Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим

XIV Нилъ. — Пирамиды. — Эзбекіэ. — Hotel d'Orient. — Завоеватель Уэггорнъ. — Архитектура. — Предводитель пилигримовъ. — Арнауты. — Невольники. — Египетскій обѣдъ. — Пигмеи и Пирамиды. — Заключеніе

По каналу Махмуда плыли мы на катеръ Полуостровской и Восточной Компаніи; его буксировалъ маленькій пароходъ; сцена, окружавшая васъ, была утомительно однообразна: съ обѣихъ сторонъ топкіе берега, а сверху синее небо. Мѣстами встрѣчались хижины, слѣпленныя изъ грязи, и небольшіе ряды высокихъ пальмъ; кое-гдѣ подлѣ воды стояла женщина въ синемъ платьѣ, и рядомъ съ нею маленькій сынъ въ томъ темномъ костюмъ, которымъ надѣлила его природа. Съ одного изъ моихъ товарищей упала шляпа; въ тотъ же мигъ нырнулъ за нею Арабъ, выплылъ изъ грязной воды со шляпою въ руки и пустился бѣжать нагишомъ по берегу вслѣдъ за пароходомъ, который въ это время былъ уже далеко отъ него: смуглое тѣло Араба свѣтилось на солнцѣ. Потомъ ѣли мы полуразогрѣтыхъ куръ и пили горькій эль; потомъ обѣдали: опять эль и холодныя куры, и въ этихъ занятіяхъ прошелъ день.

Къ вечеру достигли мы города Атфе, который стоитъ при соединеніи канала съ Ниломъ. Въ немъ пустыри перемѣшаны съ домами и пальмами; полуобнаженный народъ толпится посреди негодныхъ, деревенскихъ базаровъ, мѣняя свои сельскія произведенія на плоды и разноцвѣтныя бусы. Здѣсь каналъ кончается широкой плотиною, изъ-за которой поднимаются мачты египетскихъ кораблей, стоящихъ надъ русломъ Нила.

Однако же не пустое дѣло видѣть эти красныя волны. Вотъ низкіе зеленые берега, сложенныя изъ ила хижины, пальмовыя рощи, багровое солнце, садящееся за ними, и большая, мрачная, извилистая рѣка, кое-гдѣ ярко освѣщенная. Ничего особеннаго; но это Нилъ, древній Сатурнъ судоходныхъ рѣкъ, даже древнее божество, хотя юнѣйшіе рѣчные боги и затмили минувшую славу его. Привѣтствуемъ тебя, почтенный праотецъ крокодиловъ! Всѣ пассажиры были преисполнены чувствомъ глубочайшаго уваженія, которое выразилось тѣмъ, что мы чуть не передрались за койки, сойдя въ каюты нильскаго парохода.

Утромъ, на зарѣ, вышли мы на палубу; характеръ окрестной картины нисколько не измѣнился. Съ обѣихъ сторонъ низменныя долины, открывшіяся послѣ наводненія; ближе къ намъ: деревни, два туземные корабля, на якорѣ, подлѣ финиковыхъ пальмъ; пейзажъ въ полномъ смыслѣ пустынный. На востокѣ показалась длинная полоса зеленаго свѣта; обѣимъ ея постепенно увеличивался, скоро приняла она опаловый, потомъ оранжевый цвѣтъ, и наконецъ посреди нея ярко блеснулъ раскаленный кругъ восходящаго солнца. Нилъ побагровѣлъ въ туже минуту; покраснѣлъ и пароходъ нашъ; кормчій, передавши руль другому матросу, повергся ницъ на палубѣ и началъ кланяться на востокъ, прославляя Создателя солнца, которое освѣщало его бѣлую чалму, золотило бронзовое лицо и бросало отъ него синюю тѣнь поперегъ красной палубы. сѣрая даль зарумянилась пурпуромъ; но поднялось солнце, и зарево поблекло; безоблачное небо стало 6лѣдно, и окрестный пейзажъ сдѣлался ослѣпительно свѣтелъ.

Но вотъ вдали показались пирамиды. Подумай о моихъ чувствахъ, любезный М.; три пирамиды: двѣ большія и одна маленькая.

Слегка освѣщенныя красноватымъ свѣтомъ, торжественно стояли онѣ, эти древнія, величавыя, таинственныя зданія. Нѣкоторые изъ моихъ товарищей пытались показать, что они поражены глубокимъ впечатлѣніемъ; но тутъ подоспѣлъ завтракъ, явился холодный пастетъ съ кофе, и дѣтская игра въ съѣстные припасы смѣнила благоговѣйное уваженіе къ памятникамъ величавой древности.

Неужели мы стали blasés до такой степени, что величайшія, міровыя диковинки не въ состояніи разшевелить насъ? Неужели общество, клубы Полль-Молль и привычка потрунить надъ чувствами другаго такъ съежили въ васъ органы почтенія, что мы лишены способности удивляться? Сначала показалось мнѣ, что я видалъ пирамиды прежде; потомъ стало самому совѣстно, что видъ ихъ не возбуждаетъ во мнѣ должнаго почтенія. Вслѣдъ за этимъ, я обратилъ вниманіе на своихъ сосѣдей, желая знать, не болѣе ли меня поражены они этой картиною: Trinity College, Оксфордъ, былъ занятъ холодной ветчиною; Downing Street погрузилась въ созерцаніе винограда; Fig Tree Court велъ себя приличнѣе; это хорошій практикъ, обладающій консервативнымъ складомъ ума, который по принципу заставляетъ его уважать les faits accomplis; можетъ быть, онъ припомнилъ, что одна изъ пирамидъ не меньше загороднаго линкольнскаго трактира. Но все же никто изъ насъ не былъ пораженъ серьозно… Да и почему огромная груда кирпичей должна бы удивлять васъ? Что касается до меня, я признаюсь, что пирамиды очень велики.

Послѣ тридцатичасоваго плаванія, пароходъ присталъ къ набережной Булака, бросивши якорь посреди очень неудобныхъ судовъ, которые грузились хлопчатой бумагою и другими товарами, съ большимъ крикомъ и суетнею. Отсюда, вплоть до Каира, берегъ Нила покрыть виллами, парками и загородными домами, въ которыхъ живутъ придворные паши. Здѣсь же подымаются высокія трубы чугунныхъ заводовъ. Всѣ эти зданія стоятъ такъ красиво, какъ солдаты на парадѣ, представляя рѣзкій контрастъ съ тѣснымъ, неопрятнымъ и покачнувшимся на бокъ стариннымъ восточнымъ городомъ, который составляетъ передовую гавань Каира, будучи построенъ еще задолго до введенія сюда европейскаго вкуса и дисциплины.

Здѣсь сѣли мы на лошаковъ, такихъ же рѣзвыхъ, какъ александрійскіе. Робкимъ ѣздокамъ они не понравятся; мой, напримѣръ, кусалъ всѣхъ муловъ, которые попадались ему во время дороги. Въѣздъ въ столицу со стороны Булака очень красивъ: прекрасная дорога идетъ по хорошо обработанной, обширной долинѣ Эзбекіэ. Сады перемѣшаны съ полями, каналами и проспектами; сюда съѣзжается на прогулку высшее общество. Мы видѣли нѣсколько носилокъ съ толстыми пашами, обложенными подушками; осанистые доктора и полковники ѣхали верхомъ, въ сопровожденіи своихъ ординарцевъ; народъ курилъ трубки и пилъ шербетъ въ кофейняхъ; но больше всего понравилось намъ красивое бѣлое зданіе, на которомъ было написано большими французскими буквами: Hotel D'Orient, и которое дѣйствительно нисколько не уступаетъ самымъ лучшимъ гостинницамъ южной Франціи. Каиръ стоитъ на пути изъ Англіи въ Индію; черезъ него каждыя двѣ недѣли проѣзжаютъ сотни христіанъ; для нихъ-то и построена эта гостинница. Въ продолженіе двухъ послѣднихъ мѣсяцевъ всѣ шестьдесятъ комнатъ ея были постоянно заняты.

Изъ оконъ этого зданія видны прекрасные сады; у воротъ толпятся лошаки съ погоньщиками; къ сосѣднему колодцу безпрестанно подходятъ за водою женщины, съ большими черными глазами и въ синихъ широкихъ блузахъ, сквозь отверстія которыхъ была видна ихъ смуглая кожа. У гостинницы то и дѣло развьючивали подходящихъ верблюдовъ; на дворѣ шумѣли драгоманы и дѣти, привезенные изъ Индіи. Старые, сѣдобородые дядьки, въ красныхъ чалмахъ, няньчились съ этими бѣлолицыми малютками, родившимися въ Думдумъ или Футигуръ; у воротъ брилъ вожатаго верблюдовъ сидѣвшій на корточкахъ цирюльникъ. Колокольчики звенѣли безъ умолку, и лейтенантъ Уэггорнъ бѣгалъ хлопотливо взадъ и впередъ по двору. Только вчера поутру выѣхалъ онъ изъ Бомбея, во вторникъ былъ въ Красномъ морѣ, сегодня приглашенъ обѣдать въ Реджвитсъ-Паркъ, а теперь вѣроятно находится въ Александріи или въ Валети, а можетъ быть, и въ обоихъ городахъ. Il en est capable. Если только есть на свѣтѣ человѣкъ, который можетъ въ одно и тоже время быть въ двухъ разныхъ мѣстахъ — это Уэггорнъ.

