Путь истинной любви

взрывами.

Пользуясь удачно выпавшими секундами темноты между взрывами новых огней,

фонтанов и огненных кругов, я подползаю ближе к соседской девочке.

Наши мизинчики соприкасаются.

Мне не хватает воздуха.

В ушах звенит.

Перед глазами прыгают точки.

Красный, белый и голубой огни издают визжащий звук, когда поднимаются высоко в небо

и меня уже не остановить. Я хватаю ее липкую и теплую руку с покусанными ногтями и

переплетаю пальцы плотно вместе, и даже взгляд Фашиста не может мне помешать.

Глава 8

Пенелопа

– И как давно тебе грустно, Пенелопа? – спрашивает доктор женского пола в длинном

белом халате.

Я снова перемещаюсь на кушетку, сминая белое бумажное полотенце под ногами. Мама

смахивает слезы с глаз, которые так убедительно пытается спрятать, сидя в голубом

пластиковом стуле в углу смотрового кабинета. Запах медицинского спирта жалит мой

нос и висящие на стенах изображения океана в ярких цветах не спасают, я не чувствую

себя лучше или спокойней.

– Ты должна говорить доктору правду, дорогая, – говорит мама, выдавливая улыбку. Она

прижимает свою большую кожаную сумку к груди.

Я стреляю глазами по всей комнате, безуспешно пытаясь найти точку, на которой можно

сконцентрироваться. Стая рыб, подмигивающий осьминог и улыбающийся голубой кит –

все глядят на меня, высмеивая мои тревоги с выражением счастья.

– Хочешь поиграть с моим стетоскопом? – спрашивает доктор Белый Халат пронзительно

высоким голосом. У них с китом похожая улыбка.

– Мне почти четырнадцать, – мои ладони дрожат и грудь как будто полна жидкости.

Красно-лакированные губы вытягиваются в одну линию.

– Вы абсолютно правы, извините меня.

Я привыкла порой коротать время взаперти таких вот комнат, с тех пор как мне

исполнилось пять. Каждый новый доктор, к которому меня водили, задает точно такие же

вопросы, что и предыдущий. На них надеты одинаковые строгие халаты, они говорят с

идентичными заботливыми нотками в голосе и каждый обещает излечить меня от

нарастающей тревоги внутри.

Все они светят чем-то мне в глаза.

– Так. Смотрите прямо, – говорит доктор Стетоскоп, наведя свой фонарик на стекла очков.

От нее тоже пахнет медицинским спиртом. – Было бы немного проще, если бы вы сняли

свои солнцезащитные очки.

Мое сердце уже проверяли бесчисленное количество педиатров.

– Нервничаете? – она приподнимает мое запястье и прощупывает пульс рукой, на случай,

что она не правильно послушала.

И, конечно же, в который раз, я становлюсь подушечкой для иголок.

– Нам нужно сделать несколько анализов крови, Пенелопа. Совершенно не нужно

беспокоиться, как комарик укусит.

Мама туго держит мои руки, пока я кричу. Мне совсем не больно, но надо же слегка

разработать легкие.

Каждый раз для теста Роршаха, мне показывают разные черные кляксы, но я даю всегда

одинаковые ответы.

– А что вы видите здесь? – спрашивает доктор Белый Халат.

Она тяжело дышит своим маленьким носом, и ее короткая стрижка по уши, становится

уродливее, чем дольше меня заставляют рассматривать кляксы.

Черная клякса на белой карточке выглядит почти как волосатая грудь моего отца, когда

она мокрая, или как два человека, держащиеся за руки.

– Убийцу, – нечестно отвечаю я.

Мама шлепает ладонью себе по лбу.

Доктор Грибная Прическа опускает карточку и с раздражением переспрашивает:

– Что?

Пожимая плечами, я толкаю свои ноги дальше и еще больше сминаю бумажное полотенце

под собой.

– Убийца.

– Вы видите... убийцу?

– Пенелопа, пожалуйста, только не начинай снова. Доктор Лаура здесь, чтобы помочь

тебе, крошка, – мама, сидящая в уголке между дверью и машиной, измеряющей давление,

умоляюще смотрит на меня круглыми глазами.

Точно такое же выражение лица появляется у нее каждый раз, когда меня тащат в кабинет

с поддельным океаном на стене, чтобы изучать, тыкать и заваливать вопросами. Они

разбрасываются такими словами, как: тревога, депрессия и беспомощность. Мое питание,

сон и социальные привычки подвергаются вопросам, анализу и инспектированию.

– Сколько часов ночью вы спите?

– Вы кушаете, по крайней мере, три раза в день?

– У вас есть близкие люди вашего возраста?

Первый раз в жизни мне есть что ответить, но я вовсе не хочу разговаривать о Диллоне

Декер. С моих губ не слетает ни слова о тех чудесных мраморных шариках, которые я

храню по пять штук в каждом кармане, что были подарены мне на день рождения. Я не

могу скрыть свое смущение, которое краской разливается по щекам, когда я думаю о том,

каково это было держать в своей руке его теплую руку, но они никогда не узнают об этом.

Мама рассказывает доктору Проныре о соседском мальчике, но когда она смотрит на

меня, ожидания подтверждения своих слов, я не признаюсь, как была счастлива кататься

на руле.

– Вы когда-нибудь пробовали алкоголь или наркотики?

– Приходят ли вам мысли в голову причинить себе вред?

– Вы живете половой жизнью?

Я скрещиваю руки на груди и начинаю рассматривать белый потолок сквозь оранжевые

стекла очков, отказываясь вообще отвечать что-либо.

– Вы слышите голоса?

Только твой, думаю я про себя.

– Голоса когда-нибудь заставляли вас делать то, чего вам не хотелось бы?

Я оборачиваюсь к маме. Она сидит на краешке стула с отсутствием каких-либо эмоций на

лице, и за ее головой, с роскошной копной темных волос, красуется морская черепаха. В

то время, как я жду ответа матери этой мошеннице, о том, что я психически нормальна,

замечаю жесткую позицию ее плеч, и почти отсутствие дыхания, до меня доходит, что

женщина, которая подарила мне жизнь, скорее всего, верит в то, что за моей печалью

стоит сумасшествие.

Когда наконец-то она решает говорить, то она говорит такое, чего я еще никогда не

слышала прежде.

– С депрессией мы сталкивались в семье со стороны мужа, – говорит она, вздохнув. – Его

мать и сестра обе страдают от этого, но столкнулись с этим уже в возрасте. Пенелопа же

стала проявлять тревожные знаки совсем в раннем детстве.

Доктор «Дурацкое лицо» кивает.

– Психическое поведение, – продолжает мама медленно, – никогда раньше не беспокоило

сильно, но у Пен есть навязчивые склонности. Моя дочь не спит по ночам и почти никогда

не доедает полностью. Так как припадки депрессии стали появляться намного чаще, она

пропускает много занятий в школе и естественно, страдает ее успеваемость.

Я почти начинаю кричать, только чтобы она замолчала.

– Учебный год начинается через три недели, и я переживаю, как она будет справляться со

сложностями старших классов. У нее, конечно, всегда есть солнцезащитные очки...

Я ударяю кулаком по кушетке, и чувство закипающей жидкости в груди твердеет, и

колючая паника медленно ползет по моим рукам вниз, к кончикам пальцев. Мои губы

дрожат, зубы плотно сжаты и скрежещут.

– Пенелопа никогда не чувствовала себя комфортно среди незнакомцев. Когда она была

малышом, она устраивала жуткие истерики при людях. Она ревела до потери сознания.

Иногда, она билась обо что-то или колотила себя в грудь до синяков, потому что как она

говорила – болит где-то внутри. Люди смотрели на нас, как будто мы монстры какие-то.

На лице у мамы отражается вся скорбь ситуации.

– Наблюдая, как синеет ее лицо от страха... Я все еще слышу ее крики, – она

останавливается и задумывается на мгновение. – Спустя какое-то время, мы с мужем

решили поочередно выходить на работу, чтобы дома с ней всегда кто-то был. Когда она

пошла в садик, стало совсем очевидно как непривычно ей рядом с другими людьми.

Истерики начались вновь, и практически постоянно мне приходилось быть в группе,

чтобы она не плакала. Тем не менее, она не смогла адаптироваться и спустя месяц они

хотели ее исключить.

Доктор Лаура передает матери коробку с носовыми платками, которую она взяла с собой,

но так и не начала использовать.

– За день до того, как ее хотели отчислить, мой муж купил ей розовые солнцезащитные

очки на заправке. Он сказал ей, что в них она невидима, и она поверила.

Я ударяю плотно сжатым кулаком по кушетке еще раз и начинаю трясти головой, точно

зная, куда дальше пойдет разговор.

– Пенелопа, – начинает педиатр, – вы когда-нибудь рассматривали возможность сменить

солнцезащитные очки на что-то, что бы вам реально помогло?

– Не-а, – быстро отвечаю я.

– Вы должны понимать, что скрываете настоящую проблему за своеобразной подушкой

безопасности. Депрессия с годами становится хуже, а ваше самолечение, в которое вы

верите, делает вас просто невидимой. Но я могу вам выписать то, что поможет устранить

настоящие симптомы.

– Нет.

– Это не ваша вина и я могу помочь в этом. Одна маленькая таблетка перед сном и вы

забудете про проблемы со сном навсегда. И в школе будет легче, потому что вы сможете

сконцентрироваться на занятиях, так же лекарства заглушат боль в груди. Не нужно будет

прятаться за очками, чтобы быть невидимой, Пенелопа.

Плотно зажмурив глаза, я перевожу свои мысли на единственного человека, с которым я

не чувствую себя невидимой; концентрируюсь на доброте и заботе, которую дает мне

Диллон. Постепенно сила, с которой я впиваюсь руками в кушетку, ослабевает. Мои

легкие наполняются воздухом с очередным вздохом, и я чувствую, как расслабляясь,

болит челюсть от напряжения.

Я смотрю, как доктор Лаура передает моей маме рецепт.

***

– Она лежит уже целую неделю, Соня. Да что с ней такое?

Отец только что зашел через переднюю дверь, а они с мамой уже успели поругаться. Его

приглушенный голос следует через пол и по стенам, поднимаясь в мою комнату. Я слышу,

как дверь кухни со стуком закрывается, подбрасывая мое напуганное сердце. Лежа на

середине кровати и укутанная кучей одеял, я слушаю, как они спорят, не переставая вот

уже семь ночей подряд.

– Вот-вот начнется футбольный сезон, и команда нуждается во мне. Я не могу быть дома

целый день. Ты здесь, так веди себя как взрослый человек, заставь ее подняться, – лает

отец, хлопая ящиком, где лежат столовые приборы. Вилки, ножи и ложки, из чистого

серебра, соприкасаясь, гремят. Этот звук проникает даже в кости.

Обычно говорящая в спокойном тоне и не спорящая мама, говорит на повышенных тонах,

почти кричит и немного позже, я слышу звук разбивающегося стекла. Я силой заставляю

себя подняться из-под давящих сверху нескольких фунтов и перекидываю свои

онемевшие ноги на край кровати. Голова такая тяжелая, что я еле держу на своих худых

плечах, и позвоночник вот-вот поломается под тяжестью веса моего тела.

– Речь не о маленькой девочке, которая думает что она невидимая, Уэйн. Ей нужно

лечение, а не солнцезащитные очки! – кричит мама. Снова звук разбитого стекла.

Встав перед дверью спальни, с шатающимися коленями и стучащими зубами я шагаю – но

каждый шаг дается мне еще тяжелее, чем предыдущий. Ощущения такие, словно пол

сейчас разойдется, и я провалюсь вниз. Или стены упадут и погребут меня, но я успешно

дотягиваюсь до позолоченной дверной ручки и поворачиваю ее.

Свет с первого этажа освещает темный коридор. Я не решаюсь покинуть комнату, но с

открытой дверью я слышу родителей намного отчетливее.

– То, что происходит с нашей дочерью – очень серьезно, – продолжает мама. – Она меня

пугает, Уэйн.

Чем дольше я стою на ногах, тем тяжелее мне становится. Тяжелые плечи опускаются и на

верхней губе образуются капельки пота. Голова пылает как будто в жаре, делая мои

грязные волосы еще более сальными. Выдохшиеся легкие работают так, как будто они

зажаты в маленьком пространстве. Как и ребра, которые вдруг резко сжимаются. Стараясь

не свалиться, я наклоняюсь к дверному проему и впиваюсь пальцами ног в бежевый

коврик.

– Медицинские препараты не обсуждаются. Она слишком молода, – говорит отец с

финальной точкой в голосе.

Резкий и колкий запах жареного лука скручивает мой пустой желудок. Слюна наполняет

рот, скапливаясь под языком, когда челюсти сводит так, что в глазах появляются слезы.

Отец режет только что прожаренный стейк, скрипя вилкой и ножом по голубой тарелке,

которую он всегда использует, я знаю. Он ест из нее каждый вечер.

– Но, а вдруг это поможет сейчас? – спрашивает мама. Разлетаясь на мелкие кусочки,

стакан падает к ее ногам на пол.

Тишина звенит в моих ушах, поэтому я отхожу назад в свою темную комнату и закрываю

дверь с небольшим щелчком. Скользнув под одеяло на кровать, я успокаиваюсь, потому

что только это средство помогает мне справиться с горькой виной, которая пожирает

меня.

Я игнорирую своих жизнедателей, когда их ссора разгорается снова. Встаю и раскрываю

занавески цвета сливы. Сквозь каждую горящую звезду в небе и белую луну, блестящую

над Кастл Рэйн, я вижу Диллона, который смотрит на меня, как будто это вовсе не ночь, а

белый день.

Единственный мальчик, который держал меня за руку, слегка улыбается и прижимает

ладонь к стеклу. Представляя, что его пальцы переплетены с моими, я прижимаю руку к

холодному стеклу, и пытаюсь улыбнуться, чтобы он знал, что я скучаю по нему.

Но я не могу.

Все что мне удается, это слезы.

