Пусть танцуют белые медведи

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Сочельник начинается с папиного смеха, я нахожу забытый подарок, отчего рождественский гном теряет маску

Первым делом я услышал папин смех. Он проникал через полуоткрытую дверь вместе с ароматом рождественского окорока. Новенький будильник показывал половину десятого. Я натянул красные носки – в честь праздника. Как-никак сегодня сочельник!

Мама сидела за кухонным столом и смотрела на ангелов на подсвечнике, они кружили и звенели крошечными латунными колокольчиками. Сколько я себя помню, они проделывали это на каждое Рождество. Мама подняла глаза от тарелки с маринованными огурцами – ее особый завтрак! – и улыбнулась мне.

– С Рождеством!

– Наконец-то, – ухмыльнулся отец. – Поторапливайся! У нас еще дел по горло!

– Каких это?

– Увидишь.

– Что это вы задумали? – насторожилась мама.

– Больно ты любопытная, вот что я тебе скажу.

Папа довольно ухмылялся. Видно было, что он едва сдерживается, чтобы не проболтаться. Он подмигнул маме.

– Господи, ну просто дети! – вздохнула она. – И как я с вами только живу!

Мама за обе щеки уплетала маринованные огурцы.

Вдруг она вскочила и ринулась в туалет: видимо, ей стало нехорошо. Последнее время с ней это частенько случалось. Но папе это даже нравилось. Чем больше ее тошнило, тем больше он радовался.

Он пошел за мамой посмотреть, не нужна ли ей помощь. А я остался сидеть в кухне и старался не прислушиваться к звукам, которые доносились из туалета.

Немного погодя отец вернулся назад.

– Поехали, – сказал он. – Маме надо немножко прийти в себя.

– Пять тысяч четыреста девяносто пять крон, – объявил продавец. – Отличная вещь! Стоил шесть тысяч пятьсот. Дистанционное управление. Можно подключать кабельное телевидение.

Этот востроносый развязный типчик в клетчатом пиджаке не внушал мне доверия.

– А можете вы его упаковать? – попросил отец. – В подарочную бумагу.

– У нас есть и подешевле, – не унимался клетчатый пиджак, указывая рукой на магазинные полки.

– Нам нужен именно этот!

Отец так шарахнул по огромному телевизору, что я испугался, что тот сейчас покатит прочь на своих черных круглых колесиках.

– Ну, что скажешь? – повернулся ко мне отец.

– Ей понравится, – ответил я.

– Да она будет без ума от счастья! – просиял отец.

– Ага. Старый-то ей уже давно надоел.

– Да она его терпеть не может, парень! Готова в любой день скинуть его с лестницы.

– Или в окно выбросить.

Отец сиял почище любого кинескопа.

– Вы сможете заплатить наличными? – с тревогой спросил продавец, суетившийся над оберточной бумагой.

– Ясное дело, – кивнул отец.

Он терпеть не мог покупать в рассрочку.

Папа выудил из кармана бумажник, послюнявил пальцы и торжественно извлек пять тысячекроновых бумажек и еще несколько банкнот по сотне крон, все это он выложил на прилавок.

– Вот!

Отец глаз не мог оторвать от коробки. Упаковочная бумага была вся в краснощеких гномах и порхающих снегирях, так что у телевизора получился и в самом деле рождественский вид.

– Спасибо! – поблагодарил отец.

Он протянул свою огромную ручищу продавцу, тот стал красным как гном и, казалось, испугался, что отец вырвет ему сейчас руку и швырнет в окно.

– Желаю вам хорошего Рождества! – промямлил продавец.

– Уж не сомневайтесь, так и будет! – заверил его папа.

Все было готово.

Мама надела красное платье, как раз в тон к губной помаде, которую я собирался ей подарить. От папы за версту шибало лосьоном после бритья. Он следил, чтобы мама не пошла в мою комнату, где мы припрятали наш Сюрприз.

Первой явилась тетя Дагмар.

– Классный причесон! – похвалила она, проведя ладонью по моей бритой голове. Она стояла близко-близко, и от нее пахло гиацинтами из цветочного магазина, рука ее гладила меня по макушке, и я почти поверил, что этот рождественский вечер и впрямь будет удачным.

А потом гости стали прибывать один за другим. Обе мои бабушки и дедушка. Папины родители пришли вместе, а мамины развелись и старались навещать нас по праздникам по очереди, чтобы не встречаться. Ну и еще Сессан – поседевшая такса бабушки и дедушки.

– Как дела в школе?

Бабушка опустила руку мне на плечо. Ручища у нее – килограмм сто, не меньше!

Пока я решал, что ей ответить, вмешался дедушка:

– Жрать пора! Давайте-ка все к столу!

