и сжимает кулаки, после чего продолжает свой монолог, обращая его к пустому месту, где я только что сидел.

«Но что я буду делать, если ты узнаешь про "шкатулки" и все равно возьмешь одну из них? Я не отберу ее у тебя. Я буду сражаться с любым другим "владельцем", но с тобой, скорее всего, не буду».

Не будет со мной сражаться?

О чем это она? Полный –

– …

Нет, погодите-ка. Вообще-то Отонаси действительно ничего мне не сделала с тех самых пор, как я вернулся в школу, вооруженный «Тенью греха и возмездием».

Эй, только не говорите мне, что?..

Мне вдруг пришла в голову некая возможность.

Я всегда думал, что она не нападала на меня либо потому, что ее обманывал Кадзу, либо потому, что она ему подыгрывала, хотя видела его ложь. В обоих случаях, в общем, бездействовала она из-за Кадзу.

Но если она-на-экране сказала правду – значит ли это, что она сама толком не знает, что делать с моей «шкатулкой»?

«Может, я снова с тобой вступлю в союз… нет, это исключено. Я не буду с тобой сотрудничать. Вообще никак не хочу вмешиваться. Наши с тобой цели случайно оказались близкими. Мы и не должны были становиться партнерами. Да, на самом деле мы…»

Следующие ее слова нельзя назвать неприятными. Но все равно лицо ее исказилось, и она произнесла с горечью:

«…родственные души».

Понятно – у Отонаси была причина делать такое лицо.

Ведь это заявление означает, что и я, и она – мы с ней оба обречены.


– …Так жаль Кадзуки-куна.

Голос отвлекает мое внимание от экрана и возвращает в реальность.

Недовольно хмурясь, Юри Янаги шепчет, не отводя взгляда от фильма.

Ей жалко Кадзу? С чего такая реакция? Можно подумать, что она увидела, как Отонаси ему изменяет.

…Думаю, ее можно понять. Разумеется, Отонаси вовсе не была ему неверна; однако Янаги, видимо, считает отношения Отонаси и Кадзу чем-то священным. Поэтому партнерство Отонаси со мной в «Комнате отмены» и те дни, когда я был единственным, кому она могла довериться, для Янаги выглядят предательством.

…Впрочем, не мне об этом рассуждать.

Я тоже считал, что история «Комнаты отмены» – только об образовании связи между Отонаси и Кадзу. Я всегда думал, что никакого другого смысла там нет.

Но я ошибался. Если подумать – это вполне естественно. Отонаси провела целую человеческую жизнь не с одним только Кадзу. Да, он был единственным, кто сумел сохранить воспоминания и остаться с ней рядом, но вообще-то она постоянно была в контакте со всем нашим классом.

Разумеется, и со мной в том числе. Поскольку я не сохранял воспоминания, я, естественно, не мог звать ее Марией, раз она представлялась как «Ая Отонаси», и потому не мог стать ее полноценным партнером. Но, хоть я ее и забыл, Отонаси все равно провела в компании со мной довольно много времени.

В мире повторов существовала и история о нас с Отонаси.

Размышляя над ее словами, я шепчу:

– Обречены, э…

Мне, сверхреалисту, говорить такое не было надобности.

Если я воспользуюсь «шкатулкой», я разрушу свою жизнь.

Я знаю свои способности, и, естественно, я знаю свои пределы. Я прекрасно осознаю, что, как бы ни дергался, что бы ни предпринимал – рано или поздно я неизбежно свалюсь.

Это осознание собственных пределов накладывает ограничение и на мою «шкатулку», не давая мне полностью ей овладеть.

Блин… если я все это знал, почему я сейчас нахожусь здесь, утратив всякую возможность вернуться? Почему я ради своих идеалов впутываю столько посторонних людей и гроблю их жизни? Хуже всего то, что я совершил убийство. Я прошел ту точку, после которой уже не могу сказать: «Все, выхожу из игры».

Почему я воспользовался «шкатулкой»?

Когда я стал тем, кто я есть сейчас?


…У тебя есть желание?


Да. Я вспомнил.

Когда я встретился с «О» и узнал про «шкатулки» – уже тогда для меня было поздно.

Когда я узнал о них, я просто должен был воспользоваться одной. Даже несмотря на то, что я знал, что моему «желанию» не суждено сбыться, – все равно должен был. Если оставался хоть один шанс исполнить мое «желание», которое я не сумел исполнить своими силами, я должен был попытаться поймать этот шанс. Я готов был заплатить любую цену, ухватиться за любую соломинку.

Мои действия были предопределены, мой крах предрешен.

Если «О» дал мне «шкатулку», зная это… – здесь я усилием воли задавил свои мысли.

…Хватит уже. Хватит. Оставим эту тему.

Фильм еще идет.

Я снова сосредотачиваюсь на нем.

«Омине. Если ты потерпишь неудачу и окажешься в безнадежном положении, я спасу тебя. Ради этого я и существую. Если все пойдет не так –»

Сидя в классе в одиночестве, Отонаси-на-экране продолжает:

«…Я позволю тебе воспользоваться моим "Ущербным блаженством"».


– Я решила, что не произносила этого.

Голос Отонаси звучит у меня в ушах – но не из динамиков.

– В конце концов, для тебя этого разговора не было. А поскольку, если о нем знаю я одна, он не имеет смысла, я решила, то его не было. И всех тогдашних разговоров между нами, и много чего еще.

На экране видна тень человека, стоящего в луче проектора. Она словно заявляет, что выше «Кинотеатра гибели желаний» и все еще продолжающегося фильма.

– …

Не хочется признавать, но у меня перехватило дыхание. Хотя она выглядит точно так же, как всегда, и я привык ее видеть, все равно я поражен.

Такая реакция на появление обычного человека вообще возможна? …Конечно, возможна, раз я только что так среагировал. Я забыл, как дышать, мои глаза распахнулись, а челюсть отпала сама собой. Сердце заколотилось, пальцы задрожали, и меня пробил холодный пот.