Всѣ блюда, рагу, фрикандо и жаркія были приготовлены изъ какого-то темнаго, неопредѣленнаго мяса. Никто не зналъ, чѣмъ кормили насъ: лошакомъ что ли? Этихъ животныхъ очень много въ Каирѣ.

Послѣ обѣда дамы вышли изъ комнаты; кавалеры спросили теплой воды, положили въ нее сахару и налили французской водки. Говорятъ, это чрезвычайно вредный напитокъ; однако же никакъ нельзя сказать, чтобы онъ былъ невкусенъ. Здѣсь, познакомясь съ почтенными воинами, мы нашли Англію въ Африкѣ, въ Каиръ, во французскомъ отелѣ, который содержитъ Итальянецъ.

Ложась въ постель, вы берете съ собою полотенце, и задернувши плотно занавѣски, начинаете махать имъ на всѣ четыре стороны до-тѣхъ-поръ, пока всѣ комары, забравшіеся подъ муслиновый пологъ, будутъ окончательно перебиты.

Но дѣлайте, что вамъ угодно, а все-таки хотя одинъ изъ нихъ избѣгнетъ смерти, и тогда, лишь только погаснутъ свѣчи, начинаетъ онъ свое адское гудѣніе, садится вамъ на носъ, на щеку, и такъ легко, что вы не чувствуете прикосновенія. Это маленькое, незримое существо кажется вамъ какимъ-то фантастическимъ созданіемъ, поющимъ въ ушахъ у васъ, и однако же цѣлую недѣлю послѣ этого на лицѣ остаются самые несомнѣнные признаки его жестокости.

Вѣроятно мое описаніе Каира вы назовете, любезный М., очень неполнымъ; но дѣло въ томъ, что я до-сихъ-поръ не видалъ еще ничего любопытнаго. Я не заглядывалъ въ гаремы; магики изгнаны отсюда палками; пляшущія дѣвы, о которыхъ заранѣе намѣревался я составить изящное, блестящее, хотя и строго нравственное описаніе, также убѣжали отъ здѣшней плетки въ Верхній Египетъ. Да, вы совершенно справедливы: не хорошо описалъ я Каиръ; это не Египетъ, но Англія въ Египтѣ. Признаюсь, пріятно мнѣ видѣть здѣсь Англію, съ ея отвагою, предпріимчивостью, горькимъ элемъ и соусомъ Гарвея. Куда бы не явились эти похвальные предметы, вездѣ остаются они на долгое, постоянное житье и живутъ счастливо. Сорокъ вѣковъ могутъ смотрѣть на нихъ съ вершины пирамидъ; и я увѣренъ, что для престарѣлыхъ дщерей времени видъ этотъ несравненно пріятнѣе блеска французскихъ штыковъ и воинственныхъ возгласовъ генерала Бонапарте, члена института, который, лѣтъ пятьдесятъ назадъ тому, бѣгалъ вокругъ нихъ съ обнаженной шпагою. Много чудесъ надѣлалъ онъ въ Египтѣ и потомъ убp3; жалъ отсюда. Но что значатъ эти чудеса въ сравненіи съ тѣмъ, что сдѣлано Уэггорномъ? Наполеонъ разбилъ Мамелюковъ у подножія пирамидъ. Уэггорнъ завоевалъ самыя пирамиды: онъ приблизилъ эти тяжелыя зданія, а вмѣстѣ съ ними и весь Египетъ, на цѣлый мѣсяцъ пути къ Англіи. Всѣ трофеи и плѣнники, украшавшіе тріумфы Римлянъ, должны уступить мѣсто этому дивному подвигу. Изъ всѣхъ головъ, срубленныхъ по приказанію Наполеона, нельзя было бы воздвигнуть ему такого высокаго памятника. Да будутъ наши трофеи мирными Ерофеями! О, родина моя! О, Уэггорнъ! Когда отправлюсь я осматривать пирамиды, я принесу тамъ жертву во имя твое, совершу тамъ возліяніе съ помощью горькаго эля и соуса Гарвея въ честь тебѣ.

Съ каирской цитадели открывается самая благородная панорама, какую только можно гдѣ-нибудь видѣть. Внизу раскинутъ передъ вами городъ со множествомъ мечетей и минаретовъ; огромная рѣка извивается посреди зеленыхъ полей, испещренныхъ безчисленными деревнями. Вдали возвышаются пирамиды, а вблизи тянутся крѣпостные верки. Проводникъ никакъ не пропуститъ случая показать вамъ то мѣсто, откуда одинъ изъ Мамелюковъ отчаяннымъ прыжкомъ спасъ себя отъ страшной участи своихъ товарищей, перебитыхъ пашею.

Недалеко отъ цитадели находится гаремъ почтеннаго Мегмета Али; въ немъ принималь онъ съ большимъ почетомъ никоторыхъ изъ моихъ товарищей. Намъ было позволено подойти очень близко къ гарему, который имѣетъ европейскій фасадъ, выкрашеннъ бѣлой краскою и окруженъ прекрасными садами. Здѣсь же находятся полицейскія и присутственныя мѣста, но засѣданія въ это время не было, а то мы съ удовольствіемъ поглядѣли бы на главнаго кади и на непосредственное приложеніе палки къ главнымъ статьямъ мусульманскаго кодекса.

Главнымъ львомъ между публичными зданіями слыветъ въ Каиръ мечеть, построенная Мегметомъ Али. Она сложена изъ бѣлаго алебастра съ легкимъ, красноватымъ оттѣнкомъ; всѣ орнаменты ея отличаются чисто европейскимъ характеромъ: благородный и фантастическій оріентальный стиль покинутъ поклонниками пророка. Я посѣтилъ здѣсь двѣ городскія мечети и видѣлъ ихъ нѣсколько, — всѣ онѣ въ тысячу разъ прекраснѣе этой. Разнообразіе ихъ орнаментовъ удивительно; причудливыя формы куполовъ и минаретовъ, которыми весьма удачно нарушены общія правила соразмѣрности, поразятъ своей оригинальностью любаго архитектора. Когда идете вы по улицъ, очарованный взоръ вашъ то останавливается на мраморномъ фонтанѣ, украшенномъ арабесками и такъ чисто, мастерски отдѣланной кровлею, что вы смотрите на нее съ такимъ же наслажденіемъ, какъ на античную камею; то не можетъ оторваться онъ отъ арки, прикрывающей входъ въ мечеть, которая поднимается вверхъ такъ легко и граціозно, какъ…. какъ пируэтъ Тальони. Эта архитектура, чуждая грандіозности, богата той легкой и мирной красотою, съ которою ознакомили насъ древніе памятники, хотя Парѳенонъ и Колизей также грубы въ сравненіи съ нею, какъ широкоплечіе Титаны передъ Зевсомъ, питающимся амврозіею. Эти фантастическіе шпицы, куполы и галереи, чаруя взоры, возбуждаютъ и, такъ сказать, щекотятъ воображеніе. Въ знаменитой мечети султана Гассана нашли мы очень мало правовѣрныхъ. Сторожъ, глазами просившій подаянія, предложилъ намъ надѣть соломенныя туфли и ввелъ во внутренность мечети.

Въ ней было удивительно свѣтло. Лучшіе образцы норманскаго искусства, видѣнные мною, не превзойдутъ благородной простоты и граціи этого храма.

Никто не молился въ мечети; только офиціальные сторожа и сверхъ комплектные проводники пришли въ нее за бакшишомъ. Вѣра ослабла; потому-то и не могутъ здѣсь изобрѣсть тѣхъ совершенныхъ формъ и построить такихъ зданій, какія изобрѣтались и строились въ былое время. Для доказательства я укажу на жалкую архитектуру храма, воздвигнутаго Мегметомъ Али, и на совершенное отсутствіе красоты въ мечетяхъ, недавно построенныхъ въ Константинополѣ.

Однакоже путешествіе въ Мекку до-сихъ-поръ въ большомъ ходу у мусульманъ. Подлѣ мечети Гассана находится зеленый лугъ, на которомъ пилигримы разбиваютъ ежегодно станъ свой прежде, нежели двинутся въ дальнѣйшій путь. Я попалъ сюда не во время этого сходбища, но видѣлъ на базарѣ дервиша, который, сопровождая священнаго верблюда, обыкновенно предводительствуетъ происходящими здѣсь въ подобныхъ случаяхъ процессіями. Онъ пользуется въ Каиръ почти такомъ же уваженіемъ, какъ мистеръ О'Конель въ Ирландіи.

