Легендарная история праотцев армянского народа — глубина двух тысячелетий — опирается на главный свой источник — летопись Моисея Хоренского, чудесный язык которого и правдивая манера изложения с постоянным прибеганием к народному эпосу делают его одним из интереснейших древних писателей не только для маленькой Армении. В полусказах, полулегендах он дал наметки родового быта «праотца Гайка», описал войны с Вавилоном и Ассирией и драматический эпизод любви ассирийской царицы Шамирам (Семирамиды) к армянскому царю Ара Прекрасному, ответившему ей отказом на предложение «взять ее в супружество». Этому эпизоду суждено было перейти в миф и своеобразнейшим образом преломиться у Платона в X книге «Политейи». Но сперва послушаем Моисея Хоренского:
«Шамирам в сильном гневе, в сопровождении многочисленного войска, спешит проникнуть в землю Армянскую и напасть на Ара. Но по всему было видно, что она шла не с тем, чтобы умертвить его или преследовать, но чтобы, покорив его и взяв в плен, заставить его исполнить волю ее и желание. В страстном своем желании она, — как поется о ней в Песне… — является на поле Ара, названное по имени последнего Айраратом».
Ара не захотел ей сдаться и был убит. Именно тогда Шамирам приказала своим богам с собачьими головами, «аралэзам», лизать его раны, чтоб оживить Ара. Когда ей это не удалось, Шамирам обрядила одного из своих любимцев в одежды Ара и распространила слух, что боги вернули его к жизни. «Пустивши в ход эту молву по земле Армянской и убедив всех», Шамирам «положила конец войне»[173]. Мы видим у историка, при всей величавой наивности рассказа, реальный эпизод столкновения Армении с Ассирией и нежелание Армении подчиниться чужому владычеству. Можно сказать, что в древнейшей истории Армении эта борьба армян против ассирийского владычества представляет собою одну из интереснейших страниц. Историкам следовало бы показать, как реальное столкновение двух народов, патриотическая борьба маленькой Армении с гораздо более сильной Ассирией и нежелание ее подчиниться чужому владычеству отразились в легендах, сказках, народных мифах. Так именно поступают сейчас советские историки и поэты. В прошлом, однако же, получилось обратное: реальный эпизод стал легендой и даже превратился у идеалиста Платона в антиисторический миф.
Пущенная в ход молва о воскрешении Ара из мертвых осталась жить, перешла в другие страны, в другие века. Армянин Ара стал странным мифическим человеком (якобы заглянувшим «по ту сторону бытия»). Что он увидел там, когда был мертв? Рассказал ли об этом живым, когда вернулся из небытия? Да, рассказал, и рассказ его послужил прообразом странных видений «Ада», созданных Данте. В «Политейе» Платон пишет: Жил Ира, сын Армении… Он был убит на войне[174]. Ожив на костре, когда его погребали, Ира подробно описал «что там видел». Платон заставляет его нарисовать стройную концепцию звездной системы, образы трех парок, картину ада и рая, странствование душ и сознательный выбор ими будущих своих судеб при новом воплощении. Так древний армянский миф превратился в отвлеченный художественно-дидактический образ у эллина Платона, а от него перешел к великому итальянскому поэту. Но превращения мифа не прекратились на этом. Академик Капанцян в своем труде «Мифотворческий образ армянского „Ара“», еще не вышедшем из печати, собрал большой лингвистический материал, позволивший ему провести параллель между древнеязыческим славянским богом весны, Ярило, — богом вечно воскресающего земного плодородия — и мифом о воскресшем Ара.
В краткий промежуток древней истории Армении, когда Армения была совершенно самостоятельна и управлялась своими царями, Арташесидами, интересны четыре царствования. При Арташесе I было проведено землеустройство. Моисей Хоренский рассказывает, что:
«…Арташес приказал определить границы деревень и полей, так как он увеличил народонаселение армянской земли введением в нее многих чужеземцев, водворяя их в городах, долинах и равнинах. Пограничные знаки утвердил он такие: приказал обтесать четырехгранные камни, выдолбить в середине их круглое углубление, зарыть их в землю и поставить на них четырехугольные башенки, слегка возвышающиеся над землею».
Он же позаботился о культуре в стране, потому что его предшественники:
«…не имели понятия о главных науках и искусствах… О сменах недель, месяцев и годов… не было им знакомо, хотя у других народов это было введено. Суда не ходили по озерам и рекам нашей страны, не было снастей для рыболовства, земля возделывалась не везде, а в редких местах. По примеру (жителей) северных стран и у нас питались сырым мясом и тому подобным. И все это приводится в строй в дни Арташеса».
Облик Арташеса остался в памяти народа сильно идеализированным. Это о нем складывали народные певцы — гусаны и висаны — эпические песни, и про него сложилась легенда, будто при нем не осталось невозделанной земли ни на полях, ни на горах. Во всяком случае, он был преобразователем своей страны, первый перенес центр армянской жизни в Араратскую долину, построив на ней и сделав столицей город Арташату (источники рассказывают, что Ганнибал, карфагенский царь, бежавший в Армению после падения Карфагена, помог своими советами Арташесу в построении Арташаты и выборе для нее места); наконец, именно при Арташесе, к началу II века нашей эры, по свидетельству Страбона, «разноплеменное население Армении стало говорить на одном, всем понятном, языке (армянском»). Сын его Артавазд I был прямой противоположностью своему отцу. Армянские предания почти до наших дней донесли народную ненависть к нему. В Аштараке, как и во многих других армянских местностях, сохранился обычай, по которому в пятницу на страстной неделе раздается стук, — это будто бы снова заковывают цепи, держащие под землею Артавазда. Эти цепи в течение года разгрызаются преданными царю псами, но народ ежегодно их снова скрепляет.
От той поры остались два обломка надписей арамейскими письменами в Нор-Баязете.
Вторым интересным царствованием эпохи Арташесидов было царствование Тиграна II, прозванного Великим. Оно было во всех отношениях противоположно предыдущему. При всей скудости исторических свидетельств мы все же ясно представляем себе по этим свидетельствам деятельность Арташеса, как направленную на внутреннее положение страны. Он благоустраивал основу народной культуры — земледелие, сколачивая культурное единство народа на базе родного языка, армянского, доступного всему «разноплеменному населению Армении». И от этой большой, плодотворной деятельности даже до нашего времени — через бездну двух тысячелетий! — дошли вещественные памятники — пограничные знаки землеустройства.
