Путь человека по хасидскому учению

VI. ТАМ, ГДЕ СТОИШЬ

Юношам, приходившим к нему впервые, рабби Буним рассказывал обыкновенно историю об Ицхаке Айзике из Кракова, сыне Иехиэля. Тот, после долгих лет крайней нужды, ничуть не поколебавших его упований на Бога, получил во сне повеление: отправиться в Прагу и под мостом, что ведет к королевскому замку, откапывать клад. Сон повторился еще и еще раз, и тогда Айзик послушался. Но в Праге у моста день и ночь стоял караул, и Айзик никак не решался взяться за лопату. И все же он каждое утро приходил к мосту и бродил подле него до самого вечера. Наконец начальник караула обратил внимание на это хождение и приветливо осведомился, не ищет ли тот чего-нибудь или, может, ждет кого-то. Айзик и рассказал, что за сон привел его сюда из такой дали. Стражник рассмеялся: «Сколько же ты, бедняга, протопал в своих старых башмаках из-за какого-то сна! Будто можно верить снам! Эдак и мне пришлось бы ноги в руки да в дорогу. Было же мне во сне велено искать клад в Кракове, под печкой в доме какого-то тамошнего еврея. Вот бы стал я там ломиться в каждый дом — там же что ни еврей, так Айзик или Йехиэль». И он снова засмеялся. Айзик снова поклонился ему, отправился домой, выкопал клад и построил синагогу, которая носит имя ребе Айзика, сына Йехиэля.

«Вникни в эту историю, — добавлял обыкновенно рабби Буним, — знаешь, чему она учит? Есть нечто, чего ты в целом свете не сыщешь, и все же есть одно место, где ты сможешь это отыскать».

Эта история тоже старая-престарая, и знакома она нам из фольклора многих народов — но в устах хасидов звучит, право же, по-новому. Она не просто внешне «пересажена» в еврейский мир — она переплавлена самой хасидской мелодией, в которой она исполняется; но и это еще не самое главное: самое же главное в ней то, что она словно стала прозрачной и сквозь нее просвечивает хасидская истина. На нее не навешивается никакая «мораль», просто мудрец, пересказавший ее по-своему, наконец-то раскрыл ее истинный смысл и сделал его очевидным.

Есть что-то такое, что можно отыскать только в одном-единственном месте на белом свете. Это — великое сокровище, и назвать его можно исполнением жизненного предназначения. А место, где находится это сокровище, как раз и есть то самое, на котором ты стоишь.

Многие из нас только в редкие мгновения полностью сознают, что нам так и не пришлось вкусить от этой исполненности, что наша жизнь не участвует по-настоящему в такой исполненной жизни, что мы живем как бы мимо истины. И все же мы постоянно чувствуем этот недостаток, стараемся хоть как-то, хоть где-нибудь найти то, чего нам недостает. В любом другом месте, в любом уголке мира или духа, но только не там, где мы стоим, не там, куда мы поставлены, — но именно там и нигде более следует искать свое сокровище. То окружение, которое является естественным для меня, те обстоятельства, которые даны мне судьбой, с которыми я встречаюсь изо дня в день, которые изо дня в день требуют моего участия, — среди них я и должен искать свое предназначение, здесь и должна исполниться та жизнь, которая открыта для меня. В Талмуде рассказывается об одном мудреце — будто бы пути небесные осветились перед ним, как улицы его родного города Нехардеи. Хасидизм переставляет акценты в этом рассказе: куда значительнее было бы, если бы улицы родного города предстали перед тобой освещенными как пути небесные. Ибо там, где мы стоим, и следует возжигать сокрытый огонь Божественной жизни.

Даже будь у нас власть над всеми краями земли, и то не обрели бы мы с того исполненности бытия, которую может дать нам преданное, тихое отношение к близкой нам жизни. И даже если бы знали тайны вышних миров, это не дало бы нам той действительной причастности к истинному бытию, какую дают нам наши повседневные обязанности, исполненные со священным рвением.

