11

Сидя за столиком в дальнем углу паба на задворках Кингсуэй, Барт как завороженный смотрел на копию свидетельства о рождении, которую только что получил в Главной регистратуре актов гражданского состояния в Сент-Кэтрин-хаус. Документ подтвердил все его подозрения.

Правдивой в нем была только дата рождения. Все остальное — липа. Например, место рождения был указан родильный дом св. Марии в Севен Оукс, в графстве Кент, а леди Дэвис сказала, что Бейли жили в Лафборо. Неужто они старались так тщательно замести следы? Что ж, вполне вероятно, ответил он сам себе. В конце концов, они же нарушили закон.

Ребенку дали имя Сара Луиза, отцом был указан Мартин Бейли, а матерью — Луиза Бейли, урожденная Селвин, проживающие в Тонбридже, тоже в Кенте. В графе занятие отца было написало бухгалтер. Факт рождения зарегистрирован в Севен Оукс, неделю спустя. Это чтобы подтвердить лишний раз, что ребенок именно там и родился. Почему в Севен Оукс? Опять же чтобы сбить со следа тех, кто вздумает проявить любопытство.

Кроме даты рождения, только имена были указаны настоящие. Они не могли быть вымышленными, чтобы в будущем, став взрослой, Сара Луиза могла воспользоваться ими, например, для получения паспорта. Свидетельство о рождении — важный документ, им часто приходится пользоваться, так что все должно быть сделано так, чтобы комар носу не подточил. Вспомнив острые глаза сестры Блэшфорд, Барт не стал сомневаться, что она предусмотрела все. Как-никак дело касалось ее личной безопасности. Ей нельзя было рисковать. Да, имена, конечно, подлинные, но все прочее — липа. Молодцы, Бейли, все концы в воду.

Он решил не ездить в Кент. Раз ребенок родился не там, искать в тех краях незачем. Это графство назвали совершенно случайно. Другое дело — Лафборо. Они сказали сестре Блэшфорд, что приехали оттуда. Если и тут Мартин Бейли пустил в ход воображение, это уже был бы перебор. Впрочем, кто знает, на что он способен…

Итак, все факты и цифры, требуемые по закону, зафиксированы, но только одно данное отвечает истине, заключил он, аккуратно складывая и убирая бумагу. Все остальное, как он и подозревал, фикция. Значит, это была коммерческая сделка. И Мэгги в ней замешана. Но надо же сделать для нее скидку, упрекнул он себя. Ведь ей тогда было всего семнадцать лет; у нее не было ни денег, ни работы, ни дома, ни семьи. И еще этот ребенок. Что же ей оставалось делать? Отдать ребенка в руки приемных родителей было самым разумным выходом. Отдать — да. Но продать ребенка за деньги? Такое трудно понять.

Но ведь ребенок, возразил он себе, был нежеланным, ее изнасиловали. Причем изнасиловали, когда она была в беспомощном состоянии, следовательно, мужчина, который это сделал, нарушил правила игры, не позволяющие воспользоваться слабостью женщины под винными парами. А он воспользовался. Она оказалась доступной, и он ее взял. Вот и вся история. Он сделал свое дело и смылся. А для Мэгги все только началось.

Чего ж удивляться, что она стала такой, какой стала? Обделенная эмоциональной отзывчивостью, лицедейка, она прибегла к тем средствам, которые использует нелюбимое дитя — обаянию, холодному манипулированию, соблазнению. Ведь ею самой так холодно и бессердечно манипулировали. Жизнь тела, чувственность и вообще человеческие чувства ничего не значат для нее. Ей важно лишь всеобщее одобрение и восхищение.

Теперь, когда он узнал, каким было ее детство, насколько она была лишена родительской любви, каким тяжелым ударом обернулся для нее ее первый сексуальный опыт, стало понятно, почему она на протяжении всей жизни избегала любовных приключений. Кто-то очень точно сказал, что подарить любовь может только тот, кто сам ее когда-то получил — либо в осязаемых вещах, игрушках или вкусной еде, либо в абстрактной форме, в неуловимой атмосфере доверительности и безопасности, в которой рождается понимание того, что ты любим. А ненасытное тщеславие Мэгги питается острым чувством незащищенности.

Может быть, именно поэтому она стала замечательной актрисой. Может быть, так называемые простые люди, не обладающие таким талантом или даже способностями, лишены и особенной глубины. Ну ладно. Но до каких же глубин мне еще копать? Судя по всему, найти потерянную дочь будет совсем непросто, и именно потому, что речь идет о ребенке не кого-нибудь, а Мэгги. Если бы она узнала, сколько я уже раскопал, наверняка пришла бы в ярость, потому что даже частица того, что я теперь знаю, составляет сокровенную тайну, которую она ни за что не пожелала бы открыть. Гневом она прикрывает свою боль. Интересный случай для психоаналитика, горько подумал он.

Обычное дело. Как это говаривал мой отец? Голливуд — то место, где мечты становятся единственной реальностью. Надо поехать и взглянуть на это Лафборо. Может, оно тоже существует только в воображении…

Кстати, это не так уж далеко, выяснил он, заглянув в автомобильный атлас. Между Лестером и Ноттингемом. Ехать надо по шоссе М1, свернуть налево на перекрестке 23, а потом дорога А512 приведет его прямехонько, куда надо.