Совсем иную память оставил по себе Тигран II. Вместо вопросов внутреннего устройства он занялся внешними завоеваниями; вместо единства и мира принес Армении лихорадку непрерывных войн и разногласий; вместо упрочения роли родного языка и на базе его национальной культуры, он резко повернул на Запад, ввел чуждый народу греческий язык как официальный язык господствующего класса. Тигран II связал свою судьбу с одним из ярчайших людей древнего Востока, понтийским царем Митридатом, женившись на его дочери и разделив с ним его вражду к Риму. В то время Рим был могущественной державой и вступить с ним в борьбу было делом большой смелости и большого риска. Тигран отважился на эту борьбу. Первые десятилетия он имел огромный успех: одну за другой завоевывал территории, расширив к 80 и 70 годам (до нашей эры) границы Армении от Каспия до Палестины. Но, воюя с Римом, Тигран II в то же время всячески перенимал и насильственно насаждал в Армении греко-римскую культуру: вводил греческое просвещение, ставил в языческие армянские капища статуи греческих богов, построил и роскошно изукрасил новую столицу — Тигранокерт, заселил армянские города греческими ремесленниками и купцами. Эта армянская экспансия, однако же, не была прочной. В 63 году (до нашей эры) римский полководец Помпей разгромил Тиграна II и подчинил его Риму. В 56 году (до нашей эры) Тигран II умер.
После его смерти пропасть между народом и верхними слоями общества в Армении еще более углубилась. Как ни тяжело жилось народу, обремененному всякими налогами и поборами, разоряемому непрерывными войнами, все же он оставался верен своему укладу. Крестьянство говорило по-армянски, создавало и хранило свои песни, свой эпос, свои танцы, где носителем движения была рука. В деревнях имелись свои зачатки народного театра: представления под звуки народного гусанского инструмента — бамбирна.
Прекрасна первая запись древнего армянского эпического сказания, которой мы обязаны Моисею Хоренскому:
В муках рождения находились Небо и Земля;
В муках рождения лежало и пурпуровое Море;
Море разрешилось красненьким Тростником;
Из горлышка Тростника выходил дым;
Из горлышка Тростника выходило пламя;
Из пламени выходил юноша —
У него были огонь — волосы,
У него была борода — пОлымя
И глаза (словно два) солнышка[175]
Приведя эту песнь о рождении Ваагна, носившую уже и в его времена печать седой древности, и критически сопоставив ее с мифом о Геркулесе, Моисей Хоренский пишет:
«Мы собственными ушами слышали, как пели эту (песнь), сопровождая ее бамбирном».
А пока народ жил своей жизнью, в городах, при дворе преемника Тиграна II, Артавазда II, уже ничего не осталось армянского, там обязательной была греческая образованность, говорили на греческом языке. Там мы застаем настоящий греческий театр с профессиональными актерами.
Любопытна, личность Артавазда II. Моисей Хоренский дает ему убийственную, хотя и противоречивую, характеристику:
«…Артавазд не совершил никакого подвига мужества или храбрости. Он весь был предан яствам и питию; бродил, блуждал по болотам, по чаще тростников, по крутизнам, охотясь на онагров и кабанов; не заботился ни о мудрости, ни о храбрости, ни о доброй памяти: служитель и раб своего чрева, он утучнял только его. Обвиняемый своим войском в празднолюбии и чрезмерной прожорливости, и в особенности за то еще, что Антоний отнял у него Месопотамию, он запылал гневом, приказал собрать много десятков тысяч войска… спустился в Месопотамию и прогнал оттуда римские войска».
Римский историк Тацит, и особенно Плутарх, представляют Артавазда несколько иным. У Плутарха в биографии Марка Красса он тоже и весельчак и кутила, но в то же время разумный полководец, давший римлянину Крассу очень дельный совет, как идти против парфян. Но Красс пренебрег его советом, не помог Артавазду, когда парфянский царь Ород (или Гирод) пошел против армян. И вот положение изменилось: Красс побежден и убит парфянами, а тем временем Артавазд и Ород уже заключили мир. Вот что рассказывает Плутарх:
«Гирод уже помирился с Артаваздом армянским и согласился на брак его сестры и своего сына Пакора. Они задавали друг другу пиры с попойками; часто бывали у них и греческие представления. Ибо Гирод был не чужд греческому языку и литературе. Артавазд же сочинял даже трагедии и писал речи и исторические сочинения, из которых некоторые еще сохранились. Когда ко двору была привезена голова Красса, со столов было уже убрано, и трагический актер Язон декламировал из „Вакханок“ Еврипида стихи, в которых говорится об Агаве. В то время как ему аплодировали, в зал вошел Силлак, пал ниц перед царем и затем бросил на середину зала голову Красса. Парфяне рукоплескали с радостными криками, и слуги, по приказанию царя, пригласили Силлака возлечь. Язон же передал одному из актеров одежду Пенфея, схватил голову Красса и, впав в состояние вакхического экстаза, начал восторженно декламировать следующие стихи:
Мы несем с горы в свой дом рога убитого недавно
оленя,
Добычу счастливой охоты…
Всем присутствующим это доставило наслаждение».
Тут мы видим Артавазда не только знающим греческий язык (подобно Гироду), но и пишущим на нем трагедии, речи и исторические сочинения, уцелевшие до времен Плутарха, но, к сожалению, до нас уже не дошедшие.
Образ Артавазда II оживает в конце его царствования. Конец этот таков: вслед за Крассом на Парфию напал Марк-Антоний и, считая Артавазда виновным в своих военных неудачах, в 34 году до нашей эры вступил в Армению, хитростью и коварством захватил Артавазда в плен, увез его в Египет и там держал в заключении, объявив, что «дарит» его Клеопатре и что если тот «преклонится перед египетской царицей», то получит свободу. Артавазд, этот «легкомысленный весельчак», поэт и кутила, сколько ни старались его палачи, не захотел преклонить головы перед Клеопатрой. Историк Дион Кассий замечает по этому поводу, что «армяне выказали величие духа, заслужив тем славное имя». В 31 году до нашей эры Артавазд был казнен, и Тацит, уж никак не обнаруживающий особого пристрастия к армянам, поступок Антония с Артаваздом заклеймил словами «преступление Антония» («scoelus Antoni»)[176].
И, наконец, последняя страничка Арташесидской династии: в годы, когда мощь Рима уже ослабела, на переломе между двумя историческими эрами, между античным и феодальным обществом, в Армении царствовала женщина, Эрато, сестра Тиграна IV, единственная (если не считать Изабеллы Киликийской, царствовавшей некоторое время в Киликии) армянка на троне. По сохранившимся свидетельствам, она вела смелую и очень энергичную политику. Таковы наиболее интересные фигуры из древней армянской истории.