Всего лишь стоя там, она приводит меня в восхищение. Всего лишь стоя лицом ко мне, она давит на меня так мощно, что это ощущается даже не как пресс, а как острый клинок.

При виде этого зрелища некое имя срывается у меня с губ, словно выскользнув откуда-то изнутри меня.


– А я О т о н а с и.


Лишь после того, как я громко прошептал эти два слова, я осознал, что использовал верное имя.

– Надо же, решила, что ничего этого не было, хех… – произносит она. – И почему я не понимала, что и насчет своего партнерства с Кадзуки должна была то же самое решить?

До сих пор она звала себя Марией лишь потому, что некто, помнивший это имя, привязывал ее к нему.

Но она отсекла от себя этого человека.

Она стала его врагом.

Теперь, когда она освободилась от этого заклятия, никакое имя не подходит ей больше, чем «Ая Отонаси». Имя «Мария» уже не для нее.

Теперь, когда ради своей цели она разорвала прочнейшую связь, которую они с Кадзу вместе создали, она уже не человек. Она перестала быть человеком в то мгновение, когда смогла сделать это. Я понимаю ее лучше, чем кто бы то ни было, потому что стремлюсь к той же цели. Ее идеализм настолько совершенен, что граничит с уродством. Она, полностью отринувшая прошлую себя, – живое воплощение моего идеала, создание, существующее ради одной-единственной цели.


…Нулевая Мария более не существует на этой планете.


Никому, даже Кадзу, не под силу теперь вернуть «Марию Отонаси». Надежды, что она остановится, еще меньше даже, чем на то, что остановлюсь я.

От ее неприкрытой трансцендентности шоры спадают с моих глаз. Хотя мое новое понимание есть не более чем доказательство того, что я не способен овладеть своей «шкатулкой», я не могу заставить себя не понимать.

Не понимать, что такое –

«О».


◊◊◊ Кадзуки Хосино – 11 сентября, пятница, 21.44 ◊◊◊

– Итак, ты снова проиграл Омине-куну, Кадзуки-кун.

Спустя весьма приличное время я начал выходить из шока, и мои уши вновь стали воспринимать звуки.

Оглядевшись, я увидел, что Ироха-сан сидит, опершись подбородком на руки, и смотрит на меня снизу вверх. В тоннеле осталась лишь она одна.

Кидаю взгляд на часы. Я стоял столбом почти полчаса. Третий фильм, «Повтор, сброс, сброс», скоро закончится.

– Пфф, – вздыхает она, точно мать, терпеливо дожидающаяся, когда ее сын наконец успокоится. – Ну давай, отдай мне свой «Кинотеатр гибели желаний» и стань моим [рабом]. Я окажу тебе услугу и прикончу тебя.

Мне по-прежнему с трудом удается сосредоточиться на собственных мыслях. Перед глазами все плывет и качается; даже граффити на стенах кажется каким-то глубокомысленным искусством. Больно глотать. Почему-то страшно бесит то, что мои ноздри расположены в середине лица. Обнаруживаю грязь у себя под ногами и испытываю от этого странное смущение.

Мне наплевать.

Мне наплевать на «Кинотеатр гибели желаний» и на всех этих [рабов].

Мария.

Я причинил боль Марии.

Я не смог удержать Марию.

Она больше не пытается вернуться к «Марии Отонаси». Она стала «Аей Отонаси», и это уже навсегда.

Может, я еще могу все вернуть назад, вернуть Марию?

Поразмыслив, я прихожу к выводу.

…Это невозможно.

…Невозможно.


У меня больше нет цели.


– …Слушай, Ироха-сан.

Но почему-то я с пустым взглядом задаю вопрос, который уже некоторое время меня беспокоил.

– Да?

– Все это был спектакль, чтобы показать Марии, что я ее предал, да?

Зачем я спрашиваю? Ну да, меня это грызло, но сейчас во мне не осталось резервов, чтобы беспокоиться о подобных вещах.

– Я ведь уже сказала тебе, разве нет?

– Но все же, – продолжаю я, будто все еще надеясь найти где-то решение, – ты не врала, когда говорила, что будешь сама выбирать, кто из людей заслуживает смерти?

Ее глаза округляются, потом уголки губ приподнимаются.

– Конечно же, – в ее глазах безумие. – Я сделаю все, чтобы истребить эту падаль!

Я рассеянно думаю:

…Я так и знал.

Я был прав, когда решил, что Ироха-сан уже не сможет вернуться к своей повседневной жизни.

Цель, о которой она говорила недавно, стоя перед «человеком-собакой», – не выдумка. Соответственно, и мое заявление, что она ошибается, тоже остается в силе.

Дайя и Ироха-сан будут настойчиво гнаться за целью, которую им придумал их сбившийся разум. Даже если они осознают, что их путь ошибочен, они уже не смогут повернуть назад; они вынуждены будут идти вперед, пока не сломаются. И Мария тоже.

Кто-то должен их остановить.

Но для меня слишком поздно. Я потерял свою цель, мной овладела апатия.

Я сдался.

– …

Сдался?

Сдался и отказался от Марии? Я?

Да. Да, я сдался. Решения нет, так что и выбирать мне не из чего.

Но от одной мысли о том, чтобы махнуть на все рукой, мое тело бросает в жар; такое ощущение, будто я того гляди расплавлюсь. Конечности словно вот-вот вылетят из отведенных им мест. Этот выбор абсолютно запрещен. Я должен его избегать.

Кроме того…

– …Не делай из меня идиота.

Что это за чувство во мне вспухает?

Гнев? На Ироху-сан?

Это было бы понятно. Она обманула меня. Она обманом заставила меня показать Марии, что я изменился; это и привело к нашему разрыву. Плюс Ироха-сан впутывает в свою ошибку посторонних людей.

Но это не гнев.

Это чувство вообще не направлено на Ироху-сан.

В конце концов, я знаю, что она вовсе не плохой человек. Ее стремление уничтожить всех идиотов-преступников всего лишь не совпадает с моими взглядами. Более того, по-моему, это даже не ее вина, что у нее сложилась такая точка зрения.

