Часть II

Глава 14

Пустоголовый гопник, убитый по неосторожности Малым в больнице, отсутствием мозга его не удивлял. Очевидный дегенерат, чья деградация стала в перевёрнутом мире признаком биологического прогресса… И даже не парадокс «прогресс – деградация» как таковой занимал голову Антона после памятного разговора с доктором в автомобиле.

Он вспомнил-заинтересовался тем самоубийцей, с которого всё и началось. Тоже ведь был безмозглый, но отнюдь не гопник. Кто же он?

Малой зашёл в отдел полиции навести справки. Якобы по службе – его, дескать, участок, ЧП на участке. Но чтобы узнать как можно больше, вести себя решил неофициально – по-приятельски.

Он не хотел думать о себе, как о настоящем исследователе. Убеждал себя в праздности своего интереса, называл его мысленно любопытством, но прекрасно понимал – чувствовал, что в его голове пытается зародиться не уловимая пока в рамки даже не версия, а теория. Её не может не быть при таких-то делах! Она уже зудит и вибрирует. Она требует выхода в ясность.

– Да ничего особенно интересного, – состроив гримасу безразличия и профессионально пытаясь восстановить хоть какой-то крючок, которым покойная личность зацепилась за память, ответил знакомый опер из отдела полиции. – Предприниматель… Купец… Торговал чем-то… Сейчас не вспомню… То ли крупой, то ли туалетной бумагой – не один ли хрен?

– Ну, это официально… А не официально? – Малой сделал ударение на приставке «не» с такой доверительной улыбкой и с таким обезоруживающим взмахом бровей, что опер не мог не улыбнуться в ответ.

– Скажи ещё, что ты должен знать всё, что происходит у тебя на участке…

– Вот именно! Служба есть служба… – участковый ещё и подмигнул, приглашая коллегу на сеанс корпоративного цинизма и повышая тем самым степень доверия до максимальной.

– Ладно… Пошли покурим.

Но ещё когда шли на выход из здания, опер заметил:

– Но интересного, ей-богу, ничего нет. В смысле, криминального…

И когда уже прикурили и уселись под навесом в беседке, продолжил:

– Бюджетные бабки через него перегоняли. Под любой проект – хоть строительный, хоть образовательный, хоть медицинский… Специалист широкого профиля, так сказать… В смысле, контора у него всеядная. Фирма его «консалтинговая». Подставная, чисто. «Стиральная машина». Но всё по уму – по закону. Тендер-шмендер, заявка-шмазявка, конкурс-шмонкурс, проект, защита, статья финансирования – всё, в общем. Никакого криминала! Даже мелких нарушений нет – незачем. Опасно даже! При перекачивании бабла из бюджета в карманы всегда соблюдается особая щепетильность и уважение к закону. Готовится проект. Утверждается, как положено, депутатами. Выделяются по специальной статье деньги… Всё! Остальное его дело как подрядчика… А он не строитель, он не медик, не учитель – он никто. Попка! И он… якобы он… уже потом, после основного договора, заключает договора с реальными деятелями, настоящие хозяева которых – как раз депутаты те самые и люди из администрации. И подряд идёт по вполне приемлемым ценам – никакого завышения! – всё тип-топ, я ж тебе говорю. Прибыль исключительно за счёт объёмов производства. А гарантия их получения – железная! Короче, никакой изобретательности, ничего интересного… Виноватых нет, потому что вины никакой нет – преступления не было.

– А чего ж он тогда застрелился?

– Ты не поверишь!..

У опера в глазах огонь зажёгся, когда он в ответе повернулся лицом на Антона, у которого от этой живости что-то такое манящее даже жилы в груди потянуло: «А говоришь, ничего интересного… Ну!»

– Любовь у мужика, прикинь! Безответная! Или ответная, да не очень. Солидный уже хрен. Небедный. При понтах – ему же тоже неплохо как посреднику при дележе перепадало… А вот, поди ж ты! Порылись мы там в его закромах… Баба его… Вернее, не его… Короче, хрен поймёшь… То любовь у них, то разрыв… И долго так! Много лет. Эта его мадам к нему-то явно неравнодушна, но в то же время замужем за другим. Потом опять не замужем – опять с ним… Снова разрыв… И так несколько раз. Мы её нашли. Понаблюдали за ней – в открытую ж не будешь подъезжать – скажет: какое имеете право? Я замужем (а она, в натуре, замужем), мало ли что у меня с покойным когда-то было?! Идите нах… И будет права. Баба красивая! Ну и замучила мужика… Депрессняк поймал, да и застрелился. Так, а что? Работа – хрен поймёшь – как у «шестёрки»: тебе говорят – ты делаешь. Гордость же должна быть у человека. Любимая женщина – та же история: то ли она твоя, то ли она чужая – непонятно. Сломался. Надоело.

– А ствол?

– Чистый. Пробили его по базе – ничего на нём нет… Где купил, как? Нашёл, типа! В лесу… – опер привычно и мрачно пошутил. – Теперь уже не узнаешь. Вещдок самоубийства. Дело закрыто. А что, нужен ствол?

– Нет-нет… Информация нужна.

– А всё, нет больше информации.

Малой поблагодарил и распрощался.

Что узнал? Как будто ничего особенного. Вроде как неинтересно – обыденно… Это как посмотреть! Нечасто взрослые, опытные люди от несчастной любви стреляются… Не только от неё, конечно – тут у него всё в кучу, «в натуре, депрессняк» – но и от неё в том числе!

А что эта информация даёт? Только то, что в любви мозги – не главное. Много это или мало? А чёрт знает! Впрочем, почему?! Дядька-то уже взрослый давно был – не только он сам, а и гормоны его помудрели… Интересно, а если бы у него мозг был-таки, стал бы он себя убивать? И всегда ли только безмозглые себя убивают? Не-ет, не может быть!

И Малой почему-то сразу вспомнил Маяковского. Вернее, тот был первый, кто пришёл ему на ум. Тоже ведь и женщина была, и нелады с самим собой в своём деле. Но мозги-то у Маяковского были!!!

Однако разве можно сравнивать! Маяковский был поэтом. Слова и предложения моделировал. Красоту делал… Не всегда понятную… И не всем… Но цель имел такую! А этот? Предприниматель… Барыга! Деньги – его цель. Ему было даже не важно, чем заниматься, лишь бы бабло шуршало.

«Так, стоп!!! – замер Малой. – Маяковский же не в голову выстрелил! Он сердце пулей пробил. А почему? Интересно… Знал, может, что-то про себя? Да нет – бред это. Что он мог знать? Но в голову-то ему после смерти никто не смотрел. А если он сам не хотел, чтобы смотрели? Нет, серьёзно! Это же стереотипно – убить себя в голову. Я ведь тоже вот не сразу вспомнил, что он не в голову стрелял…»

Рассуждая таким образом, Малой прервался на телефонный звонок. Незнакомый номер…

– Да.

То ли детский, то ли женский, но, в любом случае, идиотский голос – явно ненастоящий:

– Антон Малой, вы получили письмо? – фамилия была произнесена правильно.

И сразу же, словно подбадривая себя, незнакомец непонятного пола и возраста произнёс эту же фразу в утвердительной форме:

– Вы получили письмо…

– Ка-кое письмо? – успев растеряться от неожиданности, ставшей таковой в дальнем углу ожидания, быстро мчась по сериальным фрагментам памяти и беря себя в руки, ответил вопросом Малой.

– Бросьте кривляться, – голос нервничал-таки, судя по торопливости. – Это мы вам писали… – с ударением на «мы», из чего Малой смог предположить, что звонит одиночка. – Слушайте, Антон Малой… – опять полное обращение, как не принято, имя-фамилия, наверное, специально для отвлекающей, искусственной особой приметы. – …Сохранение в тайне произошедшего в туалете травматологического отделения будет стоить сто тысяч долларов. Срок – неделя. Куда и как – сообщим. Повторять не буду. Затянете – факт станет известен. И уж точно не полиции.

– Послушайте! Сто тысяч долларов – несуразная цифра. Откуда?!

Он остановил свой эмоциональный трёп – толку-то говорить в пустое пространство. И тут же выделил первое обнадёживающее противоречие: «мы писали», но в конце «повторять не буду». Точно одиночка! Уже хорошо. Чем это лучше, додумывать не стал – другими соображениями увлёкся:

«Та-ак… Номер абонента – вот он. Ничего примечательного. Симка-то, поди, уже в мусорную урну полетела… А почему в урну? С улицы разговор шёл – гул был слышен, машины… Та-ак… Ну, в любом случае, начинать надо с телефонистов… Рано я из отдела ушёл. Придётся возвращаться… Плохая примета, чёрт!»

Антон вдруг поймал себя на том, что про «плохую примету» он подумал не отвлечённо по тысячелетней традиции мракобесия, а совершенно серьёзно – испуганно, словно бы раньше не раз убеждался в справедливости правила не возвращаться.

Упрекнул себя в мнительности. Но по приходу обратно в отдел удивил дежурного не только своим возвращением, но и просьбой посмотреться в зеркало в дежурке.

Снова оказавшись в отделе полиции – теперь по другому поводу – Малой очень быстро начал себя костерить за глупость: «Какого чёрта я сюда, дурак, за помощью попёрся?! Нашёл, где помощь искать – в ментовке!»

И действительно, вполне прогнозируемая реакция его знакомых и даже приятелей (друзей у него там не было, то ли потому, что там дружба в принципе невозможна из-за людоедской сути организации, то ли потому, что Малой и сам с трудом сдруживался с кем-либо) выражалась в выкатывании насколько это возможно глаз из орбит и вопроса-недоумения «Как это можно без санкции-то?!». Служивые могли не только незаконные действия, но и законные – профессионально обязательные даже! – свои действия делать строго по приказу, а не по служебной обязанности. Но среди тех, кто приказывает, у участкового были даже не приятели… Да и знакомые только наполовину – он их и о них знал, а они о нём – совсем необязательно. Впрочем…

Прежде чем Антон окончательно убедился в своей суетливой ошибке и начал её исправлять, уйдя из отдела для самостоятельного расследования в незаконном режиме, его успели вызвать к начальнику.

– В чём дело, господин участковый инспектор? – полковник с пропечённым в солярии лицом, напоминавшим жареный пельмень, сразу обозначил служебные позиции.

Вытягивать руки по швам Малой, одетый в «гражданку», не стал, но и демонстративно «борзеть» – тоже. Хотя хотелось… Ох, как хотелось! Так, как никогда раньше – до удивления. Но захватил интерес: Антону вдруг представилось, что у полковника лицо не пельмень, а пятно.

– Вы о чём коллег просите? О проведении следственно-оперативных мероприятий. Так?

Малой кивнул – вилять или, тем более, отказываться смысла не было – полковник сам бывший опер.

– Ну а почему в таком неофициальном порядке-то? Потерпевший есть? Заявление есть? – Малой потряс головой – не про себя же рассказывать! – Ну дак, а в чём же дело тогда?!

Даже если возмущался полковник театрально, являя миру – и себе как его части! – представление максимальной законопослушности, то делал это до такой степени убедительно, что это его «ну дак!» звучало, как будто с «м» в начале.

Затем начальник отдела рассыпался пятиминутной лекцией из области воспитательной работы с личным составом, в конце которой подошёл к Малому вплотную, склонился к его уху и прошептал:

– Сам, Антоша, сам… И тихо… А как раскрутишь дело, тогда и докладывай – победителей не судят… Мало того, ещё и незаконные действия помогают узаконить…

И сразу же, сделав шаг назад, в голос… Командирский:

– Идите пока. Почитайте ещё раз закон «О полиции»… Пусть он, вообще, у вас станет настольной книгой. Это будет вам напоминать обязанности и, главное, права участкового уполномоченного. Свободны.

И характерный жест-отмашка рукой: «Пшёл вон». Хотя… После искреннего шёпота, скорее всё-таки, менее пренебрежительно: «Вали отсюда».

Выходя из кабинета в приёмную, Малой подумал, что полковник стал для него Полковником, который своими беззвучными словами почти стёр из воображения, как тряпкой с доски, пятно-блин, вертикально стоявший на бюсте-подставке с золотыми погонами. А финальный во встрече жест смахнул и развеял все осыпавшиеся остатки-пылинки этого нечеловеческого образа, оголив-таки под пельменем ещё и человеческое лицо.

– Ну сам, так сам! – сказал он вслух, когда за ним закрылась входная дверь в отдел. – Сразу было ясно.

Взгляд в студенческую юность – Антон

– Здравствуйте, Антон, – услышал он как-то в коридоре уверенно-правильный голос за спиной и повернулся с вопросом на лице.

Перед ним стоял в дешёвой пиджачной паре и отработанно оптимистично улыбался университетский активист из числа студентов. Иван Петрович Сидоров. Ни больше ни меньше. Именно так в паспорте. Именно так в студенческих разговорах. Иногда просто одно слово – «активист». Точнее, конечно, было бы «карьерист», ибо туповат и учение подменяет общественной незаменимостью, но в «карьеристе» все было бы слишком прямолинейно, без изящества. «Активист» был приятней для ушей эстетствующих во всём молодых людей – студентов университета. Так вот это Активист его окликнул. Антон кивком ответил на приветствие и сохранил вопрос на лице: чем могу, дескать?

– У меня к вам, разговор, Антон. Важный. Даже не просто разговор. Предложение. Серьёзное.

– Слушаю вас, Иван Петрович.

– Может мы не здесь пообщаемся? Может к нам в штаб пройдём? Там удобнее будет.

«Кому?» – подумал Антон и согласился.

В штабной комнате Активист, сняв пиджак и повесив его на высокую спинку директорского кресла, привычно удобно уселся за свой начальственный стол и жестом функционера пригласил Малого садиться на один из приставленных к совещательному закруглению стульев.

– Вот о чём я хотел бы с вами поговорить Антон… э-э, как по отчеству?

– Можно просто Антон.

– Так вот, Антон… Мы в штабе всегда находимся, так сказать, в гуще событий. Держим руку на пульсе общественной жизни университета, – Активист завел свою дежурную предварительную «бодягу». – А как же? Мы должны точно знать, чем живёт и дышит, так сказать, студенческая среда. Мы как активисты обязаны рулить и направлять вектор общественных настроений в нужное русло. Мы должны консолидировать здоровые силы студенчества вокруг себя, сеять позитивный настрой и патриотический энтузиазм. Согласитесь, Антон, что учёба для самой прогрессивной цели всегда продуктивнее, чем безотносительная учёба. Учёба ради учёбы. Мы подсказываем молодым людям самую благородную цель их занятий – служение отчизне…

Антона потянуло в сон, но он крепился. Иван Петрович Сидоров – демагог, конечно, и надо сказать, начинающий пока демагог. Что называется, без огонька. Убаюкивает больше, чем на подвиги массы сподвигает. Но он уже подающий большие надежды – фигура официально влиятельная, несмотря на свою сатиричность. Поэтому надо держаться. Хотя Антон уже догадался, о чём пойдет главная речь. Он не просто бодрился – он уже обдумывал свой ответ.

– …Вы согласны со мной, Антон?

– Вполне.

– Так вот… Сама жизнь заставила нас, так сказать, ха-ха, присмотреться к вам, Антон, повнимательнее. Вы – лучший студент на выпускном курсе. Вы уже даже ведете научную работу. Вы заслужили большой авторитет среди не только товарищей, но и преподавателей. Они прямо в восхищении от ваших способностей, скажу вам откровенно. Одним словом, вы нам подходите.

– В каком смысле? – Малой специально «включил дурака», чтобы не раздражать общественно-деятельное начальство своей проницательностью.

– Я предлагаю вам работу в нашем штабе. Сразу оговорюсь – в наше время это очень важно и это нормально – деятельность в рамках нашей общественной организации самым благотворным образом отразится на вашей дальнейшей карьере. И вероятно, не только в стенах альма-матер, но и дальше по жизни, так сказать. Насколько мне известно, у вас нет серьёзных «толкачей» в жизни. Вы ведь вдвоём с мамой живёте и высокопоставленных родственников у вас нет. Правильно?

Активист недвусмысленно смотрел на Малого. Он даже не пытался прикрыть цинизм в глазах.

– Да. Всё верно. Она у меня одна… И я у неё один.

– Ну вот видите. Значит доложенная мне информация верна. Не зря, так сказать, мои штабные свой хлеб едят. Ха-ха-ха.

– А что я должен делать?

– Ну пока давайте просто присмотримся друг к другу. Притрёмся, так сказать, ха-ха. Походите на наши заседания. Послушайте наши решения. Вникните в наши методы. Может вы сами для себя решите вначале, что для вас наиболее интересно. У нас ведь работа не из-под палки. Человеку должно быть по-настоящему интересно то, что он делает. Тогда и отдача будет максимальная. Вы согласны со мной, Антон?

– Вполне.

Антон потом с усмешкой представлял себя в роли студенческого активиста и даже почему-то с повязкой на руке. Стать новым хуньвэйбином ему казалось не просто стыдным, но и смешным. Если над ним как над «ботаником» поначалу смеялись вырвавшиеся во взрослую, мало контролируемую родителями, жизнь другие студенты, то со временем его безусловные успехи заставили их примолкнуть в уважении к его незаурядным способностям. Но общественная деятельность, бессмысленность, глупость и комизм которой держались на самой вершине кретинизма, ничего кроме реально-общественного «фи» не вызывала.

С другой стороны… Нельзя в этой дурацкой псевдоактивности видеть одну только сатиричность. Влиятельность-то туповатого в учёбе и умело циничного в жизни «активиста» видели и осознавали все. И никто не мог открыто и высокомерно рассмеяться ему в лицо. Боялись. Все боялись! Даже преподаватели!. Поэтому терпели его и тянули по всем учебным дисциплинам. Значит, в его бессмысленной деятельности был-таки некий смысл. Уж он-то точно не затеряется после получения диплома, который нужен «активисту» исключительно для анкеты. Он-то ведь себя и дальше видит в роли общественного деятеля. Политика! Руководителя какой-нибудь партии! Депутата! Кандидата! И протчая, протчая, протчая… Поэтому он тоже согласен терпеть общественное университетское презрение. И терпение его держится и крепится простой, известной фундаментальной формулой: «Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним».

А что? В этом точно есть смысл. Антон понял, что не станет пренебрегать «активистом». Более того, он живо вольётся в эту «общественную деятельность». Он разовьёт не просто активность – он поставит её на новую организационную основу. Он сделает так, что реально-общественное «фи» в его адрес просто не успеет родиться. Вместо него появится если не уважение, то страх. Который, впрочем, тоже включает в себя уважение пусть и другого, животного, свойства. А он, Антон Малой, заменит самого главного активиста. Да. Так и только так! Если уж выхода нет и надо что-то делать, то делать это «что-то» надо по полной программе и на максимально возможном уровне. Чтобы окружающие в восхищении снимали шляпы. Главное в этой работе – это демонстративная убежденность и твёрдость во взгляде. Тогда окружающие и думать не смогут о предполагаемом его цинизме. Вернее не так… Цинизм-то ведь никуда не денется. Но при нужном антураже «дурак его не заметит, а умный про него не скажет».

Очень скоро Малого познакомили со штабным куратором… вернее, Куратором. Да, именно так. С большой буквы! В его облике явственно проглядывалась старая службистская выправка. Он умел приветливо улыбаться и от его улыбки собеседник одновременно потел и мёрз. Куратору понравилась активность и инициатива молодого человека, взалкавшего порядка в стенах альма-матер. Юноша, ведь, всей своей сутью служил живым примером для оболтусов и ряженых куриц, в силу возраста неправильно ещё понимавших, что такое настоящая свобода. Свобода быть полезным Отечеству (с большой буквы, разумеется!). Не всё в высказываниях энтузиаста бесспорно, конечно, но общая направленность, вектор инициатив – верный. Надо только молодому человеку теперь чаще встречаться с Куратором. И не только в штабе активистов из числа студентов университета, а и лично, в неформальной, тэсэзэть, обстановке. В парках, к примеру, скверах. А что? Прогулки на свежем воздухе располагают к размышлениям о жизни, о мироустройстве, о своей роли, об обязанностях и связанными с ними правах. А для начала надо бы ввести в действие прозвучавшее предложение товарища Малого об организации студенческой дружины. Добровольной, конечно же! Причем, дружины общеуниверситетской… Конечно, конечно! Зачем замыкаться в рамках только одного курса? Ведь надо дружиной охватить всё студенчество. Пусть она будет организована по хорошо известному и отработанному принципу, суть которого проста… Ах! Товарищ Малой знает суть этого принципа. Ну что ж? Тем лучше. Надо только продумать механизм поощрения наиболее активных, деятельных и продуктивных дружинников. Надо, чтобы они были не только примером для других, менее сознательных своих товарищей, но пусть они станут и объектом зависти. Да-да, а как же?! Надо чётко показать, что государство любит тех, кто любит его и не жалеет времени и сил для его благополучия и процветания. Кстати!.. Надо бы решить вопрос с особыми приметами… в смысле, признаками дружинников. Наверное, не надо изобретать велосипед, а надо вернуться к старому, испытанному приему – к нарукавным повязкам (кто бы мог подумать?!) с соответствующей аббревиатурой. Товарищ Малой согласен? Ну и чудно! Пусть готовит организационный проект. Кадры… Полномочия там… Права, обязанности. Надо будет его обсудить, внести коррективы… Ну и… Товарищ Малой должен быть готов возглавить студенческую дружину… Так её и назвать, наверное: ДСД – добровольная студенческая дружина. Нет! Не надо с заглавной буквы. В простом, рабочем режиме… Без лишнего пафоса.