Основы феодального строя были заложены в Армении еще при Арташесидах, то есть до нашей эры. Уже тогда видим мы нахараров — князей, владельцев вотчинных земель; видим полукрепостное крестьянство, связанное с нахарарами сложными земельными отношениями; видим наряду с ним военных рабов, занятых на тяжелых работах. Языческие храмы имели, как позднее христианская церковь, свои большие земельные участки, свое хозяйство, и при помощи «прорицаний» жрецы вмешивались в дела государства. Когда в 63 году нашей эры на смену армянской династии Арташесидов пришла парфянская династия Аршакидов, феодальный строй в Армении окончательно оформился. Царь Трдат II Аршакид, став христианином, в 303 году нашей эры объявил христианство государственной религией Армении. Полетели в огонь языческие культурные ценности, произведения искусства, древнейшие рукописи; запрещены были веселые представления, гонению подверглись актеры и скоморохи; но в то же время христианская церковь завладела материальными богатствами и землей языческих храмов и так же, как жрецы, стала вмешиваться в государственные дела. Любопытная личность того времени — царь Пап; он боролся с нахарарами за укрепление единовластия; боролся с церковью из-за ее вмешательства в светские дела; предание говорит, что он даже умертвил тогдашнего главу церкви, католикоса Нерсеса. Укрощать непокорных нахараров помогал ему полководец Мушег Мамиконян. Римский историк Аммиан Марцеллин оставил нам биографию Папа, а современный советский прозаик Степан Зорян написал о нем большой исторический роман [177].
В общем, говоря словами академика Манандяна:
«Как в эту, так и в последующие эпохи средневековья, внутренняя жизнь в Армении развивалась в формах феодального строя, который многими своими характерными чертами напоминает феодализм Западной Европы. И здесь, как и в Западной Европе, феодальное общество представляло собой многоэтажное здание сословного характера, причем господствующим классом являлась и здесьвоенно-землевладельческая знать, эксплуатировавшая сидящих на ее землях и подвластных ей крестьян»[178].
При Аршакидах, почти тотчас после принятия христианства, произошло другое важное событие в жизни армянского народа: гениальный крестьянский сын, ученый монах Месроп Маштоц, изобрел армянский алфавит в 394–395 годах, как это доказал академик Манандян; этот алфавит заменил арамейские и греческие письмена и положил начало собственно армянской, письменности. Могила Месропа в селе Ошакане сохранилась до наших дней и окружена уважением и любовью народа[179]. Еще и до изобретения своего алфавита у армян была большая литература, главным образом историческая.
Первый историк, чьи сочинения дошли до нас, был Агафангел, писец царя Трдата III, описавший на греческом языке историю крещения армян и составивший жизнеописание проповедника христианства в Армении Григория Пахлавуни, прозванного Просветителем. В том же веке и тоже по-гречески описал Фауст Византийский (по-армянски Павстос Бюзандаци) историю преемников Трдата III до раздела Армении. На сирийском языке сохранилась, тоже от IV века, история Тарона (одной из частей Армении), написанная Зенобием Главком. В те времена много молодых армян отправлялось, чтобы получить высшее образование, не только в Византию и Александрию, но и в Афины, где один из таких ученых армян, слушатель софиста Юлиана, Паруйр (в римских источниках Proeresius), был даже почтен особой статуей в свою честь за исключительный талант красноречия [180].
С изобретением месроповского алфавита в Армении, появляется литература уже на своем, армянском языке, достигающая особого блеска в V веке в лице Моисея Хоренского (по-армянски Мовсеса Хоренаци), отца армянской истории. В свое время и он для довершения образования был отправлен в Южную Европу и Египет. В армянских летописях мы находим различные периоды истории, описания отдельных армянских княжеских родов, борьбы с ересями, борьбы за независимость, против персидского владычества, нашествия арабов, истории Агвани, Багратидов, всеобщей истории. Выдвигается и ряд своих крупных ученых: среди математиков знаменитый Анания Ширакаци (VII век); философы Давид Непобедимый (VI век) и Григорий Магистр (XI век); врач Мхитар Герани (XII век); юристы, составившие два судебника: Мхитар-Гош (XII век) и киликиец Смбат Коннетабль (XIII век).
Уже в V веке был осуществлен замечательный по своей точности перевод на армянский язык библии, считающийся лучшим из существующих переводов, а в последующие века переведен на армянский язык целый ряд произведений античной литературы; причем некоторые из них, например «Хроника» Евсевия Кесарийского, «Апология» Аристида Афинского и др., сохранились только в армянском переводе.
Академик Манандян указывает, что:
«…обширная историческая литература армян, самая богатая среди литератур Востока, служит ценным источником для изучения истории не только Армении, но также Персии, Византии, Грузии, Азербайджана и почти всех народов Ближнего Востока»[181].
Армянские источники были не раз использованы мировою наукой. Есть специальные исследования об их ценности и значении. Знали их и русские историки. Так, Н. М. Карамзин в первом томе своей истории, упоминая о хазарах, пишет:
«Еще с третьего столетия они известны по армянским летописям»[182].
Европейские ученые, говоря об армянах-летописцах, почти всегда подчеркивают их правдивость, основательность, суровый дидактизм, но в то же время, за исключением Моисея Хоренского, и некоторую их сухость. И все же, пожалуй, лучшую характеристику им, — опять же за исключением Моисея Хоренского, — дал поэт Аветик Исаакян в 1939 году в стихотворении «Наши историки и наши гусаны».
I
В уединенье темных келий, в глухих стенах
монастырей,
Историки, от скорби горбясь, перед лампадою своей,
Без сна, ночами, запивая заплесневелый хлеб водой,
Записывали ход событий на свиток желтый и сухой:
Нашествие орды кровавой, несчастья гибельной войны,
Врагов жестокую расправу, крушение родной страны.
Оплакивали Айастана жестокосердную судьбу
И уповали неустанно, что бог услышит их мольбу.
II
А в сельских хижинах убогих, у очага, перед огнем,
Гусаны наши пели песни и запивали их вином,
И в песнях славили победы, и пели гимн богатырям,
Врагам предсказывая беды, и поражение, и срам.
В сказаньях их в борьбе кровавой вступал в бессмертие народ.
Они нам завещали славу передавать из рода в род,
Они для счастья нашей жизни сумели вольный дух
сберечь
И наготове за отчизну держали молниеносный меч[183].
