Путники

1. Хромой Данда

Зыбкая полоска земли показалась на горизонте, когда надежда уже покинула измученных, отчаявшихся людей, но прошло еще два томительных дня, прежде чем семь кораблей с воинами, женщинами, стариками и детьми – всеми, кто уцелел в жестокой войне, – приблизились к неведомому берегу.

Один за другим корабли на веслах вошли в просторную бухту, защищенную от ветра похожими на клыки чудовища бурыми скалами. Тучи потревоженных птиц поднялись в воздух и с пронзительными криками заметались над мачтами. Крики птиц да скрип уключин – ни звука больше не раздавалось над гладкой водой.

Люди молчали. Ликование при виде земли сменилось привычным сосущим чувством ожидания и тревоги. Поросший густым лесом берег выглядел безлюдным, но кто знает, что ждет там беглецов?

Окованный медью нос корабля заскрежетал по песку, и Гунайх с обнаженным мечом в одной руке и боевым топором в другой первым спрыгнул на узкую песчаную полоску, за которой сразу же сплошной стеной вставал незнакомый лес.

Тихий, подозрительно тихий лес.

Некоторое время Гунайх выжидал, вглядываясь в заросли, потом подал знак, и тотчас через борт, бряцая оружием, но все еще в полном молчании посыпались воины. Едва коснувшись ногами земли, они втягивали головы в плечи, будто ожидая удара, и озирались по сторонам, судорожно сжимая мечи и топоры.

«Трусы! – со злостью и горечью подумал о них Гунайх. – Самые лучшие, самые верные погибают первыми. Выживают трусы».

«Только бы не засада», – думал он, шагая взад и вперед вдоль кромки воды и окидывая короткими цепкими взглядами поглотивший разведчиков молчаливый лес, затянутые дымкой далекие снежные вершины гор и свои корабли, где, укрывшись за высокими бортами, изготовились к стрельбе лучники и самые могучие воины уперлись шестами в дно, готовые в случае намека на опасность до хрипа, до крови из глоток напрячь мышцы, вырвать корабли из песка, разом вспенить веслами воду…

…готовые бежать, скрываться, втягивать трусливо голову в плечи, по-заячьи запутывать следы и каждое мгновение чувствовать на затылке дыхание погони.

«Только бы не засада! Только бы земля эта оказалась безлюдной, только бы сбылось обещание хромого Данда», – как молитву, как заклинание повторял про себя Гунайх.

Передышка, несколько месяцев, несколько лет передышки. Боги! Я не прошу многого, я прошу только покоя!

Время – вот что нужно клану. Время! Чтобы воины забыли о поражениях, чтобы женщины нарожали детей, чтобы подросли и стали воинами дети, не видевшие слабости отцов. Чтобы снова все стали как пальцы одной руки, которую всегда можно сжать в кулак.

Неудачи озлобили людей, отняли у них смелость и разум. Перед сражением воины больше думают о бегстве, чем о победе. Неспокойными стали глаза женщин, визгливыми их голоса. Младенцы, зачатые в страхе перед завтрашним днем, рождаются трусами. Все чаще и чаще Гунайх ловил на себе угрюмые взгляды исподлобья, а вечно всем недовольные старики словно бы невзначай вспоминают о древнем испытании и обряде смены вождя. Глупцы! Только благодаря ему, Гунайху, клан до сих пор не истреблен до последнего человека.

Гунайх вспомнил, как ночью, которая должна была стать для клана последней, он сидел у костра, обнимал за плечи младшего, единственного оставшегося в живых, сына, и рассказывал ему о победах и былом величин клана. Мальчик слушал и, Гунайх чувствовал это, не верил ни одному слову, глаза его слипались, и все ниже клонилась голова. Гунайх уже решил про себя, что, как только Гауранга уснет, он сам даст ему легкую смерть. Негоже сыну вождя попадать в плен и гореть заживо в жертвенном костре победителей.

Наконец мальчик уснул, а Гунайх долго еще сидел, вынув нож и неподвижно уставившись в огонь, не в силах перечеркнуть последнюю надежду.

Но боги смилостивились.

Дозорные приволокли к костру дряхлого старика с всклокоченными седыми волосами и в заляпанной грязью изодранной одежде. Голосом, какой мог бы быть у расщепленного морозом пня, старик требовал разговора с вождем.

– Хорошо у костра такой ночью, как эта, – проскрипел старик, когда дозорные, ворча, отошли в сторону. Он поворошил угли концом своего длинного посоха, протянул к огню костлявые руки и зябко поежился, сразу став похожим на большую мокрую птицу. – Еще бы миску горячей похлебки и кусок лепешки… Прикажи, вождь, не жалей. Зачем обреченным пища? А старому Данда много не надо, всего-то миску похлебки и кусок лепешки. А, вождь?