Дервишъ этотъ живетъ подаяніемъ. Лѣтомъ и зимою ходитъ онъ босой, нахмуренный, съ палкою и въ одной тонкой, узенькой рубашонкѣ. Сзади торчитъ у него огромнѣйшій пукъ черныхъ волосъ; смуглое тѣло его, словно у дикаря, поросло также курчавыми волосами. Онъ содержитъ пребольшой гаремъ и, говорятъ, составилъ себѣ отличнѣйшее состояніе сборомъ контрибуцій. Глупый народъ увѣренъ въ святости этого человѣка, и когда возвращается онъ изъ своего религіознаго похода, главные муллы, встрѣтивши его за городомъ, торжественно сопровождаютъ въ Каиръ по эзбскійской дорогѣ; простой же народъ бросается подъ ноги его лошади, въ полной увѣренности, что человѣкъ, убитый или изуродованный лошадью великаго Гаджи, попадетъ непремѣнно въ рай магомета. Моя ли вина, что при этомъ случаѣ пришли на мысль мнѣ Гаджи Даніэль и вѣрующіе въ него?

Когда я проходилъ по этой долинъ, на ней не было знаменитаго дервиша; но тутъ, съ блестящими глазами и сѣдоватой бородою, плясалъ другой дикарь. Зрители, казалось мнѣ, смотрѣли на него съ презрѣніемъ, и никто изъ нихъ не положилъ ни копѣйки въ чашку ему. На головѣ этого чудака сидѣлъ живой, но совершенно ощипанный пѣтухъ, обвѣшанный клочками красныхъ лентъ и стеклярусомъ: такой чудовищной и жалкой штуки я никогда еще не видывалъ.

Недалеко отсюда потѣшалъ публику клоунъ, въ родѣ нашего Уиддикомба. Этотъ буфонъ отвѣчалъ на вопросы непристойными фразами, которыя заставляли всю аудиторію помирать со смѣху. Одна изъ его остротъ была переведена мнѣ, и еслибы я вздумалъ сообщить вамъ ее, вы конечно не засмѣялись бы. Драгоманъ увѣрялъ насъ, что весь юморъ этого остряка такого же сомнительнаго достоинства; также отозвался о немъ и молодой египетскій джентельменъ, сынъ паши, котораго въ послѣдствіи я встрѣтилъ въ Мальтѣ. Онъ же сообщилъ мнѣ кое-что о семейной жизни Египтянъ: подробности весьма неназидательныя. Отъ него узнали мы, что женщины на Востокѣ заботятся болѣе всего о томъ, чтобы овладѣть мужчиною, потакая его чувственнымъ влеченіямъ, и что главное достоинство ихъ заключается въ умѣньи разнообразить чувственныя удовольствія. Онъ даже старался объяснить намъ, въ чемъ состоитъ именно игривость ихъ ума, но это былъ трудъ совершенно потерянный, по причинѣ нашей тупости. Я попросилъ бы только покорнѣйше не увлекаться нѣмецкими писателями и эстетиками, Семилясоизмами, Ганганизмами и т. п. Жизнь на Востокѣ — чисто скотская жизнь. Я увѣренъ, что самые презрительные отзывы о ней были бы довольно снисходительны, потому что едва-ли кто въ состояніи разсказать, до какой степени развита на Востокъ саная отвратительная чувственность.

За балаганомъ этого буфона показали мнѣ на зеленомъ лугу мѣсто, обагренное кровью. Здѣсь поутру казнили Арнаута. Городскіе жители проклинаютъ этихъ Арнаутовъ. Станъ ихъ разбитъ за Каиромъ; но они всякій день пьянствуютъ и разбойничаютъ въ городѣ, не смотря на то, что почти каждую недѣлю предаютъ смертной казни по-крайней-мѣрѣ одного изъ нихъ.

Товарищи мои видѣли, какъ толпа солдатъ тащила этого молодца мимо гостинницы. Голый, связанный по рукамъ и по ногамъ, онъ все еще былъ страшенъ своимъ противникамъ, употребляя отчаянныя усилія освободиться отъ нихъ. Онъ былъ чрезвычайно строенъ; обнаженное тѣло его представляло образецъ физической красоты.

Этотъ Арнаутъ плѣнился на улицъ какою то женщиною и хотѣлъ схватить ее. Женщина пустилась бѣжать; вблизи былъ полицейскій баракъ; она бросилась искать въ немъ спасенія; Арнаутъ, не теряя присутствія духа, ворвался и туда за нею. Одинъ изъ полицейскихъ хотѣлъ остановить его, но онъ выхватилъ пистолетъ и положилъ своего противника на мѣстѣ; потомъ обнажилъ саблю и убилъ еще трехъ или четырехъ человѣкъ прежде, нежели успѣли обезоружить его. Онъ понималъ неизбѣжный конецъ свой, видѣлъ, что не можетъ овладѣть женщиною и справиться съ огромной толпою вооруженныхъ солдатъ, которые окружили его, и однако же порывъ чувственности и страсть къ убійству долго еще волновали этого звѣря. Сегодня поутру нѣсколько Арнаутовъ проводили своего товарища на мѣсто казни; смерть нисколько не страшила его, покойно опустился на колѣна и такъ хладнокровно сложилъ свою буйную голову, какъ будто она принадлежала другому.

Когда кровь хлынула на землю, изъ толпы выбѣжала замужняя женщина, не имѣвшая дѣтей, и начала брызгать на себя ею: здѣсь существуетъ повѣрье, что кровь преступника прекрасное медицинское средство отъ безплодья.

«А! ты любишь кровь? сказалъ одинъ изъ Арнаутовъ. Такъ смотри же, какъ твоя собственная смѣшается съ кровью моего товарища.» Съ этимъ словомъ спустилъ онъ курокъ пистолета, и женщина пала мертвою, посреди толпы, въ присутствіи исполнителей казни. Убійцу схватили; безъ сомнѣнія, завтра отрубятъ и ему голову. Объ этомъ происшествіи можно бы написать хорошую главу: Смерть Арнаута; но я отказываюсь. Довольно въ жизнь свою видѣть и одного повѣшеннаго человѣка. J'у ai été, какъ сказалъ одинъ Французъ, говоря объ охотѣ.

Пистолетные выстрѣлы вошли здѣсь въ общее употребленіе не только между Арнаутами, но и въ самой высшей сферѣ общества. Недавно одинъ изъ внуковъ Мегмета Али, котораго назову я Синей Бородою (собственное имя могло бы повредить нашимъ дружескимъ отношеніямъ къ Египту), чувствуя недостатокъ своего образованія, пожелалъ познакомиться съ математикою и съ условіями цивилизованной жизни. Для исполненія этого похвальнаго желанія былъ выписанъ изъ Кэмбриджа наставникъ, который, какъ я слышалъ, учился алгебрѣ и учтивостямъ у достопочтеннаго доктора Уизля.

Однажды, когда мистеръ Мэкъ Уиртеръ, гуляя съ Синей Бородою въ садахъ Шубры, объяснялъ ему обычаи, усвоенные образованнымъ обществомъ, и увлекался краснорѣчивыми воспоминаніями о кэмбриджскомъ университетѣ, къ нимъ подошелъ бѣдный феллахъ и, бросившись къ ногамъ Синей Бороды, началъ жалобнымъ голосомъ умолять о правосудіи.

Синяя Борода былъ такъ увлеченъ разсказомъ своего почтеннаго наставника, что велѣлъ просителю убираться къ чорту, и возобновилъ разговоръ, прерванный не вовремя крикомъ феллаха. Злая судьба надоумила бѣдняка снова попытать счастія. Онъ всталъ на другой дорожкѣ, и когда принцъ и мистеръ Мэкъ Уиртеръ вышли на нее, занятые еще болѣе интереснымъ разговоромъ, феллахъ, упавши опять на колѣна, протянулъ просьбу къ лицу Синей Бороды и снова завопилъ жалобнымъ голосомъ.

Эта вторичная попытка неотвязнаго бѣдняка вывела принца изъ терпѣнія. «Человѣкъ, сказалъ онъ, я уже запретилъ тебѣ докучать мнѣ своимъ крикомъ, и вотъ! ты не повинуешься. Прими же достойную кару за ослушаніе, и пусть кровь твоя падетъ на твою же собственную голову.» Съ этими словами протянулъ онъ пистолетъ, и феллахъ никогда уже послѣ этого не молилъ о правосудіи.

Такая неожиданная развязка удивила почтеннаго Мэкъ Уиртера. «Милостивый принцъ, сказалъ онъ, мы никогда не убивали людей въ Кэмбриджѣ, даже и въ то время, когда случалось гулять намъ на зеленой лужайкѣ университета. Позвольте доложить вашему высочеству, что такую методу отдѣлываться отъ докучливости просителей мы, Европейцы, признаемъ крутымъ и даже почти жестокимъ средствомъ. Осмѣливаюсь покорнѣйше просить васъ укротить нисколько этотъ пылъ на будущее время и, какъ наставникъ вашего высочества, умоляю васъ быть немного поскупѣе на пули и порохъ.»

— О, мулла! отвѣчалъ Синяя Борода своему наставнику. Мнѣ очень пріятно слушать тебя, когда говоришь ты о своемъ университета; но если вздумаешь ты мѣшаться въ дѣло правосудія, какимъ бы то ни было образомъ, и препятствовать мнѣ убить какую-нибудь арабскую собаку, которая бѣжитъ по пятамъ за мною, — то, клянусь бородою пророка! у меня отыщется для тебя другая пуля.