Ко времени полного утверждения христианства в Армении Римская империя, при императоре Константине, разделилась на две части: восточную, с городом Византией на Босфоре, позднее названном, по имени императора, Константинополем[184], и западную, собственно римскую. В 395 году восточная часть стала самостоятельной империей, под общим именем Византии, а Рим начал все больше и больше утрачивать свое влияние на Востоке. Почти одновременно с разделом Рима была опять поделена, по зонам влияний, и Армения, — западная ее часть отошла к Византии, а восточная, с исконным центром армянского народа, Араратской долиной, присоединена к Персии.
Разделились не только территории, — разделились и сами армяне, на века подпав под воздействие совершенно разных культурных и государственных начал.
На Западе Византия управляла своими колониями при посредстве имперских чиновников, и армяне почти совершенно утратили свою государственную самостоятельность. На Востоке Персия дала известную власть армянским феодалам, нахарарам, и часто даже назначала своих марзпанов (правителей) в Армении из армянских нахарарских родов. Нахарары, опираясь на церковь, боролись друг против друга за власть, и это ослабляло государственную силу армян. Но были среди них и патриоты, восстававшие против иноземных угнетателей и бесстрашно боровшиеся с подчас втрое и в пять раз превышавшим их численно противником.
Один такой патриот, Вардан Мамиконян, надеясь на помощь Византии и западных князей, а также на своих восточных соседей-нахараров, в 450 году поднял восстание против персов. Не получив помощи, Вардан не уклонился от битвы и в 451 году встретился с грозными полчищами персов, во много раз превышавшими его народное ополчение, на равнине Аварайра, возле нынешнего Маку. Армяне бились как львы. Вардан и его сподвижники пали в сражении. И хотя персидские войска массой своей задавили героическое ополчение Вардана, это не было поражением, потому что героизм борьбы с более сильным врагом, борьбы насмерть, показал персам, какие силы сопротивления таятся в армянском народе, а самим армянам послужил вдохновенным примером для будущего. Через тридцать лет восстание, возглавленное племянником погибшего Вардана, Ваганом Мамиконяном, повторилось уже в союзе с Грузией и Албанией. Об эпохе Вардана написан замечательный роман-эпос «Вардананк» армянским писателем и академиком Дереником Демирчаном.
Восставали армяне и против Византии, — с нею отношения охладились после Халкедонского собора (451 год), на который Армения не послала делегата под предлогом войны с Персией.
С VII века начинаются нашествия арабов. Сасанидская Персия завоевана ими, взяты Сирия, Месопотамия; ряд нашествий обрушивается на Армению, у которой нет сил устоять против них. Арабский халифат несет с собой новую религию — ислам. Подчинившаяся халифату Персия принимает его (в своеобразной форме шиитства, отличающейся от правоверного суннитского мусульманства), но Армения стойко борется за свою религию, ставшую после отделения от православия не только религиозным, а и национальным признаком самобытности армянского развития. В борьбе с арабами выдвигается армянский полководец Теодорос Рштуни. Восстания против арабов отличались большой мощностью и велись с яростью, — в 703 году на реке Араксе 2 тысячи армян разбили 5 тысяч арабов. Князь Мушег Мамиконян и князь Смбат Багратуни с пятитысячной армией дерзнули выступить на Евфрате против 30 тысяч арабов, дав с отчаянной решимостью всенародную клятву: «Умрем мужественно за страну и народ наш!» В IX веке складывается гениальный народный эпос «Давид Сасунский», тема которого — героическая борьба маленького горного Сасуна против арабов.
Господство арабского халифата длилось 233 года — с 652 по 885 год. К концу IX века начинается возвышение одного из армянских нахарарских родов, Багратуни. Князь Ашот Багратуни получает от халифата в 885 году корону Армении и становится царем. В эпоху Багратидов возвращается государственная самостоятельность армян, но длится она недолго. При Багратидах вырастает значение Ани как столицы Армении. Из маленького поместья на реке Ахурян (неподалеку от нынешней станции Ани) возник великолепный средневековый город, с дворцами и церквами, с кварталами ремесленников, с многочисленными улицами и площадями. При Багратидах устанавливается центральная власть, некоторое время успешно боровшаяся с раздорами и соперничеством отдельных нахарарских родов, стремившихся к независимости. Но из-за предательства князей в 1045 году городом Ани овладевает Византия.
Кто хочет хорошо представить себе эпоху Багратидов, должен прочесть роман Мурацана «Геворк Марзпетуни» — один из лучших наших исторических романов. Есть что-то возвышенно-трогательное в том, как в конце 90-х годов прошлого века создавался этот роман. Труженик автор, весь день поглощенный своей бухгалтерской службой, необходимой ему для куска хлеба, становился с наступлением ночи властелином огромного, им самим созданного мира. В сырой маленькой комнате, при свете огарка он писал, охваченный видениями прошлого. По страницам летописей, по отдельным словам историков, по картинам развалин, которые летом он обходил пешком, странствуя в горах Армении, по гениальным догадкам, шаг за шагом, глава за главой воскрешал он X век, царствование Ашота II, Железного, образы армянских феодалов, армянских женщин. Мурацан (Григор Тер-Ованнисян) при жизни так и не был оценен как писатель. Он работал с величайшим, вдохновенным бескорыстием — для потомков. И сейчас его книга — лучший памятник воскрешенной им эпохи.
С 1048 года началось нашествие на Армению турок-сельджуков, вызвавшее массовую эмиграцию армян в восточные страны Европы. Оставшиеся тесней сближаются со своими соседями в борьбе против завоевателей. Со второй половины XII века усиливается и расширяет свои пределы соседняя с Арменией Грузия, в состав которой входит на короткое время и Армения, управляемая ставленниками Грузии, князьями Захаридами, армянами по происхождению. Вместе с Грузией вступает Армения в блестящий век царицы Тамары.
С 30-х годов XIII века Армению затопляют монголы. За ними идут туркменские племена. Опять волна армян-переселенцев идет в Крым и на Северный Кавказ, в Европу и Египет. Идет она и в Киликию, где в 1080 году основывается и по 1375 год существует самостоятельное армянское Киликийское царство. Основатель его — армянский князь из рода Багратидов, Рубен, по которому династия властителей Киликии стала называться Рубенидами, или Рубенянами.