Глава 9

Диллон

– Они не чересчур большие и не слишком маленькие, они идеальной формы. Вот эта

родинка в форме снежинки слева, моя самая любимая, и мне нравится, что они не висят. Я

видела некоторые, которые прям болтаются, и это ужасно. Твои, абсолютно точно мне

нравятся.

Риса и Кайл сидят напротив друг друга. Моя сестра массирует «идеальные» мочки уха

моего друга, зажав их между подушечками своих разрисованных пальцев, а тот, с

раскрытыми от восхищения глазами и красным лицом, кушает эту лесть.

– Тебе сколько лет? – Риса еще ближе пододвигается к моему другу; их коленные

чашечки соприкасаются.

– Мне только исполнилось четырнадцать, – отвечает он не моргая, уставившись на

разукрашенные губы сестры, напоминающие фиолетовый леденец. – Мне будет

пятнадцать через одиннадцать месяцев.

Эта девушка, с которой я делю ДНК, убирает прядь своих светлых волос с глаз Кайла,

прежде чем прислоняется кончиком своего носа к его.

– Между нами всего лишь пять лет разницы, – говорит она. – Тебя когда-нибудь целовали,

мальчик?

Он резко вдыхает воздух и быстро мотает головой в знак отрицания.

Это последние выходные лета, которые пробежали ну очень уж быстро, и мы растягиваем

последние оставшиеся секунды вместе. Когда Файнелы и мои родители упомянули о

совместном ужине, мы с Пенелопой убедили их оставить нас дома под присмотром Рисы.

С тех пор, как он наградил меня «парень, ты считаешь меня дураком?» взглядом, и

подразнил несколькими упаковками арахисового М&Мs, который я получал за улыбки

Пен (я все еще их считаю), он наконец-то согласился оставить нас вдвоем дома.

Кайл приехал на велосипеде, когда еще Крайслер Файнелов разворачивался, выезжая на

дорогу, и теперь мы вчетвером сидим полукругом в душной спальне моей сестры, с

горящей коробкой ладана. Курит только Риса, но моя голова будто в тумане и рот, словно

набит ватными шариками.

Пенелопа положила голову на мое плечо, и туго переплела пальцы с моими, что я слышу

стук ее сердца между костяшками. Она запрокидывает свою голову назад, показывая мне

полусонные веки, и красные от усталости глаза, под круглыми очками.

– Ты когда-нибудь целовался? – шепчет она, говоря уголком рта, как всегда это делает.

– Так, перестань, – шутливо говорю я, слегка пихая ее локтем.

Риса отодвигается от мальчика с идеальной формой ушей и подносит к губам пахнущую

цитрусом траву, обернутую специальной бумагой для курения. Конец косяка вспыхивает

красно-оранжевым огнем, и я ощущаю, как взлетает мой пульс и до смеха щекочет небо

во рту.

Наша нянька выпускает густой поток серо-белого дыма прямо в лицо Кайлу, но и мы с

Пен, вдыхаем дым аж до помутнения разума. Вкус такой же приятный, как и сам запах, и

я поворачиваюсь к девочке, которая сидит рядом со мной, чтобы лизнуть вкус с ее губ, как

с конфеты.

– Можно мне попробовать? – спрашивает она. Пенелопа сидит прямо, немного

повернувшись к Рисе.

Ее длинные каштановые волосы выросли еще больше за летний период, который Пен в

основном провела в постели. Концы волос не ровные и окрашены в другой цвет, а

кудряшки, которые всегда подпрыгивали, когда мы мчались между деревьев или прыгали

по песку на пляже, теперь висят плашмя и спутаны. Ее руки намного худее, чем они были

на Четвертое Июля и когда снимает свои очки, под ее глазами я различаю фиолетовые

синяки, от недосыпания.

Когда она тянется за пагубной привычкой моей сестры, от худобы видно как выпирают

кости на ее локте. Тонкие пальцы делают такой жест, как будто она знает, зачем тянется,

как будто даже знает, как это держать.

– Я не знаю, Пен. Твой папа меня убьет, – говорит Риса, отодвигаясь от Кайла, чтобы

сесть прямо. Она прогибает спину и прячет то, что осталось от косяка в своей руке.

– Да он не узнает, – настаивает мисс любопытство. Подползая на тощих коленях,

Пенелопа усаживается перед нашим наблюдателем. – Я просто хочу понять как это... один

разочек.

Появляясь над моей правой бровью, капельки холодного пота, падают на заднюю часть

моей горячей шеи, и потолок в этой прокуренной комнате вдруг рушится на меня. Я

убираю свои грязные волосы с лица и проклинаю воздух, который не должен был

вдыхать, переживая по поводу ее легких.

– Все это должно остаться между нами, – говорит моя сестра, когда передает свою

зависимость девочке, которую я еле уговорил подняться с утра.

Мы с Кайлом обмениваемся быстрыми взглядами; его глаза красные, круглые и такие же

любопытные, как и у Пенелопы.

Однажды в прошлом учебном году, к нам в класс заходил полицейский с огромными

накачанными руками и очками, в которых все отражалось как в зеркале, и наставлял об

опасности курения марихуаны.

– Это так называемые наркотики-ворота, – говорил он, раздавая всем наклейки на бампер

с надписью D.A.R.E (образовательная программа по сопротивлению к употреблению

наркотиков), которые мы потом наклеивали в туалетах школы. – Травка это самый первый

путь к разрушенным мечтам и к жизни на мостовых.

Жизнь бездомного, это последнее что приходит мне в голову, когда Пен во все глаза

смотрит на то, что только что приняла в себя. Завороженная дымкой, которая напоминает

ленты, она отодвигает косячок и увлеченно смотрит на дымящийся кончик, прежде чем

уголок ее рта приподнимается в улыбке.

Она прикасается губами к дрожащему кончику и вдыхает, закрывая глаза, как она всегда

делает.

Плотно гранича с безумием, я наблюдаю, как ее розовые губы плотно окружили те самые

ворота к несбывшимся желаниям и мечтаю, чтобы это были мои губы, которые она

целует. Пенелопа выдыхает, ни разу не кашлянув, и я быстро вдыхаю то, что она

выпустила, медленно пропихиваясь поближе, чтобы собрать все.

– Хочешь попробовать? – она снова облизывает свои губы.

Мое сердце глухо стучит, отдаваясь практически в каждом месте пульса на теле. Воздух

вибрирует, и потолок снова возвращается на то месте, где он был прежде.

– Давай со мной вместе, – предлагает Пен, держа «жизнь на мостовой» передо мной.

Она глупо улыбается и «давай, давай».

Эх, никчемные уроки, нам преподали копы в один из школьных дней. Я курю то, что мне

дала Пен, чтобы почувствовать то же, что почувствовала она; но закашливаюсь, потому

что мне далеко до естественного мастерства Пен. Кайл берет то, что осталось из моих

пальцев и стряхивает остатки в косяк, который Риса снова скручивает. И мы снова

передаем его по кругу, пока он не догорает. А потом мы без устали смеемся.

Мы с Пенелопой держимся за руки и сдуваем волосы с лица друг друга. Я поднимаю ее

солнцезащитные очки на голову, отказываясь смотреть на нее через розовые стекла.

– У меня лицо онемело, – говорит она.

– А я чувствую стук сердца в мозгах, – говорю я.

– А у тебя есть мозги? – говорит мой комик.

Дым уходит из комнаты через зазор в окне, и последний день лета перерастает в

последнюю ночь. Лежа плечо-к-плечу на полу в ванной, Пенелопа и я рассматриваем

коллекцию постеров местных банд, подписанные долларовые банкноты и порванные

этикетки от ликера, прикрепленные к потолку, пока Риса и Кайл разговаривают шепотом.

Когда наступает тишина, мы решаем посмотреть, чем они заняты.

Моя сестра целует моего лучшего друга.

– Что за...

Губы Пен прижимаются к моим.

Слегка облокотившись на меня, Пенелопа держит мое лицо в своих дрожащих руках и

дотрагивается своим плотно сжатым ртом моего расслабленного. Наши носы слегка

ударяются и я почти уверен, что поранил зубами кожу, так как ощущаю вкус крови, но

она дарит мне поцелуй.

Она медленно дышит... и намного отважнее меня.

Смелый язычок проникает в рот, и я пытаюсь приподняться, но Пенелопа толкает меня

обратно на пол. Моя голова ударяется о ковер, но мы не отрываем губ друг от друга. Мы

раскрыли губы еще шире, водя языками по небольшому кругу внутри, и первый раз

целуемся, смотря друг на друга и держась за руки.

***

– А она похорошела за лето, – говорит Роджер Моррис, кивая на девушку, которая

целовала меня прошлой ночью в ванной комнате моей сестры.

Единственный курс, на который мы ходим вместе, это биология первого периода, и

потому что Пен опять еле встала этим утром, мы мчались в школу как угорелые. Мы не

можем сесть рядом, потому что прилежные ученики, которые пришли в класс вовремя,

уже заняли места. Мы же сели туда, где было свободно.

Я поглядываю сквозь лабораторию, где Пен сидит рядом с Матильдой Типп. Прячась за

парой очков в красной оправе, она и подружка Герберта сравнивают расписания.

– Это ты о чем? – спрашиваю я, прикидывая, сколько придется заплатить Матильде за

обмен местом, надеясь, что потяну эту сумму.

– Ее сиськи, друг. Странная девчонка отрастила сиськи, и они достаточно большие.

Голова затуманивается, и я уже не думаю. Я действую.

Бью локтем Роджера Морриса по лицу. Его нос хрустит от удара, и он падает на пол,

выбивая из-под себя стул, и толкая стол на ребят, которые сидят впереди нас. Весь класс

смотрит, пытаясь понять что произошло. Пенелопа встает со стула, прижимая руки ко рту

в состоянии шока.

Теперь я их вижу.

Сиськи.

Преподаватель, чье имя я пока что не знаю, тащит меня вон из лаборатории за воротник и

сам лично провожает до кабинета.

– Всегда найдется кто-то, который обязательно устроит это в первый день школы, –

говорит он, толкая меня на деревянный стул перед дверью с табличкой «Директор».

Кабинет администрации высшей школы небольшой, полностью загруженный снующими

туда-сюда школьниками, желающими изменить свое расписание и учителями, с

бумажными стаканчиками из которых пахнет несвежим кофе и зажатыми папками под

мышкой, жалующимися на новый учебный год.

Я наблюдаю за входом как ястреб, ожидая, что сейчас с большей вероятностью ворвется

тот самый преподаватель, о груди, чьей дочери, я не могу перестать думать. Не теперь,

когда я ее заметил.

– Парень! – кричит Уэйн, шагая, как я и предполагал, позади своей дочери и ее нового

поклонника.

Смотря в пол, мне слишком стыдно, что бы смотреть в лицо Пенелопе или ее отцу,

особенно когда Пен начинает смеяться.

– Ничего нет ненормального в том, что бы защитить честь девушки, – вещает Тренер

Файнел. Его спортивные ботинки появляются в поле моего зрения. – Расскажи, что

произошло.

Я трясу головой, но все же поднимаю на него глаза. Он держит пакет М&М′s и все, что я

могу видеть, это желтая упаковка.

– У Пенелопы есть грудь, – бормочу я.

– А-а? Говори яснее, парень. Я ничего не понимаю.

Та самая девочка, которую я ужасно хочу поцеловать снова, стоит позади своего отца с

кривой улыбкой на губах, и мои глаза опускаются с губ на ее круглую грудь.

И я просто говорю это.

– У Пенелопы есть грудь!

Глава 10

Диллон

– Мы должны поговорить, – говорит отец, кладя обе руки на стол. – И я буду с тобой

откровенен.

Сидя напротив отца в его кабинете, я закидываю голову назад и смотрю вверх на

встроенный в потолок вентилятор, который кружит и кружит, кружит и кружит без

устали; позолоченная цепочка включения механизма звякает по стеклянной лампочке.

Прохладный, крутящийся воздух освежает мое разгоряченное лицо. Сегодня суббота и мы

с Пенелопой провели весь день в постройке песчаных замков на пляже и поедании

черничных ледяных рожков.

– Я не хочу занимать слишком много твоего времени сын, но мама получила очень

интересный звонок по телефону, пока ты был на пляже с девочкой Файнелов. После ээм, –

он кашляет, – того не простого случая в первый день школы, становится ясно, я слишком

долго откладывал этот урок.

– Что? – я выпрямляюсь и с вниманием смотрю на него.

Отец двигает свои очки в серебряной оправе глубже на нос и прочищает горло.

– Так... кто-то сегодня видел, как ты поцеловал Пен и позвонил нам, чтобы мы были в

курсе.

– О! – вжавшись в свой стул, я глотаю готовое выпрыгнуть из горла сердце, и перевожу

взгляд на ноги.

– На следующей недели тебя исполняется четырнадцать, поэтому то, через что ты сейчас

проходишь абсолютно нормально. У меня было, то же самое, в твоем возрасте.

Мои щеки горят обжигающе-красным.

– Я хочу извиниться перед тобой, если ты чувствуешь себя одиноким в этих изменениях,

Диллон. Мы с мамой всегда здесь для тебя, и я более чем уверен, что Риса может ответить

на любой твой вопрос касательно тела, если тебе неудобно или не комфортно обращаться

к нам. Она девочка, но она очень хорошая сестра и прошла свой пубертатный период в

раннем возрасте, кстати говоря.

Кажется, «Дантист» впал в небытие, выражение лица стало пустым, а его мысли сейчас

где-то далеко. Как будто он заново переживает тот неловкий случай, когда он оказался

совершенно беспомощным, когда у моей сестры впервые пришли месячные.

– Папа, все ок. Мы можем не разговаривать на эту тему, – говорю я, готовый слинять из

комнаты.

Он наклоняется ко мне, опрокидывая карандашницу в форме резца. Желто-оранжевые

карандаши номер два вылетают и катятся к краю стола. Глядя на меня через стекла очков,

мой отец делает знак приблизиться к нему.

– У тебя уже начали расти волосы в странных, как тебе может показаться, местах? –

шепчет он, как будто кто-то кроме нас может это услышать.