В полпятого он уже нашел стоянку, припарковал машину и вскоре на главном почтамте уже просматривал справочник «Золотые страницы», выискивая в нем всех бухгалтеров. Вот так сюрприз! В списке не было ни одной фирмы, владельца которой звали Мартином Бейли. Что дальше?

Собственная проницательность не доставила Барту никакой радости. Опять он напоролся на глухую стену. Мистер Мартин Бейли оказался прямо-таки патологическим вруном. Не удивлюсь, если он вообще не бухгалтер, подумал Барт. Но пока я не обнаружу доказательств на этот счет, придется искать.

Барт принялся высматривать фирмы, в которых имя Бейли упоминалось в числе прочих владельцев. Их нашлось только две: Хэнском, Бейли и К°, и Бейли, Уоллис и Гест. Но в обоих случаях Бейли звали не Мартинами. Да, осторожный субъект, подумал Барт. Истинно бухгалтерский характер. Боюсь, что наш мистер Бейли гуляет где-то очень далеко от этих мест. А сюда, скорее всего, его нога вообще не ступала. Наверно, он нашел название городка на карте.

Барт в тоске побрел искать ближайший паб. Зайдя туда, он заказал пинту «Сэмюела Смита», который всегда помогал ему выйти из затруднительных положений. На сей раз задачка была не из легких. С какого боку начинать искать эту чертову иголку в стоге сена, то бишь на всех Британских островах? Пожалуй, придется повторить ту же процедуру, которую мы провернули с поисками сестры Блэшфорд. Предположим, мистер Бейли единственный раз сказал правду, назвавшись миссис Блэшфорд бухгалтером. Тогда есть шанс, что он состоит членом их профсоюза. Это уже кое-какая зацепка. Сестру Блэшфорд удалось найти именно благодаря такому факту.

Когда он сел в свой «ягуар», чтобы ехать обратно, взгляд случайно упал на часы приборного щитка. Полшестого. Господи милостивый! Забыл совсем! Через два с половиной часа у Мэгги начинается спектакль. Перед каждой премьерой ему следовало присутствовать в гримуборной, пока она одевалась и гримировалась, так чтобы она могла улыбаться ему в зеркало. Конни выступала в роли костюмерши, а он — третьей стороны треугольника. Ну, старичок, сказал он, трогаясь с места, придется выложиться. И не дай Бог, кто-нибудь вздумает нам стать поперек дороги.


Конни заметила, что Мэгги опять смотрит на часы.

— Он приедет, — успокоила она ее. — Не было случая, чтобы он не поспел на премьеру.

— Через каких-нибудь пятнадцать минут дадут занавес, — сквозь зубы процедила Мэгги.

— И ни пуха нам, ни пера. Что ж, репетиции прошли как по маслу. Спектакль тоже удастся. На прогоне я не заметила ни одной шероховатости. А у меня глаз наметан.

Мэгги промолчала. Она сидела, молча уставясь на свое отражение в зеркале, критически исследуя каждый миллиметр кожи и одновременно раздумывая над тем, куда же запропастился Барт.

— Неужели он так и не сказал тебе, куда поехал? — спросила она Бог знает в который раз.

— Нет, — тоже в который раз ответила Конни. — Он носится как заведенный по твоему заданию, ты что, забыла? А давать отчет в каждом своем шаге — не в его характере, это тебе известно не хуже моего.

Мэгги раскрыла несессер с маникюрным набором и принялась полировать ногти, которые всего несколько часов назад были обработаны профессиональной маникюршей.

— Что у нас сегодня с публикой? — Мэгги внезапно переменила тему разговора, как обычно делала, затрудняясь с ответом.

— Весь цвет собрался, ни одного свободного места. — Конни махнула рукой в угол, где громоздились корзины цветов и букеты с вложенными в них визитными карточками. — Сама видишь, что творится.

Мэгги бросила взгляд на цветы, но настроение ее не улучшилось. Объятье и поцелуй Конни и Барта перед каждой премьерой давно стали священным ритуалом. В эти минуты, когда отсутствие Барта нарушало привычный ход событий, этот давно установившийся ритуал приобрел вдруг особое значение.

— Да явится он. Не осмелится нарушить порядок, — не без ехидства заметила Конни.

Раздался стук в дверь, и Мэгги подскочила как ужаленная. Но это был не Барт.

— Дорогая…

В дверь вошла жена знаменитого актера, тоже актриса.

— Я на секундочку, только пожелать тебе успеха.

Знаем мы, чего ты ей желаешь, подумала про себя Конни. Провала, да чем громче, тем лучше.

Две звезды коснулись друг друга щеками. Гостья всю жизнь ревностно следила за своей соперницей. Она тоже мечтала сыграть Мэгги-Кошку, но хотя всем было известно, что в жизни она настоящая тигрица, эта роль была ей не по зубам. — Ну как ты, готова? — буравя ненавистную приятельницу глазами, спросила тигрица.

