Путешествия по Приамурью, Китаю и Японии

Михаил Иванович ВЕНЮКОВ (23 июня (5 июля) 1832 года — 3 (16) июля 1901 года)

Третий раз отмечает свой юбилей старейшая научно-общественная организация страны — Географическое общество СССР: пятидесятилетие — в 1895, столетие — в 1945 и стодвадцатипятилетие — в 1970 годах. И каждый раз в связи со славными годовщинами называется имя Михаила Ивановича Венюкова.

«Один из самых живых и выдающихся деятелей Общества, известный своими путешествиями на отдаленных наших окраинах», — так его охарактеризовал знаменитый географ России П. П. Семенов-Тян-Шанский. Слабоизученные тогда районы реки Уссури на Дальнем Востоке и реки Чу в Средней Азии в лице М. И. Венюкова нашли своего первоисследователя. Так начиналась научная биография путешественника, географа, ученого, позднее захватившего своими работами приграничные земли России — от Сахалина, через Приамурье, Сибирь, Казахстан, Туркменистан, до Закавказья и Кавказа. Не менее интересовали его дальние и ближние зарубежные соседи России — Япония, Китай, Индия, Иран, Турция. Почти вся необозримая Азия находилась под пристальным взором исследователя. Его работы были первыми в русской литературе свидетельствами очевидца о зарождении и развитии на Тихом океане того узла капиталистических противоречий, который привел к целому ряду захватнических колонизаторских войн. Как показания внимательного и вдумчивого наблюдателя читаются и сейчас публикации Михаила Ивановича о Европе периода расцвета капитализма — со всеми мерзостями «его препохабия» господина денежного мешка.

М. И. Венюков оставил после себя большое литературное наследство: книги, статьи, заметки, рецензии, обзоры. Негласный сотрудник зарубежных революционных изданий Герцена и Огарева, он умел использовать силу печатного слова. Недруги ученого, читая корреспонденции и статьи, бичующие «темные царства» в Европе и Азии, по обилию самоновейшего материала, публицистической направленности сразу угадывали авторство Венюкова, если даже под этими статьями и не стояла его подпись.

Изо всех русских географов своего времени М. И. Венюков был, пожалуй, наиболее политическим!

Грань пятидесятых и шестидесятых годов XIX столетия, когда Михаил Иванович входил в науку, в жизни русского общества ознаменовалась крутым переломом — падением крепостного права, ростом революционного движения, а в области отечественной географии — появлением блестящей плеяды молодых русских землеведов. Вот краткая хроника десятилетия 1857—1866 годов.

В 1857 году завершил свое замечательное путешествие на Тянь-Шань тридцатилетний Петр Петрович Семенов, будущий Семенов-Тян-Шанский. И в том же году начал свои путешествия по Средней Азии тридцатилетний Николай Алексеевич Северцов.

В 1858 году двадцатишестилетний Михаил Иванович Венюков осуществляет исследование реки Уссури, а двадцатитрехлетний Чокан Чингисович Валиханов публикует свои работы о Западном крае Китая.

В 1862 году возвращается из своей дальневосточной экспедиции тридцатилетний Федор Богданович Шмидт, а в следующем году уходят с экспедициями двадцатипятилетний Иннокентий Александрович Лопатин — в Приморье и двадцативосьмилетний Григорий Николаевич Потанин — на озеро Зайсан.

В 1864 году Маньчжурию обследовал двадцатичетырехлетний Петр Алексеевич Кропоткин, а еще через два года в Русское Географическое общество явился двадцатисемилетний офицер с предложением отправить его в экспедицию для исследования Центральной Азии. Этим офицером был Николай Михайлович Пржевальский. Вот что сказали тогда молодому энтузиасту в Географическом обществе: «Хотя снаряжение экспедиции в Центральную Азию и было излюбленным стремлением в среде Географического общества, но едва ли Совет Общества решится поручить такую экспедицию лицу, ничем еще себя не заявившему, да и притом Общество, истощая все свои средства на окончание своей Сибирской экспедиции, еще не имеет никакой возможности помышлять о снаряжении экспедиции во Внутреннюю Азию».

Откровенный разговор этот вел с будущим великим исследователем Азии Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский. И он же горячо, убежденно посоветовал Н. М. Пржевальскому начинать путешествия с «малоизвестного края, который… обращал на себя общее внимание, а именно Уссурийского».

Уссурийский край, Приамурье, Дальний Восток… Они были школой становления многих выдающихся русских землеведов. Огромные необъятные просторы Дальнего Востока как бы соответствовали широте и размаху русской научной мысли. Да она и не могла быть иной, если хотела идти в ногу с народом!

Походы русских землепроходцев и мореходов в XVII веке, перенесшие границу нашей Родины от Урала на Тихий океан, заселение в XVIII веке Аляски составили в науке целую русскую эпоху великих географических открытий. Огромный размах русских географических работ на Дальнем Востоке, в Центральной Азии в XIX веке вновь выдвинул русскую географию на одно из первых мест в мировой науке. При этом своими точными, подлинно научными работами русским ученым и путешественникам не раз приходилось изобличать вздорность различных мифов, создававшихся западной географической наукой. Так, в результате русских исследований на Тихом океане исчезли мифические Анианский пролив, острова Гензима, Козима, Золотой, Серебряный, земля Гама… В середине XIX века Г. И. Невельской опроверг ошибочные утверждения француза Лаперуза и англичанина Браутона о полуостровном положении Сахалина.

На долю Михаила Ивановича Венюкова в этой огромной работе, проделанной русской наукой, выпала честь научного физико-географического открытия Приуссурья, то есть значительной части современных Приморского и Хабаровского краев, и установления фактической неподвластности этой части Уссурийского бассейна Китаю. Последнее обстоятельство следует подчеркнуть, потому что феодальные властители Китая всегда непомерно раздували территориальное величие своей империи. Император Кан Си, организатор агрессии против русского Приамурья, когда исполнилось 22 года, 9 месяцев и 9 дней его царения, провозгласил себя «единодержавным владыкой Поднебесной, без различия, в Китае ли то или вне его». Он же, вторгнувшись в Монголию, «возвещал» в своих императорских писаниях:

«Все, что объемлет свод небесный, населено моими сынами».