Схватившись за деревянные ручки кресла, я закрываю глаза и мечтаю полностью слиться

с коричневой кожей в трещинках. Жар распространяется по щекам, ползет вниз на шею,

ниже по локтям и затаивается в кончиках пальцев.

Только на прошлой неделе Пенелопа подняла свою руку передо мной и Рисой и, указав на

подмышечную впадину, рассмеявшись, сказала:

– У меня наверное, никогда не вырастет достаточно для бритья.

Моя сестра пыталась уговорить ее оставить в покое пару несчастных волосинок, но Пен

выщипала их и, загадав желание, сдула с ладони. Я подумал, что не стоит

демонстрировать ей свои места, где за прошлый год я отрастил волосы.

– У тебя бывают какие-то не совсем нормальные мечты? Как реагирует твое тело, когда

ты думаешь о девушках? О Пенелопе? Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Когда я не отвечаю, слишком смущенный, чтобы произнести хоть что-то, отец выдвигает

самый верхний ящичек из черного шкафа для хранения документов, стоящего за столом

из красного дерева, и вынимает небольшую пластиковую модель, которая напоминает

нижнюю часть женского тела.

– Ты намного смышленее многих детей твоего возраста, Диллон, поэтому я не буду

принижать твои умственные способности, доставая также модель мужской

репродуктивной системы. Как ты можешь себе представить, она такая же, как и твоя.

Он разворачивает анатомическую модель на другую сторону, чтобы показать мне то, что

находится внутри, и я почти кричу.

– Это женская репродуктивная система, сын. Может быть, я всего лишь дантист, но

технически, я медицинский сотрудник. В течение следующего часа или чуть больше, я

собираюсь объяснить тебе, что конкретно все это значит. Это важно, когда ты готов для

занятий сексом…

Вскакивая на ноги, я, заплетаясь и почти падая из-за не зашнурованных ботинок, вылетаю

из двери кабинета. Я перепрыгиваю через две ступеньки, пробегаю мимо сестры, которая

заходит домой и убегаю прочь.

– Как поговорили? – спрашивает она саркастическим тоном, когда я наматываю круг у

дома.

Спустя месяц, после того как я врезал Роджеру, я все еще привыкаю к изменениям

Пенелопы. Ее репродуктивная система намного больше того, с чем я могу справиться.

Уэйн бы просто свернул мне шею, только лишь зная, что я видел, как выглядит

пластиковая версия репродуктивной системы.

– Парень! – «анатомический фашист» зовет меня так, как давно выбрал.

Между нашими домами нет никакого забора, поэтому он достает меня через траву перед

деревьями, которая разграничивает наши дворы. Глубокое звучание его голоса меня

пугает, и я путаюсь в своих болтающихся шнурках прежде, чем свалиться лицом в землю.

Пролетая достаточно приличное расстояние, чтобы оставить пятна от травы на своей

белой футболке.

– Что? – отвечаю я ртом, полностью набитым одуванчиками.

– Сколько сегодня улыбок? – спрашивает тренер Файнел, ничего не подозревающий о

погружении в грязь, которое я только что испробовал.

Вытирая частички травы со своего рта, я сажусь и произношу:

– Сбился со счета после пятидесяти семи.

«Кинг-Конг» кивает, стоя в двери и возвращается в дом.

– Ты задолжал мне кучу конфет, старичок, – бормочу я из последних сил, вставая на ноги.

– Плати давай, простофиля.

«Ворчащий фашист» внезапно появляется и говорит:

– Ты что-то сказал, парень?

Я отрицательно качаю головой и растворяюсь между соснами, чтобы найти девочку в

солнцезащитных очках в форме звезд.

Пенелопа по лодыжки в свежей грязи, танцует под яркими солнечными лучами, которые

мерцают там и тут через зазоры между ветвями деревьев. За ее ухо заткнут какой-то дикий

цветочек и сухие грязные комья по всей длине ног. Раскачиваясь вперед-назад, выкидывая

свою ногу высоко вперед и затем, назад, единственная девушка, из-за которой я вижу

странные сновидения, машет мне рукой с улыбкой на все лицо, которая угрожает

захватить целый мир.

Я скидываю свои ботинки и носки и в пару прыжков оказываюсь позади нее,

разбрызгивая жидкую грязь выше наших голов. Опускаясь на нас, словно плотный

водопад, грязь приземляется нам на головы, на лица и поверх очков-звезд, ослепляя ее.

В ритме нашего возбуждения, покрытые илом и пятнами от травы, мы подпрыгиваем

вверх и вниз, разбрызгивая пропитанную водой землю между стволов деревьев и

замшелых скал. Пен визжит, я кричу, птицы спасаются бегством, а белки удирают

врассыпную. Мы наступаем на пальцы друг друга и ударяемся головами, но ничего не

может нас остановить от этой веселой затеи.

Тряся головой назад и вперед, ее «невидимость» скрывает болезненность под грязно-

веснушчатым лицом, и грязь стекает с кончиков ее волос. Я наблюдаю за ее танцем; за

всей ней, покрытой почвой; свободной от всего, за чем она пряталась. Я понимаю, что

прошло уже две недели, с тех пор как уговорил ее подняться с постели и пойти в школу.

Вот уже четырнадцать дней, как она ходит в школу, и сейчас я впервые за все время вижу

ее такой счастливой.

Большие карие глаза поднимаются на меня, и Пен обводит свои руки вокруг моей шеи,

замыкая круг. Она шепчет, едва касаясь грязными губами моего уха.

– Я такая счастливая рядом с тобой.

Глава 11

Диллон

Перебирая кучу одежды на полу ее спальни, я нахожу чистые трусы в одной стопке и

левый ботинок в другой. Я хватаю рубашку из шкафа и кидаю все это на кровать.

– Пенелопа, – говорю я, открывая занавески, чтобы пустить света в комнату. – Ты должна

встать.

Она выглядит такой маленькой под множеством одеял, одетая в такую же пижаму, в

которой была вчера утром. На лице линии от подушки, и волосы прилипли к ее

потрескавшимся губам. У этой девочки едва хватает сил, чтобы поднять руку и

отмахнуться от меня.

– Уходи, – бормочет Пенелопа.

Я стягиваю одеяла подальше с тела, надеясь, что немного свежего воздуха и витамина D

заставит ее подняться.

– Давай же, я собрал тебе одежду. Где расческа? Я помогу собрать волосы.

Подойдя к проигрывателю, я включаю последний трек на диске и просматриваю комод на

предмет солнцезащитных очков, пока непонятная музыка и неуклюжие аккорды гудят из

маленьких динамиков.

– Выключи это, – стонет мисс сонливость, накрывая голову подушкой.

После того, как мне удается выбрать голубые очки в круглой оправе, подходящие под

рубашку, которая, надеюсь, ей понравится, я рывком забираю подушку из-под ее головы и

еще раз, любезно, прошу ее покинуть кровать.

Она садится, но мое сердце проваливается куда-то в желудок, когда ее печальные глаза

через силу открываются и смотрят на меня.

– Неужели ты еще не понял, Диллон? – говорит она, пытаясь держать свою голову ровно.

– Тому, что ты у меня единственный друг есть причина. Неужели ты до сих пор не

догадался?

Я кидаю очки на прикроватную тумбочку и говорю:

– Но сегодня наш день рождения.

Пен валится обратно на свой матрац и скрывается под темнотой лоскутного покрывала.

– Уходи из моей комнаты.

Глава 12

Пенелопа

Мама врывается в мою комнату, пуская с собой свет из коридора, который сильно жалит

мои, едва открывшиеся глаза. Я скидываю одеяла, пропитанные моим потом, но никак не

могу себя заставить подняться с постели. Кажется, что мышцы на руках и ногах отлиты из

цемента, а мои кости – это металлические трубы.

– Мы не можем так продолжать. Я договорилась о пропуске школы на сегодня, но завтра

они ждут тебя в классе.

– Оставь меня в покое, – говорю я, закрывая лицо руками.

– Не в этот раз, Пенелопа, – отвечает мама. Нежный звук ее голоса ласково звенит где-то

внутри меня, но когда она убирает волосы с моего лица, я уворачиваюсь от ее руки.

Пытаясь слиться с кроватью, я крепко держусь руками за фиолетовую простынь и плотно

сжимаю глаза, чтобы не заплакать. Воздух мучительно давит своим весом. Как бы я

сильно не хотела маму рядом с собой, но звук ее шагов по ковру сильно отдается в моей

тяжелой голове.

Неделю назад мне исполнилось четырнадцать, а я так и не задула свечи на торте.

– По крайней мере, прими душ и спускайся ко мне. Мы можем весь день провести сидя у

телевизора, но ты не можешь больше оставаться в этой комнате.

Уткнувшись лицом в матрац, я подтягиваю свои ноги под живот и сворачиваюсь в

комочек. Каждый волосок на моей голове болит, и я еле дышу.

– Ты не понимаешь, – кричу я в ответ. Горячие слезы проникают в мягкий хлопок подо

мной. – Никто не понимает!

Вместо того, что бы уйти из комнаты, как она обычно делает когда я ору, мама дергает за

концы штанин моей пижамы и за кофту пижамы. Мама пытается снова дотронуться до

моего лица, но я быстро и болезненно перекатываюсь на другую сторону.

– Я встану попозже, – лгу я. – Дай мне еще поспать.

– Нет, ты достаточно спала.

Мама обхватывает толстыми пальцами мои запястья и тянет меня вверх. Темнота, которая

уютно обустроилась внутри моего тела и души, шипит и рычит, отдавая болью в

конечностях, и выталкивает воздух из легких, который выходит из моего рта как

пронзительный визг. Я пытаюсь вырвать руку из крепкой хватки, но она еще крепче

сжимает ее.

– Больно же, – кричу я, пытаясь дотянуться до деревянной спинки кровати в изголовье,

прежде чем она окончательно поднимает меня. – Хватит.

– Скажи, где больно, – вопрошает леди, которая носила меня в своем животе девять

месяцев, и слезы катятся с ее круглого лица. Она не прекращает попытки стащить меня с

единственной вещи в этом доме, от которой мне комфортно.

Мои ноги достигают ковра, и пальцы соскальзывают со спинки кровати. Я впиваюсь

ногтями в руку матери, когда полностью съезжаю с матраца. Кричу до той поры, пока вся

комната не начинает трястись, и страх того, что нужно ее покинуть, разрывает мне сердце.

– Да везде! – кричу я. – Мне везде больно.

Я падаю на попу и использую вес своего тела, чтобы задержаться на полу, крича и

брыкаясь, не желая идти куда-либо. Бессилие тянет мою голову назад, и я пытаюсь

укусить маму за пальцы, пока она тащит меня по полу за шиворот пижамы.

– Пожалуйста, мама, пожалуйста. Ты не знаешь как мне ужасно, – говорю я, давясь

словами, давясь этой жизнью.

Она не отвечает, пытаясь поднять меня в коридоре, где я плотно упираюсь в стены,

сшибая школьные фотографии в рамках, свадебные снимки и деревянное распятие. Мои

грязные волосы прилипли как попало к мокрому от слез лицу, а подушечки пальцев болят

от ударов по стенным карнизам. Грубое хлопковое волокно врезается в мое горло и меня

вталкивают в ванну. Вода в душе уже бежит и небольшое пространство ванной комнаты

все в пару.

– Успокойся, Пенелопа, – нежно шепчет мама, подпирая меня сзади и подталкивая к

раковине. Она обнимает меня, прижимаясь телом, крепко удерживая, чтобы я не

развалилась на куски.

Я трясу головой вперед-назад, плотно сжав зубы, всей душой ненавидя каждое ее

прикосновение, хотя они помогают немного облегчить боль.

– Я не могу дышать, – говорю я, втягивая воздух, который никак не может пробиться в

мои легкие через рот.

Мои губы дрожат. Подушечки пальцев онемели. Перед глазами плавают пятна.

– Я умираю, – говорю я, чувствуя, как сильно бьется сердце, будто сейчас взорвется и

выпрыгнет из груди.

– Да нет же, малышка, – уверяет она, добираясь до задней части пижамы и кладя ладонь

на голое тело. Она растирает спину руками, нашептывая мне в ухо, как сильно она меня

любит. – Я бы никогда не позволила тебе умереть.

Мама помогает мне подняться в ванную и лезет туда же за мной, не снимая одежды.

Заботливо прижимает меня к своей мягкой груди, отодвигая мои мокрые волосы с лица и

шеи. Мои рыдания успокаиваются и превращаются в икоту и дрожащие вздохи, а теплая

вода понемногу «размораживает» пальцы ног и рук. Пока мы сидим под проливным

душем, моя мамуля снова и снова говорит мне, что все будет хорошо.

– Так будет не всегда, Пен.

Я ей не верю.

***

Защищенная парой солнцезащитных очков с зелеными стеклами, с волосами влажными у

корней и почти сухими на кончиках, и желудком, болящим, от принятой пищи впервые за

несколько дней, я жду. Мы с мамой простояли под бегущей водой, пока не замерзли, а

когда вышли из ванной, она не позволила мне вернуться в комнату. Отрезанная от одного

безопасного места, я жду другого, который скоро вернется домой со школы.

Сижу босая, на крыльце Декеров, ловлю солоноватый воздух, доносящийся с океана,

который всего лишь в паре кварталов отсюда. Листья на деревьях начали менять окраску

на желтую с первым холодным ветром. Теплое солнце конца сентября ласкает мою

чистую, пахнущую кокосом кожу. Чувство такое, будто я застряла в плотном пузыре, и

смотрю на окружающую действительность оттуда. Но я не чешусь в панике, и мое сердце

бьется в нормальном ритме.

Отец не позволяет мне пить лекарства, которые мне прописали, но мама говорит, что если

пить не часто – то не страшно.

– Это будет секрет, договорились? – говорит она прежде, чем я кладу белую таблеточку на

кончик языка.

Когда очертание фигуры единственного мальчика, который так много значит для меня,

появляется в конце улицы, я прикрываю яркие солнечные лучи рукой, чтобы видеть, как

он идет ко мне.

Пульс начинает учащаться.