Поглядим на карту. Между Черным и Средиземным морями выдвинулась извилистая суша — Малая Азия; на севере вдоль Черноморского побережья встает она Понтийским горным хребтом, а на юге, вдоль средиземноморских берегов, высится зубчатой стеной горного Тавра. Все это извилистое южное побережье Малой Азии, опускающееся к зеленой долине Евфрата и к желтым пескам Аравии, было некогда местом, где происходили большие исторические события. Сюда из Средиземного моря в устье реки Сиднус, как называли ее римляне, величественно вплывал корабль Клеопатры, египетской царицы; сохранившиеся исторические детали встречи Антония с Клеопатрой в Киликии были не раз впоследствии использованы в мировой поэзии и драматургии. Здесь бились когда-то с персами войска Александра Македонского. Тут, в городе Тарсе, провел свое детство римский гражданин, иудей по происхождению, Савл — будущий апостол Павел. И здесь в средние века проходили на Восток крестоносцы. Словом, это та часть Малой Азии, которая носила название Киликии.
В 1836 году английский путешественник Джон Гарн проехал через Киликию, делая много зарисовок для своего будущего альбома, посвященного Малой Азии. Он увидел страну, почти неприступную co своим диким скалам, обрывающимся в глубокие пропасти; синее море, омывающее отвесные берега у приморского порта Аяс; разрушенные города, руины замков на уступах гор, остатки древнего канала, соединявшего город Таре с морем, и самый Таре — старый восточный город, с минаретами и садами, с древними римскими воротами в северо-восточной части и развалинами античного театра над рекой. Джон Гарн застал тогда в городе 200 армянских семейств[185].
Сюда, в эти неприступные горы, бежал багратид Рубен, когда византийцы убили в 1079 году последнего анийского царя Гагика II. Рубен захватил и удержал за собой сперва одну крепость; сын его прибавил другую; потомки его, особенно князь Торос II и царь Левон II, расширили границы своего царства на всю географическую Киликию. И сейчас в оставшихся армянских монастырях, в красивых арках мостов, особенно моста-акведука Бейланского перевала, в развалинах средневековых замков, в пещерных жилищах Селевкии, удивительно схожих с нашим Борисом, сохранились следы армянской архитектуры, армянского Киликийского царства, самостоятельно существовавшего около трех столетий. Валерий Брюсов пишет о нем:
«Киликийское царство XIII–XIV веков как один из центров духовной жизни всего человечества. Армения во второй половине средневековья сумела создать на Востоке очаг истинной культуры, выдерживая одна борьбу со всей Азией»[186].
В городах Киликии, Тарсе, Сисе, в портах Аясе и Мерсине, в Селевкии, в горном гнезде Зейтуне шла типичная жизнь средневековья. Бросали якоря корабли «из Генуи, Венеции, Нима, Монпелье, Севильи, Брюгге, Лондона, Мессины, с Майорки, с Крита, из Турции» [187]. Но, переняв европейские обычаи, одежду и имена, армяне сохранили прежнюю общественную структуру, и, например, под их средневековыми коннетаблями и сенешалями скрывались в сущности национально-армянские наследственные звания «спарапетов» и «азарапетов», переходившие из рода в род. Высокое искусство миниатюры, живопись, поэзия, ремесло процветали в Киликии; множество рукописей, увезенных армянами со своей родины, было спасено от истребления. Искусство музыки ценилось в Киликии так высоко, что «специалист по пению имел звание философа, то есть любомудра»[188]. О киликийском периоде армянской истории есть обстоятельный роман дореволюционного армянского писателя Дзеренца «Торос, сын Леона»[189].
Можно сказать, что в 1375 году, с падением Киликии, прекратилась история Армении как самостоятельного государства, для того чтобы снова начаться уже в XX веке, с 1920 года, как история советской республики Армении.
Мы уже видели, как в древности разрывали Армению на части Парфия и Рим, Персия и Византия. В 1453 году Византия пала, и на ее месте возникло новое государство — Османская Турция[190]. А немного позднее, в 1502 году, произошла перемена в соседней стране, Персии: ардебильский шах Севефи захватил власть в Персии, создав новую династию — Севефидскую. Армянское крестьянство очутилось по обе стороны границы. Когда между двумя государствами, Османской Турцией и Севефидской Персией, враждебными друг другу, вспыхивает в начале семнадцатого столетия война, продолжавшаяся тридцать пять лет, она становится братоубийственной бойней для армян, вынужденных сражаться с обеих сторон и физически истреблять друг друга.
Лишь в первой половине XIX века (с 1828 года), когда часть Армении вошла в состав России, начинается для армян новая эпоха развития народа. Но только после Великой Октябрьской революции, со дня провозглашения Армении Советской Социалистической Республикой, армянский народ познал свободу и счастье.
Над ущельем Гарни (древнего Азата) стоит замок, «сильная крепость», по словам Моисея Хоренского. Там десять веков назад, в такую же осень, измученная ревностью, часами глядела на двинскую дорогу царица Саакануйш, тоскующая жена Ашота Железного. Послушаем эпический рассказ Мурацана:
«Грозна и величественна была природа вокруг плоскогорья, увенчанного крепостью. Гигантские скалы, причудливые утесы, страшные пропасти, глубокие ущелья, прекрасные горы с гордыми зубцами вершин — все это простиралось от ближайших окрестностей крепости до самого горизонта. Перед крепостью, стремясь с высоты, мчались вспененные воды потока, впадающего в реку Азат. Прорвавшись сквозь теснину, они соединялись с другой рекой и, лениво змеясь, выбегали на просторную долину Двина, орошая и питая прохладой сады Востана… С севера, кроме полукруглых стен и башен, нависали скалы, которые вдали сливались с горой Гег. С востока и запада крепость была защищена стенами и башнями, сложенными из гладко обтесанных глыб базальта, скрепленных свинцом и железом… На юго-восточном холме, почти у крепостных пределов, как поднебесные великаны, высились мрачные строения царского замка с зубчатыми башнями и великолепный летний дворец Трдата, портики которого поддерживались двадцатью четырьмя высокими ионическими колоннами. Еще целы были статуи и высокие резные своды дворца — произведения римского искусства. Из-под его портиков, как на ладони, виднелись замок с жилыми помещениями и караульными и суровая красота окрестности».
Чтобы так ясно представить себе эти портики дворца Трдата I, построенного в I веке нашей эры, и этот вид сквозь них на все четыре стороны ущелья, Григор Тер-Ованнисян (Мурацан) пешком прошел из Еревана мимо крохотного озерца Тохмакан-лич, мимо покинутых на летнее кочевье селений, мимо высокой деревушки Толк, а оттуда — в большое селение Верхний Гарни. Он лазил по скалам и пещерам, брал в руки серые куски базальта, ища в них секрета их тёски и сшивки, находя следы железных и свинцовых креплений. Он миновал свергающийся вниз водопад, горное гнездо Гохт, вьючную тропу и вступил в узкий, высеченный в скале каменный проход, по которому добрался до знаменитого пещерного, или «вдовьего», монастыря «Айриванка», иначе «Гехарда» («Монастыря святого копья»). Так армянский классик Мурацан воскресил по обломкам далекое прошлое.
