Путешествие в Неведомый Край

Но какая же у них цель? Научить ее делать маски? Или кукол? Или рассказывать истории?

Для чего?

Лес — это мы, а мы — это лес.

Все странное в этом лесу — ты. Ты — начало и конец его.

Не сделала ли она сама женщин в масках? Из... из ее лунных снов. Иначе откуда им знать деда? Быть может, она сделала и песню, человека с сучьями, всадников, пещеру... запах снега. Быть может, она вспомнила истории, которые дедушка нашептал ей, когда она была еще ребенком... бессознательно вспомнила, когда выросла.

Но может быть, Кости прав и все носят призраков в своих головах? Обрывки символов, кусочки прошлого, которые в лунные ночи поднимаются в сознание из самых глубин мозга...

Лунные тени.

Сны.

Гарри...

Ты родилась, и лес выбросил меня.

Таллис посмотрела на последнюю страницу письма и вернулась к иллюстрации с рыцарями. Она сосчитала фигуры — четыре рыцаря мчались как ветер — а потом сосчитала подковы.

Восемнадцать!

Так вот что он имел в виду. Четыре рыцаря, но пять лошадей, одна без всадника! Художник нарисовал только ее длинные передние ноги, бегущие позади остальных лошадей.

Все это было известно, Таллис, но давно забыто. Нужна особая магия, чтобы все вспомнить.

Она перечитала эти слова, захлопнула книгу, закрыла глаза и откинулась на подушку, дав словам и образам из прошлого свободно потечь через сознание...

И, уже соскальзывая в сон, она увидела, как Гарри наклоняется к ней, его глаза блестят от слез...

Придет день, и я увижу тебя. Обещаю от всего сердца.

Посреди летней ночи начала дуть холодная зима. Сначала налетел холодный ветер, принеся с собой запах свежего снега, а потом снаружи заревела настоящая буря.

Ее лицо уколола льдинка, и вокруг запорхали снежинки, которым исполнилось десять тысяч лет, снежинки из навсегда забытого времени. Хлопья, похожие на замерзшие лепестки, прилетали из другого мира и таяли, побежденные влажной жарой августовской ночи.

Таллис не шевелясь глядела на них. Она стояла на коленях между кирпичными сараями — в своем садовом лагере, — властно призванная сюда голосом, пришедшим из сна. Огненная кукла была закопана в землю перед ней. Таллис была спокойна, совершенно спокойна. Ветер из ледяного ада ворвался в спокойное лето и схватил ее за волосы; на глазах выступили слезы. Перед ней появилась тонкая серая линия шторма, вертикальный разрез в темном воздухе, длиной в половину ее роста. Из этих неохраняемых ворот доносились разговоры людей, детский плач и нервное ржание лошади. И запах, запах дыма — там горел костер, гревший кости тех, кто ждал.

Было абсолютно темно, и только эта бледная полоска зимы — нить прошлого — трепетала перед ее широко раскрытыми, ничего не боящимися глазами.

Ветер прошептал, принес намек на голос.

— Кто там? — спросила Таллис, и за воротами началась суматоха. Вспыхнул факел — Таллис увидела его ярко-желтое мерцание — кто-то подошел к воротам и посмотрел через них. Таллис была почти уверена, что видит отблески света факела в любопытном глазу, глядевшем на нее. Лошадь — нет, несколько лошадей — беспокойно заржали. Начал бить барабан, быстрый, испуганный ритм.

Человек из мира зимы что-то крикнул. Слова как из кошмарного сна — знакомые, но бессмысленные.

— Я не понимаю! — в ответ прокричала Таллис. — Ты один из шептунов? Ты знаешь, кто я?

И опять в ответ только непонятное бормотание. Ребенок засмеялся. Порыв холодного ветра принес запах пота, животных и одежды, сделанной из оленьей шкуры. Женщина запела.

— Меня зовут Таллис! — крикнула девочка. — Таллис! А ты кто? Как тебя зовут?

Раздался хор испуганных криков. По другому миру заметались темные тени, то закрывая свет факела, то опять открывая. Жестокий ледяной ветер набросился на пламя, и даже Таллис услышала, как далекий огонь заревел, дерево затрещало, ворота осветил слабый отблеск полированного золота.

Прискакали всадники. Она могла слышать, как копыта звенят по ненадежным камням, как зло кричат люди и недовольно ржут лошади, которых заставили подниматься по опасному откосу.

Она попыталась сосчитать их. Четыре лошади, подумала она. Четыре! Но она тут же сообразила, что не может сказать точно: больше чем один... но не больше чем много!

Она внимательно слушала. Появление всадников вызвало движение, крики, хаос. Кто-то — мужчина — зло закричал. Собака панически залаяла. Ребенок завизжал еще громче. Налетел порыв холодного ветра, огонь заревел и вспыхнул так ярко, что на мгновение через ворота стало видно беспорядочное движение на фоне сверкающего неба.

И в это мгновение она услышала свое имя.

На секунду она остолбенела и даже не могла думать. Потом вспомнила раннее детство и смех Гарри. Она опять услышала, как он дразнится, посадив ее на нижнюю ветку дуба на поле Камней Трактли. Два голоса затанцевали друг вокруг друга: один из лета, которое давно прошло; второй из огненной зимы потустороннего мира.

И вот они слились, потому что зазвучали одинаково.

— Таллис! — крикнул ее брат из места, которое было так близко и так далеко. — Таллис!

Его голос потряс ее; в нем было отчаяние и печаль. И страсть, и любовь.

— Таллис! — в последний раз. Томительный крик, долетевший до нее через полосу не-пространства, которое отделяло ее от запретного места зимы.

— Гарри! — крикнула она в ответ. — Гарри! Я здесь! Я с тобой!

Через ворота просачивался снег. И едкий дым, заставивший ее задохнуться. Одна из лошадей заржала, всадник закричал на нее и заставил успокоиться.

— Я потерял тебя, — крикнул Гарри. — Я потерял тебя, а сейчас потерял все.

— Нет! — крикнула Таллис. — Я здесь...

Холодный ветер ударил ее в лицо и отбросил назад. Она слушала, как за воротами ревел шторм и беспокойно переговаривались собравшиеся люди. Она поглядела вокруг. Быть может, есть какой-нибудь способ открыть ворота настежь!

И тут, пока она кричала «Я приду, Гарри... жди меня! Жди меня!», узкая щель растаяла.

Услышал ли он ее последние слова? Ждет ли он еще, скорчившись от холода и глядя на нить, позволившую им поговорить друг с другом; думает ли с радостью о мгновениях разговора со своей рыжеволосой веснушчатой сестрой? Или плачет, чувствуя себя брошенным ею?

Поднявшиеся слезы ужалили глаза, и она свирепо смахнула их. Глубоко вздохнув, она опять опустилась на землю и уставилась в темноту, слушая тишину. Потом по другую сторону стекла что-то зашевелилось, и Таллис увидела белую вспышку на маске, которую она называла Пустотницей. Значит, она была там все это время.

Рука похолодела от размазанных слез, но она чувствовала и более глубокий холод, холод снежинок, опустившихся на ее тело. Снег был самым настоящим, значит и голос брата, контакт с запретным миром, в который он ушел и в котором потерялся, его отчаянное положение... все было настоящим.

Потерялся. В мире, чье настоящее имя она еще не знала. Она называла его Старым Запретным Местом. И в этом личном имени все было правдой.

Таллис встала, вышла в сад и взялась руками за перекладины ворот, ведущих в поля. Стояла блестящая звездная ночь. Она ясно видела Кряж Морндун и деревья, собравшиеся на земляных валах старой крепости. В тишине она слышала и слабое журчание воды, бегущей по Лисьей Воде. Повсюду она видела следы — или слышала звуки — ночной жизни, наполнявшей эту землю...

Повсюду, но только не в направлении на Райхоупский лес, источник печали Гарри. Мрачный лес наполняла только тьма, ошеломляющая черная пустота, которая хотела всосать ее, маленькую рыбку, в свой огромный, все поглощающий рот.

VI

Загремевший на кухне горшок вырвал Таллис из задумчивости. Она не знала, как долго она стояла у ворот, глядя на тихую землю, но уже рассвело, небо над деревней Теневой Холм пламенело всеми оттенками красок.

Она почувствовала себя свежей и полной энергии, почти возбужденной, и через заднюю дверь ворвалась на кухню. Мать, застигнутая врасплох, от неожиданности даже выронила кастрюлю с водой, которую она несла к плите.

— Боже всемогущий, ребенок! Ты забрала у меня десять лет жизни!

Таллис скорчила виноватую гримасу, обогнула большую лужу воды и подобрала медную кастрюлю. Мать встала раньше, чем обычно. Она была в халате, волосы стянуты платком, без макияжа; ее заспанные глаза глядели на дочь.

— Бога ради, что ты здесь делаешь? — спросила мать, поплотнее запахивая халат. Она взяла у Таллис кастрюлю и сунула ей в руки изодранную половую тряпку.

— Я не ложилась, — ответила Таллис, опустилась на колени и принялась собирать холодную воду.

Мать с любопытством посмотрела на нее:

— Ты не спала?

— Я не устала, — соврала Таллис. — И сегодня воскресенье...

— И мы собираемся в Глостер, к службе, а потом к тете Мей.

Таллис и забыла о ежегодном визите к тете Мей и дяде Эдварду, от которого она не получала никакого удовольствия. В их доме пахло сигаретами и кислым пивом. Кухня всегда была полна стиранным бельем, висевшим на веревках, тянувшихся от стены к стене; и хотя там подавали к чаю свежий хрустящий хлеб, на него можно было намазать только комковатый желтый майонез. Ее двоюродный брат, Саймон, приезжавший домой на каникулы, называл его «тошнотворной приправой».

Они вместе убрали лужу. В ванной задвигался отец. Таллис хотелось, чтобы он был здесь, когда она будет в первый раз рассказывать о странных и удивительных событиях этой ночи. Но потом, глядя, как мать набирает новую воду для яиц и ставит ее на плиту, она порадовалась, что отца не было.

— Мамочка?

— Сходи и умойся. Ты выглядишь так, как если бы тебя связали и протащили через лес. Но сначала передай мне яйца.

Таллис передала яйца, предварительно встряхивая каждое: если оно не булькает — значит свежее, согласно Саймону.

— Ты рассердишься, если Гарри вернется домой? — наконец спросила она.

Мать клала яйца в воду и даже не вздрогнула.

— Почему ты спрашиваешь такие глупости?

Таллис какое-то время молчала.

— Ты очень много спорила с ним.

Мать нахмурилась и беспокойно посмотрела на нее сверху вниз:

— Что ты хочешь сказать?

— Ты и Гарри не любили друг друга.

— Это неправда, — резко сказала женщина. — В любом случае ты тогда была слишком мала и не можешь помнить Гарри.

— Я очень хорошо помню его.

— Ты можешь помнить, как он уехал, — ответила мать, — потому что это было печальное время. Но ничего другого. И конечно, никаких споров.

— Но я помню, — тихо и настойчиво повторила Таллис. — И они очень огорчали папу.

— А сейчас ты очень разозлила меня, — сказала мать. — Пойди отрежь хлеб, если хочешь хоть как-то помочь.

Таллис подошла к хлебнице и взяла большой батон с обожженной корочкой. Она начала соскребать обгорелую верхушку, хотя ей очень не хотелось этим заниматься. Ей, увы, никогда не удавалось поговорить с матерью о действительно серьезных вещах. На глаза навернулись слезы, она громко вдохнула воздух. Мать недоуменно, с сожалением, посмотрела на нее:

— Что ты там нюхаешь? Я не хочу есть хлеб, который ты обнюхала.

— Гарри говорил со мной, — сказала Таллис, сквозь слезы глядя на суровую женщину. Маргарет Китон медленно соскребала масло со здорового куска, но ее глаза задержались на лице дочери.

— Когда он говорил с тобой?

— Прошлой ночью. Он позвал меня. Я ответила. Он сказал, что навсегда потерял меня, а я сказала, что я близко и найду его. Он говорил таким одиноким, таким испуганным голосом... Я думаю, что он заблудился в лесу и пытется связаться со мной...

— Связаться? Как?

— Лесными путями, — пробормотала Таллис.

— Что еще за «лесные пути»?

— Сны. И чувства. — Ей не хотелось рассказывать о женщинах в масках и отчетливых видениях, которые посещали ее. — В историях, на которых я выросла, есть ключи. Дедушка понимал, — добавила она, немного подумав.

— Он? Да. Я — нет. Я знаю только одно: Гарри ушел, чтобы сделать что-то опасное... он не сказал нам что... и не вернулся. И все это было много лет назад. Твой отец считает, что он мертв, и я с ним согласна. Неужели ты всерьез веришь, что он не послал бы нам письмо, если бы был жив?

Таллис посмотрела на мать. Может ли она что-то объяснить этой женщине? Рассказать, что Гарри не в Англии... и вообще не в этом мире, что он за миром? Он в запретном месте и ему нужна помощь. Он пытается связаться со своей сводной сестрой каким-то магическим, невообразимым способом... и в том мире нет почтовых ящиков. В раю...

— Мне это не приснилось, — сказала Таллис. — Он действительно позвал меня.

Мать пожала плечами, потом улыбнулась, положила запачканный маслом нож на стол и наклонилась к дочери. Какое-то время она молчала, потом тряхнула головой:

— Ты очень странная девочка и обычно не ошибаешься. Но я не знаю, что делать с тобой. Обними меня.

Таллис подчинилась. Сначала мать обняла ее неуверенно, но потом покрепче прижала к себе. От ее волос пахло шампунем.

Немного отстранившись, Маргарет поцеловала вздернутый носик дочери и улыбнулась.

— Ты действительно помнишь, как я спорила с Гарри?

— Я не помню о чем, — прошептала Таллис. — Но я всегда думала, что он тебя расстраивал.

Мать кивнула:

— Да. Но я не могу объяснить почему. Тогда ты была еще маленькой. Ты вообще слишком тяжело далась мне. Я имею в виду роды. Они вывели меня из равновесия очень надолго. Я была не в себе. Но, конечно, я не была кем-нибудь еще... — Она улыбнулась, как если бы пошутила, и Таллис тоже улыбнулась. — Но кое-что я потеряла...

— Точку опоры?