Когда я ставлю ступню на деревянную ступеньку, сухое дерево раскалывается и впивается

в мою мягкую кожу. Я встаю, чтобы он смог меня увидеть, поднимаю руку и интенсивно

машу, морщась от боли в теле, после последнего приступа и нескольких дней

проведенных в постели.

Диллон от неожиданности останавливается, не дойдя семь домов до меня, щуриться от

дневного света, который ярко играет в его темно русых волосах, и смотрит на меня.

Каждый раз, когда я его вижу, он становится выше, как будто растет каждую секунду,

когда мы не вместе.

– Странный соседский парень, вон как растет, – сказал отец на прошлой неделе, заметя это

тоже. Он, пыхтя, попивал молочно-шоколадный протеиновый коктейль и затем добавил: –

Но я все еще могу наподдать ему.

С высоко сидящим рюкзаком на плечах и развязанном шнурке на правом ботинке, широко

улыбаясь, он начинает бежать весь оставшийся путь до дома. Чем быстрее он

приближается, тем лучше было видно, что мягкие черты его мальчишеского лица стали

острее, и футболка с какой-то музыкальной группой, которую он надел в первый день в

школу, тогда была ему впору, а теперь мала.

Вовсе не запыхавшийся от пробежки, Диллон замедляется перед своим домом и идет

через всю лужайку, тряся головой, чтобы его длинные волнистые волосы легли на место.

– Где твой велик? – спрашиваю я, ступая на асфальтированную дорожку.

Он переводит взгляд своих зеленых глаз на меня; очертание его фигуры не четкое, от

солнца которое светит мне в лицо.

– Два велосипеда были украдены на этой недели из школы, поэтому я не катаюсь, пока ты

не присоединишься ко мне. Я слышал, что это были парни из резервации, – говорит он,

почесывая место над бровью.

Я чувствую, какой тяжелой вдруг стала голова, и хочется закрыть глаза. Я сажусь на

ступеньку и глубоко вздыхаю.

– Все хорошо? – спрашивает Диллон, подходя ко мне ближе.

Я трясу головой, борясь со слезами.

– Есть кто дома? – он встает на крыльцо позади меня своими грязными, запачканными

ботинками и кивает на переднюю дверь.

– Не думаю, – говорю я.

У дома ни одной машины, и Риса еще не вернулась со школы.

Мистер «сама заботливость» протягивает руки ко мне и говорит:

– Пойдем.

Диллон следует за мной, когда я вхожу к нему домой и поднимаюсь по лестнице,

медленно, шаг за шагом.

– Если ты упадешь, то я тебя поймаю, – говорит он, даже не догадываясь, как горько

отдаются эти слова в моей душе.

Я видела его комнату только через окно, но когда распахиваю дверь, сладкий,

наполненный запахом мыла аромат комфорта обволакивает меня, подавляя боль в животе,

и скованность плеч ослабевает. Я глубоко вдыхаю через нос и не выдыхаю, пока не

чувствую облегчения в напряженных глазах.

Этот простой мальчик имеет такую же простую комнату. В отличие от моей, на полу нет

не единой кучи грязной одежды. Кровать заправлена, а на стенах лишь пара картин в

рамах.

Следуя через всю комнату к двуспальной кровати, я залажу под уютное темное синее

одеяло, снимаю очки и укладываю голову на плоскую подушку. Бросая портфель и сняв

обувь, мальчик, в чью кровать я только что вторглась, закрывает дверь и задергивает

занавески. Комната погружается в темноту.

Он сидит в ногах и спрашивает:

– Почему ты плачешь, Пенелопа?

– Потому что мне грустно, – отвечаю я, позволяя этой «никогда не проходящей» грусти

просочиться в его красную наволочку.

Немного сутулясь, он кивает, прежде чем говорит:

– У тебя депрессия?

Старые пружины кровати скрипят под тяжестью наших двух тел, и мне никогда в жизни

не было так комфортно. Когда усталость опускается на веки, теплые слезы продолжают

катиться по лицу. Но я не нахожу в себе сил, чтобы испытывать стыд или облегчение, от

того, что Диллон, наконец-то раскрыл мой секрет.

Отец все не правильно понял. Соседский мальчик не чудак, это я...

– Да, это так.

Меня будит отец, своим щекочущим от бороды поцелуем в лоб. Когда я открываю глаза,

он возвышается надо мной и говорит мягким шепотом:

– Ты еще слишком молода, чтобы проводить ночи с мальчиками, дорогая.

С начала, я не могу понять, где я. Глазами изучаю комнату. Когда папа вынимает меня из

теплых одеял, я замечаю Диллона, спящего на полу рядом с кроватью и вспоминаю наш

короткий диалог, и как было приятно, завернуться в его одеяла.

Хочу сохранить это ощущение и тянусь за уголком темно синего стеганого одеяла. Беру

его с собой, пока мой отец перешагивает через мальчика, который прикоснулся губами к

моему лбу, прежде чем заснуть.

Убаюканная в руках отца, я дышу воздухом, напоминающим запах футбольного поля, и

притворяюсь спящей, прислонившись к его большой твердой груди, когда он несет меня

вниз по ступеням. Внизу, голос Доун нарушает тишину.

– С ней все хорошо, Уэйн? – спрашивает она. Миссис Декер, плотнее укрывает меня

одеялом своего сына.

– Соня сказала, сегодня было тяжеловато, но все будет в порядке, – голос отца гремит

рядом с моим ухом.

Передняя дверь открывается и холодный воздух жалит лицо, когда отец ступает на

крыльцо. Я распахиваю глаза и слепну от яркости желтого фонаря на крыльце. Мошки и

другие ночные летающие жучки роятся вокруг него, а звезды выстилают ночное небо над

домом.

– Если тебе что-то нужно, – говорит Тимоти, оповещая меня о своей компании, – дай нам

знать.

– Просто скажи своему парню, что я его должник, – говорит отец. Я улыбаюсь.

Пронесенная через две парковки, через двор, другую входную дверь, и немного, другие

ступени, меня укладывают в кровать в своей собственной комнате. В следующий момент,

когда я остаюсь одна, и огни коридора меркнут, когда закрывается дверь, я спрыгиваю с

кровати и мчусь к окну.

Диллон смотрит на меня через весь двор, высоко держа записку:

«БУДЬ МОЕЙ ДЕВУШКОЙ»

Глава 13

Пенелопа

– А Диллон Декер и правда твой парень? – спрашивает Пеппер Хилл. Она перекидывает

свои длиннющие светлые волосы за изящные плечи, и лопает розовый пузырь жвачки во

рту.

С длинными ресницами, блестящими губами и идеально ровными зубами – уверенная,

безупречная и счастливая – я во все глаза смотрю на сидящую напротив меня девушку в

школьной библиотеке и удивляюсь, почему я не родилась больше похожей на нее и

меньше на себя – странную, обреченную и кучей недостатков.

– Мы встречаемся всего лишь несколько месяцев, – я пожимаю плечами и откидываюсь

обратно на спинку стула, перекидывая свои волнистые темные волосы за костлявые

плечи.

– Хм, – отвечает она, смотря на меня в упор, но не как на живого человека (а я не ее

игрушка и не состою в группе «поддержки Пеппер Хилл»). – Спорим, он это предложил

только потому, что жалеет тебя.

Почему она не может понять, что он мой единственный друг?

– Большое спасибо, Пеппер, – говорю я, закрывая свой учебник по математике и роняя

карандаш. Мне больше не интересно доделывать кучу заданий, которые поднакопились с

тех дней, что я отсутствовала.

Она широко раскрывает свои голубые глаза и отмахивается от меня.

– Без обид, но очки у тебя странноватые. И тебя никогда нет в школе. Диллон супер

умный, ну а ты...

– Я умная, – инстинктивно отвечаю я, краснея с каждым словом, срывающимся с моих

губ.

Дьяволица наклоняет голову на бок и улыбается.

– О’кей.

Толкая очки в красной оправе выше на нос, я открываю школьную сумку и пихаю туда

вещи. Я беру за правило избегать Пеппер, но она и не собирается держать в секрете, что

хочет того, что принадлежит мне и разыскивает меня, пока я хорошенько прячусь.

Сплетни в уборных и случайно-неслучайные тычки от Пеппер Хилл и компании это одно.

Понимать – что она идеально подходит для Диллона – совсем другое.

Пеппер, скорее всего, права, и это лишь вопрос времени, когда он это осознает.

– Вы целуетесь? У тебя уже было это с ним? – спрашивает она, нарушая правила

библиотеки и смеется так громко, что с книг слетает пыль.

– Ты грубиянка, – бормочу я, застегивая рюкзак.

Она тянется и хватает меня за руку. Ее челка, подстриженная на бок, падает на левый глаз

и от нее исходит запах сладкой ваты. А я, наверное, пахну мазью от растяжения мышц и

мои волосы в хвосте, который мне помогал делать мой бойфренд, завязывая их на ходу,

пока мы мчались в школу.

– С Диллоном это не должно быть грубо. Ну вот честно, ты хоть иногда смотришь на

него? – спрашивает мисс Злорадность с легким налетом краски на щеках. – Он

восхитительный, Пенелопа.

Официально мы встречаемся месяцев пять, и не прошли даже первую стадию, но ей я

этого не рассказываю.

Она ударяет ладошкой по поверхности стола. Но удар, как будто по нижней части моей

груди – так беспокойство разжигает вибрирующую панику.

– Перестань делать так, – говорю я, отодвигая стул, чтобы уйти.

Пеппер снова ударяет по столу.

– Это?

Я растираю рукой место, повыше того, где прыгает сердце и напоминаю себе, что она не

может меня обидеть, если не видит меня.

Спасаясь бегством между книжных полок и школьных постеров, на которых написано

«Чтение это прекрасно», я с опущенной головой продолжаю следовать вперед к выходу.

Барабанящее беспокойство, что поселилось в груди, ударяет еще громче, когда враг

проходит мимо, между рядом научных книг и мной.

Она поворачивается и останавливается на моем пути, скрещивая на груди руки, прямо

перед моими очками.

– Я думаю, ты должна порвать с Диллоном. Для его же блага.

– А я думаю, что ты должна убраться с моего пути, – отвечаю я в том строгом тоне, какой

только могу изобразить.

Пеппер Хилл делает шаг ближе ко мне.

– А что ты сделаешь, если я не уйду?

Мысли о том, что я могу выдрать ее дурацкие волосы и отхлестать ими по ее лицу

пробегают в сознании. Но прежде чем мне выпадает шанс найти ножницы, мальчик,

которого она хочет у меня украсть, появляется в конце стойки с документальной

литературой. Его улыбка меркнет, как только он замечает, что меня загнал в угол сам

дьявол.

Я пытаюсь обойти своего мучителя, чтобы прорваться к нему. Но она подходит ближе,

отказываясь меня пускать. Мой следующий шаг – отшвырнуть ее на книжные полки, но

Диллон опережает меня.

– Чего ты тут устроила, Пеппер? – спрашивает он, притянув меня к себе. Мистер

«Великолепие» берет меня за руку, и заслоняет спиной.

– Ничего, – лжет она, притворяясь слабой и сладко улыбаясь.

Когда наконец-то она уходит, я облокачиваюсь на книги о космосе и генетике, и еще

какой-то науки, и во все глаза смотрю на мальчика, с которым должна порвать ради его же

блага.

– Почему тебе нравится со мной целоваться? – спрашиваю я. – Не хотелось бы тебе

больше целоваться с девчонками типа Пеппер Хилл?

Он пожимает плечами.

– Потому что, я предпочитаю тебя.

– Мой отец дает тебе конфеты за то, что ты заставляешь меня улыбаться, и это странно, –

смеюсь я, окруженная запахом старого переплета и старых чернил на древней бумаге.

– Я никогда не говорил, что твой отец странный, – его глупая улыбка становится больше,

и я хочу убрать его волосы с глаз.

Диллон не подозревает, каким классным он становится. И как чрезвычайно сильной, я

становлюсь рядом с ним. Каждый хочет дружить с ним, и они терпят меня, потому что я

всегда рядом. Я знаю, придет день, когда он перестанет составлять мне компанию по

ночам у окна.

Неужели этот парень и правда хочет расчесывать волосы сумасшедшей девчонке по

утрам, потому что она не может это делать сама?

А через несколько лет, Диллон окончит школу лучше всех и уйдет в колледж.

Я же буду счастлива, если смогу закончить девятый класс.

– У меня кое-что есть для тебя, – соседский мальчик открывает свой рюкзак и достает

оттуда длинное желтое перо. – Дети в художественной школе мастерят что-то из них.

И когда счастье гудит во мне, я спрашиваю:

– Ты его украл?

– У них полно таких. Так что пропажа не будет обнаружена, – говорит он, передавая перо.

Держа основание между пальцев, я провожу пером по своим губам; мягкое волокно

скользит по губам и щекочет нос. Диллон подходит ближе и поднимает очки на верхушку

моей головы, как он делает всегда, когда мы одни. Пока я смотрю в его красивые зеленые

глаза, я думаю о том, что сказала Пеппер Хилл и размышляю, почему сама не догадалась

об этом.

После всего, что он сделал для меня, это малое, что я могу ему дать.

– Диллон?

– Даа? – он наблюдает, как его подарок отстраняется от моих губ.

– Ты хочешь заняться со мной любовью?

Потрясенный, с красным лицом, Диллон поглядывает на меня краем глаза, пока мы идем

из библиотеки в классную комнату, где у меня математика. Прежде чем он собирается

отправиться на свой почетный урок английского языка, его рот открывается, как будто он

что-то хочет сказать, но он тут же туго смыкает губы и практически пихает меня в класс,

прежде чем уйти.

Я сажусь в конце класса и вынимаю книгу по предмету, который я не смогу пересдать

ранее конца года.

– Удалось сделать что-нибудь из домашнего задания, Пенелопа? – спрашивает меня мисс

«Она-сочетается-со-всем-классом».

Я протягиваю ей завершенное, на порванном от бессилия листе, и кое как склеенное

скотчем, даже не утруждаюсь извиниться за то, что все остальное не готово. «Миссис-без-

имени» наступает своей туфлей из коричневой кожи на плиточный пол класс и качает

головой.