— Как всегда, дорогая.

— Какая же ты молодец, сохраняешь спокойствие даже перед премьерой! Просто железная леди! Меня всегда поражала эта твоя способность. Жаль, что мне это не удается… Я просто чудовищно чувствительна к окружающей атмосфере. Общая паника действует на меня заражающе, я тоже завожусь. Счастливица, у тебя нет этого, как бы сказать… ну, не то, чтобы у тебя совсем нервов не было, но, в общем, ты понимаешь, что я хочу сказать?

Прозвенел второй звонок, и тигрица, взмахнув своими умопомрачительными ресницами, промолвила:

— Хьюго тоже шлет тебе поклон и желает удачи, милочка. Ну, как говорится, ни пуха ни пера.

И она исчезла, послав на прощанье отравленный завистью воздушный поцелуй.

— Она бы с удовольствием посмотрела, как тебя вымажут в смоле и вываляют в перьях, — прокомментировала Конни, с треском захлопнув за ней дверь.

Через минуту опять послышался стук, и на этот раз вошел Джоэл де Сантис.

— Ну что, мы готовы? — бодро спросил он.

— И рвемся в бой, — в тон ему ответила Мэгги, поднимаясь, чтобы обняться с режиссером.

— Узнаю мою отважную девочку, — откликнулся Джоэл и, будто только что заметил отсутствие Барта, спросил, оглядывая гримерную: — А где же Барт?

— Здесь.

И в самом деле, он стоял, прислонившись к притолоке, огромный, сильный красавец-мужчина. Если бы не учащенное дыхание, ни за что нельзя было бы догадаться, что он только что стремглав одолел сотню ярдов. Его молитва о счастливом пути, видно, не достигла небес и осталась не услышанной. Не успел Барт выехать на загородное шоссе, как начался дождь, потом, покрыв за сорок минут расстояние в шестьдесят миль, он попал в хвост гигантской пробки, которую устроили автофургоны, забаррикадировавшие обе дорожные полосы. Пришлось потерять тридцать пять драгоценнейших минут. В Лондон он угодил в час пик. «Ягуар» пришлось припарковать довольно далеко от театра, и уже оттуда Барт добирался бегом, показав личный спринтерский рекорд.

Джоэл перехватил взгляд Мэгги и все понял.

— В таком случае, позвольте удалиться, — сказал он, отступая к двери. — Успеха тебе, дорогая.

Послав ей воздушный поцелуй, он обернулся к Барту и особенным голосом проговорил:

— И тебе тоже.

— Где тебя черти носили? — прошипела Мэгги, не дожидаясь, пока закроется дверь за Джоэлом.

— Пробки везде. Просто черт знает что за поездка была. Машину пришлось оставить за километр отсюда, топал пешком.

— Ее же уведут, — не скрывая удовлетворения, заметила Мэгги.

— Выбора не было. Иначе бы я не успел к началу спектакля.

— Надо было раньше думать, — возразила Мэгги ледяным тоном.

— А я раньше и начал. К сожалению, с погодой не повезло, да и на дорогах везде заторы.

Он не стал рассказывать про свои партизанские действия. Нельзя рассеивать внимание Мэгги перед премьерным спектаклем. Он молча прошел через комнату и нежно положил руки на плечи Мэгги и нахмурился, почувствовав, как они напряжены.

— Повернись! — скомандовал он.

Мэгги послушно повернулась к нему спиной, и Барт стал массировать ей спину. Почти с первого прикосновения он почувствовал, как обмякли, расслабились ее плечи под его сильными длинными пальцами.

— Но ты, гаденыш, все-таки заставил меня поволноваться, — сказала она уже беззлобно.

— И тем не менее я на месте. — Он прошелся костяшкой большого пальца по позвонкам. — Преодолел все препятствия. И все ради тебя.

Убедившись, что на спине нигде не осталось напряженных участков, Барт закончил процедуру поцелуем в плечико.

— Мне понравилась комбинашка, — одобрительно сказал он.

Первый акт Мэгги должна была играть в комбинации. Она всегда с одержимой требовательностью относилась к костюмам, которые ей надо было носить на сцене или на экране. Эту комбинацию, вернее, две таких комбинации (вторая — на всякий случай) специально сшили для нее точно по фигуре. Легкий натуральный шелк цвета слоновой кости обволакивал ее тело. Грудь прикрыли тончайшие кружева, открыв ровно столько, сколько нужно — ни больше, ни меньше.

— Ну как, в меру сексуально? — спросила она у Барта, мнением которого дорожила. — Не чересчур?

— На дюйм больше вырез, и было бы чересчур. А так…

Она состроила ему гримаску и подошла к Конни, которая держала перед собой белое кружевное платье, которое Мэгги вскоре должна будет скинуть, с треугольным вырезом на груди и длинной юбкой, с масляным пятном, из-за которого платье придется поменять. К нему Мэгги надевала белые атласные туфельки на высоком каблуке, тоже сделанные на заказ.

Раздался звонок, предупреждающий о том, что через пять минут поднимется занавес. Мэгги крутанулась перед зеркалом, чтобы оценить себя во всей красе, и вынесла своей вердикт: «Я готова».

