Глава 7

Я пропустила День святого Валентина.

За прошедшие годы я, бывало, поглядывала на перекидной календарь с тракторами на стене, рядом с окном у раковины. Тот самый календарь, который я вешаю каждый январь на одну и ту же медную кнопку. Убери я сейчас этот календарь, то увижу семь дырок. Они похожи на дырки от пуль в каком-то крошечном тире, скучковавшиеся друг с другом. Кучка, означающая срок моего пребывания здесь. Каждый год, когда я вешала его фермерские календари на стену. Но сейчас я по-другому слежу за временем. Теперь это уже никак не связано с ним. Мой дневник, мой календарь и мои часы – все это внутри меня, внутри моего тела.

Моя беременность становится видимой.

У меня нет проблем со спиной или с одеждой, ее одеждой. Но я чувствую, чувствую это существо. Его, ее, кем бы это ни было. Я не доверяю этому существу, но люблю его. Как так случилось? От ненависти и страха – к любви. Вот прям так сразу. Я часто думаю об этом крошечном существе, каждый день, каждую минуту. Какое-то время я ненавидела это существо, а затем словно из ниоткуда я приняла его.

Этот ребенок будет моим, не его.

– Поставь чайник на плиту, у меня руки задрогли!

Я беру чугунный чайник с плиты, наливаю в него воду из-под крана, открываю крышку и ставлю на конфорку. Капли воды на дне чайника шипят и скатываются по горячей поверхности, прежде чем исчезнуть.

Ленн весь в краске. На нем его новый комбинезон, он заказал его из фермерского каталога, того самого, который я читаю, когда могу до него добраться так, чтобы камера не увидела. Когда я могу дорваться хоть до какой-то новой информации, нового языка, новых картинок. Каталог Argos годами служил мне верой и правдой. Он столькому меня научил! Я находила умиротворение на его страницах, в оглавлении, фотографиях, незаметных отличиях между тысячами единиц продукта. Но все это было раньше.

– Накрылся, кажется, мой старый плуг, – вздыхает Ленн, пялясь в окно в сторону дороги и закрытых ворот на полпути на ферму. – Но, если повезет, год еще послужит!

Я протягиваю ему пестицидную кружку со сладким чаем бежевого цвета.

– Хочешь, я приберусь в сарае с инструментами? – спрашиваю у него. – Я тут закончила.

Он смотрит на меня, затем переводит взгляд на мой живот.

– Штоб все на своих местах потом оставила, не смей играться, ничего прятать не смей, слышишь?

Я киваю, и он отдает мне в руки свою кружку. На его ногтях каемка от синей краски и окровавленные кутикулы.

С Рождества я думаю о той женщине, которая приходила к нам в гости, о той, которая искала поле для своей лошади. Пытаюсь вспомнить ее имя, но не могу. Мой мозг одурманен. Мягкий. Расплывшийся. У нее были рыжие волосы и она улыбалась во весь рот, это я помню.

Вчера вечером Ленн рассказал мне о своих каникулах в доме на колесах – тех, что он проводил в детстве с матерью. С тех пор как он узнал о ребенке, то рассказывает мне о них все чаще. Без особых подробностей, без сентиментальности, просто о том, куда и как долго они ездили. Он рассказывал скорее о логистике, чем делился эмоциями. Ловля крабов. Сладкая вата. Леденцы с картинками. Я все еще не могу представить себе это, но пытаюсь. Пирсы с игровыми автоматами. Воздушные змеи. Я могу сказать, что это его любимые воспоминания. Ленн цепляется за них. Возможно, именно в те дни он сбегал от всего; его мать, Джейн, позволяла ему сбежать с самой унылой из всех болотных ферм.

Даю стопе отдохнуть. Она болит, и боль отдается в глазах, но мне нужно отдохнуть, а таблетки начинают подводить. Я хочу еще. Я хочу целую таблетку, не половину. Мое тело жаждет их, но мне кажется, что и ребенок тоже хочет. Нам нужно больше. Это по-другому навредит моему организму, знаю, но я хочу больше лекарств. И при этом не хочу. Потому что чем больше я их принимаю, тем сильнее нуждаюсь в нем и тем дольше он может делать со мной все, что захочет, и тем выше риск для ребенка, и, что самое страшное, тем больше я буду сопротивляться попыткам уйти. Вернее, тем меньше сил я буду тратить на то, чтобы придумать что-то умное, план, при котором моя сестра будет в безопасности, а я смогу покинуть это место раз и навсегда. Но в эти дни я едва ли смогу пришить пуговицу или настроить стиральную машину, вот насколько запутался мой мозг. В прошлом месяце целую неделю у меня в голове не было ни одной нормальной законченной мысли.

Я встаю и иду на улицу.

Это моя единственная возможность побыть не под сверлящим взглядом камер. У меня больше нет личного времени в маленькой спальне, только он по одну сторону чертовой простыни, а я под другой. Ночь за ночью.

Загрузка...