– Я вот о чём хотел бы с вами поговорить, уважаемый Антон, – во время очередной регулярной «планёрной» прогулки спокойно заговорил Куратор. – Ваши успехи в руководстве ДСД заметны и бесспорны. И не в статистике дело. Хотя и она говорит о многом: повысилась дисциплина студентов, как следствие, улучшились показатели успеваемости, в правильном направлении растёт общественная активность молодежи. Это всё хорошо. Но это можно считать закономерными начальными успехами организации, обусловленными во многом эффектом новизны. Я бы сказал, даже неожиданности для общей массы учащихся, привыкших к так называемой «студенческой вольнице». Когда молодежь в её безответственности ограничивают преподаватели – это одно. И совсем другое, когда она испытывает контроль за собой со стороны своих товарищей. Для неё это неожиданный и даже пугающий фактор. Согласны со мной?

– Да, – ещё бы Малой был не согласен! Тем более, что это так и есть.

– Но… – Куратор остановил свой неторопливо уверенный шаг и резко повернулся лицом к подшефному собеседнику. – Со временем… Причем, довольно коротким временем! Студенты привыкнут и освоятся в новых для них условиях. На то они и студенты – передовая, тэсэзэть, часть нашей славной молодёжи. Самая грамотная и мыслящая её часть. А человек, ведь, такая скотина, которая ко всему привыкает и приспосабливается. Прямо как клопы и тараканы, честное слово. Согласны со мной?

– Да.

– А раз они привыкнут и научатся жить в новых условиях, то обязательно появятся неформальные, тэсэзэть, лидеры или просто демагоги-ловцы некрепких человеческих душ. Это закон. Они всегда есть, какие бы благие цели не ставились перед обществом. Заметьте, благие эти цели не для тех, кто их ставит, а для самого этого общества, не до конца способного понять, в чём его благость! В нашем случае – студенческого общества. Всегда найдётся некто, кто станет подобно шавке на слона лаять. И ладно бы, если бы этот лай был конструктивной критикой. То есть, отвергая, предлагал бы свои методы по достижению нашей общей благородной цели. Не-ет!!! Они, эти злопыхатели, будут целенаправленно выискивать возможные, а чаще даже надуманные, минусы в любой передовой общественной инициативе. И ладно бы, коли так. Не одно масштабное дело без организационных и функциональных издержек не обходится. Все эти «кухонные разговоры» были бы нам, как у вас говорится, «по фигу», ведь, собака лает, а караван идет. Но!.. Я не зря сказал, что студенческая, академическая университетская среда – это не простая серая масса тупых и убогих людишек, для которых за счастье иметь тряпку с брендом, японскую машину и путёвку на банановый остров летом. Не-ет, чёрт возьми! Это в большинстве своём эрудированная и высокоинтеллектуальная среда молодых и не пуганных ещё людей, умеющих думать и анализировать происходящее вокруг них. Чтоб им!..

Куратор так разнервничался от собственных слов, что закончил вступление в основную, наставительную часть «планёрки» вполне искренне. Ему пришлось даже немного помолчать, чтобы успокоиться. Они, словно отец с сыном, неспешным шагом прошлись мимо обледеневших скамеек тихого сквера.

– Так вот… – опять остановившись, повернувшись и растянув рот (только рот и ничего более!) в своей фирменной улыбке, снова спокойно заговорил Куратор. – Мы должны всё знать не только о настроениях, царящих в студенческих головах. Мы должны точно знать о возможных грядущих изменениях в векторе этих настроений. Мы должны точно знать направление этого вектора. И, что особенно важно, мы должны всё знать о тех, кто в принципе способен задавать какие-либо направления этому вектору. Мы просто обязаны знать всех властителей человеческих дум в курируемой среде. Мало этого, мы должны влиять на них нужным для общего дела образом. Согласны со мной?

Малой судорожным кивком головы и выражением подобострастных глаз показал, что он не просто согласен – он согласен всецело! Но наигранное подобострастие тут же сменилось искренним испугом, потому что губы Куратора опять стянулись и сузились, глаза даже не остекленели и не стали холодно-змеиными – они стали металлическими, а голос – хоть и оставался тихим, но оглушающе вибрировал в самом мозгу Малого.

– Тогда, мой юный друг, не надо поручать своей личной гвардии вести за мной слежку. Ограничьтесь к вящему нашему удовольствию сбором данных в рамках оговорённых нами пределах. Иначе я тебе, сука, хребет сломаю. Идея твоя с личной гвардией, конечно, хорошая. Но она настолько логична, что очевидна. Так вот и используй её строго по делу. Всё!

Куратор поймал под руку начавшего терять равновесие подчинённого, интуитивно понявшего свой перебор и осознавшего крах ещё и не начавшейся карьеры, встряхнул его и с улыбкой развернул в обратную сторону.

Когда Малой ушёл чуть ли не приставными шажками обессиленных ног, Куратор сразу же, пока не забыл – не закрутился, взял мобильный телефон и послал пустую СМС на номер своего самого доверенного сексота из числа студентов. Это служило вызовом на встречу. Тайную, агентурную встречу.

Глава 15

Окинув взглядом улицу, чтобы избавиться от мешающих теперь свежих впечатлений, Малой двинулся в офис телефонной компании.

На улице словно бы стало теплее. Солнце пыталось развеселить своими лучами скукоженных прохожих, привыкших смотреть только себе под ноги и не привыкших улыбаться. Получалось у Солнца плохо.

Только в одной встречной компании лица внимательно слушавших своего приятеля людей были растянуты в соответствующую, предвосхищающую веселье, гримасу, тотчас же сменившуюся открытыми в ржачке ртами, почти одновременно опрокинутыми вверх в злом, как будто, натужном смехе. Видно, анекдот был… Похабный! Или социальный – только они вызывают такой злобный смех.

Малой же чувствовал некий оптимистичный подъём. Настроение – отличное! Мент-полковник выдал карт-бланш. Шёпотом! Прослушки опасается. Именно поэтому над анекдотами из жизни смех может быть только злым. С ненавистью к такой жизни и с обречённостью. Причём не важно, в каком социальном слое прозвучал социальный анекдот – смех всегда злой. Злобный! Мент «пасёт» беспогонных граждан. Но на его золотые погоны всегда найдутся погоны поярче, которые «пасут» его самого. Логично было бы подумать, что у этих окончательных – крайних – погон жизнь в таком её виде не должна вызывать злобу. Они же крайние сверху! Они же её – жизнь такую – и блюдут. Фиг там! И эти тоже ржут над анекдотами не радостно, а злобно. И обречённо! Как все.

Однако вот нужная дверь. Участковый уполномоченный снова вернул сознание на службу – теперь незаконную, – а потому стал вдвойне строже. Даже «ксиву» переложил в карман поближе.

– Здравствуйте, – корку в нос, чтоб разглядели погоны, но не успели прочитать должность. – Мне нужен ваш начальник. И побыстрее, пожалуйста.

Вышел некто мужского пола, молодой, с внешностью и распечатанным на лбу мироощущением менеджера.

– Здравствуйте, – коротко корку в нос. – Меня интересуют личные данные абонента вот этого номера.

– Простите, а в какой связи?

Малой удовлетворился обеспокоенным взглядом старшего менеджера и заинтересованными взглядами клерков в глупой униформе – только клерков, клиентов не было, а иначе пришлось бы Малому вести себя не так нагло – мало ли кто тут клиент… А теперь же, не мигая и глядя прямо в глаза, пугая ещё сильнее – а куда деваться? – негромко произнёс:

– Пройдёмте к вам в кабинет. Там и поговорим.

Через несколько минут из зала была вызвана кассир-оператор, работавшая в нужный Малому день, и он, оставленный в кабинете начальника с ней наедине, подверг её немилосердному, погружающему в истерику, допросу. Переживаемый беднягой девчонкой стресс заставил её вспомнить некую старуху. Она смогла даже её описать. Впрочем, без особых примет. Антон примерно такого и ждал. Не записал, а запомнил паспортные данные старухи и двинулся по её адресу, оставив связистам массу впечатлений и поводов для разговора, которые им поведает коллега и о которых будет молчать их шеф. Что ж… Пусть посплетничают – хоть какое-то разнообразие в их унылой офисной жизни.

Глава 16

В подозреваемую квартиру соваться без разведки было нечего. Можно было бы наблюдать за подъездом, не прячась, но Малой был интуитивно уверен, что следить надо секретно. Он даже мог сам себе объяснить причину этой, сродни чувственной, уверенности – ему предвкушалось (а может, хотелось?) увидеть здесь знакомую личность.

Однако не на травке же лежать с биноклем в зарослях кустарника! Неплохо бы, конечно – ведь дозор продлится неизвестно сколько… Но вот именно поэтому вопрос о непривлечении внимания к себе самому стал главным.

Изнутри это был двор как двор – газоны, проезды-проходы, машины, детская площадка с песочницей, бабули-мамаши с карапузами. Ну и лавочки, конечно же… Но они как место дислокации отметались сразу.

Антон вышел со двора и отправился по его периметру с внешней стороны домов. Кафе… Кафешка… Кафетерий. То, что нужно!

– Здрасьте.

Продавщица… Нет, пожалуй, буфетчица вполне приветливо ответила и сама спросила, что ему угодно.

– У вас летняя площадка работает?

Она удивилась:

– Да… Но сейчас же не сезон.

Антон сделался безапелляционно наглым:

– Сезон, сезон! Вытаскивайте столы-стулья из подсобки и расставляйте…

– Но…

– …И не там, где обычно – не на улице, а во дворе.

Буфетчица, начиная уже привычно ориентироваться в своём многотрудном жизненном опыте, по инерции всегдашнего протеста успела всё-таки спросить-воскликнуть:

– Да с какой стати-то?!

Сразу же её взгляд упёрся в ограничитель любого протеста в виде полицейской корки с форменным портретом уполномоченного наглеца.

– Н-но… Это надо не со мной решать…

– А с кем? Зовите!

– С директором… Н-но его нет.

– Значит вы сейчас здесь главная. С вами и решили. Действуйте!

Она позвала с кухни повариху, и они вместе зашевелились, забросив стряпню-торговлю и бормоча, что тоже, мол, мужик называется – стоит и смотрит куда-то во двор, а бабы столы-стулья вытаскивают, ящики-коробки затаскивают, вениками-тряпками машут, наводя приличествующую заведению чистоту. Хорошо хоть зонтики тут вставлять некуда, а то и их бы пришлось тягать-ставить… А если дождь? Где и как потом мебель сушить? Директор убьет! Надо ему позвонить…

Тот узнав, что в его отсутствие хозяйством распоряжаются не просто посторонние, а менты, сказался срочно занятым по налоговым вопросам и поручил буфетчице самой «разруливать напряг с ментами». И чтобы всё было тип-топ. И с ментами, и с мебелью! «Иначе… Ты поняла!»

А у прилавка уже люди скопились. Нервничают. Обеденный перерыв проходит. А в этой всегда приветливой лавчонке-забегаловке что-то непонятное происходит… И Валя (Зина-Клава) нервная какая-то… И завсегдатаи, гаранты ежедневной выручки, разворачиваются уже и уходят в направлении ближайших конкурентов. А Валя (Зина-Клава) с навсегда испорченным настроением и подругой по перекурам – поварихой окончательно утверждаются в мысли, что «все менты – козлы».

Антон, однако, смягчил женскую эмоцию, неожиданно и великодушно расплатившись за кофе. Но тут же её снова утвердил, забрав со стола буфетчицы газету с кроссвордами.

Сидеть пришлось долго. Уже и кофе – даже дармовой, в конце концов, – не помогал. Антон начал зябнуть. Терпел. И дотерпел-таки!

В подъезд зашёл завотделением – Томас.

– Ах ты, с-с-с…

Прерывисто от дрожи просвистел сам себе сексот. Поднялся и на нетвёрдых, задубевших ногах вошёл в кафетерий, чтобы выйти через парадный вход и найти машину злодея, который тоже – понятное дело – прятался и поэтому не въехал на ней во двор.

Машина стояла недалеко. Антон, не задумываясь, злобно качнул её, спровоцировав сигнализацию. Спрятался за дерево. Повторил, когда тревогу отключили из окна. Потом опять. И так ещё три раза, пока, наконец, не вышел к машине взволнованный – то, что нужно! – доктор. И как только он разблокировал двери, Малой выскочил из укрытия и, обхватив его, чтоб руками не дёргал, впихнул-вкинул на водительское сиденье, а сам прыгнул на заднее.

Док, хотя и успел увидеть Малого, но усилившееся новым недоумением волнение не позволяло ему сконцентрироваться и что-то предпринять в свою защиту. В итоге он был сзади за шею прижат к подголовнику сиденья и дёргаться мог только руками-ногами.

– Тихо, тихо, док. Заводи, поехали.

– Куд-куда? – прокудахтал натужно Томас спёртым голосом.

– А без разницы. Будешь меня катать, пока всё не расскажешь.

– Ш-што всё? – теперь док шипел.

– Вообще всё! И не вздумай дёргаться. Не забывай, кто я… Я как раз на службе… Провожу следственно-оперативные мероприятия…

– Как-какие, на хер, мероприятия?! – приходя в себя и меняя растерянность на злость, «закакал» доктор теперь уже вполне по-мужски.

– По выявлению преступника! Поехали!!!

Слегка ослабив захват, Малой дал Томасу возможность тронуть машину с места и выехать на дорогу. Помолчали.

– Ну!

– Что ну? Ты с ума сошёл!

– Рассказывай, сука!

– Да что рассказывать-то?!

– Не станешь по-хорошему – станешь по-плохому, – приговорил друга по ментовской инерции Малой с противным чувством несогласия с самим собой, когда ещё только на уровне бездоказательных, интуитивных ощущений становится понятно, что всё это зря.

Профессиональная же привычка утверждала, что самое время пригрозить шантажисту так, чтобы он понял вдвойне беззаконный трагизм своего положения, когда не только он – преступник, но и объект его вымогательства начал действовать против него сам по себе, безо всяких глупостей вроде Уголовно-процессуального кодекса, а потому ни перед чем не остановится. Однако Антон опасался «кипежа» с его стороны в этом случае и потому терпеливо решил играть роль законника:

– Ты понимаешь, док, что под статью залетел? Это срок, док! Это крах всей твоей жизни! Рассказывай всё. Только чистосердечное признание может тебе помочь.

– За что срок?! Преступление-то в чём? Что ты несёшь? Или теперь что, любовница – тоже уже преступление? Дожили…

– Не виляй, док, ты понимаешь, что встрял…

Последнюю фразу Малой произносил, уже поймав за хвост возможную разгадку своих внутренних неладов, но показывать своего наступающего понимания ещё не собирался.

– Какая любовница? Кто?

– Да в чём дело, в конце концов?!

– Я задал вопрос.

– Н-ну, ладно… Только между нами, Антон, по-мужски… Лады?

– Колись, док! Не тяни кота за яйца…

Тот остановил машину у бордюра, словно для набора решимости, но заговорил до банальности обыденно:

– Да ничего особенного… Господи! С медсестричкой у меня шашни. Роман!.. Она это так называет… Хочется ей романтики… – Пауза. – Ты-то тут при чём?

Док, очевидно, начал строить свои догадки в том же романтическом направлении – неправильные догадки:

– У тебя на неё виды, что ли? Бат-тюшки! Я ж не знал! Да и лямур у нас до тебя начался… Так что извиняй… Коли так-то…

В одном своём соображении доктор был безусловно прав – в том, что Антон действовал сейчас самостоятельно. Томас даже откровенно и нагло – пугающе! – расслабился под рукой участкового.

Хотя… Почему пугающе? Его, доктора, зато теперь в возможной панике с привлечением посторонних, настоящих ментов на службе, можно не опасаться…

Но и смягчать свой «наезд» сразу нельзя было – вдруг Томас «включил дурака»… Довольно умело, надо сказать, включил и сейчас «стрелки переводит». Молчание, однако, затянулось. Да и стоять тут нельзя было. Доктор молча и медленно опять поехал.

– Так это ты к ней, значит, приехал?

– Не к ней, а на квартиру… Снял я квартиру…

Герой-любовник удивлённо посмотрел в зеркало заднего вида. Мгновенное его прозрение стало затуманиваться новыми вопросами: за кем следил Малой, за ней или за ним? А если за ним, то с чего вдруг?

– А она там?

– Нет! – доктор отреагировал так быстро, что для Антона звук ответа брякнул ложью, словно в пустом ведре. – Слушай, Антон… Давай, ты успокоишься… Нет её там, правду тебе говорю… Это не её дом… А где её, я даже и не знаю – незачем мне… Она говорила, что с родителями живёт… Я бы туда в любом случае не пошёл бы… Ну что мне, с родителями знакомиться, что ли?!

Соблазнитель чуть было не добавил в сердцах «Нах они мне нужны!», но сдержался, дабы личную трагедию несчастного влюблённого не усугублять своим несерьёзным к ней отношением. Антон, между тем, отметил, что они всё больше отдаляются от заветного двора. Мало этого, оклемавшийся от внезапности доктор, по виду сначала принимавший его за психа, уже перестроился из правого ряда в центральный и ехал теперь вполне себе уверенно.

– А на фига вам квартира? Работы, что ли, не хватает?

Он всё-таки отпустил доктора совсем – не хватало ещё вляпаться куда-нибудь.

– Ну, Антон… Девушка же… Это для умудрённой замужней какой-нибудь – трижды уже замужней! – встречи на стороне романтичны. Служебный роман, то да сё. Дежурство, новая недомашняя обстановка, острота, адреналинчик – вот её романтика, которая усиливает-украшает желание… Когда скрип старого домашнего дивана вызывает только мысли о покупке новой мебели… А это! Девушка же совсем! Для неё романтика пока ещё – это свой дом, в смысле, без родителей… Свой муж… То да сё… Ну, я и согласился квартиру снять… Не покупать же ей!..

На последней фразе, неосторожно и цинично вырвавшейся-таки из контролируемого плена риторики, Томас осёкся и замолчал.

– А кто хозяин этой хаты?

– Да бабка какая-то… Я толком и не знаю… А зачем тебе?

Малой снова уверенно завёл руку за шею водителя, давая понять, что тот рано расслабился. Машина опасно вильнула.

– Да это не я договаривался! – заголосил испугавшийся доктор. – Это она! Я только деньги даю.

– А не боишься переплатить?

Молчание. Непонятно было, от чего: то ли от угаданного червячка в мозгу доктора, то ли от его не предполагавшегося ранее наличия. Антон надавил посильнее… Не рукой – вопросом:

– Или девка такая сладкая, что о деньгах даже думать не хочется?

– Это нетактичный вопрос, – только и придумал, что сказать на это доктор, будучи снова испуганным и максимально осторожным в высказываниях насчёт дамы.

– Ладно. Расслабься, док. Во сколько у вас стрелка?

– С кем?

– С любовницей! С кем… Свидание когда?

– Антон, перестань! – джентльменская решительность была озвучена весьма истерично. – Я тебя прошу…

– О чём?

– …Она здесь не причём! – вторым и главным смыслом этого возгласа было «Я здесь не причём!».