Рабби Баал Шем Тов учит, что ни одно живое существо или вещь, с которыми сталкивает нас жизнь, не лишено тайного значения. Люди, рядом с которыми мы живем или время от времени встречаемся, животные, которые помогают нам в хозяйстве, земля, которую мы возделываем, природные вещества, которые мы обрабатываем для наших нужд, орудия, которыми мы пользуемся, — все наделено скрытой душевной субстанцией, предоставленной нам, чтобы мы привели ее к чистоте облика и совершенству. Если мы пренебрежем этой дарованной нам на нашем пути душевной субстанцией, если будем помышлять только о сиюминутном, пренебрегая связью с вещами и тварями, к жизни которых мы должны быть столь же сопричастны, как и они к нашей, то сами упустим свое истинное и исполненное житие. Я убежден, что это учение истинно в своей основе. Высшая культура души осталась бы сухой и бесплодной, если бы из тех мимолетных встреч, которым мы день за днем отдаем причитающееся им, не проистекали реки воды живой и не вливались бы нам в душу, подобно тому, как самая могучая сила может в глубине своей обернуться бессилием, если она не находится в тайном союзе с этими смиренными и в то же время благодатными прикосновениями к далекому и такому близкому бытию.

Некоторые религии отказываются считать наше пребывание на земле настоящей жизнью. Они либо учат, что все, являющееся нам здесь, только видимость, сквозь которую нам следует проникнуть, либо что это только предместье действительного мира, которое надо пробежать почти не глядя. В иудаизме все иначе. Дела человека, которые он здесь совершает в святости, важнее и истиннее, чем жизнь его в Мире грядущем. Окончательную оформленность это учение получило как раз в хасидизме.

Рабби Ханох из Александра говорил: «И другие народы верят, что есть два мира; «в том мире» — говорят они». Но вот в чем здесь разница: они полагают, что эти два мира отделены и отрезаны друг от друга, евреи же верят, что оба они поистине одно и во всякой действительности должны стать единым.

В своей сокровеннейшей истине оба мира суть один-единственный. Они как бы только друг с другом разошлись. Но им снова надлежит стать тем единством, каковы они суть в своей сокровеннейшей истине. Человек для того и создан, чтобы оба эти мира соединить. И он созидает это единство, живя в святости с тем миром, в который он поставлен, и на том месте, где он стоит.

Кто-то рассказывал рабби Пинхасу из Кореца о том, как страдают нуждающиеся. Он слушал, охваченный печалью. Затем поднял голову и сказал: «Давайте сведем Бога в мир, и тогда все нуждающиеся утешатся».

Но возможно ли это — свести в мир Бога? Это ли не дерзкое и высокомерное желание? Как смеет земнородный червь посягнуть на что-то, что совершается лишь милостью Божией: на долю свою в творении Его!

И в этом еврейское учение тоже противостоит учениям других религий, и оно глубже всего выражено в хасидизме. Милость Божия, как мы считаем, в том и состоит, что Бог хочет, чтобы человек стяжал Его, что Он как бы отдается в человеческие руки. Бог хочет прийти в свой мир, но хочет Он прийти в него через человека. Вот в чем мистерия нашего бытия, шанс человеческого рода на сверхчеловечество.

Ученых мужей, бывших у него в гостях, рабби Мендель из Коцка ошеломил однажды вопросом: «Где живет Бог?» Они стали смеяться над ним. «Как можно такое спрашивать? Ведь мир наполнен Его славой!» Но он сам ответил на свой вопрос: «Бог живет там, куда Его впускают».

В том-то и вся суть: Бога надо впустить. Но его можно впустить только туда, где ты сам стоишь, действительно стоишь, туда, где ты живешь, живешь своей повседневной жизнью. Если мы свято обращаемся с нашим маленьким, доверенным нам миром, если на том малом участке Творения, с которым соприкасаемся мы в нашей жизни, мы стараемся помочь самому святому в нас, нашей душевной субстанции, достичь совершенства, тогда мы возводим на этом отведенном нам месте обитель для Бога, тогда мы впускаем Бога в нее.