— Да, — согласилась мать. — Или даже две. Я была очень злой. Сейчас я даже не могу вспомнить, что тогда чувствовала, но я могла видеть себя со стороны — как если бы была вне себя. Полное безрассудство. И Гарри... ну, он все время толковал о призраках, пропавших странах... как будто хотел потереть меня против шерсти.

Гарри знал способ.

— А Джим, твой отец... он всегда брал его сторону. И почему нет? Он же отец, а Гарри — его первенец. И когда Гарри ушел — исчез без следа — я даже обрадовалась, как если бы опять нашла свои опоры.

Она опять наклонилась к дочери и нежно сжала ее в объятиях. В ее глазах появились слезы и закапали с кончика носа.

— К сожалению, — прошептала Маргарет Китон, — именно тогда твой отец потерял пару своих.

— Я помню, — сказала Таллис. Потом добавила, весело: — Зато сейчас вы счастливы...

Мать покачала головой, вытерла слезы суставами пальцев, опять взяла нож и начала работать над куском мяса из холодильника.

— Однажды, — сказала она. — Однажды все станет на свое место. Мы оба счастливы. И мы особенно счастливы, потому что у нас есть ты. Но если ты хочешь походить по лесу в поисках Гарри... что ж, я не буду тебе мешать. Только не разговаривай с чужими. И не подходи близко к воде. Если ты услышишь, как люди разговаривают, беги или прячься. И каждый день возвращайся к чаю, или... — она махнула ножом, насмешливое предупреждение, — или тебе, юная мадам, самой придется звать на помощь.

— А если я приведу Гарри домой?

Мать улыбнулась и прижала руки к груди.

— Никаких ссор, — сказала она. — Слово чести.

* * *

Этот визит к тете Мей и дяде Эдварду оказался особенно неприятным. Дядя открыл для себя коричневую папиросную бумагу и долго рассказывал, почему она так улучшает вкус грубого табака, который он только и мог себе позволить. Он и Джеймс Китон сидели и дымили целый час. В результате в маленькой гостиной было не продохнуть от этого «аромата».

В машине, когда они ехали домой, отец сказал, что следующий такой визит он не вынесет. Он жаловался точно так же, как могла бы жаловаться сама Таллис.

Но они исполнили свой долг.

Оказавшись дома, Таллис попросила час на то, чтобы поиграть.

— Собираешься искать Гарри? — с улыбкой поинтересовался отец. Она уже рассказала ему о ночной встрече с Гарри, они вместе исследовали проход и он нарисовал мелом знак на кирпичной стене; быть может это поощрит Гарри попытаться еще раз...

Таллис знала, что он не воспринимает ее слова всерьез.

— Сейчас еще рано, — сказала она. — Я должна подождать подходящего времени.

— Хорошо... только не заходи далеко. И держи ушки на макушке.

— Я пойду на Кряж Морндун. Возможно, там Гарри свяжется со мной.

— Ради бога, но где этот кряж? — нахмурясь спросил Китон.

— Барроу-Хилл, — объяснила Таллис.

— А, ты имеешь в виду земляные валы?

— Да.

— Это поле принадлежит Джадду Поттенферу, и я бы не хотел, чтобы он схватил тебя, когда ты будешь гонять его овец.

Таллис очень зло и серьезно посмотрела на отца. И долго молчала. Наконец, когда он занервничал, она отчеканила:

— У меня дела поважнее, чем гонять овец.

Стоял вечер, приятный и ясный, сумерки только начинались. Из церкви Теневого Холма доносились звуки вечерни, в летнем воздухе негромко и приятно звенел колокол. Таллис спустилась к Виндбруку, Ручью Охотника, и медленно шла между деревьями. Она спрашивала себя, рискнет ли она пересечь безымянное поле и войти в Райхоупский лес. Ей настолько хотелось опять побывать в разрушенном доме, что она была готова рискнуть. Но все-таки она чувствовала, что этот дом... он чужой, не ее. В то время как Кряж Морндун — как и проход между сараев, и Луг Пещеры Ветра — были ее творениями.

Сегодня, во время бесконечно скучного полдня в Глостере, она пришла к выводу, что самыми важными для нее местами являются лагеря. А разрушенный дом интересовал ее по двум причинам: во-первых, именно из него Гарри рискнул отправиться в Иноземье, в Старое Запретное Место. И, во-вторых, именно там жили два человека, которые изучали лесных «мифаго». Согласно дедушке — и ее собственному видению — они должны были записывать свои наблюдения, и эти записи, дневник, возможно еще там. А в нем ключи к тому, что такое эти самые мифаго. Они восхитили ее дедушку, а тот передал свое восхищение Таллис.

Они сделаны из одного теста. Она — его внучка. Твердый непреложный факт. Все это знали. Дед начал, она продолжит; у них одна цель. И хотя эта цель не поиск ее брата — дедушка Оуэн умер до того, как Гарри исчез во второй и последний раз — у них тот же самый опыт. Таллис была убеждена, что этот опыт должен помочь найти путь в странный лес, в не имеющее имя запретное место, которое поймало в ловушку брата и которое, кажется, занимает то же самое место, что и мир Теневого Холма, хотя его и не видно.

Вечером Таллис — надеясь, что Гарри опять сможет позвать ее — отправилась в лагерь на Кряже Морндун. Дойдя до Виндбрука, она присела отдохнуть под деревьями напротив Поля Холма. Слушая плеск воды, она внезапно увидела картину, восхитившую ее своей невинностью: два олененка пили из спокойного водоема в том месте, где ручей расширялся.

Два замечательных создания, одно чуть меньше другого. Таллис слегка пошевелилась за поваленным деревом, из-за которого смотрела на животных, и немедленно более высокий и более нервный олененок вскинул голову и стукнул в землю копытами. Его уши встали торчком, а в огромных темных глазах вспыхнула тревога. Пока его товарищ беспечно пил, более осторожное животное пробежало по берегу ручья, остановилось и прислушалось. За ним лежало поле, протянувшееся к самому кряжу с заросшими лесом земляными валами. Над кряжем висело невероятно синее вечернее небо, солнце только начало заходить. На голую землю кряжа опустились темные птицы и начали деловито клевать. Вечер был настолько ясен, что Таллис видела каждую деталь их тел.

Теперь уже встрепенулись оба олененка, хотя Таллис не двигалась и не шумела.

«Быть может это дети моего Сломанного Парня? — мысленно спросила она себя. — Быть может он рядом? Вы создания из книги сказок и совсем не из нашего мира? »

В этом месте, на берегу сонного ручья, петляющего между зелеными деревьями, было легко забыть, что эти невинные творения были частью стада, пасшегося в рощах Райхоупского поместья. Они могли прийти из любого места и времени: из древней страны фей, из доисторической эпохи, и даже из сна юной девушки, находившей в их коричневых телах красоту, уводящую за пределы животного мира — в царство магии.

Слева от Таллис скрипнул сучок. В воздухе раздался свист камня, или копья, или какого-то другого предмета, брошенного со страшной силой.

Неожиданное событие поразило ее в самое сердце.

Увлеченная оленями, она не заметила источник звука; однако секундой позже, поглядев на ручей, она увидела агонию более высокого и осторожного олененка. Вода уже наполовину скрыла его, но он еще пытался выйти из потока. Стрела пробила ему глаз и торчала из затылка; отвратительное пятно на его совершенной красоте.

Животное закричало — как ребенок, зовущий родителей. Его товарищ уже сбежал. Таллис заметила гибкую фигуру, бегущую вдоль ручья. Ее затошнило. Из раны оленя хлестала кровь и кружила в хрустально чистой воде. Он закачался и упал на колени, как если бы перед каким-то святым. Слегка повернув голову, он высунул язык и коснулся им воды, в которую медленно и грациозно погружался.

Таллис уже была готова выскочить из своего укрытия и побежать к мертвому животному, когда часть лесного покрова перед ней поднялась на ноги, выпрямилась, и перед ее пораженным взглядом предстал высокий человек в оленьей коже.

Он все время находился прямо перед ней, и она не замечала его. Без сомнения именно он пустил стрелу, которую она тоже не сумела увидеть; он держал натянутый лук, на тетиве которого уже лежала вторая стрела. Увидев его, она охнула и...

И в то же мгновение он повернулся и поглядел на нее через прорези сделанной из лицевой кожи оленя маски, полностью закрывавшей лицо.

В щеку ударил ветер. Она упала на землю, оглянулась и увидела стрелу, трепетавшую в дереве за ней: оперение из белых перьев, древко раскрашено зелеными и красными полосками.

Человек смотрел туда, где она припала к земле; когда она слегка приподняла голову, он увидел ее и поднял руку с растопыренными пальцами. Маленькая рука, тонкие пальцы. В следующее мгновение он повернулся и вошел в воду, но за эту секунду Таллис показалось, что он молод и, скорее всего, больше не будет в нее стрелять. Его голову и плечи покрывала шкура оленя, изо лба торчали два коротких и толстых рога. Он глядел на нее через мертвые глаза оленя, но глаза самого человека были ясными и блестящими, в них отражался умирающий свет солнца. На ногах он носил сапоги, тоже из кожи оленя, доходившие до колена и перевязанные кожаными лентами. На правом бедре висели ножны с ножом.

В остальном он был совершенно гол: худое мускулистое тело, очень бледное. Какая разница с телом ее отца, единственного мужчины, которого Таллис видела обнаженным! Отец — темноволосый, крепко сложенный, с большим животом и ногами; это странное привидение легче и тоньше, быть может еще мальчик, но линии мышц ясно очерчены, метка атлета.

И все эти чувства и мысли проскочили в ее сознании за одно мгновение.

Юноша-олень уже хозяйничал около упавшего олененка. Он быстро разделил его на части и разрезал живот; внутренности — красный сверкающий клубок — стекли в воду. Юноша быстро отрезал их, забросил тело на плечи и подобрал лук; потом, низко согнувшись, побежал по берегу ручья и исчез в темноте деревьев, росших вдоль Виндбрука.

На какое-то время воцарилась жуткая потрясенная тишина. Таллис глядела на запятнанную красным воду. В голове крутилась только одна мысль: «Ручей Охотника. Я назвала его так годы назад. И назвала его для этого мгновения... »

Потом она увидела более маленького олененка; он вернулся на место смерти и нюхал воздух.

Таллис встала. Животное увидело ее и испуганно побежало от ручья в поля, а оттуда к пустынному кряжу, где темные хищники увлеченно клевали червей. Таллис перешла вброд ручей и побежала за ним, крича на ходу:

— Это не я! Подожди! Если ты из стада Сломанного Парня, я хочу, чтобы ты узнал мой запах. Подожди!

Она побежала на холм, запинаясь в высокой траве. Олененок перевалил через кряж и исчез, только мелькнул короткий вздернутый хвост; задние ноги решительно и печально били по воздуху.

Таллис не сдалась. Она уже почти добежала до высшей точки поля, начиная с которой оно становилось плоским и тянулось до самого Райхоупа; отсюда она ясно видела черную линию, ярко выделявшуюся на фоне сине-серого неба за ним.

И, внезапно, оттуда поднялась черная тень с огромными крыльями. Таллис выдохнула и упала на колени, ее сердце билось как ненормальное.

Не крылья. Рога: темные, широкие, древние, ужасные... Огромный зверь вышел из-за горизонта и уставился на нее: передние ноги широко расставлены, из подрагивавших ноздрей шел пар. Таллис никак не могла отвести взгляд от рогов: огромные костяные клинки, искривленные и острые, в десять раз шире, чем у обычного благородного оленя; они, как скимитары[9], слегка закруглялись ближе к концам.

Великий Лось нависал над землей: выше любого коня, глаза больше камней, нереальный, фантастический...

Таллис не отрываясь глядела на него, и вот его черты расплылись, изменились. Это было видение; оно растаяло, и на его месте появился настоящий олень-самец. Да. Сломанный Парень. Обломанный отросток ясно виднелся на фоне серого неба. Рога, несбрасываемые, нереальные, были достаточно широки, но далеко не чудовищны, как мгновение назад. На вершине холма стоял странный, но знакомый зверь, вечный олень, и глядел на нее. Да, именно на нее. И возможно, спрашивал себя, должен ли он напасть на нее, забодать, забить копытами; или оставить ее в покое, потому что она ни в чем не виновата.

Тем не менее он, конечно, чуял кислый запах внутренностей и крови, и знал, что его отпрыск мертв. Таллис знала, что он знает. Ее лицо побелело от страха. Зверь глядел за нее, на лесистую речку. Возможно, на призрак своего ребенка. Возможно, высматривал след убийцы. А возможно, ждал запаха костра и поджаренного мяса, и запаха охотника, одетого в шкуру оленя и пожирающего свою добычу.

— Это не я, — прошептала Таллис. — Я тут ни при чем. Я люблю тебя, Сломанный Парень. Меня назвали по тебе. Мне нужно отметить тебя. Прежде, чем я пойду за Гарри. Но я не знаю как...

Она встала и пошла к зверю. Он разрешил ей приблизиться на расстояние вытянутой руки, и только потом вскинул голову и заревел. Таллис вскрикнула от неожиданности. Она попятилась, споткнулась и упала на землю. Опершись о локти, она посмотрела вверх и увидела, что Сломанный Парень, прихрамывая, шагнул вперед и наклонил к ней голову; черные ошметки кожи, свисавшие с рогов, раскачивались на костях.

От запаха его тела ее затошнило; это был труп; это было дерьмо; это был лес; это был потусторонний мир. Его вонь заполнила весь мир, с его морды капала отвратительная жидкость. Он смотрел вниз, храпел, чувствовал, думал...

Таллис лежала под его ногами и внезапно на нее опустился покой. Она расслабилась, легла спиной на землю и раскинула руки, глядя на черный силуэт на фоне вечернего неба. Ее тело загудело. Дрожь проникла в грудь и живот, слюна оленя коснулась лица. Его глаза вспыхнули, он моргнул и наклонился еще ближе, вглядываясь в свою тезку, свой каприз...

— Это не я, — опять прошептала Таллис. — Это охотник из леса. Берегись его. Он может убить твоего второго рожденного призраком...

Какое странное выражение. И тем не менее, слова прозвучали правильно. Она должна запомнить их на всю жизнь. Рожденный призраком Сломанного Парня. Да. Рожденный его призраком. Мать олененка бегала со стадом по Райхоупскому поместью, его отец из потустороннего мира; однако для этого загадочного охотника он только вкусное мясо и кровь.