– Успокойся, док. Раз ты приехал, значит и она придёт. Поворачивай обратно, вези меня назад. И тогда всё – можешь быть свободен. Ты мне больше сегодня не понадобишься.

– Нет! – Томас опять справился с волнением.

– Что значит нет?

– Нет! Не поедешь ты туда…

– Ах ты!..

Антон снова попробовал придушить доктора, но теперь тот стал откровенно сопротивляться. Завозились. Водитель вертелся, пытаясь выскользнуть-вырваться, изгибался и упирался – то в педаль газа, то в педаль тормоза. Машина с коробкой-автоматом дёргалась и виляла недолго. Резко припустив и забрав влево, она правым крылом вскользь прошлась по впереди идущему бамперу, врезалась в отбойник, разделявший встречные полосы и остаточным заносом развернулась под небольшим углом почти против движения – так, что лобовая и левая боковая, водительская, сторона стали встречными для идущих сзади машин.

Последнее, что, перед тем как выскочить, видел Малой – это был тяжёлый грузовик с многометровым капотом впереди кабины. Последнее, что он слышал, когда уже выпрыгнул подальше от дороги и поближе к бордюру на разделительной полосе, – это был предсмертный резиновый визг резко и однозвучно смятой, словно фольга с растаявшей шоколадкой, машины доктора, протаскиваемой ещё с полсотни метров людоедскими колёсами дизельного монстра.

Когда всё закончилось и стихло, Антон обнаружил себя сидящим на асфальте с отсутствием каких бы то ни было признаков каких бы то ни было травм. Вообще ничего! «В рубашке родился…» Одна неприятность – одежду теперь придётся чистить…

Успев упрекнуть себя за неуместную мелочность – шоковую, очевидно, – он подбежал – даже не прихрамывая! – к эпицентру… Эпицентру чего?

Трагедии, как оказалось. Прибывшие спасатели вскрыли своим «консервным ножом» жестянку и достали то, что было до аварии доктором.

Антон даже не мог дать себе отчёта в том, что сам факт гибели как таковой его совершенно не трогал. Он с поистине маниакальным упрямством судорожно стал протискиваться сквозь гущу спецов в униформе. Он расталкивал и материл не стесняясь тех, кто его удерживал, предполагая его шоковое состояние. Он, наконец, вырвался из цепких рук бывалых медиков из скорой помощи, но увидеть то, что хотел и на что невольно – подсознательно уже – рассчитывал, так и не успел. Он даже уколом транквилизатора не был избавлен от постигшего его враз ощущения фатальной и непоправимой теперь недостачи чего-то в жизни. Он скрипел зубами от злости и слабости – он хотел и не смог посмотреть внутрь головы доктора Томаса. И теперь никогда так и не сможет узнать, был у того мозг под черепом или нет!

Глава 17

После скандала в семье – первого настоящего по ощущениям, по «всё пропало!» – Диана проснулась во вчерашнем состоянии. Опустошённость давешнего вечера не удалось выспать… Да и как? Сна-то как такового не было. Приливами накатывало забытье. Дрожащими отливами – возвращение в явь. Наконец, как положено нервной ночью, стали терзать навязчивые вопросы: «А что, собственно, произошло? С чего меня так разбередила мужнина пьянка? Она ему по жизни мешает? – Нет! – Мне мешает? – Одному только моему моральному женскому эгоизму, пониманию, что мужу и без меня бывает неплохо… Материальная сторона ведь вовсе не страдает. Тогда что? Почему не спится?»

Проводя так минуты, потом часы в отнюдь не истерическом – развлекательном даже! – самокопании, Диана сумела детально восстановить вчерашний разговор… вернее, свою даже в истерике связную речь и несвязное даже в старании мычание мужа… и снова ощутила ту же, что и вчера, щемящую боль от одного только припоминания своего вопля о том, что не только «всё вокруг, но и она сама тут принадлежит Кире», с намёком – уловил ли по пьяни? нет, наверное – и на его собственную принадлежность благодетелю-папе.

Вот он, корень невроза! Словно бы всевышний для озарения Дианы заставил сначала её же уста раскрыться и озвучить неуловимую и неудобную истину. Значит любит её Бог, раз даёт понимание пусть даже таким способом…

«И ведь не первый уже раз в разных комнатах спим! Но никогда такого отчаяния не было… А может было? Наступало, да я сама не давала ему до ясности развиться? Точно! Мелочью оно представлялось… Не хотелось его… С чего бы, дескать. Дом – полная чаша. Счастье расписано на годы вперёд… Кем? Папой! Папой расписано-то!!! Это не наше счастье – это его покой… Потому и нужна ему наша любовь вся такая выставочная… Если она вообще была и есть… Удобство – вот что было и есть! Суррогат… Действенный, надо сказать… Надёжный!»

И тут как-то сами собой сквозь лёд памяти стали проступать тёплые по ощущениям моменты жизни с Кирой. И совершенно оправданно из своей неглубокой ещё «заморозки» оттаял первой радостной капелью последний банкет по случаю очередного их общего, а не только Кириного успеха – диссертации. Но как только тёплые капли недавней гордости за Киру – и за себя, жена ведь! – отметились звоном по льду замёрзшей души, то, словно мгновенная яркая молния, стрельнул и обжёг из памяти самый первый там взгляд на неё Антона – полный сухих слёз и невыкрикнутых слов.

«О, господи!» – аж до дрожи протряс этот взгляд из памяти, тяжело упавший на её разболтанную эмоциями психику. Бедная женщина даже вспотела.

«Нет! – взяла себя в руки мгновенно, как только подумала об успокоительных таблетках. – Нет и нет, Антоша! Ты – не вариант. С тобой не до таких переживаний было бы… Никакого аристократизма – сплошная борьба за жизнь в условиях нищеты».

Она подумала так в совершенно искренней ледяной твёрдости… Но и ощущая уже мягкость, когда вспышка обожгла и потухла, и после неё остался лишь слабый, хотя и устойчивый – первая любовь всё-таки! – огонёк в душе, окончательно тающей в действительно тёплых воспоминаниях.

Когда сидела и пила кофе на кухне, Диана ещё раз попробовала – и весьма успешно! – убедить себя в общей удаче своей брачной партии. Но и не отметить своего облегчения от того, что муж ушёл, и что она не отреагировала на его призывный к миру взгляд, тоже не могла. «Похмеляться, поди, отправился», – подумала она, впрочем, абсолютно беззлобно и успокоилась безо всяких таблеток и капель.

«Сила в нём есть… Всегда была… Когда прижмёт – сам бросит. Пускай пресытится. Перебесится. Или действительно прижмёт что-то так, что сам свою пьяную гулянку забудет. Мало таких случаев, что ли? Нравится она ему пока…»

И тут ей с сарказмом нового отчаяния стало пронзительно ясно, что если и прижмёт её мужа что-то, то уж точно не её обида или гнев… «Папаша прижмёт, больше некому!» – она даже хохотнула в удовлетворении, что и этот барчук – её муж – всего лишь барчук, но не барин.

Однако эта мысль даже не обижала – она злила. Выходило из этих рассуждений, что Диана сама по себе тогда вообще никто – собственность Кирилла, папин подарок в виде разрешения на ней жениться. Действительно кукла – плюш… почти как плешь бессловесная.

«Интересно, а если измена? Как он отреагирует? Ну-ка, попробуем смоделировать ситуацию…»

И первым делом она вполне рационально начала прикидывать, чем это может обернуться лично для неё, и делая для себя печальное открытие, что она своего мужа толком-то и не знает.

«Тут ведь как… Мужики гораздо болезненнее переносят женскую измену, чем наоборот. Природа – ничего не поделаешь… Но один мужик, почувствовав только возможность женского адюльтера, делает нужные ей выводы и меняется в нужную ей сторону – это бывает редко, но этого я и хочу. Другой бросает изменницу, не задумываясь. А третий вообще никак такую возможность не рассматривает – не принимает её всерьёз. Но когда вдруг узнает о свершившемся (или якобы свершившемся) факте, то и убить может… Сначала его, потом её, а потом и себя… И ладно бы – его и себя… Но ведь и её! Вдруг и этот такой же… Перемкнёт в мозгах – собственник же! И задуматься не успеет – не сможет – о том, что есть что терять и кроме неверной жены. Два наглухо проигрышных варианта против одного призрачно выигрышного… Нет, риск явно неадекватен! Измена – это крайний случай, однозначно. А вот слабый намёк на сохранившуюся независимость жены, могущую стать фактором измены… Чтобы не только с небес на землю спустился, но и нрав свой явил при полном отсутствии состава преступления, но вполне возможном его возникновении при его таком ко мне отношении. Точно! Чтобы не только умом понял, но и гордыней своей прочувствовал. Если же оставить всё как есть сейчас, то дальше будет только хуже, ибо всё ещё только началось, и до пресыщения явно далеко…»

Телефон… Светка… Этой-то чего надо?

– Да. Привет.

– Что с тобой? Привет. Голос какой-то…

– Заболела… Нервы…

– Что так? Со своим что ли?..

«Оно тебе надо?» – мысленно разозлилась Диана на точность предположения подружки. Промолчала.

– Динь-динь, слушай, – защебетала трубка тем ласковым тоном, каким подруги приглашают друг друга в свои сердечные тайны. – А ты этого Антона хорошо знаешь? Ну, того…

– Знаю. А что?

– Ну, ты же знаешь, что было, да?

– Было – прошло… Дальше что?

– Да я хотела его навестить в больнице… Думала – раненый же… Меня защищал… Так романтично!..

«Дура», – мелькнуло безотчётно злобно в Динь-динь-голове.

– …Накрасилась, приоделась, надушилась… Лучше, чем в кабак, прикинь, в больницу-то!.. Собралась, короче, с гостинцами, а его там нет уже. Значит, не сильно раненый, раз уже отпустили. Даже обидно стало – трагизма… вернее, пока ещё, слава богу, только драматизма поубавилось… Хотя… Был бы он уже инвалидом, то ещё хуже было бы… На черта он такой нужен? Утку ему под кроватью менять?..

Диана, наконец, улыбнулась – её бодрил ироничный рассказ Светки о своих переживаниях и связанных с ними событиях… «Или наоборот: событиях – переживаниях? Неважно! Но Светка не дура всё-таки, и это хорошо!»

Она расслабилась.

– Ну… Завершай.

– Слушай, Динь-динь… Неудобно мне как-то… Надо бы выразить признательность…

– Ладно тебе! Скажи – понравился.

– И не без этого… Есть в нём что-то такое… Короче, как мне его найти?

У Дианы был номер телефона Антона. Но какая же мужнина жена признается в этом? Да кому?! Подружке. Вы с ума сошли!!! Она и сама не знала, зачем его с Кириной телефонной базы втихаря списала… Списала и всё! Уж, ясное дело, не затем, чтоб звонить! Поэтому ответила так:

– У Кирилла его номер есть. Придёт – спрошу.

– Диночка, ты – чудо! Только…

– Что ещё?

– Самой мне как-то неудобно… Навязываюсь, типа… Что-нибудь подумает ещё… Ну, ты понимаешь…

– М-м-ц, ой-й! – постановочно цыкнула Диана, мгновенно вспомнив про божий промысел. – Ладно. Сошлись на нас с Кирой и пригласи его куда-нибудь, ну, за компанию – вчетвером. Ага?

– Динь-динь, ты – чудо! – ещё более искренне прощебетала подружка. – Жду от тебя номера. Целую.

– Пока, – отключилась Диана, уже о другом думая и торжествуя: «Надо же, как удачно пасьянс складывается!»

Она отдавала себе отчёт, что подружкин стёб больше всего ей понравился в той части, где было про Антона, но она же и знала уже, что компания будет не из четверых человек, а из троих только – без Киры. Да и Светка нужна только для повода… И болтовни потом.

Взгляд в юность – Диана

Антон, став студентом, сделался значительнее. Мысленно усмехаясь собственной наивности, он, однако же, искренне удовлетворенно улыбался от одного только профессорского обращения к первокурсникам: «Коллеги». Приятно ощущать себя на равных с маститым, настоящим профессором. Ощущение, конечно, искусственно культивируемое самим профессором-либералом, и Антон это умом понимал. Но одновременно, проанализировав этот простейший психологический прием, он отмечал его эффективность – обращение подкупало сознание настолько, что на подсознательном, безотчётном уровне лекции этого преподавателя стали любимыми и наиболее посещаемыми. Разумеется, надо было учитывать, в первую очередь, безупречную, образную манеру изложения, вкус к деталям и прочие достоинства лектора. Но и его «коллеги» – тоже.

Каково же было изумление всей первокурсной братии, когда на первой же сессии душка-профессор, балагур, шутник и умница начал на полном серьёзе так ее «валить», что у некоторых наиболее заблуждавшихся случался ступор при одном только взгляде на «любимого преподавателя». Этот факт Антон с огромнейшим удовольствием внёс в свою копилку знаний и опыта реальной жизни. Профессор понравился ему ещё больше. Антон мысленно пожимал его руку. Он шёл сдавать ему зачёт с отчаянным воодушевлением, как на поединок. Он, естественно, сдал. Но не без соперничества, не без споров, которые вызвали ещё больший всплеск уважения, только теперь уже обоюдного. Антон понял, что он может быть интересен даже профессору – доктору наук. Малой даже в зеркало некоторое время после зачёта смотрел с почтением. Правда, недолго…

Целиком и полностью, с удовольствием отдаваясь занятиям и только о них уже несколько месяцев думая, зашёл как-то Антон в главную университетскую библиотеку. Ему надо было посидеть над редкими старыми университетскими книгами, которые ввиду их редкости и ветхости на вынос не выдавались. Можно было, конечно, воспользоваться их виртуальными копиями. Но Малой испытывал удовольствие, прикасаясь к старым изданиям. Ведь по ним занимались несколько поколений студентов в те времена, когда и слова-то «компьютер» ещё не было. Причём, занимались не где-то там дома, жуя бутерброд. А именно в читальном зале библиотеки. Часами сидели. Изучали. Конспектировали. Методично и упорно. Умнейшие люди! Безо всяких компьютерных штучек. Это завораживало. Компьютер – ведь, что? Вещь, несомненно, хорошая, полезная. Но это только инструмент. Думать, всё равно, должна живая голова. А над старым изданием… Да в старинном читальном зале… Как сто… Двести лет назад. И читается, и запоминается, и думается интереснее. В этом была вся «фишка». Малой своим трепетным отношением к учёбе и всему, что с ней связано, быстро заработал устойчивую положительную репутацию во всех аудиториях университета. В библиотеке, в том числе. Видя, как у него горят глаза при одном только прикосновении к старым книгам и как при этом подрагивают руки, библиотекари дружно внесли его в свой негласный VIP-список особо приближённых. Ему безропотно выдавали очень редкие издания, имевшие не только библиографическую, но и огромную денежную цену. Антону доверяли. Он это осознавал и гордился собой. А что? Тоже ведь образец его исключительности. Другим не дают под любыми предлогами. А ему – дают! Да ещё и с приветливой улыбкой. Он, отходя от стола библиотекаря, ловил на себе уважительные… даже завистливые взгляды знатоков, а на непосвящённых умел смотреть свысока, даже будучи ниже их ростом. Учитесь, бараны! Во всех смыслах учитесь. И во всех смыслах – бараны.

Получив для изучения раритет и глядя только на него, буквально физически ощущая магическую сакральность изложенного в нем знания, испытывая головокружение от возможности глазами прикоснуться к нему и даже мозгом впитать его, Антон Малой однажды машинально уселся на первое попавшееся в читальном зале свободное место. Осторожно положил перед собой том. Погладил его. И собирался уже было открыть, как услышал рядом:

– Привет. А ты осмелел, как видно…

Антон вздрогнул от неожиданности, ведь никого же не существовало. И тут на тебе… Приземлился с небес. Повернулся на голос. И мгновенно забыл обо всём. И о томе с великим опытом предков – тоже. Оказалось, что Малой, не глядя, уселся рядом со своей желанно-ненавидимой… или ненавидимо-желанной красавицей. Той самой – задорной и весёлой – громче всех хохотавшей над ним, убегавшим от их ватаги в подъезд.

– Меня зовут Диана, – красавица удовлетворённо улыбалась от произведённого эффекта. – Я знаю, ты – Антон. Да ты рот-то прикрой, ха-ха, неприлично же. Библиотека все-таки… А ты уже на весь университет прославился своими успехами и сидишь, разинув рот. Не вяжется с твоей репутацией…

– Диана значит «божественная»… – смог пробормотать Малой. Во рту была пустыня.

– Да. Родители ничего оригинальнее не придумали кроме этого вычурного имени.

– Почему же вычурного? Красиво: Ди-а-на… – он хрипел и сипел.

– Нравится? Мне тоже деваться некуда. Хотя для простоты можешь звать меня просто Дина.

Тут к ним с упрёком на лице повернулся впереди сидящий «гранитогрыз». Пришлось замолчать и уткнуться в свои книги. Но для Антона великое знание, законсервированное когда-то на страницах раритетного тома, стало невозможным к восприятию, словно оно расконцентрировалось после открытия книги, как мгновенно расходящийся в атмосфере распечатанный из консервной банки воздух. Он механически привычно глазами бегал по строчкам, но чтобы что-то уловить… Какое там! Он висками чувствовал свой бешеный пульс. Он был так напряжён, что близок к обмороку. Антон не знал, что делать, что говорить хотя бы шёпотом. Он только чувствовал, что надо бы что-то говорить. Он знал, что надо при этом смотреть ей прямо в глаза… Ну если не смотреть, то хотя бы заглядывать. Избавляться тем самым от своего глубочайшего смущения и приводить в смущение её. Он это знал по художественно расписанным и прочитанным теориям обольщения, но практически не мог управлять своими ощущениями. Просто сидел и тупо смотрел в книгу. Дина отвлеклась от своего конспекта и взглянула на него:

– О-о-о, юноша, как все серьёзно, – с искренним участием в голосе прошептала она, склонившись к самому его уху, отчего Антон пронзительно ощутил её запахи: духи, ягодную жвачку во рту, утренний шампунь в волосах и даже – о, господи! – запах её кожи. В висках застучало ещё сильнее. – Давай-ка, Антон, прервёмся. Пойдём покурим. Заодно проветришься, а то на тебе лица нет.

– Пойдём… Только… Я не курю…

– Так подышишь. Познакомимся хоть, соседство обязывает.

Стоя рядом с «божественной», кое-как смог вернуть книгу удивлённой библиотекарше. Смог даже прошептать, что ненадолго, мол, и еще вернётся. На деревянных, негнущихся ногах пошёл вслед за девушкой. Она, конечно же, по своему женскому обыкновению понимая, что молодой человек покорён, в походке перед его глазами еще кокетливо качнула бёдрами. Антон был окончательно убит. Он чувствовал себя маленькой собачонкой, которую красавица ведёт на невидимом поводке. Он ничего не мог с собой поделать. Он просто шёл за ней. В висках бешено – тук-тук-тук-тук…

Во дворе Диана уселась на скамейку, закинула ногу на ногу и посмотрела на Антона:

– Садись. Чего стоишь-то?

– С-спасибо…

Сел. Спина ровная. Диана усмехнулась:

– Да расслабься ты. Это уже даже не смешно…

Она залезла в свою сумочку, достала пачку тонких сигарет, прилепила к пачке жвачку и продолжила одной рукой рыться в сумочке. Бормотала ругательства. Антон, как заворожённый, смотрел на пожёванный бесформенный кусочек, прилепленный к целлофану на пачке. Для него этот кусочек своей святостью был подобен церковному воску. Если бы она в капризе велела ему проглотить его – он бы проглотил. Он бы с благоговением проглотил бы даже кусок пластилина. Или глины. Если бы только она его об этом попросила!

– Слушай, Антон, будь другом. Прикури у кого-нибудь. А то я зажигалку не могу найти. Самой неудобно как-то… Мужчина рядом, а я хожу, спички стреляю…

Она достала из пачки сигарету и дала ему. Антон неумело воткнул ее в рот и с готовностью кинулся к другим лавочкам с людьми. Вот уж пёс так пёс! Попросила бы тапочки в зубах принести – с других бы снял, а принёс.

Раскуривая сигарету для Дианы, Антон кайфовал. Ему был по фигу ментоловый вкус её дыма – он бы кайфовал, даже прикуривая бамбук. Это была ЕЁ сигарета. Он мог ЕЙ хоть как-то помочь. Вот оно – счастье! Когда вернулся и вручил, то с горечью отметил, как она пальчиками аккуратно вытерла фильтр и только потом со смаком затянулась.