Да, она совершенно искренне стремится осуществить свое желание.

Но все равно это кажется странным; она что, и раньше такой была? Желала ли она того же еще до того, как заполучила «Тень греха и возмездие»?

…До того, как получила эту силу от Дайи?

– У меня вопрос.

– Да?

Я снова гляжу на Ироху-сан. В ее лице, измазанном кровью, – лишь тень прежней ее. Глаза, прежде горевшие силой и волей, сейчас потускнели.

Таких глаз не бывает у нормального человека, Когда-то, в какой-то момент Ироха-сан сломалась.

Когда?

– Это было настолько мучительно, что ты не смогла вытерпеть боль?

– Э?

– Я говорю о том, как ты получила «Тень греха и возмездие»!

Да, должно быть, именно тогда она сломалась.

Подозреваю, что ей пришлось пережить что-то ужасное, когда она получала эту силу. Нет, может, не только тогда. Может, ей приходится страдать непрерывно, чтобы иметь возможность пользоваться этой силой, – судя по тому, что пришлось перенести Дайе.

– …Зачем тебе это знать?

Четкое подтверждение моих мыслей.

И теперь я понимаю.

Почему она все это сделала?

Ответ:

Просто из-за собственного страдания.

Когда она заполучила «Тень греха и возмездие», она сломалась полностью, потому что уже была ослаблена «Игрой бездельников».

Страдая под натиском плохих эмоций, она неосознанно искала способ выплеснуть их. Потому что иначе ее сердце не выдержало бы.

И она быстро нашла, куда выплеснуть раздражение.

Идея Дайи, «охота на идиотов». Не в силах верить в других людей, Ироха-сан набросилась на эту идею. Она пыталась отвернуться от собственного надлома, уничтожая тех, кого считала отребьем, и притворяясь, что делает это во имя улучшения мира.

Заниматься этим ее заставил Дайя.

Дайя принес Ироху-сан в жертву собственному «желанию».

Так значит, это чувство, застилающее мне глаза, направлено на Дайю?

…Нет.

Дайя ничем не отличается от Ирохи-сан. Он взял «шкатулку» в надежде успокоить огонь, выжигающий его изнутри. Он такая же жертва.

Я сердит на него за то, что он заставил Марию уйти от меня и превратил Ироху-сан в то, чем она стала. Но мое упрямое чувство – это нечто другое.

…Гнев?

Нет. Похожее чувство, но не гнев. Гнев слишком мягок, чтобы быть этим чувством.

Эта невыносимая эмоция – н е н а в и с т ь.

К кому?

Ах.

Если это ненависть, то объект может быть лишь один.

Есть лишь одно существо, которое я могу ненавидеть так сильно.

– …«О».


– Ты звал меня?


Я нисколько не удивлен его появлением.

Я ожидал этого.

Я смотрю на «О».

– Что еще за внешность?

Я вижу девушку настолько прекрасную, что она словно стоит надо всем и всеми. Но из-за того, что она слишком красива, она кажется какой-то ненастоящей и потому производит неприятное впечатление.

Почему же тогда в моем мозгу проскакивает следующая мысль? Ведь их лица ни капельки не похожи.

Эта длинноволосая девушка… напоминает Марию Отонаси.

– …А ты не могла бы представиться? – спрашивает Ироха-сан.

– Ах, да, мы же не имели чести быть знакомыми. Я предполагал, что ты самостоятельно догадаешься, кто я, но, поскольку это не так, я представлюсь. Я «О».

– «О»? Ты? – переспрашивает она; затем вдруг распахивает глаза, словно заметила что-то, и становится в защитную стойку. – Ты пришел, чтобы Кадзуки-куну помочь, или зачем?..

– Хе-хе.

«О» не подтверждает предположение, но и не опровергает.

– Омине-кун предупредил меня, что ты на стороне Кадзуки-куна. Ты явился ему на помощь, потому что он в заднице?

– Я никогда не помогал ему. Но то, что я к нему благосклонен, – это верно.

– Ты собираешься встать на моем пути?!

«О», не обращая внимания на ее вопль, поворачивается в мою сторону.

– Хотя я не могу сказать с уверенностью… – обращается ко мне «О», по-прежнему игнорируя быстро закипающую Ироху-сан.

– …Эй!

– …Но ты привлек мой интерес, потому что я ощутил, что ты несколько отличен от других людей.

– …Пфф!

Поняв наконец, что ее роль в разговоре равна нулю, Ироха-сан замолкает. Похоже, она решила, что не стоит раскрывать карты перед этим созданием.

– Но я не вполне представлял себе, почему ты, и только ты, такой особенный, и как мы связаны друг с другом. Однако, глядя, как ты только что ударил ножом эту девушку, я смог наконец прийти к некоему выводу. И сейчас я хочу окончательно убедиться.

Я, наморщив бровь, смотрю на «О».

– Для этого… да, думаю, я дам тебе кое-какую информацию о себе.

– …Ты о чем вообще?.. Думаешь, это что-то изменит? Да ни за что.

– Оо, на твоем месте я бы не был столь уверен. Быть может, ты ощутишь, что я стал к тебе куда ближе, кто знает?

– Ближе? Да не смеши.

– В обычных условиях никто не встречает существо, выполняющее «желания», облеченное в столь знакомую и конкретную форму! Его даже почувствовать толком нельзя. Суть моего гигантского «себя» – чистая «сила», не обладающая волей. Почему же я здесь, перед тобой, в форме «О» и имею собственную волю? Потому что «некая персона» придала этому существу форму «О» силой своего «желания».

– «Некая персона»?..

Что такое этот «О» несет? Что он сверхъестественное явление и в то же время кем-то создан?

– Попробуй подумать о «желании», с помощью которого можно было бы такого достичь. Вот, как насчет такого: «Хочу, чтобы у всех людей исполнились их желания»?

– !!!