— Я найду и остановлю его, — сказала Таллис оленю, молча глядевшему на нее. — Я убью его.

Зверь вскинул голову. Он посмотрел на темный лес, свой настоящий дом, а Таллис протянула руку и коснулась запачканного грязью копыта. Олень поднял ногу, сбрасывая ее прикосновение, и неожиданно неловко отступил назад.

Таллис села, потом встала. Одежда промокла. Слюна холодила лицо, высыхая. Запахи, задержавшиеся в ноздрях, навсегда отметили его. Она обожала их.

Сломанный Парень повернулся и неловко потрусил к кряжу, возвышавшемуся над полем. Таллис следила за ним; высокое гибкое тело шло на запад, к садящемуся солнцу. На его большой голове резко выделялась дыра из-за сломанного отростка, и Таллис виновато вспомнила кусок, лежавший сейчас дома, в ящике с сокровищами родителей, часть воспоминаний о детстве их собственного драгоценного отпрыска.

— Я не могу заменить его, — крикнула Таллис. — Если он не вырос опять, значит, он не хотел вырасти. Что я могу сделать? Я не могу приставить его обратно. Он мой, принадлежит мне. Ты не должен злиться. Пожалуйста, не злись.

Сломанный Парень заревел. Звук прокатился по притихшей земле, и его заглушил мрачный звон колокола Теневого Холма. Знак конца встречи.

Олень скрылся за холмом.

Таллис не пошла за ним. Она стояла, погруженная в свои мысли до тех пор, пока лес не растаял в темноте; только тогда она пошла домой.

СОКОЛИЦА

Пустой Путь: Земля Призрака Птицы

Зимой она почувствовала, что призраки бросили ее, но сейчас, в раннем мае, красно-белая маска Пустотницы всегда глядела на нее из-за живых изгородей. Быстрая и призрачная, она всегда сопровождала Таллис во время путешествий по ее владениям, но никогда не давала девочке приблизиться.

Но если они оказывались недалеко друг от друга, воздух всегда пах снегом.

Вдохновленная словами Кости, сказанными еще прошлым летом, она сделала новую маску, которую назвала Лунный Сон. Она использовала старую кору бука и нарисовала на ней символы луны. Она работала над маской несколько недель, то поправляя дерево, то снимая лишнее, то рисуя линию на лице, но настоящее имя никак не хотело приходить.

Но однажды вечером оно все-таки пришло: увидеть женщину в земле. Надев маску, она ощутила присутствие призрака, как и несколько лет назад, когда она исследовала поляну разрушенного Оук Лоджа.

Сейчас у нее было уже восемь масок. Но Пустотница начала навязывать свою силу, и женщина глядела из леса...

Пустотница рождала видения, и Таллис начала готовиться к нему, интуитивно чувствуя, что именно оно — смысл постоянного наблюдения. Тем не менее видение застало ее врасплох, и не из-за своей природы, но из-за порожденной им глубокой дезориентации.

Она бежала вдоль линии деревьев, растущих на краю луга Камней Трактли, пытаясь спрятаться от своего кузена Саймона. Пятнадцатилетний Саймон был на два года старше ее, и они нечасто проводили время вместе. Однако каждые две недели они пускались в приключения — оба ненавидели слово «играть», — обычно воскресными полднями, пока родители бродили вокруг фермы и трепали языками. Саймон и Таллис ходили в одну школу, но там у них были разные компании.

Таллис обогнула огромный сучковатый дуб — «дедушкин» — и бросилась к изгороди, надеясь спрятаться в кустах за ней. И тут услышала звук, настолько странный, что по коже побежали мурашки. Человеческий крик, она была уверена. Звук шел с луга, из-за зарослей ежевики и шиповника, но каким-то образом просачивался через ветки дерева.

Она побежала к воротам и посмотрела на заросший чертополохом луг. Очень тихое, мирное место. И полное камней. Летом бурьян поднимался высоко, и в сильный ветер поле волновалось, как море во время прилива; травяные волны перекатывались из конца в конец по кочковатой земле.

Какое-то время Таллис не видела ничего живого, но потом вдали, у темной живой изгороди, мелькнула бело-красная маска Пустотницы.

Внезапно она вспомнила, как несколько лет назад гуляла с отцом. Они пришли на луг. Джеймс Китон казался печальным. Он задержался у дерева, которое в будущем станет тайным местом Таллис. Именно здесь, у подножия дерева, умер дедушка Оуэн; когда его нашли, на земле, лицом к камням, он как будто на что-то смотрел широко открытыми глазами... и улыбался.

Возможно, из-за горя, которое тогда ожило в отце, Таллис показалось, что где-то недалеко бродит печальный призрак. Последующий разговор она запомнила слово в слово:

— Я чувствую что-то очень странное, — сказала она.

Отец нахмурился и положил руку ей на плечо:

— Что ты хочешь сказать? Странное?

— Что-то очень несчастливое. Кто-то кричит. Кому-то очень холодно...

Отец попытался утешить ее.

— Не думай об этом, — сказал он. — Твой дедушка счастлив, сейчас.

Он подошел к заросшим камням, откинул в сторону траву и клевер и погладил крошащуюся серую поверхность. На прямых краях камня еще виднелись вырубки.

— Таллис, ты знаешь, что это такое?

Она покачала головой.

— Это огам. Старый алфавит. Эти царапины означают различные буквы, видишь? Группы по две и по три, некоторые под разными углами. На лугу Трактли есть пять таких камней.

— Кто писал на них?

Взлетел жаворонок, его восхитительная песня отвлекла ее. Какое-то мгновение Таллис смотрела, как он летит высоко в воздухе. Отец тоже взглянул на птицу и только потом ответил:

— Люди, в древности. Давно исчезнувшие люди. Кости говорит, что давным-давно на этом поле произошла жестокая битва. — Он опустил взгляд на девочку. — Быть может, последняя битва Артура.

— Какого Артура?

— Короля Артура! — Отец удивленно посмотрел на нее. Таллис прочитала много сказок и легенд и хорошо знала романы об Артуре. Но не сразу поняла, что отец говорит именно об этом Артуре.

Однако на камне имени Артура не было. Несколько слов — их перевели много лет назад — без всякого смысла. Они плохо звучали, сказал отец, и не были связаны ни с каким языком, хотя одно из них означало, быть может, «из рода чужака», а другое — «призрак птицы».

Камни оставили природе, их загадочные надписи покрылись серым лишайником, луг стал зеленым пастбищем. Они выпирали из земли, как тела великанов. Эти серые камни называли Люди Трактли, и они дали имя лугу.

Таллис подошла к раскидистому дубу и по стволу залезла на нижние ветки. Сидя здесь, в сердце дерева, она слышала, как Саймон ищет ее, зовет ее. И в следующее мгновение опять прилетел странный звук, печальный и замораживающий кровь, почти предсмертный. Еще какой-то шум, звук глухого удара. Опять крик, западающий в память, как ночной крик барсука, полный печали и потери.

Таллис немедленно подумала о Гарри, и ее пульс застучал. Быть может, на другой стороне дерева Гарри? И с кем он разговаривает?

Она вылезла из сердца дерева и поползла по ветке, вглядываясь в луг под собой. Лучи солнца играли на пышной траве, испещренной желтыми и белыми цветами. Никого, даже Пустотницы. Таллис изо всех сил вдохнула воздух: никакого следа зимы. Заинтригованная, она поползла выше по веткам. Одна из них наклонялась над лугом, и Таллис осторожно поползла по ней. Вскоре девочка очутилась прямо над полем. Она проползла еще фут и тут случилось нечто странное. Свет изменился. Стало темно. Теплый летний воздух похолодел. Пахнуло дымом, но не приятным дымом костра. Этот был незнакомым и удушливым.

И все ее чувства говорили, что она перенеслась в страну ранней зимы.

Ветку под ней покрывала густая зеленая листва, слегка колебавшаяся. Протянув руку, она отвела веточки в сторону и... опять увидела поле.

Потрясенная, она так громко вскрикнула, что Саймон, рыскавший поблизости, ясно услышал ее. Он быстро прибежал к дереву, наверно увидел ее, распластавшуюся на ветке, и два яблока — их охотничья амуниция — с шумом понеслись в листву. Второе нашло цель, сильно ударив ее в бок.

— Ты мертва! Ты мертва! — с триумфом закричал охотник.

Таллис скользнула обратно в сердце и спустилась с дерева. Спрыгнув на землю, она посмотрела на кузена; ее лицо было пепельно-белым. Улыбка Саймона быстро испарилась, и он удивленно посмотрел на нее.

— Что с тобой? — Она не ответила, и он виновато посмотрел на нее. — Неужели яблоко так сильно ударило тебя? — Он дал ей другое. — Брось в меня. Клянусь, я не пошевелюсь.

Она покачала головой. В ее глазах блеснули слезы, и Саймон озабоченно затоптался на месте, понимая, что двоюродная сестра плачет, но не понимая почему.

— Ты из-за игры? Побежали, возьмем штурмом крепость.

— На лугу, — тихо сказала Таллис. — И он казался таким печальным.

— Кто?

— Я думала, что Гарри, но нет, это был не он...

Саймон бросил яблоки, взятые в амбаре, взобрался на дедушкин дуб и полез по той же самой ветке, на которой она пряталась. Потом спрыгнул на луг, попинал высокую траву и обежал ворота.

— Никого, — крикнул он.

— Я знаю, — тихо сказала она.

Она спросила себя, где прячется Пустотница.

Остаток дня Таллис чувствовала себя расстроенной. Она отказалась охотиться с Саймоном, не рассказала, что она увидела с дерева, и, наконец, он ушел. Появился отец, который хотел попросить ее помочь прочистить лужайку от крапивы, но Таллис спряталась в маслянистом полумраке одного из сараев с машинами, а потом вернулась на луг Камней Трактли.

Она быстро взобралась на дедушкин дуб и какое-то время посидела в сердце, надеясь услышать тайное имя дерева, но оно не пришло. Не имеет значения. Она была уверена, что узнает имя еще до того, как вернется домой.

Она поползла по ветке. Наконец свет изменился и воздух похолодел. Она сломала несколько сучков и расчистила себе поле зрения. Потом положила голову на руки и осталась лежать, вглядываясь в другое место, юношу внизу и кошмарную сцену вокруг него.

Она бы хотела поговорить с ним, но слова застряли в горле. Он лежал на боку, слегка опираясь на руку, и дрожал всем телом, наверно от сильной боли. Он повернул голову и она увидела кровь на его щеках. Он был в расцвете молодости, строен и силен, и выглядел так, как если бы жил достаточно хорошо. Очень длинные соломенные волосы, прекрасная, коротко подстриженная борода. Наполненные болью глаза глядели с мертвенно бледного лица, такого же зеленого, как и листья, через которые Таллис смотрела на него.

Второй рукой он пытался вырвать короткий клинок, пронзивший его грудь; из все расширяющейся раны хлестала кровь.

Таллис подумала, насколько рыцарственно выглядел юноша. Маленький рот, точеный нос. Дикий, озорной взгляд, но все-таки добрый. Она легко могла представить его смех, и, вообще, он напомнил ей Гарри. Но нет, это не он. Скорее, он походил на картинку в дедушкиной книге легенд, на сэра Гавейна; там, где он сражается с Зеленым рыцарем. Но сэр Гавейн носил блестящую металлическую броню, а этот воин был одет как чучело. Его одежда напоминала ту, которую носил Передур, странствующий рыцарь двора Короля Артура. Свободная коричневая туника и зеленая рубаха без рукавов, запачканная кровью. На руках и на талии блестящие желтые браслеты. Короткие облегающие штаны, с узором из коричневых и красных квадратов. Черные сапоги, украшенные кусочками тусклого металла.

Пока он лежал под ней, трясясь от боли, Таллис заметила и короткий красный плащ на плечах, скрепленный сверкающей желтой брошкой. Даже сейчас воин часто касался брошки на левом плече и закрывал глаза, как если бы вспоминал что-то — или кого-то.

Она знала, что он воин, частично из-за способа, каким он умирал, а частично из-за простого, покрытого свежей кровью меча, лежавшего рядом с ним. В книгах сказок — а Таллис прочитала их во множестве — мечи всегда сверкали, их рукоятки покрывала золотая филигрань, а эфес украшали изумруды. Этот меч был из тусклого железа, длиной в руку, и сильно выщерблен по краям. Рукоятку покрывала простая темная кожа. И никаких изумрудов.

Она вытянула шею и посмотрела за дерево. И вздрогнула, увидев разбитые повозки и разбросанных людей; из земли и трупов торчали оперенные стрелы. Горели огни. Вместо поля под ней находилась равнина, через которую текла широкая река, как раз на месте Ручья Охотника. Повсюду лежали мертвые тела, и между ними скользили черные силуэты. За рекой начинался густой лес, тянувшийся настолько далеко, насколько она могла видеть; перед ним горели огни, от которых вверх поднимались клубы дыма. Зимний лес, цвета земли — густой и чудовищный, полоса деревьев на пустынной земле.

Над лесом нависало небо, черное как ночь, простиравшееся к реке, к сцене убийства. Под бурей кружились черные птицы.

И Таллис мгновенно поняла, как надо называть дуб, ну конечно: Победитель Бури.

Она не могла уснуть. Стояла горячая влажная ночь, очень тихая. Окно было открыто. Она лежала на кровати, глядя на небо, и спрашивала себя, видел ли умирающий юноша те же самые звезды. Ураган, который она видела, бушевал не в мире Таллис. И ливень, безусловно, промочил прекрасные волосы ее воина и потушил огни пожаров. Она представила себе поле: шипят заливаемые дождем костры, кровь стекает в траву, земля обнимает мертвых, их оружие и их холодные души.

Кости говорит, что давным-давно на этом поле произошла жестокая битва.

Неужели Пустотница показала ей видение той великой битвы или, скорее, последствия? В сознании Таллис теснилось множество историй и образов. Она встала с кровати и посмотрела в окно. Что за фигура притаилась в тенях за изгородью? Быть может, Белая Маска, из-за которой вымышленные приключения и рассказы наполняют ее голову?

Младший сын, самый младший из трех...

В ней начала рождаться новая история, почти пугающая. Красочные образы, без всякого порядка. Замок — высокие башни, толстые стены — наполняют землей, тысячи людей несут темную почву, которая постепенно заполняет коридоры и залы. Вокруг горят огни, два грозных рыцаря в блестящей броне едут вокруг замка, развеваются боевые флаги.