– Чё молчишь-то? Скажи что-нибудь. Спроси…

– А чё спросить-то?

– Вот странный. Спроси, на каком я факультете?

– Н-на каком ты… вы факультете?

– О-о-ох-х. Ты… Вы… Говори за мной: Дина, на каком ты учишься факультете. Вопросительная интонация.

Антон мало-помалу брал себя в руки:

– Так на каком же?

– Филология, конечно. Самый женский факультет. Скажи теперь: а почему-то я тебя раньше здесь не встречал.

– Действительно. Уж сколько месяцев прошло…

– Так мы с тобой, Антоша, разными коридорами… Да чего там! … разными дорогами ходим. Ты-то, поди, из библиотеки не вылезаешь. А я первый раз там была. Хвост висит. До сих пор не сдала.

– Двоечница что ли?

– Ага. И по поведению «неуд», – Диана весело смотрела и даже подмигнула. – Что, отличник, не гожусь я в подруги? Ха-ха-ха. Даже знакомства со мной, наверное, водить не надо. Вдруг испорчу парникового мальчика-ботаника…

Диана, глядя в глупое выражение лица Антона, невольно весело расхохоталась. Даже закашлялась дымом.

– Кхе-кхе-кхе… Чё сидишь? По-хло-кха-пай по спине.

Для Антона это было за счастье. Он не похлопал – он погладил. Аж в глазах потемнело, а в голове помутилось.

– Ладно. Пошли обратно. Ты, вроде, оклемался. Нравлюсь так, что ли?

– Да, – уверенно, наконец, и твердо сказал Малой и сам себе понравился. – Очень. И давно уже.

Девушка игриво улыбалась:

– Так ты ж меня не знаешь совсем…

– Может поэтому и нравишься.

Антон на последней фразе стал настолько твердым, настолько уверенно посмотрел Диане в глаза, что она даже испугалась от неожиданности. Антон это заметил и развил атаку:

– Дай свой телефон. Позвоню как-нибудь.

– Зачем?

– Двойки помогу исправить.

Диана улыбнулась и записала свой телефон на той самой сигаретной пачке, оказавшейся уже пустой.

Глава 18

– Малой! А тебе не кажется, что при такой фамилии тебя становится слишком много?! – это был тот самый Полковник – начальник отдела полиции, получивший сводку «по территориальности» и увидевший там в числе фигурантов странного ДТП со смертельным исходом знакомую беспокойную фамилию. – Коллега, я его заберу для разбирательства?

Это был даже не вопрос, а утверждение… Но подчёркнуто уважительное обращение «коллега», прозвучавшее корпоративно-доверительным тоном и ласково влетевшее в уши молоденького офицера, должно было того не напрячь, а наоборот – расположить дознавателя на «великодушное» согласие. Однако:

– Так точно, тэрищ полковник… Но тут есть один нюанс.

– Какой ещё нюанс? – доверие и уважение, кои, по мнению старшего по званию, и так были необязательны и даже вредны – «летёха вон, сразу оборзел!» – мгновенно сменились раздражением, пока только как от укуса комара. – Потрудитесь объяснить.

– Так точно, – тот был хоть и молод, но привычен, и не дрогнул от полковничьей строгости. – Имеются свидетельские показания, что данный гражданин Малой душил водителя, отчего и произошло ДТП. Водитель погиб.

– А кто он?

– Хирург-травматолог. Завотделением.

– Бред какой-то… Зачем ему его душить? А? Малой? Ехал с ним в машине?

– Да.

– А чё ты с ним ехал? Куда?

– Друзья, вот и ехал. Катались. Разговаривали.

– А чё душил тогда? Сзади, что ли? Может дурачились просто?

Малой подхватился по примеру виденных им хулиганов: «А я чё? А я ничё».

– Ну да! Обхватил сзади за шею… Теперь на волне эмоций меня хотят выставить виноватым… Сами дистанцию не держат… Смертельный исход… Вот и отмазываются, как могут.

– Ну! – кивнул и скривил рот в убедительной очевидности Полковник. – Чё тут неясного-то? В натуре, лейтенант, тех надо «трясти»!

– Дак и тех «трясут»… Здесь-то надо оформить…

– Оформляй, как слышал. Пришлёшь потом через меня протокол ему на подпись.

– Готово уже.

– Ну давай, Малой, подписывай и поехали. Следствие закончено, забудьте.

Садясь в личную машину Полковника, Антон не тешил себя иллюзиями о его благородстве, проявляющемся уже во второй раз. Статистика, показатели и отчёты отдела – вот причины чудесного спасения Малого. Спасения на этот раз уже не от автомобильных колёс, а куда более опасных – государственных.

Ещё он подумал, что к собственному удивлению взволнован в эти минуты именно этой государственной несправедливостью, повёрнутой в его случае к «своему» человеку ласковой стороной, выгораживающей его и готовой скоренько утопить – для отчёта! – других, чужих, невиновных. Ему бы сейчас думать о смерти, причиной которой он стал… А вот, поди ж ты! И не думается совсем. И не то чтобы страшно, а просто по фигу.

– Рассказывай, что произошло?

– Да вы сами всё правильно изложили, тэрищ полковник. Так и было.

– А чего ты тогда там, на месте ДТП, метался, как ужаленный? Расталкивал всех. «Пропустите, покажите» орал. Чё увидеть-то хотел?

– Да горячка просто. Шок.

Полковник повернулся. Задержал взгляд. Чувствовалось, что не поверил. Но душу пытать не стал – отвернулся снова на дорогу. Добавил только на удивление смиренным и приправленным опытом тоном:

– Много тебя, Малой, становится. Ох, не к добру это…

И напоследок, высаживая у дома:

– Иди. Не прощаюсь… Чувствую – не надо.

И только в квартире, закрывшись, раздевшись, оберегая раненую ногу от воды под душем, Малой ощутил острую небезразличность к событию. Его снова стал грызть изнутри факт того, что он так и не увидел, был ли в черепе доктора мозг.


Интуиция заставила Полковника принять быстрое решение. Но скорость его принятия – даже спонтанность! – нимало его самого не взволновали. Он был опытным человеком и хорошо себя знал. Чутьё сыскаря ни разу ещё ему не изменило… Он во многом поэтому и полковником-то стал! Положился он на свою интуицию и теперь.

По его вызову в кабинет вошёл толковый и амбициозный в плане карьеры, то есть чуть больше приличного уважающий начальство, опер. Тот самый, которого расспрашивал о безмозглом трупе Малой. Опер, войдя, изображал на лице нужную степень беспокойства – мало ли зачем начальство вызывает.

– Дело у меня к тебе, – негромко сказал, вставая словно бы для встречи, Полковник, указал на стул у своего стола, скомандовал в дверь приёмной, что занят, и запер её на ключ.

– И дело… м-м-м… аккуратное, скажем так, – садясь в своё кресло, добавил он ещё тише, чем начал, и вставил свой выработанный годами немигающий охранный взгляд прямо в зрачки подчинённому оперу.

Тот хотел было сменить маску с волнения на готовность, но смутился и уронил выражение верности в пол – полковничьего сверления не выдержал.

– Да ты не тушуйся! – Полковник и не пытался скрывать удовлетворения властью – зачем? – тут это не принято! – и продолжал в снисходительной интонации. – Ничего незаконного… Аккуратность нужна… деликатность даже… тайна, короче!.. так как дело касается нашего с тобой коллеги. Улавливаешь тонкость?

Опер с псовым выражением глаз нашёл-таки в себе силы, чтобы не кивнуть головой. Хотя очень хотел! Успел даже подумать в полковничьей паузе, нагнетавшей значительность, ответственность и доверие, что имел бы хвост – уж им-то точно бы вильнул. А так – сдержался. Даже зауважал себя – уверенней стал… Бодрее в своей готовности.

– Не нервничай… Он не преступник, – продолжал Полковник всё тем же вкрадчивым тоном. – Во всяком случае, ничего на него нет. Пока! Но что-то как-то много беспокойства в последние дни с ним связано. То он сам пострадал, то люди рядом с ним страдают… Гибнут даже! Он вроде не при чём… Но он всё время был в самый роковой момент в самом роковом месте. Понимаешь? Почему это? Судьба? Она из неконкретной категории домыслов! А мы оперируем фактами. Они таковы… Первый: в результате хулиганского нападения на нашего коллегу в свободное от его службы время, он оказывается в больнице с ножевым ранением. Потом там происходит несчастный случай со смертельным исходом, единственный свидетель которому – свидетель, подчёркиваю! – наш коллега. Второй факт: ДТП, в котором гибнет водитель – врач, завотделением, где лежал наш коллега после ранения, который, к тому же, в момент аварии находился в машине врача и, по некоторым данным, применял к нему насилие аккурат в трагический – роковой! – момент аварии. Душил его, типа… Сидя сзади. Оговорюсь, официальная версия – водитель не справился с управлением, машину занесло, в неё врезался большегруз, наш коллега то ли успел выскочить, то ли его выбросило из машины… Согласись, многовато совпадений… Это странно.

Полковник снова замолчал, давая возможность оперу как следует впитать и усвоить весь объём странности, нырнул в свой сейф, достал початую дежурную бутылку хорошего армянского коньяка, две дежурных невымываемых рюмки, с ломким и тонким металлическим звуком выложил шоколад. Налил. Приглашая, качнул своей рюмкой и вылил её в рот. Смачно напряг прижатый к нёбу язык, цикнул, разлепляя ставшие сочными сухие служебные губы, закусил с удовольствием шоколадом, развернулся за пепельницей, поставил её рядом с бутылкой, закурил, выпустив в потолок – уверенный в себе человек! – струю плотного дыма. Всё это – не спеша!

Опер всё сидел не выпивая. Он думал. Но не о заявленной начальством странности, а о желании начальства предвидеть-предупредить возможное ЧП с личным составом, способное испортить отчётность. Цинизм? Ну и ладно! Карьеры ведь без выполнения таких поручений не строятся. Доверяет ведь – уже хорошо!

Опер наконец выпил. Шоколад трогать не стал. Курить тоже. Субординацию никто не отменяет даже в доверительных случаях.

– А ещё что на него есть?

– «Ещё» – это как раз ты и найдёшь! – тон Полковника мгновенно стал начальственным, не переставая – тонкое умение! – быть вкрадчивым.

– Кто он? – главный вопрос.

– Малой. Участковый. Отложи всё. Займись им, – и подмигнул, как заговорщик. – Докладывать ежедневно… Шёпотом! Это если ничего чрезвычайного не будет. А если… То докладывать сразу же!.. Но всё равно – шёпотом.

Выходя из кабинета начальника, опер к выложенному тем списку странностей добавил ещё одну свою – давешний интерес участкового к самоубийце.

«Действительно странно… В смысле, интересно…»

Поразмышляв уже без показной услужливости, опер стал оправданно себя чувствовать Опером, но понял, что при всей неофициальности поручения никаких козырей, кроме секретного доверия начальства, у него не появилось. Он, если что, даже полковничью «доверчивость» разыграть не сможет в свою пользу больше, чем того пожелает сам Полковник. Ну задание, ну неофициальное… Ну и что?! Речь ведь идёт о коллеге… О чести мундира… О святом! И эту полковничью щепетильность поймёт любой проверяющий – такой же мент и такой же, скорей всего, Полковник. Отсюда вывод: придётся поработать. Добросовестно! А там, глядишь, может и с самого Малого какой-то приработок выйдет. В деньгах вряд ли… Но в карьере-то! Полковник оценит… Да и впрямь! Что-то там у этого участкового есть… Слишком выпирать стало. Это неспроста.

Глава 19

Заглянув в глаза жене после того, как проспался, Кира понял, что привычно шутливого её ворчания не услышит, на которое он тоже уже привык игриво оправдываться, мол «Ну, ки-иса… Ну чего ты? Я больше не буду». Он даже слегка ожесточился, словно бы доигрывая давешнюю, начатую ею же самой, сцену «Всяк сверчок знай свой шесток».

Он с громким плеском принял душ и побрился, обильно надушился, сменил бельё, сам сварил себе кофе, нарочито мыча себе под нос популярный назойливый мотивчик. Сам сполоснул посуду, гремя ею показательно громко под чрезмерным напором воды, забрызгав всё в радиусе метра вокруг себя и себя в том числе, отчего снова пришлось менять бельё, промокшее под распахнутым халатом. Оделся в изысканный «casual» и, выходя из квартиры, смалодушничал всё-таки – подбросил и поймал, обращая на себя внимание жены, ключи от машины. За руль, мол, иду садиться! Нечего тут меня конченым забулдыгой представлять. Жена, впрочем, внимания не обратила. Тоже показательно!

Потом, когда добрался до машины, завёл её и сделал паузу в своей стремительности на прогрев двигателя, то даже не успел до конца задать себе вопрос «Куда?». Ему сразу вспомнилась медсестра с полненькими губками из больницы. Её трогательно глупенькое лицо, не умевшее ещё скрывать эмоции. Её гладкая кожа на шее. Её пчелинообразная фигурка под приталенным халатиком, не очень низкий край которого позволял полностью видеть стройные и плотные икры на высоких каблуках и даже коленки, рождавшие соблазнение своим лёгким – совсем чуть-чуть! – мельканием между полами халатика, чья нижняя пуговица оставляла-таки игривую узость для приличия и обширный простор для воображения.

Но главное – это свежесть девушки! Не возрастная, а психологическая.

Прежние Кирины любовницы – даже самая последняя – уже вошли или стали входить в привычку и становились скучны.

Взбодриться… по крайней мере, попробовать… сейчас, на волне карьерного успеха, было бы то, что нужно. «То, что доктор прописал!.. А медсестра выполнила процедуру», – пошутил он сам себе в зеркало. Тем более, что впечатление, произведённое им своей неотразимостью на девушку, было слишком очевидно. Буквально – видно было в очах её влажных, распахнувших крылья своих ресниц до максимально возможных пределов, когда Кирилл накануне галантно склонился к её руке для поцелуя.

Кира понимал, что понравился ей, и чувствовал, что она, тем самым и будучи весьма симпатичной, понравилась ему.

«В больницу! А повод? Она – повод! Нет… Это не годится… Почувствует свою женскую власть, начнёт хвостом крутить, дескать, ухаживайте за мной, добивайтесь меня… Природа такая… Рефлексы неосознанные, чтоб их… В бабах вообще мало осознанного… Мозг у них – лишний орган. Этим курицам он без надобности… Даже мешает! Как аппендикс. Инстинкты да рефлексы – вот их ипостась… Вот инстинкт и разбудим… А рефлекс потушим».

И Кире в тему вспомнилась книжка сказок для взрослых и детей, которую ещё в юности давал ему почитать Антон.

«Как там, у Шварца, министр-администратор даму на рандеву приглашал? Мне ухаживать некогда. Вы привлекательны, я привлекателен – чего же тут время терять?».

Ну, а повод, всё-таки? С врачом поговорить… Беспокойство о раненом друге… Что может быть естественнее и благороднее? Впрочем, никто теперь в благородство не верит, потому и неестественно это будет… Хотя! Рожу понаглее… В смысле, побеспокойнее… Пусть циничные медики впечатлятся редким примером истинного благородства… Друг переживает за друга! Красиво, чёрт возьми… Точно!!! Именно с этим к медсестричке и надо подкатить.

Припарковавшись и отрепетировав в зеркале выражение озабоченности на лице – видимой, но не чрезмерной, чтобы не переиграть и чтобы уверенную мужскую неотразимость не затмить, – Кирилл вошёл в больничный покой.


Он даже не предполагал, с каким удивлением увидел его тот самый друг, версию с беспокойством о котором взял на вооружение охотник до женской свежести.

Впрочем, удивление наблюдавшего из укрытия за входом в отделение Малого быстро сменилось профессионально обострившимся интересом: «Надо бы зайти и послушать».

Но решив не рисковать до поры саморазоблачением и не рушить пока осторожность, Антон, будучи в зудящем желании хоть что-то предпринять, только пониже присел в кустах палисадника – своего наблюдательного пункта.

Он его занял с утра в надежде по лицам входящих молодых девушек из числа персонала отделения определить, кто из них любовница нелепо (и некстати!) погибшего доктора. Ведь должна же быть видна печать личной трагедии в выражении любого женского лица после смерти любимого! А лучше, если – возлюбленного! Пафоса-то сколько… Девичьей экзальтации… Вот её бы сейчас в помощь…

Если не удастся тайно увидеть на расстоянии, то придётся вступать в контакт, что нежелательно после всех тех самых трагических событий.

Была, конечно, и вероятность того, что молодая любовница, переживая, вообще на работе не появится… Но, в любом случае, надо было снова как-то вносить ясность в природу шантажа.

Хотя… Если доктор действительно не был в деле, то стервятница, выходит, действовала в одиночку. Сама!.. Без ансам-бля… И наверняка пройдя мастер-класс своего рискованного предприятия в интернете или, тем хуже для неё, в женских детективах женского же авторства. То есть в этом случае обозначались две чёткие личностные характеристики – жадность и глупость, что было бы неплохо, так как ни того ни другого не скроешь – видно и слышно сразу.

Но Малой учитывал и несомненный тогда минус – присущую барышне циничную расчётливость, хоть и примитивную, но всё равно, по определению, не предполагавшую излишнюю – видимую! – эмоциональность, не говоря уж о большой любви и о горе от её потери.

По лицу такой хрен чего прочитаешь! Стерва, вроде как…

А ошибаться было нельзя – времени не было на исправление ошибок, Антон это уже чувствовал и понимал после Полковничьей многозначительности.

Малой в своих неизбежных раздумьях-рассуждениях дошёл-таки до мысли, что, возможно, «пасёт» уже не только он, но и его. Однако уходить-шифроваться было поздно, а потому провериться на предмет слежки за собой он решил после того, как добьётся ясности здесь.

И тут Кира! Этот вообще все версии порушил. В голове Малого происходило чёрт знает что…

Мысли не просто смешались в шевелящуюся кашу – они словно бы распихивали-расталкивали друг друга. Одна какая-то, наступая на других и, вдавливая их в глубину сознания, высовывалась наверх, но сразу же сама соскальзывала по склизкой и нетвёрдой поверхности полного абсурда в пучину живого мыслящего болота. Антон как будто физически ощущал шевеление в своей голове, производимое борьбой извилин друг с другом. Он даже успел обрадоваться им – пусть временно враждующим, но живым… действующим… а главное – наличным. Они у него были – это главное!

«Однако к делу… Если Кира при делах, то на кой чёрт ему всё это понадобилось? Ведь тогда не дурочка-медсестра тут рулит, это ясно… Но ему-то на хрена?! Деньги? У него есть… Мало будет – у папы возьмёт… Зависть? Но что такого у меня есть, чтобы этот дурачок позавидовал? Он же до сих пор в игрушки играет! Пусть теперь большие и дорогие, навроде автомобиля… Пусть даже живые и одушевлённые – жена Диана, которая, понятное дело, не по любви за него вышла… Сука!!! Но это всего лишь игрушки!

А если он уже не такой дурачок и способен понимать свою бездарность и беспомощность без папы? А что?! Очень может быть… Он стал понимать, что сам по себе – нуль… Если не минус! Да и унизительно это – деньги у отца клянчить… Взрослый мужик уже, а всё папенькин сынок – одни игрушки на уме. Диссертация эта… Тоже, поди, папенькин подарок…»

И тут Антон с чувством мерзости понял, что он сам-то Кире завидует… И давно! Просто, будучи не дураком, не культивирует в себе эту мерзость, не распаляет её до степени безусловной ненависти. Но ему безотчётно – рефлекторно! – хочется, чтобы и Кира хоть в чём-нибудь ему, Антону, позавидовал.

– Стоп! – беззвучно сказал он сам себе и подавил рефлексию.

Из дверей вышел Кира. Быстро, чуть ли не впритруску, подошёл к машине, сел, завёл и сразу впечатляюще сорвался с места, взвизгнув тормозами в повороте.

«Хорошая… Мощная машина…» – в который раз уже подумал невольно Малой, снова с головой уходя в ту же мерзость.

Но вынырнул быстро.