Барт распахнул дверь, Мэгги вышла первой, они с Конни пошли следом. Они еще направлялись в кулисы, а Тони Адамс, игравший мужа, Брика, уже находился на сцене, за перегородкой, как бы принимая душ. Включили микрофон, шум воды усилился, зазвучал громче, и Барт, наблюдая за Мэгги, увидел, как она на глазах превращается в другую женщину, другую Мэгги, становится нервной, взбудораженной, почти отчаявшейся, изголодавшейся по близости. Когда взвился занавес, она взошла на сцену быстрой, мелкой походкой, выдающей внутреннее беспокойство.

Зная свою публику, Мэгги никогда не начинала сразу с реплики. Ее неизменно встречали громом аплодисментов, и этот момент следовало заполнить немой сценой. Они с Джоэлом заранее подумали об этом. Мэгги принялась открывать и закрывать один за другим ящики комода, будто разыскивая какую-то вещь. И только когда стихли овации и в зале слышался только шум воды за перегородкой, она произнесла свою первую строчку: «Какой-то безмозглый идиот уронил на меня горячий бисквит, придется переодеться!»

Наблюдая за игрой Мэгги, которая давалась ей так хорошо, погрузившись вместе с залом в почтительную тишину, Барт понял, что вновь оказался прав в своем предположении по поводу того, откуда Мэгги Кендал черпала вдохновение и поддержку. Они приходили к ней с волнами любви и обожания, перехлестывавшими через рампу. Он с наслаждением следил, как она крадется по сцене, таял в лучах ее обаяния, холодея, когда она гневалась, сочувствовал ей в ее безжалостной решимости и мучительном отчаянии.

Вот почему она совершенно не нуждалась в чьей-то поддержке, когда дело касалось личной жизни. Обожание зрителей придавало ей сил, заряжало энергией, возвышало над мелочной обыденностью. На съемочной площадке она заводила роман с кинокамерой.

Когда-то давно, в самом начале их знакомства, она сказала ему, в ту пору юному идеалисту с широко распахнутыми глазами, что чувствует себя по-настоящему живой, лишь когда играет: интерпретирует текст великой пьесы, создает характер, заставляет публику слушать себя и абсолютно верить. Вся ее энергия уходила на то, чтобы поддерживать образ Мэгги Кендал, и для простых человеческих отношений у нее уже не хватало сил.

Но сегодня он с первого взгляда заметил, что она сильно нервничает, что было ей несвойственно. Мэгги никогда не страдала пресловутым страхом сцены. Напротив, она всегда с радостью предвкушала момент своего выхода на подмостки или на съемочную площадку, ее приятно будоражил адреналин в крови, и она всех заражала своим вдохновенным ожиданием. Но на этот раз, прикоснувшись к ней в гримерной, Барт почувствовал, как напряжена ее спина и, значит, как неспокойна она сама.

Может быть, все дело в том, что она впервые показывается зрителям после двух злосчастных провалов в кино и раздутой в прессе истории с проколом на телевидении? Вряд ли ее тревога связана с поисками, которые она ему поручила; ему-то хорошо известно, что ей важно, а что не очень. Попеняв ему сегодня на опоздание, она даже стала выяснять, почему он задержался.

— В другой раз все же постарайся являться заранее, — будто подслушав его мысли, сказала Конни, внезапно вырастая рядом с ним. — Она уже начинала выходить из себя.

— Мэгги? — удивленно подняв брови, спросил он.

— Чего ты удивляешься! Ты что, не знаешь, как ей важно, чтобы перед началом спектакля мы собирались все вместе!

— Разве она разделяет эти дурацкие актерские суеверия?

— В данном случае речь идет о привычке, — выразительно уточнила Конни. — И еще кое о чем. Могу объяснить, если желаешь. Ты еще никогда так не опаздывал. Она, разумеется, ни за что не захочет это признать, но ты значишь для нее гораздо больше, чем она сама полагает.

— Ясное дело. Я ее счастливый талисман.

— Терять который для нее смерти подобно. Конечно, ко мне она тоже привязана и потерять меня было бы для нее большим неудобством или несчастьем, а вот расстаться с тобой — трагедией.

— Постараюсь запомнить, — беззаботно бросил Барт, но на самом деле эта фраза надолго запечатлелась у него в мозгу.

— А теперь поведай, где ты все же шлялся?

Он рассказал.

— А не мог ли кто-нибудь шепнуть этому самому Мартину Бейли про Мэгги?

— У него за спиной серьезное преступление. На его месте я бы в любом случае сидел тихо как мышка и не высовывался.

— Ну, чтобы скрыться от нее, ему бы потребовались семимильные сапоги!

Конни отошла, чтобы приготовить для Мэгги охлажденный апельсиновый сок, полный стакан которого она всегда выпивала после первого акта.

Занавес опустился под гром аплодисментов, и за кулисы вошла Мэгги, сияющая лучезарным светом.

— Ой, какая прелесть! — воскликнула она, беря с подноса, который протянула ей Конни, стакан с соком. Она была в прекрасном настроении.