Проговоривши это, онъ выхватилъ другой пистолетъ и взглянулъ на почтеннаго Мэкъ Уиртера такъ многозначительно, такимъ ужаснымъ взоромъ, что тотъ пожелалъ убраться поскорѣй восвояси и, надѣюсь, посиживаетъ теперь благополучно дома.

Вотъ еще забавный анекдотъ, разсказанный мнѣ джентельменомъ, который постоянно живетъ въ Каиръ. Поземельные доходы поступаютъ въ казну черезъ руки фермеровъ. Въ ихъ полное распоряженіе отданы цѣлые округа, и на нихъ же возложена отвѣтственность въ сборѣ податей. Эта система понуждаетъ сборщиковъ прибѣгать къ ужасной тираніи, а феллаховъ къ притворству, къ желанію прикинуться нищими, для того, чтобы сберечь деньги отъ хищности своихъ надсмотрщиковъ. Такимъ образомъ плутовство развито здѣсь въ высшей степени: это очень горестный фактъ. Паша обкрадываетъ и надуваетъ купцовъ, зная, что надсмотрщики обкрадываютъ казну, пока остаются на своемъ мѣстѣ и пока, съ помощью палки, не заставятъ ихъ развязать кошель; надсмотрщики угнетаютъ и обворовываютъ земледѣльцевъ, а бѣдные земледѣльцы плутуютъ и воруютъ въ свою очередь; и такъ вся административная система постоянно вращается здѣсь въ широкой сферѣ обоюднаго надувательства.

Депутаціи отъ поселянъ и феллаховъ то и дѣло являются къ пашѣ съ жалобами на жестокость и притѣсненія начальниковъ, поставленныхъ надъ ними; но какъ извѣстно, что съ Араба ничего не возьмешь безъ палки, то жалобы и оставляются по большей части безъ вниманія. Казна его высочества должна быть наполнена, и чиновники, назначенные правительствомъ, не могутъ же быть оставлены безъ поддержки.

Была однако же одна деревня, разоренные жители которой жаловались такъ патетически, что возбудили негодованіе въ сердцѣ Мегмета Али, а потому и былъ вызванъ въ Каиръ начальникъ деревни, Скинфлинтъ-Бегъ, для представленія отчета въ своихъ дѣйствіяхъ.

Когда явился онъ, паша началъ упрекать его въ несправедливости, спросилъ, какъ осмѣлился онъ обходиться такъ жестоко съ его любезными вѣрноподданными, и грозилъ бегу опалою и конфискаціею всего имущества за то, что онъ довелъ до разоренія ввѣренный ему округъ.

«Ваше высочество, отвѣчалъ Скинфлинтъ-Бегъ, вы изволите говорить, что я разорилъ феллаховъ. Какъ же изобличить мнѣ во лжи моихъ враговъ и доказать несправедливость ихъ обвиненія? Принесть больше отъ нихъ денегъ. Если принесу я пятьсотъ кошельковъ съ моей деревни, увѣритесь ли вы, что народъ мой не доведенъ до разоренія?

Паша смягчился. „Я не хочу, чтобы этихъ бѣдняковъ били палками, сказалъ онъ. О, Скинфлинтъ-Бегъ, ты такъ много мучилъ ихъ и такъ мало сдѣлалъ для нихъ полезнаго, что сердце мое обливается кровью. Я не хочу, чтобы они страдали болѣе.

— Даруйте мнѣ прощеніе, ваше высочество, превратите гнѣвъ свой на милость, и я принесу пятьсотъ кошельковъ также вѣрно, какъ зовутъ меня Скинфлинтъ-Бегомъ. Я прошу только позволенія сходить домой, пробыть тамъ нѣсколько дней и вернуться назадъ. Я возвращусь также честно, какъ возвратился Регулъ-паша къ Карѳагенянамъ, и съ бѣлымъ лицомъ предстану передъ ясныя очи вашего высочества.

Эта просьба объ острочкѣ была уважена. Возвратясь въ деревню, Скинфлинтъ-Бегъ созвалъ немедленно старшинъ. „Друзья мои, сказалъ онъ имъ, слухи о нашей бѣдности и несчастіяхъ достигли до трона паши, и милостивое сердце нашего повелителя смягчилось отъ словъ, проникшихъ въ его уши. «Сердце мое, такъ говоритъ онъ, тронуто бѣдствіями моихъ эль-модійскихъ подданныхъ. Я придумалъ, какимъ бы образомъ пособить ихъ несчастію. Недалеко отъ ихъ деревни находится плодоносная земля Эль-Гуани, богатая кунжутомъ, ячменемъ, хлопчатой бумагой и кукурузою. Цѣна ей тысяча кошельковъ; но я хочу уступить ее моимъ дѣтямъ за семьсотъ пятьдесятъ, остальныя же деньги оставить въ ихъ собственную пользу, въ награду за долгія страданія.»

Старшины знали, какъ высоко цѣнятся плодородныя поля Эль-Гуани, но они сомнѣвались въ искренности своего начальника. Однако же ему удалось разсѣять ихъ опасенія и возбудить сильное желаніе сдѣлать эту выгодную покупку. «Я самъ вношу двѣсти пятьдесятъ кошельковъ, сказалъ онъ, а вы всѣмъ міромъ подпишетесь на остальные. Когда же деньги будутъ собраны, вы отправитесь съ ними въ Каиръ, а я понесу свою часть, и всю эту сумму положимъ мы къ ногамъ его высочества.»

Сѣдыя бороды посовѣтовались другъ съ другомъ, и мнимые бѣдняки, изъ кармана которыхъ нельзя было ничего выколотить палкою, нашли въ немъ деньжонки, какъ скоро потребовалъ этого ихъ собственный интересъ. Вмѣстѣ съ шейкомъ и съ пятьюстами кошельковъ отправились они по дорогѣ въ столицу.

По прибытіи въ Каиръ, Скинфлинтъ-Бегъ и старшины Эль-Моди были допущены во дворецъ, гдѣ передъ трономъ паши и положили собранныя деньги.

«Вотъ дань вѣрноподданныхъ, ваше высочество, сказалъ Скинфлинтъ-Бегъ, опуская на полъ свою часть; а это добровольное приношеніе деревни Эль-Моди. Не справедливо ли докладывалъ я, увѣряя ваше высочество, что враги и клеветники безсовѣстно оболгали меня, жалуясь на разореніе моего округа и на чинимыя будто бы мною истязанія его жителямъ? Вотъ доказательство, что Эль-Моди не имѣетъ недостатка въ деньгахъ: старшины въ одинъ день собрали пятьсотъ кошельковъ и кладутъ ихъ къ ногамъ своего повелителя.»

Вмѣсто палокъ, Скинфлинтъ-Бегъ былъ немедленно награжденъ милостью; палками же попотчивали феллаховъ, которые донесли на него. Изъ бега онъ былъ переименованъ въ бея, и способъ его извлекать деньги изъ народа могъ бы составить предметъ достойный изученія для людей, управляющихъ нѣкоторыми частями Соединеннаго Королевства [2].

Во время Сирійской междуусобицы, наша, опасаясь разрыва дружескихъ связей съ Англіею, пожелалъ возвысить духъ феллаховъ, relever la morale nationale, и сдѣлалъ однаго Араба полковникомъ. Черезъ три дня по заключеніи мира, счастливый Арабъ былъ разжалованъ пашею. Молодой египетскій полковникъ, который разсказалъ мнѣ это, отъ души смѣялся надъ продѣлкою своею повелителя. «Не срамъ ли это, говорилъ онъ: меня, человѣка двадцати трехъ лѣтъ, никогда и нигдѣ не служившаго, не имѣющаго никакихъ особенныхъ достоинствъ, — сдѣлать полковникомъ?» Смерть помѣшала его дальнейшему повышенію. Черезъ нѣсколько недѣль во французскихъ газетахъ было объявлено о смерти бея.

Этотъ любезный молодой человѣкъ, по вечерамъ, въ карантинѣ Мальты, краснорѣчиво описывалъ намъ красоту жены своей, оставленной въ Каиръ, ея черные волосы, голубые глаза и удивительное тѣлосложеніе. Я полагаю, что этимъ черкешенкамъ обязана своей изящной кожею турецкая аристократія, управляющая Египтомъ. Видѣлъ я здѣсь Ибрагима-пашу; онъ румянъ, усы у него съ просѣдью; по своей надменной и красивой наружности походитъ онъ на англійскаго драгуна, какихъ можно видѣть на смотрахъ въ Медстонѣ. Всѣ здѣшніе офиціальные люди имѣютъ чисто-европейскія лица. Въ Каиръ познакомился я съ очень веселымъ и толстымъ пашею, которому принадлежалъ, кажется, трактиръ. Онъ каждый день прогуливался въ садахъ Эзбекіэ; судя по наружности, его можно было почесть французомъ. Женщины или, вѣрнѣе сказать, маленькія частички женскаго тѣла, которыя намъ дозволено было созерцать здѣсь, были тоже прекрасны. Эти милыя созданія, втроемъ и вчетверомъ, ѣздили на лошакахъ по улицамъ города, въ сопровожденіи невольниковъ, которые поддерживали ихъ на сѣдлѣ, кричали во все горло: шмалекъ, аминекъ, или что-то въ этомъ родѣ, и хлестали народъ на обѣ стороны ременной плеткою. Но женщины кутаются здѣсь еще болѣе, нежели въ Константинополѣ. Черный шелковый капюшонъ, спускаясь съ головы, прикрываетъ ихъ совершенно; широко раздвигая его руками, онѣ изъ отверзтій черной маски пронзительно устремляютъ на васъ большіе круглые глаза, которые составляютъ здѣсь общую принадлежность, исключая, разумѣется, людей, потерявшихъ зрѣніе отъ офтальміи.