В другое время после таких слов наглец уже корчился бы с перебитым хребтом, но сейчас Гунайх лишь спросил:

– Кто ты, откуда и зачем пришел?

– Тот, кого отовсюду гонят, может рассказывать долго, а у тебя нет времени слушать, скоро рассвет. Я пришел, чтобы помочь тебе… Кто бы мог подумать, что старый Данда будет предлагать помощь могучему Гунайху! – старик засмеялся, будто горсть зерна бросили в пустой котел. – Они начнут с вое ходом солнца, ты это знаешь, вождь. Их много, очень много, это ты тоже знаешь. Против тебя объединились все соседние кланы. Сильные всегда готовы объединиться против слабого. Потом они будут грызть друг другу глотки за твою землю и скот, но это будет потом. Так бывало не раз, и так будет теперь. Все повторяется, вождь. Пройдет совсем немного времени, и слабый снова будет гоним, а сильный снова будет его преследовать. Пройдет совсем немного времени, и люди забудут, что земля эта принадлежала могучему Гунайху, забудут имя твое и подвиги, мужчины клана погибнут в бою или сгорят в жертвенных кострах, а женщины найдут утешение в чужих шатрах. Ты все это знаешь, вождь.

– Зачем ты мне это говоришь? – глухо проговорил Гупайх. Страшная усталость навалилась вдруг на него, согнула плечи, придавила к земле, и хотелось лишь одного – чтобы скорее наступило это последнее утро.

Гауранга вдруг коротко вскрикнул во сне, проснулся и в испуге уставился на возникшее перед ним темное, будто высеченное из коры неумелым мастером лицо старика.

– Кто это? – прошептал он.

– Не бойся, он сейчас уйдет. Я дам тебе похлебки и лепешку, – сказал вождь, обращаясь к старику. – Дам столько лепешек, сколько ты сможешь унести. Забирай и уходи. Ты прав, обреченным не нужна пища. Уходи. Ну!

Но Данда не собирался уходить. Не за тем он пришел.

– Я пришел вовремя, – как ни в чем не бывало проскрипел он, поглаживая посох. – Старый Данда знает, когда нужно приходить! Долго я ждал этого дня. Ты слушал и не слышал, вождь. Я пришел помочь тебе и… спасти. И его тоже спасти, – он кивнул на мальчика, тот напрягся и прильнул к отцу. – Я скажу тебе то, чего никому не говорил: есть другие земли! Я поведу тебя туда…

Старик говорил невероятное.

Другие земли! О которых никто ничего не знает. Земли, которые лежат там, где море сливается с небом.

Но там не может быть никаких земель! Все знают, есть только одна земля, зачем богам создавать другие?

Старик говорил невероятное.

Поверить ему мог только приговоренный к смерти.

Гунайх поверил. Сомнения и усталость покинули его.

Раненым, которые не могли двигаться сами, дали легкую смерть. Лошадей и скот прирезали. Повозки и шатры изрубили в щепу. Шли ночь, весь следующий день и еще ночь. Оступившиеся тонули в трясине без крика.

Гауранга, словно привязанный, все время был рядом со стариком, и тот что-то вполголоса рассказывал ему. Глаза мальчика сияли, и Гунайху впервые довелось услышать, как он смеется. Юность всегда больше склонна верить сказкам о будущем, чем правде о прошлом.

Тайными тропами через болото хромой Данда вывел клан к побережью. В защищенной от ветра бухте в ожидании добычи покачивались на мелкой волне корабли торговцев-стервятников.

Торговцев и немногочисленную сонную охрану вырезали без пощады, в живых оставили только кормчих. Погрузились на семь кораблей. Остальные сожгли.

Потянулись долгие, голодные, в лихорадочном бреду неотличимые один от другого дни плавания к земле, о которой никто ничего не знал, которой просто не могло быть, потому что нет другой земли, кроме той, что оставили беглецы.

– Какой ты хочешь награды? – уже на корабле спросил Гунайх старика.

– Я скажу, когда мы достигнем земли, – ответил Данда.

– Кто ты и откуда пришел?

– Он просто путник, – ответил, переглянувшись со стариком, Гауранга.

Солнце поднялось высоко, зыбкое марево дрожало над песком, по которому все так же размеренно, не выпуская из рук оружия, шагал Гунайх. Вытекла из щелей и пузырилась смола на палубе, изнемогали от зноя и изнуряющей неизвестности люди. Покрылась бисеринками пота и подрагивала рука воина, с обнаженным мечом стоявшего подле старого Данда.