Ужин был накрыт в гостиной. Между елкой и старым «Люксором» мы поставили, раздвинув, кухонный стол. Он был похож на стол для бутербродов на пароме, что ходит на Аландские острова. Тут было много всякой всячины: колбасы, студень, паштеты, рождественский окорок, похожий на боксерскую грушу, салат с селедкой, мясные тефтели, горчица, сыр и нетронутая большая банка маринованных огурцов, свекла к холодцу и маленькие хрустальные рюмки для взрослых.

– Пожалуйста, налетайте! – пригласил отец.

И сам набросился на угощение, торопясь поскорее с ним разделаться, чтобы перейти к раздаче подарков. Дедушка ел молча, насупив брови, словно пытался решить заковыристую математическую задачу. Бабушка пристроилась рядом и все косилась на почти пустую мамину тарелку, где лежали лишь кружочки маринованных огурцов, которым, скорее для отвода глаз, составляли компанию кусочек печеночного паштета и тонюсенький ломтик солонины.

– В чем дело? Ты что, заболела?

Бабушка пристально посмотрела на маму.

– С чего ты взяла?

– Да ты же не ешь ничего, Риточка, милочка!

– Бросьте, она себя прекрасно чувствует! – вмешался папа.

– Может, с животом нелады? – наседала бабушка, не желая сдаваться.

– С животом! – подхватил отец радостно. – Пожалуй, можно и так сказать.

– С животом надо быть поаккуратнее, – наставительно сказала бабушка.

– Конечно, – согласился отец, – да мы за ним будем как за малым дитем ходить.

Бабушкина рука с сосиской на вилке так и застыла на полпути ко рту. Она сидела, словно на телевикторине, и таращилась на отца. Тот сиял ярче елочной гирлянды, а мама строила ему рожи, чтобы он угомонился. В конце концов она, видимо, попыталась стукнуть его по ноге под столом, потому что из-под скатерти, как новогодняя ракета, внезапно выскочила Сессан. От испуга дедушка поперхнулся, и бабушке пришлось колошматить его по спине, чтобы тефтеля, попавшая не в то горло, выскочила назад.

– Аффе, – строго сказала бабушка, словно это дедушка был во всем виноват.

Сессан быстренько схватила выкашлянную дедушкой тефтельку и скрылась с ней под диваном. Снова воцарились покой и порядок – до тех пор пока тетя Дагмар не посмотрела на свои часы.

– Господи, да сейчас же по телику показывают Дональда Дака! – всполошилась она.

Но «Дональд Дак»[5] пропал в бушевавшей на экране метели, а с ним и «Утиные истории», «Бык Фердинанд», «Леди и Бродяга» и все остальное.

Уж и не знаю, может, отец специально что-то там намудрил с нашим стареньким телевизором, но тот не показывал ничего, кроме шуршащего снегопада. Сколько мама ни лупила по ящику – ничего не помогало.

– Черт бы побрал тебя вместе с этой рухлядью! – шипела она на отца. – Скупердяй несчастный, не может купить нормальный работающий телик!

– Вот именно, – подхватил я, – жадина, каких мало!

Отец наслаждался нашей перепалкой. Он словно не хотел расставаться со старым теликом и все крутил ручки и с улыбкой смотрел на бушующий на экране буран.

– Ладно, оставь его, – сказала Дагмар. – Давайте хоть вокруг елки потанцуем.

Мы вытащили елку на середину комнаты, взялись за руки и стали водить хоровод, подбадривая себя громким, но нестройным пением. И так мы резвились до тех пор, пока дедушка, раскрасневшись как рождественское яблоко, не заявил, что больше не может.

Тогда отец завел проигрыватель.

– Позволь тебя пригласить, – сказал он, беря маму за руку.

Элвис пел «Hard Headed Woman» и «A Fool Such as I»[6], а они танцевали так, как когда-то в самом начале. У мамы раскраснелись щеки, и она улыбалась своей ангельской улыбкой, так что был виден потемневший передний зуб. Елка растеряла половину иголок, а мама с размаху толкнула комод, где стоял вертеп, отчего Иосиф пустился в пляс вокруг Марии и младенца Христа, да столь резво, что в конце концов свалился на пол и потерял голову.

– А теперь настал черед подарков! – объявил папа.

– Гадство!

Дагмар попыталась натянуть маску рождественского гнома, но у той порвалась резинка. На Рождество Дагмар всегда была гномом[7]. И вот теперь она стояла с грустным видом и держала в руках свое лицо, на плечах ее было старое отцовское пальто, скрывавшее тело, а у огромных сапожищ лежал мешок с рождественскими подарками.

– Ну что теперь делать? Не могу же я выйти без маски!

– Сейчас мы вмиг всё приделаем!