Три молодых человека спорят с отцом; их выгоняют из зала.

Много замков, некоторые среди дубовых лесов, другие среди вязов, на берегах рек, на вершинах холмов. Скачут охотники.

Самый младший сын, изгнанный в мир, сотворенный снами ведьмы. Он живет несчастной холодной жизнью в замке, сделанном из странного камня; обратный путь преграждает горловина, на северной стене которой растет замок; выщербленные стены дворца поднимаются из выщербленного зимнего леса.

Дикая охота; гигантские лесные твари, освещенные сиянием луны; вепри, колючки на их спинах похожи на боевые копья; олени с рогами, сделанными из сорванных ветром веток дубов; они бегут от охотников и их тела крушат лес...

И, последнее, битва в черных лесах: во тьме мелькают факелы; кричат умирающие воины; кровавые кости и сломанные доспехи висят на голых ветвях деревьев... мрачный мимолетный образ того, что могло произойти только до того, как добрый и гордый юный принц приполз к стволу дуба, в поисках убежища, безопасности и… Таллис.

История... видение... странное чувство, что все это произошло именно здесь, на этой древней земле. Воздух холодил ее, дым душил, от зловонного запаха крови ее тошнило. Она была там. Она открыла путь к «жестокой битве» Кости. Она изменила пейзаж, перенесла древнюю зиму в нынешнее лето.

И она поняла, что Пустотница все время была рядом, показывая еще одну грань ее силы, ее таланта. Таллис: творец масок, творец мифаго, ребенок своего дедушки.

К полуночи она почувствовала себя полностью несчастной. Правильно ли она догадалась или нет, но ей было невыносимо жаль умирающего мужчину.

Какое-то время она стояла у окна — худенькая фигурка в ночной рубашке — и сквозь тьму смотрела на силуэт ее дерева. По щекам побежали слезы, и ей показалось, что она слышит, как плачет ее воин. Она даже не знала его имени, а ей отчаянно хотелось позвать его. Она должна попытаться помочь ему. Она возьмет с собой еду, бинты и антисептик. Она спрыгнет с дерева, утешит его и перевяжет его раны.

Ее воин не просто так приполз к Победителю Бури; возможно, он услышал, как Саймон охотился за ней. И он позвал ее, прося помощи. И что она сделала? Ничего! Только смотрела на него и плакала.

Злясь на себя саму, она сунула ноги в легкие парусиновые туфли и сбежала в сад. Внезапно она оторвала кусок от подола ночной рубашки, решив использовать его как бинт. Потом заколебалась: быть может, стоит вернуться в дом взять еду и лекарства? Нет; при свете звезд она помчалась к Камням Трактли.

Она думала, что и в запретном месте тоже ночь, но, проползя по ветке дерева, внезапно перенеслась в день. Юноша под ней лежал в точно таком же положении, в котором она оставила его. Буря еще не налетела, огни так же горели.

На мгновение это сбило Таллис с толку. Потом она сообразила, что воин глядит на ветки Победителя Бури. Он что-то прошептал, слишком тихо.

— Как тебя зовут? — сказала Таллис. Потом громче: — Как тебя зовут? Я Таллис. Таллис. Я хочу помочь тебе...

При звуке ее голоса взгляд юноши слегка затвердел, бледное лицо нахмурилось. Потом он попытался улыбнуться, словно забавляясь, и закрыл глаза.

— Таллис, — прошептал он.

— Как тебя зовут? — настойчиво спросила девочка.

Но он только повторил «Таллис...», открыл глаза и в воздух полетели слова, странные, бессмысленные, выразительные, неуловимые, отчаянные... Таллис сбросила лоскут, оторванный от ночной рубашки: перевязка для раны юноши. На мгновение она потеряла обрывок из вида, но потом он появился, развернутый и дрожащий, прямо над лежащим воином. Тот увидел, как лоскут падает, в его глазах блеснули слезы радости, рот, только что бывший мрачным провалом боли, стал широкой улыбкой надежды.

Он схватил лоскут и поднес его к губам. Потом сильно задрожал, и его тело сверкнуло там, где из раны опять потекла кровь.

— Таллис! — крикнул он, а потом прокричал новое слово: — Скатах!

Он откинулся на спину, рука вытянута над головой, в пальцах дрожит белый лоскут. Таллис с ужасом глядела на него. Он не закрыл глаза, но они резко потускнели, улыбка на губах растаяла, и он замер, совершенно неподвижно. На мгновение девочка решила, что он умер, но потом увидела, как его рука слегка дрогнула. Он не мог умереть. Не должен. Она должна спасти его. Кем бы он ни был, он слышал ее голос. Пустотница поможет, разумеется, или ее собственный талант к пустым путям. Но он слышал голос и, возможно, подумал, что она богиня или дух дерева. У него появилась надежда, и теперь он будет жить. Будет жить для нее, для Таллис. Он останется у дерева. И, когда выздоровеет, возможно построит здесь дом и взберется по широкому стволу Победителя Бури. Или, возможно...

Да. Она спустится к нему. Когда будет старше. Когда придет время объединить души двух миров. Но сейчас она еще не готова, нет.

— Таллис!

Злой голос разорвал мгновение радости.

Она едва не соскользнула с ветки, с трудом удержав равновесие, но запретное место исчезло.

За полем, на конце луга Камней Трактли, ярко вспыхнул факел. Опять кто-то прокричал ее имя, и она поняла, что это отец.

Он постучал в дверь ее комнаты, потом открыл. Таллис осталась стоять у окна, угрюмо глядя на газон. Она чувствовала себя бодрой, хотя и не спала. Она надела джинсы, белую блузку и кеды. И не вымыла лицо, довольная тем, что на нем остались слезы — напоминание о ее злости.

— Таллис?

— Уходи.

Он уже успокоился. Но еще недавно был зол и испуган. Середина ночи! Но сейчас только встревожен. С дочкой что-то происходит, и его это очень беспокоит. Обычно она так себя не ведет. Ее что-то тревожит, и он должен узнать, что именно.

— Почему ты пошла к дереву? Что ты там делала?

Она не ответила.

— Таллис? Почему ты отвечаешь? Я больше не злюсь.

— А я злюсь. Ты отправил его обратно.

— Его? Кого я отправил обратно?

Она с яростью посмотрела на отца, закусила губу и сузила глаза, как если бы хотела бросить вызов его глупости. Он улыбнулся. Небритый, в пижаме, седеющие волосы, обычно аккуратно зачесанные назад, растрепаны. Она дико и странно посмотрела на него. Он нежно коснулся руки дочери:

— Помоги мне понять, Таллис. Кто там был? В дереве?

Она посмотрела в сторону Камней Трактли. На глазах опять появились слезы, сердце сжала незнакомая глубокая тоска. Она хотела своего воина, хотела быть там, смотреть на него. Своим юным острым умом она поняла странную правду: для ее раненого героя время существует только тогда, когда она смотрит на него. Буря приближается. И скоро там пойдет дождь.

Каким-то способом, более глубоким, чем обычная логика, она знала, что с приходом дождя ее роман закончится. Как если бы часть ее знала правду, знала, почему потускнели глаза молодого воина, и этот крик, последний, полный облегчения...

Тем не менее она отказалась признавать это. Он не мертв. Он будет жить, опять.

Несмотря на что-то... что-то ужасное...

Она думала об этом всю ночь и в ранние часы рассвета, стоя у окна и глядя на Победителя Бури, ждавшего ее.

Она боялась идти назад. Боялась увидеть его. Каждая минута, проведенная с ним, означала, что буря на минуту приблизилась и его жизнь на минуту сократилась.

Она боялась бури. Она видела мрачные силуэты падальщиков, круживших прямо под облаками. Нет, это не обычная буря. Ветер, посланный из ада, чтобы смести с лица земли ее героя, пожрать мертвых... и умирающих. Она читала о таких бурях. Она знала имена всех адских воронов, воронов скальдов[10], мусорщиков, пожирателей мертвых...

Отец все еще что-то говорил. Она, не слушая, резко оборвала его:

— Что написано на Людях Трактли? На камнях?

Он очень удивился:

— Какая-то бессмыслица. Я же тебе говорил.

— Там должно быть что-то еще. Кроме «чужака» и «птицы». Нет ли там имени?

Он какое-то время думал, потом кивнул:

— Да. Вроде да. Несколько имен. Очень странных. Кажется, я видел их в книге по истории нашего графства.

— Что за имена? — обрадовавшись, спросила она. — Нет ли среди них Скатах?

Его недовольство было почти осязаемым, но в конце концов он только пожал плечами.

— Не помню. А откуда взялось это имя?

— Он был там. Его зовут Скатах. Он из древних людей, но сам совсем молодой. Я его видела, и он... прекрасен. Как Гавейн.

— Гавейн?

Она подбежала к книжной полке и вытащила переплетенный в кожу том. Положив книгу на кровать, она быстро нашла нужную страницу и показала отцу картинку, человек на которой напоминал ей юношу на лугу. Джеймс Китон какое-то время глядел на сэра Гавейна, потом перевернул несколько страниц и нашел письмо, написанное его отцом несколько лет назад.

— Это почерк твоего деда. Ты прочитала письмо?

Таллис не слушала. Широко открыв глаза, она глядела на луг, ее лицо лучилось от удовольствия. Теперь она знала имя юноши. Он сам назвал его. И без сомнения, оно было выбито на камне, среди тех странных имен. Действительно странное, но для ее ушей оно прозвучало как музыка. Скатах. Скатах и Таллис. Таллис и Скатах. Скатах и Дух Дерева. Камень Скатаха — памятник в честь великого героя, младшего сына, стоящий на поле, где он нашел жизнь и любовь со странной юной принцессой из другого мира.

Она захлопала в ладоши. Она должна опять увидеть его. Потом вспомнила бурю и испугалась. Она слишком молода, чтобы помочь ему, по-настоящему. Не сейчас. Надо подождать.

— Таллис? Кто в дереве?

Пришла ее очередь быть нежной, и она быстро пробежала пальчиками по лицу отца, успокаивая его.

— Он не в дереве. Он под деревом. Скатах. Так его зовут. Он очень молодой и очень симпатичный. Когда-то, очень давно, он был великим воином. В бою его ранили, но к нему на помощь пришел дух дерева и спас его.

Отец нахмурился и сказал:

— Я хочу увидеть его, Таллис...

Она покачала головой и прижала палец к его губам.

— Папочка, я не могу. Извини. Он мой. Скатах мой. Он принадлежит мне. Вот почему Пустотница разрешила мне увидеть его. Это часть моей подготовки, разве ты не видишь? Истории, маски... Я должна делать то, что мне скажут, и видеть то, что мне показывают. Я не могу сопротивляться. Я должна спасти Скатаха перед тем, как придет буря. Я уверена, что это моя обязанность, мое предназначение. Прежде, чем придет буря. Прежде, чем прилетят вороны. Ты понимаешь?

Он озабоченно взъерошил ее волосы.

— Нет, моя дорогая, — тихо сказал он. — Я не понимаю. Пока. — Он быстро обнял Таллис. — Но я пойму. Обязательно пойму.

Он встал с кровати и вышел из комнаты. У самой двери он оглянулся. Таллис опять стояла у окна. Она улыбалась, закрыв глаза, и тихо шептала:

Я — последний выживший лист.

Я — охотник в пещерах.

Я — белая память жизни.

Я — кость земли.

Воро́ны летят. И ушастые совы, и кровавые во́роны. Хищники. Птицы из ада. Летят, чтобы обглодать мертвых, разжиреть на их плоти. Она должна остановить их. Она должна защитить его. Она должна найти заклинание, которое заставит их повернуть. Она должна найти их кости. Таллис очистила одну из стен комнаты, сняв все маски, висевшие там, кроме Соколицы, потому что сокол был охотником, и она была охотником, и Скатах был охотником; через глаза сокола она видела ненавистных птиц, пировавших над мертвыми.

Вокруг Соколицы она нарисовала во́ронов и воро́н, используя акварельные краски и уголь. И каждую птицу она ослепила ножом, вырезав глубокие дыры на месте холодных пронизывающих глаз. Она сделала модели птиц, из соломы, бумаги и глины. И каждую из них она похоронила на лугу Камней Трактли, клювом вниз. Могилы она отметила перьями мертвых птиц, которых нашла в живых изгородях. И привязала черные перья и лоскутки своей белой ночной рубашки к каждому из дубов, окаймлявших луг Камней Трактли. Из царапины на колене выдавила немного собственной крови, смешала с водой ручья и соком крапивы и чертополоха. Получившейся краской она нарисовала на дубах птиц, разрубленных пополам; стрелы, летящие в облака, в которых они прятались, и, отдельно, сломанные клювы.

Наконец она вырезала на Победителе Бури две маски: одна смотрела внутрь луга, вторая наружу. Это были маски победителя, и она сделала их в виде соколов.

Таким образом она превратила луг в кладбище стервятников. Тем не менее она чувствовала, что круг воронов еще близко. Так что она собрала птичьи черепа и кости — все, какие только смогла найти — выдернула из червивых трупиков перья и клещами счистила все мясо. Голые кости она положила в кожаный мешок и каждый день бегала с ними вокруг луга.

Ближе к середине лета Таллис почувствовала, что должна опять увидеть Скатаха, хотя бы на мгновение; скоро опять в школу, и ей нужны силы, чтобы дотерпеть до рождества и нового года. А там она станет старше и сможет помочь ему.

Она приходила к Победителю Бури, садилась под него и читала книги. И еще она любила ложиться под дубом — одна рука под голову, вторая вытянута вверх — и изгибать тело точно так же, как Скатах, который лежал здесь. Он глядел вверх, она тоже глядела вверх и, возможно, видела то же самое, что и он — переплетение листьев и темные сучья. Но никто не улыбался Таллис; дух дерева открывался только ему.

Спустя несколько недель она убедилась, что женщины в масках, обитавшие в лесу, носились по подлеску со все возраставшим волнением. Однако она почти не замечала их. Ее поглотил образ молодого человека, Скатаха. Она забыла о Гарри.

Однажды, услышав лошадей, она попыталась последовать за ними, но быстро сдалась. В истории Скатаха, которую она стала называть повестью о Старом Запретном Месте, многое прояснилось. Он не только был потерянным сыном, но и рассказ о нем потерялся во времени, забытый теми, кто сохранил так много других легенд. Она пыталась придать смысл мыслям, чувственному волнению, отрывистым картинам странной страны, крепости, покрытой землей, и всем диким звукам приключений, которые составляли повесть о Старом Запретном Месте.