— Просто как во сне! — пропел Джоэл де Сантис, пробираясь сквозь толпу, чтобы обнять Мэгги. — Так держать, драгоценная моя. — И он поплыл дальше, чтобы сказать то же самое другим артистам.

— Неудобно говорить такое о себе, но, кажется, я в самом деле была хороша, — сказала Мэгги и, посерьезнев, добавила, обращаясь к Барту: — Может быть, тебе следует почаще опаздывать. — А потом обернулась к Конни: — Погляди, что там у меня сзади с бретелькой. Кажется, она лопнула, когда я задергивала занавески. Надо подшить. Я все же не Мерилин Монро.

— Сейчас, только возьму нитку с иголкой.


Спектакль кончился, занавес опускался и поднимался еще множество раз. Мэгги ушла со сцены с охапкой цветов, которые она передала Конни. Ей подали бокал шампанского, открытого прямо тут же. Она жадно выпила его и сразу же протянула бокал за новой порцией, которую тоже немедленно выпила.

Наконец Мэгги вернулась к себе в гримерную и торжествующая, но обессиленная рухнула в кресло.

— Ну, пусть теперь кто-нибудь вякнет, что я выдохлась, — заявила она.

— Никто этого не говорил, — поправил ее Барт, садясь верхом на стул, стоявший рядом с Мэгги. — Твой актерский талант никто не осмелится подвергнуть сомнению. Речь идет только о возрасте. — Он попытался улыбкой смягчить удар. — Хотя сегодня ты была женщиной без возраста.

Мэгги повернула к нему лицо, на котором не было никакого выражения.

— Я была хороша, правда? — сказала она, явно не ожидая ответа на свой вопрос. — Не пускайте ко мне никого минут десять. Мне нужно принять холодный душ.

Когда, наконец, толпу восторженных поклонников допустили к королеве бала, она уже успела расслабиться. Просто кошечка, подумал Барт.

Успех всегда действовал на нее умиротворяюще, потому что подтверждал правильный порядок вещей, где она занимала место на самом верху. Глядя, как она общается со своими почитателями — этому улыбка, тому приветный жест, еще кому-то шутка, — Барт обратил внимание на экстатический румянец на ее великолепных скулах, почти маниакальный триумфальный блеск в глазах. В ее осанке, в посадке головы сквозило действительно нечто королевское. Примерно так бывало всегда после удачной премьеры. Это особое возбуждение держалось в ней несколько часов. И опять же, подумал он про себя, ради таких вот минут она и живет, и ни одно живое существо не способно доставить ей этого счастья своей одинокой любовью.

Конни внимательно следила, как развиваются события, чтобы не пропустить первых признаков утомления — в улыбке, голосе, взгляде. Едва заметив их, она безжалостно прерывала поток восхищенных словоизлияний, произнося тоном, от которого слова застревали в горле:

— Теперь мисс Кендал нужно отдохнуть.

При этом она ловко собирала прямо из-под рук бокалы и легонько подталкивала гостей к двери. Когда захлопнулась дверь за последним посетителем, Мэгги сладко потянулась, так что хрустнули кости, и воскликнула:

— Я голодна как волк!

Барт не замедлил откликнуться.

— Бекон, яйца, колбаса, грибы, помидоры и поджаренные хлебцы, идет?

— Ммммм, да, пожалуй.

— Увидимся дома.

Когда он еще жил в Беркли, отец после ссоры резко уменьшил ему денежное содержание, и Барт одно лето проработал поваром в заштатной забегаловке. Там всем подавали одно блюдо — омлет с грибами и колбасой. Мэгги вообще строго следила за своей диетой, и перед спектаклем никогда не обедала, зато потом у нее разыгрывался волчий аппетит.

Приехав домой, Барт заглянул в холодильник и обнаружил, что предусмотрительная Конни закупила все, что нужно. Тут был брикет бекона, связка сарделек, свежие грибы, телячьи почки, корзиночка со свежими томатами, коробка яиц и батон свежего хлеба. Сняв пиджак, Барт закатал рукава и повязал фартук, который Дорис, приходящая домработница, всегда вешала возле кухонной двери. Потом он взял сковородку, зажег газ и принялся орудовать.

Он как раз ставил в духовку тарелки, чтобы подогреть перед подачей на стол, когда Мэгги вошла прямо на кухню — она всегда ела приготовленное Бартом прямо там — и сказала:

— Господи, у меня слюнки текут, как у собаки Павлова.

— А я готова и саму собаку слопать, — подхватила, входя следом, Конни.

Мэгги переоделась в огромный свитер и брючки и распустила волосы по плечам. Ее лицо и без грима сияло неизменно уверенной радостью успеха.

Господи, она в самом деле женщина без возраста, подумал Барт.

— Прошу к столу, все готово, — пригласил он. — Сколько тебе хлеба — кусок или два? — спросил он у Мэгги.

— С отрубями?

— Спрашиваешь!

— Тогда два.

— Мне тоже, — попросила Конни, подвигая к столу стул, на котором обычно сидела. Мэгги разлила по кружкам чай цвета красного дерева, который заварили в большом коричневом чайнике, а Барт водрузил перед каждой по огромной тарелке.