– Только вот не надо рвать, мисс Файнел, – говорит она разочарованным тоном.

– Извините, – бормочу я.

Другие ученики, конечно, замечают, что наш преподаватель зависла около меня. Они

оборачиваются через спины друг друга в поисках меня и Миссис «Имя-ставить-сюда»,

ловя каждое слово из нашего разговора.

– Сколько шансов я тебе давала? Почему образование для тебя не на первом месте? Тебя

волнует твое будущее, Пенелопа? Ты хочешь поступить в колледж? – миссис

Разочарование все говорит и говорит.

Я вижу, как двигаются ее худые губы, но я не слушаю, только киваю, когда она

прерывается для моего ответа.

– Бла, бла, бла и бла, – миссис «Бла» впивает свои пальцы в задание, которое я дала ей. –

Бла. Бла.

– Да, мээм, – говорю я, растерянная.

– Значит, у меня опять будет разговор с твоим отцом, – она быстро моргает, вскидывает

вверх руки и уходит.

У миссис «Полиэстровая юбка» стрелка на чулках.

Один за другим, мои школьные товарищи поднимают головы в направление доски,

открывают свои учебники по математике на странице «бла» и начинают сегодняшний

урок. Я стараюсь тоже следовать ходу урока, но, как и на предыдущем уроке, ищу X, и

округлив до ближайшей десятой медленно стекаю в кучу… бла.

– Миссис Биксби такая зануда.

Через два стола справа от меня, Джошуа Дарк глубоко сидит в своем стуле, перекатывая

голубую ручку между пальцев. Близко посаженные темные глаза, окруженные оливкового

цвета кожей и коротко стрижеными волосами, смотрят на меня. Он занимает одно и то же

место целый год, но припоминаю, как Риса говорила мне избегать ребят из резервации, а

Джош Дарк у них главный.

Мило улыбаясь, я делаю вид, что очень занята разбираясь с коэффициентами или чем там

еще?

– Ты понимаешь это дерьмо? – он поднимает свои принадлежности и пересаживается за

ближайшую парту справа от меня. – Тебе помочь с кучей накопившихся заданий?

Он пахнет жвачкой с корицей и гвоздикой, и я замечаю золотистый ободок по краям

зрачков, которые мне показались черными. Больше, чем любой другой мальчик в нашем

седьмом классе, даже больше Диллона, руки Джоша в три раза больше моих. Кода он

тянется за моими просроченными заданиями, его ладонь почти такого же размера как лист

бумаги.

– Черт возьми, милочка, да ты отстаешь, – он поднимает карандаш и решает все мои

проблемы.

Когда подходит время и уже пора идти домой, Джошуа Дарк заканчивает более чем

половину моих заданий и убирает остальное к себе в сумку с обещанием доделать к

завтрашнему утру.

– Без проблем, – говорит он, поднимая свою сумку на огромное плечо, когда я благодарю

его.

Я не спрашиваю его, как он оказался в этом классе по математике, если он такой умник;

его репутация опасного для общества человека всегда впереди него. Слухи ходят такие,

что он избил директора своей бывшей школы, и продавал наркотики маленьким детям на

игровых площадках. Матильда Типп рассказала, что слышала, как будто он со своей

командой однажды ограбил банк, но так как он носит изъеденную молью рубашку и

старые ботинки, скорее всего это не правда.

Джош следует к выходу позади меня и затем прямо за мной по коридору. Передав мне

смятую бумажку, он произносит:

– Если тебе нужна помощь с сегодняшним заданием, просто позвони.

– Почему ты так добр ко мне? – спрашиваю я, когда семизначный номер жжет мне руку.

Мистер «Плохие новости» кивает головой в сторону классной комнаты и говорит:

– Биксби стерва.

Я закатываю глаза.

– Она еще ничего, по сравнению с моим учителем по английскому.

– Мистер Костер? – спрашивает он. – Лысый, толстый и пахнет как...

– Вонючий сыр «Колби Джэк», – заканчиваю я его предложение.

– Точно, – Джош смеется. – Он тоже у меня. Первый семестр.

Мы сравниваем расписания и выясняем, что у нас общие преподаватели в разное время

дня. Мы обмениваемся историями о странностях наших педагогов, я не замечаю, что

коридор пуст, и мы единственные ученики, кто остался, пока не приходит Диллон в

поисках меня.

– Мы ждем тебя, Пен, – говорит он, запыхавшись.

Джош делает шаг в сторону, и улыбка сходит с лица. Диллон хватает меня за руку, и

тащит меня от опасностью-ограблением-банка-супер-мальчиком-из-резервации-кто-

отлично-справляется-с-заданием.

– Извини, – говорю я, пожимая его пальцы.

Темные глаза провожают меня.

– Хватит уже извиняться.

Закатывая свои, я представляю мистера «Ходячая проблема» мистеру «Сама доброта».

– Диллон, это Джошуа Дарк. Он помогал мне с заданием по математике. Джош, это мой

парень – Диллон Декер.

Поначалу ни от одного нет ответа, но не стоит путать доброту со слабостью.

– Держись подальше от моей девушки, – ревнивый, светлый и смелый встает в боевую

стойку и показывает себя с той стороны, с которой я его еще не видела.

Нисколько не потревоженный, Джош улыбается и уходит, говоря:

– До скорого, Пенни.

Глава 14

Диллон

Мой отец смотрит на меня таким взглядом, как будто я только что объявил, что сейчас

проходит семинар по Теории стоматологии для таких же зануд-стоматологов, как и он, на

который, его не пригласили.

Нет, даже лучше чем это.

Его лицо напоминает мне о том моменте, когда он осознал, что взрослый человек после

удаления зуба, унес с собой его «счастливый» разбрызгиватель для цветов, и он был

вынужден купить новый, пока что еще не такой счастливый.

– Ты уверен, что готов? – папа прочищает свое горло, закрывая дверь так, чтобы мама не

могла слышать нашего разговора.

Секс, это очень естественный процесс, неотъемлемая часть периода созревания мужчины.

Папа рассказывал мне все это, одновременно показывая и называя органы на пластиковом

макете, а теперь он хотел бы узнать, правда ли я готов к сексу. Я совершенно не был

готов, что волосы будут расти вокруг моего члена, но это случилось.

Я раздумываю, сколько пачек M&Ms тренер Файнел мне даст, если я заставлю Пен

улыбаться во время секса.

Думаю, это достойно двойной порции.

– Учитывая состояние Пенелопы, Диллон, связывать себя физическими отношениями с

ней не очень мудрое решение.

– Временами она грустна, – говорю я, проглатывая гнев, – но не умирает же.

Выкатывая стульчик на колесах из-под своего стола он садится, и снимает очки. Папа

пощипывает кончик своего носа перед тем, как продолжить.

– Я имею в виду немного другое, Диллон. Особенность в детстве, а вы как раз и являетесь

теми самыми детьми.

– Мне исполнится пятнадцать через пять месяцев, – говорю я, выпрямляясь, чтобы

выглядеть выше, даже несмотря на то, у нас с отцом одинаковый рост.

Я жду, что мой отец начнет целый доклад на тему подростков в депрессии или достанет

пластмассовый макет мозгов, и уже готовлю себя морально к лекции, которую я совсем не

хочу слушать. Но вместе этого, он расстегивает пуговицы на манжетах своей светло-

голубой сорочки и закатывает рукава.

– Твоя подруга очень больна, сын, – говорит он серьезным тоном. – И эта та болезнь, из

которой, вероятнее всего, она никогда не вырастет.

– Я справлюсь с этим, – настаиваю я. Я справлюсь с этим сам. Я знаю Пенелопу лучше,

чем он или чем даже кто угодно!

– Нет, я не думаю, что ты сможешь, – папа откидывается назад и скрещивает руки на

груди.

Сидя напротив стены, полностью увешанной дипломами в рамках и разными наградами,

полученными в его области знаний, нет никаких сомнений, что человек, который дал мне

жизнь – очень умный. И сейчас у меня не самое простое время, но я все же пользуюсь его

советами.

Сейчас же то время, которое не подходит под это описание вовсе.

– Ты маловат, чтобы начинать такие серьезные отношения, но очевидно то, что это

приносит тебе радость. До недавнего времени, ваши отношения носили невинный

характер.

Слушая его разглагольствования, будто он знает, что происходит между мной и соседской

девочкой, меня так и подмывает выдрать ему два передних зубы ржавыми плоскогубцами.

Без обезболивающего.

– С тех пор как Файнелы въехали по соседству, мы с твоей мамой стали свидетелями как

ты отодвинул все, что было для тебя в приоритете назад, освободив место для Пен. Мы

достаточно хорошо осведомлены, насколько сильной может быть первая любовь, но я все

же думаю, что сейчас самое время нам вмешаться.

Проведя рукой сквозь волосы на голове, я расстроенно выдохнул.

– Риса влюбляется каждую неделю, и ей вы ничего не говорите.

Скромная улыбка перечеркивает извиняющееся выражение на лице отца.

– Твоя сестра живет свободным духом, и в основном я поддерживаю ее саморазвитие.

– У нее голова от травки задурманена и в школе ее считают сумасшедшей, – отвечаю я,

закатывая глаза. Чувство вины мгновенно жалит меня, и я больше ничего не говорю,

опасаясь нового укола.

Понимаю, что, скорее всего, отец тоже прав.

– Ты, конечно же, не такой, но твой отчет об успеваемости пришел вчера по почте.

Несколько разочарованных преподавателей предупреждали меня, что отправят мои

оценки родителям на рассмотрение. Каждый день с того момента я проверял почту,

надеясь забрать из сумки почтальона, перед тем как он опустит их в ящик, но все что

приходило – были счета и купоны на покупки. Решив, что мои учителя всего лишь лгуны,

я перестал преследовать почтальона.

Это была ошибка.

– Твоя мама так же заметила горящий всю ночь свет в твоей спальне, чем и объясняются

твои постоянные опоздания в школу.

Пульс начинает биться в подушечках пальцев, когда я говорю,

– Я буду стараться над оценками и никогда больше не опоздаю.

Отец подталкивает очки вверх на свой узкий нос и моргает за толстыми стеклами.

– Я никогда не чувствовал надобности вводить какие-то строгие правила по отношению к

тебе, Диллон. И мне очень нравится Пенелопа, но…

Не дав отцу договорить, я встаю и мчусь к двери со словами:

– Я передам Пенелопе, что мы не можем заниматься сексом. Спасибо, что поговорил.

Выходя из передней двери я плавно погружаюсь в лучи майского солнца, пересекаю нашу

въездную дорогу и затем дорогу Файнелов, осторожно, чтобы не наступить в пятна от

масла, которые оставил «Жук» Рисы на асфальте. Когда я поднимаюсь на соседское

крыльцо, я даже не думаю постучать, прежде чем войти внутрь. Мистер «Нацист –

позвони в звонок, прежде чем проникнуть в мое королевство» отсутствует дома, а Соня

говорит, что мне всегда рады в их доме.

– Она наверху, – говорит мама Пенелопы из кухни, облизывая с пальцев что-то

напоминающее жидкое тесто для брауни.

Медленно поднимаясь, я решаю, что больше ни за что не обращусь к отцу за советом. А

какое вообще отношение имеет секс к любви, в любом случае? И кто он такой, чтобы

судить, отчего грустит Пенелопа? И это тот человек, который плакал каждый раз, как я

терял молочные зубы в детстве, потому что он считал их идеальными. Такими

идеальными, что даже зубная фея их была не достойна.

– Плохие новости, – говорю я, открывая дверь в комнату Пенелопы.

– Тссс, – она прикладывает палец к губам.

Я останавливаюсь в проходе, освещая темноту душного пространства. Стены ее комнаты

окрашены в ярко-оранжевый от дюжины зажженных маленьких свечек, расположенных

повсюду. Зачинщик огня сидит в позе лотоса в центре своей кровати, с раскрытыми

ладонями на коленях, соединив кончики среднего и большого пальца.

– Ммммммммм, – глаза Пенелопы закрыты, лицо ничего не выражает.

Достаточное количество свечей, чтобы спалить весь дом дотла, покрывают каждую

устойчивую поверхность в ее комнате. Я с легкостью насчитываю ряд из двадцати свечей

на ее комоде прямо перед магнитофоном, еще десять стоят на подоконнике, семь штук

горят на прикроватной тумбочке и еще три мерцают на книгах по Английскому языку

позади кучи одежды.

– Что, черт подери, ты здесь устроила? – спрашиваю я, закрывая за собой дверь. И прежде

чем заживо сгореть, задуваю свечи и широко открываю окно спальни, чтобы пустить

немного свежего воздуха.

– Эй! – восклицает она, падая на спину. – Я была так близка в этот раз. Ты должен

уважать умерших, Диллон.

Размахивая фиолетовой подушкой над детектором дыма, чтобы он не разразился сиреной

тревоги, прежде чем уйдет весь дым, я переспрашиваю:

– Близка к чему?

– К вызову духа Курта Кобейна. Я хочу, чтобы он использовал мой голос для того, чтобы

поговорить со своими фанатами еще раз.

Отбросив подушку в угол комнаты, я усаживаюсь на край кровати, удовлетворенный тем,

что только что спас целый квартал от смерти через сожжение.

Одетая в футболку с изображением старой музыкальной группы и в пластиковых бусах на

шее, Пен держит рядом, несколько альбомов с роком и эта музыка медленно играет на

заднем фоне.

– Не стоит жечь так много свечей или предлагать свое тело в качестве сосуда для давно

ушедших из жизни музыкантов, – говорю я.

– Он бы не умер, если бы его не убила собственная жена, – Пен поднимает на меня свои

разочарованные карие глаза.

– Разве он не сам себя застрелил? – спрашиваю я.

Пен отмахивается от меня.

– Ты принес плохие известия?

Я киваю и говорю:

– Мой папа сказал, чтобы нам не стоит... ну ты поняла... делать этого.

Юный маг выпрямляется, и ее длинные волнистые волосы спадают на хрупкие плечи.