Мы пройдем с читателем по тем же обломкам, которые остались и от храма и от крепости, но к Верхнему Гарни мы приблизимся не со стороны Еревана, а оттуда, куда без конца глядели воспаленные от слез и бессонницы глаза ревнивой царицы Саакануйш, — со стороны древней двинской дороги.
Поднимаемся, поднимаемся, — и вот мы на залитой солнцем площади. Солнце придает всему ущелью вокруг слоистую, трехмерную выпуклость; оно вызывает целый букет оттенков у одной-единственной краски, которую мы зовем одним-единственным словом — «тень»: краски, производной от силуэта той вещи, на которую под разными углами упало солнце. Складки ущелья, где растет лес, полны синей, сине-черной, бархатной тени; глубины ущелья, где клубится река, полны тени дымчатой, редеющей; сизая острая тень легла от скал на песок; серая тень, разорванная, как кружево, качается от дерева. И прямо перед глазами лежат тени от развалин, словно нарисованные коричневым, переходящим в золото, карандашом. Хочется рассказать об игре этой единственной «бесцветной» краски потому, что она создает для вас очень яркое чувство глубины.
Мир, куда вы попали, очень глубок; он глубок и во времени и в пространстве, он схватывается глазами и чувством не на плоскости, а многослойно, как если бы вы глядели на него в стереоскоп.
На земле, усаженной абрикосами, среди современных следов чьего-то заботливого хозяйничания — вспаханной грядки, забытого ведерка, воткнутой в землю лопаты — встают перед вами развалины — чисто выраженный коринфский стиль в его кульминации, но с примесью восточных мотивов. Сохранился фундамент небольшого центрального зала, к нему ведут ступени. Справа и слева от входа — широкие плиты. На них высечены фигуры атлетов, толстые и округлые, но исполненные резкой и грубой силы. Вокруг стоит и лежит множество плит, орнаментов, колонн, частей фронтона и капителей. Отломанный угол фронтона с двойным рядом капилляров и богатейшей растительной отделкой сохранился целиком.
Гехард — монастырь, высеченный в скале. Главное здание построено в XIII веке; пещерный, внутренний монастырь, весь из монолита, — немногим раньше. Чтобы сейчас добраться до входа в него, нужно лезть по камням. В монастыре три этажа необыкновенной красоты, свет падает через круглое отверстие в куполе.
От Еревана Аштарак отстоит в 18 километрах по прямой к северо-западу. Он лежит на реке Касах, у южного склона Арагаца, а эти склоны были густо заселены с древнейших времен, и не только заселены, — здесь шла большая, культурная жизнь. В VIII веке до нашей эры халдоурартские цари покорили жившие тут племена и оставили об этом так называемые «ванские надписи» — клинописи на камнях здешних селений. Какие названия встречаются на карте! К юго-западу от Аштарака село Шамирам, Семирамида, — по имени древней вавилонской царицы; выше над ним — Арудж, или Талиш, где сохранилась урартская надпись; еще выше Кош, или Кох. Сама этимология имен говорит о древности, о живучести названий, державшихся за эти места около трех тысячелетий. От Аштарака до Шамирам вся местность полна следов родового строя Армении. От Шамирам до Коша, пишут археологи, «мензирами, кромлехами и долменами усеяно все поле»[191]. Интересно было бы взять в руки карту и пешком идти от деревни к деревне, погружаясь в этот мир отдаленнейшей, первобытной старины. Ведь в самом деле и по шоссе от Аштарака на Апаран и вокруг этого шоссе нет, кажется, деревни, где не нашлось бы, на что поглядеть. Кромлехи и долмены есть в деревнях Воскеваз, Ошакан, Дягир, Кош, Талиш; клинописи — в Талише; остатки старых погребений, постоялых дворов, крепостных стен — в Парби, Оргове, Мугни, Ошакане, Егварде, Амберде; пещеры — в Карби, Вараджаларе, Оганаванке, Сагмосаванке, Терси… В селе Ахце мы спускаемся в склеп IV века, крыша которого на уровне земли. В нем надгробные плиты, на стенах барельеф: птицы, клюющие виноград; человек с распростертыми руками, на которого набросились львы. Странные, сильные очертания стремятся передать вам о каких-то душевных символах, о жизни, прожитой в борьбе с большими страстями. По свидетельству историков, здесь похоронены кости армянских аршакидских царей, вырытые персами из родовых могил и отбитые армянами. В селе Уджан входим в пещеру с еще более древними барельефами; в селе Парби смотрим одну из старейших христианских базилик. Это IV–V века, прямоугольные, простые строения, темные, вытянутые в длину; их можно увидеть во многих местах Армении; есть одна и наверху, в Апаране; иной раз на их крыше — нехитрое подобие колокольни, поставленное в более позднее время. Из Парби родом историк V века Лазарь Парбский. Множество крепостей и дворцов, древних и средневековых, — только имей терпение карабкаться по скользким, обтянутым мхом камням, вспугивая свернувшихся ужей. Древние бойницы, подземные ходы — для людей и для родника, протоптанные в скале дорожки, — сколько поколений оставило тут отпечатки своих ног! И огромное число старых церквей и храмиков, жемчужинок армянской архитектуры.
Вот одно из самых современных сел, нарядное, с богатейшим колхозом, — село Егвард, на всю республику славное своей пшеницей. Стоит оно под высокой горой, когда-то названной персами «Разорванное чрево», — потому, вероятно, что с древнейших времен эта гора была изрезана каналами, и в остатке кратера с прорванным краем устроено искусственное водохранилище. Возле нее, рядом с современными светлыми колхозными домами, можно увидеть три эпохи армянской архитектуры: остатки первобытного поселения, древнего кладбища; суровая линия базилики VI века Катугике («Кафедральной»), на восьми колоннах из обтесанных плит, полуразрушенная, как разрушена и соседка ее, церквушка того же века. В трех километрах от села — их современник, храм Заравор («Могущественный»), с орнаментом на карнизе, с виноградными гроздьями и плодами граната, высеченными вокруг окна, с обвалившимся куполом. Если б могли эти трое перекинуться словом-другим, они прошамкали бы зияющими ртами своих развалин о суровом блеске своего времени, о строительстве VI–VII веков, назвав самозванкой, легкомысленной вертушкой, модницей стоящую среди них изящную церковь Астватцацин («Богородицы»), лучшую из армянских церквей начала XIV века.