Она перестала готовиться к школе. Родители страшно разозлились, но у нее просто не было времени. Иногда она сознавала, что мать плачет. Иногда, ночью, она просыпалась и видела, как мать сидит в спальне и глядит на нее. Ее охватывала жалость, но она давила в себе это чувство; нет времени; что бы Пустотница ни сделала, она должна быть готова ко всему.

Но она не могла не видеть их споров. Ее поведение вызвало домашний скандал. Однажды она подслушала, стоя у двери, как родители говорили о Победителе Бури: Маргарет Китон настаивала, что дерево необходимо срубить, но Джеймс сказал нет. Иначе Таллис навсегда замкнется в своем летнем безумии. Они уже потеряли Гарри... потерю Таллис он просто не переживет.

Летнее безумие? Что за безумие они имеют в виду? Она опять прислушалась. Они говорили о «состоянии сна», «фантазии» и «галлюцинациях». И ни слова о том, что она делала для Скатаха. Ни слова о ее страхе и падальщиках, которые могут напасть на него. Она нахмурилась и закрыла уши руками, чтобы избавиться от болтовни взрослых. Неужели можно назвать сумасшествием попытку защитить раненого человека? Заклинания и чары? У нее есть книги, много книг, в которых волшебники и ведьмы использовали магические пути. И во всех них она читала, что вера — самая могучая составляющая любого заклинания, и она пыталась заставить свое юное сознание поверить в его способность держать воронов на расстоянии. Не имеет особого значения, что она делает; с верой все ее действия, все слова, все ее талисманы обретут силу.

И почти сразу она поняла, как надо делать девятую маску. Сняв кору с молодого ильма, упавшего рядом с живой изгородью, она выкрасила ее в белый цвет, потом нарисовала лазурно синие глаза, знак невинности. Синисало — увидеть ребенка в земле.

На лугу Трактли, между упавшими камнями с надписями на огаме, она нашла другие камни, маленькие, размером с кулак, и удивительно гладкие. Она набрала их так много, как только могла, и сложила под дубом. Разложив камни, она принесла из дома краски и кисти, взяла несколько камней и поднялась на Кряж Морндун, села на краю земляных валов, лицом к Райхоупскому лесу, и попыталась представить себе черное лесное море, некогда волновавшееся здесь.

На некоторых камнях она нарисовала Убивающий Глаз, на других — Знак Хищной Птицы, а еще кресты, круги и спирали из древних времен. Она перебрала все свои книги, в поисках подходящих заклинаний. Она скопировала безглазые лица жертв друидов, безжизненные каменные головы времен кельтов, и почувствовала, как их наполнила энергия потусторонней жизни. И вырезала десятую маску, мертвую снаружи, но живую внутри. Она назвала ее Морндун; земляные валы на вершине холма было первым, что Таллис увидела через ее недоуменные глаза. Маска имела и второе имя, тайное: первое путешествие призрака в неведомый край.

Последними она нарисовала Отца Листа и Мать Листа, каждого на отдельном камне. Она нарисовала их зеленым, а потом добавила красные кровавые глаза, сделанные из собственной крови, для связи со Скатахом.

Привязав веревки к Отцу Листа и Матери Листа, она полезла на свою ветку, чувствуя, что делает что-то не то. Она не была на ней почти восемь недель. Она уже решила не глядеть на Скатаха до первого дня осеннего семестра. Если он действительно живет только тогда, когда она смотрит на него, она должна протянуть его жизнь на несколько лет.

Тем не менее ее захватила идея защитить его каменными лицами. Она ползла по ветке до тех пор, пока летняя жара не сменилась холодом запретного места. Только тогда она посмотрела вниз, на спящего воина.

Он был точно там же, где и несколько недель назад. Ничего не изменилось. Она улыбнулась ему, тихонько позвала его и спустила камни-хранители с ветки. Сначала она потеряла их из вида, потом они опять появились. Теперь она видела, как веревка, спущенная с ветки, исчезает, а потом появляется из воздуха несколькими футами южнее, но эта иллюзия больше не тревожила ее. Два лиственных лица закачались над телом Скатаха, медленно поворачиваясь туда и обратно. Она привязала веревки к ветке, проверила узлы и наклонилась вниз, чтобы опять позвать его...

И тут она увидела их.

Ей очень хотелось посмотреть на далекие темные облака. Не выдержав, она взглянула туда, через реку и лес, и увидела, что черных силуэтов птиц стало больше. Но вовсе не птицы заставили ее вскрикнуть. Реку пересекли стервятники, и сейчас они, крадучись, приближались к подножию холма, туда, где в мире Таллис Поле Холма граничило с Ручьем Охотника.

Четыре старые согнутые фигуры, одетые в черные лохмотья. Таллис мгновенно поняла, что это женщины, хотя увидела только длинные седые волосы под темными шалями. И это были не замаскированные женщины, обитавшие на краю леса. Одна из них толкала ветхую тележку на двух огромных крепких колесах.

По полю боя разнеслись их голоса, пронзительные крики и смех; они пришли ограбить мертвых.

Таллис опять позвала Скатаха, громче. Он не пошевелился. В его пальцах дрожал белый лоскут ночной рубашки. В том мире подул сильный ветер, начиналась буря. Внезапно Таллис разъярилась. У нее было с собой еще два маленьких камешка, и она бросила их на потерявшего сознание юношу. Она пыталась попасть в ноги, но камни появились прямо над его грудью; переход между двумя мирами отбросил их в сторону. Таллис ахнула, когда увидела удар, но камни только скатились с тела воина, ничего не повредив. Скатах не пошевелился.

Таллис наклонилась пониже и поглядела на падальщиц. Ветер подхватил их свободную черную одежду, и она хлопала по телам, как крылья летучей мыши. И Таллис содрогнулась, разглядев в точности, что они делали. Они раздевали и расчленяли мертвых. Вытащив очередной труп, они снимали с него рубашку, пояс, штаны, сапоги. Потом одна из них обрабатывала голый торс тускло блестевшим кривым ножом, а другая, самая старшая и больше всего похожая на ведьму, орудовала длинным изогнутым клинком в области шеи. Когда женщины переходили к другому телу, слепые головы качались и бились о дерево тележки; их печальные рты были широко раскрыты в молчаливом протесте.

Тележка женщин наполнилась мертвыми. Теперь ее толкали уже две из них. Посреди холма лежало еще трое мертвых, и потом — да, Таллис не сомневалась — они заметят Скатаха.

Она поползла обратно, в лето. Сердце стучало, мысли разбегались. Что делать? Что делать? Она должна узнать больше. Она знала, что имеет дело с примитивными людьми, и надо найти подходящую защиту — вовремя! Она могла управлять временем. Достаточно только не глядеть на Скатаха. Но нет, это совершенно невозможно. Она слишком беспокоится о нем. А что, если время в его мире перестанет останавливаться? Что, если как раз сейчас три ведьмы идут к нему и радостно каркают, толкая дребезжащую повозку к сочной добыче?

Она вернулась в зиму. И услышала смех женщин даже раньше, чем раздвинула листья, чтобы лучше видеть. Металл трещал, колеса скрипели, с темнеющего поля боя ветер нес запахи крови и дыма.

Там было очень холодно. Далекие деревья качались, зима почти оголила их ветки. Дым огней хаотически поднимался в хмурые небеса. И Таллис поняла, что ведьмы увидели Скатаха.

Не обращая внимания на тела посреди поля, они потащили свою скрипучую повозку прямо к дубу. Ветер трепал их капюшоны, и Таллис увидела пепельно-серые лица, натянувшуюся на костях кожу и открытые рты — черные дыры, из которых неслись хищные крики.

У дуба они остановились. Над телом, которое они пришли ограбить, колыхались каменные головы — Отец Листа и Мать Листа. Возможно, они могли видеть, что головы свисают из ниоткуда. Повозка перестала скрипеть. Женщины опустили ручки повозки — безглазые мрачные головы перекатились — и осторожно пошли вперед.

Они посмотрели на камни. Они посмотрели на Скатаха. Самая старшая взмахнула окровавленным клинком и шагнула вперед.

— Нет! — закричала Таллис с ветки Победителя Бури. — Прочь!

Старухи остолбенели. Они посмотрели вверх, испуганно отступили, потом остановились. Самая старшая опять шагнула к дубу.

— Назад! — крикнула Таллис. — Оставьте его. Он мой. Мой!

Самая старшая глядела прямо на Таллис, но ее бледные водянистые глаза, похоже, ничего не видели. Она смотрела через Таллис, поверх ее головы, мимо...

— Он мой! Убирайтесь! — провизжала девочка.

Наконец женщин осенило. На дереве не было никого, во всяком случае людей. Они закричали и быстро попятились, скрестив руки перед лицами; пальцы правой руки они растопырили, изобразив рога, а левой — глаз. В замешательстве они что-то сказали друг другу, подобрали тележку, развернули ее и понеслись к темному лесу и горящим за полем огням.

Таллис засмеялась, видя, как они уходят. Ее смех подхлестнул женщин, заставил их бежать еще быстрее. Она победила! Она заставила их отступить. Скатах в безопасности!

Увы, торжествовать ей пришлось недолго.

Несколько минут она лежала на ветке, довольная собой, и глядела на приближающуюся бурю; ветер усилился, холм потемнел, его затопили тени. Скатах лежал неподвижно, но она решила дать ему выспаться. Она была уверена, что утром он проснется вместе с солнцем: во́роны его не тронут.

Наступили сумерки, рядом с лесом замелькали огни. Она посмотрела туда и увидела несколько факелов. Ее сердце подпрыгнуло. Реку пересекли темные тени. Факелы вспыхнули ярче, она услышала голоса.

Опять те же женщины. Они все еще толкали тележку, но на этот раз в ней лежали куски дерева и то, что выглядело как длинный камень. За ними шел мужчина с высоким посохом, закутанный в длинный меховой плащ. Он подошел ближе, и Таллис увидела длинные усы, седые волосы, выбритый подбородок и босые ноги. И пять женщин, а не четыре. Лицо последней закрывала странная и пугающая черная вуаль, но остальная одежда была такая же изодранная, как у ее подруг.

— Уходите... — прошептала Таллис, чувствуя отчаяние. Потом в ней вспыхнула злость, и она громко крикнула: — Убирайтесь!

Мрачная процессия на мгновение остановилась, но потом двинулась дальше.

Не дожидаясь, пока они дойдут до призрачного дуба, Таллис опять остановила время. Она собрала несколько раскрашенных камней, выбирая только те, на которых были круги и спирали. Потом вернулась в мир Скатаха.

Ветер ожесточенно развевал огни факелов. Черные грозовые облака быстро приближались к полю, в воздухе пахло дождем, слышались удары грома.

Женщины воткнули факелы в землю, образовав вокруг дуба полукруг. Ветер хлестал их разодранной одеждой по злым телам. И, внезапно, они во весь голос завыли, сверхъестественно, устрашающе. Все они глядели на ветку дуба, на которой скорчилась Таллис, и делали пальцами магические знаки. Женщина в вуали что-то прошептала мужчине и отступила назад. Старик, напротив, шагнул вперед. Подняв посох, он ударил по каменным головам, висевшим над телом Скатаха. Таллис, никак не ожидавшая такого, громко закричала и бросила камень, целясь в голову. Однако камень ударил в плечо.

Старик заорал от боли и гнева на дерево, подобрал талисман и тут же испуганно бросил его. Однако женщина в вуали быстро шагнула вперед, подняла камень, повертела в пальцах и засмеялась, испугав Таллис.

— Он мой! — опять закричала девочка и бросила второй камень в один из факелов. Женщины продолжали выть, самая старшая взмахнула длинным тусклым ножом.

— Оставьте его в покое! — крикнула Таллис. — Не режьте его! Не трогайте его!

Старик разъярился. Он замахал посохом, одновременно рисуя левой рукой в воздухе странный узор. Направив посох на спящего Скатаха, он ударил юношу в грудь и что-то сказал; простые слова, злые и требовательные.

Таллис бросила в него каменный глаз и на этот раз попала в лоб, заставив его отшатнуться. Придя в себя после удара, он сгрузил с тележки еще несколько факелов, зажег каждый и воткнул их в мягкую землю, замкнув вокруг дерева огненный круг. Таллис смотрела на него. Стемнело; пламя заставило светиться бледные лица ведьм.

Таллис слезла с ветки, чтобы набрать побольше каменных глаз, и сообразила, что в ее мире тоже наступили сумерки. Она взяла приготовленные камни и опять поползла в сердце Победителя Бури.

И попала в ночь, наполненную ураганным ветром. Факелы громко трещали, ведьмы выли, как раненые волки. Посмотрев в запретный мир, она увидела, что старик и две женщины сняли с повозки высокий серый камень. С большим трудом они сумели поставить его прямо; другие женщины поддерживали его с боков. Женщина в вуали на мгновение положила на него руки, потом что-то сказала старику, который, ударив камень посохом, заходил вокруг него, выкрикивая слова на странном языке. И каждый раз, проходя между Таллис и камнем, он ударял по гладкой серой поверхности.

Наконец странный ритуал завершился. Старик вынул нож и провел на камне линию, сверху вниз, потом начал энергично что-то царапать по его краям...

Удары не казались достаточно сильными, чтобы оставить глубокие отметки огама, но Таллис заинтригованно смотрела на представление. Он вырезает имя Скатаха? Неужели они используют самое сильное заклинание, которое только знают, чтобы украсть воина?

Внезапно все закончилось. Камень тяжело повалился на землю. (Во время Таллис на этом месте не было никакого Человека Трактли.) Женщины побежали к спящему Скатаху, и их встретил град камней. С громкими криками они отступили, размазывая по лицу кровь. Только Черная Вуаль осталась невредимой; она спокойно стояла немного вдалеке, глядя на дерево.

— Ты не возьмешь его! Ты не возьмешь его! — проорала Таллис. — Он мой. Он принадлежит мне...

Камни кончились. Она быстро скользнула к сердцу дерева, чтобы набрать еще. Ударил гром, сильный порыв ветра затряс ее ненадежное убежище. Она наполнила руки камнями, потом застыла как вкопанная.