«Ну и что теперь делать-то? Следить? За кем?! За Кирой теперь надо бы следить… Чтобы хотя бы узнать, что он тут делал… Но не-ет! Подожду… Зря, что ли, торчал здесь – надо одно это сначала до конца довести… Выйдут же они на перекур! Не может быть, чтобы не курили – доктор-то курил!»

Антон и сам достал сигарету, не особо прячась – не в разведке же он за линией фронта, в конце концов! Кругом все свои… А если кто и чужой конкретно Антону, то вот он-то и пусть маскируется до полной нелегальности.

Он даже не успел докурить, как с той же лихостью, рассчитанной явно на зрителей… вернее, зрительниц у окон… вернулся Кирилл.

Но из машины теперь не выходил – разговаривал по телефону. Горячо разговаривал… С надрывом… Страстно! Отключился и словно бы приготовился к чему-то – напрягся.

Ещё через мгновение стало ясно, к чему. Из дверей отделения вышла девушка-медсестра с явно потерянным лицом. Кира из машины вышел так, будто бы со скакуна спрыгнул. Обтрусил машину и, открыв пассажирскую дверь, взял с сидения роскошный букет алых роз. Шедшую к нему девушку он встретил, как принц!

Малой при этом успел сообразить, какая же Кира расчетливая (тоже) сволочь – девушке наверняка сказал, что стесняется заходить и дарить ей цветы при всех в отделении, и выманил её на улицу, чтобы «скромно» проделать это с ней наедине, под взглядами гораздо большего числа восхищённых женских глаз у окон.

А ещё по тому, как девушка ожила, расцвела и преобразилась, как разрумянилась в смущении, Малой понял – почувствовал, – что это ТА девушка. Та самая медсестра, которую он ищет.


Живая реакция Малого на происходящее у корпуса больницы не осталась незамеченной со стороны «наружного наблюдателя» – опера, который с искренним, в свою очередь, интересом профессионального охотника следил с раннего утра за коллегой и выявлял новые, не известные пока, странности в его поведении.

Он вытащил из кармана блокнот и записал номер машины, на которой уже второй раз приехал галантный кавалер, вызывавший у «объекта» столь видимое волнение – тот даже в телефон что-то быстро наговорил. Видно сообщник есть…


Светлана набрала выданный ей подружкой номер телефона, ещё не занося его в базу данных – на всякий случай – кто его знает, как там разговор повернётся. Тем самым она отдавала себе отчёт, что волнуется. Ещё минуту назад спокойствие было «олимпийским», а теперь – прямо мандраж! С чего бы?

Чтобы хоть как-то оправдаться перед собственной гордостью, они и приняла её, гордость, за причину волнения. Девушка первая звонит – словно себя предлагает… Условность, конечно… Пережиток… Однако… Хорошо, что есть повод – его ранение. Из-за неё!

Это нивелировало и успокаивало все всплески и приступы гордости. А равно – общественного мнения (Диана-то знает – значит оно будет!) и мнения самого абонента – не оказавшегося в больнице героического Антона.

Он не отвечал. Об этом ещё зачем-то сообщил механический голос после того, как сбросил вызов. Светлане сначала стало легче, затем досадней до шепотливого ругательства – звонок-то без ответа остался у него на табло, и второй раз вызывать будет уже ровно вдвойне неприлично для порядочной девушки. Придётся ждать его перезвона – он же не знает, кто это… А он же – мент. Участковый! Значит должен реагировать на сигналы. Вдруг это как раз сигнал…

Светлана довольно логично для взволнованной девушки себя уговаривала, но чувство досады от того, что теперь она не совсем контролирует ситуацию, затмило волнение и начало свербить тягостью ожидания и предчувствием нового волнения.

Прошло полчаса… Час… Полтора… Ничего! Разгар рабочего дня. Обед ещё только приближался, а его где носит? Он что, телефона не слышит… не видит?

И облегчая сама себе своё состояние, она спонтанно шутливо подумала, уж не сидит ли он в засаде… Мент ведь! Бандитов ловит… Светка даже не догадывалась, как близка она была к истине… Улыбнулась.

После сброшенного шуткой напряга, на волне нахлынувшей эмоциональной лихости, ещё раз нажала вызов.

Ответ последовал мгновенно. Она и не поняла сразу, кто там. Мужской голос был то ли осипшим от усталости, то ли хриплым от простуды, то ли попросту старым.

Сменившая отчаянную лихость растерянность заставила Светлану забыть поздороваться и спросить до банальной классики невежливо:

– Антона можно?

– Да, это я.

Она наконец поняла, что он не простужен и не стар, что он – Антон, говорящий шёпотом. Он снова засипел без паузы:

– Извините. Я вам сам перезвоню попозже. Важное совещание… В Главке.

И сбросил вызов. «И слава богу! – подумала, выдувая из себя, не торопясь, неиспользованный воздух, Светлана. – Однако… Совещание в Главке!.. А машины слышно. И вообще, уличный шум… Точно, в засаде сидит…».

Она даже рассмеялась беззвучно в новом расслаблении.

«…И цену набивает! В Главке, типа, он… Солидняк, мол».

И теперь она в голос искренне хохотнула. Впрочем, довольно беззлобно.

Глава 20

Охваченный новым интересом в жизни, который масштабом своим не шёл ни в какое сравнение с тем, что было до сих пор, который глубиной проникновения в повседневность заставлял Антона Малого заново оценивать привычные и заурядные до этого события, участковый инспектор стал совершенно манкировать своими прямыми должностными обязанностями. Ему стало не до них.

И то удовлетворение морального свойства, которое получает любой профессионал, занимающийся своим делом, стало иметь для Антона отвлечённый, даже обманчивый характер. Он сам не только понимал, но и, сосредоточившись, ясно чувствовал, что деятельно выполнял не профессию как таковую, а… И назвать-то это затруднялся… Не хобби же!

Но! В то же время, специально отрешившись от таких негативных бессознательных ощущений, вдумавшись в суть предпринимаемых усилий, Антон с удовлетворением находил, что расследования подобного рода – это просто менее очевидный, возвышенный уже порядок его профессии – не прикладной её участок, а вроде как теоретический. И мысль, что он не функционер, а исследователь правоприменения на его уже не социальном, а философском уровне, ставила самого Антона на ту ступень самоуважения, где уже не могло быть никаких примесей самообмана – здесь он снова включал бессознательные ощущения и не чувствовал его.

И бог с ним, с шантажом, раскрытия которого требуют обстоятельства… Малой и этот мелочный эпизод босяцкой подлости великодушно включал в общий ход затеянного им исследования человеческой природы с явно возможным открытием то ли ранее неизведанного, то ли вновь появившегося биопсихологического факта. Он был уверен, что шантажист, кем бы он ни был, – существо безмозглое. Он это интуитивно, как всецело погружённый в тему творец, понимал… лучше сказать, чувствовал. И теперь уже хотел разоблачить шантажиста не в преступлении даже, а в полной его человеческой несостоятельности – в его нечеловеческой природе – в отсутствии мозга в голове.

Однако от прямых обязанностей его никто не освобождал, и о них пришлось вспомнить – жрать-то что-то надо, в конце концов, – зарплата нужна. Да и на «исследования» никто денег не даст! В этом плане они как раз – хобби.

Он об этом задумался с практической точки зрения, когда, закончив наблюдение за больницей и двигаясь по улице, проверился несколько раз и обнаружил, что, как и предполагал, за ним тоже велась слежка. Тот самый опер, у которого Малой интересовался пустоголовым самоубийцей, раза три попал в поле зрения Антона. Участковый даже чуть было не рассмеялся… Хотел было раскрыться, подойти к коллеге, хлопнуть того по плечу: мол, чего там, дружище, я всё понимаю!.. Но не стал.

«Хвост рубить» – уходить от слежки тоже не стал, а просто зашёл и заперся в своём кабинете и стал тупо делать свою работу в расчёте на то, что и телефон его тоже уже прослушивают.

Ответ вызывавшего его в неподходящий момент абонента не просто обескуражил – он обезоружил Антона. Участковый с усилием отогнал от себя мысли, связанные с «хобби», с двойным усилием настроил официальную строгость на тупую людскую обыденность – кто-то машиной на клумбу заехал или кто-то дерётся по пьяни – и оказался совершенно не готов с весёлой тональности, с которой его сначала разыграла, а потом радостно над ним посмеялась его новая знакомая Светлана.

Малой даже разозлился… На неё – сначала, но, слава богу, вовремя успел взять себя в руки. Сразу после неё – на себя за нелепости вроде «Главка». В общем, врасплох она его застала. Он мычал и блеял безо всякой брутальной неотразимости в голосе. Но как только прозвучала причина её звонка – приглашение на вечеринку в тёплой дружеской компании, Антон перестал пытаться что-то из себя изображать и выразил такой искрений интерес и согласие, что распрощались собеседники вполне дружелюбно и жизнерадостно.

Светлана при этом и подумать не могла, что энтузиазм Антона основан только лишь на удобном поводе для встречи с Кириллом. Антон даже избавил её невольно от трудных для первого раза лишних разговоров, когда собеседники ещё мало друг друга знают, а потому опасаются спугнуть, ляпнув что-нибудь не то или как-нибудь не так. В реальности же мысли Антона радостно, почти что с визгом, вернулись на избавленное от них ранее поле и дружно, без пауз, стали наперебой предлагать Антону разные способы неофициального, скрытого, допроса Киры на предмет его посещения больницы и цветов медсестре.

И была среди всех других одна, самая приятная на пробу и удобная по форме, мысль, что Кира по своему обыкновению просто вскобелился и решил приударить за смазливой – господи, что в ней такого?.. обычная девка!.. впрочем, откуда у него аристократизму взяться во вкусе?.. жлоб, он и есть жлоб! – медсестрой.

Возможно, возможно… Даже очень может быть… Но порасспросить с пристрастием этого козла нужно в любом случае… Подпоить и порасспросить. Если не при делах, то будет рассказывать всё – это всегда видно, он любит хвастаться. Если же начнёт вилять… А то и напиваться побоится!.. Тогда всё ясно – трясти его по полной… Как доктора! Нет, стоп… Как доктора не годится – Кира здоровый бугай… Всю жизнь же только мясом, а не мозгами занимался… Их у него и нет, скорей всего… Точно! Они ж ему незачем! Если и были при рождении, то ввиду ненадобности – там всё папа решает – усохли и выветрились из ушей. Ей-богу! Кира же пустоголовым должен быть по всем признакам… Вот уликами его и прижать… Тогда не ему, а он уже платить должен будет. И много платить! В соответствии с платёжеспособностью…

Антон взял лист бумаги – зрительная память всегда сильней! – и составил перечень вопросов и сценарный план разговора. Даже тосты расписал.

И только после этого открыл кабинет и стал принимать граждан с подведомственной территории. Так увлёкся, будучи в приподнятом – от звонка Светланы – настроении, что ничуть не раздражался банальной житейской дрянью и вполне шутливо для себя оценивал каждого жалобщика или подконтрольного условника на предмет наличия в их головах мозгов. Сам не заметил, как начал выстраивать, хоть и игривую сначала, но, в конце концов, вполне серьёзную, некую теорию об отличительных особенностях безмозглых существ. Доктора помянул добрым словом! Жаль его… Ведь если разобраться, Антон не виноват в его смерти. Но… Так и не узнал, а есть ли… был ли у того мозг в черепе.

«Так, стоп! Хватит». Глянул на часы – пора. Холостяцкая служебная квартира хоть и была давно не убранной, но встретила, как обычно, приветливо – без обид. Квартира – женского рода, терпимо переживает мужское лёгкое отношение к чистоте и порядку.

Почистил собственные перья, приоделся, вызвал такси, поехал. Вышел из машины у цветочной лавки, купил букетик без понтов, но со вкусом, встал под фонарём с часами – классика жанра. Пару раз прохожие дамы, вполне интересные и возрастом и видом, оценивающе его рассмотрели. В итоге улыбнулись – обнадёжили. Хотя… И волнения-то как такового не было. Антон даже невольно начал задумываться и анализировать, почему… На первом-то с дамой рандеву!

Из-за мозгов… Вернее, их отсутствия. Вот как идея-то захватила, что всё остальное – даже новая возможная любовь! – кажется ерундой…

Визг тормозов. Антон специально выбрал место, где не только стоянка, но даже и остановка транспорта запрещена. Он собирался издалека увидеть, разглядеть, настроиться…

Плевать она хотела – это была машина Дианы – на знаки. Но «борзела» всё-таки не сильно, и как только из машины вышла Светлана, та сорвалась с места, словно её и не было.

– Привет. А куда это она? – спросил сразу Антон, чтобы услышать и исправить, если надо, свой голос и интонацию.

– Привет. Сейчас машину поставит, мужа заберёт, и они приедут вместе на такси.

Антон подумал, что вряд ли. Дианино заочное присутствие с мужем уже представилось ему, как дань приличию со стороны приглашавшей его женской стороны, но разочарования от срывавшегося следственного действия с Кириллом не показал – сумел. Наоборот, даже сыграл воодушевление предстоящим их со Светланой tet-a-tet – пусть порадуется девушка. «Курица!» – подумал-таки злобно.

Но улыбаясь и рассматривая, пока вручал букетик, решил, что зря. Она, в общем-то, ничего… И улыбается не натужно… И глаза такие лукавые… И красивые! И краски на мор… лице немного – видно к поцелуям приготовилась…

– Пошли! – запросто взяла она его под руку.

– Куда?

– А вон…

Они пошли в кафе с пошловатым в своей двусмысленности в этой ситуации названием «Интрига».

– Хорошо, что не «Интрижка», – съязвила Светлана на входе, и Антон её зауважал.

В вестибюле искренне, а не для того, чтобы что-то говорить, он развил её шутку:

– «Интрижка» на вывеске была бы пугающе прямолинейна…

– То есть?

– Ну-у… Интрижка обычно сочетается с определением «на стороне»… Стереотип брачной жизни. Назови они своё заведение так, то отпугнули бы часть клиентов.

– Тех, кто переживает адюльтер?

– Именно. Адюльтер ведь потому и заманчив, что преступен с точки зрения ханжеской морали.

Светлана сделала губками разочарование, не сумев скрыть его перероста в брезгливость:

– Ханжество само по себе в силу своего лицемерия аморально. Мораль же не может быть аморальной – это нонсенс. Она-то, мораль, как раз в определениях не нуждается. Есть просто мораль и всё.

– Хорошо, – Антон принял замечание. – Когда мы говорим ханжеская, то мораль заключаем в кавычки.

Светлана, улыбнувшись, согласилась и мигнула ему обоими глазами.

Прощупывая друг друга таким образом на трезвую голову, заказали кофе для начала. Стали рассматривать сидящих в зале.

– Кроме нас тут четыре парочки, – умаслив лукавством глазки и сузив их для остроты, зашептала Светлана. – Давай поиграем… Попробуем каждый угадать, какая или какие из них в адюльтере. Потом сопоставим… С доказательствами, естественно.

– Игра предполагает победителя… А здесь и сейчас он невозможен. Не будем же мы потом открыто у них спрашивать «Скажите, а вы сейчас жене-мужу изменяете?». Побьют!

Светлана чисто по-женски надулась, но возразила по-мужски:

– Ничего ни у кого спрашивать не придётся. В конкурсе будут участвовать подмеченные визуальные доказательства… Конкурс, кстати, может и не состояться – если мы одно и то же представим друг другу… Поведение людей, вынужденных что-то скрывать, всегда отличается от обыденного. Никогда не замечал, что у тайных любовников и страсти, и нежности друг к другу больше, чем у законных супругов?

Последнее слово Светлана произнесла с пренебрежением в голосе и произношении: звук «г» был, скорее, звуком «х», только не глухим, а звонким.

– Ты была замужем?

Она слишком явно показывала, как ей неприятно. Она играла. И похоже, что привычно уже.

– Не сложилось?

Антон, как настоящий исследователь, ощутил азарт, препарируя её память.

– А почему? Уж не из-за адюльтера ли? А чьего? Твоего или его?

– Так много бестактных вопросов на первой же встрече… Настоящий мент!..

Она словно бы пыталась отгородиться частоколом ровных зубов в ледяном оскале, называемом почему-то вежливой улыбкой.

– …Но у нас же не допрос… А беседа по душам… А душа от кофе уже не разворачивается…

Теперь она подмигнула одним глазом. И впрямь! Затравочный кофе был выпит. Пора было уже продолжать-наращивать. И Антон снова ей подыграл, шутливо, но звучно хлопнув в ладоши:

– Официант, вина!

– И закуски! – по-простецки весело и громко сказала Светлана и засмеялась, разряжая нечаянный напряг.

Антону становилось комфортно.

– А играть-то будем? Или…

– Будем-будем. Вина выпьем и разыграемся. Ну, не тупо же жрать сюда пришли!

Глава 21

Когда часа через полтора Антон увидел, что к ним по залу (демонстрируя себя) от входа идёт Диана, то подумал, что и не вспоминал о ней… о них с тех пор, как заговорил со Светланой. Он скосил взгляд на собеседницу – та тоже не ждала подружку и смотрела теперь неуверенно.

Было от чего! Диана выглядела ослепительно: одета-причёсана-накрашена… Судя по макияжу, она поцелуев не предполагала – она разила наповал ещё до них. Антону самонадеянно хотелось думать, что она целится именно в него, ведь она было одна. Впрочем, может Кира в сортире задержался?

– Представляете? Дома его нет… Звоню ему, звоню… Никто не отвечает… Наверное, опять где-нибудь пьёт…

Это прозвучало уже чуть ли не намёком. Диана говорила немного нервно – как всегда вначале, когда тщательная подготовка переходит уже в само событие.

Светлана взглянула на неё с разрешённой алкоголем откровенностью: «Чё ты вообще припёрлась-то? Сидела бы дома и ждала своего супруг-ха Киру! Кашу бы и щи ему варила на кухне».

Антон, не во все глаза, конечно, и не раскрыв рот, но смотрел на Диану, не отрываясь. Ему нравилась её нервозность… Стервозная нервозность! Или нервозная стервозность – всё равно… Ему нравилось думать, что из-за него. Но говорить что-то он пока не хотел – слушал. И молча наливал вино.

Светлана быстро и совершенно спокойно и естественно смирилась со своей вторичностью, а Антон, танцуя с Дианой в целомудренном, трезвом ещё, обниме, сказал ей в ухо, словно ва-банк ставку сделал:

– Ты ведь не Киру ждала-вызванивала… Ты ведь марафет наводила, пока мы были здесь… Правда? Диана, зачем я тебе? Спасательный круг для гордости понадобился?

То ли под макияжем, то ли от дьявольской игры, но лицо её на эту дерзость цвет не поменяло. А вот глаза!.. Хоть она и увела их сразу, грациозно склонив, как в вальсе, голову набок, но Антон ждал примерно такой реакции, и он увидеть её успел – зрачки её сузились от его слов почти мгновенно.

Она молчала. Антон и этому не удивился. Не дура же она, чтобы театрально «возмущаться» – тут уже никакая краска на лице не спасла бы.

Когда вернулись к столику, Светланы не было. Мало того! Прижатая её пустым бокалом, на столе явственно лежала купюра… Как упрёк, как укор Диане за устроенное представление, и как пощёчина Антону за лёгкую измену.

Стыдились недолго. Неудобство растворили в коньяке.

Но ещё только начав глотать породистый алкоголь и предвкушая наступающее благодаря ему оживление, Антон отметил, что расслабления у него и у неё совершенно разной природы…

Он, словно бы оклемавшись от контузии её внешностью, танцевальной близостью, запахом её духов и прочим начищенным к бою арсеналом, начинает ощущать некий подъём, азарт даже – воодушевление.

Она же – наоборот – забыв о нерве, стала остывать, как дохлая селёдка.

Неинтересен он ей!.. «Тогда чего ж сюда припёрлась?!» – в точности повторил он про себя вопрос обиженной Светланы. Помолчали, глядя по сторонам, причём молчание имело совершенно ясное натужное свойство. Антон сходил в туалет… Диана сходила… Снова молча посидели, стараясь друг на друга не смотреть…

– Послушай, Диана, если тебе в лом стало тут торчать, то не старайся быть вежливой в своём неуходе, иначе чрезмерность учтивости приведёт к обратному результату – ты, в конце концов, зевнёшь.

Даже если бы это было сказано с ироничной интонацией, то и шутливая форма не смогла бы смягчить злобного содержания, а Антон, однако, был ещё и совершенно серьёзен… Правда, отнюдь не хладнокровен – на ощутимом уже взводе, который легко теперь мог проявиться хоть в смертельной драке, хоть в любовной страсти – смотря куда направить.