Есть еще один памятник в Аштаракском районе, о котором хочется поговорить особо. На южном склоне Арагаца сохранилась крепость, так и называющаяся армянским словом «крепость» — Амберд. На треугольном мыску, над речками Амберд и Архашен, стоит она свидетелем эпохи Багратидов, с башнями замка в северо-западном углу, с тайным подземным ходом в юго-западном. Однако не об этой крепости идет речь. Выше над нею и над левым берегом реки Архашен есть камни с высеченными на них рукою древнейшего человека грубыми фигурами рыб. Это так называемые «вишапы». Откуда они дошли до нас? О каких странных мифах и представлениях говорят они нашему времени языком своих древних дней? Тайна окутывает эти вишапы, веющие странной силой и чем-то первично-наглядным, как первая буква, вышедшая из-под пальцев ребенка, первое «А», которое он рисует домиком с перекладиной. Что же рисует очертание вишапа? Вместо чего тут рыба? Какое понятие живет в ней неотделимо от образа?
Первые христиане в катакомбах Рима чертили рыб на стене, но вишапы древнее христианских символов, древнее нашей эры. Археологи думают, что вишап дошел к нам от времени, когда существовал культ воды. Древнейший из культов, он был естественным для Армении, где во все века ее жизни и в наши дни условием всего, что можно получить из почвы, является искусно найденная, проведенная, собранная, запруженная вода.
Но память подсказывает вам другой, более сложный образ — образ великого философа из Милета, одного из «семи мудрецов» античного мира, Фалеса [192], в VII веке до нашей эры, примерно в эпоху создания вишапов, сказавшего о воде, что она — первооснова всего живого. Невольно кажется, что философский тезис Фалеса «вода — первоисток бытия» лег в основу культа воды, забредя в Армению из Малой Азии, от которой сюда рукой подать.
В Эчмиадзинском районе надо посетить Звартноц[193], побывать у истоков армянской архитектуры. В куще дерев — вход на территорию «Храма бдящих сил». О построении его рассказывают историки: Себеос в VII веке, Асохик в X–XI веках, Самвел Анеци в XII веке. Цитаты из них можно прочесть в музее. Под ярким, прямым солнцем, охлажденным осенним ветром, в рыжей земле, побуревшей траве, неподвижно четкие лежат древние плиты круглого храма с его ясным и видным глазу фундаментом. Светский орнамент, впервые появившийся на церковном сооружении именно в Звартноце, — листья винограда. За фундаментом храма — раскопанная баня, сбоку длинные ряды дворцовых палат, покои католикоса, зал заседаний, трапезная, пристроенный уголок, где расположился музей, в котором собрано все, что раскопано в Звартноце. Вы останавливаетесь против большого барельефа, изображающего бородатого серьезного человека с тяпкой и лопатой в руках — инструментами виноградарства. Это Ованнес, главный мастер-строитель храма, о котором чудесно рассказал в поэме советский армянский лирик Гехам Сарян[194].
Старый хранитель музея Асатур Ованнесян служит здесь уже двадцать пять лет. Он когда-то работал с Н. Я. Марром, стал знающим человеком, усвоил термины археологии, и в Армении полушутя, полусерьезно старика зовут «профессором». Внизу, под землей, сохранились развалины древнейшей часовенки. Старухи армянки, еще соблюдающие обряды религии, упрямо налепляют там свечки и вешают платочки. Когда мы наклонились посмотреть часовню, одна такая свечка мерцала внизу. Старик сторож вдруг юношеским движением соскочил вниз, потушил о камень свечу и, подняв к нам старое смеющееся лицо, почти цитатно сказал по-армянски: «Когда солнца нет — пальто надо, когда солнце есть — пальто не надо!» Солнцем взошла над Арменией новая советская действительность.
Попробуем забыть о красотах, окружающих нас на высокогорном озере Севан, и вместе с каким-нибудь археологом совершим прогулку по берегу, — «слепую прогулку», как назвал бы ее обыкновенный турист, потому что не придется глядеть на красоту озера и гор, меняющуюся с каждой извилистой частью шоссе, а только на «предметы археологии». Вышли мы из машины в селении Севан (бывшая Еленовка), где шоссе разветвляется налево (на север) и направо (на юго-восток). Мы отправляемся направо, к городу Нор-Баязету.
«Около берега, на протяжении большем одной версты, тянется ряд каменистых, из лавы, возвышений. Эти-то возвышения служили приютом человеку. Высоты, наиболее значительные, играли роль главных укреплений; самые высокие части их обложены глыбами лавы в виде стен; иногда стены из лавы окаймляют возвышения в два ряда; правильно выложенные стены тянутся от одних холмов к другим на протяжении нескольких саженей… Большая часть стен (до нескольких квадратных верст) уже сильно разрушена. Между стенами в открытых пространствах было жилье; от него остались груды камней в виде четырехугольников и ямы. В верхних слоях почвы, состоящей из чернозема и золы, находятся кости различных животных — лошади, коровы, овцы, а также благородного оленя» [195].
Делая в этих местах раскопки осенью 1879 года, археолог нашел в них три сасанидские монеты, чеканенные при Сапуре I, в 238–269 годах нашей эры.
Дальше, возле деревни Ордаклу, — большая доисторическая пещера; на крутом берегу — развалины крепости; в селении Айриванк — древнейший монастырь, давший свое имя селению, а разбойникам, хозяйничавшим тут в прошлом веке, — своеобразную «резиденцию», где они укрывали коней, награбленное и укрывались сами. Здесь узкую береговую полосу стеной закрывает с запада высокая гора Уч-Тапалар[196], к югу от деревни Ачкала встают три громадные усеченные вершины, на одной из которых — часовня, куда за исцелением болезней когда-то двигались с разных концов Армении паломники. В озеро врезается мыс Норадуз, а навстречу ему, с той стороны Севана, острым концом возвышается мыс Ада-Тапа. Эти два мыса, охватывающие озеро, как две застежки пояса, представляют собою два конца седловины, залитой водою. Не доходя до мыса Норадуз, в нескольких километрах на юг, — один из самых замечательных феноменов природы:
«Песчаная гора… над уровнем озера в 300–400 футов. Потоки воды промыли себе скаты… Подмытые водой слои приняли форму фантастических строений, фронтонов, беседок; иногда размытые слоистые отложения имеют форму мечетей и башен, которые разрисованы поперек красивыми слоями песчано-глинистых отложений» [197].