Где тихие сумерки? Что буря делает здесь?

— Скатах! — прокричала она. — Нет. Нееет!

Она метнулась обратно на ветку, едва не упав с нее. Забравшись на свое место, она вгляделась в поле между огнями.

Скатах исчез. Она расслышала скрип повозки и наклонилась пониже, стараясь все рассмотреть. Скатаха бросили в нее, его ноги перевешивались через край. Старик шел рядом, держа посох поперек тела. Старухи выли и волокли жертву в безопасное место, чтобы там раздеть его. Вокруг лежачего камня привязали черную вуаль, ураганный ветер раздувал триумф ведьм.

— Скатах! — закричала Таллис, раз за разом безнадежно повторяя имя; слезы хлынули градом.

Она потерпела поражение. Не смогла защитить его. Не выполнила работу, данную ей Пустотницей. Холодная тоска, как изогнутый нож, перерезала ее кости, тело, душу.

По дубу бежал огонь — они бросили к его подножью два факела. Таллис всхлипнула, глядя на пламя. Она изо всех сил пыталась спасти своего любимого воина, но она еще слишком мала и ее заклинания недостаточно сильны.

Пустотница нашептала ей путь, и она управляла временем в видении, пока не усомнилась в себе: она точно помнила мгновение, когда потеряла контроль над пустым путем, когда испугалась, что одного ее присутствия на дереве будет недостаточно, чтобы руководить потоком жизни Скатаха...

Теперь она заплатила цену. И Скатах заплатил. Она не сумела спасти его. Ее сомнение стало вмешательством, и это вмешательство изменило историю Скатаха.

Я тупое железо.

Тень, брошенная через время.

Я сырая земля. Я стою одна.

Я вторая из трех. Я камень.

Или эта история изменила ее?

Как только отчаяние и упадок духа прошли и ей стало легче, она вновь обдумала события последних нескольких часов и, наконец, поняла, что ошибалась, полагая, что могла избавить Скатаха от отвратительной судьбы.

С потрясением она сообразила, что вой женщин вовсе не был криком триумфа; наоборот, они пели с отчаянием и печалью, они пытались вызволить тело воина, а не украсть его.

Все, буквально все воспоминания подтверждали ее догадку: она приняла их скорбные голоса за радостные крики падальщиков, нашедших жертву. А этот старик, указывавший то на Скатаха, то на себя? Разве он не хотел сказать, что Скатах принадлежит им? И конечно, ведьмы не обратили внимания на другие тела на поле боя, потому что увидели тело своего принца.

Все стало ужасно ясно. Ведьмы были из его народа, они увидели его под деревом, увидели духа дерева, сторожившего его, и предположили, что дух хочет украсть его. И они попытались спасти Скатаха от духа дерева. И совершенно не понимали, что она делает. Она хотела защитить воина от убийц. Но, похоже, защищала его от собственного народа, собственного клана.

Пожалуй она может заставить их принести его обратно, если позовет более нежно. Да, это было бы неплохо. Они еще не дошли до реки, и однажды уже слышали ее крик. Она вскарабкается по веткам Победителя Бури в последний раз, позовет их, убедит их, скажет им свое имя, и потом, когда Скатах восстановится от ран, он всегда будет с любовью вспоминать о ней.

Ее время с ним еще не настало. Надо ждать, когда она будет старше.

На какое-то мгновение она будет духом дерева, но таким, которого не надо бояться.

Она три раза обежала вокруг каждого из упавших камней, Людей Трактли, не зная, какой именно из них камень Скатаха, потом вернулась к дереву, быстро забралась на него и проползла по ветке туда, где ярилась буря и освещенная светом факелов ночь была первым памятником всем мертвым, павшим в этой древней битве.

Она ожидала увидеть повозку и женщин в лохмотьях, но с ужасом поняла, что тот мир опять обманул ее. У реки горел огромный погребальный костер, его пламя молча плясало на фоне темной стены леса.

На костре лежал человек. Скатах, конечно. Таллис отчетливо видела его, и огонь уже подбирался к его телу.

Дуб обгорел и почернел, но огонь погас; остался только его призрак, задержавшийся в дымящемся стволе, но Таллис даже не заметила его. И закричала, когда пламя начало пожирать Скатаха и его яркая жизнь унеслась в штормовое небо.

Последним она увидела всадника, галопом вылетевшего из леса; ветер раздувал черный плащ, развевалась темная грива лошади. Таллис сразу же решила, что всадник — женщина, хотя не могла сказать, почему. Всадница объехала погребальный костер дважды, справа налево, потом еще раз, отблески пламени играли на ее белых, вымазанных глиной волосах, мрачном лице и обнаженных руках и ногах. Она печально закричала — как будто закричали певчие птицы, изгнанные из этого запретного места зимы, Земли Призрака Птицы.

СКОГЕН[11]

Тень Леса

Спустя неделю настал август. Таллис все так же грустила и не хотела готовиться к фестивалю песни и пляски, каждый год проходившему в Теневом Холме. Она не хотела ничего рассказывать, и родители оставили ее проводить время в мрачных раздумьях где-нибудь на природе.

Однажды мать сказала, что ее тревожат чувства дочери.

— Я должна это загладить, — ответила Таллис. — Я ошиблась, все поняла неправильно. И это повредило ему. Я должна все исправить. Пока я это не сделаю, я не могу начать искать Гарри. Или Охотника.

Маргарет Китон ничего не поняла и оставила Таллис ее собственным затеям.

Каким?

Таллис нелепо ошиблась. Пустотница помогла ей открыть первые ворота в запретный мир, иноземье, древнюю страну, чье настоящее имя до сих ускользало от нее, хотя она несколько раз пыталась «услышать» его, мысленно. Пустотница обучала ее, но она позорно провалилась на экзамене. Не желая довольствоваться печальной смертью и чудесным духовным освобождением Скатаха, она вмешалась в процесс, на который была обязана только смотреть. Она что-то изменила. Сделала что-то очень плохое. И Пустотница, замаскированная женщина из леса, очень возбудилась. Сейчас она постоянно следовала за Таллис, но исчезала в тенях, когда девочка пыталась приблизиться.

Таллис изменила видение. Вмешалась. Действовала неправильно.

Она чувствовала неодолимую нужду загладить вину перед Скатахом. Но не представляла себе, как изменить заклинание. Она не представляла себе, как послать призрака своим путем, освободить его от образа в своем измученном сознании, который — она была убеждена — держит его пленником в Земле Призрака Птицы.

Она задержала его между мирами. В чистилище. Она должна найти заклинание, которое освободит его и даст направиться в путешествие. Тогда и она сама освободится, для поисков Гарри, для поисков пути в Райхоупский лес.

В день фестиваля Таллис проснулась до рассвета. Она быстро оделась и, на цыпочках выйдя из дома, побежала через поля к Камням Трактли. Какое-то время она стояла около Победителя Бури, глядя на его летние ветки и слушая тишину. Ничего, никакого намека на зимнюю бурю. Лики воронов, нацарапанные на нем несколько дней назад, исчезли. Огромное дерево впитало магию, залечило свои раны. И еще Таллис заметила, что с тех пор, как пустой путь закрылся, ни одна птица не залетела на луг.

Ее сердце рвалось в Землю Призрака Птицы, ей хотелось посидеть на камне, который, как она думала, был посвящен Скатаху, но из-за недавних событий она сдержала себя. И ей представлялось, что сейчас ей запрещено бывать на лугу и его могиле. Поэтому она обогнула поле и пошла к Ручью Охотника, присела на корточки и стала глядеть на безымянное поле и темную лесную страну, освещенную холодным светом нового дня.

Тот самый лес, который она видела в своем видении, и всадница с вымазанными глиной волосами, прискакавшая оттуда, плачущая, горюющая по умершему…

«Я должна пересечь поле, — зло подумала Таллис. — Я должна найти его имя. Иначе я не смогу найти Гарри. Но на нем нет никаких знаков, нет камней, холмов, деревьев, рвов; ничего. Как же тебя зовут? Как тебя зовут?»

Внезапно она услышала, как кто-то свистит. Очень веселая мелодия. Она напоминала песни, которые Таллис часто слышала за свою жизнь; Кости всегда насвистывал сам себе. Примерно такие мелодии скоро зазвучат в Теневом Холме, под них будут петь и плясать. Но эта мелодия пришла не от танцоров моррис с цветочными шляпами на голове, и не от местных девушек в веселых юбках, в башмаках и шляпках. [12]

Таллис внимательно осмотрела старого человека. Казалось, он только что вышел из Райхоупского леса. Пока она изучала его, на краю зрения мелькали стремительные дрожащие силуэты. Значит, он мифаго; она создала его, из своего собственного сознания, как Пустотницу, как Габерлунги...

Старик не торопясь шел по опушке Райхоупского леса через высокую траву и кусты. И вскоре болотистая почва начала засасывать его. Он перестал насвистывать, что-то раздраженно пробурчал и, резко повернув, пошел прочь от леса, через поле, к Ручью Охотника. Он прихрамывал и опирался на палку. Увидев Таллис, сидевшую на корточках по ту сторону ручья, он поднял палку, приветствуя ее. Она встала.

Незнакомец был очень высок и крепко сложен. Зеленые короткие штаны, тяжелые сапоги и водонепроницаемая куртка, висевшая на его плечах как мешковатый плащ. Очень короткие и очень белые волосы были аккуратно зачесаны набок. Довольно тяжелое бледное лицо, с которого глядели дружелюбные добрые глаза. Улыбнувшись девочке, он сложил губы и опять засвистел. Дойдя до ручья, он сел и начал снимать с себя сапоги.

— Не подумал, что делаю, — сказал большой человек Таллис. — Шел и наслаждался ранним утром; и прямо в яму. Наверно, там не меньше двадцати футов в глубину.

«В полях есть ямы, — подумала Таллис, — но не там, где ты ходил».

Она молча глядела на человека, слегка нервничая... быть может, он не мифаго? Незнакомец беспокойно посмотрел на нее.

— Ты рано вышла из дома, — наконец сказал он.

Таллис кивнула и человек улыбнулся:

— Кот схватил за язык?

Она весело высунула язычок, показывая, котами здесь и не пахло.

Наконец он полностью снял сапоги. Под ними оказались мокрые носки, и он вытянул ноги, давая вставшему солнцу высушить их. Он откинулся на траву и расслабился.

— Ночь я провел в Райхоупском поместье. Очень приятное место. И очень вкусный ужин. Не зря Гарри Восьмой приезжал сюда охотиться. — Он привстал, опираясь на локти. — Я приехал на фестиваль. Ты пойдешь туда?

«Конечно, — подумала Таллис. — Все пойдут на фестиваль народных танцев».

— Если ты пойдешь, мы, конечно, там увидимся. Хотя я и не буду танцевать, увы. — Он хихикнул и оглядел мирный пейзаж. — Имей в виду, — сказал он, — когда-то я танцевал до утра. И однажды приезжал сюда, очень молодым человеком. Я собирал песни. Старые песни. Народные. Фестиваль в деревне очень привлекал людей вроде меня, только что окончивших университет. У этого места есть свое очарование. Магия. Я это не могу объяснить. А ты? Но я знаю, что через много лет меня потянуло сюда, и я чувствую себя возбужденным, как ребенок, которому в первый раз подарили модель поезда. — Он вопросительно посмотрел на Таллис. — Ты боишься меня? Тебе сказали не говорить с незнакомыми людьми?

«Конечно нет, — подумала она. — Конечно не боюсь».

— Конечно не боюсь, — повторила она вслух.

— Ага! Так ты умеешь говорить. А есть какое-нибудь имя, которое ходит вместе с такой осторожной девочкой?

— Таллис, — сказала она.

Незнакомец, казалось, впечатлился:

— Необычное и очень милое имя. И очень хорошее. Когда-то так звали одного очень утонченного человека. Несколько сотен лет назад. Он писал музыку для церкви. Очень хорошую. [13]

Он пошевелил пальцами ног, натянул сапоги и встал:

— Однако фестиваль начинается в полдень, верно? Во всяком случае мне так кажется. — Таллис молча кивнула. — Значит, у нас есть время чем-нибудь перекусить. Кстати, а ты знаешь какие-нибудь песни?

Мужчина и девочка, разделенные ручьем, посмотрели друг на друга. Таллис улыбнулась и громко пропела:

— Бека-бебека овца-чернавка. [14]

Человек засмеялся, его глаза округлились.

— Да. Хорошо. Однако, боюсь, она слишком хорошо известна тем, кто собирает песни.

— Ты собираешь песни? — спросила Таллис.

— Разве я не говорил тебе? Музыка — моя профессия. Я слышал тысячи песен, которых пели тысячами способов; многие из них действительно были старыми и совершенно прекрасными. Но я всегда спрашиваю себя, сколько же песен я пропустил? По меньшей мере одну, точно. Я слышал ее еще совсем молодым человеком, и она убежала у меня из головы прежде, чем я успел записать ее. — Он улыбнулся Таллис. — Было бы замечательно найти ее. Если услышишь ее, зови меня. Новая песня может работать, как заклинание.

Таллис торжественно кивнула. И подняла руку, когда большой человек пошел прочь. Потом окликнула его:

— А есть ли имя, которое ходит с тобой во время поисков песен?

Он повернулся, поднял палку и засмеялся.

— Уильямс, — крикнул он в ответ. — Самое обычное имя. Очень простое. А вот Таллис — милое имя. Очень милое. Увидимся на фестивале!

Он повернулся и пошел обратно к лесу, немного прихрамывая, но очень целеустремленно.

Вскоре он достиг манившего ее леса и исчез из вида, но его слова ударили по ней с такой же силой, как неожиданное и насмешливое эхо.

В новой песне есть магия.

Да! Конечно! Вот и ответ. Песня. Новая песня.

Наконец-то. Так легко. Так просто. Она споет песню в память Скатаха. Тихую песню, сотканную вокруг его камня из ее собственных желаний и видений, повторенных и обогащенных теми неведомыми краями, которые были ее страстью. И будет петь, пока чары не рассеются.

Песня для Скатаха.

Она побежала на луг Камней Трактли. Она уже знала первые слова, хотя и странно мрачные, даже холодные, несмотря на яркие образы... и еще нет мелодии:

Огонь горит в Земле Призрака Птицы

В Земле Призрака Птицы лежит моя юная любовь...

Рассею я черных хищных птиц...

Кости часто напевал. Иногда он пел за работой, иногда, когда сидел и пил сидр, а иногда просыпаясь после сна на своем стуле у яблочного сарая. Таллис никогда не понимала слов — он жужжал на слишком сочном диалекте — но мелодии были прекрасны. И однажды, где-то год назад, они заговорили о песнях, и сейчас она вспомнила тот разговор.

— Как ты можешь помнить так много разных мелодий? — спросила она у него.

— Мелодия — это просто, — ответил он. — Самое главное — слова. Как только в тебе возникнут новые слова, мелодия придет сама, из сердца. Она всегда живет там.

— Но твои мелодии — великолепны.

— Ага, значить, тебе нравится мое пение?

— Нет, — призналась Таллис. — Не твое пение. Не слова. Только мелодии.

Кости захихикал:

— Уже хорошо. Потому что я не думаю о них слишком много. Они приходят как бы оттуда, где живут, ну, не украшенные. Мой папаша пел их мне, а евоный — ему. Кости пели их с... разбери меня гром, если я знаю с какого времени. Небось с тех пор, как Всемогущий бог пел их Адаму.

Таллис побежала к полю, на котором лежали камни, и, подчиняясь внутреннему импульсу, прыгнула на упавший монолит, который, быть может, назывался Скатах. В ветвях деревьев, стоявших вокруг луга, послышался взволнованный щебет. Птицы, конечно. Они прятались в ветках дубов и на живых изгородях, глядели на богатое пастбище и не могли пролететь над ним.

Она тихо запела, не думая о мелодии, разрешив словам течь через себя. Ноты то поднимались, то опускались, размер все время менялся. Поскольку она пела себе, она спустилась с камня и медленно пошла вокруг него, приплясывая в такт, который она наложила на свои неуклюжие слова, давая словам меняться так, как они хотели, давая песне выходить оттуда, где она жила.

И она запела громко, прежде чем сама это осознала. Ветви нервно зашелестели. Ветер зашевелил высокую траву. Ее голос поднялся высоко в небо, нежный сладкий звук, унесший Обещание Таллис далеко от святилища.

В Земле Призрака Птицы пылает огонь.

Моя юная страсть там нашла свой покой.

В Земле Призрака Птицы ярится буран,

Но рассею я птиц, и пройдет ураган.

Я увижу как глина целует его,

В Землю Призрака Птицы пойду для него.

Пусть пылает пожар, пусть рассеет он тьму,

Тлеют кости мои, я поеду к нему.

Заклинание рассеялось, и Таллис перестала петь. На мгновение ей стало грустно, слезы хлынули рекой. Она посмотрела на камень, потом на Победителя Бури.

Все было посвящено цели. Где-то, в тысячах лет отсюда, ее песня послала Скатаха в место, где охота никогда не кончается, где все люди поют и горячо любят друг друга, как зимой, так и весной. Послала в страну со многими красками. В другой мир. На блестящую сторону запретного места...

Больше она ничего сделать не могла, пока. Луг опять стал обычным пастбищем, серый камень похолодел, призрак ушел из него.

Она бы обрадовалась, если бы Пустотница увидела ее триумф, но в тенях леса не было никого.

II

Весь полдень Таллис бродила среди толп людей, собравшихся в Теневом Холме, высматривая старика, мистера Уильямса, которого она встретила у Ручья Охотника. Она хотела рассказать ему, как он помог ей, и спеть ему новую песню, которую она сочинила для Скатаха. Но Таллис не нашла его и очень расстроилась.

Поэтому она уселась с Саймоном и еще несколькими детьми на каменной стене вокруг церкви. Они глядели, как люди танцуют и поют, на странное кукольное представление, известное как Глупая Игра, и, конечно, на то, как через деревню гнали коров. Это зрелище Таллис особенно любила. Время от времени, когда одно из послушных животных заставляли идти между двумя кострами, оно начинало беситься и прыгало среди зрителей, вызывая хаос. Именно мгновения суматохи и опасности делали фестиваль настоящей потехой, но они случались нечасто.

Время после полудня тянулось и не хотело кончаться. Половина быка, жарившаяся на костре, успела почернеть, прежде чем ее сняли и разделили на толстые ломти; от быка остались только розовые кости. Танцы сменились бегами и конкурсами, но Таллис так и осталась на стене, безучастно наблюдая за происходящим. Только когда пришли плясать Теневые люди, она слезла с неудобного насеста и подошла поближе. Саймон последовал за ней.

— И я буду Теневым, когда вырасту, — сказал он, глядя на местных танцоров моррис горящими глазами. — Я буду Железом! — добавил он, глядя на серебряный меч, вышитый на груди одного из них.

На груди всех десяти танцоров была вышита своя эмблема, дававшая им имя. Таллис знала их наизусть: перо, железо, колокольчик, сова — у этого танцора на шее висела набитая голова совы — дуб, боярышник, плющ, камень, кость и огонь, у предводителя. Предводитель нес просмоленный факел, который будет зажжен ровно в девять вечера — во время самых важных частей церемонии. Кость, самый высокий и сильный из танцоров, нес на поясе большой костяной рог.

— Если ты собираешься стать Железом, — тихо сказала Таллис кузену, — значит, ты больше не будешь моим другом. — Саймон, нахмурясь, поглядел на нее, но она не обратила на него внимания.

Теневые люди станцевали четыре раза и только потом уступили место одной из заезжих групп. Те начали хорошо известный танец. Выстроившись в две линии, по пять человек, они делали вид, что наносят удары ореховыми прутиками, которые, как мечи, держали в руках, и защищаются пришитыми к рукавам маленькими щитами. В конце они оторвали щиты и бросили их в толпу. Та, кто ловила щит «огня», становилась «во́дой», и все танцоры бросались за ней, все быстрее напевая на бегу: «В лес, из леса, в лес, из леса...», ловили ее, поднимали вверх и кричали: «Веревку сожжем и порежем, она умрет, если сможет».

Щит огня всегда бросали молодой красивой девушке, и Таллис хорошо понимала мрачные намеки этой составляющей народной фантазии.

В сумерки к ней подошли родители. Днем они помогали в нескольких второстепенных зрелищах и теперь собирались домой, ужинать. Таллис решила остаться, и ей сказали не отходить от Саймона. Однако после того, как Китоны исчезли с деревенской площади, Саймон убежал и Таллис осталась одна.

Глядя на толпы взрослых, напиравших со всех сторон, она — наконец-то! — увидела того большого человека, с которым говорила на берегу Ручья Охотника; он шел по дороге на дальней стороне деревни. Его окружала толпа народа, и все они медленно шли к месту, за которым начинались зеленые поля. Именно там, немного позже, состоится последнее представление фестиваля — Теневой танец.

Было уже девять, вот-вот должны были начаться главные церемонии. На светлом небе уже вспыхнули первые звезды, искры от умирающих угольков бычьего костра еще носились в воздухе; два прожектора освещали серый фасад и темные окна церкви. Атмосфера в деревне изменилась, люди притихли, в воздухе чувствовалось растущее возбуждение.

Таллис сжалась и стала протискиваться между взрослыми, пока не добралась до того места на дороге, где только что видела мистера Уильямса. Скоро она нашла его, сидящего на полотняном стуле; рядом сидели два местных старика, еще четыре расположились вокруг. Судя по виду, все они были фермерами: грязные сапоги; с плеч свисают объемистые серые плащи или свободные твидовые куртки; волосы, подрезанные высоко над ушами, открывают белую кожу между темными шляпами и загорелыми лицами. Имена некоторых она знала: Поттенфер, Чисби, Маддерс. Дымились трубки, крепкие желтоватые пальцы сжимали зажженные сигареты. Они медленно говорили, на диалекте Кости, и Таллис с трудом понимала их речь, хотя сама родилась в деревне. Но мистер Уильямс, который громко смеялся и тихо говорил, казалось понимал все.

Все они сидели лицом к улице, на обочинах которой уже расставили незажженные факелы; все было готово к «бегу огней». Предводитель Теневиков зажжет свой факел от угольков костра и даст старт эстафете. Потом он оббежит площадь, пробежится по окраинам деревни и зажжет все пятьдесят факелов. И всю общину окружит двойная стена огня.

И если ни один из факелов не погаснет, когда он вернется к большому дубу, деревня будет в безопасности от самого Темного!

Таллис встала рядом с широкими плечами мистера Уильямса, сморщив нос от тяжелого запаха табака из трубки ближайшего старика.

— Каждый год он бежит все быстрее, — проворчал старик.

— Это мы стареем, — ответил мистер Уильямс. — Поэтому и кажется, что он бежит быстрее.

— В старину факелы часто тухли, — пробормотал курильщик. — И начинались беды.

— Да уж, сейчас факелы делают получше, — криво усмехнулся мистер Уильямс, и все фермеры рассмеялись.

— Зато в старом факеле была магия, — тихо сказала Таллис.

Мистер Уильямс нахмурился и резко повернулся на стуле. Он довольно тяжело дышал, от его одежды пахло табаком и пивом, хотя он не держал в руке ни трубки, ни стакана. Таллис подумала, что у него очень бледное лицо. Увидев девочку, он мгновенно узнал ее, и его глаза весело сверкнули.

— Неужели? А новый факел? В нем нет магии?

— Только в новой песне, — сказала Таллис. — Ты сам сказал мне. Утром.

— Да, — согласился он, очень довольный. — Да, я сказал.

— И как, нашел?

Он скривился.

— Если ты хочешь спросить, услышал ли я новую песню ?.. — Он удрученно тряхнул головой. — Несколько хороших вариантов старых. И ничего нового.

— И той потерянной песни?

— Нет, увы.

— А у меня для тебя есть одна, — весело сказала она.

— Да ну?

Толпа взревела. Предводитель Теневиков взмахнул факелом и ударил им по умирающему огню; факел ярко вспыхнул, осветив сгустившуюся темноту. Предводитель пересек лужайку, подбежал к воротам церкви и ударил по второму факелу. Потом юноша помчался вокруг центральной площади, и каждый факел на его пути вспыхивал ярким светом. Казалось, за ним льется огненный поток. Кто-то пробежал мимо группы стариков, сидевших на стульях; пламя реяло в спокойном воздухе; ночь запахла смолой. За ним бежали дети, а за детьми — две собаки. Шум сместился от центра деревни к околице, вдоль которой затаились демоны.

Несколько минут царил покой, хотя местные танцоры хлопали в ладоши и пели простой напев, который назывался «беги, факел, беги». Мистер Уильямс опять повернулся, откинулся на спинку стула и поглядел на девочку.

Все старики тоже поглядели на нее, а некоторые улыбнулись. Таллис даже слегка смутилась под веселыми и доброжелательными, но пристальными взглядами.

— Ну, мы ждем, — сказал мистер Уильямс.

Таллис глубоко вздохнула и запела песню о Скатахе, своим лучшим голосом:

В Земле Призрака Птицы пылает огонь.

Моя юная страсть там нашла свой покой.

Слова собственной песни всколыхнули печальные воспоминания, в юном сердце полыхнула страсть, на щеках появились слезы.

— Это же «Помощник Капитана», — удивился один из фермеров.

— Шшш, — сказал мистер Уильямс.

Таллис, остановившаяся от неожиданного вмешательства, продолжила петь:

В Земле Призрака Птицы ярится буран,

Но рассею я птиц, и пройдет ураган...

Она закончила песню и почувствовала, что та прозвучала плохо. Слова и мелодия изменились. Сегодня утром они были само совершенство, а сейчас они исказились, потеряли силу.

Она посмотрела на мистера Уильямса, который не сразу понял, что песня окончилась.

— Очень мило, — сказал он. — У тебя чудесный голос. Очень милый.

— Это новая песня? — беспокойно спросила Таллис. — В ней есть магия?

Мистер Уильямс неловко пошевелился:

— Это очень милая песня. С самыми странными словами, которые я слышал в своей жизни. Очень мило. Я бы хотел записать их, с твоего разрешения.

— Но это новая песня? Или нет?

— Гмм...

Она посмотрела на него, и его лицо сказало ей все.

— Старая? — печально спросила она.

— Старая, — сочувственно подтвердил он.

— Но я придумала ее сегодня утром.

Мистер Уильямс наклонился к ней. «Похоже, я произвела на него впечатление», —подумала Таллис.

— Тогда... тогда это замечательное достижение.

Она смутилась, опечалилась и слегка расстроилась:

— Я не понимаю... Я придумала эти слова. Клянусь!

Он задумчиво посмотрел на девочку.

— Такие странные слова... — прошептал он. — И такой странный ум... — Он вздохнул. — Но, увы, мелодия... ты не обидишься? Она немного напоминает другую.

— Та же самая чертова мелодия, — сказал один из фермеров, и остальные засмеялись.

Мистер Уильямс не обратил на них внимания, дав Таллис разделить с ним свое собственное презрение к ним легким намеком на улыбку.

— Она называется — по меньшей мере в оригинале — «Помощник Капитана». Я сам однажды использовал ее, в своей сюите. Хотя моя музыка не такая милая, как твоя. Слишком много скрипок. Но это действительно старая мелодия.

— Я услышала ее на Лугу Печальной Песни, — сказала Таллис. — Там не было никого, и я подумала, что могу ее использовать. Я не хотела красть ее.

Мистер Уильямс недоуменно поглядел на нее:

— Ты впервые услышала... где ты впервые услышала ее?

— На Лугу Печальной Песни. Рядом с моей фермой. На самом деле луг называется Пни. Но с тех пор, как мне исполнилось девять, я слышу оттуда пение. И я не боюсь. Дедушка сказал мне не бояться, и я не боюсь. — Она нахмурилась. — Я действительно не собиралась красть ее.

Мистер Уильямс покачал головой и нервно почесал подбородок:

— Почему нет? Для чего же они существуют? Мелодии принадлежат всем. Как и истории.

— Я не крала слова, — тихо сказала девочка.

— Я знаю. Слова, они всегда личные, даже такие странные, как твои. Твоя «юная страсть» в « земле призрака птицы» — очень счастливый молодой человек. Он ходит в ту же школу, что и ты?

Старики опять засмеялись. Таллис взглянула на них, и ей не понравилось, что они смеются над ней. Мистер Уильямс, казалось, раскаялся в своих словах, но не сказал ничего. Таллис решила простить его:

— Его зовут Скатах.

— Песня очень печальная, — заметил мистер Уильямс. — Можно мне спросить, почему?

Сначала Таллис не хотелось рассказывать о событиях лугу Камней Трактли. Но его глаза глядели очень дружелюбно, в голосе чувствовалась легкая озабоченность, и она поборола себя. Она спела о Скатахе, но еще не разделила ни с кем бремя печали, и сейчас, сражаясь со слезами, она дала словам и чувствам хлынуть наружу.

— Он ушел от меня, — сказала она. — И я не знаю насколько. Я видела его у подножия дуба. Это пустой путь. Дуб, я хочу сказать. Место видения. Ну, ты же знаешь, то место, откуда можно увидеть Иноземье. И конечно, он не принадлежит нашему миру. И он был очень тяжело ранен. Наверно он жил сотни лет назад. Его пытались заклевать вороны, но я отогнала их. Я сделала место, Землю Призрака Птицы, и они ужасно разозлились. А потом пришли ведьмы. Я не думаю, что они — те призраки в масках, которые живут в лесу. Те — мифаго. А эти ведьмы — часть видения. Они утащили его на ужасной тележке, к которой привязаны головы и руки. Я думала, что они собираются разрезать его, но, как оказалось, они его друзья. И они сожгли его тело на погребальном огне. Но, конечно, не его душу. Он ушла через собственный пустой путь и я могу позвать ее назад. Но потом... потом появилась другая женщина. Он вылетела из леса, вся намазанная глиной... и громко закричала. И обскакала вокруг пламени. Она была вся не своя, и она, наверно, его любимая... а кто тогда я? Он же не может любить сразу двух. Это было бы неправильно. Я так напряженно думала об этом, что пустой путь ускользнул прочь. И дуб опять стал деревом. Но я чувствую, что однажды должна буду спеть для него, дать ему знать о своей любви, но сейчас я еще недостаточно взрослая и не могу пойти за ним. В любом случае мой брат Гарри ушел в лес, и я обещала найти и его тоже. Но я же не могу искать их обоих, и я не знаю куда повернуть...

Она вытерла слезы, глубоко вздохнула и посмотрела на мистера Уильямса, который молча сидел с пустым, ничего не выражавшим лицом. Зато фермеры вокруг потрясенно глядели на нее.

Наконец, едва приподняв брови, мистер Уильямс выдохнул и очень тихо сказал:

— Да, это объясняет все.

Из толпы донесся хор голосов. Теневой Огонь вбежал на центральную лужайку и подбежал к дубу, где все еще горел первый факел, который держал в руке Теневой Боярышник. Два танцора подняли факелы над головами и ударили ими друг о друга. Тусклое пламя на мгновение ожило, обновление завершилось.

Наконец крики и аплодисменты закончились. Мистер Уильямс подмигнул Таллис, успевшей восстановить самообладание, хлопнул руками по коленям и сказал:

— Да, отлично. Теперь нам дьявол не страшен, по меньшей мере еще на один год.

Таллис улыбнулась, несколько стариков хихикнуло, но Джадд Поттенфер только пожал плечами.

— Береженого бог бережет, — сказал он, и Таллис заметила, что мистер Уильямс внезапно почтительно наклонил голову, обдумывая это простое утверждение.

— И лучшее еще впереди, — продолжил кислолицый мистер Поттенфер. — Сейчас будет Теневой Танец. Мы танцевали его еще до того, как назвали город.

Таллис недоуменно уставилась на него. Это не могло быть правдой.

— Но Теневой — самое старое имя города, — возразила она. — Ничто не может быть старше Теневого.

Поттенфер, не глядя на нее, сказал:

— Это самый старый танец в округе. Он старше, чем Люди Трактли. Старше всего.

— Тогда он старше самой истории, — прошептала Таллис, глядя на белую полоску только что побритой кожи, выглядывающую из-под темной фуражки фермера.

— И нечего спорить, — сказал Поттенфер, и его друзья засмеялись. Какая-то местная шутка, которую ни Таллис, ни мистер Уильямс не поняли.

Мистер Уильямс посмотрел на нее.

— Откуда ты знаешь об имени деревни? — спросил он.

— У меня есть книга, — ответила Таллис. — Имена мест. И наш садовник, мистер Кости, он знает их все. Теневой — это тот, кто отбрасывает тени, но не от солнца. Теневое место — призрачное место, место призраков, теней луны...

Мистер Уильямс выглядел восхищенным:

— Мне кажется, что эта деревня очень тесно связана с призраками.

Прежде чем Таллис успела ответить, Поттенфер прохрипел:

— Этот танец старше слов. Почему бы вам, юная мисс, не помолчать и не понаслаждаться зрелищем?

Мистер Уильямс поднял брови, как если бы хотел сказать Таллис, что пора закончить разговор.

— Встретимся в поле? Завтра? Перед завтраком? — прошептал он.

Таллис с энтузиазмом кивнула, он повернулся и стал смотреть на танцоров, которые уже выстроились и были готовы к Теневому Танцу Теневого Холма.

Сумерки давно сгустились, настала темнота. Встала луна, сияла огнями церковь. На лужайке все еще горели факелы, которые были перенесены сюда с окраин деревни. Их медленно умиравший свет освещал разодетых танцоров.

— Я люблю этот танец, — прошептал мистер Уильямс.

— А меня он пугает, — призналась Таллис. — Он не как другие.

— Вот почему он так очаровывает меня. Танец Рогов Эбботс Бромли и этот Теневой Танец пришли к нам из очень глубокой древности. Это тебе не «счастливые проказы крестьян». За исключением, возможно, дикой джиги в конце. [15]

Таллис вздрогнула, с ужасом подумав об этом.

Теневые Танцоры выстроились в два ряда на лужайке, лицом друг к другу. Между ними стояла высокая, странно выглядящая женщина, с головы до ног одетая в черное тряпье и закутанная в грубый шерстяной плащ. Ее лицо было выбелено настолько, что черты лица исчезли. Ее голову украшала «корона» из перьев, соломы и сучков. В одной руке она держала L-образный кусок рога оленя — перекладину и верхушку короны — в другой льняную петлю. Она стояла молча, не шевелясь.

Скрипка заиграла простую и печальную мелодию, и танцоры начали сходиться и расходиться, медленно кружась вокруг одинокой женской фигуры в центре. Внезапно мелодия превратилась в бурную джигу, и десять крепких парней высоко подпрыгнули в воздух и ударились друг о друга, громко крича:

— Один из нас должен уйти, но не я!

Когда они вернулись на землю, один из них отделился от группы и скользнул в толпу. Осталось только девять, затем восемь, семь... и вот остался последний Теневой Танцор, круживший вокруг неподвижной женщины.

— Эту часть я люблю больше всего, — прошептал мистер Уильямс.

Таллис знала, что произойдет в конце танца, и с опаской посмотрела на толпу. Где же танцоры, убежавшие в поле? Где приезжие танцоры, все эти Пикельманы, Такерманы, Хаббихаузеры из Лестера и все остальные? Они должны рыскать среди зрителей, выбирая себе жертву для дикой джиги. Таллис в тайне хотела бы, чтобы ее вытащили на лужайку и заставили танцевать, но боялась даже думать об этом.

И за собой она не видела никакого движения.

Последний из оставшихся танцоров — Теневая Кость — вытащил из-за пояса рог и начал дуть в него, бросая вызов женщине... или призывая ее. Глубокий мрачный призыв длился не больше шестидесяти секунд; зрители, затаив дыхание, смотрели на зрелище.

И, внезапно, женщина вздрогнула. Из-под ее юбок выскочила девочка в зелено-красной тунике, с полностью зеленым лицом. Толпа зааплодировала, рог замолчал. Девочка выхватила из рук манекена петлю и кусок рога. Она «ударила» рогом Теневого Танцора, а потом «повесила» его. Каждое ее действие сопровождалось одобрительным ревом зрителей, и вот аккордеон заиграл веселую и ритмичную джигу.

Толпа раздалась, и восемь из девяти «пропавших» танцоров — а также все приезжие танцоры — бросились на лужайку; каждый из них тащил за собой брыкающуюся «жертву»: некоторые детей, но, по большей части, взрослых мужчин или женщин.

При виде протестующей публики Таллис с радостью засмеялась, но смех перешел в крик, когда две сильных руки подняли ее в воздух и понесли на лужайку мимо стариков.

— Нет, — закричала Таллис. — Мистер Уильямс!

Но в ответ услышала только громкий хохот.

«Кто схватил меня? Какой из Теневых Танцоров? Я обязана узнать! Я обязана узнать!»

Ее несло в вихре танца, голова кружилась. Казалось, что человек, державший ее, крутится перед ее лицом, превратившись в одно цветное пятно; она чувствовала слабый запах цветов, вплетенных в его пояс, звенели колокольчики, привязанные к его запястьям. Она попыталась рассмотреть его лицо, но увидела только оранжевую бороду. Какой символ он носит?

Сова? Камень? Железо? Перо? Какой? Какой?

И, наконец, она увидела сучок с пятью красными ягодами, вышитый на его груди.

Боярышник, он Боярышник.

Друг.

Перед ней проплыл Дуб, ухмыльнулся бородатый человек, сильный как дерево. Колокольчик качался вокруг нее, бронзовый колокольчик, приглушенно звеневший с его груди. Ее схватили другие руки и потащили по спирали через туннели нагнувшихся тел и поднятых рук, внутрь хоровода танцоров морриса и наружу, и опять внутрь.

Руки вверх, руки вниз, будоражащие крики, бессмысленные слова (риггери, джиггери, хоггери, хаггери), и опять вокруг, в водоворот тел. Она посмотрела вверх и увидела бледное лицо часов на церкви. Ночное небо было полно искорок от огней, которых бешеная пляска вернула к жизни. Она оказалась рядом с расщепленным дубом и, пролетая мимо, успела заметить белых птиц, вылетевших из пустого ствола. Мгновение тревоги. Что-то ударило ей в голову, шорох крыльев. Она посмотрела назад...

Дуб вздрогнул и наклонился к ней...

Что-то поднималось из него... призрачное...

Танцор кинул ее в воздух, поймал, закрутил, закружил. Она засмеялась, потом споткнулась.

Она упала на холодную землю, ее рука запачкалась, ударившись о вытоптанный дерн. Сильная рука опять поставила ее на ноги. Она поглядела наверх и испугалась, увидев на груди человека голову совы. В это мгновение ее схватила вторая фигура и опять бросила в воздух; она узнала бледные черты лица Пера, на его шляпе щетинились птичьи крылья. Музыка растаяла; круговорот тел и крики людей, собравшихся на фестиваль, стали далекими и призрачными, хотя они неистовствовали вокруг нее. Она слышала только птиц: все птицы на свете звенели, кричали, выли и стрекотали; ночное небо потемнело от крыльев, взбивавших воздух прямо над ее головой.

Сова схватил ее и бросил Перу. Железо, с мрачным серым лицом, встал между ними, в свете факелов блеснул стальной меч.

Внезапно его рука хлестнула по ее лицу, заставив ее закружиться. Еще одна рука, еще один удар. Она провалилась в сон, танцоры превратились в тени, темнота сражалась с огромной стеной пламени, факелы горели слишком ярко и жестоко, чтобы быть реальными.

Птицы издевались над ней. Они били ее крыльями и царапали; из-за слез она ничего не видела.

— Помогите! — крикнула она. — Отпустите!

Но клювы продолжали клевать ее. Откуда-то появился высокий человек, одетый в белое. Его лицо было стянуто в клюв, глаза ярко блестели. Появились и другие люди—птицы, с завернутыми в перья телами и ощетинившимися волосами. Они танцевали коротко и резко, как вороны.

Среди них выступало нечто высокое, страшное на вид; иногда оно открывало длинный клюв и издавало ужасный гневный клекот. Оно походило на плясуна на ходулях: тонкое тело и тонкие ноги, невозможно высокие, в два человеческих роста. Клюв длиной в руку, корона с длинными перьями сползла на шею. Создание важно ходило по кругу, не отрывая взгляд от Таллис. Внезапно оно налетело на девочку, низко наклонилось и ткнуло в Таллис клювом, отдернув его только тогда, когда она закричала. И с тела цапли на Таллис поглядели два сверкающих человеческих глаза.

Создание выпрямилось, развернуло крылья и унеслось в неподвижную ночь на крыльях ветра, который Таллис не могла почувствовать. Музыка прекратилась, танцоры засмеялись, и истощенные люди упали на траву; джига закончилась.

Трясущаяся Таллис посмотрела на Теневых Танцоров. Сова и Перо стали самыми обыкновенными людьми, громко смеявшимися вместе с остальными; они снимали с себя тяжелые наряды, чтобы дать отдохнуть усталым мышцам. Таллис взглянула на небо, на котором светилось несколько звездочек. Никто не летал над ее головой.

Сон? Видение? Неужели только она видела ходившую птицу? Неужели никто не видел, как Перо ударил ее по лицу?

Видение. Последствие событий на пустом пути. Единственное объяснение.

Она увидела на земле кусок рога, брошенный во время безумного танца. Она наклонилась, чтобы взять его, но чья-то рука опередила ее. Таллис взглянула вверх и увидела, как девочка, выкрашенная в зеленое, прижала кость к груди, отступила назад, с глупой улыбкой на лице, повернулась и побежала, исчезнув среди расступившейся толпы.

Домой Таллис вернулась в очень мрачном настроении.

КЮНХАВАЛ

Лес Кости

Сильный ливень заставил Таллис просидеть большую часть следующего утра в своей комнате, уныло глядя на захваченную темнотой землю. И тут она увидела двух всадников, ехавших легким галопом через поля по направлению к Кряжу Морндун. Дождь не давал увидеть деталей, но мозг заработал. Она воскресила в памяти пугающие события вчерашнего вечера и, внезапно, поняла, что произошло. Она нечаянно создала пустой путь. И пылающие местью духи птиц прошли по нему и на какое-то время овладели танцем. Таллис почувствовала облегчение и, одновременно, сожаление. Ей захотелось вернуться на лужайку Теневого Холма.

Наконец дождь перестал. Она надела пальто и сказала родителям, что собирается делать. Обычно она ходила в Теневой Холм по проселочной дороге, пересекавшей ферму Китонов. Но сейчас, после дождя, дорогу развезло и она вся испачкается; надо идти по тропинке. Джеймс Китон настаивал, чтобы она всегда говорила ему, когда собирается ходить тропинками.