— Две тысячи калорий, — констатировала Конни.

— Экая беда! — беспечно отозвалась Мэгги. — Сегодня на сцене я потеряла не меньше пяти тысяч. Подвиньте-ка мне пиво, пожалуйста. — Она щедрой рукой налила себе пива, взяла в руки нож и вилку и провозгласила: — Если вам скажут, что величайшие изобретения, которые дала миру Англия — это реактивный двигатель и «роллс-ройс», не верьте: на самом деле это — пиво.

И она приступила к ужину.

Воцарилось молчание. Все занялись едой. Потом Конни убрала пустые тарелки, а Мэгги налила всем еще по кружке чаю. Тогда и начался разговор. Они перебирали по косточкам всю пьесу, с начала и до конца. Мэгги просила прокомментировать ее игру, Барт и Конни с охотой это делали.

— Вы потрудились за целую бригаду профессиональных критиков, — похвалила она их. Мэгги действительно ценила их мнение выше суждений профессионалов.

Когда Конни посмотрела на стенные часы, они показывали почти час ночи.

— Господи, времени-то сколько! — всполошилась она. — Мне вставать завтра в семь. Я пошла.

— Поспи завтра подольше, — взмахнув на прощанье рукой, сказала Мэгги. — Я тоже буду отсыпаться.

Она всегда поступала так после премьеры, вознаграждая себя за изнурительную трату энергии, которой требовали от нее репетиции. Перед спектаклем она работала по двенадцать часов в день.

Когда Конни вышла, Мэгги вылила себе в чашку остатки чая, обвила пальцами теплый фарфор и удовлетворенно сказала:

— Как я люблю эти минуты… Только и отдыхаю, что за нашими кухонными трапезами. Они мне тем более приятны, что мы устраиваем их после удачных премьер.

— Неудачных у тебя и не было. Разве что в далеком прошлом.

— А два последних фильма — забыл? — Я тебя предупреждал.

— Ладно, мистер Всезнайка, — укоризненно сказала она, но при этом ласково улыбнулась. — Жаль, что я не прислушалась к твоим мудрым советам. — Она положила ладонь ему на руку. — Я знаю, что часто манкирую твоими советами, но ты все равно не оставляй меня без них, хорошо? Я ведь знаю, что ты больше всех заботишься о моих интересах.

Это ты так думаешь, когда удается тебе угодить, подумал Барт. Он нежно взял ее ладонь в свою руку и поцеловал.

— Я вообще о тебе очень забочусь.

Она поспешно отняла руку.

— И напрасно. Мы с тобой об этом уже говорили.

— Но это касается только меня.

— Тебе лучше всех известно, что все мои мысли и чувства подчинены единственной и самой важной для меня вещи. Моей карьере. Если бы мне предложили заключить сделку: забудь о любви до конца своих дней и станешь самой крупной звездой в истории кино, я бы согласилась, не раздумывая ни секунды. Да ты и это знаешь.

— Да.

— А зачем же время теряешь? Оглянись вокруг.

— Как раз это и было бы тратой времени.

— Но на меня не рассчитывай. В наших отношениях статья о сердечной привязанности не предусмотрена.

— Будем откровенны. Допустим, я люблю тебя. Что это меняет? Разве я когда-нибудь скулил?

— Нет. Ты не такого сорта парень. И, между прочим, иногда я об этом жалею. Твои чувства осложняют наши отношения, а я, как ты знаешь, терпеть не могу осложнений. Как твой близкий друг, я сочувствую тебе, но не люблю и никогда не буду тебя любить. Романтические чувства — не мой конек. Я только раз в жизни удосужилась влюбиться, зато навсегда. И предмет моей любви — актерство.

— А сколько тебе было, когда это произошло?

Ее глаза затуманились, словно вглядываясь в прошлое.

— Четырнадцать.

Барт оперся подбородком на руку.

— Какой же ты тогда была?

Черты лица ее словно смягчились, Мэгги задумалась. Такое с ней бывало редко, надо было ловить случай.

— Я была Мэри Маргарет Хорсфилд, — ответила она после паузы.

— Расскажи мне о ней, — не давая ей выпасть из этого элегического настроения, попросил он. Барт надеялся, что ему удастся заглянуть в приоткрывшуюся на миг дверь в ее прошлое. Пожалуй, другого случая придется ждать долго.

— Расскажи же мне о Мэри Маргарет, — повторил он.

Мэгги не ответила. Она молчала так долго, что Барт уже начал подумывать, что спугнул ее. Вот сейчас она поднимет на него глаза, обдаст холодом и отрежет: «Это тебя не касается!» Но она по-прежнему сидела, опустив взгляд в чашку, будто искала там ответ. А потом произнесла, будто читая строчку сценария: «Она была несчастливой девочкой». И рассказала ему, почему.