Неужели…

Неужели «некая персона» – это…

Вновь я задумываюсь над тем, что есть «О».

Он – распространитель «шкатулок», загнавший в безумие и разрушивший жизни нескольких человек рядом со мной. Он – существо, дающее фальшивое исполнение «желаний».

Поэтому –

– Уверен, ты уже догадался! Эта «некая персона» сама об этом не знает. Она понятия не имеет, что ее «шкатулка» работает таким образом. Она не знает, как именно она воплощает «желания» других. Но это правда!

Слова «О» в точности совпадают с моими мыслями.


– «У щ е р б н о е б л а ж е н с т в о» М а р и и О т о н а с и – «ш к а т у л к а», д а ю щ а я ж и з н ь м н е, «О».


Я ожидал этого ответа, но все равно после столь прямого заявления «О» я в шоке.

Но я тут же трясу головой.

– Бред. Мария не смогла бы такого сделать.

– Не пойми меня неправильно. Существо, исполняющее «желания», существовало еще до того, как Мария Отонаси впервые воспользовалась «шкатулкой». Иначе она изначально не смогла бы эту «шкатулку» заполучить. Она не создавала меня с нуля. Она просто придала мне форму и привела меня к себе. Это по-прежнему кажется тебе невозможным?

– Я…

…Я думаю, что такое возможно. Мне уже приходилось видеть куда более невероятные вещи, чем это.

– Но Мария говорила, что заперла в себе всех, кто пользовался «Ущербным блаженством»…

– Ты видел это своими глазами?

– Э?

– Ты просто поверил ей на слово, не так ли? Поверил амнезичке, которая всякий раз, как позволяет кому-то воспользоваться ее «шкатулкой», теряет все воспоминания об этом человеке и обо всех, кто его окружает.

– …Но.

Я же тогда это чувствовал. Я прикоснулся к груди Марии и ощутил всю глубину печали «Ущербного блаженства». Я видел людей, которые были там заключены.

– Похоже, ты все еще не уверен. Но вспомни: ты прикасался к «шкатулке» еще одного «владельца». Не чувствовал ли ты чего-то похожего тогда?

– Э?..

Он прав. Я прикасался к «Комнате отмены» Моги-сан.

– Полагаю, ты сам уже догадался – но в реальности ты получаешь мысленный образ, который показывает, как «владельцы» воспринимают свои «шкатулки».

Это значит – то место на морском дне, которое я видел, когда прикасался к груди Марии, – это просто…

– То, что ты ощущал, когда прикасался к ней, – просто мысленный образ. Для нее это правда – она действительно заперла всех тех людей в свою «шкатулку»; в конце концов, это важная часть того, как «шкатулки» искажают реальность. Однако вообще это не есть правда. Та картина всего лишь показывает ее сожаление: несмотря на то, что она сочувствовала всем тем людям и глубоко понимала их горести, она смогла дать им лишь такое несовершенное решение. Да… – с полным достоинства видом продолжает «О». – Та картина – не более чем отражение ее отчаяния.

Я снова вспоминаю то место, что я видел тогда.

Театр поддельного счастья на дне холодного, но светлого-светлого моря. Где-то кто-то плачет, окруженный и задушенный нескончаемым смехом. Пустынное поле боя, где никто никогда не побеждает.

Это отчаяние Марии.

…Мария.

Значит, я до сих пор хочу все-таки ее спасти!

– …Похоже, я был прав, – шепчет «О», глядя на мое выражение лица.

– Что ты имеешь в виду?

Но вместо ответа «О» лишь пялится на меня.

Раздраженный, я жалуюсь ему, выкладываю то, что грызет меня уже какое-то время.

– …«О», ты говоришь только о Марии, но ты же собирался сказать что-то обо мне?

– Наберись терпения, пожалуйста; всему свое время. Но можешь не волноваться, мы перейдем к этой теме совсем скоро… Я еще кое в чем хочу убедиться. Итак, «некая персона» высказала «желание», чтобы желания всех людей исполнялись, и именно поэтому я, «О», существую. Однако «шкатулки» устроены так, чтобы анализировать желания с абсолютной точностью. Поэтому они реализуют и сомнения тех, кто ими пользуется. Так в какой же форме реализовались сомнения «некоей персоны»?

– …Я-то здесь по-прежнему ни при чем, по-моему?

– О, ты еще как при чем.

– Э?

– Вспомни Нану Янаги, свою первую любовь.

Это имя всплыло так неожиданно, что я покраснел.

– …С ч-чего это вдруг она?

– С того, что «некая персона» использовала свою «шкатулку» на Нане Янаги.

– !..

– Ах, да, ты же не знал этого. Конечно, ты удивлен. Но ты хотел, чтобы я перешел к делу, верно? Боюсь, я не могу дать тебе время, чтобы успокоиться.

Что за саркастичный монстр.

– В общем, так. Не знаю, что ты тогда чувствовал, но для Наны Янаги ты был спасителем. Ты помогал ей больше, чем кто бы то ни было, даже больше, чем ее парень Тодзи Кидзима. Конечно же, «она», заключившая в себя Нану Янаги, знала это. Ты произвел на «нее» глубочайшее впечатление. В конце концов, когда кого-то воспринимают как спасителя, это дорогого стоит. И поэтому «она» подсознательно создала новое правило: у К а д з у к и Х о с и н о е с т ь з а д а т к и с п а с и т е л я.

– …По-моему, бессмыслица какая-то.

– Вот как? Но это еще не все! …Когда «она» увидела такого спасителя, в ней начали бороться два желания. С одной стороны, она хотела выполнять «желания» других, чего бы это ей ни стоило; но с другой стороны, она отчаянно желала, чтобы кто-то ее остановил.

Это я уже знал. Она сказала мне о своих истинных чувствах внутри «Игры бездельников».