Я кинулся в родительскую спальню. Я знал, что мама хранит швейные принадлежности в желтом трюмо. Мне пришлось немного покопаться, прежде чем я нашел то, что искал, – небольшой кусок суровой нитки и иголку. Я уже собирался задвинуть ящик обратно, когда заметил, что что-то торчит между носовыми платками и старыми чулками.

Это был пакет, завернутый в белую бумагу и перевязанный коричневой лентой. Он был небольшой, и к нему была привязана открытка с рождественским гномом. Мама в своем репертуаре: сначала спрячет подарок, а потом о нем забудет! Папа-то бы, конечно, ничего прятать не стал.

Пока Дагмар возилась с маской, я сунул пакет на самое дно ее мешка. Я вообразил себя ангелом-спасителем, мне казалось, что сияющий нимб озаряет мою обритую голову.

– А вот и гном! – обрадовался отец. Он первым подбежал к двери и распахнул ее настежь.

В дверях стояла Дагмар. Ее красный колпачок развевался над только что подлатанной маской, карие глаза, прищурившись, смотрели сквозь крошечные отверстия, казалось, ей тысяча лет, не меньше, и прибыла она прямиком из Царства белых медведей.

– Да входи же!

Папа провел ее в гостиную.

– А вот и я с подарками! – возвестила Дагмар своим тысячелетним голосом.

Под перезвон рождественских ангелов, стоявших на придиванном столике, она приступила к раздаче подарков.

Сессан досталась резиновая косточка, а дедушке – сигара. Маме – моя губная помада, которой она сразу же накрасила губы. Я получил магнитофон, такой маленький, что умещался в кармане, и свитер, такой большой, что налез бы и на слона: бабушка специально связала его на вырост. Папе я купил новую губную гармошку. Она блестела, словно серебрёная, и стоила так дорого, что на нее ушли почти все деньги, которые я заработал за раздачу рекламных проспектов. А еще он получил пару кальсон, на которых я сзади фломастером написал: «Покой». Бабушка, как увидела эту надпись, так и зашлась от смеха, у нее даже слезы полились из глаз. Они капали прямо в форму для выпечки, которую подарила ей мама.

Отец сидел и вертел в руках гармошку, глаза его сияли от радости.

– Только полюбуйтесь! – повторял он. – Видали ли вы когда-нибудь такую гармошку?

Папа осторожно поднес ее к губам и попробовал разок дунуть. На голове у него красовалась белая меховая шапка – подарок от мамы. Он был похож на настоящего белого медведя, а гармошка играла как раз так, как и положено в песне Элвиса «Aloha-Oe».

Больше папа не мог терпеть, хоть поначалу и задумал приберечь Сюрприз под самый конец, когда все подарки уже будут розданы. Он поднялся с места.

– Послушай-ка, рождественский гном, а как насчет пакета, который ты спрятал в соседней комнате. Ты про него не забыл?

– В чем дело? – заволновалась мама. – Какой еще пакет?

– Этот парень в колпаке припрятал один подарок, – объяснил с улыбкой отец. – Но, к счастью, я вовремя его нашел.

Он потянул Дагмар по направлению к спальне.

– Да это все мелочи! – крикнула им мама.

– Конечно – «мелочи»! – отвечал папа и продолжал двигаться к моей комнате.

Он распахнул дверь, и все увидели стоявшую там коробку. Мама снова села на место. А я было подумал, что она вот-вот бросится за ними вдогонку.

– Так ты об этом? – спросила она еле слышно.

– Ясное дело! – подтвердил отец. – Это тебе от самого большого в мире жадины.

Он сам донес коробку и поставил к маминым ногам. Мама совсем опешила. Дрожащими руками она разорвала упаковку.

Внутри был телевизор – блестящий и огромный. Двадцатишестидюймовый, известнейшей марки «Люксор». Модель года!

– Чокнутые! – прошептала мама. – Он, поди, уйму денег стоит.

– И с дистанционным управлением, – сказал отец. – Представь, ты теперь можешь полеживать на диване и трескать свои огурцы, пока ждешь…

Но он не успел договорить. Мама закрыла ему рот рукой. И заодно чмокнула его в лоб. Там остался яркий красный след от помады – как раз у края шапки.

– Сумасшедший, – вздохнула мама и как-то погрустнела: так бывает, когда по-настоящему чему-то рад.

«Now and then, – пробормотал папа, – now and then there’s a fool such as I»[8].

Вот здесь бы всему и закончиться!

Словно стоп-кадр, когда фильм вдруг останавливается и все застывает на месте. Пусть бы отец так и стоял с красным поцелуем на лбу и навечно сохранил это радостное выражение. А мама бы так и замерла на цыпочках подле него в своем красном платье, все еще вытянув губы для поцелуя и положив руки ему на плечи. И через дым дедушкиной сигары можно было бы разглядеть елку, новенький телик и мою улыбающуюся рожу.