Он слушал, боясь нечаянно прервать поток горьких слов, и сердце его наполнялось состраданием к одинокой, лишенной любви и заботы, погруженной в мир своих грез девочке-подростку, жизнь которой, как и жизнь ее родителей, была лишена всего, кроме жестких религиозных догм. Слава Богу, что нашлась эта чудесная Грейс Кендал, которая помогла Мэри Маргарет осуществить ее смелые мечты. Грейс Кендал отозвалась на запросы ее ищущего ума, но ведь это было не все. Тело тоже требовало своего. Все радости, сопутствующие юности, были раз и навсегда изгнаны из дома номер 21 по Белвуд Креснет, поскольку дети конгрегационной церкви все радости считали греховными.

Барт припомнил годы своей юности. У него всегда было множество друзей-приятелей, они окружали его и в школе, и позднее в колледже; было много и подружек, с которыми он быстро сходился в автомобилях, припаркованных где-нибудь в укромном уголке, переходя от неуклюжих поначалу ласк к изощренным сексуальным экспериментам. Он всем насытился, все познал. Оставалось пожалеть Мэгги, которая ничего подобного не испытала. Не потому ли она так холодна? Да и могло ли быть иначе?

Боясь пропустить какую-нибудь важную деталь, Барт внимательно вслушивался в рассказ, проливающий свет на ее прошлое. Перед ним вставали картины безалаберного, но по-своему счастливого быта Уилкинсонов, злосчастная вечеринка, на которую Дорри из самых лучших побуждений пригласила девственницу Мэри Маргарет, чтобы немножко ее развеселить. Он вздрогнул, как от боли, когда Мэгги бесцветным голосом описала постигшее ее там несчастье, повлиявшее на всю ее жизнь, будто сам пережил отчаянную ярость, которую почувствовала она, обнаружив, что злодей оставил ее беременной, и понял всей кожей ту слепую ненависть, что может заставить человека отнять чужую жизнь.

Господи, подумал Барт, если мне так тяжко слушать все это тридцать лет спустя, каково же было ей тогда?

Но тут Мэгги перешла к истории про сестру Блэшфорд и Пэт, и Барт снова стал внимательно вслушиваться в каждое слово.

Он узнал про Пэт, которая столь многому научила Мэри Маргарет, узнал про гардинную фабрику, про печальную Тельму, глупенькую Эйлин, задаваку Беверли. Понял он и те чувства, которые испытывала Мэгги к «этому», к ребенку, которого она не желала, которого воспринимала как чужеродное тело, вселившееся в нее против ее воли. Что ж удивительного в том, подумал Барт, что она с готовностью приняла предложение сестры Блэшфорд освободить ее от этого обременительного создания, чтобы дать возможность начать жизнь так, как она хотела.

Барт восхищался ее стойкостью, слушая рассказ о том, как она устроилась работать официанткой, стала танцовщицей, потом статисткой. Мэгги поведала ему про случай с любвеобильным и бесцеремонным актером, из-за которого ее вышвырнули со студии, и про наглого продюсера, не постеснявшегося прямо связать ее будущее с сексуальными услугами… Господи, один другого чище, подумал Барт, с отвращением представляя себе этих мерзавцев. Но вот наконец речь зашла о Соле Мелчоре, который заметил молоденькую статистку, заключил с ней контракт и вывел на орбиту, где она смогла достичь цели, о которой всегда мечтала — стать суперзвездой Мэгги Кендал.

То была долгая история, и она поведала ее бесцветным голосом, словно давала показания в суде. Лишь теперь Барт наконец смог понять, как глубоко травмирована Мэгги Кендал. Она смолкла. Повисло молчание, которое он боялся нарушить. Не скоро Мэгги, словно выходя из транса, глубоко вздохнув, откинулась на стуле и медленно выпустила воздух. Она вновь стала прежней Мэгги. Он видел, как это происходило, как постепенно обострились черты ее лица и Мэгги Кендал, будто очнувшись, удивленно сказала:

— Я рассказала тебе то, что никогда не говорила ни одной живой душе.

— Ты молчала об этом, потому что не приходила пора выговориться. Нарыв созрел и наконец прорвался. Он беспокоил тебя с тех пор, как ты впервые сказала мне о своей дочери. Сегодня ты окончательно освободилась от болезни. Разве не стало тебе легче?

— А у тебя есть такое, что ты хранишь за семью печатями? — спросила она, уходя от ответа.

— У каждого есть.

— А случалось тебе вот так выложить все?

— Как правило, нет. Но иногда мне трудно удержаться. У каждого хранится в памяти нечто такое, что хочется забыть, — событие, период в жизни, встреча. Кому-то это удается, кому-то нет. Но тогда это точит исподтишка, не дает покоя. Мне кажется, тебе нужно было кому-то все рассказать. И очень хорошо, что этим человеком оказался я.

Мэгги пристально посмотрела на него.

— Сама не знаю почему, но слава Богу, что действительно им оказался ты. Мне бы не хотелось, чтобы моя жизнь стала всеобщим достоянием. Может быть, когда-нибудь, и в той мере, в какой сочту возможным. Перестав быть Мэри Маргарет Хорсфилд, я похоронила все, что было с ней связано. О ней знали только мисс Кендал и сестра Блэшфорд, но мисс Кендал уже нет в живых.

Мэгги поднялась и, сказав: «Подожди здесь», — вышла.