Крестик висит достаточно низко и достает до груди. Прошло три дня с тех пор, как она

предложила расстаться с девственностью друг друга. С тех пор, мысли о девушке, которая

часто плачет без причины, вторгаются в мою голову совершенно с новой стороны.

Я вспоминаю форму ее губ и насколько верхняя губа пухлее нижней. Вокруг груди она

усыпана мелкими веснушками, а некоторые собрались в форме кристаллов прямо под

впадинкой на шее. Длинные ресницы достают почти до ее нежных щек, когда она

опускает глаза, и мне так нравится ее манера говорить уголком рта.

Когда мы целуемся, я еще сильнее ощущаю как ее «девичье развитие» мягко упирается в

мое тело и как пальцы нежно порхают по моей шее.

На следующий день за обедом, Пен взяла мою руку и под столом положила ее на свое

оголенное бедро. Я был настолько напуган, чтобы сделать хоть что-либо и мой страх был

единственной вещью, которая удержала меня от того что я хотел сделать – провести

открытой ладонью вверх и вниз по бедру.

– Что они вообще знают? – говорит она, проводя тыльной стороной ладони по лбу. Ее

футболка приподнимается, когда она вытягивает вверх руку.

В глубине живота прыгает нервный комочек. На секунду я закрываю глаза, прогоняя

прочь мысли о голом пупке и желтых трусиках, торчащих из-под джинсовых шорт.

– Он как бы доктор, – говорю я, сглатывая с трудом.

–Но, он ничего не знает о нас, – легко отвечает она, прикладывая свой подбородок на мое

плечо. Пенелопа смотрит на меня из-под своих темных ресниц.

Близость этой девушки заставляет потеть мои ладони, и у меня снова учащается

сердцебиение.

– Мы же любим друг друга, так? – шепчет она.

Для меня совсем ничего не значило это слово, которое упомянул отец, прежде чем я

выскочил из кабинета; но слыша слово «любовь» из уст Пенелопы, сразу проясняется

многое.

Я люблю ее с поры пузырей от жевательной резинки и фургона для переезда.

Я люблю ее, и за очки в красной оправе в форме сердец.

Я люблю ее и за то, как она выглядит, паря на руле моего велосипеда.

Я люблю ее.

***

– Что происходит с Пенелопой? – спрашивает Герберт, кивая головой в сторону

печального Нечто под деревом в школьном саду.

Пен сидит, спрятав свое лицо между колен, которые она притянула к груди. Я знал, что

сегодня будет достаточно проблемный день, когда вытащил ее утром из постели и увидел

темные круги под глазами, и слезы, которые катились по ее бледным щекам. Но все еще

более ухудшилось в течение дня.

Спрятавшись под стеклами голубого цвета, она невидима; а мир все видит. Она ни с кем

не разговаривает, кроме меня, и когда я пришел чтобы забрать ее с урока перед обедом,

она спала, положив голову на стол.

– Да ничего с ней не происходит, – резко отвечаю я. Мои друзья не знают. Им не нужно

знать дважды два, чтобы понимать, что с Пен что-то происходит.

Присоединившись к своей подруге под старым дубом, я встаю на колени позади нее.

– Я не думаю, что могу пойти на следующий урок, Диллон, – говорит она. Ее голос глухо

звучит между колен.

– Еще один урок и мы уйдем вместе.

Она трясет головой, поворачиваясь в сторону, так, что я вижу ее лицо. Жидкая подводка

течет с ее глаз, и губы дрожат, когда она произносит,

– Я хочу найти своего папу. Он разрешит поспать мне в его кабинете.

– Ты уже почти преодолела большую часть дня. Еще один час – это же ерунда, – говорю я,

вытирая ее лицо своими пальцами.

Поднимая «мисс безнадежность» на ноги, я хватаю ее под руку и веду к зданию, где будет

последний урок Пен. Я наблюдаю, как ее маленькие зеленые туфельки шагают позади

моих бело-черных, в то время как я рассказываю о том, что делает ее счастливой.

Например, о приведениях или о перьях, которые я продолжаю таскать из студии-

мастерской.

Она хватает меня за футболку, когда мы достигаем следующего класса по ее расписанию.

– Это все и затем у нас будет целое лето, хорошо? – говорю я, отрывая ее пальцы от моей

одежды, прежде чем целую костяшки ее пальцев.

– Я все равно не сдам целый предмет в один день. Так что не страшно, если я пропущу.

Нижняя губа Пенелопы подрагивает. Она опускает голову так, что мне не видно ее лица.

Острая боль пронзает мой живот, когда она вот так входит в депрессию, переворачивая

все там с ног на голову. Вместе того, что бы скрючиться от боли и кричать, как делает моя

милая, когда все летит в тартары, я целую ее в макушку и заправляю пару выбившихся

локонов за ухо.

Я уже почти собрался идти по коридору в класс Английского, который находится в

здании рядом, когда Джошуа Дарк проходит мимо нас и открывает классную дверь. Он

придерживает ее ногой и говорит:

– Ты заходишь, Пенни?

Она поднимает глаза на парня, с которым, часто ее предупреждали не общаться и

остерегаться, и улыбается половинкой рта. Я почти меняю свое мнение и говорю Пен, что

мы должны сбежать и пойти домой сейчас же, но пока она кивает головой и отступает

назад, слова застревают в моем горле. Пока она не зашла слишком далеко, я хватаю ее за

руку и сжимаю ее пальцы.

– Еще один час, – напоминает мне она с настоящей улыбкой.

«Боль в моем животе» растворяется в классе, но Джош не следует за ней. Он убирает свой

грязный ботинок из дверного проема, позволяя двери закрыться. Всего лишь в нескольких

шагах друг от друга, с горячей ненавистью, струящейся по моим венам, мне так хочется

врезать по этой тупой ухмылке на его дурацкой физиономии.

Звонок сигналит о начале занятия, крича откуда-то с потолков, звеня в моих ушах. Этого

достаточно, чтобы позволить слепой ярости разъедать меня изнутри, и я ухожу прочь, уже

отсчитывая следующие шестьдесят минут.

***

– Где она? – интересуется Матильда вслух, собирая что-то с концов своих волос. –

Давайте начнем это лето!

Велосипед отцеплен и готов с ветерком довести мою девочку домой. Герб, Кайл и

рыжеволосая, тоже готовы ехать, раскачиваясь из стороны в сторону кто на двух, а кто на

четырех колесах. Несмотря на то, что ей хотелось бежать домой, еще не начав и первого

урока в школе, Пенелопы нигде не видно. Прошел уже час и пошел второй, а она никогда

не опаздывает.

Наклоняя велосипед в сторону забора и пристегивая его, я засовываю руки в карманы и с

нетерпением ожидаю её появления в двойных дверях, через которые она выходит каждый

день. Каждый раз, как они открываются, мое сердце замирает, надеясь, что это Пен. Но

это не она.

– Дружище, мы одни кто здесь остался, – говорит Кайл.

Я оглядываюсь вокруг и наконец понимаю, что двор перед школой почти пустой. Она,

должно быть, закончила урок и ушла домой, но обычно Пенелопа меня предупреждает об

этом. Если она удрала с урока чтобы вздремнуть в кабинете тренера Файнела, то он бы ее

разбудил, чтобы она поехала домой вместе с нами. Все равно – Пенелопа уже давно здесь

была бы.

– Я пойду поищу ее, – говорю я, отдаляясь от своих друзей.

– Мы будем здесь, – кричит мне вслед Матильда.

Я даже и не думаю проверять кабинет ее отца, прежде чем иду напрямик в класс

математики. Воспоминание о полуулыбке, которую она подарила Джошу, когда у нее не

осталось сил на что-то большее кроме слез, подсказывает мне, где конкретно ее искать. С

сердцебиением где-то в районе горла, я шагаю через двойные двери, через которые она

так и не вышла ко мне. В коридоре я вижу ее, прислонившуюся к шкафчикам и мирно

болтающую с ним, как будто это не мне пришлось выталкивать ее из дома утром. Я

закипаю, и готов плюнуть ей в ноги.

Пен замечает меня, стоящего в конце коридора и выпрямляется. Часть меня

успокаивается, когда я вижу что ее лицо по-прежнему бледное и плечи опущены.

– Вот черт, – говорит она, помахав Джошуа ручкой на прощание и идя на встречу ко мне.

– Извини меня. Ты же должен был уехать!

– Что происходит? – спрашиваю я, когда она останавливается прямо передо мной.

– Ничего, – говорит она, поглядывая через плечо прежде, чем продолжает. – Джош

помогал закончить мне с кучей домашки. Это повысило мою оценку до «Д». И я

благодарила его.

Подняв свои глаза и смотря через голову Пенелопы, я вижу, как помощник с домашкой

удаляется по коридору в другую сторону. Вместо того, что бы начать преследовать его, я

беру свою девушку за руку и увожу ее отсюда, подальше от проблем.

– Я сдала математику только благодаря ему, – говорит Пен несерьезным тоном. – Я

уверена, он просто пожалел меня. Он, скорее всего, и не вспомнит в следующем году кто я

такая.

С переплетёнными пальцами, видя наших друзей, я не говорю ей о том, как надеюсь, что

она права.

Глава 15

Пенелопа

– Ребята, вы влюбились друг в друга как детсадовские детки, или все по-взрослому?

Потому что тут есть разница.

Я пожимаю поцелованным солнцем плечами, не зная, как назвать ту теплоту, которую

пробуждает внутри меня Диллон. Я только уверена, что это мое самое любимое ощущение

в мире.

Риса выпускает струю дыма в липкий летний воздух:

– Он видел твои сиськи?

От этих слов, мои глаза, спрятанные за оранжевыми линзами очков, широко

распахиваются, и я скрещиваю руки на груди.

– Нет!

Официально окончив школу, сестра моего парня провела все лето в путешествии, следуя

за некоторыми инди-группами по всему Тихоокеанскому Северо-Западу. Она вернулась

два дня назад с дредами на голове, проколотым носом, и небольшой татуировкой на

нижней части спины. Вернувшись, Риса подарила мне рубашку. Мне было приятно знать,

что она думала обо мне, пока спала в задней части фургона и чистила зубы в туалетах на

заправках.

– Ди сказал мне, что вы хотите заняться сексом. Это огромное дело для такой миленькой

маленькой девочки. Ты знаешь, на что это похоже, быть с кем-то в таком плане?

Поделиться своим телом с другим человеком?

–Я не знаю, – отвечаю я, отмахиваясь от струи дыма, – я видела это в кино.

Риса убрала волосы в хост на затылке, и сейчас, бриллиант в ее носу сверкает на солнце.

На ней, пара моих розовых очков, и щель между зубами смотрится довольно мило, за

ярко накрашенными красными губами.

–Что за спешка? – спрашивает она. – Ты такая молодая. Подожди немного.

Ее слова, залетают мне в одно ухо и вылетают из другого. Я вытираю липкий пот со лба и

смотрю во двор, где Диллон выравнивает свежий слой бетона перед крыльцом, работая в

паре с моим отцом. Прошлую неделю они провели, разбивая кувалдами и другими

инструментами прежнее бетонное покрытие, сгорая под лучами летнего солнца, споря и

рассуждая о подростковых мышцах и жестких волосах на груди.

– Клянусь его усами, он протянул руку и прикоснулся ко мне, – ябедничал мне мой

мальчик вчера вечером, после долгого дня работы рядом с моим отцом.

– У девушек из оркестра больше силы, чем у урода, живущего по соседству, – жаловался

позже папа.

Поднимая тяжелые локоны с шеи, я завязываю их в пучок на макушке и вытягиваю ноги

перед собой. Диллон стоит, задрав очки на лоб, осматривая фронт своей работы с красным

лицом, и щурится из-за солнца. Его белая футболка вся в поту. У меня перехватывает

дыхание, когда он снимает ее.

–Перестань смотреть на него, – подшучивает Риса, пихая меня в плечо.

Я не могу. Я не хочу.

Его тяжелое дыхание и мерцающая от пота кожа. Этот парень – полностью мой.

Объект моего восхищения смотрит сквозь наши дворы, встречаясь взглядом со мной.

Зажав нижнюю губу зубами, я скрещиваю ноги и машу ему.

– Секс – это дешево, Пен. Заниматься любовью – намного приятнее, – опьяненная

косячком, Риса мямлит между затяжками.

Диллон бросает свою футболку через плечо и движется ко мне.

Теперь, его волосы десяти различных оттенков русого, и у него появились мышцы,

которых не было две недели назад.

Встав на босые ноги, я перепрыгнула горячий бетон, приземлившись на вызывающую зуд

траву, которая щекочет между пальцами. Пока я сидела рядом с Рисой, я не заметила, что

надышалась наркотическим дымом, и ее вредная привычка ударила мне в голову.

Пузырьки внутри меня глупо смеялись, а лицо пощипывало. Чем ближе я подходила к

Диллону (проходя мимо моего отца, не заботясь о том, что мои волосы явно пахнут

марихуаной), тем сильнее мое сердце танцевало.

– Мы заняты, Пенелопа,– проворчал папа, смешивая целый мешок бетона в тачке.

Диллон утирает с правого виска капли пота, подмигивает мне и говорит:

– Игнорируй его.

Прохладный соленный океанский бриз проходит через наши дворы, достаточно

душистый и освежающий, чтобы по рукам поползли мурашки. Свободные пряди моих

волос взметнулись, и часть упала на лицо, прилипая к бальзаму на моих губах, со вкусом

вишневой колы.

Диллон заправляет мои непослушные пряди за ухо и говорит:

– Я люблю тебя, как никого другого.

Мое сердце начинает колотиться и дрожать как безумное, а внизу живота покалывает.

Мне требуется много сил, чтобы не начать слизывать капли пота, скатывающиеся по его

лицу, прямо на глазах отца.

Смахнув кончиком пальца каплю, я смотрю на крошечный шарик жидкости, и меня

охватывает желание растереть его по своим губам. Но, прежде чем я получаю шанс

выполнить свое желание, он скатывается и падает, впитываясь в газон.