– Сомнения, заложенные в ее «желание», оказались вполне совместимыми с той частью ее, которая хотела, чтобы ее остановили, и все это скомбинировалось вместе. «Шкатулка» выполняет желания ровно в том виде, в каком они есть. Иными словами, «ш к а т у л к а» р е а л и з о в а л а и е е в н у т р е н н е п р о т и в о р е ч и в о е у б е ж д е н и е, ч т о п р и д е т с п а с и т е л ь, к о т о р ы й р а з р у ш и т е е «ж е л а н и е».

…Что?

Это после того, как она увидела спасителя во мне?

Это что значит – что свою силу уничтожать «желания» спаситель получил от ее «шкатулки»?

– Ты никогда не спрашивал себя, почему тебе удавалось сохранять воспоминания внутри «Комнаты отмены», хотя ты не был «владельцем»? Почему с тобой абсолютно ничего не произошло, когда вот эта Ироха Синдо наступила на твою тень? Не логично ли было бы предположить, что ты все это время был под воздействием «Ущербного блаженства», и это помогало тебе противостоять тем «шкатулкам»?

«Ущербное блаженство» обладало силой сделать две вещи.

Создать «О».

И создать «спасителя».

– Ее «шкатулка» назначила тебя на роль спасителя. Или, лучше сказать…


– К а д з у к и Х о с и н о, т ы р ы ц а р ь, к о т о р ы й д о л ж е н о с т а н о в и т ь М а р и ю О т о н а с и.


Рыцарь.

Я… рыцарь Марии.

И эту силу я получил от нее самой?

– …

Я гляжу на свои ладони. Сжимаю пальцы, разжимаю. Сжимаю, разжимаю. Камень, бумага.

Эх… абсолютно обычные ладони, маленькие и слабые по сравнению с ладонями моих ровесников. Никакой особой силы в них не чувствую. И все же… не пойму, почему, но какое-то странное ощущение есть. …Нет, не так.

Наоборот.

…С т р а н н о е о щ у щ е н и е, к о т о р о е в с е г д а т а и л о с ь в у г о л к е м о е г о с о з н а н и я, т о л ь к о ч т о и с ч е з л о.

– Отлично, почему бы тебе теперь не проверить, действительно ли ты получил силу от «Ущербного блаженства»?

– Проверить? Но как?

«О» кидает взгляд на Ироху-сан, словно только что вспомнил, что она тоже здесь, и отвечает как ни в чем не бывало:

– Уничтожь ее «шкатулку», хочет она того или нет.

– Чегооо?! – восклицает Ироха-сан и гневно таращится на меня.

Вовсе необязательно на меня так смотреть. С какой радости вообще мне выполнять указания «О», которого я так сильно ненавижу? Даже если бы у меня действительно была сила, позволяющая уничтожить твою «шкатулку», я бы наверняка не захотел этого делать.

Но несмотря на это.

– …Хех, хе-хе.

Не могу удержаться от хихиканья.

– Кадзуки-кун?

На лице Ирохи-сан появляется гримаска. Но мой смех не остановить.

– Хе, хе-хе… а, ха, а-ха-ха-ха-ха-ха!

– …Чего? Что смешного?

Оу, ух ты, что это за чувство, вспухающее внутри меня?

Что это за неудержимая жажда?


…Я хочу проверить.

…Я хочу проверить эту силу.

…Я хочу раздавить «шкатулку», которая так дорога Ирохе-сан.


Аах, больше нет того ощущения, что во мне слишком мало «себя».

Это было омерзительно. Интересно, почему я так чувствовал? Откуда взялось это чувство? Меня как будто несла вперед какая-то внешняя сила; как будто моей волей управляло что-то. Да буквально только что я это испытал: хотя я свалился в бездну отчаяния, когда понял, что спасти Марию невозможно, каким-то образом я все это отмел и смог начать расспрашивать Ироху-сан в попытках найти решение.

Наконец-то я нашел объяснение.

Все было сделано Марией.

Это все ее вина. Она устроила хаос из моей жизни. «Шкатулка» Марии – вот корень зла. Это по ее вине я пытался убить Ироху-сан, это по ее вине я уничтожил «шкатулку» Моги-сан, тем самым согласившись с ее смертью, – все это было по вине Марии.

Я был под контролем Марии.

– Хех, ха, а-ха-ха-ха-ха-ха-ха, ХА-ХА, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

И это – о х р е н е н н о з д о р о в о.

Ведь это означает, что я воистину принадлежу ей. Разумеется, мне сейчас хорошо – ведь это и было моей целью всю дорогу.

Я раньше испытывал чувство вины от того, что пытался избавиться от Аи Отонаси против воли Марии. Во-первых, я не был уверен, что это правильно, а во-вторых, я не хотел, чтобы она грустила еще больше.

Но сейчас Мария дала мне добро.

Я получил законное основание разнести Аю к чертям собачьим.

Теперь я могу поддаться этому темному желанию.

Аах, Мария.

Моя драгоценная Мария.

Как бы ты меня ни ненавидела, сколько бы ты ни дергалась и ни плакала, я уничтожу твою «шкатулку». Я расколочу ее в пыль. Я разорву в клочья картину, которую ты нарисовала перед своими глазами. Я ее уничтожу, раздавлю, разрушу, разнесу, разобью и избавлюсь от нее.

Аах, мое сердце колотится от радости. Я часто дышу; я буквально лечу.

Превосходство.

Доминирование.

Всемогущество.

– Ты как, Кадзуки-кун? – спрашивает Ироха-сан. Она заметила мое безумное дыхание. Ну и то, что я опустился на корточки и прижимаю ладонь к груди.

Да, конечно же. Прежде чем убить Аю Отонаси, я должен убедиться, что моя сила реальна.

– У-уааа… чего ты на меня так смотришь?

И я использую эту одержимую «шкатулкой» девушку.

…Но как я уничтожу «шкатулку»?

Я пытаюсь логически думать о возможных способах… совсем недолго. Сомневаюсь, что логика приведет меня куда-либо. Интуиция подсказывает, что я должен визуально представить свою силу.

Поэтому я пытаюсь создать в воображении картину.