Барт ждал. Она отсутствовала всего минутку. Вернувшись, она протянула ему руку. На ладони лежали маленькие карманные часики.

— Я подарила их ей, когда уезжала в Голливуд. После ее смерти я узнала, что она просила вернуть их мне. Я куда-то их спрятала, напрочь про них забыла и однажды случайно нашла в старой коробке с безделушками. — Она присела возле стола, не спуская с них глаз. — Может быть, они и всколыхнули во мне все эти воспоминания…

— Она значила для тебя очень много, да?

— Грейс была единственным человеком на всем свете, кто верил в меня с самого начала. Мне хотелось, чтобы она приехала ко мне в Голливуд, пожила со мной, но она ни за что не хотела оставлять свою больную мать. Мы, правда, переписывались, разговаривали по телефону, приезжая в Англию, я всегда ездила к ней в Лидс, мы болтали. Она любила театр, но ни разу не видела меня на сцене, только в кино. Она была единственной, кто знал про меня все. Или то, что я решила ей рассказать. Даже Конни известны лишь малозначительные моменты. А ты теперь знаешь все.

— И рад этому. Теперь я могу объяснить себе то, что мучило меня долгие годы. И ты знаешь, что дальше меня это не пойдет.

— Да, — сказала Мэгги с ледяной улыбкой. — Спасибо и на том.

Она протянула ему руку, он взял ее в свои.

— А что касается сестры Блэшфорд… Он почувствовал, как напряглась ее рука.

— Ты ее нашел? Где?

Он подробно рассказал ей о визите к старой даме.

— Просто не верится! — рассмеялась Мэгги. — Хотя Пэт говорила, что она большая охотница до мужского пола… Мэгги рассказала ему, как Пэт застала их с доктором.

— Шалая, видать, была бабенка сорок лет назад, — со смешком сказал Барт.

— Ну надо же — леди Дэвис! — недоверчиво протянула Мэгги. — Куда махнула!

— Она дала мне понять, что хотела бы повидаться с тобой.

Барт сунул руку в карман пиджака и достал оттуда второй сюрприз. Развернул на столе. Она прочла бумагу и взглянула на него.

— Я же говорила, что она все уладила.

— Но это незаконно.

— Какое это теперь имеет значение? Прошло тридцать лет.

— Я собираюсь все же поискать этих Бейли. Кто знает, что у них на уме.

— Есть какие-то соображения, где их искать?

— Пока нет, знаю только, что они хорошо замели следы. Информация сестры Блэшфорд, что они из Лафборо, не подтвердилась, надо начинать все сначала. Если Бейли не соврал ей, что он бухгалтер, значит, он должен числиться в списках их профсоюза. Завтра я это выясню.

— А потом найдешь его, то есть — их?

— Если мне дадут их адрес.

— Если дадут, я займусь этим делом сама. В конце концов, это мое дело, — решительно объявила Мэгги, входя в свой привычный образ.

— И мое тоже, — мягко поправил ее Барт.

Ее глаза остановились на нем, готовые вспыхнуть огнем, если ему вздумается настаивать на своем.

— Если я рассказала тебе о Мэри Маргарет Хорсфилд, это еще не значит, что передала тебе все полномочия, — жестко проговорила она. — Узнай, где находится моя дочь. Остальное — мое дело. Я сама им займусь.

— Этого я и боюсь, — сказал Барт.

— Тебе платят не за то, чтобы ты боялся. От тебя требуется лишь выполнять мои распоряжения.

Даже воспоминания о наивной и трогательной Мэри Маргарет были безжалостно растоптаны каблуком уверенной Мэгги Кендал.

— В ясный день зоркие люди видят далеко. Меня беспокоит то, что ты не видишь дальше своего носа, то есть дальше того, куда простираются твои желания. Давно пора тебе избавиться от необоснованных страхов, что тебе вот-вот грозит превратиться в «бывшую». Твой имидж незыблем. Ты одна из тех редких звезд, кто внушает обожание, о котором другие могут только мечтать. Такой была Мерилин Монро, такой была Ингрид Бергман. Чтобы ситуация изменилась, должно случиться нечто сверхъестественное.

И вот еще о чем подумай. Может быть, твоя одержимая решимость стала такой мощной, потому что в глубине твоей души до сих пор живет никому не ведомая малышка по имени Мэри Маргарет Хорсфилд.

Барт почувствовал вдруг, что между ними внезапно выросла стена.

Мэгги резко встала, отшвырнув от себя стул.

— Я знала, что не следовало тебе ничего говорить, — прошипела она. — Не забывай, с кем разговариваешь! Я тебе не актрисулька из «мыльной оперы», которая только и умеет, что лить слезы ведрами! Ты имеешь дело со звездой, которая получает семизначные гонорары! И не смей мне диктовать, что следует делать, а что нет. Я сама распоряжаюсь своей жизнью. Я, а не ты. Как бы тебе этого ни хотелось.

Дверь с грохотом захлопнулась за ней.

— О'кей. Значит, решено и подписано, — насмешливо крикнул ей вслед Барт. — Я в деле!

Загрузка...