Но в этот самый момент наш рождественский гном все-таки извлек на свет божий тот самый белый пакетик с коричневой лентой.

– А вот вам еще подарочек! – объявил он маме.

Дагмар не успела даже прочитать, что было написано на привязанной к пакету открытке, как мама выхватила его у нее из рук. И прижала к груди.

– Пожалуй, этот я сейчас открывать не стану, – сказала она. – Я уже и так вся в подарках.

– Что за чепуха! – возразил папа. – Открывай поживее, а потом испробуем телевизор.

Но, похоже, маме очень не хотелось это делать.

Пока она разворачивала бумагу, руки у нее дрожали. Она опустилась на диван и с мольбой посмотрела на отца.

– Дорогой, – сказала она, – это всё пустяки.

– Да что с тобой? Смех, да и только!

Он направился к ней, словно хотел сам открыть этот злосчастный подарок, чтобы она перестала наконец вести себя так по-идиотски. Мама вздрогнула, и подарок выскользнул у нее из рук. Коричневая шкатулочка упала ей на колени, замок раскрылся, и оттуда вывалилось что-то красное и блестящее.

– Господи!

Бабушка поднесла вещицу к свету. Это было ожерелье из каких-то красных камней. Ничего особенного. Никакого сравнения с прочими мамиными побрякушками. Но бабушка в изумлении разглядывала камни. Она даже заглянула в открытку. Прочла и повернулась к отцу.

– Неплохо! – сказала она. – Вот это сюрприз!

– В чем дело?

– Я так и знала, – заявила бабушка.

– Что вы там такое знали?

– А вот что! – сказала бабушка и потрясла открыткой.

– В чем дело? – пробормотал дедушка, вынырнув из облака сигарного дыма.

– А в том, что у них будет ребенок! – торжествующе объявила бабушка.

Воцарилась тишина. Она что, рехнулась? И в самом деле, бабушка словно помешалась: на губах – дурацкая улыбочка, а в руке зажата открытка и эти треклятые бусы.

– А вы-то откуда узнали?

– Да ты же сам пишешь!

– Я?

– Ну да, в открытке. Я и не догадывалась, что ты поэт.

– Поэт? что вы такое городите?

Я уже смекнул, что здесь что-то не так. Это было видно по маминому лицу. И по тому, как отец разволновался. Что-то было чертовски не так. Кажется, и Дагмар это почувствовала. Она стянула с себя маску. А бабушка принялась зачитывать то, что было написано в открытке.

– Только послушайте, – вещала она, держа открытку перед самым носом.

Когда она дочитала, отец застыл на месте. Он смотрел на маму, словно просил у нее помощи. Но она глядела в сторону. Лицо у папы стало совсем белым, так что красный след от поцелуя казался свежей раной.

– Под стать, – пробормотал он, словно все зависело от этих слов. – Под стать.

– А вот и бусы! – радостно кудахтала бабушка как ни в чем не бывало, хотя даже Сессан уже почувствовала, что что-то не так. – Ожерелье-то, небось, кучу денег стоит!

Бабушка работала в большом универмаге и разбиралась в таких вещах.

– Под стать.

– Мне очень жаль, – пробормотала мама.

– Выходит, все правда?

Мама кивнула.

– Я не хотела, чтобы так вышло, – прошептала она.

Но отец уже был на полпути к входной двери. Он даже не стал ее захлопывать за собой. Я слышал его шаги на лестнице, потом хлопнула дверь в парадном.

Дагмар отшвырнула маску и кинулась за ним. Она лишь на миг остановилась возле меня.

– Не дрейфь, Лассе! Вот увидишь, все еще наладится.

Я жуткий тугодум. Это у нас с папой общее.

Я лежал на кровати. Была уже ночь, и все гости разошлись. Я старался думать, что ничего не произошло, но понимал, что все изменилось. Мама ждала ребенка от кого-то другого! А папа убежал куда глаза глядят в рождественскую ночь без пальто и все еще не вернулся, хотя новенький будильник показывал уже половину двенадцатого. Мама сидела на краешке моей кровати и говорила, что я должен постараться понять ее и что ей тоже сейчас нелегко. И я догадался, что она ждет ребенка от того самого типа в кожаном пиджаке, которого я укусил в живот.

Мама погладила меня по щеке.

– Я хочу, чтобы ты переехал вместе со мной.

Я нажал кнопку записи на своем новеньком магнитофоне.

– Никогда, – сказал я, – никогда, никогда, никогда!

Я перемотал пленку и снова включил магнитофон.

– Никогда! – эхом отозвался магнитофон. – Никогда, никогда, никогда!