Меня удивляла благородная фигура Аравитянокъ, которыхъ я видѣлъ здѣсь. Привычка носить на головъ кувшинъ придаетъ ихъ стану особенную граціозность, которой какъ нельзя болѣе соотвѣтствуетъ національный костюмъ ихъ. Одинъ экземпляръ этого костюма я привезъ въ Англію, въ подарокъ знакомой леди для маскерада. Онъ состоитъ изъ широкаго синяго коленкороваго платья, которое застегивается спереди костяными пуговицами, и трехъ аршинъ синей же матеріи для вуаля. Для глазъ дѣлается отверзтіе, а на головѣ долженъ непремѣнно находиться кувшинъ. Костюмъ этотъ, не допускающій юбокъ и другихъ вспомогательныхъ средствъ дамскаго туалета, можетъ идти только къ очень стройной фигурѣ, и я не сомнѣваюсь, что въ будущій сезонъ онъ войдетъ въ большое употребленіе.

Съ мужчинами, съ этой прекрасной и благородной расою людей, обходятся здѣсь, какъ съ собаками. Когда ѣхалъ я базаромъ, проводникъ, пролагая дорогу мнѣ сквозь густую толпу феллаховъ, стегалъ плетью тѣхъ изъ нихъ, которые не могли или не хотѣли посторониться. Никогда не забуду я этой унизительной сцены!

Почтенный старикъ, съ длинной и совершенно сѣдой бородою, получивши ударъ, не произнесъ ни малѣйшей жалобы. Онъ только отошелъ въ сторону, пожимая плечами, по которымъ хлестнула плеть. Эта жестокость возмутила меня. Я закричалъ на проводника и запретилъ ему драться въ моемъ присутствіи. Но здѣсь всѣ дерутся плетью: и пѣшій конвой наши, когда ѣдетъ онъ по базару, и прислуга доктора, когда пробирается онъ сквозь толпу, чинно возсѣдая на хребтѣ своей кобылицы, и особенно Негры. Эти дерзкіе негодяи, очищая для самихъ себя дорогу, машутъ бичемъ на обѣ стороны безо всякаго сожалѣнія; и никогда не услышите вы жалобы.

Какъ описать вамъ красоту здѣшнихъ улицъ, эту разнообразную архитектуру домовъ, арокъ, висячихъ кровель, портиковъ и балконовъ, эту удивительную игру свѣта и тѣни, которая пестритъ ихъ, этотъ варварскій блескъ обширныхъ базаровъ и шумную, суетливую толпу, которая наполняетъ ихъ! Цѣлая академія художниковъ нашла бы здѣсь богатѣйшіе матеріялы для картинъ своихъ. Нигдѣ не видалъ я такого разнообразія архитектуры, жизни и блестящаго колорита. Каждая улица, каждая лавка базара такъ вотъ и просятся на полотно картины. Нашъ знаменитый акварельный живописецъ, мистеръ Леувсъ, набросалъ на бумагу нѣсколько этихъ сценъ чрезвычайно удачно; но здѣсь достанетъ ихъ на сотню артистовъ, и если кто-нибудь изъ нихъ, читая эти строки, вздумаетъ воспользоваться случаемъ и пріѣхать въ Каиръ зимою, онъ найдетъ здѣсь превосходный климатъ и богатые предметы для своей кисти.

Изъ эскизовъ однихъ только Негровъ можно составить очень интересный альбомъ. Сегодня поѣхалъ я на лошади за городъ, къ гробницамъ Калифовь. Эти древнія, необитаемыя зданія съ куполами, дворами и минаретами представляютъ очень живописную картину. Въ одномъ изъ нихъ остановились только-что прибывшіе сюда Негры; они столпились подлѣ стѣны, освѣщенной солнцемъ; продавцы ихъ ходили по двору, или курили табакъ, лежа на цыновкахъ. Въ толпѣ замѣтилъ я чернаго, какъ ночь, Абиссинца съ такимъ гадкимъ выраженіемъ лица, что его можно было назвать олицетворенной подлостью. Когда я началъ рисовать портретъ этой ракаліи, онъ пристально поглядѣлъ на меня съ своей цыновки и вслѣдъ за этимъ попросилъ денегъ. «Я знаю, говорилъ онъ, изъ-за чего вы хлопочете. Вы нарисуете меня, а потомъ, когда вернетесь въ Европу, продадите эту картину за деньги: такъ подѣлитесь хоть немножко со мною». Чувствуя, что у меня не достанетъ искусства изобразить такой избытокъ плутовства, я положилъ кисть, бросилъ ему сигару и велѣлъ сказать переводчику, что рожа этого молодца слишкомъ гадка для того, чтобы сдѣлаться ей популярною въ Европѣ, и что по этой-то именно причинѣ я и выбралъ ее для своего рисунка.

Это были невольники, назначенные для продажи. На сцену выступилъ хозяинъ ихъ и показалъ намъ свое черное стадо. Оно состояло, по большей части, изъ мальчиковъ и молодыхъ женщинъ, которыя были хорошо сложены, но отвратительно безобразны. Скинувши съ одной изъ нихъ покрывало, продавецъ велѣлъ подняться ей на ноги. Она повиновалась, дрожа всѣмъ тѣломъ отъ стыдливости. Кожа на ней была черна, какъ уголь, губы походили на сосиски, большіе глаза отличались добрымъ выраженіемъ, и курчавые волосы вились на головѣ густыми, маленькими и жесткими колечками.

Нельзя сказать, чтобы эти люди были несчастны. Они смотрятъ на васъ такими же глазами, какъ бѣдная дѣвушка глядятъ въ Англіи на фабрику, куда бы хотѣлось наняться ей. Съ купленными Неграми обходятся здѣсь ласково и одѣваютъ ихъ хорошо; они скоро жирѣютъ и становятся очень веселы. Но мнѣ показалось, что эти невольницы очень дики въ сравненіи съ тѣми, которыхъ видѣлъ я на константинопольскихъ базарахъ. Когда я разсматривалъ тамъ одну Негритянку и слишкомъ патетически удивлялся полнотѣ ея формъ, она улыбалась очень весело и поручила драгоману попросять меня, чтобы я купилъ ее за двадцать фунтовъ стерлинговъ.

За гробницами Калифовъ начинается уже степь. Она подходитъ къ самымъ стѣнамъ Каира и замыкается зеленью садовъ, которые темнѣютъ на южной ея оконечности. Отсюда можете видѣть вы первую станцію суэзской дороги и ѣхать по ней безъ проводника, направляя путь свой отъ одного станціоннаго дома къ другому,

Оселъ мой бѣжалъ четверть часа очень порядочной рысцою. Здѣсь, оборотясь спиной къ городу, мы находились въ настоящей степи: песчаные холмы, подымаясь другъ изъ-за друга, тяпулись такъ далеко, что, наконецъ, взоръ мой не могъ отличить безцвѣтной перспективы ихъ отъ желтаго небосклона. Объ этой картинъ я составилъ уже прекрасную идею изъ Эстена. Можетъ быть, она получаетъ болѣе грозный характеръ, когда дуетъ здѣсь симумъ. Во время дороги случилось со мною одно только происшествіе: переднія ноги осла глубоко увязли въ яму; я перескочилъ черезъ его голову, растянулся во весь ростъ и отвѣдалъ песочку. Послѣ этого приключенія отправился я обратно въ городъ. Въ продолженіе двухдневной ѣзды по этой степи, вы такъ приглядитесь къ ней, что она совершенно потеряетъ для васъ грандіозный характеръ и сдѣлается только некомфортабельною.

Вскорѣ послѣ моего паденія, солнце также увязло въ песокъ, но оно не поднялось изъ него съ моей быстротою. Пріятно было смотрѣть мнѣ на закатъ его, потому что въ этотъ вечеръ пригласилъ меня обѣдать старинный другъ нашъ Ди…. который поселился здѣсь и живетъ совершенно на восточный ладъ.

Вы помните, какой дэнди былъ этотъ Ди…; помните безукоризненность его сапоговъ, галстуховъ, перчатокъ и отличный фасонъ жилетовъ. Мы видѣли его въ полномъ блескѣ на Реджентъ-Стритѣ, въ Тюльери и Толедо. Здѣсь поселился онъ въ арабскомъ кварталѣ, вдали отъ тихъ норъ, въ которыхъ пріютилась европейская цивилизація. Домъ его стоитъ въ прохладной, тѣнистой, узкой аллеѣ, такъ узкой, что маленькій поѣздъ мой, состоявшій изъ двухъ лошаковъ, на которыхъ ѣхалъ я съ проводникомъ, и двухъ погоньщиковъ, долженъ былъ прижаться къ стѣнкѣ, чтобы дать дорогу Ибрагиму паши, который встрѣтился намъ съ своей кавалькадою. Прежде всего въѣхали мы на широкій дворъ, прикрытый навѣсомъ. Здѣсь находился на сторожѣ смуглый арабъ, въ синемъ халатъ и бѣлой чалмѣ. Слуги на Востокъ лежатъ, кажется, у всѣхъ дверей; чтобы позвать ихъ, вы должны хлопнуть въ ладоши, какъ дѣлается это въ Арабскихъ Ночахъ.