Диллон берет меня за руку и идет со мной к новой залитой бетонной плите, которую они

сделали сегодня утром по другую сторону крыльца. Потом, это будет площадка для

барбекю. Бетон сохнет медленно, темно-серого цвета и идеально ровный.

Мой парень опускается на колени, и тянет меня вниз за собой. Он вытягивает свои руки

и раздвигает пальцы. Понимая, что он задумал, я копирую его движения. Мы

одновременно опускаем наши ладони в сырой цемент и давим, пока они полностью не

скрываются в нем.

– Это так холодно! – смеюсь я

Потом мы поднимаем руки, чтобы посмотреть на то, как мы отметились в летнем

проекте тренера Файнела. Диллон встает и убегает, но я остаюсь и смотрю на наши

отпечатки, думая обо всем, что он сделал своими руками для меня. Эти руки держали

расческу, чтобы расчесать мои волосы, когда я не могла сделать это сама. Его ладони и

десять длинных пальцев, сжимали руль велосипеда и везли нас туда, куда мы желаем.

Костяшки пальцев, стучали в мою дверь каждое утро, несмотря на то, что мой отец

отрицательно относится к этому. Эти руки держали карандаш, которым пишутся записки

для меня.

Но лучшего всего, они держат мою руку.

– Эй, ты в порядке? – спрашивает подошедший Диллон. Его голос потерял свою

беззаботность, и улыбка и светлые глаза погасли.

Я улыбаюсь, надеясь, что озабоченность с его лица исчезнет.

–Я в порядке,– встаю на ноги и вытираю испачканные в цементе руки о джинсовые

шорты.

Диллон делает шаг ближе. В правой руке он держит небольшую сломанную ветку.

– Ты уверена? Потому что мы можем уйти отсюда.

Я качаю головой, стараясь, чтобы мой голос звучал увереннее.

– Все нормально.

Eго плечи заметно расслабляются, и на место возвращается улыбка, мгновенно освещая

его лицо.

– Твой папа будет недоволен, – говорит он, опускаясь на колени и ставя кончик палки в

бетон выше наших отпечатков. – Но какая, к черту, разница?

Диллон криво выводит наши имена над отпечатками рук, даты под ними, а затем он

рисует маленькое, кривобокое сердце между ними.

Его рука на моем плече, а моя, на его обнаженной потной пояснице, и мы с гордостью

смотрим на наш вклад в будущую пикник-зону Файнелов.

Потом, подходит сестра моего парня, вдруг толкает нас, и берет палочку. И, пока ее не

остановили, на нетронутой поверхности плиты, большими кривыми буквами выводит:

«РИСА НАПОЛНЕНА ТРАВКОЙ». И, швырнув палку через весь двор, словно героиня

идет домой.

Мы онемели и застыли в напряжении, не зная, как это исправить, тут отец появился с

другой стороны дома. Лицо отца красное от активных движений, а темные волосы вьются

от пота.

– Я работаю один, парень? Ты хочешь, чтобы я умер под этим солнцем? Это твой план –

убить меня и завладеть моей семьей?– в его тоне нотки юмора, и я думаю, что улыбка

спрятана в усах.

Затем он переводит взгляд на плиту.

– Парень! – рычит он. – Я оставил тебя без присмотра на пять минут, и ты все испортил!

Диллон убрал руку с моего плеча, и поднял обе, сдаваясь.

Он стоит с широко раскрытыми глазами полными извинения.

Я делаю несколько шагов назад, тайно надеясь, что они решат эту проблему между собой,

и в ожидании, когда отец увидит реальную проблему во второй надписи.

Тренер указывает на каракули и говорит:

– У тебя миленький почерк, парень

Диллон закатывает глаза.

– Риса наполнена травкой, – читает папа. Он стоит прямо, и фокусируется на заклятом

враге. – Какого черта это значит? Это какая-то реклама банды? Ты что, ее участник? Мне

стоит беспокоиться за безопасность своей дочери?

На этот раз я закатываю глаза.

– Я не делал этого,– восклицает Диллон, отступая назад, когда мой отец начинает на него

двигаться, – тут написано имя моей сестры.

Папа выглядит задумчивым.

– Мне показалось, что пахнуло травкой. Она в городе?

Диллон кивает.

– Только что вернулась.

Он думает, что я сидела на крыльце Декеров все утро одна?

– Мне лучше поговорить с вашими родителями.

Мой парень взмахивает руками.

– Делайте, что хотите.

Папа возвращается к своей испорченной работе.

– У меня есть еще один вопрос к тебе, парень.

– Какой?

– Почему между твоими отпечатками и отпечатками моей принцессы, сердце?

Диллон был прав. Волосы на груди моего отца выглядят так, будто они собираются

вытянуться и схватить его.

***

Лето закончилось, и тучи на небе окрашивают мир в те же серые тона, что и мое

настроение. Дождливым сентябрьским днем, я встречаю свое пятнадцатилетие вместе с

Диллоном, спрятавшись в лесу. Мы пропускаем торт и мороженое, и не возвращаемся

домой, пока на небе не появляются миллионы звезд, и месяц не начинает освещать дорогу.

Когда мы выходим из убежища деревьев, наши родители ходят с фонариками и кричат

наши имена.

– Уже утро. Я собирался звонить в полицию! – гневно кричит папа.

Наши семьи разделяют нас, загоняя по домам. Мама украсила кухню тем же плакатом «С

Днем Рождения!», который она использовала, когда мне исполнилось четырнадцать.

– Ты проспала свой последний день рождения, помнишь?– она отвечает, когда я

спрашиваю, почему.

Пятнадцать незажжённых свечей украшают домашний торт, и все, что она приготовила на

ужин, стоит холодным на плите. Желтые воздушные шары, привязанные к стульям, уже

потеряли свою способность летать, и я им сочувствую. Последние дни для меня были

депрессивными.

Папа берет из холодильника пиво и открывает его. Он не смотрит на меня.

– Я иду спать, – говорю я, уходя от празднования Дня рождения, я не хочу этого.

Я провела этот день в руках единственного человека, который может помочь мне уйти от

печали, одолевающей мое нутро. Мы спрятались под столетними дубами, защищающими

нас от дождя своими большими ветками, и сидели под звуки волн, разбивающихся о берег

Касл-Рок.

Я спала, потом мы целовались, и ... он меня не тронул, даже когда я умоляла.

– Не нужно ждать, – сказала я, охваченная сильным желанием, – мы можем сделать это

прямо здесь. В честь моего дня рождения.

Диллон не утруждал себя ответом. Он просто закрывал глаза и опускал голову,

прижавшись спиной к толстой коре.

– О чем ты думала, Пен?– спрашивает мама, когда я прохожу мимо. – Почему ты ушла, не

сказав нам, куда идешь?

Отперевшись на перила лестницы, я говорю:

– Я сказала вам, что буду с Диллоном.

– Но ты же сказала, что вернешься до обеда, – отвечает она.

Папа бросает пустую пивную бутылку в раковину, открывает холодильник и берет

следующую. Наступает пауза, и мама вздыхает. Я не готова оставаться и выслушивать

назревающий между ними спор. Я пошла в свою комнату преследуемая словами: «Если

она постоянно будет принимать лекарства, такое не будет происходить»

Мой парень появляется в своем окне, и первый пишет записку:

«МЕНЯ НЕ ВОЛНУЕТ, ЧТО ОНИ ГОВОРЯТ»

***

Мой второй год в старшей школе, проходит также как и первый. У меня нет

совмещенных занятий с Диллоном, потому что он умнее меня. Ребята на занятиях

держатся от меня подальше, потому что я странная девушка в солнечных очках. Учителя

перестали уделять мне внимание после первого семестра, когда они наконец поняли, что

лучше потратить свое время на кого-то другого. Часто, я уговариваю Диллона улизнуть

пораньше. Иногда, у него не получается, поэтому я тусуюсь, а потом и засыпаю в папином

кабинете, пока не приходит время идти домой.

***

– Вот, – Джошуа Дарк кладет передо мной лист и садится рядом со мной. – Я знал, что ты

не собираешься делать, поэтому сделал домашнее задание за тебя.

Я придвигаю лист поближе, и с улыбкой смотрю на ответы по алгебре.

– Спасибо.

Джош кладет руку на спинку моего стула. Он пахнет корицей и мылом. До сих пор, дети

из резервации продолжают приезжать к нам. Они невероятно сильно выросли за лето, и

мой отец, первые несколько недель учебы присматривался к ним, и нанимал способных

для футбольной команды. Некоторые, в том числе и Джош, и не выглядят слишком ...

бедными.

Я не видела ни одной прорехи в одежде Джошуа, и кажется, что каждый день он носит

новую пару обуви.

Я пинаю красную пару кроссовок, которую он выбрал сегодня и спрашиваю:

– Ты получил классную работу или что-то вроде?

Этот плохой мальчик подмигивает мне и говорит:

–Что-то вроде.

Я просматриваю работу которую он сделал для меня, как я делала вчера и позавчера, и за

день до этого. Единственная причина, по которой я сдам этот курс, то, что он делает

домашнюю работу для двоих. Этот секрет наш учитель еще не раскрыл, или же его просто

не волнует это. Кроме того, я не рассказала про него Диллону.

Джош двигает рукой по спинке моего стула вверх, дойдя до моей шеи, он проводит вдоль

позвонков большим пальцем вверх и вниз. Выпрямляя спину, я инстинктивно

осматриваюсь, чтобы убедиться, что мой парень не видит это, хотя я знаю, что он сидит в

другом классе.

– Мы должны погулять как-нибудь, Пенни.

Делая вид, что мне что-то нужно в моей сумке, я наклоняюсь так, что рука Джоша спадает

обратно на спинку стула. В сумке нет ничего, кроме пары запасных солнцезащитных

очков (на тот случай, если пара на мне сломается), мой обед, и желтый карандаш,

идентичный тому, что уже лежит у меня на столе.

– Что-то не так с этим? – спрашивает Джош, держа в руках первый карандаш, когда я

достаю второй.

Я пожимаю плечами.

– Этот лучше.

Оторвав угол от листа с домашним заданием, он что-то записывает моим карандашом, и

передает этот обрывок мне, прежде чем положить мой карандаш в карман своей рубашки.

Это его номер телефона.

– У меня есть парень, – напоминаю я ему, скидывая бумажку со стола на пол.

Джошуа отрывает другой уголок и снова пишет свой номер, на этот раз ручкой.

– Позвони мне, когда захочешь приехать на мою территорию.

***

–Твой отец скоро вернется домой, – говорит Диллон, так мило покраснев, лежа на моих

подушках.

Я ползу по кровати, сажусь на колени рядом с ним и беру его руку в свою.

–Ничего не говори, ладно?

Ярко-зеленые глаза смотрят на меня из-под длинных темно-русых ресниц. Его дыхание

прерывается, а щеки краснеют.

–Закрой глаза, – говорю я, нервничая из-за силы его взгляда.

Я просила об этом снова и снова, но его ответ всегда одно-никогда-не-меняющееся «нет».

Он не должен говорить так. Я знаю, что он не прикоснется ко мне из-за моей депрессии.

Но я хочу его, и знаю: это сделает мне лучше. Как сделало, прикосновение рук и

поцелуи.Мысли о Диллоне, трогающего меня так, чтобы заставить меня кричать. Его

голое тело прижавшееся к моему, сделает больше, чем любая таблетка, которую мама

дает мне тайком от отца.

Я знаю, что он думает об этом.

Он думает об этом, когда моргает чуть медленнее и целует меня немного настойчивее;

когда он отходит в сторону и поправляет штаны, как будто я не знаю, почему он делает;

когда Диллон перестает дышать, и позволяет мне целовать его от уха до горла. Я знаю,

что он тоже этого хочет.

Я кладу его руку на свою грудь, и его глаза широко распахиваются.

Он не убирает ладони.

–Пен…

–Ты боишься? Потому что я, нет.

Диллон качает головой, медленно моргая.

Отпустив его запястье, я не глядя, бросаю очки на другую сторону спальни. Поднимаю

подол своей рубашки, в первый раз показывая Диллону Декеру свой розовый лифчик,

размера С. Я расстегиваю его, и даю упасть мне в руки.

Ни один из нас не переводит дыхание.

Медленно, дрожащими руками Диллон прикасается ко мне.

– Великолепно, – шепчет он.

Осторожно опустив меня на спину, Диллон ложится рядом со мной. Мы целуемся, но я

хочу, чтобы он по-настоящему трогал меня. Поворачиваясь на бок, я закидываю на него

ногу и двигаю бедрами, чтобы он знал, что я хочу быть ближе.

Но он медлит.

–Почему ты боишься меня? – спрашиваю я, пока его поцелуи спускаются вниз по шее к

ключице. – У нас настоящая любовь, Диллон. Этого достаточно.

Его глаза смотрят на меня, пока губы двигаются вниз к моей груди. Я смотрю, как они

скользят по моему плечу и опускаются к правой груди.

Медленно, очень медленно, его рот приближается к моему соску, пока он наконец, не

оказывается на нем. Тепло и влажно. Огонь разгорается между ног, и я прикрываю рот

ладонью, чтоб скрыть вскрик.

Сначала Диллон нежный, но потом его руки сжимают сильнее, а он засасывает все

глубже. Я чувствую, как его язык кружит и целует. Он откатывается немного в сторону,

наблюдая, как соски сияют в слабом свете лампы. Огонь во мне снова вспыхивает. На этот

раз я стону не скрываясь, и Диллон улыбается.

Все горячее и горячее, так жарко! Я могу представить, какой секс будет с ним. Он

сильный. Его движения грубы. Он будет управлять мной, любить меня ... брать меня.

Я не могу ждать еще один день.

Я вращаю бедрами напротив его ноги и шепчу:

–Диллон.

–Сейчас? – спрашивает он, поднимая голову.

Он надувает губы, желая того же.

Прежде чем захлопывается дверь серебристого Крайслера, эхо с подъездной дорожки

поднимается в мою комнату.

Диллон вскакивает и кидает лифчик мне в лицо. Мы не сидим на месте, мелькают руки,

ноги и футболки. Он натягивает на меня рубашку, пока я пытаюсь застегнуть лифчик.