Я рыцарь на залитом кровью поле боя. Куда ни глянь – на моем пути стоит армия врагов в доспехах и с самым разнообразным оружием. Я пронзаю их мечом, я убиваю еще и еще; я не останавливаюсь, хоть это и порождает ненависть и гнев.

Все ради того, чтобы встретиться с Марией.

Чтобы выручить ее из замка, где она сидит в заточении, я воздвигаю гору трупов высотой с этот замок. Взбираюсь по этой ненадежной груде плоти, как по лестнице, чтобы добраться до плененной Марии.

Чтобы спасти ее.

Ах.

– Ах.

Я понял.

– Я понял.

Это было не озарение. Я просто соединил кусочки мозаики, которые у меня уже были. Я словно собрал головоломку-кольцо, даже не думая о ней. Примерно с таким чувством я постиг наконец…

…«шкатулки».

…как правильно использовать «шкатулку».

Как только ты начинаешь думать, как использовать «шкатулку», ты уже не можешь ей овладеть. Надо не наполнять «шкатулку» своими желаниями, а всего лишь знать, что она существует. Все, что нужно, – осознавать, что сила, дарующая исполнение «желаний», существует. Всего лишь верить в себя и идти к цели.

«Шкатулка» может оставаться пустой. Нет, она должна оставаться пустой.

Вот что я понял.

И этого достаточно. С одним этим знанием я могу заполучить силу рыцаря, позволяющую уничтожать «шкатулки». Я могу заполучить то, что исполнит мое желание…


«Пустую шкатулку».


– …Ну что, начнем?

Правой рукой я хватаю Ироху-сан за волосы, ладонью загораживая поле зрения; левой выкручиваю ей руку и опускаю Ироху-сан на землю.

– Э? Ай?..

Я усаживаюсь на нее сверху. Ироха-сан смотрит на меня круглыми глазами. Похоже, все произошло слишком быстро для нее.

Ее медленная реакция фатальна. Слишком поздно сопротивляться. Ее поражение уже предрешено.

Не тратя ни мгновения даром, я вонзаю руку в грудь Ирохе-сан, точно меч.

– Э? Ах! Гнн! …Унгг!!!

И я извлекаю ее.

Извлекаю дешевую имитацию «Тени греха и возмездия».

– …Э? э? что?

Торжествующе улыбаясь, я смотрю, как она дергается и безуспешно пытается понять, что с ней произошло.

Какая легкая победа.

Неужели отобрать чью-то «шкатулку» настолько просто?

Я смотрю на «шкатулку». Она твердая, круглая и черная, как ядро, но я уверен – «шкатулка» Дайи выглядит по-другому. Маленькая «шкатулка» у меня в руке испускает ауру страдания своего «владельца», но на это мне плевать.

– …Ах? – лишь увидев то, что у меня в руке, Ироха-сан понимает, что я с ней сделал. – Ай!.. Ааа!

Она реагирует так, будто я вырвал ей сердце. Схватившись за грудь, она смотрит на меня, ее лицо посерело.

– Что… что ты сделал?

Объяснять очевидное нет нужды.

Я молчу. Ироха-сан продолжает:

– К-как тебе удается делать такие вещи, отбирать «шкатулки»?!

…Как, э? Ну и что мне ей ответить?

Ответить, что я рыцарь? Это будет правдой, но для Ирохи-сан такой ответ бессмыслен.

Что же тогда ей сказать?

Первое, что приходит в голову, – слова, который Дайя когда-то сказал мне.

…Ух ты, а Дайя-то и правда умный. Его анализ всегда бьет точно в цель. Тогда я отрицал, но в конечном итоге он был-таки прав.

Закрыв глаза на секунду, я заявляю:


– Потому что я существую, чтобы растаптывать «желания» других.


В каком-то смысле этими словами я объявляю Ирохе-сан, что я ее враг.

Ее расширившиеся глаза смотрят на мое лицо. Увидев мое выражение, она опускает взгляд на «шкатулку» у меня в руке.

Несколько раз переведя взгляд вверх-вниз, она понимает наконец, что я собираюсь сделать, и бледнеет еще больше.

– Не… не надо! Если ты ее раздавишь, я!..

– У этой «шкатулки» нет нормального применения.

– Я без нее не могу! Когда я о ней узнала. Когда я узнала о силе, которая может делать чудеса! Я не представляю, как буду жить без нее… Я без «шкатулки» уже не выживу! Отдай ее обратно!

Понятно. Когда обнаруживаешь дырку в реальности, жить без нее уже не можешь. Кажется, «О» когда-то сказал мне нечто подобное. Это значит, что даже простое знание о существовании «шкатулок» оказывает на человека катастрофическое воздействие.

Ничего не поделаешь. Я должен преподать ей урок.

– А волшебное слово?

– Э?

– Умоляй меня, чтобы я, пожалуйста, пожалуйста, не уничтожал твою «шкатулку»! Но сначала встань передо мной на колени.

– …Что с тобой случилось, Кадзуки-кун? Что случилось?

– Ты еще не готова встать на колени ради твоей «шкатулки»? Тогда твое «желание» просто глупое! Ты не готова сама проглотить горькую пилюлю, хотя другими жертвуешь с легкостью?

– Ты уходишь от ответа!

– Потому что я не принимаю твоих вопросов! Ну давай, умоляй меня!

Явно поняв, что я настроен серьезно, Ироха-сан кусает губы.

– …Ты меня не обманешь. Нет гарантии, что ты не уничтожишь «шкатулку», даже если я буду перед тобой унижаться.

– Конечно, нет гарантии. Но если ты передо мной не встанешь на колени, я ее раздавлю наверняка. Так что давай не привередничай!

Она не отвечает; вместо этого она смотрит на «О».

– Бесполезно! «О» тебе не поможет.

– …Пфф!

– Я знаю, заставлять тебя вставать передо мной на колени – не лучшая идея. Ты можешь попытаться найти дырку в моей защите и отобрать у меня «шкатулку». Потому-то ты и смотрела на «О» только что – ты надеялась, что он вмешается и откроет эту самую дырку. Но это бесполезно. Сам «О» и сказал мне проверить мои силы, так что он мне мешать не будет. А раз я знаю, что ты ищешь дырку в моей защите, я не буду терять бдительность.