Этотъ человѣкъ, юркнувши въ маленькую калитку, которую онъ затворилъ за собою, пошелъ во внутреннія комнаты, доложить о насъ своему господину. Скоро возвратился онъ; я спрыгнулъ съ лошака, отдалъ поводья погоньщику и вошелъ въ таинственную дверь.

За нею находился большой открытый дворъ, обнесенный съ одной стороны глухой галереею. На травѣ лежалъ верблюдъ; подлѣ него стояла газель, а поодаль отъ нихъ пестрѣло цѣлое стадо куръ и цыплятъ, доставляющихъ необходимый матеріялъ для роскошнаго стола хозяина. Противъ галереи подымались стѣны его длиннаго, испещреннаго окнами и балконами дома. Стрѣльчатыя окна прикрывались деревянными рѣшетками; сквозь одну изъ нихъ пристально глядѣли на меня необыкновенно большіе, черные и такіе восхитительные глаза, какихъ никогда еще не случалось мнѣ видѣть. Подлъ оконъ летали, суетились и ворковали голуби. Счастливыя созданія! Безъ сомнѣнія, васъ кормятъ крошками хлѣба хорошенькія пальчики милой Зюлейки! Весь этотъ дворъ, освѣщаемый солнцемъ и удивительно блестящими глазами, которые смотрятъ на него сквозь оконную рѣшетку, имѣлъ такую же старую, заплѣсневѣлую наружность, какъ запущенное мѣстопребываніе ирландскаго джентельмена. Краска посколупалась съ вычурныхъ, расписанныхъ галерей; арабески свалились съ оконъ; но эта ветхость удвоивала живописный эффектъ общей картины. Однако же я слишкомъ долго удерживаю васъ на двери. Но на кой же чортъ блеснули здѣсь черные глаза этой Зюлейки?

Отсюда вошелъ я въ большую комнату, посреди которой журчалъ фонтанъ. Тутъ встрѣтилъ меня другой человѣкъ, весь въ синемъ, съ краснымъ поясомъ и бѣлой бородою. Онъ поднялъ темное драпри двери и ввелъ меня въ большую залу съ мавританскимъ окномъ. Здѣсь усадилъ онъ меня на диванъ, вышелъ на минуту и возвратился съ длинной трубкою и мѣдной жаровнею, откуда вынулъ уголь, раздулъ его, положилъ на табакъ и, предложивъ мнѣ трубку, удалился съ почтительнымъ поклономъ. Таинственность слугъ и внѣшній дворъ съ его верблюдомъ, черноокой газелью и другими прекрасными глазками произвели на меня удивительное впечатлѣніе. Пока сидѣлъ я здѣсь, разсматривая эту странную комнату со всей ея обстановкою, робкое уваженіе мое къ владѣтелю дома достигло огромныхъ размѣровъ.

Такъ какъ вамъ пріятно будетъ узнать внутренность и меблировку восточнаго аристократическаго дома, то позвольте мнѣ описать эту пріемную. Она длинна и высока; лѣпной потолокъ ея расписанъ, позолоченъ и обведенъ арабесками, перемѣшанными съ надписями изъ Алькорана. Домъ этотъ вѣроятно принадлежалъ сперва какому-нибудь мамелюкскому агѣ или бею, котораго умертвилъ Мегметъ-Али, пригласивши къ себѣ на завтракъ. Его не подновляли съ тѣхъ поръ, и онъ устарѣлъ, хотя, можетъ быть, и сталъ отъ этого живописнѣе. Въ нишѣ, противъ дивана, находится большое круглое окно; подлѣ него стоятъ также диваны. Окно выходитъ въ садъ, окруженный высокими домами сосѣдей. Въ саду много зелени; посреди него журчитъ фонтанъ и подымается высокая пальма, обсаженная кустарниками. Въ комнатѣ, кромѣ дивановъ, есть еще сосновый столъ, цѣною въ пять шиллинговъ, четыре деревянныхъ стула, которые стоятъ не дороже шести шиллинговъ, два ковра и пара цыновокъ. Столъ и стулья — это роскошь, вывезенная изъ Европы; на Востокѣ ѣдятъ обыкновенно изъ мѣдныхъ судковъ, поставленныхъ на низенькія скамеечки, а потому можно сказать, что домъ эффенди Ди… меблированъ роскошнѣе, нежели домы агъ и беевъ, живущихъ по сосѣдству съ нимъ.

Когда я поразсмотрелъ эти вещи, въ комнату вошелъ Ди…. Неужели это тотъ франтъ, которому удивлялись въ Европѣ? Передо мною стоялъ мужчина въ желтомъ архалукѣ; длинная борода его была съ просѣдью; бритую голову прикрывалъ красный тарбушъ, надѣтый сверхъ бѣлаго миткалеваго колпака, подбитаго ватою. Прошло нѣсколько минутъ прежде, нѣжели я могъ, какъ говорятъ Американцы, реализировать этого semiliant… прежнихъ временъ.

Садясь на диванъ рядомъ со мною, онъ скинулъ туфли, потомъ хлопнулъ руками и произнесъ слабымъ голосомъ: Мустафа! На зовъ явился человѣкъ со свѣчами, трубками и кофе. Тутъ начали мы толковать о Лондонѣ. Я сообщилъ ему новости о прежнихъ товарищахъ. Во время разговора восточная холодность его поддалась англійскому радушію, и я, къ своему удовольствію, нашелъ въ немъ того же веселаго и разбитнаго малаго, какимъ слылъ онъ въ клубѣ.

Онъ усвоилъ всю внѣшнюю обстановку восточной жизни: выѣзжаетъ на сѣромъ конѣ, прикрытомъ красной попоною, въ сопровожденіи двухъ пѣшихъ слугъ, которые идутъ по сторонамъ его; носитъ очень красивый темно-синій жакетъ и такіе широкіе шаравары, что ихъ достало бы на экипировку цѣлаго англійскаго семейства. Курчавая борода его величаво покоится на груди, а при бедрѣ блеститъ дамасская сабля. Красная шапка придаетъ ему почтенную наружность бея. И надобно сказать, чти это не павлиныя перья, не театральный костюмъ, нѣтъ! Пріятель нашъ инженерный генералъ-маіоръ, то есть одинъ изъ важныхъ сановниковъ Египта. За столомъ засталъ насъ одинъ отуречившійся Европеецъ, и мы, по окончаніи обѣда, торжественно возсѣли на диванъ съ длинными трубками.

Обѣды Ди… превосходны. Кушанье готовитъ ему обыкновенная египетская кухарка. Намъ подали огурцовъ, фаршированныхъ рубленымъ мясомъ; желтый, дымящійся пилафъ, которымъ гордится восточная кухня; козленка и куръ à l'Aboukr и à la pyramide; нѣсколько очень вкусныхъ блюдъ, приготовленныхъ изъ зелени; кибобъ, приправленный превосходнымъ соусомъ изъ сливъ и острыхъ на вкусъ кореньевъ. Обѣдъ заключился спѣлыми гранатами; онѣ были разрѣзаны на кусочки, холодны и чрезвычайно вкусны. Съ мясными блюдами управлялись мы съ помощью ножей и вилокъ; но плоды брали съ тарелокъ и клали въ ротъ по восточному: рукою. Я освѣдомился о ягнятинѣ, фисташкахъ и кремъ-тортѣ au poivre; но повариха Ди… не умѣла приготовить ни одного изъ этихъ историческихъ блюдъ. Пили мы воду, охлажденную въ небольшихъ глиняныхъ горшечкахъ; попробовали также и шербетовъ, приготовленныхъ двумя соперниками: Гаджи Годсономъ и Бассь Беемъ — самые горчайшіе и самые сладостные изъ напитковъ. О, несравненный Годсонъ! Когда были мы въ Іерусалимѣ, туда пришелъ изъ Бейрута верблюдъ, нагруженный портеромъ. Никогда не забыть мнѣ той радости, которая одушевила насъ при видъ прохладной пѣны, наполнившей стаканъ, подставленный подъ горлышко широкоплечей, приземистой бутылки.

Живя на сѣверѣ, мы не понимаемъ всей роскоши этой жгучей жажды, которая томитъ человѣка въ знойномъ климатъ; по-крайней-мѣрѣ сидячіе городскіе жители рѣдко испытываютъ ее; но во время путешествія земляки наши узнаютъ это благо. Воя дорога отъ Каира до Суэза усыпана пробками изъ бутылокъ содовой воды. Маленькій Томъ Томбъ съ своимъ братомъ не заблудились бы въ египетской пустынѣ, идя по этимъ знакамъ.