– Нет-нет, Антон… Извини… Просто голова разболелась… – Малой, не прячась и не смущаясь, откровенно гоготнул анекдотичности ответа.

Диане пришлось улыбнуться… Впрочем, улыбка выглядела уже не натужно-театральной, а вполне искренней.

– …Не смейся, Антон… Нет, правда! Это от нервов. Кирилл стал много пить в последнее время… Вот и теперь – где он?

Ответная на её потепление улыбка Антона на последнем восклицании Дианы стала откровенно саркастической, превратившись в конце в брезгливо сжатые в кривизне губы. Он ещё и сморщился:

– Диана! Перестань! Чё ты мне тут лепишь!..

Она даже испугалась… И опять искренне. Широко раскрытыми глазами она смотрела так, словно бы не снаружи Антона разглядывала, а внутри него рылась, пытаясь заглянуть в самую его душу, в самое его не только сознание, но и подсознание. Она пыталась его разгадать и предсказать, как будто по известному ей его диагнозу он в приступе может быть опасен.

Антон прекратил разоблачать её лицемерие («Бабье – конечно, бабье! Глупая баба! Специально кафе она выбрала, дура… Мозги сначала научи работать… Если они есть!») и замолчал. Даже отвернулся от неё, спасаясь от самого себя.

Наконец прозвучал оберег от ссоры:

– Мне пора, Антон.

Она это сказала, одновременно пытаясь быть и ласковой и безапелляционной.

– Я провожу! – его тон тоже не допустил возражений.

Такси остановилось в квартале от её дома.

– Всё. Пока. Дальше я сама. Ты же понимаешь…

Он кивнул, что понимает и что согласен. Но следом за ней незаметно и неслышно вышел, тихо прикрыл дверцу машины, показав таксисту пальцем «тс-с-с».

Не пьяный азарт двигал Малым – не с чего было пьянеть, – им двигало смутное желание ясности. Ведь зачем-то же она пришла! Только для того, чтобы испортить их со Светланой первое свидание? Но зачем?! Ей-то что за интерес? Неужели до сих пор неравнодушна к нему? Вряд ли… Простая стервозность? Этим неопределённым качеством (хотя, какое же это качество? – это брак… изъян!) мужчины часто наделяют неподвластных им женщин. В чём оно проявляется? К каждому по-своему… Впрочем, нет. Есть кое-что общее – неспособность любить. Да, наверное…

Но это было бы слишком просто. Она ведь потухла сразу после исчезновения Светланы. Бабьи дела какие-то?.. Отомстила подружке? Но тогда Антон получался даже не фигурой в её игре, а инструментом. Это унижало вдвойне. Как так?! Какие-то глупые тёлки свои разборки устраивают и его при этом втёмную используют! Да она оборзела, эта Диана!!!

Сейчас он её на входе в подъезд и «раскошелит». От неожиданности и испуга она ему всё выложит… А то гляньте-ка! Решила, что умней его, что ли? Тварь безмозглая.

Он шёл за ней и всё-таки не знал, что будет делать. Вот ещё сто метров, и она у подъезда. Пятьдесят… Десять… Сейчас захлопнется за ней входная дверь!

– Диана…

Он не позвал – он прошептал. Как в горячке. Во рту пересохло. Язык не ворочался. Губы будто потрескались. Вышел на свет.

Она удивилась его появлению, но расценила его по-женски. Даже улыбнулась, польщённая тайной охраной:

– Ты с ума сошёл. А если увидит кто?

Это прозвучало до такой степени интригующе, что Антон, повинуясь долго угнетаемому порыву, рванулся к ней. Даже руки протянул, инстинктивно желая бережно взять в ладони её беззащитную голову, чтобы целовать её трепетные губы, испуганные глаза, нежные щёки… Чтобы шептать ей, чувствуя кожу, прямо в ушко то страстное безумие, томившееся долгое время в замкнутом пространстве его закрытого для других сердца.

Диана стояла и словно бы ждала его. Её глаза перестали благодарно улыбаться. В них, как показалось Антону, сверкнул тот далёкий, но не забытый им, ответный маячок…

Но! Она даже вскрикнула – её, стоящую на крыльце, толкнула в спину уверенно и сильно открывающаяся дверь. В проёме стоял Кира.

Первым он увидел Антона, стоящего с протянутыми – к кому? не к нему же! – руками. Повернулся в их направлении – жена его Диана.

Немая сцена хоть и состоялась, но никто не замирал: Антон, смутившись, опустил руки и не знал, куда их деть, Диана впорхнула в дверь мимо Киры, который ещё мгновение постоял ошалело и молча пошёл к машине.

Глава 22

Утром опер докладывал:

– Там, тэ-эрищ пАл-ков-ник, любовный… не треугольник и даже не квадрат… – Пауза для придания значительности разведданным. – Там трапеция любовная… Параллелограмм какой-то!

– Говори яснее, – нахмурился Полковник.

Опер не смутился – удовольствия от положенного по службе проникновения в чужие тайны не мог испортить никакой начальственный окрик.

– С утра объект высматривал что-то или кого-то у отделения травмы, в котором сам лежал и которым заведовал погибший врач. Объект оживился и даже разнервничался, когда к больнице подъехал его хороший знакомый, можно сказать, друг детства Кирилл. И встретился там с медсестрой, с которой погибший завотделением имел внеслужебную связь…

– Какую связь?

– Внеслужебную, тэ-эрищ пАл-ков-ник, связь. Или, говоря обратным образом, служебный роман…

Полковник улыбнулся:

– Та-ак… Уже интересно. Что же этот Кирилл?

– Жена Кирилла Диана, вечером тайно встречалась с объектом в кафе «Интрига». Встречу обеспечивала подруга Дианы – Светлана, которая покинула кафе, когда встреча объекта с женой Кирилла Дианой стабилизировалась…

– Что сделала?

– Устоялась. В смысле, перешла в стадию медленного танца…

Полковник неожиданно для самого себя переставал быть не только злым, но даже и строгим. Он начал посматривать на «лучшего опера в отделе» с интересом вновь сделанного открытия, в котором разочарование сочеталось с сарказмом на уровне откровенного издевательства:

– Тогда выходит, что не только устоялась встреча, а и начала вытанцовываться…

– Так точно, тэ-эрищ пАл-ков-ник! – опер совершенно серьёзно фиксировал собственный идиотизм.

– Продолжай, – уже не стесняясь, усмехнулся Полковник.

Опер принял его улыбку за знак удовлетворения.

– Объект подвёз Диану на такси, но не к самому дому, а за квартал до него. Потом проследил её пешее следование до подъезда, где состоялась их общая встреча с мужем Дианы Кириллом.

– Зачем? Чужую жену из рук в руки объект передавал, что ли?

– Тут не совсем ясно, тэ-эрищ пАл-ков-ник… Они сразу разошлись по разным направлениям: Диана – в подъезд, Кирилл сел в машину, объект домой побрёл… – стараясь быть задумчивым, растянуто ответил опер.

– Ну и?..

– Что?

– Выводы какие из наблюдений за день? – Полковник строгостью тона катализировал опера.

Опер, как и положено при докладе, встал «смирно» и снова заговорил чётко:

– Имеет место многоступенчатая и многоуровневая, сложная по структуре, любовная связь всех со всеми. – Полковник завращал глазами. – В частности, в результате проведённых мной оперативно-розыскных действий подтверждены давнишние романтические отношения между объектом и Дианой…

– Какие отношения? – снова издёвка.

– Романтические. Первая любовь.

Этот вывод опер произнёс так твёрдо и звонко, будто речь шла не о нежнейшем состоянии души, а о выплавке чугуна.

– Ага… А замужем она, значит, за Кириллом?

– Так точно, – снова металлический звон.

– А что из себя представляет этот Кирилл?

– Мажор, тэ-эрищ пАл-ков-ник.

– То есть?

– Сын высокопоставленного чиновника. На днях защитил кандидатскую диссертацию…

Тут опер уверенным движением достал из внутреннего кармана свой блокнот и прочитал название работы.

– Та-ак… – теперь задумался Полковник, начавший уже хоть что-то выстраивать из наваленных опером обломков информации. – Значит у объекта была любовь с Дианой, но замуж она вышла за Кирилла – его друга, так как объект бедный, а Кирилл – богатый. Это первое. Так?

– Так точно! – радостно гаркнул опер. Он словно оживился от того, что из его галиматьи Полковник смог сделать очевидное заключение – недаром он начальник.

– Второе… Первая любовь объекта и Дианы не «заржавела»… Они же встретились в кафе… Как бишь оно называется?.. «Интрига»! – Какое уместное название. Третье… Диана к своему дому пошла одна… Очевидно опасаясь быть застуканной мужем… А как она прощалась с объектом? Они обнимались-целовались? Не-ет. Кроме того, все трое встречаются у подъезда… Зачем? Может они случайно встретились?

У опера на лице мелькнул отблеск Полковничьего озарения – нет, недаром он начальник.

– Допустим, что так, – тот продолжал самостоятельно делать выводы. – Но остаётся пока неясным четвёртое и пятое…

Подчинённый, захваченный спектаклем с начальственной проницательностью, забыв о субординации, стоял уже в позе, в которой восхищённые пацаны проявляют живой интерес к происходящему. Как в цирке у фокусника. Но Полковник был давно привычен к проявлению подчинённого подобострастия и, кроме того, знал, что такого рода тупость, хоть и льстит его самолюбию, но малопродуктивна в конкретной работе. А потому простимулировал опера строгостью ещё раз:

– Ты главного не узнал! Причём тут доктор? Почему погиб он, а не Кирилл? Что было бы логичней, исходя из твоих данных… Кроме того… С какой целью объект следил за больницей?

– И ещё, тэ-эрищ пАлковник… – потупив взор в услужении… в унижении даже, замаскированном под служебную добросовестность, тихо, но твёрдо, проговорил опер.

– Что ещё?! – довольство от признания подчинённым своей недоработки Полковник прикрыл показным раздражением от того, что тот осмеливается его дополнять.

– Ещё шестое… Неясно, что связывает Кирилла и медсестру?

– Ой-й!..

Полковник аж сморщился от брезгливости:

– Ты чё?! Не мужик, что ли? Тут-то чего неясного? Понравилась девка… Приударить решил… Обычное дело.

– Но почему тогда объект так живо отреагировал?

Начальник даже приостановился в своём хождении по кабинету. Но невнимательности так просто признавать не собирался:

– А что? Прямо так живо подхватился?

– Так точно. Даже привстал в укрытии, чуть себя не обнаружил…

Но и тут Полковник оказался на высоте полёта мысли:

– А если предположить, что он обрадовался? А? Ну да! Он обрадовался… Тому, что у него теперь есть железный аргумент против Кирилла для предъявления Диане, которую он по-прежнему любит и хочет у мужа отбить… Вернуть, типа… Он, поди, ещё и на телефон сфоткал, как Кирилл медсестре цветочки вручал.

Полковнику и самому нравилась рождённая на ходу версия (они, кстати, так и рождаются!), и он, самодовольно улыбаясь, посмотрел на опера, улыбавшегося восхищённо.

– Кстати! – не стесняясь, воскликнул начальник. – Может объект и медсестру ревнует! А что? Такое бывает – по двум фронтам сразу… Он же там лежал – медсестра процедуры делала… А тут этот… Друг! Объект его должен ненавидеть – учти! Отсюда предположение: объект начнёт увиваться вокруг Дианы, что не может понравиться её мужу, независимо от его собственного блуда на стороне. Он ведь тоже нормальный мужик, значит уверен, что ему можно, а ей – нет! Наблюдение за объектом продолжить… Каждый шаг его ты должен…

Полковник чуть не сказал «предвидеть», но глянул ещё раз на опера – куда там «предвидеть»!

– …контролировать … Да! Ещё очень важно… Он тебя самого не засёк?

Опер стал являть недоумение.

– Объект не обнаружил слежку за собой? – переформулировал вопрос Полковник.

Недоумение на лице опера сквасилось в обиду.

– Ладно, ладно… Не кисни… Расскажи-ка ещё раз, что он от тебя хотел… Ну, давеча… В неофициальном порядке.

– Так это… – снова оживился опер и, почувствовав свою нужность начальству, словно бы расцвёл. – Самоубийцей он интересовался. Кто такой, почему застрелился?

– А там что-то необычное есть?

– Да нет, вроде… Из-за бабы.

– О господи! Опять эти бабы… Ну, а почему он интересовался-то, как думаешь?

– Так это… – заморгал опер в новом недоумении по поводу непонятной начальству очевидности. – На его участке самоубийство-то… По территориальности, так сказать…

– Н-да?

Начальник отдела с недоверием стрельнул взглядом в подчинённого, отчего тот снова заморгал – теперь в немом восклицании «Виноват, тэ-эрищ, пАл-ков-ник! Только объясните, в чём».

– А почему он неофициально обратился? Почему как положено дело не запросил? По территориальности, тэсэсэть…

Опер чуть было не промямлил, мол, свои же люди, но предпочёл промолчать и просто пожать плечами с соответствующей гримасой на лице.

«Безнадёжно! – понял Полковник. – Самому придётся…»

– Всё. Иди. Докладывай постоянно.

И когда тот вышел из кабинета, сразу запросил не только дело о самоубийстве, но и дело о несчастном случае в отделении травмы, когда пациент выпал из окна туалета, и дело об автокатастрофе со смертью доктора.

«Всё сам… Всё – сам!»

Полковник в любом случае уже понимал, что при таком числе фигурантов одного соглядатая за объектом мало. Подключать ещё кого-то опасно. До тайн двух смертей, если они есть, оперу не добраться физически, будь он даже поумнее, – некогда.

Мало того… Усиливалось ощущение, что не в любовных пересечениях тут дело. И было даже хорошо, что старательный придурок-опер увлёкся (пусть и дальше там сидит!) любовными коллизиями участников.

Полковнику же самому становилось по-настоящему любопытно узнать истинную причину происходящего. Он решил вспомнить молодость и тоже негласно в свободное время («где ж его взять-то! Но придётся…») поработать «в поле».

Глава 23

Антон, покопавшись даже не глубоко, а только в верхнем слое своих переживаний, ясно понял, что его куда как сильнее впечатлила последняя тёплая улыбка Дианы и её ласковый упрёк в его неосторожном за ней присмотром, нежели последовавший за этим неожиданный выход на авансцену Киры. Антон от этой ясности ощущения даже гордую силу почувствовал, понимая, что реакция Кирилла на его с Дианой флирт ему самому совершенно по фигу.

Даже не так… Антон рассмеялся в злорадстве тому, что этот разбалованный хлыщ может про них подумать чёрт знает что… И пускай! И хорошо… Даже отлично! Пусть бы ещё Кира и накрутил сам себя! Антону ясно нравилось если не быть пока любовником Дианы, то хотя бы уже казаться таковым в глазах её мужа и своего друга… Друга… А друга ли? Ведь, по сути, что их связывало с детства? Единство противоположностей.

Антон к нему привязался, потому что других привязанностей не было. Не было и перспектив – Малой был изгоем в основной толпе усреднённых личностей. Кирилл тоже выбивался из неё, только в другую сторону – в превосходство. Да-да, именно в превосходство! И близость Антона как общего изгоя давала возможность почувствовать это превосходство в максимальной степени.

Вот подсознательный мотив Киры… Никакая это не дружба! Дружба возможна только в равенстве оценок друг друга… Пусть и с разницей оценок в конкретных областях, но обязательно – с равенством общей средней личностной оценки!

А тут что было до сих пор? Покровительство, как будто… Во всяком случае, Кира-то точно себя так ощущал, пусть даже неосознанно. Но покровительство предполагает униженное положение того, кому благоволят. Антон и был в таком положении много лет, боясь признаваться себе в этом. Избегая даже размышлений на эту тему, ибо вывод из них был настолько очевиден, что возможными были только два способа поведения: принимать всё, как есть, и называть это дружбой или демонстрировать гордость и, как следствие, жить в одиночестве.

Антону приходилось все эти годы маневрировать в своей самооценке, обманывать самого себя, зачастую смиряясь с недопустимым. Оправданием, вошедшим в привычку, стала дружба… Якобы дружба.

И вот теперь пусть этот баловень утрётся!

«Интересно, каким будет с его стороны продолжение того вечера? Ну-ну… Давай-давай… Посмотрим, кан-ди-дат наук…»

Антон снова рассмеялся и невольно увидел в зеркале выражение параноидального лица злобного карлика, взгромоздившегося на плечи униженного им великана.

«Тьфу ты… Напасть!»

Он стёр ладонями ужас со своего лица. Снова взглянул – ухмылки не было, но глаза ничуть не подобрели.

«Ну и ладно! Я не Иисус Христос, чтоб прощать…»

И лицо его опять перекосила злобная гримаса, но Антон теперь оставил её на лице жить своей жизнью и просто отвернулся от зеркала.

Диана… Последняя сцена перед Кириным выходом – это была не игра с её стороны. Слишком неожиданно возник из темноты Антон, чтобы она могла так владеть собой… И в конце концов, зачем-то же она приходила в кафе! Где и Светлану, свою подругу, отшила! Довольно нахально… Вообще с той не считаясь… Словно та – пустое место. У них взаимоотношения, видать, такие же, как у Антона с Кирой, только с женской спецификой, когда понятие дружбы не предполагается даже как симулякр – незачем.

«Может Диану разрывают противоречия? Ведь она очень остро отреагировала на моё замечание про нужный ей „спасательный круг“… А может просто по-бабьи чувствует отношение к себе, вот и вибрирует… До ясного разумного понимания дойти не может – вот и мечется… Конечно! Откуда там возьмётся понимание, если мозгов нет! Значит надо помочь бабе утвердиться в её неосознанных мотивах».

И Антон, не давая себе ни секунды на осознание затеваемой им подлости, отправил ей на телефон снимок с Кирой, цветочками и медсестрой. Поразмышляв ещё минуту «звонить – не звонить», решил подождать – дать ей время на усвоение.

«…И скандал! Вот было бы неплохо – он ей меня предъявляет, она ему в ответ медсестру… Будьте здоровы, ребята!»

Антон решил подождать со звонком не только из-за Дианы, но и из-за своего состояния. Он хотел успокоиться – унять злость, и разволноваться лишь в романтическом ключе, когда он будет помнить только ту её улыбку – при расставании у подъезда, и совсем перестанет думать о её муже.

Взгляд в детство – Кира

У самого последнего изгоя рано или поздно появляется рядом некто, которого тот с готовностью представляет сам себе другом или любимым человеком, покровителем или единомышленником – кем угодно, если только этот другой способен скрасить, размазать, а лучше – разорвать устойчивое и вязкое одиночество изгоя.

Антон Малой, наконец, тоже обрёл друга. Причём со стороны эта дружба выглядела неестественно, как нелепый мезальянс. Трудно ведь, привыкнув стереотипно раскладывая мир в мозгу по полочкам, понять, что может связывать не знающего отказов и нужды баловня-барчука из богатой семьи, где папа не последний начальник в этой жизни, с забитой и безусловной безотцовщиной, которая, что называется, «трусы за дедушкой донашивает».

А при всех этих исходных данных дружба была очевидна. И только немногие справедливо предполагали, что сам этот житейский контраст и лежит в сути взаимоотношений. Они оба – Антоша и Кира – словно бы дополняли друг друга.

Мальчику Кириллу нравилось контрастно ощущать свой успех, ошибочно – по неопытности – принимаемый за превосходство. Ведь Антошка, как и Кирюша, лишался детской непосредственности не разом, не вдруг, а постепенно, и в начале дружбы восхищался игрушками и развлечениями товарища вполне искренне, без стеснения и злобы, оценивая только лишь достоинства предмета или приключения, а не их принадлежность. Именно эта искренность не давала ему злого шанса заподозрить друга в хвастовстве. Да это, пожалуй, хвастовством и не было! Ну не виноват же Кирилл перед Антоном в том, что имеет богатого и влиятельного папу, который не позволяет ему выглядеть оборванцем.

Однако при всей полноценности Кирилла как обычного пацана – спортивная секция, невыученные уроки, футбол во дворе – злую зависть к нему у его друзей культивировали сами их родители, плохо скрывая свою собственную зависть к родителям Кирилла и обращаясь к сыну: «Что ты с него пример берёшь? У него папа вон кто, и поэтому ему многое прощается!» Транслировали свой собственный комплекс неполноценности своим пока ещё полноценным детям.