– Гхх…

– Если хочешь, чтобы я не давил твою «шкатулку», тебе остается лишь взывать к моим лучшим сторонам. Знаешь, если ты встанешь на колени, может, и не будет совсем уж бесполезно. Я считаю, что эту «шкатулку» следует раздавить, но, если ты сумеешь меня переубедить, я откажусь от этой мысли.

В принципе это не ложь.

Не думаю, что она способна меня переубедить, но, если каким-то образом ей это удастся, я действительно не буду уничтожать ее «шкатулку».

– …

Ироха-сан молчит.

Какое-то время она лежит неподвижно.

Но в конце концов…

– У, уууууу…

…она начинает плакать.

Все еще лежа на земле, она заливается слезами. Она как беспомощный ребенок, просящий о чем-то; ее лицо искажено, слезы текут ручьем.

А потом она делает то, что я ей сказал. Она встает на колени и опускается, припадая лбом к земле.

Я удивлен, честно.

…Это Ироха-сан? Та самая железная Ироха-сан, которая в «Игре бездельников» отрубила себе палец ради достижения своей цели?..

– Умоляю тебя. Пожалуйста, не уничтожай ее. Пожалуйста, верни ее мне, – отчаянно лепечет она, а слезы все продолжают течь из глаз.

Она делает все это на полном серьезе, и не потому, что я ей приказал, а потому что она понимает: кроме как опуститься на колени и умолять, она реально ничего сейчас не может. Как беспомощный ребенок, который знает, что взрослый, который его обижает, не успокоится, пока он не расплачется.

Я жестоко поступил с Ирохой-сан, я загнал ее в безвыходное положение.

Мое сердце не может не болеть при виде этой картины.

– …Без нее… без нее… я не могу больше жить…

Ироха-сан молит меня вернуть ей «шкатулку», словно наркоманка.

Она на полном серьезе верит, что «шкатулка» даст ей необходимую поддержку. Она думает, что без «шкатулки» не выживет, и, кстати, после того как она узнала про «шкатулку» и заполучила ее, это вполне могло стать правдой.

Так работают эти «шкатулки».

Они разрушают людей, делая невозможным их возвращение к прежней жизни.

– …Я выслушал тебя. Ты больше не можешь без «шкатулки». Если ты ее потеряешь, в твоем сердце навсегда останется глубокая рана.

– …Да. Поэтому, пожалуйста, верни ее мне. Я сделаю все, что ты скажешь…

От вида рыдающей Ирохи-сан мне грустно. Я подношу руку со «шкатулкой» к ее лицу.

Она, похоже, была уверена, что я не соглашусь вернуть ей «шкатулку» с такой легкостью, и смотрит на меня изумленно. Она смотрит на мою мягкую улыбку, на «шкатулку» прямо перед глазами, и на ее лице проступает облегчение.

– Сп-пасибо… – благодарит она и тянется к «шкатулке» жадными руками.

– «Спасибо»? – я склоняю голову набок. – Несмотря на мои слова, что я тебя сейчас смертельно раню?

– Э?

– Неужели ты могла подумать, что я верну ее тебе? – и я сжимаю «шкатулку».

Черная жидкость брызжет между пальцами, будто я раздавил какое-то гигантское насекомое. Она заливает мою руку и лицо Ирохи-сан.

Ироха-сан застывает, словно время останавливается; а на нее все льется душ из останков ее собственной «шкатулки».

Она прикасается к лицу, вновь и вновь проводит по нему пальцами, пытаясь постичь, что только что произошло. Опять и опять ее дрожащие пальцы убеждаются, что «шкатулке» конец, и в то же время она все не может в это поверить, хотя все так наглядно.

– Уу, а –

И вот наконец она принимает правду.

– НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!

То ли уничтожение «шкатулки» непосредственно подействовало на ее тело, то ли чисто от шока – так или иначе, глаза Ирохи-сан закатываются, и она падает в обморок.

– Уфф, – вздыхаю я, глядя на нее.

Нытье, мольба?

Ты что, издеваешься?

Я и ожидал, что все так будет. Я даже ожидал, что мне будет грустно смотреть, как она передо мной унижается. Так что если и есть способ тронуть мое сердце и убедить меня не уничтожать ее «шкатулку», то уж точно не мольбами и не взыванием к моему милосердию. Ей следовало бы, несмотря на отчаяние и безнадежность своего положения, упорно держаться своих идеалов и давить на меня своей железной волей.

Будь Ироха-сан в нормальном состоянии, она бы ровно так и поступила; быть может, она и убедила бы меня изменить мнение насчет «шкатулки».

Но она не смогла. Прежняя Ироха-сан ни за что не встала бы передо мной на колени и не вырубилась бы. Она утратила чувство себя настолько пОлно, что это даже смешно.

Не доказывает ли это, что она танцевала под дудку собственной «шкатулки» и что от этого ей лишь хуже стало?

Вот почему я показал ей уничтожение «шкатулки» в таких подробностях. Я наглядно показал ей, что ей никогда больше не получить «шкатулку» обратно.

Понятия не имею, сможет ли она теперь оправиться; честно говоря, шансы, по-моему, невелики. Но это лучше, чем позволить ей заполучить новую «шкатулку» и продолжить совершать ошибки. Это намного лучше, чем позволить ей и дальше ранить других из-за своих сраных убеждений. Ирохе-сан придется смириться с жизнью без «шкатулок».

А если не сможешь, Ироха-сан, то иди и прыгни в огонь. Сдохни и не путайся у меня на пути.

– Теперь очевидно, – говорит «О», пока я гляжу сверху вниз на Ироху-сан. – Ты действительно под воздействием «Ущербного блаженства». И ты заполучил силу «рыцаря».

– Похоже на то, – отвечаю я и перевожу взгляд на «О».