Каиръ чрезвычайно живописенъ; пріятно имѣть въ саду у себя пальмы и ѣздить на верблюдѣ; но все-таки очень хотѣлось развѣдать мнѣ, какія особенныя причины привязываютъ нашего пріятеля къ восточной жизни. По своимъ склонностямъ и привычкамъ онъ въ полномъ смыслъ городской житель. Семейство его живетъ въ Лондонъ и ничего не слышатъ о немъ; а между тѣмъ имя его все еще находится въ спискѣ членовъ клуба, комната, въ которой жилъ онъ, содержится въ томъ же видѣ, въ какомъ была при немъ, и забытыя сестры дрожатъ отъ страха при мысли, что Фридерикъ ихъ отпустилъ длинную бороду, привѣсилъ изогнутую саблю, облекся въ турецкій костюмъ и разгуливаетъ въ какой-то дальней сторонушкѣ. Конечно, въ сказкѣ очень хорошъ этотъ костюмъ; но въ дѣйствительности жизни родина, Лондонъ, бритва, сестра, которая поитъ васъ чаемъ, и узкіе, англійскіе штаники несравненно лучше необозримыхъ турецкихъ шараваровъ. Такъ что же заставило его обратиться въ бѣгство отъ этихъ приличныхъ и законныхъ удовольствій жизни?

Я думалъ сначала, что виною всему блестящіе глаза хорошенькой Зюлейки; но онъ честью своей увѣрялъ меня, что глаза эти принадлежатъ черной поварихѣ его, которая стряпаетъ пилафъ и начиняетъ огурцы рубленою бараниной. Нѣтъ; причина тутъ заключается въ такой склонности къ лѣни, какую Европейцу, по-крайней-мѣрѣ Англичанину, и понять даже трудно. Онъ живетъ, какъ человѣкъ, привыкшій курить опіумъ: мечтательной, сонной, лѣнивой, табачной жизнью. Онъ говоритъ, что ему надоѣли наши вечерніе съѣзды, что онъ не хочетъ носить бѣлыхъ перчатокъ, накрахмаленныхъ галстуховъ и читать журналовъ. Даже тихая жизнь въ Каирѣ кажется ему слишкомъ цивилизованною: здѣсь проѣзжаютъ Англичане, и возобновляется старое знакомство. Величайшимъ наслажденіемъ была бы для него жизнь въ пустынѣ, гдѣ можно болѣе ничего не дѣлать, нежели въ Каиръ. Тамъ и палатка, и трубка, и скачка на арабскихъ лошадяхъ; тамъ нѣтъ толпы, которая не даетъ вамъ свободно пройдти по улицѣ; тамъ, по ночамъ, созерцалъ бы онъ блестящія звѣзды, смотрѣлъ бы, какъ чистятъ верблюдовъ, зажигаютъ огни и курятъ трубки.

Ночныя сцены очень эфектны въ Каирѣ. Здѣсь ложатся спать до десяти часовъ вечера. Въ огромныхъ зданіяхъ не мелькаетъ ни одной свѣчки, а только въ синей глубинъ безмятежнаго неба горятъ надъ вами звѣзды съ удивительнымъ блескомъ. Проводники несутъ два маленькіе фонарика; свѣтъ ихъ удвоиваетъ темноту опустѣвшихъ улицъ. Простой народъ, свернувшись калачикомъ, спитъ въ дверяхъ и воротахъ; проходитъ дозоръ и окликаетъ васъ; въ мечети блеститъ огонекъ; туда, на всю ночь, пришли молиться правовѣрные; вы слышите странные звуки ихъ носовой музыки. Вотъ домъ сумасшедшихъ; у окна стоитъ человѣкъ, разговаривая съ луною: для него нѣтъ сна. Всю ночь на пролетъ воетъ и распѣваетъ онъ — это сцена довольно пріятная. Утративши разумъ, онъ не потерялъ съ нимъ людскаго тщеславія: на перекоръ соломѣ и рѣшеткамъ, онъ все-таки владѣтельная особа.

Что новаго сказать вамъ о знаменитыхъ зданіяхъ? Но вы не повѣрите, что мы были на пирамидахъ, пока я не принесу вамъ какой-нибудь вещички съ вершины ихъ.

Мальчикъ въ бѣломъ колпакѣ карабкался по камнямъ, держа въ рукъ кувшинъ съ водою для освѣженія утомленныхъ путниковъ, которые подымались вслѣдъ за нимъ. Вотъ, наконецъ, присѣлъ онъ на верху пирамиды. Обширный, гладкій пейзажъ раскинулся передъ его глазами: большая рѣка, текущая извилинами; пурпуровый городъ, съ укрѣпленіями, спицами и куполами; зеленыя поля, пальмовыя рощи и деревни, мелькавшія темными пятнами. Долины были еще покрыты наводненіемъ; далеко, далеко тянулся этотъ пейзажъ, сливаясь съ золотымъ горизонтомъ. Перенесенный на полотно или на бумагу, онъ былъ-бы очень неэфектной картиною. Два сонета Шеллея я признаю самымъ удачнымъ описаніемъ пирамидъ; они лучше даже дѣйствительности. Вы можете закрыть книгу и нарисовать въ своемъ воображеніи то, что высказано въ ней словами; по-крайней-мѣрѣ отъ этого занятія не отвлекутъ васъ мелочныя непріятности, напримѣръ, крикливая толпа нищихъ, которые цѣпляются здѣсь за ваши фалды и вопятъ неотступно, чтобы вы подали имъ милостыню.

Поѣздку къ пирамидамъ можно назвать самой пріятной прогулкою. Въ концѣ года, хотя небо почти и безоблачно, однако же солнце не печетъ слишкомъ жарко, и окрестность, освѣженная сбывающимъ наводненіемъ, покрыта свѣжей, сочной зеленью. Мы двинулись изъ гостиницы въ-шестеромъ; съ нами была одна леди; она распоряжалась содовой водою и также присѣла отдохнуть на вершинѣ Хеопса. Те изъ насъ, которые были предусмотрительнѣе, запаслись двумя лошаками. Мой лошакъ по-крайней-мѣрѣ пять разъ упалъ во время дороги, заставивши повторить меня прежній опытъ, хотя и съ большимъ успѣхомъ. Разстояніе отъ ногъ до земли очень не велико; когда падаетъ лошакъ, стремена соскальзываютъ съ подошвъ, и вы становитесь на ноги чрезвычайно легко и граціозно.

Эзбскійской долиною и предмѣстіями города, гдѣ находятся дачи египетской аристократіи, проѣхали мы къ старому Каиру; тутъ вся наша партія вошла на паромъ, который быстро понесся на противоположный берегъ Нила. Перевозчиками были крикливые и расторопныя Арабы, ни сколько не похожіе на важныхъ и безмолвныхъ Турокъ. Въ продолженіе всей дороги пирамиды находились въ виду у васъ. Тонкія серебристыя облачка прикрывали слегка зарумяненныя солнцемъ вершины ихъ. На пути видѣли мы нѣсколько любопытныхъ сценъ восточной жизни. У воротъ загороднаго дома паши, стояли невольники и лошади, покрытыя попонами; рядомъ съ навьюченными лошаками шли земледѣльцы; въ Каирѣ останавливались они отдохнуть и освѣжиться подлѣ фонтановъ. Мимо насъ прошелъ медленнымъ шагомъ отрядъ солдатъ, въ бѣлыхъ мундирахъ, красныхъ шапкахъ и съ блестящими штыками. Потомъ слѣдовали прибрежныя сцены: на противоположномъ берегу былъ хлѣбный рынокъ, и туда-то плыли паромы и рѣчныя суда подъ красными парусами. Тутъ съ берега, открывши золотистое лицо свое, внимательно, словно мѣсяцъ, глядѣли на насъ очень хорошенькая женщина, съ серебряными на рукахъ браслетами. На вѣтвяхъ пальмъ висѣли кистями пурпуровые финики; сѣрые журавли и цапли носились надъ прохладной водою блестящихъ озеръ, образовавшихся послѣ разлитія Нила; вода струилась сквозь отверстія грубыхъ плотинъ, орошая сосѣднія поля, покрытыя удивительно свѣжей зеленью. Вдали выступали дромадеры, съ сѣдоками, которые растянулись на горбахъ у нихъ; въ каналахъ стояли вязкія парусныя суда. То проѣзжали мы древнимъ мраморнымъ мостомъ; то тянулись гуськомъ по узкой бороздѣ склизкой земли; то шлепали по грязи. Наконецъ, въ полумилѣ отъ пирамиды, подъѣхали мы къ большой лужъ стоячей воды, саженей въ пятнадцать шириною, и, при общемъ хохотъ, возсѣли на плеча полунагихъ Арабовъ. Но подъ смѣхомъ скрывалось другое чувство: многіе изъ васъ побаивались, чтобы дикари не сунули ихъ въ глубокія ямы, которыми изобиловало это измѣнническое озеро. Къ счастію, дѣло окончилось только смѣхомъ и шутками, крикомъ переводчиковъ и ссорами Арабовъ при дѣлежъ вырученныхъ за перевозъ денегъ. Мы разъигрывали фарсъ на сценѣ, украшенной пирамидами. Величаво стояли передъ нами эти громадныя зданія, а въ тѣни ихъ происходили пошлыя вещи: высокое исчезло. Путешественникъ достигаетъ сюда сквозь длинный рядъ всевозможныхъ мытарствъ. Робко смотрите вы на предстоящій вамъ путь къ вершинѣ пирамиды, a вокругъ васъ гагакаютъ грубые дикари. Сверху несутся слабые крики; вы видите, какъ ползутъ туда маленькія насѣкомыя; вотъ добрались они до верхушки и начинаютъ спускаться внизъ, прыгая со ступеньки на ступеньку; восклицанія и крики становятся громче и непріятнѣе; маленькая, прыгающая штучка, бывшая за минуту до этого не болѣе муравья, соскакиваетъ, наконецъ, на землю и превращается въ маіора бенгальской кавалеріи. Разогнавши съ громкимъ проклятіемъ докучливыхъ Арабовъ, которые столпились вокругъ него, онъ начинаетъ махать желтымъ платкомъ на лосное, багровое лицо свое, садится, отдуваясь, на песокъ, подъ тѣнью пирамиды, гдѣ ожидаетъ его холодная курица, и вотъ черезъ минуту толстый носъ маіора погружается въ стаканъ водки или въ пѣну содовой воды. Отнынѣ можетъ смѣло говорить онъ, что былъ на пирамидѣ; но въ этомъ подвитъ нѣтъ ничего высокаго. Еще разъ посмотрите вы на вьющуюся зигзагами линію отъ основанія до самой верхушки Хеопса, и у васъ явятся желаніе подняться и опять сойдти по ней. И такъ — смѣлѣй впередъ! Надобно же рѣшиться. Еслибы и захотѣлось вамъ вернуться съ половины дороги — нельзя: шесть Арабовъ идутъ позади, они не допустятъ васъ отказаться отъ задуманнаго предпріятія.