И только мать Антона, ничего такого ему не говорила, так как была просто рада, что у сына появился хоть один друг. Настоящий – Кирюша-то с Антошей общается гораздо больше, чем с другими детьми!

Родители Кирилла не сказать, что были в восторге от этих отношений своего сына с мальчиком не их круга, но любя Кирюшу – позднего ребёнка, балуя его своим либерализмом и, главное, наведя справки об Антоне и его матери, убедившись в её непорочности и его старательности, препятствовать дружбе не стали.

Для пацанов же, сбитых в общую стаю, дружеское сближение Антона и Кирилла представляло собой вообще не загадку. И вовсе не потому, что детские мозги ещё не захламлены взрослыми понятиями о престиже, а, скорее, потому, что для пацанов эта дружба как раз была в порядке вещей: Кира до конца не входил в их ватагу по видимой и уже ощутимой причине высоты положения, а Антон – наоборот, низменности. Чужие. Оба. Вернее, Антон совсем чужой – так уже принято считать, а Кирилл… Вроде и не чужой, но и свой не совсем.

Хотя, беря наглядный пример со взрослых, некоторые особо завистливые, предприимчивые и пронырливые подростки сами откровенно навязывались Кире в друзья. А тот и не возражал – интерес новизны брал своё. И периодически Антон даже отходил на второй план. На второй, но никогда не последний и всегда отчётливо видимый Кириллом так хорошо, что многие вновь обретённые «друзья» очень быстро, по мере утраты интереса к ним, уходили снова далеко за второй план Антона.

С Антошкой же Кира ни на день связи не терял… В том числе и по причине незаурядных способностей Антош… простите, уже Антона. Он был интересен Кириллу, потому что знал больше. А Кирилл своим интересом к знаниям был интересен Антону.

Наконец, началась смена полюсов – Кира начинал завидовать заслуженным успехам Антона в учёбе, а тот начинал кайфовать от своей снисходительности, когда помогал другу разобраться в чём-то. И когда рассказывал всякие интересные истории из книжек, самостоятельному чтению которых Кира предпочитал занятия спортом.

Он, вообще, к юности в спорте уже весьма преуспел – был и призёром, и чемпионом чего-то там. Но к удивлённой радости друга Антона не вызывал в нём уже не то что приступа зависти, но даже особо ощутимого всплеска уважения. Хотя лицемерные приличия, конечно, соблюдались: были поздравления-пожелания-рукопожатия-объятия, но только чтобы другу сделать приятное. В душе – а душу, как бога, не обманешь! – Антон не чувствовал ничего. Ему это было неинтересно.

Однажды Кира обратился с конкретным предложением, переламывая в себе не столько стеснительность, сколько стыд:

– Антоха… На завтрашней контрольной… Чё-то я меньжуюсь…

Друг не просто молчал – он даже не пытался делать заинтересованный и участвующий взгляд, он вообще не смотрел в сторону Кирилла, торжествующе предполагая продолжение.

И оно последовало:

– Не люблю я эту долбанную алгебру… Это из-за училки! Чё-то какая-то она… Ни фига не поймёшь, что объясняет…

– Да нормально, вроде, училка как училка, – подстёгивал Антон, глядя в пол и сдерживая улыбку.

– Ну, тебе нормально, а мне – нет!

Кира горячился. Нервничал. Но может это и помогло ему в конце концов разродиться:

– Слушай, посмотришь мой вариант, а?! Ну, когда свой сделаешь… Ты же быстро!

Антон улыбнулся-таки в удовольствии. Но головы не поднял – друга пощадил.

– Я? Быстро.

– Ну! А потом мой… Ага? Чес-слово, если завалюсь, мне от предков – капец… Годовая оценка… То да сё… Капец, короче! Сделаешь? Я тебе за это свой айфон…

– А родаки?

– Ой! – сморщился коммерсант, не желая даже обсуждать такую мелочь. – Чё родаки?! Украли, скажу… В столовой… Народу много… Кто? – Фиг знает! Но только чтоб они потом его у тебя случайно не увидели…

Кирилл сумел сдержаться, чтобы не выдавать коммерческую тайну о том, что отец ему другой купит – новую модель. Антон тоже не стал спрашивать, как же друг без телефона будет, ибо понимал, что будет недолго.

Кроме того, высказанный вслух этот грядущий факт одним своим предложением словно бы фанфарил вселенской несправедливости злым дёрганьем за Антошкины не расстроенные ещё струны-нервы.

– Ну чё? Договорились?

– Нет.

Малой ещё раз кайфанул от понимания, что в мгновение отказа почувствовал Кира. И как только лицо друга сменило выражение с непонимания на отчаяние, сразу добавил:

– Телефон не надо. Тем более, который показывать нельзя. Услуга за услугу…

– Говори!

Кирилл после Антошкиного экзерсиса хоть и был готов на всё, однако не сдержал удивления и даже присвистнул, услышав:

– Ты, Кира, поможешь мне записаться в серьёзную спортивную секцию и будешь мне помогать в спорте…

И сразу согласился, услышав продолжение и посмотрев другу в глаза:

– …А я буду помогать тебе в учёбе. В том числе и так тоже.


С утра участковый Малой был на службе.

Рутинная «бодяга» казалась бесконечной в своей скуке и жизненной безысходности.

«Господи, зачем они все живут? – думал он, подшивая очередное административное дело. – Они ведь даже не понимают – не задумываются! – что живут. Скоты! Ведут себя так, словно будут жить вечно… Суетятся в своей мелочности, словно жуки в навозе копаются. А зачем? Для чего? Даже задуматься не могут… Так уже мозги засраны… Стоп! Какие, к чёрту, мозги?! Это безмозглое стадо!..»

В кабинет ворвалась, не замечая людей, Диана! Антон мгновенно непроизвольно завёлся, чему успел обрадоваться, пока невольно выдерживал паузу перед «здрасьте», чтобы не задохнуться сразу же от волнения.

– Здравствуй, – сухость из её рта пошла такая, что у Антона в секунду пересохло горло. Обращение на «ты», подчёркивая самоё себя, в то же время, пересыпалось песком подтекстного «выканья».

Антон молчал – пытался сглотнуть. Диана развила пренебрежительный суховей:

– Зачем ты мне ЭТО отправил?

– Что?

Ответный вопрос Антона так уже засушил воздух кабинета, что разбудил влажную бурю: Диана говорила, словно кричала, и кричала, словно плевалась:

– Что это значит?! Ты что, следишь за моим мужем? Может ты и за мной следишь? Как ты смеешь?! Кем ты себя возомнил? Героем-любовником? Герои таких мерзких… гадостей не делают! Негодяй! Берега попутал? Слежкой он занялся… Гляньте на него… Мерзавец! Как я была права, что ушла от тебя к Кириллу… Друг называется! Ты же урод! Ты даже не подумал, что эти цветы – знак признательности персоналу за уход за тобой в больнице… А Кира! Святой человек… А ты – псих! К врачу сходи, параноик. У тебя мания… Господи, спасибо тебе, что я вовремя с ним рассталась.

И хлопок двери сбил не умершее сразу многоточие надежды в душе Антона в одну острую точку безнадёги.

Чтобы умыть-утереть морально заплёванную морду, Малому пришлось идти в туалет к раковине. Там он, намочив холодной водой лицо, посмотрел на себя в зеркало…

Злорадный карлик был сброшен с плеч великана, больно ударился и поменял выражение лица с торжествующего на растерянно-жалкое.

И тут с необыкновенным удовлетворением, растущим по мере происходящей метаморфозы в его душе, он почувствовал и увидел, что оправляется от этого внезапного унижения, выражение лица снова становится если не злорадным теперь, то и не просто злым, но ещё и азартным, даже отчаянно весёлым.

– Лад-но… Ну, с-су-ка! Берегись.

И он с ещё большим кайфом теперь не только увидел, но и словно бы почувствовал, как сползает с его лица улыбка, и наливаются ядом глаза.

Глава 24

Полковник, кивнув головой, выразил хоть и молча – только глазами, но такой живой интерес, что вселил в опера энтузиазм самой высокой степени, когда по выражению начальственного лица любой подчинённый проникается мыслью, что его функция в общем деле – наиглавнейшая.

И снова – кивок, мол, «ну!».

– Скандал она ему закатила, тэ-эрищ пАлковник. Влетела, как фурия, прооралась – негодяй, мол, мерзавец – и вылетела обратно, аж хвост за ней огненный, как за кометой.

Полковничий интерес стал рассудительным:

– Откуда знаешь? Говоришь так, словно присутствовал…

Горячка сошла и с опера:

– Никак нет, не присутствовал, тэ-эрищ пАлковник. Но и без этого знаю точно – окно его кабинета было открыто, слышно было хорошо. А я ещё и поближе подобрался, как она зашла… залетела, в смысле… Чуть ли не на метле.

– Ну-ну! – Полковник не обратил внимания на метафоричность. – В чём суть-то?

– За мужа она вступилась…

Полковник, не стесняясь, выразил лицом изумление – опять в высшей степени.

– …Мол, какого хера ты его пасёшь, гнида! Кто ты такой?! Чё те надо?! Усунься, козёл!

Опер так проникновенно докладывал, что, по-видимому, сам не заметил, как перешёл на блатной жаргон.

– А с чего она взорвалась-то?

– Так с того и взорвалась, что наш объект её мужа пас! Я ж докладывал… Она упомянула, что он ей что-то такое прислал… Цветы, типа, она сказала, – это благодарность персоналу за уход за тобой… За ним, в смысле, за объектом… А ты, мол, другу своему козлишь…

– Йес! – Полковник сделал жест, как будто забил шайбу в ворота. – Я же говорил, – помнишь? – что он Кирилла с медсестрой на телефон щёлкнул. Вот и послал… А она… Ну, баба!

Он одобрительно скривил губы, показал оперу восхищенный взгляд и согласно покивал головой.

– Дальше.

– А всё.

– Объект что?

– Тишина. Закончил приём граждан, закрыл кабинет и пошёл домой… Да! По дороге зашёл в магазин. Долго стоял в спиртном отделе… То ли выбирая, то ли прицениваясь… Но потом решительно развернулся и вышел.

– Значит алкоголя не взял?

– Никак нет.

– Пошло дело…

Полковник, будто в подтверждение своих слов, и сам заходил по кабинету. Сделал знак оперу, чтоб тот сидел, не подпрыгивал – не сбивал мысль. Повторил ещё раз:

– Пошло дело…

Остановился напротив.

– С Дианы глаз не спускать! Теперь она – твой объект… Прежний объект, конечно, главнее, но…

Полковник снова показал свой взгляд оперу. Глаза начальника горели.

– …Но он рядом с ней и проявится! Он теперь очень скоро покажет себя… От любви до ненависти один шаг, как говорится…

И мгновенно сделал лицо строгим – опять в высшей степени. Даже не строгим, а суровым – опер успел поразиться столь быстрому преображению и подумать в восхищении: «Настоящий Полковник!»

– Мы на пороге событий… Трагическими они станут или только драматическими, зависит от вас, тэ-эрищ оперуполномоченный. Вы меня понимаете?

Тут уже не встать было никак нельзя.

– Так точно, тэ-эрищ пАл-ков-ник!

Начальник, не давая развиться губительной в восприятии привычке, снова поменял интонацию:

– Пасёшь Диану вплоть… Вплоть до… Спать бы с ней ложиться!

Опер сально заулыбался. Но сильно разулыбаться не успел – полковничьи глаза похолодели так, что в ушах лёд зазвенел.

– Если с ней что случится – ты будешь виноват. Ясно?

– Так точно!

У опера сердце замёрзло, но он всё же спросил – не по уставу:

– Вы полагаете, тэ-эрищ пАл-ков-ник, что объект… в смысле, прежний объект пойдёт на крайние меры?

Полковник потеплел в живом раздумье:

– Не исключено. Он, похоже, псих… Параноик… Или маньяк… А тут ревность такая… Да ещё с отповедью… Он теперь не любить её хочет… А убить… И съесть!

– А он что, людоед? – опер буквально отреагировал на сомнительную шутку.

– Если ещё нет, то в случае с Дианой точно станет!

Начальник, будучи предельно серьёзным в своих шуточках, подобрался, побудив подчинённого встать смирно.

– Докладывать постоянно. Свободен.

И как только опер вышел, Полковник снял трубку служебного аппарата. Подумал пару секунд и положил обратно. По телефону договариваться с коллегами из техотдела о незаконной прослушке чужого телефона было не только небезопасно (по такой же самой причине), но ещё и в высшей степени цинично. А Полковник в душе был всё-таки романтик. Сам пошёл. Ножками. Ход дела уже не предполагал наличия у Полковника свободного времени. Обстоятельства требовали немедленного личного участия.

Глава 25

Странно, но в отличие от обычных людей, мучающихся бессонницей на нервной почве, Малой, присев на диван у себя дома, тут же захотел прилечь, а улёгшись – вздремнуть.

И не задремал, а уснул, даже не вспомнив о правиле не спать на закате. Антон к концу дня и сам не мог определить, заведён он всё ещё устроенным Дианой сколь скоротечным, столь же и ярким скандалом или уже утомлён переживаниями по его поводу. Антон не хотел анализировать своё душевное состояние – ему было лень. Он просто уложил голову на подушку, закрыл глаза и при свете уже уставшего, но ещё бодрого дня, под жужжание и шипение телеящика сразу уснул.

Спал он, впрочем, неспокойно – так, когда даже во сне понимают, что текущий теперь сон не забудется с пробуждением.

А снилась ему Диана…

«Кто бы мог подумать?!» – иронично воскликнет некий скептик и циник из числа читателей. Но… Тут важно не кто, а как!

Антон даже мучился в сонной претензии, что, мол, нет бы явилась во сне последняя Дианина улыбка на крыльце её подъезда, нет бы – промелькнувшая в её газах искорка ответного к нему (как раньше – во время их романа… романчика!) интереса. Так ведь нет!

Ему снилась злобная и расчётливая стерва, хохотки смеха которой над ним гремели в спящих ушах, как удары молотка по листу железа. Жесть, одним словом!

Антон понимал во сне, что ей нехорошо, что у неё приступ, она не в себе – ей надо дать успокоительного… А его нет. И тогда он хочет успокоить её психоз собой – обнять её нежно, прижать к груди, прошептать ей что-то ненавязчиво ласковое, поцеловать её по-отечески или по-братски в лобик… Хочет, но не может! Не может приблизиться к ней… Вот же она! Шаг только ступить – и рукой можно дотянуться до плеч, до головы, до лица… Он и ступает шаг – всё то же. Другой шаг – она там же. Не дотянуться ему, это понятно. А она так и смеётся – железные шары в пустую жестянку бросает… И слышать это становится невыносимо. Сначала от боли в ушах и голове, потом от злости на эту боль, и в конце концов – на неё, сумасшедшую, как на источник этой боли.

И просыпается Антон в осознанном желании проснуться, когда он уже кричит ей во сне: «Да заткнись ты, дура безмозглая!»

Одновременно в реальный мир открылись не только глаза, но и уши – вибрировал и сигналил телефон на столике у дивана. Не глядя кто, нажал ответ.

– Да.

– Слушайте внимательно, Антон Малой, что и как вы должны сделать завтра утром в пять часов…

– Кто это?

– …Не перебивайте. Вы знаете, кто это… Завтра вы с сумкой, в которой будут лежать сто тысяч наличных долларов…

И так далее с типовой инструкцией выехать в пустынный в это время парк, по тропинке столько-то шагов туда, поворот сюда, вековое дерево, одинокая скамейка… Короче говоря, весь набор условий, которые, по мнению шантажиста, могут гарантировать его безопасность. Деньги забирать он (она) будет на скорости на мотоцикле… Можно на мопеде-скутере – дешевле, бросать не жалко. Обычные условия хорошо просматриваемого места в отдалении от возможных засад.

Антон не слушал внимательно и не вникал в детали. Что толку-то?! Денег всё равно нет… Да даже если и были бы! Заявлять он всё равно не станет – себе дороже…

Антон думал о том, что он с этой зазнобой Дианой совсем забыл о занозе шантажной. И он понимал, что это надо прекращать. Немедленно! Он окончательно просыпался и уже знал, куда и зачем он сейчас рванёт.

– …Вы меня поняли, Антон Малой?

– Да. Я вас хорошо понял. Я сделаю всё, что нужно, – сказал он в трубку, отключил её и добавил вслух, обращаясь к резвящемуся в переборе картинок телевизору. – То, что мне нужно.

Вскочил и начал одеваться в удобную, прочную и неприметную одежду.

На улице он первым делом проверился – «хвоста» вроде как не было… Странно! Проверился снова – нет «хвоста». Бог любит троицу – нет ничего. Вперёд! Никакого такси – тут недалеко… Огородами… В капюшоне… Трусцой… В наушниках… Парень сам в себе – никто не нужен – трусца, капюшон, наушники, тёмные очки… Ствол поудобнее приладить… Раз-два, раз-два… Дыхание… Вдох носом, выдох ртом… Раз-два… Вот он, кафетерий этот дурацкий… И бабы там те же… Дуры!

Подъезды на домофонах… Нужный – удача! – открылся, выпуская кого-то…

И только Антон собрался было взять ускорение, чтобы успеть поймать закрывающуюся дверь, а случайные свидетели (тьфу-тьфу-тьфу!) подумали бы, что спортсмен делает финишный спурт, как во двор заехала машина Кирилла. Антону даже пришлось пробежать навстречу мимо неё, низко склонив голову – спрятав лицо. Точно – за рулём Кира!

Вход в подъезд и бег по ступеням откладывался. Пришлось занять позицию под деревьями, чтобы уж не очень-то светиться, и начать махать руками, вроде как, завершая спортивно-оздоровительный этюд на свежем воздухе.

Начал махать… И только в спокойствии однообразных движений и одной картинки перед глазами, сначала на уровне праздничного какого-то ощущения и потом только мысли, пришло осознание, что другого такого удобного момента не будет… Просто не может быть! Потому что не бывает… Достал телефон.

«Возьми трубку, крыса… Умоляю! Бабьи свои гордости потом покажешь… Ну!»

– Алло, – ответила Диана.

– Хочешь посмотреть на святость своего мужа – сразу, без «здрасьте», по-деловому напряжённо заговорил Малой, – приезжай прямо сейчас…

И он назвал адрес. Полный! С номером квартиры. Вход в подъезд и подъём по лестнице – спокойный теперь – откладывался ещё больше.

«Приедет… Никуда не денется… Она его не любит… Значит ей улики против него нужны… Хотя бы даже просто чтоб были…»

Антон под маскировкой деревьев и кустов делал гимнастические упражнения с затухающей интенсивностью – всё по уму, любой спортсмен подтвердит.

Диана приехала – как прилетела! – довольно быстро… Можно сказать сразу, как будто ждала вызова. Проехала – увидела! – мимо Кириного бизнес-класса и даже парковать своё дамское авто не стала – так бросила. И сама бросилась к подъезду. Что-то нажимала, что-то говорила – почти кричала…

«То-то! – удовлетворённо ощущая то самое, незабытое, но ярче теперь, злорадство, секундными фрагментами, делая в сгибе „мельницу“, видел её Антон. – Пробило тебя… И медсестра… И цветочки для неё… Лживая тварь! Лицемерить-то тоже уметь надо… Думать сначала, а потом врать… А у тебя с думалкой проблемы!»

Диана впорхнула в едва приоткрытую ею дверь – почти как тогда, вечером…

«Ну-ну! Ждать недолго…»

И действительно – минут через пять-десять она уже вылетела обратно.

У неё было одновременно жалкое и брезгливое выражение лица. Нервничая и замешкавшись с дверцей машины, она рефлекторно смахнула с лица…

«Слезу! Что же ещё-то? Вот и ладушки…»

…Завела двигатель и сильно зачем-то газанула. Резко сорвалась… Но поехала вокруг по двору уже аккуратно. Уехала…

«Всё! Теперь можно… Нужно, то есть!»

Антон шумно набрал три раза носом воздух и так же шумно три раза его выдохнул ртом, наклонив голову и поболтав опущенными руками. Спокойно двинулся к единственному для него подъезду длинного многоквартирного дома. На подходе дверь подъезда открылась – снова удача! – кого-то выпуская. Проскочил внутрь, не обращая внимания на выходящих и не давая тем самым повода обратить внимание на себя.