А один из его воспреемников даже выбил на камне нечто в этом же роде:

«По милости неба и нашей маньчжурской династии власть ее простирается на всю Вселенную, вся Подсолнечная покорна ей» (цитируется по К. Риттеру, А. Любимову).

Еще в 1851 году русский журнал «Сын отечества» (т. 11, отд. V) с возмущением писал о непомерной гордыне китайских владык: «Тщеславие их столь велико, что всех посланников от других государств почитают за привозителей дани». Подвластной маньчжурским императорам оказалась якобы даже… Россия. В 1692 году, цитирует журнал труды китайских придворных историков, «Белый хан (то есть русский царь. — А. С.) прислал дань с посланником». В 1700 году «Богдо-хан (богдыхан) повелел сказать о России: «Они нам верны и покорны», «положено законом, чтобы россияне в три года единожды приезжали в Пекин с данью… и они никогда не преступали сего правила». «Данниками» императоров считались и европейские государства, даже те, которые захватывали у Китая его территории.

Соответственно «исправлялись» и китайские летописи. При том же Кан Си, как свидетельствуют написанные китайскими учеными «Очерки истории Китая с древности до «опиумных» войн» (русское издание: М., издательство «Восточная литература», 1959), были уничтожены все труды, не восхвалявшие маньчжурскую династию, а их авторы казнены. Вот один из примеров.

Когда Чжуан Тин-лу во втором году правления Кан Си написал историю предшествовавшей династии, «были преданы смертной казни все члены рода Чжуан старше 16 лет, а также составители предисловия, сверщики, книготорговцы, граверы, принимавшие участие в работе над этой книгой, местные чиновники… всего более 70 человек».

При таких «поправках» к истории в реестр китайских «владений» могла попасть любая территория. А уж потом «исправленные» данные китайской географии перекочевали в западноевропейские компиляции.

Так, в частности, «расширялись» границы Китая в сторону советской территории Дальнего Востока и Средней Азии, хотя подлинная история свидетельствует об обратном, о том, что эти земли никогда не были китайскими. Если же и имелись спорные районы, то в течение тысячелетий ими были степи Северо-Востока, Севера и Северо-Запада современного Китая. Занимавшие их племенные объединения и государства сменявших друг друга кочевников — гуннов, сяньби, киданей, чжурчжэней, монголов, маньчжуров и других, то защищаясь, то нападая, нередко порабощали китайский народ. В XIII веке это совершили монголы. В XVII веке Китай был завоеван маньчжурами. Удары маньчжурских завоевателей испытало и русское Приамурье с главным городом Албазином.

Русские, маньчжуры и китайцы располагались тогда так. В бассейне Амура во второй половине XVII века находились русские села и остроги Солдатово, Игнашино, Монастырищино, Озерное, Погадаево, Покровское, Андрюшкино, Паново, Гилюйское, Верхнемонастырищинское, Ильинское, Шунгалово, Верхнезейский, Селемджинский, Долонский и другие. На современном китайском побережье Амура стоял Кумарский острог, а наиболее южный русский острог находился в семистах километрах от Амура на реке Нуньцзян, вблизи нынешнего китайского Цицикара.

Основная масса маньчжуров до завоевания Китая (1644) жила в пределах южной Маньчжурии, а наиболее выдвинутый на север маньчжурский пункт Иланьхала (сейчас город Илань) на реке Сунгари отстоял от русского острога на Нуньцзяне по прямой на юго-восток в пятистах с лишком километрах.

Китайские поселения с юга вплотную подходили к маньчжурским. Однако попадали китайцы в Маньчжурию только в качестве рабов, ссыльных и беглецов. По законам, действовавшим в Китае с 1668 по 1878 годы, свободное переселение китайцев в Маньчжурию строго запрещалось.

Но такое расселение перестало устраивать маньчжурских феодалов, как только они закончили усмирение Южного Китая и освободили свои силы для новых захватов. Последовало вторжение крупных вооруженных сил маньчжурского воинства в пределы Приамурья. Решительный отпор, данный русскими, понудил богдыхана пойти на мирные переговоры, к которым стремилось и русское правительство.

Местом встречи представителей двух государств стал русский город Нерчинск, куда маньчжурская делегация явилась в сопровождении пятнадцатитысячного войска. И вот тогда-то пригодилось культивировавшееся веками искусство фальсифицировать историю в сторону раздувания пределов Китайской империи. Послы богдыхана настойчиво утверждали, что вся Даурия (Забайкалье и Приамурье), заселенная русскими переселенцами и коренными дальневосточными племенами, еще со времен Александра Македонского и Чингис-хана якобы принадлежала императору Китая. На этом «основании» выдвигалось требование установить границу по озеру Байкал и реке Лене…

Даже многократное превосходство в военной силе (у русских имелось только около двух тысяч воинов) оказалось недостаточным для подтверждения столь явной исторической нелепицы. По Нерчинскому трактату 1689 года Россия закрепила за собой Верхний Амур, но была вынуждена на время оставить Средний Амур; Нижний Амур оставался неразграниченным. Лишь позднее — в XIX веке была исправлена навязанная силой несправедливость, и старые русские земли вернулись России.

Но и тогда, в Нерчинске, представители богдыхана отказались от нелепых претензий на границу «по Байкал». Исторически установлено, что и после Нерчинского трактата ни одна из частей современного Дальнего Востока не входила в состав Китайской империи. Окончательно это подтвердили в 1842—1845 годах в отношении южной части Дальнего Востока путешественник и естествоиспытатель А. Ф. Миддендорф, в 1849—1855 годах в отношении Приамурья географ и мореплаватель Г. И. Невельской и многие другие исследователи, в 1857—1858 годах в отношении самых глубинных районов Уссурийского края — М. И. Венюков, показавший независимость Приуссурья от соседних с юга и запада государств.

…Вот, раздвигая заросли луговых трав, продираясь через густой кустарник, преодолевая каменные завалы, вдоль речного берега идет человек. Он идет упорно, безостановочно, стараясь, чтобы каждый шаг его был таким же, как и предыдущий. Вышагивая так не час, не два, а дни, недели, он не хочет, не может сбиться со счета. Никогда и никем не мерянные расстояния, изгибы реки, каждый приток и протока должны с наибольшей точностью лечь на планшет.

«Не желая, чтоб составленная мною карта оставляла в недоразумении тех, которые бы стали впоследствии руководствоваться ею, я не позволил себе определять расстояние на глаз, а прошел все пространство от Уссурийского поста (Казакевичево. — А. С.) до устья Лифулэ пешком, ведя счет шагам», — в скупой строке скажет потом путешественник о своем труде, давшем первое описание и первую точную карту голубой Уссури.

Неведомое, дикое тогда еще Приуссурье впервые было пересечено исследователем от самого Амура и до Японского моря. Так входил в науку двадцатишестилетний русский офицер Михаил Иванович Венюков.

Точность, ясное понимание общественного назначения результатов научного труда, вместе с горячей любовью к науке — характернейшая черта всей деятельности Венюкова. В ней он видел средство служения Родине, которую любил всем своим существом. «Я служил и всегда готов служить России. Кроме ее у меня нет симпатий, ей одной принадлежат и моя жизнь и мои чувства», — говорил он о себе.

Жизненный путь Венюкова еще и еще раз показывает, как крепостнический, а затем буржуазно-помещичий строй мял и давил таланты и как чрезвычайно трудно было светлой мысли прорваться, говоря его же словами, сквозь «зверское мраколюбие» самодержавия.

Михаил Иванович родился 5 июля (23 июня) 1832 года в мелкопоместной дворянской семье в селе Никитинском Рязанской губернии. Семья Венюковых была большая и вне казенной службы кормильца жить не могла. Призрак нищеты был повивальной бабкой молодого поколения Венюковых. «Родителям моим следовало… не умножать семьи», ибо это «отзовется на их детях гибельною необходимостью вести исключительно холостую жизнь, со всеми ее последствиями, из которых сумасшествие (одного из моих братьев) и чахотка (сестры) еще не самые страшные», — этим горьким признанием открываются «Воспоминания» исследователя.

Отец его — участник Отечественной войны 1812 года, дважды раненный при взятии Парижа, — в чине майора вышел в отставку и кое-как ухитрялся поддерживать на гражданской службе видимость внешнего благополучия. «Лишний рот» — сын Михаил был целиком передан на воспитание бабушки — мелкой помещицы.

Бабушка научила своего внука читать, когда ему исполнилось пять с половиной лет. «Чего я только не читал в эту первую пору возникшей умственной жадности! — вспоминает Венюков. — Даже старинную «Навигацию»! Но зато, пишет он, «я узнал, что есть на свете Лондон, Париж и Кронштадт: обстоятельство немаловажное, ибо после, уже на 14 году моего возраста, я видел в корпусе таких ровесников из благородного российского дворянства, которые не подозревали о существовании Лондона или, по крайней мере, не знали, он ли находится в Англии, или Англия в нем».

Потом к ребенку наняли учителя — неудачливого семинариста, которого в семинарии «часто заставляли снимать ризы для получения боговдохновительных порок». Тот, не умея ничего путно объяснить, заставлял мальчика задалбливать наизусть уроки. Гораздо большее влияние, чем эта «учеба», оказывали разговоры взрослых. Рассказы родных о разгроме наполеоновской армии пленяли подростка мужеством русской души, примерами самоотверженности, настойчивости в достижении благородной цели, находчивости в трудных положениях.

Тринадцати лет Венюкова приняли на казенные «хлеба» во второй класс кадетского корпуса — «закрытую казенную фабрику для выделки детей по правительственному шаблону». Система свирепого устрашения лежала в основе корпусной педагогики. Одному из таких заведений Николай I подарил целую рощу — «на розги», как выразился сам царь. В корпусе, где учился Венюков, было проще: «На розги начальство находило нужным вычитать по пяти рублей с каждого окончившего воспитание юноши». Немудрено, что многие воспитанники выходили из корпуса нравственными калеками или потом, достигнув чинов, «лежали бревнами на дороге умственного, нравственного и политического развития России».

И все же никакими розгами, никакой муштрой не удалось убить живую душу в Венюкове и в группе его товарищей, среди которых был известный поэт Вас. Курочкин. В ответ на царские «заботы» они потихоньку распевали о Николае I:

Лекции некоторых преподавателей, книги приобщили любознательного юношу к естествознанию и точным наукам. А перед ними блекло богословие — повседневная духовная пища кадет. «Узнав в детстве и отрочестве галиматью богословских теорий, я тем решительнее отвернулся от них именно с 17 лет от рождения», — вспоминает Венюков. Уже тогда он проникся чувством глубокого презрения к «византийско-еврейской бестолковщине» православия и к безумию католического иезуитизма.

В корпусе, под влиянием естественных наук, Венюков становится сторонником материализма, что позднее помогло ему находить ясное, научное решение многих вопросов, с которыми приходилось сталкиваться. А беседы преподавателя статистики Ястржембского, сосланного перед самыми экзаменами на каторгу, возбудили горячий интерес к явлениям общественной жизни, ознакомили с учением социалистов-утопистов.

Общим, что незримыми нитями связывало передовую часть воспитанников корпуса, «была любовь к науке, вера в могущество человеческой мысли и твердая надежда, что рано или поздно эта мысль все постигнет в природе и все устроит к лучшему в человеческом обществе». И эти чистые юношеские чувства Венюков пронес через всю свою жизнь.

В 1850 году Михаил Иванович был выпущен из кадетского корпуса в чине артиллерийского прапорщика. Служба в батарее не помешала ему заниматься дальнейшим самообразованием. Огромнейшее влияние на формирование взглядов Венюкова оказал русский революционер-демократ А. И. Герцен. Книги его будущий географ переписывал от доски до доски. У него он учился материалистическому пониманию природы и ненависти к крепостничеству и самодержавию.

Особенное впечатление произвел на Венюкова роман Герцена «Кто виноват?» Михаил Иванович пишет о весенней ночи 1851 года, когда он до рассвета читал это замечательное произведение: «Я пережил в нее больше, чем во многие годы потом. И когда в семь часов утра, сложив книгу и полный вызванными ею идеями, я пошел на ученье, в батарейный парк, — окружавшее меня показалось мне чем-то жалким, какою-то общею ошибкою, каким-то последствием угара, от которого, чтобы не умереть, нужно было во что бы то ни стало вырваться на свежий воздух, в ширь науки и гуманной общечеловеческой деятельности».

«Вырваться» удалось только через полтора года, да и то лишь с батареи с ее мордобоем и розгами. В феврале 1853 года Михаил Иванович назначается репетитором физики в Петербургский кадетский корпус, одновременно вольнослушателем посещает университет, а в следующем году поступает в Академию Генерального штаба, которую и заканчивает в 1856 году.

В начале мая 1857 года, после тягостной пятитысячеверстной дороги то в санях, то в перекладной телеге, а то и пешком, поручик Венюков прибыл в Иркутск в качестве старшего адъютанта в штабе войск Восточной Сибири. Генерал-губернатор Н. Н. Муравьев предложил ему ехать вместе с ним на Амур. «Лучшего поощрения к работе нельзя было бы сделать, — записывал Михаил Иванович в свой дневник. — Мечта моя быть на Амуре, представлявшем в то время крупный политический интерес, сбывалась».

Пятидесятые годы прошлого века завершили двухсотлетнюю борьбу русского народа за возможность строить свою жизнь на берегах Амура, значение которого хорошо понимал еще Петр I: он рассматривал устье Амура как один из трех ключей, которыми закрывается граница России, — Нева, Дон, Амур. Длительный процесс освоения русскими Амура, Охотского моря и Татарского пролива подготовил основу для восстановления на Дальнем Востоке границы, отражающей фактическое заселение его земель русским народом.

Вслед за открытием Г. И. Невельским устья Амура, с 1854 года по настоянию Н. Н. Муравьева по великой дальневосточной реке начались сплавы войск и продовольствия для Охотского побережья, Камчатки, Русской Америки. На Амур переселялись русские крестьяне.

Это было более чем своевременно, потому что в том же году последовало англо-французское нападение на Камчатку. Воспользовавшись Крымской войной, западные державы решили отбросить нашу страну от берегов Тихого океана. В течение двух лет англо-французский флот безрезультатно бомбил русское побережье. Нападение иноземных захватчиков было отбито с большим для них позором. Необходимость укрепления обороны края усилила заселение Приамурья. Экспедиция с участием Венюкова, намеченная Муравьевым на 1857 год, и преследовала цель ускорения этого заселения.

На Амур отправлялись 13-й и 14-й сибирские линейные батальоны и 450 переселенческих семейств. 7—8 июня (26—27 мая) по Шилке вниз тронулся большой караван барж, плотов, лодок с людьми и грузом — амурский сплав.

Рано утром 7 июня (Здесь и дальше даты указываются по новому стилю.) Венюков впервые увидел Амур. «Смотря на широкий поток, мирно струившийся прямо к востоку, многие из нас думали: там, где-то далеко, почти так же далеко, как от Москвы до Арарата, река эта вливается в море, и это море — Великий океан, единственный открытый путь из России не в Швецию, не в Турцию, не в Персию, а в Америку, Австралию и Южную Азию».

Михаилу Ивановичу довелось на Амуре закладывать нынешний город Благовещенск, центр большой и богатой Амурской области. Годом прежде в устье Зеи высадилась небольшая команда из казаков. Она основала Усть-Зейский военный пост. Венюков в 1857 году руководил возведением построек на устье Зеи. Если не считать дома бригадного начальника, все остальные помещения строились из тальника. В 1857 году на Амуре возникло 15 новых русских селений.

Покоренный богатствами Приамурья, Венюков записывает в своем дневнике: «Окружающая его (Амур. — А. С.) равнина, начавшаяся от самого устья Зеи, была здесь еще роскошнее… Таких великолепных угодьев для хозяина-земледельца, как между Зеею и Хинганом, мало в целой России, а в Сибири и совсем нет».

Первое плавание по Амуру явилось большой школой для Венюкова. Молодой исследователь получил богатые навыки полевых работ, составил описание края и дал планы ряда населенных пунктов.

В конце декабря 1857 года М. И. Венюков доставил обработанные материалы Н. Н. Муравьеву, вновь вернувшемуся в Петербург для окончательного разрешения в столице «амурского вопроса». Вот тогда-то генерал-губернатор и предложил Венюкову обследовать почти неизвестную реку Уссури, один из наиболее крупных притоков Амура. Это был такой труд во имя науки и России, о котором Михаил Иванович мечтал, будучи еще вольнослушателем Петербургского университета.

Крестным отцом и наставником молодого исследователя явился крупнейший знаток Дальнего Востока Геннадий Иванович Невельской. «Он лично навестил меня в скромной моей квартире в одной из отдаленных частей Петербурга, — пишет Венюков, — пригласил к себе, в течение нескольких вечеров беседовал со мною о Нижне-Амурском и Уссурийском краях, о которых имел обширные сведения… Более честного человека мне не случалось встречать, и хотя его резкость, угловатость могли иногда не нравиться, но всякий, кто имел случай ближе подойти к нему, скоро замечал, какая теплая, глубокосимпатическая натура скрывалась за его непредставительной наружностью».

От Невельского Венюков перенял гражданственное отношение к науке, уменье направлять свои усилия на решение наиболее актуальных задач. А потом он уже сам передавал эту традицию будущему корифею русской географии Н. М. Пржевальскому. В частности, к советам Венюкова Николай Михайлович Пржевальский прислушивался при выборе своих маршрутов по совершенно диким и не исследованным местам Центральной Азии. Между обоими путешественниками завязалась многолетняя дружеская переписка. Это один из примеров того, как сливалась в единое целое выдающаяся русская географическая школа.

Во второй половине апреля 1858 года Венюков вновь на Амуре. Год этот принес с собой перелом в пограничном вопросе. По Айгунскому договору, подписанному 28 мая 1858 года Муравьевым и китайским главнокомандующим И Шанем, и последовавшему за ним в 1860 году Пекинскому договору, между двумя великими державами была проложена существующая и поныне государственная граница. Старые русские земли Приамурья по обоюдному согласию, достигнутому путем мирных переговоров, были окончательно закреплены за Россией. Россия прочно утверждалась на Тихоокеанском побережье, а Китай был защищен с севера от проникновения заклятых своих врагов — английских, французских, американских и других экспансионистов.

М. И. Венюков передает некоторые подробности подписания Айгунского договора, заключенного в исключительно краткий для дипломатии срок: 25 мая Муравьев появился в Айгуне, а 28 мая договор был уже заключен. После подписания договора китайские представители признавались, «что их удивила умеренность наших требований, что они ожидали для начала негоциаций (дипломатических переговоров. — А. С.) домогательства нашего на все земли до Великой стены и Желтой реки в Ордосе, дабы потом, по принятому в дипломатии обычаю, сбавлять эти требования».

Как известно, уже тогда англичане и французы признавали только один язык в разговорах с Китаем — язык пушек… В Айгуне же все вопросы были решены при полном согласии обеих договаривающихся сторон. О другой любопытной детали переговоров сообщил Г. И. Невельской. В первоначальном проекте договора говорилось, что он заключается «ради большей славы и пользы обоих государств». На это китайский делегат заявил:

«Не надобно упоминать эти слова, ибо зачем тут упоминать о славе, когда наше государство и без того так славно, что большей славы ему желать нельзя». По его предложению это выражение было заменено на другое: «Ради большей, вечной взаимной дружбы обоих государств».

Эти слова и вошли в договор.

В день, когда завершились переговоры Муравьева с китайскими представителями о границе, Венюков с капитаном Дьяченко и солдатами 13-го линейного батальона был уже в районе будущего Хабаровска. Здесь он участвовал в закладке поста Хабаровка и готовился к экспедиции на Уссури.

Предстояло с суши обозреть русское Приуссурье, найти перевалы к морю через мощные Сихотэ-Алинские хребты. Венюков как раз и выполнил эту задачу. Путешествовавший по тем же местам академик К. И. Максимович нашел маршрут Венюкова «составленным чрезвычайно добросовестно». Знаток Дальнего Востока В. К. Арсеньев с чувством признательности к своему предшественнику отмечал: «Честь сделать первое пересечение через Сихотэ-Алинь принадлежит М. И. Венюкову».

Результатом экспедиции явилось «Обозрение реки Уссури и земель к востоку от нее до моря». В этом очерке показана физическая география вновь открытого края, представлен быт его крайне редкого населения. Со страниц отчета, написанного патриотом, зазвучал горячий призыв к русским людям: заселяйте Уссурийский край, берите богатые дары его природы!

«Первым пионером обстоятельного географического исследования почти всего течения р. Уссури был М. И. Венюков, — писал по поводу этой работы вице-президент Русского Географического общества выдающийся географ П. П. Семенов-Тан-Шанский. — Результатом этого первого русского путешествия вдоль всего течения Уссури была съемка реки и множество расспросных сведении о притоках реки, талантливо сгруппированных и изложенных путешественником в его интересной статье «Обозрение р. Уссури».

С путешествием на Уссури связана научная и гражданская весна Венюкова. Но она была весной без солнышка. Пылкие надежды на быстрый расцвет Дальнего Востока разбились о мрачную действительность царского самодержавия. «Вся поэзия амурского дела кончилась с подписанием Айгунского договора», — пишет Венюков. Начиналось «темное царство» административно-бюрократического произвола, которое так ярко было заклеймено любимым писателем Венюкова М. Е. Салтыковым-Щедриным.

Это основательно сказалось на судьбе поста Хабаровка, в закладке которого принимал такое деятельное участие Михаил Иванович. Когда возникла мысль о перенесении сюда областного центра из Благовещенска, против нее выступили местные «помпадуры и помпадурши». Вот что рассказывает Венюков: «Конечно, губернатору из Благовещенска, где у него есть хороший дом, пришлось бы переехать в Хабаровку, на первое время — в помещение более тесное; пришлось бы и удалиться от Иркутска, где жил нареченный тесть губернатора Оффенберга, генерал-губернатор Фридрихс. Спросили из Петербурга мнения последнего и что же получили в ответ? — «Хабаровка неудобна; она лежит на болоте, отличается нездоровостью» и т. п.

Мне случилось читать этот любопытный ответ, и я не знал, как он мог быть дан вопреки очевидности, — потому что Хабаровка лежит на откосе высокой горы и есть одна из лучших по местности колоний Амурского края, — и какая цель могла быть при его составлении? Только случайно узнав семейные обстоятельства, на которые сейчас указал, я понял, почему хребет Хехцир официально обратился в болото… Что же такое нужды государственные перед семейными некоторых особ».

Целая галерея таких власть имущих «особ», тормозивших развитие края и измывавшихся над его населением, встает из книги Венюкова.

Вот председатель Совета Главного управления Восточной Сибири, куда входило Приамурье, царский генерал-лейтенант Венцель, «совершеннейший нуль, несмотря на то что фигура его напоминала худощавую единицу. Вся цель его жизни, — если только она имелась, — состояла в том, чтобы не сделать зла, но и это ему не удавалось. Раз, в припадке напускной генеральской свирепости, он так накричал на члена сибирской ученой экспедиции, астронома Зондгагена, что тот умер от внезапного прилива крови к сердцу и голове». Вот преемник Муравьева-Амурского — М. С. Корсаков, преследовавший ссыльных революционеров. Вот «жандармский офицер Фогт, дубина вершков десяти росту, с широкими пастью и дланью».

Но не столько Венцели, Корсаковы, Фогты, сколько вся самодержавно-помещичья система обрекла Дальний Восток на положение отсталой окраины России. С первых же шагов обнаружилась нелепость царской переселенческой политики, которая всей тяжестью обрушилась на переселенцев, по жребию отправленных на Амур (свободное переселение было фактически запрещено). Пока забирали в Забайкалье переселенцев, с борта идущей по Амуру баржи высокое начальство указывало место, где быть новой станице. Воздвигался столб с названием, и, хоть будь здесь самое неблагоприятное место, сюда бросали переселенцев. Люди отданы были во власть сотенным командирам. Один из них, сотник Венцель, «приезжая в станицу, не знавши, кто на какую работу способен, выстраивал казаков по ранжиру и сам назначал на работы. Случалось, попадали на плотничные или другие работы люди, совсем неумелые и неспособные, а за неумелость пускали в ход розги». (См. Р. Богданов. Воспоминания амурского казака о прошлом).

В записках Венюкова о заселении Приамурья в 1857—1858 годах рассказывается, как удивился военный губернатор Амурской области Педашенко, обнаружив глухое селение, жившее в достатке.

«— Славно вы живете, братцы, — говорил он крестьянам, — гораздо лучше, чем казаки, даром что у них Амур под боком. Отчего бы эта разница?

— А, батюшка, ваше превосходительство, оттого, что мы от начальства подальше, — отвечали крестьяне.

— Гм! — заметил губернатор, — однако же и без властей вам жить нельзя; надобно будет кого-нибудь над вами поставить.

— Отец родной! — закричали крестьяне. — Мы люди смирные, между нами ничего худого не случится, а если бы что и вышло, то мы сами выдадим дурня твоему благородию; подати мы платим исправно, повинности отбываем так же; ну, а от начальства избавь!

И толпа бросилась генералу в ноги».

Заслуга Венюкова не только в том, что он вместе с другими прогрессивными деятелями выступил обличителем порядков, установленных в стране, как он говорил, «венчанным вахмистром» царем Николаем I и его преемником Александром II. Он видел живые силы народа. Будучи в Иркутске, Михаил Иванович тесно сошелся с кружком передовой сибирской интеллигенции, группировавшейся вокруг Восточно-Сибирского отдела Русского Географического общества, сблизился с только что отбывшим каторжные работы видным русским революционером М. В. Петрашевским. А главное, Венюков глубоко верил в русский народ, никогда не сомневался в «свежести русского народного гения, мощи народного духа, так усердно давимого деспотизмом».

Вслед за исследованиями Приамурья Михаил Иванович проводил рекогносцировочные работы в Средней Азии — в верховьях реки Чу и на озере Иссык-Куль (1859—1860), служил на Кавказе (1861—1863) и в Польше (1863—1867). Таким образом, как он пишет, ему «пришлось посетить большую часть окраин нашего государства, от Балтийского моря до Кавказа, Небесных гор (Тянь-Шань. — А. С.) и Восточного океана. И хотя беспрерывные разъезды, походы, боевая и бивачная жизнь мало способствовали систематическому собиранию и разработке данных об этих странах, тем не менее я был настолько счастлив, что об некоторых из них успел собрать сведения частию вполне неизвестные прежде, частию бывшие достоянием немногих местных специалистов».

К Венюкову восходят истоки целого ряда наших сведений о Дальнем Востоке и Средней Азии. Его книги «Опыт военного обозрения русских границ в Азии» и «Путешествия по окраинам русской Азии» составили своеобразную энциклопедию географических и этнографических познаний об огромных территориях страны. В книгах, журнальных и газетных статьях Венюков пропагандировал малоизвестные края, указывал свободные фонды богатых земель, боролся за прокладку Транссибирской железной дороги, изобличал гнилость, бездарность и самодурство царской администрации.

Время наиболее активной работы Венюкова на географическом поприще ознаменовалось жестокой борьбой Англии, Франции и США за раздел Восточной Азии. Почти беспрерывно следовали, одна за другой, войны Англии и Франции против Китая, разбойничьи налеты США на Японию и тихоокеанские острова, грабительские экспедиции западно-европейских экспансионистов в страны южных морей.

В этих условиях многие передовые умы русского общества испытывали острейшую потребность разобраться в новой обстановке, складывавшейся на Тихом океане. Выполнение этой задачи взял на себя Венюков. Однако первые же его попытки попасть в страны зарубежного Дальнего Востока сорвались из-за препятствий, устроенных министерством «нерусских дел», как тогда метко и зло называли царское Министерство иностранных дел. Командировка на Восток стала возможной только при поддержке военного министра Д. А. Милютина, одного из наиболее дальновидных государственных деятелей царской России XIX века. Венюкову пришлось взять на себя сбор военно-стратегических сведений о Японии и Китае, которые позднее пригодились ему для чтения лекций в Академии Генерального штаба.

В 1869—1870 годах он путешествует по зарубежному Дальнему Востоку и публикует о нем ряд книг и статей, из которых русское общество могло получить представление о подлинном состоянии этих стран («Очерки Китая», «Очерк старых и новых договоров России с Китаем», «Очерки Японии», «Обозрение Японского архипелага» и др.).

С огромной теплотой и симпатией говорил и писал географ о великом китайском народе. В дружбе русского и китайского народов видел он залог расцвета Тихоокеанского побережья. «Статьи Венюкова о Китае совершенно верны», — отзывался о трудах исследователя Н. М. Пржевальский.

Со страниц этих книг во всей ее отвратительной неприглядности предстает разбойничье-грабительская политика Англии в Китае и других странах. Кровью и грязью отмечен всякий шаг «владычицы морей» на азиатском континенте — об этом, как очевидец, заявлял Венюков. Вся история Англии — это «история грабежей на широкую ногу».

Вот Гонконг, насильственно отнятый Англией у Китая и превращенный в чудовищную крекинг-установку, перекачивавшую в золото живую кровь китайского народа. В городе высятся дворцы «отравителей Китая» — английских авантюристов, неслыханно обогатившихся на контрабандной торговле опиумом. Один из этих разбойников — Джардинь, сообщает Венюков, «живет в Лондоне и состоит членом парламента, как и товарищ его по фирме Матисон. А сын великого отравителя, который держал тринадцать клиперов для развозки контрабанды по китайским портам, уже принадлежит к сословию ученых».

Под стать Джардиню и описанный Венюковым «почетный аферист» — американец. «Он два раза спасался в Америку от расчетов за его коммерческие мерзости, но оба раза был выписываем снова в Китай, как «умнейшая голова», знавшая, кого, когда и на сколько можно обобрать безнаказанно».

Что для таких людей китайцы? «Можно немедленно повесить их десяток-другой: перед этим здесь, как и в голландских колониях Зондского архипелага, не останавливаются, благо китайцев много», — рассуждают колонизаторы.

«Открыв» города Китая для безнаказанного грабежа, английские захватчики ничем не гнушались. Стоило только китайскому земледельцу не пустить в свой дом пару не в меру нахальных английских миссионеров, как консул Олкок, «недолго думая, поставил поперек реки военный корабль с заряженными пушками и послал переводчика к губернатору с объявлением, что если немедленно не будет уплачено сто тысяч ланов (200 тысяч рублей) штрафу за оскорбление миссионеров, то все стоящие под городом джонки с казенным рисом, числом до 600, будут сожжены, а город — бомбардирован. Разумеется, беззащитные китайцы должны были платить, и этот наглый грабеж так понравился лорду Пальмерстону (глава английского правительства. — А. С), что он для вознаграждения «отличившегося» негодяя-консула сделал его посланником в Японию».

В противоположность англо-саксонской политике, «ни опиум, ни оружие для междоусобных войн, ни тайные агенты для возбуждения этих войн не проникали в Небесную империю из русских пределов». И эту «противоположность нашей системы действий с английскою» Венюков справедливо считал основой «вековых мирных отношений России к Китаю».

Как свидетель и очевидец рассказывает Венюков о насилиях, совершавшихся англичанами и в Японии, представлявшей тогда отсталую феодальную страну. В своих книгах о Японии Михаил Иванович описывает толпы английских матросов, солдат и спекулянтов, бесцеремонно врывавшиеся в дома японцев и устраивавшие там дебош, издевавшиеся над женщинами и детьми.

Во всех наиболее грязных разбойничьих делах — и в ограблении Китая, и в расстреле японских городов — американцы неотступно следовали за английскими колонизаторами. Приглядываясь к Дальнему Востоку, американские капиталисты рассчитывали и на поживу за счет России. «Уже со второго года нашего появления на Амуре появились там и американцы, которые смотрят на Тихий океан как на Средиземное море будущего, а на впадающие в него реки — как на законные пути их торговли. Они составили проект соединить железною дорогою Амур с Байкалом и таким образом экономически притянуть всю богатую Восточную Сибирь к Тихому океану», — писал Венюков в своих «Воспоминаниях».

Многообразной была научно-географическая деятельность Венюкова. В течение двух лет он был секретарем Русского Географического общества, редактировал «Известия» общества. Совет этой старейшей русской научно-географической организации отмечал в 1896 году «незабвенные услуги», оказанные Михаилом Ивановичем географической науке.

Географические исследования не ослабляли острейшего интереса Венюкова к текущей политической жизни страны. Он остро откликался на все события современности. Так, он внимательно следил за процессом отмены крепостного права и свидетельствовал, что произошло очередное ограбление крестьян в пользу помещиков. Вот запись разговора Венюкова со стариком крестьянином по поводу реформы 1861 года.

«Крестьянин. Как не быть довольным волей? Только она не про нас писана, а про ребятишек, что теперь нарождаются…

Венюков. Ну, Семен, это ты, хоть и на старости лет, а сгоряча так говоришь. Чего же вам надо? Воля вам дана, земля тоже; живите себе помаленьку, поправляйтесь, учите детей.

Крестьянин. То-то вот, сударь, поправляться-то не из чего. Мы вот тут думали, что землю-то отдадут нам всю… по крайности, ту, что искони веков была за нами, ан нет, шалишь! Тут те небольшие наделы, а то и самые малые, даровые, курам на смех, потому что и кур-то на таких наделах не накормишь.

От земли ты уйти неволен, а сидеть на ней не стоит, потому очень мала… Да еще вот многих господа переселяют со старых мест на новые, где ни воды, ни огородов, ни выгона нет: живи на голом яру».

Объявленное царем «Положение» о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости, означало бессовестнейшее ограбление деревни в пользу помещиков-крепостников. Словами того же собеседника Венюков передает и обстановку, в которой происходило это «освобождение».

«Чуть не так понял закон, говорят: ты подстрекатель, читаешь «Положение» не так, как следует и других в сумление вводишь, — жалуется крестьянин. — Что у нас народу перепороли из-за эвтого самого, страсть! Никогда столько не драли нашего брата, как в прошлое лето, да и о сию пору дерут… Какая это, сударь, воля?»

В анонимно изданных за границей «Исторических очерках России со времени Крымской войны» исследователь приводит богатый материал о развитии капитализма в пореформенное время. Грязью, преступлениями, казнокрадством, как пишет Венюков, отмечено было это развитие. Он клеймит царя Александра II, активнейшего участника расхищения государственного имущества в целях «наполнения своей частной казны», говорит об особой заинтересованности брата царя, Константина, в крупнейшей афере, предпринятой в 1867 году американскими капиталистами, — жульнической покупке Русской Аляски Соединенными Штатами.

Михаил Иванович нелегально сотрудничал в издававшемся Герценом за границей «Колоколе», а в 1867 году и лично несколько раз встречался в Женеве (Швейцария) с властителем своих дум и надежд. Под влиянием этих встреч Венюков взялся за перевод «Марсельезы» с французского на русский язык:

В Западную Европу Венюков попал, будучи уже зрелым географом. Его работы получили признание в России, переводятся на французский, английский и немецкий языки. Он — достойный представитель русской географической мысли на Парижском международном географическом конгрессе в 1875 году.

Во время своих заграничных поездок он видит язвы капитализма, всю мерзость режимов, установленных Наполеоном III и Бисмарком, мечтает о переходе государственной власти из рук монархов в руки народа. Характерен его отзыв о законах капиталистического общества как об «условных правилах гражданской жизни, установленных главным образом для обеспечения господства волков над овцами». И вместе с тем Венюков не сумел найти объяснения ни своей искалеченной молодости, ни виденным им картинам истребления народов Азии англо-американскими захватчиками, ни обнищанию рабочего класса в Европе, ни бесчеловечному отношению правящих классов России к своему народу. Он не смог увидеть, что причины бедствий человечества лежат не в каких-то его извечных законах, а в природе эксплуататорского строя общества.

Отрицая идеализм во всех его проявлениях, в своем миропонимании Венюков, однако, не смог подняться выше стихийного материализма, не воспринял революционно-освободительную теорию Маркса, ставшую уже в его время знаменем освобождения трудящихся от эксплуататоров. Венюков писал, что Маркс и его ученики умеют «отлично доказывать воровское происхождение капитала», и вместе с тем ученый остался на позициях либерального критика капитализма.

Но и в этом качестве он представлялся «неблагонадежным» для царского самодержавия. Острокритическое отношение к петербургской правящей публике — «настоящей крепостной дворне» — много лет привлекало к Венюкову внимание царской охранки. Ему были созданы невыносимые условия для продолжения военной службы и научной деятельности в царской России. Все это вынудило его, уже полковника, уйти в отставку, добровольно эмигрировать из родной страны.

«Но нет силы, которая бы могла исключить меня из числа преданных сынов русской земли», — писал Михаил Иванович. Там, за чертой, отделявшей его от любимой России, он продолжал много работать, путешествовал по Америке и Африке, посетил ряд западноевропейских государств, очень много сделал для утверждения приоритета русской науки в международном масштабе.

Многим обязана Венюкову западноевропейская научная общественность. Именно он широко познакомил ее с трудами выдающегося географа Н. М. Пржевальского и других исследователей Азии. Широкое признание получили и труды самого Венюкова, неоднократно переводившиеся на английский, французский, немецкий и японский языки. Но, при всем этом, исследователя в его заграничной жизни никогда не оставляло чувство глубокой неудовлетворенности. Он болезненно переживал отрыв от родины; возвращение туда было для него закрыто и женевскими бесцензурными изданиями, тайно попадавшими в Россию, и острокритическими статьями о внутренней и внешней политике царизма. Сам Венюков называл годы своей жизни в эмиграции «лишними годами».

Задолго до своей смерти Венюков распорядился своим наследством. Книги, рукописи, карты — все свое духовное достояние он завещал библиотеке Хабаровска — города, которого он ни разу не видел, но о котором знал, что он будет, знал, когда еще стоял на Амурском утесе. Свои скромные денежные сбережения он разделил между школами в Никитинском, где он родился, и в не менее родном селе Венюкове на Уссури, названном так в его честь — честь первоисследователя.

На обложке последней книги Михаила Ивановича — третьего тома «Воспоминаний» — значится: «Амстердам, 1901 год». Это был последний вклад Венюкова в развитие русской науки. 3 (16) июля 1901 года Михаил Иванович Венюков скончался в одной из парижских больниц.

Долгое время память о нем тлела лишь слабым огоньком. Но она не погасла и не погаснет. Советские люди свято чтят имена тех, кто прокладывал дорогу в будущее. Таким был Венюков — ученый, искренне и пламенно любивший нашу Родину-мать и многое сделавший для развития ее науки.

Первое издание «Путешествий» М. И. Венюкова по Приамурью, Китаю и Японии было выпущено в 1952 году Дальневосточным государственным издательством и давно уже стало библиографической редкостью. В настоящем издании, как и в предыдущем, «Воспоминания о заселении Амура в 1857—1858 годах» воспроизводятся по бесцензурному амстердамскому изданию «Из воспоминаний М. И. Венюкова. Книга первая. 1832—1867»; «Обозрение реки Уссури и земель к востоку от нее до моря» — по авторской редакции сборника «Путешествия по окраинам русской Азии и записи о них» (Петербург, 1868); «Путешествие в Китай и Японию» — глава из второй книги «Из воспоминаний М. И. Венюкова» — по амстердамскому изданию 1896 года.

Сокращения в текстах оговорены в примечаниях к каждой из публикуемых работ.

А. А. Степанов.