Безотвязный народъ этотъ еще мили за двѣ до пирамидъ начинаетъ уже слѣдить за Европейцами; человѣкъ шесть пристанутъ къ одному путешественнику, и до-тѣхъ-поръ не покинутъ его, пока не проводятъ на верхъ и не опустятся съ нимъ на землю. Иногда сговорятся они между собою понудить несчастнаго туриста вбѣжать туда бѣгомъ, и почти полумертваго отъ устали введутъ на пирамиду. Когда подымаетесь вы, двое этихъ негодяевъ непремѣнно подталкиваютъ васъ въ спину. Брыкаться отчаянно ногами — вотъ единственное средство отдѣлаться отъ нихъ. Въ этомъ восхожденіи не заключается ничего романическаго, труднаго или сильно дѣйствующаго на душу человѣка. Вы идете по большой изломанной лѣстницѣ; нѣкоторыя ступени ея не менѣе четырехъ футовъ вышины. Не трудно, только немножко высоконько. Видъ съ пирамиды ничѣмъ не лучше той картины, на которую смотрѣли вы, сидя на лошакѣ. Видно немного побольше рѣки, песку и полей, засѣянныхъ рисомъ. Не торопясь, сходите вы внизъ по этимъ большимъ уступамъ; вамъ хотѣлось бы помечтать, но проклятые крики Арабовъ разгоняютъ мысли и не даютъ вамъ подумать.

— Какъ! И вы ничего болѣе не въ состоянія сказать о пирамидахъ? Стыдитесь! Ни одного комплимента ни ихъ гигантскимъ размѣрамъ, ни ихъ вѣковой древности; ни громкой фразы, ни восторженнаго выраженія. Не хотите ли вы увѣрить насъ, что пирамиды не внушили вамъ глубокаго къ себѣ уваженія? Полноте! Возьмите перо и постарайтесь составить изъ словъ памятникъ, такой же высокій, какъ и эти необъятныя зданія, которыхъ не могли сокрушить ни «imber edax», ни «aquilo impotens», ни полетъ времени.

— Нѣтъ; куда намъ! Это дѣло геніевъ, великихъ поэтовъ и художниковъ. Мое перо непригодно для такихъ вещей. Оно вырвано изъ крыла простой домашней птицы, которая расхаживаетъ по двору, любитъ бормотать, порою и посвистываетъ; но взлетать высоко рѣшительно не въ состояніи, и при всякой попыткѣ на такой полетъ опускается внизъ очень скоро. Конецъ ея вотъ какой: попасть на столъ въ Рождество или въ Михайловъ день и занять семью на полчаса времени, доставивши ее — да позволено будетъ надѣяться вамъ — маленькое удовольствіе.

Черезъ недѣлю явились мы въ карантинной гавани Мальты, гдѣ семнадцать дней отдыха и тюремнаго заключенія были почти пріятны послѣ безпрестанныхъ обозрѣній новизны въ продолженіе послѣднихъ двухъ мѣсяцевъ. Можно похвалиться, что мы въ короткій промежутокъ времени: отъ 23-го іюля до 27-го октября, видѣли больше городовъ и людей, нежели въ такой же срокъ видятъ ихъ другіе путешественники. Мы посѣтили Лиссабонъ, Кадиксъ, Гибралтаръ, Мальту, Аѳины, Смирну, Константинополь, Іерусалимъ и Каиръ. Названія этихъ городовъ велю я вышить на ковровомъ мѣшкѣ, который побывалъ въ нихъ со мною. Какое множество новыхъ чувствъ, разнообразныхъ предметовъ и пріятныхъ воспоминаній остается въ душѣ человѣка; совершившаго такую поѣздку! Вы забываете всѣ непріятности путешествія, но удовольствіе, доставленное имъ, остается съ вами. Здѣсь повторяется тоже, что происходитъ съ человѣкомъ послѣ болѣзни: забывая тоску и страданія, томившія его во время недуга, онъ съ наслажденіемъ припоминаетъ всѣ мелочныя обстоятельства, сопровождавшія его выздоровленіе. Теперь забылъ я о морской болѣзни, хотя розсказнями о ней и наполненъ журналъ мой. Случилось, напримѣръ, что горькій эль на пароходѣ оказался никуда негоднымъ, что поваръ дезертировалъ въ Константинополъ, и преемникъ его кормилъ насъ очень плохо, пока успѣлъ попривыкнуть къ дѣлу. Но все это прошло, все забылось, и въ памяти остается только свѣтлая сторона путешествія. Не долго блестѣли передъ нами, подъ синимъ небомъ Аттики, бѣлыя колонны Парѳенона, но если бы въ продолженіе всей жизни мы безпрестанно видѣли ихъ, и тогда воображеніе наше не могло бы представить ихъ живѣе. Одинъ часъ пробыли мы въ Кадиксѣ, но бѣлыя зданія и синее море — какъ ясно рисуются они въ нашемъ воспоминаніи! Въ ушахъ все еще дребезжатъ звуки гитары, и передъ глазами вертится ловкій цыганъ, посреди рынка, освѣщеннаго солнцемъ, наполненнаго плодами и вѣщами. Можно ли забыть Босфоръ, эту великолѣпнѣйшую сцену, прекраснѣе которой нѣтъ ничего въ подлунномъ мірѣ? Теперь, когда пишу я и думаю о быломъ, передо мною возстаетъ Родосъ, съ его древними башнями, чудной атмосферою и темно-голубымъ моремъ, обхватившимъ пурпуровые острова. Тихо идутъ Арабы по долинѣ Шарона, въ розовыхъ сумеркахъ, передъ самымъ восходомъ солнца. Съ мечети; которая стоитъ на дорогъ въ Виѳлеемъ, и теперь могу видѣть я печальныя моавскія горы съ блистающимъ въ промежуткахъ ихъ Мертвымъ моремъ. У подошвы Масличной горы стоятъ черныя, источенныя червями деревья Гѳесиманіи, а вдали, на каменныхъ холмахъ, подымаются желтыя укрѣпленія города.

Но едва-ли не самой дорогой мечтою осталось воспоминаніе о ночахъ, проведенныхъ на палубѣ, когда свѣтлыя звѣзды блистали надъ головою и мысли мои неслись на родину. Однажды, въ Константинополѣ, долетѣлъ до меня крикъ муэдзина: «Спѣшите на молитву!» Звонко дребезжалъ онъ въ ясномъ воздухѣ; въ тоже время увидалъ я Араба, павшаго ницъ, и еврейскаго равина, склонившагося надъ книгою: всѣ они славословили своего Создателя. Теперь, когда сижу я дома, въ Лондонѣ, и дописываю послѣднія строчки моихъ Путевыхъ Замѣтокъ, — эти фигуры, вмѣстѣ съ плывущимъ пароходомъ и нашей на немъ церковной службою, живѣе всего рисуются въ моемъ воображеніи. Такъ-то всѣ мы; и каждый изъ насъ по-своему, преклоняя колѣна, прославляемъ Отца нашего. Сестры и братія, не смѣйтесь надъ ближнимъ, если голосъ его не сходенъ съ вашимъ голосомъ. Вѣрьте, что въ словахъ моихъ нѣтъ лицемѣрія, и смиренное сердце исполнено благодарности.

1846