Это был идеальный вечер. Или почти идеальный, если учесть, что ничего идеального в нашей так называемой реальности не существует. Но будем считать, что идеальный.
И потому что тульская природа идеальна (может быть, не вообще, а как олицетворение природы русской средней полосы). И потому что погода была идеальная (конец августа, тепло, солнце). И потому что обстоятельства в целом в тот день и даже в несколько дней, окружавших этот день, были пусть и не идеальными, но очень хорошими (Ясная Поляна, «писательские встречи», хорошие люди и разговоры).
Решил воспользоваться своим временным пребыванием на тульской земле и проехать от Тулы до Алексина и обратно.
В Туле два вокзала — огромный Московский, на магистрали Москва — Белгород (раньше можно было обозначить её как Москва — Харьков, но это теперь стало не очень актуально), и маленький Ряжский, он же станция Тула-Вяземская. Поезда на Алексин идут как раз от маленького Ряжского вокзала. Никогда там раньше не был, вот надо побывать.
Здание вокзала — двухэтажное, параллелепипедное. Если быть точным, это сочленение трёх горизонтально расположенных параллелепипедов: два поменьше (по краям), один побольше (центральный). Довольно простецкое здание, построенное в шестидесятых годах прошлого века. Чтобы выйти к поездам, нужно сначала подняться на второй этаж, а потом немного спуститься к платформе. Все платформы низкие. Прошёл на платформу 3 (не по подземному или надземному переходу, а просто по настилу, удобно). Подошёл рельсовый автобус РА2. Сел в рельсовый автобус РА2. Поехал.
Очень трудно описывать идеальный (условно) вечер, очень трудно описать его так, чтобы было интересно.
Вагон заполнен на треть. Сел у окна. Напротив мужчина и женщина. Обсуждают человека, который уехал работать в Чикаго. Кажется, это сын или какой-то другой родственник одного из них. У них там хороший коллектив — чёрные, белые, жёлтые, говорит женщина. Мичиган — как море, говорит мужчина. Да, и ещё Онтарио, говорит женщина. И Эри, говорит мужчина.
Переехали по мосту через Курское направление. Проехали большую станцию Плеханово со множеством составов на путях. Дальше Тула закончилась, и началась идеальная тульская природа.
Поля, перелески, голубое, слегка темнеющее небо, закатное солнце. Это было так прекрасно, что… Что — что? Трудно сказать. Очень трудно описывать прекрасное, чтобы было хоть немного интересно. Считается, что у русских классиков (некоторых) это хорошо получалось. У Толстого, например (он как раз в этих местах провёл много времени). Или у Тургенева (он описывал орловскую природу, которая так же идеальна, как и тульская). По общему мнению, у них хорошо получалось описывать идеальную природу здешних мест. Хотя иногда закрадываются некоторые сомнения на этот счёт.
Некрасово, Обидимо (хорошее слово), Малахово. С каждой остановкой людей в вагоне становится всё меньше. Суходол. Тут ещё вышли, и пассажиров в вагоне осталось совсем мало.
Рюриково. Очень красивый павильон в псевдорусском стиле. Раньше, в XIX веке, здесь была станция, модное место, многие приезжали сюда, в местные охотничьи угодья, с целью организованного развлекательного убийства живых существ. Потом место захирело, станция упразднилась, превратилась просто в остановочный пункт (платформу). Роскошное вокзальное здание закрыли, оно стоит, праздное, и постепенно разрушается. Оно прекрасно в закатных лучах идеального тульского солнца.
После платформы Колюпаново на подъезде к Алексину открылся вид на низкий берег Оки. Это был захватывающий вид, который совершенно невозможно описать, потому что, если начать его описывать, он сразу перестанет быть захватывающим и превратится в какую-то банальщину.