Сейчас на этом суперкрасивом лице вовсе не то выражение спокойствия, к какому я привык. Его лицо пустое, как у куклы. И, подобно тому, как слишком искусно сделанная кукла скорее отвратительна, чем красива, пустое лицо этой девушки вызывает во мне чувство омерзения.

Ах… ну конечно.

На уровне подсознания я всегда видел его… нет, ее истинную натуру; потому-то она и была мне так отвратительна.

Точно. Я вдруг вспомнил. Когда я впервые увидел ее – в том месте, которое помню лишь когда сплю, – она выглядела в точности так же, как сейчас.

Так выглядит «О» на самом деле.

Такое лицо она показывает, когда принимает свой истинный облик.

Это означает, что она наконец решила противостоять мне лицом к лицу.

– Кадзуки-кун. Я как-то говорила тебе, что наши цели совпадают. Но это утверждение с одной стороны верное, а с другой нет. Мы оба действуем и существуем ради Марии Отонаси. В этом отношении мы с тобой одинаковые. Но я существую во имя исполнения ее «желания», а ты – во имя его уничтожения. Наши действия равно основываются на ее существовании, но наши роли строго противоположны. Какой стыд – я ведь по-прежнему считаю, что мы похожи. Мне придется подавить в себе это чувство общности. Потому что мы с тобой –

– Ты права. Мы с тобой –

Враги.

Никто из нас не утруждает себя произнесением этого слова вслух.

В этом нет нужды.

Я одолею «О».

Это равнозначно возвращению нулевой Марии. Две цели взаимосвязаны.

– Но, боюсь, этого сражения тебе не выиграть, Кадзуки-кун. Избавиться от меня тебе будет несложно – для этого тебе потребуется всего лишь раздавить «Ущербное блаженство», как ты раздавил «шкатулку» Ирохи Синдо. Однако это приведет к моему поражению – но не к твоей победе. Если ты просто раздавишь ее, – она переводит взгляд на Ироху-сан, – ты можешь травмировать личность Марии Отонаси, как ты сделал с этой девушкой… или хуже. Ироха Синдо, возможно, еще восстановится, Мария Отонаси – наверняка нет. Ей и так приходится отдавать все силы, чтобы не развалиться. Равновесие настолько нестабильно, что потеря «шкатулки» приведет к цепной реакции, которая ее уничтожит. Уверена, ты и сам это понимаешь, но на всякий случай скажу прямо: если ты применишь силу и раздавишь ее «шкатулку», ее сердце гарантированно разобьется без малейшей надежды на восстановление.

Не хочется это признавать, но, думаю, «О» права.

Я не могу спасти Марию, просто уничтожив ее «шкатулку». Если я это сделаю, Мария рухнет, будучи во власти созданной ею «Аи Отонаси», и никогда уже не станет прежней.

Все бесполезно, если она сама не захочет бросить «шкатулку».

Но это –

– Но это невозможно, – говорит «О», словно прочтя мои мысли. – Из-за твоего предательства она приняла окончательное решение. Ты ведь понимаешь, что это значит, верно? Это значит, что она не отдаст «шкатулку» добровольно. Ее воля настолько сильна, что, даже если ее жизнь будет на кону, она не дрогнет. Ты видел это множество раз, так что сам это отлично знаешь, верно?

Да, я видел и отлично знаю.

Что Мария не может прибегать к насилию даже перед лицом неизбежной гибели. Что она неспособна пожертвовать кем бы то ни было, потому что хочет, чтобы все были счастливы.

Уничтожить ее «шкатулку» ради нее самой.

Мария никогда на такое не согласится. Она никогда не будет действовать ради собственного эгоистичного счастья. Потому я и впал в отчаяние, полагая, что спасти ее уже невозможно.

Однако.

– Я этого добьюсь!

Я узнал, что я спаситель.

Я узнал, что я «рыцарь».

– Мария непременно отдаст мне свою «шкатулку»!

Не знаю, как я этого достигну, но я верю в собственную силу – теперь, когда я наконец заполучил «шкатулку».

Эта сила была создана самой Марией, потому что она этого пожелала, так что я просто не могу не преуспеть.

Я совершу чудо, которое перевернет все с ног на голову.


– Потому что сейчас у меня есть «Пустая шкатулка».


Ничто теперь меня не остановит.

Мм… сперва я заберу Марию у Дайи. Потом я сражусь с Марией и заставлю ее отдать «шкатулку».

– Понятно. Что ж, в таком случае я уничтожу «Пустую шкатулку».

«О» наверняка станет моим врагом.

…Ах, только сейчас я понял истинную суть «О». Лишь после того, как осознал, что она мой враг.

Это же так очевидно; почему же я не заметил раньше? Я должен был узнать ее намного раньше. Как минимум я должен был узнать ее сразу, как только увидел ее нынешнюю форму.

В смысле – разве мне не показалось с первого же взгляда, что они похожи?

«О».

Это всего лишь инициал. Мария создала это существо, и, думаю, она неосознанно дала ему имя «О», с которым и без того была хорошо знакома. Если так – мне в голову приходит лишь одно значение этого имени.

Она хотела стать существом, исполняющим желания других. И в каком-то смысле «О» и есть такое существо. В некотором смысле «О» – ее идеал.

И вот еще – имя человека, которым Мария пытается стать, подавляя саму себя.

Да, по сути это одно и то же. Поэтому я считаю своими врагами их обеих.

С нескрываемой враждебностью я произношу имя «О».


– «Ая Отонаси».


Не знаю, каково происхождение этого имени. Может, источником вдохновения послужил какой-то конкретный человек. Раз это Отонаси – может, кто-то из семьи Марии.

Что я знаю – так это то, что мы оба, и «О», и я, существуем ради Марии.

Но сосуществовать мы не можем. Мы противостоим друг другу всей нашей сутью, и потому лишь один из нас может выжить. Но я ни за что не проиграю.

Поэтому я излагаю свое намерение предельно ясно.

– Я убью тебя, Ая Отонаси.


Загрузка...