Глава 26

Дверь в квартиру была замызгана так, как бывает замызгана дверь только в ничейную квартиру. Съёмная – она и есть съёмная… Тем более, съёмная не у маклера, не у содержателя доходного дома, а у старушки, доживающей свой век и не пытающейся толково оборачивать получаемые деньги. Она их просто копит – то ли себе на похороны, то ли по привычке, как спички, мыло и соль, то ли от возрастного уже слабоумия, что тоже, в общем-то, похоже на привычку-рефлекс. Она, если и задумывалась о сдаваемой внаём жилплощади, то скорей всего так, что обрадовалась бы, узнав, что эта квартира умрёт вместе с нею.

Именно этим можно было объяснить то, что глазок входной двери был не просто залеплен жвачкой – он был залеплен намеренно, в самом клейком состоянии жвачки, залеплен так давно, что жвачка теперь уже окаменела, а все ранние попытки удалить её и восстановить обзор были так мимоходны и судорожны, что временные хозяева, делавшие их, представлялись нервно кусающими губы и вполголоса матерящимися неудачниками.

Глазка не было – хорошо. Если была цепочка, то она выбивалась бы ударом ноги, так как и дверь была уже очевидно «неродная», потому что открывалась не наружу, а внутрь, то есть против строительных правил.

– Кто там? – напряжённый волнением женский голос.

– Энергосбыт. Показания электросчётчиков снимаем, – позитивно протараторил Антон, убедившийся перед этим, что в щитке на площадке такового нет. – Минутное дело, хозяйка…

– А документы у вас есть?

– А как же, хозяйка! Открывайте, я вам удостоверение покажу.

Пауза. Молчание.

«Советоваться пошла, – понял Антон. – Хорошая проверка любовника на героизм или малодушие. После Дианы-то… Если не выйдет из укрытия, то всё пройдёт легко. Если же выйдет, то – орёл! – возможны осложнения. Ах, как не хочется!»

Дверь приоткрылась наконец, и Антон, оседлав эффект неожиданности, решительно вскочил на нём в раздвигаемую щель, делая тем самым взволнованное знакомое женское лицо отталкиваемой из проёма хозяйки панически испуганным.

– Привет, медицина! – прозвучало в тональности «А вот и я!» прямо в обычно милое и живое, а теперь белое, лицо.

Рот приоткрылся, зрачки медсестры, повинуясь мощному нервному импульсу, расширились до максимума, и глазные яблоки, не спеша от усталости, синхронно закатились за верхние веки. Она обмякла и упала в обморок на грудь и в руки Малого.

Антон был готов к такому – подхватил уверенно и сразу же поволок слабое тело… Куда? Огляделся, развернулся с нежной ношей в руках, толкнул ногой обратно распахнувшуюся от его решительности дверь. И…

– Оп-пачки! А вот и ты… – за нею стоял Кира.

Не сказать, что он схоронился… Спрятался! Просто спрятался – либо наудачу чтоб пронесло, либо для засады, на всякий случай. Скорей всего, затаился, как всякий нормальный загулявший муж – ото всех и от всего после того уже, как его застукала с любовницей жена. Поэтому, увидев Антона, Кира мгновенно перестал опасаться – забыл об опасностях, которые уже миновали, и сощурившись в злобе, почти не открывая рта, проговорил:

– А-а, с-сука! Друг за другом ходите… Спелись!

И молниеносно выбросил вперёд правую руку в направлении головы Малого.

Не надо было Кире ничего говорить – надо было бить сразу как узнал…

А так и Малой успел сосредоточиться, напружиниться – недаром ведь благодаря тому же Кире прикладным спортом столько лет уже занимался. Антон не просто отпрянул от нокаутирующего удара – он успел ещё и чисто рефлекторно выставить руками защиту от возможного развития атаки. А в руках была высокая обмякшая медсестра, безвольная голова которой от резкого Антонова броска случайно (конечно же случайно! – движение-то было рефлекторным) оказалась в почти конечной точке движения руки Кирилла.

С сухим треском кулак врезался в нижнюю часть затылка – туда, где две нежных жилки под распущенными волосами начинают свой изящный и гордый спуск вниз по шейке балетной толщины.

Голова, если и сказать, что дёрнулась, то настолько позже хрустнувших костей и так заметно слабее по сравнению с ожидаемым, сохранись она в целости как мяч, её отскоком, что и у Киры, и у Антона одновременно похолодели сердца. Они, замерев, испуганно посмотрели друг на друга, мгновенно забыв про ненависть.

– Дебил! – тихо, но внятно, заговорил Антон. – Ты куда бьёшь?!

– А ты чё её подставил?! – Кира от испуга тоже заговорил негромко и, себя оправдывая – обвиняя другого, даже нервно-нарочно голову вытянул к Антону и скривил в показной злости рот.

– Оба хороши…

Прозвучало хоть и негромко тоже, но прогрохотало в ушах друзей-врагов так, что они, бережно укладывая на пол прихожей мёртвое уже тело медсестры, даже зажмурились, сидя на корточках, и судорожно вжали головы в плечи.

– …Перелом основания черепа. Вы – убийцы, ребята.

Теперь это был уже не гром господень. Теперь Антон и Кира слышали уже человеческий голос, произносивший эти жуткие с своей правде слова. Теперь они смогли даже уловить, откуда он звучал, и повернули туда свои перекошенные в отчаянном, смертельно опасном испуге, лица.

На входе в квартиру стоял и смотрел на них сверху вниз Полковник – начальник отдела полиции.

Глава 27

Малой, в отличие от растерявшегося вконец Киры, самообладания не потерял и поднял голову на Полковника не за тем, чтобы тот удовлетворённо смог увидеть его испуг и покорность, а чтобы прикинуть, один тот или с группой захвата.

«Вряд ли он с группой, а то были бы уже здесь и крутили бы нас с поличным… Один, значит… Но как узнал? Ясно как!»

И Антон, не отрываясь глядя на Полковника, взявшего их под контроль своим пистолетом, резко обругал себя за неаккуратность в определении слежки за собой. Полковник ничего больше не говорил и смотрел на Антона твёрдо – ждал… Чего?

Малой опустил взгляд на пистолет, смотрящий ему в лицо чёрным глазом своего ствола. Тот хоть и был на расстоянии и зажат широкой ладонью начальника, однако полицейский Малой даже по одному дульному срезу определил, что оружие у Полковника – не табельное.

«Он один пришёл… Точно!»

Антон глянул на сидящего напротив так же на корточках Киру.

Тот был откровенно испуган, поворачивать вжатую в плечи голову на Полковника теперь даже не пытался и во все глаза таращился на Малого, молча спрашивая одновременно: «Что происходит?» и «Что делать-то?!»

Прошлые мысли о Кире в голове Малого перестали быть актуальными. Появились новые. И он ему беззвучно, губами ответил: «Он о-дин!», призывая того, тем самым, не малодушничать и взять себя в руки. Кира, вроде, очнулся.

– Тэ-эрищ полковник, а встать-то можно? Ноги затекли…

– Вставай, Малой… И ты, друг детства, тоже можешь встать. Только оба – медленно!

Полковник, продолжая держать ствол у пояса, начал медленно отходить в сторону, чтобы поднявшийся Кира ему Малого не загораживал.

– И пистолетик, товарищ участковый, аккуратненько, двумя пальчиками, достаньте сначала и положите на пол. Встанете – ногой его ко мне.

Антон сделал всё в точности, состряпав показательно безразличную – даже пренебрежительную! – мину на лице.

И через мгновение после того, как толкнул ногой лежащий рядом с мёртвой медсестрой свой пистолет, резко наклоняясь и перешагивая одной ногой через труп, чтобы твёрже встать и устоять, вцепился руками в Киру на уровне пояса и швырнул его, поворачиваясь, в сторону Полковника.

Сразу же, сухо сначала – подобно смачному щелчку кнута по деревянной крышке большого стола, и звонко потом – через тысячную долю секунды, когда бетон стен отрикошетил звуковой удар, спутавшийся в итоге в замкнутом пространстве прихожей, грянул выстрел.

Перебиравший не по своей воле ногами в сторону Полковника согнутый в поясе Кира дёрнулся верхней своей половиной так, будто только ею наткнулся на препятствие, центр тяжести его отскочил в обратную сторону, и Кира, описав дугу прямыми ногами, как циркулем с Г-образно согнутым на конце телом, повалился лицом на мёртвую медсестру…

Вернее, тем, что было за мгновение до этого Кириным лицом – пуля Полковника попала ему в затылок, снизу вверх, почти вскользь, срывая верхнюю часть черепа, как крышку с кипящего чайника, захлёстывая лицо разорванным кожаным покрывалом затылка с остатками прилипших к нему нетолстых и мозаично мелких кусочков черепных костей.

– Стоять!!! – сразу же после падения Кириных останков в звенящем от выстрела пороховом воздухе раздался крик Полковника.

Антон не повернулся и даже не дёрнулся. Он с отсутствующим видом смотрел на размочаленную голову друга детства, словно бы пребывая в прострации. Он не чувствовал страха от реальной угрозы своей жизни. Он не чувствовал ярости от невозможности контролировать ситуацию. Он не чувствовал ничего!

– Теперь и ты – убийца, – только и проговорил задумчиво.

Полковник пошевелился.

– Э-э, парень… Я ведь сделал то, что ты собирался – ствол-то твой не табельный.

Последние слова Полковника вернули Малого в реальность. Он даже секундный приступ страха за свою жизнь почувствовал – живой же человек. Но так же быстро успокоился – если бы его решили убить, то уже убили бы следом за Кирой.

Но Полковник, судя по всему, был не маньяк и выстрелил только от неожиданности.

В конце концов, он действительно сделал то, что собирался сделать сам Антон, решая сразу две своих, зудящих в душе (или в мозгу?) проблемы.

– Какая разница, в общем-то, что за ствол ты Диане подбросишь? – словно прочитав его мысли, сказал, как посодействовал, Полковник. Обе нелегальные пушки он держал в руках.

Так же спокойно продолжил:

– Свой-то где взял? Впрочем, догадываюсь – нашёл.

И даже усмехнулся.

Антон тем временем снова начал мысленно сокрушаться по поводу своей неаккуратности в определении слежки… Хотя! Может после обнаружения они «топтуна» поменяли? Какая теперь разница!

И в мозгу Малого (или в душе?) стала обратно покручиваться видеокартинка последних событий: скандал, устроенный ему Дианой, её улыбка на крыльце, возникновение на крыльце изумлённого Киры… Киры, который ему всю жизнь отравлял… Стоп!

А чем он отравлял-то? Тем, что Диана к нему ушла? О-ой-й! И этим тоже, конечно, но ещё раньше… Успехом своим всегдашним, вот чем! Стоп опять. С чего это вдруг «своим»? Не его это был успех… Папин! Он-то до самостоятельного успеха не додумался бы, потому что всегда был дураком безмозглым.

Антон словно бы ещё раз проснулся. Он вспомнил, для чего он живёт – в чём его миссия! Диана, переживания, шантаж глупой медички – ерунда всё. Он в этой суете о главном умудрился забыть!

И Малой опять присел на корточки – теперь над бывшей головой Кирилла.

– Что, мозги проверяешь? – снова подал голос Полковник и снова спокойно – как осведомлённый человек.

– Пусто…

Антон прошептал это и сам поразился точности тональности, в которой было одновременно всё: и удовлетворённое подозрение, и многолетнее разочарование, и радость, и печаль, и выраженная в слове личная опустошённость.

– Только не думай девке череп разбивать, – наставительно произнёс Полковник. – Там-то уж точно ничего нет. Вскрытие это и покажет…

Малой повернулся и посмотрел на него с новым интересом – интересом к его осведомлённости:

– Как же это я слежку за собой не заметил…

– Да нет её сейчас… – будто продолжая начатую ранее беседу, ответил Полковник. – Он теперь Диану пасёт. Я тебя там ждал, пока звонок от шантажистки не услышал… Да теперь-то что уж… Снимать его придётся с наблюдения, чтоб тебе не помешал. Так? Ясно – так. Только сдаётся мне, Антоша, что Кирилл здесь не причём…

– Ну и что! Он в другом виноват.

– В чём это? В том, что он – муж Дианы?

Антон поморщился, не отвергая напрочь эту мысль, но ясно давая понять, что она – только часть главного. Полковник усмехнулся опять же с видом человека, который много чего понимает.

– Ладно, пошли отсюда. Через чердак.

– А ключ?

– Обижаешь!

Полковник показал Малому связку «трофейных» отмычек.

Тихо вышли – Антон прикрывал глазок и вообще контролировал расположенную напротив дверь на площадке. Дверь самой мертвецкой квартиры запирать не пришлось – уже хорошо – быстро. Неслышно и невидно поднялись на последний этаж и выбрались без проблем на чердак. Даже люк Полковник запер с той стороны – благо замок был не висячий, а врезной. И только теперь смог продолжить незаконченный разговор:

– Обещаю тебе материалы дела дать почитать…

– Какого дела?

– Как какого?! Дела об убийстве мужа Дианой… Как там её?

Антон так красноречиво сморщился в своей немоте, так ярко даже, что Полковник мрак этого бесовского свечения смог увидеть в чердачной темноте.

– Что, не надо? Ну, ты людоед…

Он, ошеломлённый, даже приостановился.

– А-а-а, понимаю… Башка медсестры тебя интересует. Обещаю тебе материалы вскрытия показать – там как раз башку открывать обязательно станут. Только… Зря беспокоишься – там пусто. Готов спорить… А? Ты как? Забьёмся на коньяк?

Полковник опять остановился, и Малой, в свою очередь, смог разглядеть в темноте, как тот азартно подмигнул.

Глава 28

Он очень хотел порасспросить Полковника… О чем? Да обо всём! Каша в его голове из небрежно накиданных в неё впечатлений от событий последнего времени была такой густой и ядрёной, что в ней невозможно было мысль, как ложку, провернуть и зачерпнуть хоть какую-то толику этого дьявольского варева. Всё слиплось! Никакой последовательности. Одно только уставший мозг Антона смог ухватить, запомнить и держать на поверхности сознания: Полковник здесь один, значит ареста можно не опасаться и идти домой.

Он и пошёл… Побрёл… Пополз даже, хоть и на двух ногах. В кармане в такт тяжело переставляемой левой ноги покачивался его новый пистолет – избавленный от отпечатков бывший пистолет Полковника, который Антон собрался подложить в «бардачок» Дианиной машины. Её отпечатки на нём? Да не вопрос! Полезет за какой-нибудь бабьей дрянью – нащупает… Главное – сообщить вовремя, чтобы они момент не пропустили и сразу взяли её с поличным… Выбросит если? Даже лучше: попытка избавления от улики – самая тяжеловесная улика!..

Полковник, не стесняясь, инструктировал:

– А как подбросишь – сразу мне просигнализируй… Ну, например, кодовым словом «плюс»… Чтобы я сразу же слежку возобновил.

– Лучше «минус»… – серьёзно сказал участковый полицейский инспектор.

– Почему «минус»? Вернее, чем лучше? – спросил начальник отдела, рефлекторно-логически воспринимая добавленную в хозяйство вещь (своё, чужое – неважно!) как прибыток – как плюс.

– Потому что минус одна стерва… Потому что минус большая головная боль… Даже две головных боли – вашу-то как раз тоже пока в плюс считать надо.

Полковник всверлил в Малого недобрый взгляд. Помолчал, не моргая, явно пытаясь подчинённого, как какую-то уличную шпану, подавить своей волей. Антону было так на всё это уже наплевать, что он начальственной строгости даже усмехнулся… Настолько искренне нахально, что Полковнику пришлось согласиться:

– Ладно. Пусть будет «минус».

И напоследок дал Малому электронный блокиратор сигнализации, сработанный преступными умельцами и конфискованный не так давно, но не «подшитый» к делу – самим пригодится. Вот и пригодился!..

«А Полковник-то теперь тоже при делах… Приходится и ему теперь задумываться… Интересно, о чем? О том же, что и я? – спросил себя Антон, уже сидя в своей прихожей, будучи не в силах наклониться, чтобы расшнуровать-снять ботинки. – Стоп! Если задумывается, значит у него есть, чем думать! У него должен быть в башке мозг… Должен… А есть ли? Другие-то тоже вон думали все… думают, вроде, а оказывается, что пустыми головами… А доктор Томас? Умница же был… Надо узнать…»

Обессиленный Антон всё-таки напрягся всем, что в нём осталось, чтобы раздеться. Глянул в зеркало – на него смотрели воспалённые глаза измученного старца, познавшего на своём веку всю скорбь человечества. Смотреть на себя было жалко и страшно. А ещё – противно! Но отвести взгляд Антон не мог, словно что-то держало его насильно. У него от напряжения даже начало ломить то ли шею, то ли голову – то ли спинной, то ли головной мозг – боль была без адреса. Но она разбудила в Антоне новый взгляд на самого себя – у него даже выражение лица в секунду поменялось, и с болезненного превратилось в безумно-любопытное: «А у меня-то самого мозг есть? Надо бы…»

Додумать ему не дал дёрнувший его и вернувший из зазеркалья звонок в дверь.

На пороге стояла мать Мариванна.

– Мама…

Антон так беззлобно и искренне сморщился, выражая тем самым восклицание «Тебя-то тут сейчас совсем не надо бы!», что Мариванна мгновенно оживилась в ответ на искренность и сменила мудрую покорность на обыденную суетливость.

– Антоша. Антоша. Сыночек, – затараторила она речитативом, не сводя с сына беспокойных глаз. – А я ждала на улице… Всё смотрела, когда свет в окнах загорится… Вот дождалась. Наконец-то!

Антон спрашивал её молча – выражением лица.

– Как же это зачем, Антоша?! – мать услышала безмолвный вопрос «Зачем ты пришла?». – Как же это зачем, сыночек?! Тебе же плохо… Я же вижу… Сам посмотри на себя…

– Это ты сейчас видишь… – Антон заговорил так спокойно, что даже сам испугался своей холодной рассудительности, как наступившей нежити, и решил хоть немного взбодриться. – Но пришла-то ты до того, как меня увидела. Зачем? Мама!

– Дак… Знаю, что плохо тебе… Устал ты… Лица, вон, на тебе нет… Дай, думаю, проведаю… Поесть чего-нибудь приготовлю…

– Мне правда плохо, мама. Я смертельно устал. Но ты-то как узнала?

– Дак… Сын же ты мой! Я же мать тебе… Почувствовала… Да и с этой ты опять… Чертовкой этой – Дианой! Не к добру это, сынок…

– Так ты только об этом подумала?! – у Антона внутри словно волны вверх начали накатывать, всё выше и выше.

– Чувствую я, Антоша, недоброе с тобой творится…

Мать прослезилась от чувств.

– Так ты только чувствуешь и всё?!

И вот последний самый мощный прилив захлестнул сознание Антона и задержался, не торопясь с откатом. Он посмотрел матери в лицо, начавшее терять очертания.

– Так ты значит только чувствуешь?! – он говорил всё громче. – Ты не знаешь ничего, а только чувствуешь!

– Антоша, сынок, ты что?

Она в испуге начала пятиться назад. Антон распалялся всё сильнее:

– Ты ничего не знаешь, но ты – чувствуешь!

– Антон!

– Ты и не знала никогда ничего, и не понимала – ты только чувствовала!

– Ан-тон! – истерично уже, по слогам.

– Ты только чувствовать и умеешь!!!

Мариванна, наконец, упёрлась спиной в стену – отходить некуда было. Да и не надо уже – Антон перестал видеть лицо. Вместо него вверху силуэта матери было чётко очерченной пятно.

И Антон, осознав его, словно бы очнулся – помогли ассоциации с прежними переживаниями «пятен», когда Антон ещё не выходил из себя так быстро.

Он резко закрыл своё опущенное лицо руками и глухо, в ладони, заговорил:

– Мама, уходи! Уходи, мама! Прошу тебя… Сейчас же уходи! От греха…

Мариванна боком, испуганно, обошла его, прячущего самого себя от мира в своих ладонях, и на выходе уже сказала:

– Я тебе позвоню, Антоша… Завтра… Отдохни…

– Да иди же ты-ы!!!

Дверь захлопнулась уже после того, как весь подъезд услышал этот крик.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги