Путешествие во времени

— Замечательно! Здорово! Ура!

Роджер Шамуэй плюхнулся на сиденье, пристегнул себя ремнями, включил ротор, его вертолет марки «Стрекоза Супер-6» взмыл вверх, и ветер понес его по летнему небу на юг, к Ла Холье.

Может ли быть большая удача? Роджер Шамуэй направлялся сейчас на невероятнейшую встречу.

Человек, совершивший путешествие во времени, после ста лет молчания согласился дать интервью. Сегодня этому человеку исполняется сто тридцать лет. И сегодня же, в четыре часа пополудни по тихоокеанскому времени, исполняется сто лет единственному путешествию во времени.

Боже, дух замирает, когда об этом подумаешь! Сто лет назад Крейг Беннет Стайлс помахал рукой, вошел в Исполинские Часы, как он назвал свою машину времени, и исчез из настоящего. Он был и пока остался единственным в истории Земли человеком, путешествовавшим во времени. А единственным репортером, которого по прошествии стольких лет Крейг Беннет Стайлс пригласил на чай, оказался Шамуэй. Что его там ожидает? Возможна сенсационная новость, что предстоит второе и последнее путешествие во времени. На что-то в этом роде путешественник уже намекал.

— Мистер Крейг Беннет Стайлс, старина, — сказал Шамуэй, — я лечу, скоро буду!

«Стрекоза», которой передалось его напряжение, оседлала ветер, и тот понес ее вдоль морского берега.

Стайлс ждал в условленном месте на крыше «Обители времени», что высится в Ла Холье на краю скалы, откуда стартуют дельтапланеристы. В небе было полно малиновых, голубых и лимонно-желтых дельтапланов, юноши кричали сверху девушкам, а те отвечали им, стоя над обрывом, на самом краю земли.

Оказалось, что Стайлс, хоть ему и исполнилось сто тридцать лет, на древнего старика не похож. Он смотрел, моргая, на «Стрекозу Супер-6». Запрокинутое лицо его сияло, как лица этих очумевших от солнца и высоты Аполлонов, которые, плавно уходя, уступали дорогу садящемуся вертолету.

Шамуэй задержал посадку: хотелось продлить радость ожидания.

Он видел внизу человека, который претворял свои грезы в шедевры архитектуры, был невероятно удачлив в любви, а потом, вычертив на ватмане тайны секунд, часов, дней, нырнул в поток столетий и поплыл против течения. Этот человек с лицом, сияющим, как солнце, праздновал день рождения.

Ибо в такую же ночь сто лет назад Крейг Беннет Стайлс вернулся из будущего, и спутники связи передали миллиардам телезрителей во всем мире его рассказ.

«Все вышло! — сказал тогда Крейг Беннет Стайлс. — Все получилось! Будущее за человеком. Мы перестроили большие города, реконструировали маленькие городки, промыли озера и реки, очистили воздух, спасли дельфинов, многократно увеличили число китов, положили конец войнам, собрали в космосе солнечную энергию, чтобы одарить ею Землю, заселили Луну, шагнули на Марс, потом дальше, к Альфе Центавра. Мы избавились от рака и отодвинули смерть. Все получилось у нас — господи, спасибо тебе, все получилось. Ввысь вознеситесь, будущего шпили!»

Он показал снимки, дал образцы, магнитофонные записи и долгоиграющие пластинки, фильмы и звуковые кассеты — все, что привез из своего невероятного путешествия. Мир сошел с ума от радости. И кинулся встречать и создавать это будущее, поднимать к небесам города обещания и надежды, спасать все живое на море и на суше.

Порыв ветра донес приветственный возглас старика. Шамуэй ответил, и стрекоза затихла.

Крейг Беннет Стайлс, ста тридцати лет, бодрым шагом подошел к вертолету и помог ошеломленному молодому репортеру из него выбраться.

— Не верится, что я у вас.

— У меня, и очень вовремя, — засмеялся человек, совершивший путешествие во времени. — В любой день я могу рассыпаться и унестись с ветром. Обед ждет. Пошли!

И Стайлс зашагал в миганье теней еще вращающегося ротора и стал похож на фигуру в мелькающих кадрах кинорепортажа о будущем, которое каким-то непонятным образом осталось в прошлом.

Шамуэй последовал за ним, как за армией следует собачонка.

— Что вы хотите узнать? — спросил старик; оба они быстро шли по крыше.

— Во-первых, — стараясь не отстать от него, с трудом переводя дыхание, начал Шамуэй, — почему через сто лет вы нарушили свое молчание? Во-вторых, почему пригласили именно меня? В-третьих, какое именно сенсационное сообщение решили вы сделать сегодня в четыре часа дня, когда вы, молодой, прибудете из прошлого — когда ненадолго вы будете разом в двух местах, и, наконец, тот, кто вы были, и тот, кто вы есть, сольются, и настанет великий час, который нам предстоит отпраздновать?

Стайлс рассмеялся:

— До чего же здорово у вас получается!

— Простите. — лицо Шамуэя залила краска. — Я это написал вчера вечером. Да… Так мои вопросы.

— Ответы вы получите. — Стайлс легонько сжал его локоть. — Все в свое время.

— Простите мое волнение, — сказал Шамуэй. — В конце концов вы в самом деле тайна. Вы и до путешествия были знаменитостью, вам рукоплескал весь мир. Потом вы отправились в будущее, вернулись, рассказали нам, стали затворником. О, разумеется, в течение нескольких недель вы объехали весь мир — одна торжественная встреча за другой, вы выступали по телевидению, написали книгу, подарили нам изумительный двухчасовой телефильм, потом уединились здесь. Да, машина времени выставлена внизу на всеобщее обозрение, и каждый день после полудня бесчисленное множество людей может посмотреть на нее и даже ее потрогать. Но сами вы отказались от плодов славы…

— Это не так.

Они все еще шли по крыше. Внизу, в садах, приземлялись сейчас другие вертолеты, они доставляли операторов и съемочную аппаратуру со всего света, чтобы снять в небесах это чудо, машину времени, когда она появится из прошлого, померцает и, прежде чем исчезнуть, отправится посетить другие города.

— Я архитектор, и в этом своем качестве прошедшие сто лет трудился вовсю, помогая строить то самое будущее, которое увидел, когда, еще молодым, побывал в нашем золотом завтра!

Они остановились и посмотрели вниз, где шли приготовления к приему гостей. Там расставляли огромные столы, они будут ломиться от напитков и яств. Скоро начнут прибывать гости из всех стран, чтобы поблагодарить быть может, в последний раз — этого овеянного легендами, почти мифического путешественника сквозь годы.

— Идемте, — сказал старик, — Хотите посидеть в машине времени? Кроме меня, никто еще никогда в ней не сидел. Хотите быть первым?

Об этом можно было не спрашивать. Глаза молодого человека засияли и наполнились влагой.

— Ну не надо, не надо, — сказал старик, — О боже мой! Не надо, не надо.

Лифт из стекла плавно пошел вниз и выпустил их уже в подвале, где стены, пол и потолок были белоснежные, а посередине стояла… эта невероятная машина.

— Вот. — Стайлс прикоснулся к кнопке, и прозрачный пластиковый колпак, уже сто лет накрывавший машину времени, раскрылся. Старик повернул голову. — Садитесь.

Шамуэй, помедлив, шагнул к машине.

Стайлс прикоснулся к другой кнопке, и эта пещера со сводом из паутины осветилась. Машина вдыхала годы и шептала воспоминания. По хрустальным жилам ее бродили призраки. Великий паучий бог соткал гобелены для ее стен. В ней обитали привидения, но сама она была живая. Невидимые приливы и отливы прокатывались через нее. Солнца пылали в ней и луны меняли фазы. Вот ветром уносит клочья осени; а вот со снегом приходят зимы, но снег, становясь весенними цветами, мягко покрывает луга лета.

Молодой человек сидел посреди всего этого, крепко вцепившись в подлокотники кресла, и не мог произнести ни слова.

— Не бойтесь, — сказал старик, — я не отправлю вас в путешествие.

— А я был бы только рад, — сказал Шамуэй.

Старик посмотрел ему в лицо.

— Да уж я вижу. Вы сейчас страшно похожи на меня, каким я был ровно сто лет тому назад. Будь я проклят, если вы не мой почетный сын!

Молодой человек закрыл глаза, и они наполнились влагой, а вокруг вздыхали призраки, обещая ему много завтрашних дней.

— Ну, так что вы скажете о моем «тойнбиевском конвекторе»? — спросил старик веселым голосом.

Он выключил освещение. Молодой человек открыл глаза.

— «Тойнбиевском конвекторе»? Что за…

— Новые тайны, да? Я имею в виду великого Тойнби, замечательного историка, который сказал: любая группа, любой народ, любой мир, которые не бегут во всю прыть к будущему, обречены стать прахом в могиле прошлого.

— Именно так и сказал?

— Если не точно так, то очень похоже. Я говорю правду. И разве можно было назвать лучше мою машину. Я не знаю, Тойнби, где ты сейчас, но твоя машина для овладения будущим — вот она, тут!

Поддерживая молодого человека под локоть, он помог ему выйти из машины.

— Ну, хватит об этом. Времени уже много. Вот-вот произойдет великое событие, правда? И землю сотрясет заявление старика Стайлса, который совершил путешествие во времени! Прыгайте в лифт!

Они снова поднялись на крышу, и оглядели сверху сады, где теперь толпились знаменитости и полузнаменитости со всех концов света. На прилегающих дорогах — пробки; в небесах полным-полно вертолетов и парящих бипланов. Дельтапланеристы уже не летали, они протянулись каемкой по краю скалы, похожие на ярких птеродактилей — крылья сложены, головы повернуты в одну сторону, к небу.

— И все это, — пробормотал старик, — только ради меня!

Молодой репортер глянул на часы.

— Последние десять минут. Вот-вот произойдет великое событие. Именно так я написал о вас на прошлой неделе для «Новостей». Мгновенное прибытие и такое же отбытие, миг, когда, шагнув через время, вы изменили все будущее планеты, превратили ночь в день, тьму в свет. Я частенько задавался вопросом…

— Каким?

Шамуэй не отрывал глаз от неба.

— Когда вы отправились вперед во времени, неужели никто не видел вас? Хотя бы случайно не посмотрел в небо и не увидел, как ваша машина висит в воздухе здесь, чуть позднее над Чикаго, а потом над Нью-Йорком и Парижем? Неужели никто?

— Но ведь меня никто не ждал! — сказал изобретатель «тойнбиевского конвектора». — А если кто и увидел случайно, то наверняка не придал этому значения. Я же со своей стороны, следил за тем, чтобы нигде не задерживаться. Я только должен был успеть сфотографировать реконструированные города, государства, спасенных от вымирания и всеми любимых китов. Я быстро двигался, проворно фотографировал, а потом сбежал по ступенькам лет вниз, домой. Сегодня, парадоксальным образом, все иначе… Миллионы полных надежды глаз будут смотреть вверх и ждать. Будут, наверно, переводить взгляд с молодого дурака, который радуется до сих пор своему триумфу.

— Конечно, будут, — сказал Шамуэй. — ОБЯЗАТЕЛЬНО БУДУТ! Хлопнула пробка. Шамуэй оторвал взгляд от людских толп на полях и от предметов, которые кружились в небе; он увидел, что Стайлс открыл бутылку шампанского.

— Наш тост и наш праздник.

Они подняли бокалы и стали ждать мгновения, когда будет уместно выпить.

— Остается меньше пяти минут. Почему, — спросил молодой человек, никто больше не совершал путешествий во времени?

— Я сам позаботился, чтобы этого не произошло, — сказал Стайлс, перегибаясь через барьер на крыше и разглядывая толпы внизу. — Я понял, какие опасности эти путешествия в себе таят. Я, разумеется, человек надежный, тут никакой опасности ни для кого не было. Но вы только представьте себе: кто-то, как шар по кегельбану, катится по коридорам времени, валит кегли, пугает жителей; катясь назад, позволяет себе вольности с линией жизни Наполеона или — опять вперед — возвращает в мир родственников Гитлера! Нет, только не это! И, конечно, правительство согласилось, даже потребовало, чтобы «тойнбиевский конвектор» был заперт и опечатан. Вы стали первым и последним человеком, оставившим отпечатки своих пальцев на этой машине. Десятки тысяч дней эту машину неусыпно охраняли! Сколько времени на ваших часах?

Шамуэй посмотрел, и у него перехватило дыхание.

— Идет последняя минута…

Он начал отсчитывать секунды, вместе с ним отсчитывал их старик. Они подняли бокалы с шампанским.

— Девять, восемь, семь…

Безмолвствовали людские толпы внизу. Шептало полное ожидания небо. По нему рыскали глаза телекамер.

— Шесть, пять…

Они чокнулись.

— Четыре, три, два…

Они начали пить.

— Один!

Смеясь они допили бокалы. Посмотрели на небо. Золотой воздух над береговой линией Ла Холье ждал. Время великого события наступило.

— Ну же, скорее! — как отдающий приказы фокусник, выкрикнул молодой репортер.

— Ну, скорее, — сказал серьезно и спокойно Стайлс.

Ничего.

Прошло пять секунд.

Небо было прежним.

Прошло десять секунд.

Небеса ждали.

Прошло двадцать секунд.

Ничего.

Наконец, Шамуэй повернулся к старику и посмотрел на него пристально и удивленно.

Стайлс пожал плечами и сказал:

— Я солгал.

— Что?! — закричал Шамуэй.

— Я солгал. — повторил Стайлс.

— Не может быть!

— Еще как может, — сказал человек, совершивший путешествие во времени. — Никуда я не отправлялся. Я остался на месте и только притворился, что отправился. Машины времени не существует. То, что вы видели, я просто за нее выдал.

— Но зачем? — воскликнул ошеломленный молодой человек, вцепившись в барьер на краю крыши, — зачем?

— Я вижу у вас на лацкане звукозаписывающую пуговицу. Включите ее. Так. Готово. Я хочу, чтобы то, что я скажу, потом услышали все. Начинаю…

Стайлс допил остатки своего шампанского и сказал:

— Я сделал это потому, что родился и вырос в такое время, в шестидесятые, семидесятые и восьмидесятые годы двадцатого века, когда люди перестали в себя верить. Я видел это неверие, видел разум, больше не находивший разумных оснований жить, и это взволновало меня, повергло в уныние, а потом вывело из себя. Кругом сомнения. Кругом распад. Кругом профессиональное отчаяние, интеллектуальная апатия, политический цинизм. А где не было апатии и цинизма, там свирепствовал скепсис и нигилизм.

Что-то вспомнив, он замолчал. Потом наклонился и вытащил из под стола заветную бутылку красного бургундского с этикеткой, на которой стоял год: 1984. Он начал ее открывать, осторожно вытаскивая старинную пробку, и заговорил снова:

— Какую болезнь ни назовите, любая у нас была. Хозяйство почти не развивалось. Планета стала выгребной ямой. Экономика загадывала неразрешимые загадки. Преобладающим настроением было уныние. Самой модной темой — невозможность перемен. Лозунгом — конец света. Делать ничего не хотелось. В одиннадцать вечера, до отказа наполненный дурными новостями, ложись спать, в семь утра проснись, чтобы услышать новости еще худшие. Как в воду опущенный проживи день. Ночью захлебнись в волнах бед и напастей. Есть!

Негромко хлопнула пробка. Теперь вину 1984 нужно было «подышать». Человек, совершивший путешествие во времени, понюхал вино и кивнул.

— Не только четыре всадника Апокалипсиса показались на горизонте, готовые ринуться на наши города, но появился пятый, еще худший — Отчаянье, закутавшее себя в черный саван гибели, возглашающее лишь повторения прошлых катастроф, нынешних провалов, будущих неудач. Осыпаемый не светлым семенем, а черной мякиной, на какой урожай мог надеяться человек к концу немыслимого двадцатого века? Забыта была Луна, забыты красные ландшафты Марса, огромное око Юпитера, ошеломляющее кольцо Сатурна. Мы решили быть безутешными. Мы плакали на могиле нашего ребенка, и этот ребенок были мы сами.

— Значит, именно так было сто лет назад? — тихо спросил Шамуэй.

— Да. — Человек, совершивший путешествие во времени, поднял бутылку с таким видом, будто в ней содержится доказательство истинности сказанного им. Он наполнил бокал, поднял к глазам, полюбовался цветом, вдохнул аромат вина и заговорил снова: — Вы читали книги и видели документальные фильмы того времени. Вы все это знаете. О, конечно, просветы были. Например, когда Солк вернул детей мира в объятия жизни. Или в ночь, когда человечество, сделав гигантский шаг, ступило на Луну. Но уста многих людей мрачно призывали пятого всадника. Призывали, исполненные, казалось, уверенности, что всадник этот победит. Чтобы все могли испытать удовлетворение от того, что их предсказания конца света сбылись. Вот и звучали громогласно эти самоисполняющиеся пророчества; мы рыли себе могилы и готовились в них лечь.

— И вы не могли допустить, чтобы это произошло?

— Вы понимаете это сами.

— И соорудили «тойнбиевский конвектор»…

— Не сразу. Эту идею я обдумывал годы.

Стайлс замолчал, покрутил бокал; пристально посмотрел на темное вино и, закрыв глаза сделал глоток.

— В эти годы я тонул, захлебывался отчаяньем, плакал беззвучно по ночам, думая: «Что я могу сделать, чтобы спасти нас от самих себя?» Как мне спасти своих друзей, свой город, свой штат, свою страну, весь мир от одержимости идеей неминуемой погибели? И однажды ночью я сидел у себя в библиотеке и рука моя, шаря по полкам, наткнулась наконец на старую и дорогую моему сердцу книгу Герберта Уэллса. Как призрак, его машина времени звала сквозь годы. Я услышал! Понял. Внимательно вслушался. Стал проектировать. Потом построил. Отправился в путешествие — во всяком случае, все в это поверили. Остальное уже история.

Человек, совершивший путешествие во времени, допил вино, открыл глаза.

— Боже! — прошептал молодой репортер, качая головой. — о бог мой! Подумать, подумать только…

Что-то сгущалось в садах внизу, на полях за ними, на дорогах и в воздухе. Миллионы людей по-прежнему ждали. Где великое событие?

— Так, теперь… — сказал Стайлс и наполнил стакан Шамуэя.

— А вообще я молодец, правда? Сделал макеты невиданных машин, соорудил миниатюрные города, озера, пруды, моря. Воздвиг огромные здания на фоне неба из прозрачной воды, разговаривал с дельфинами, играл с китами, подделывал магнитофонные записи, снимал на кинопленку мифы. О, прошли годы, годы непосильной работы и тайной подготовки, прежде чем я объявил об отплытии, отправился в путешествие и вернулся с благой вестью.

Они допили драгоценное вино. Снизу донесся гул голосов. Все внизу смотрели на крышу.

Человек, совершивший путешествие во времени, помахал рукой и повернулся к Шамуэю.

— Теперь быстро! С этой минуты все будете решать вы. У вас магнитофонная лента, мой, только что записанный на ней голос. Вот еще три магнитофонные ленты, с более подробными данными. Вот в этой видеокассете история всей фальсификации. Вот окончательный вариант моей рукописи. Забирайте, забирайте все, передавайте дальше. Назначаю вас своим сыном и даю право объяснять поступок отца. Быстро!

Затолкнутый снова в лифт, Шамуэй почувствовал, как мир уходит у него из под ног. Не зная, смеяться ему или плакать, он оглушительно завопил.

Удивленный Стайлс завопил тоже, и тут они вышли из лифта и двинулись к «тойнбиевскому конвектору».

— Ты ведь понял суть, сынок, да? Жизнь всегда нам лжет! Через мальчиков, юношей, стариков. Через девочек, девушек, женщин — они ласково лгут, и ложь становится правдой. Мы прячем мечты и подводим под эти мечты фундамент из мозга, плоти и реальности. В конечном счете все в мире обещание. То, что нам кажется ложью — лишь потребность, скрытая до поры до времени. Сюда. Так… и так.

Он нажал кнопку — и пластиковый колпак поднялся, нажал другую — и машина времени зажужжала; шаркая, но проворно он залез в нее и плюхнулся на сиденье «конвектора».

— Поднимите рубильник, молодой человек!

— Но…

— Вы, наверно, думаете, — и старик рассмеялся, — зачем поворачивать рубильник, раз машина времени не настоящая, раз она не работает, да? Поднимите рубильник все равно. На этот раз машина будет работать!

Шамуэй повернулся, нашел рычаг рубильника, ухватился за него крепко, потом поднял глаза на Крейга Беннета Стайлса.

— Не понимаю. Куда вы решили отправиться?

— Куда? В века, чтобы с ними слиться, разумеется. Существовать теперь. Но в глубоком прошлом.

— Как такое возможно?

— Поверьте мне, на этот раз так и будет. Прощайте, прекрасный, милый, дорогой молодой человек.

— Прощайте.

— А теперь… Скажите, кто я.

— Что?

— Скажите, кто я, и поднимите рубильник.

— Человек, совершивший путешествие во времени!

— Да! Ну же!

Молодой человек налег на рычаг. Машина загудела, взвыла, переполнилась сверканием и мощью.

— О-о, — сказал старик и закрыл глаза. Его рот мягко улыбнулся. — Да.

Голова упала на грудь.

Шамуэй закричал, рванул рубильник назад и бросился срывать ремни, которыми старик пристегнул себя к креслу машины.

Не докончив, Шамуэй стал нащупывать пульс на запястье человека, и у него вырвался стон. Потом он заплакал.

Стайлс и вправду отправился назад во времени, и имя тому времени было смерть. Теперь он путешествовал в прошлом и в нем останется навсегда.

Шамуэй шагнул к рубильнику и снова включил машину. Раз уж Стайлсу не вернуться из путешествия, пусть машина, хотя бы символически, отправится вместе с ним. Машина одобрительно загудела. Огонь, яркий, солнечный, зажег всю паутину ее проводов и освещал теперь щеки и огромный лоб стотридцатилетнего путешественника, чья голова, казалось, кивала в такт вибрации, а улыбка, между тем как он растворялся во мраке, была улыбкой довольного ребенка.

Репортер не уходил и все тер щеки тыльной стороной ладони. Потом, не выключая машины времени, он повернулся, пересек комнату, вызвал лифт, и, пока тот спускался, достал из своих карманов магнитофонные и видеокассеты и одну за другой сунул в печь для сжигания мусора. Миг — и все стало пеплом.

Двери лифта раздвинулись. Шамуэй вошел, двери закрылись. Тихо гудя, будто он тоже машина времени, лифт нес его вверх, в ошеломленный, полный ожидания мир, поднимал его на светлый континент, на землю будущего, на сказочно прекрасную, уцелевшую от гибели планету, которую создал, солгав однажды, один человек.