Это приют доисторического человека. Если подплыть сюда на лодке и проникнуть внутрь, найдешь много пещер с нишами, камни, заменявшие жернова; был здесь найден в прошлом веке и обломок железа, по-видимому от котла. До деревни Шоржа (над мысом Ада-Тапа) с востока еще есть дорога, минующая прибрежные деревни на южном берегу, с заездом в районный центр Басаргечар, родину президента Академии наук Армянской ССР В. А. Амбарцумяна; дальше — заболоченное маленькое озеро Гилли; но, уже начиная с деревни Шоржа и до крайней северной точки озера Цовагюх, вообще по берегу почти нельзя пробраться: он обрывист и прорезан узкими, острыми ущельями, уходящими вниз, как трещины в стенах старой каменной крепости. Таково это озеро для путешественника-археолога, со всем богатством памяток, оставленных человеком на протяжении его бытия, с доисторических дней и доныне. Нельзя даже сказать, что озеро с его неприступным восточным берегом исследовано хотя бы наполовину. Здесь возможно еще много находок. В 1934 году Эрмитаж совместно с Институтом истории и материальной культуры Армении вел работу на берегу Севана, возле Колагерана, где стоит древняя урартская крепость с надписью на скале, произвел съемку и основательные раскопки, давшие много предметов урартского времени[198].
Ани оставляет единственное в своем роде впечатление, и его хорошо бы сравнить с посещением другого откопанного города — античной Помпеи. Там подчищенный и даже как бы вылизанный археологами и туристами город-музей с мертвыми колоннами у входа в мертвые стены, с сохранившейся на стенах глазурью черно-красных фресок в виде летящих женщин в развевающихся вуалях, с ровными рядами фундаментов и мелкой россыпью квадратных камешков стенной мозаики в уголке, словно нарочно заготовленной для того, чтобы турист забрал себе несколько кусочков на память; с застывшими окаменелостями — человеческими фигурами, собаками, залитыми лавой и ставшими лавой, — под витринами. В Помпее все стало экспонатами. Искать там социальные контрасты просто не приходит в голову, — кажется, будто жизнь каждого помпейца — это квадратная вилла с вазой в саду, с чудесными фресками на стенах, — так строилось музейное дело на Западе! Но город Ани в том виде, в каком он показывался туристу после революции, — это разрез конкретно исторической жизни средних веков со всеми ее классовыми и социальными противоречиями. «Маленький Ани, последнее убежище армянской государственной мысли в коренной Армении, стоит перед нами, как живой, с вещественными документами его былой жизни», — говорит Марр. Весь он — на высокой треугольной площадке, между слиянием рек Ахурян и Аладжи (или Алаза). Высокие речные ущелья защищают его с юго-запада, а на юго-востоке и северо-западе стоит стена массивной кладки из тесаных камней, построенная в 964 году. Здесь, в этом треугольнике, — наиболее древняя часть Ани, исконный армянский стиль, еще не измененный влиянием многочисленных завоевателей. Сохранились развалины здания, по-видимому судилища, — обнажена внутренность его зала в низких и толстых колоннах, поддерживающих арки полукруглых сводов на мощных плитах-подушках. Царь Смбат, сын и преемник Ашота, построил позднее вторую стену вокруг новой части города; круглые башни этой Смбатовой стены и встретили нас ночью, когда мы поднимались к Ани. Самые старые из сохранившихся памятников, кроме стены Ашота и судилища, — это знаменитый крест-камень (хачкар) 952 года и несколько церквей, из которых наиболее известен Собор богоматери. Он типичен по своей кладке, описанной профессором Стржиговским: залит внутри стен цементом со щебнем, а снаружи облицован прекрасными тесаными плитами; прямоугольное здание, в венке ажурных наружных полуколонн и фальшивых арок, с узкими щелями окон, отделанных рамками тончайшего орнамента, и до сих пор остается образцом замечательного зодчества для армянских архитекторов. Потом Ани последовательно переходит из рук в руки: византийских правителей, мусульманской династии Шеддадидов, грузинских царей, ставленников Грузии, армянских князей Захаридов, и позднее — монгольских завоевателей.
Каждый новый хозяин накладывает на Ани свою печать. Рядом с христианскими церквами появляются мечети и минареты, мавританские мотивы вторгаются в орнамент грузинской фрески, и надписи входят в церкви, сама орнаментация делается все сложнее, богаче и многостильней, вбирая в себя новые элементы. А город растет и растет, улицы мостятся, проводится издалека водопровод, о присутствии которого говорят многочисленные ниши-раковинки на улицах и перекрестках; семь прекрасных каменных мостов перекидываются через реку Ахурян. Вырастает ремесленная и торговая часть, кварталы ремесленников, кузнечные, кожевенные, плотничьи, седельные, оружейные и котельные ряды. Вместе с торговым ростом Ани растет его богатство, резче становятся социальные противоречия, дороже каждый клочок земли на маленькой площади Ани. Историки-летописцы анийского периода сохранили для нас сведения о паразитической роскоши «верхушки» анийского населения, о жизни которой они говорят, как библейские пророки о Содоме и Гоморре. Богатые анийцы и особенно анийки были так изнежены и ленивы, что каждая мелочь подавалась им рабами и служанками; они не слезали с носилок и колесниц даже для того, чтобы войти в церковь, а приказывали выносить к ним евангелие из церкви. Город Ани гремел своей музыкой, театральными зрелищами, непрерывными пиршествами; он славился красотой своих женщин. Когда аскеты-монахи приходили в Ани, чтоб образумить «детей гибели», анийцы вытворяли над ними почти «эллинские» (по остроумию) шутки. У них имелось два аналоя — высокий и низкий. Когда появлялся высокий монах-обличитель, ему тотчас ставили низкий аналой, на котором ему трудно было прочесть письмена евангелия; когда монах-обличитель был низенький, ему ставили высокий аналой, до которого он не мог дотянуться, чтобы заглянуть в евангелие. Покуда шутил, пировал, пил и пел паразитический Ани, другая часть населения надрывалась в непрерывном труде. Окраина города Ани напоминает опустелую окраину Гориса в Зангезуре. Городская беднота, люди простые и незнатные жили, за неимением «жилплощади», в земляных норах, в выемках и пещерах, сохранившихся и до сих пор. Жалкие остатки их быта наряду с дворцовым великолепием главных кварталов говорят лучше всякой летописи о социальном облике средневекового Ани. В 1319 году, по словам летописцев, Ани пострадал от сильного землетрясения. Анийцы, оставшиеся в живых от нашествия монгольских полчищ и после катастрофы, разбрелись во все страны мира, и потомки их оказались впоследствии у нас в Крыму, в Нахичевани на Дону, в Григориополе, а за рубежом — в Польше, Румынии и других странах.