Когда мы падаем на постель, дверь в спальню открывается, и подозревающий все и всех

футбольный тренер бросает на нас свой «парень» взгляд.

–Ничего! – Диллон кричит, несмотря на то, что его даже не спрашивали.

Однако подушка на его коленях все выдает.

Глава 16

Диллон

Пенелопа и я, встречаем наш шестнадцатый день рождения дождливым сентябрьским

утром. Глубокие серые тучи, гул, бум и шум в голове.

– Не заставляй меня проводить свой день рождения дома,– говорит она по телефону. –

Спрячь меня.

– Хорошо,– отвечаю я и завершаю вызов.

Мои веки тяжелые, и отсутствие сна отдается болью в костях и мышцах. Я знаю, что если

пропущу день рождения, это разобьет сердце моей матери. Я никогда не забуду ужас на ее

лице, и как сильно она сжимала беспроводной телефон в руке, когда я и моя девушка

вышли из лесу в прошлом году.

– Как ты мог, Диллон?– кричала она на меня. – Ты знаешь, как я испугалась?

Я сбросил одеяло и сел, вытягивая руки над головой. Потом выбрался из кровати и

схватил одежду из ящиков комода. Как только оделся, я вытряхиваю из своего рюкзака

все на пол, и кладу в него фонарик и пару запасных толстовок для Пен.

Она забудет принести свою.

Прежде чем выйти на улицу, я беру на кухне несколько бутылок воды и немного еды из

холодильника, так, у нас будет еда в течение дня. По дороге, стаскиваю с дивана красный

плед.

Безнадега, ждет на тротуаре напротив моего дома, в желтых резиновых сапогах и в очках

с розовой оправой, держа большой черный зонт над головой.

Она передает мне зонтик, и мы идем бок о бок, без конечной цели. Вскоре, мы оказались

на пляже, где бесконечные небеса впитывают в себя целый мир. Океан сопротивляется, с

шумом ударяя о скалы Кастл-Рок. Именинница бежит передо мной, поднимая влажный

песок позади себя. Раскинув руки в стороны, она встречает лицом дождь.

– Счастливого чертового шестнадцатилетия! – кричит она в небо. – В этом году будет

лучше, верно? Все ведь уже просчитано.

Я бегу за ней, отбросив в сторону зонтик, который мешал мне.

–Тогда почему я чувствую, что умираю? – она опускается на колени и роняет свою голову

на руки.

Я оборачиваю вокруг своей девочки уже отсыревший плед и поднимаю ее на ноги. Ручьи

слез сбегают по лицу Пен, а с губ вырываются рыдания. Я поднимаю ее на руки, и несу

так быстро, как только могу, к утесу в конце пляжа. Небольшой пещеры у основания утеса

достаточно, чтобы защитить нас от бури и океана.

– Я знаю, что это твой день рождения, и ты, если хочешь, можешь плакать, но не надо, –

говорю я, снимая с нее промокший свитер, вместе с тонкой футболкой и бюстгальтером.

Она дрожит полуголая в тусклом свете, и продолжает плакать, потому что она права.

Шестнадцать, ничего не изменит. Вообще, с возрастом ей становится хуже, и если это

тенденция, значит, в этом году будет хуже, чем в прошлом, и я этого боюсь.

– Я могу плакать, если хочу, – сказала она, клацая зубами, до тех пор, пока я не вытащил

сухую толстовку из рюкзака и не натянул на ее крохотное тело.

– Это так, но думаю, что мы проведем время в этой пещере лучше, если ты не будешь

поднимать здесь влажность своими слезами.

Она улыбается.

– Неправильные слова.

Я приподнимаю ее подбородок и провожу большим пальцем по уголку ее губ.

–Так-то лучше.

После того, как и я сменил толстовку, я дал Пенелопе съесть батончик и стаканчик

яблочного пюре. Слезы продолжали медленно катиться из ее глаз, но в этом нет ничего

нового. Все, что она делала в последнее время – плакала.

– Устала? – спрашиваю у нее, убирая пряди мокрых волос с лица.

Мое собственное истощение заменено беспокойством и душевной болью, которую я

испытываю всякий раз, когда я смотрю на эту девушку. Беспомощность, которую я

ощущаю рядом с ней, построила себе дом глубоко внутри меня, и я не могу расслабиться,

чувствуя себя ужасно виноватым.

Она доверяет мне достаточно, позволяя ее любить. Пенелопа приходит ко мне, когда она

нуждается в помощи.

Но я не могу спасти ее.

Я не могу заставить слезы остановиться.

Что бы я ни делал, больше не работает.

Я прислоняюсь к каменной стенке, Пен лежит рядом со мной на песке, положив голову на

мои колени. Дождь продолжает лить с неба, а океан разбиваться о берег. Проходит час,

прежде чем дыхание Пен выравнивается, и она расслабляется. Позже, я закрываю глаза и

наконец засыпаю, впервые за последние двадцать четыре часа.

Так, мы проспали до следующего утра.

На этот раз, моя мама позвонила копам.

Глава 17

Диллон

– Что за дела у Пен с этим парнем из резервации? Я думал, ты попросил ее, не

разговаривать с ним, – спрашивает Герберт между укусами пиццы.

Я отрываюсь от своего обеда и смотрю на лучшего друга, сидящего напротив меня.

Матильда Тип сидит рядом с ним и проверяет макияж в небольшом зеркальце; ее голубые

глаза смотрят сверху на меня.

– А что?– спрашиваю у него, подозревая, что это как-то связано с тем, что моя девочка не

сидит сейчас рядом со мной, и ее нигде не видно.

– Я видел, как она гуляла с ним раньше, и собирался надрать ему задницу, но Рыжая не

позволила.

Матильда со щелчком закрывает зеркало и бросает его в сумку.

– Вы же понимаете, что Пенелопа живой человек, верно? Она может иметь друзей.

– Фраза «Джош Дарк» означает дилер, – говорит Кайл, ковыряя белой пластиковой

ложкой в чашке, с сомнительно выглядящими фруктами, которую выдают во всех школах.

Герб, Рыжая и я ждем его объяснений, но он продолжает жрать непонятные на вид

персики и груши.

– Какой именно дилер? Он раздает карты в покере? – спрашивает Матильда.

– Или связан с Изобразительным искусством? – добавляет Герб.

Кайл толкает свой поднос подальше и откидывается на спинку стула. Он переводит глаза

между мной и двумя другими занявшими стол.

– Мммм, ну нет, – говорит он тоном, говорящим, что мы идиоты, – он занимается

наркотиками.

В то время как Матильда задает вопросы Кайлу по той информации, которую он просто

сбросил на нас, все вокруг меня буквально останавливается. Удары собственного сердца

отдаются у меня в ушах, я потираю руками лицо и закрываю глаза, пока прилив ярости

бушующий в моей голове не прекращается, и я могу снова дышать.

– Вот она. Ди, не говори ей, что я сказал. Я не хочу, чтобы она злилась на меня, – Герб

жует свою пиццу, Матильда делает вид, что листает журнальчик, который она мгновенно

вытащила из сумки. Кайл скрещивает руки на груди и ждет шоу.

Пен и я никогда не ссорились, но я чувствую, что это произойдет сейчас.

Моя девушка прячет от меня лицо за занавесом из волос и за очками в зеленой оправе, но

мягко улыбается всем остальным. Прежде чем ей выдается шанс вытащить стул из-за

стола, я пинаю его ей. Она садится, не удосужившись поздороваться.

– Почему ты опять говорила с Джошем? – я сердитым тоном медленно спрашиваю ее.

Герберт кашляет.

– Он мой друг, – защищается она, насупившись.

И вот, просто так, Пен разбивает мое сердце.

Она не называет людей рядом с ней своими друзьями. Ей тяжело признаться в том, что

Герб, Матильда, и Кайл ее друзья, но она так легко признается, что Джошуа Дарк является

им?

Я резко отодвигаю свой стул с ужасным скрипом. Я встаю и ухожу от девушки, которую

люблю, потому что сейчас, я не могу спокойно смотреть на нее.

Мне нужно пространство.

Мне нужен воздух.

Я направляюсь в здание школы, где я знаю, могу побыть в покое некоторое время. Я

почувствовал облегчение, когда посмотрев через плечо увидел, что Пенелопа за мной не

последовала. В обед раздается звонок, и поскольку я был исключен с Истории наград,

после первого семестра из-за большого количества опозданий, прямо сейчас, у меня

базовый курс американской истории, в классе моей девушки.

Я не иду.

– Эй, ты,– говорит Пеппер Хилл, появившись из ниоткуда, – удивительно видеть тебя

здесь. Я думала, это мое секретное место.

Она лезет в сумочку за пачкой сигарет и засовывает оранжевый конец сигареты между

красными губами и поджигает ее розовой зажигалкой. Бумажная пачка до сих пор в ее

руке.

– Хочешь попробовать?– предлагает она, выпуская кислый, серый, неприятно пахнущий

дым в воздух.

Мой отец читал мне лекцию о табаке, так что я знаю о вреде курения. Но сейчас я злой,

поэтому я делаю это, и влюбляюсь в этот мгновенный успокаивающий эффект и

переворот в голове.

Я вдыхаю глубже, заполняя мой рот и легкие отвратительным вкусом смолы и ацетона.

– Помедленнее, а то тебя стошнит, – смеется Пеппер.

Она забирает мою наполовину выкуренную сигарету, и стоя так близко к ней, я могу

понять, почему Пен ревнует меня к ней. Пеппер поражает своей ослепительностью. Ее

волосы теперь имеют другой оттенок русого, который был раньше; я вижу натуральный

цвет, растущий у корней. В отличие от моей девушки, на ней слишком много косметики, и

от нее пахнет приворотным зельем.

– Мы можем встречаться здесь каждый день, если хочешь,– говорит она, тряся пачкой

сигарет.

Я знаю, что это неправильно, но если Пен может делать это, значит, и я могу.

– Ладно.

***

– Не сегодня, Диллон.

– Я могу войти и увидеть ее?

Соня вздыхает.

– Диллон, не сегодня.

Пенелопы не было в школе почти две недели, и мне не разрешают ее видеть. Тренер

Файнел приходил поговорить с моим отцом прошлым вечером. Они тихо говорили о

визитах врачей, о приступах неудержимого плача, о плюсах и минусах лекарства, которое

она должна принимать.

– Скажите ей, что я люблю ее и прошу позвонить мне, как только ей станет лучше?

С более усталыми, чем у меня, глазами, миссис Файнел улыбается.

– Я передам, милый, ты знаешь

Не заморачиваясь насчет велика, я оставляю его вместе со своим сердцем на середине

дороги и начинаю одинокую прогулку в школу. Я не спал всю прошлую ночь, как и

накануне вечером, боюсь отходить от окна в случае, если она появится перед ним.

Бессонница обволакивает мое тело, выжимая жизнь из меня. Сейчас я воспринимаю все

так, будто смотрю через толщу воды, и моя реакция замедленна. Я иду по краю дороги

навстречу автомобилю, и непроизвольно вышагивая на дорогу. До того как это доходит до

меня, водитель сигналит мне, прежде чем умчаться прочь.

К тому времени как я пришел в школу, я так устал, что падаю на стул и не могу держать

глаза открытыми. Я складываю руки на столе и роняю на них голову. Я мертв для мира.

Через час, звонок прорывается в мои сны, и кто-то трясет меня за плечо.

– Вы больше не можете продолжать так делать, мистер Декер. Еще раз это повторится, и

я звоню вашим родителям. Уходите из моего класса.

Я поднимаю голову, и мой учитель психологии, мистер Мур, стоит надо мной. Собираю

свои вещи, в том числе задания, которые я не сделал, пока спал, выдвигаюсь в

следующий класс. Я должен проснуться после обеда.

Когда я прихожу домой из школы, она ждет меня, стоя босиком у порога моего дома.

Пенелопа бежит ко мне, как только я появляюсь в пределах видимости, и врезается в мое

тело, оставляя поцелуи по всему моему лицу. Прикосновения к ней ощущаются

прекрасно, и я счастлив видеть ее. Я рад, что она снова чувствует себя самой, но слишком

уставшая, чтобы показать это.

– В чем дело? Ты в порядке? Диллон, поговори со мной, – глядя на меня сквозь зеленые

круглые солнцезащитные очки, она кладет ладони на мое лицо и заставляет посмотреть на

нее.

– Я просто устал, – говорю я, беря ее за руку и веду в дом, в мою комнату.

Упав лицом вниз на кровать, автоматически закрываю глаза.

– Это работа – быть моим парнем, не так ли? Я нервотрепка, – под ее весом матрас рядом

со мной, продавливается.

Если бы я мог сделать так, чтобы слова покинули мой рот, я бы ей сказал, что я все

понимаю, что я люблю ее несмотря ни на что. Я понимаю, что она больна, и я здесь и

никуда не денусь. Истощение не дает мне объяснить ей, что она может рассчитывать на

меня.

Пенелопа снимает мои туфли и натягивает на меня одеяло. Она лежит рядом со мной, но

не так близко, как раньше, и я ненавижу это расстояние. Ни одного слова о том, как

сильно я скучал по ней сегодня, или как мне нравятся ее очки, не может сорваться с моих

губ. Когда она начинает плакать, я хочу вытереть ее слезы, но не могу.

Прежде чем я заснул, та, кто поддерживает меня по ночам шепчет, что она любит меня.

– Я сожалею, я сделала это с тобой. Я буду очень стараться, чтобы быть лучше, – говорит

она тихо.

Когда я проснусь, безусловно, скажу ей, что люблю ее тоже. Моя любовь к ней

абсолютна. Я объясню, я не сплю с ней каждую ночь, потому что я хочу заботиться о ней,

потому что она моя девушка.

Несмотря ни на что.

Сегодня вечером, я буду у окна, и все будет как обычно. Завтра мы пойдем в школу

вместе, и все будет в порядке. Если она останется здесь, со мной, когда я проснусь, она

будет знать.

***

– От тебя пахнет сигаретным дымом,– шепчет Пенелопа.