Рельсовый автобус прибыл на станцию Алексин. Заранее посмотрел на карте и почему-то запомнил, что основная часть города располагается справа по ходу движения поезда. Туда как раз и устремилась основная масса немногочисленных пассажиров (если, конечно, это можно назвать массой). Но там как-то ничего не было. Вернее, было. Небольшое серое техническое железнодорожное здание, асфальтовая площадка (площадью её назвать нельзя) с одиноко стоящим на ней синим «логаном», жёлтое здание барачного типа. И уходящая вбок не улица, а какая-то корявая дорога. Больше ничего. Прошёл немного по корявой дороге. Там тоже ничего, стоит какой-то дом. Похоже, город начинается дальше, но отходить от станции далеко не стоит, времени до обратного поезда не так много.
Вернулся на станцию, посидел на скамейке. Чисто логически думалось, что обратный поезд придёт на тот же путь, на который прибыл поезд из Тулы, или на соседний (станция небольшая, линия однопутная). Сидел на скамейке в ожидании обратного поезда, наслаждаясь станционной тишиной. Это вообще крайне блаженное состояние — сидеть на скамейке на железнодорожной платформе и наблюдать либо за движением, либо за отсутствием движения поездов и отдельных единиц подвижного состава. А с учётом августовского идеального тульского вечера это было вдвойне или втройне блаженное состояние.
Было отмечено какое-то странное скопление потенциальных пассажиров на другой стороне станции. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что там тоже платформа и, кажется, именно оттуда будет отправляться обратный поезд (проходящий из Калуги). А он уже сейчас придёт, надо торопиться. Быстрым шагом перешёл станционные пути, вышел на платформу и обнаружил стоящее сильно ниже уровня платформы красивое вокзальное здание XIX-го, кажется, века, а за ним виднелся, собственно, город Алексин. Просто всё перепутал — город располагается не справа, а слева по ходу движения, если смотреть в сторону Калуги. Какая-то удивительная туповатость здесь проявилась. Какой-то малообъяснимый идиотизм. И ведь можно было просто посмотреть ещё раз на карте в телефоне. Но нет. Как говорил Гурджиев, в мире есть две вещи, не имеющие пределов, — божественная милость и человеческая глупость.
Пришёл рельсовый автобус РА2, вобрал в себя немногочисленных пассажиров и поехал в сторону Тулы. Снова переехали Оку, снова открылся идеальный, идиллический вид на её низкий берег. Снова виднелась за окном идеальная тульская природа, уже в сумерках.
Напротив, через проход, сидела женщина и громко разговаривала по телефону. Она говорила о чём-то бытовом, труднозапоминаемом и неразличимом, из её рта вылетали фразы типа: «а он когда поедет», «а она когда будет», «ну он же не был», «а она была», «а когда же он туда собирается», «а она что, не поедет», «а ты останешься или нет» — всё вот в таком духе. И она говорила очень долго, и стало накапливаться раздражение, ну сколько можно толочь в ступе эти бесконечные «поехала», «поедет», «останешься» и «не останешься». Наконец, женщина перестала разговаривать, за окном стемнело, и стало так хорошо, как редко когда бывает, но сказать об этом совершенно нечего.
Да, описание выглядит, мягко говоря, скучновато, непонятно, что ещё сказать об этой поездке, вроде бы она была малоинтересной — ничего особенного не произошло. Просто потому, что, как уже было сказано, трудно описывать прекрасное и идеальное — слова как-то не находятся. Легко и увлекательно описывать плохое, отвратительное, некрасивое, злое, убогое — тут описание льётся сплошным радостным потоком. Описания адских миров в «Розе мира» Даниила Андреева звучат как захватывающий мощный гимн злу, а его попытки что-то сказать о мирах райских выглядят, мягко говоря, бледно. Есть в этом какая-то грустная закономерность.
Оказался на Ряжском вокзале поздним вечером, вызвал такси, приехал в Ясную Поляну: там, на веранде, был накрыт огромный стол, за столом сидели в основном близко и очень близко знакомые хорошие люди, это сидение за столом продолжалось очень долго. И теперь эти дни, этот вечер и наступившая потом ночь вспоминаются как очень счастливое время.