Путь к счастью Эллы и Миши

Я откидываюсь на спинку сиденья и не отрываю глаз от Мики, который продолжает болтать с парнем.

– Боже, я и забыла, какой это ожесточенный город, – произношу я, меняя тему. – Либо жизнь, либо смерть.

– Почему бы мне просто не отъехать куда-нибудь поблизости? – предлагает Лила, потянувшись к ручке двери, намереваясь выйти из машины и поменяться со мной местами. – Я чувствую себя достаточно трезвой, чтобы, по крайней мере, уехать отсюда, а потом мы можем сказать Мише и Итану, чтобы они встретили нас где-нибудь в другом месте и им не придется, появившись здесь, ввязываться в драку.

– Куда бы мы не поехали, – отвечаю я ей. – Мики просто погонится за нами. Держу пари, он надеется, что мы уедем отсюда, чтобы он смог нас преследовать.

– Что не так с этим парнем? – спрашивает она, глядя на Мики. – Он ударил девушку.

– Просто люди здесь такие. – Я вставляю ключи в зажигание, раздумывая, заводить машину или нет, и включаю отопление. Здесь чертовски холодно, но в то же время заведенный двигатель может вывести Мики из себя. Если бы перед глазами ничего не расплывалось, я бы тотчас устроила гонку с Мики, но у меня такое чувство: попытайся я что-нибудь сделать прямо сейчас, вероятно все закончится столкновением с деревом. Может пострадать Лила или кто-нибудь еще, а если со мной что-то случится, то прекрасное будущее, которое мы с Мишей запланировали, полетит в тартарары. Последняя мысль не дает мне покоя, и это хорошо, потому что еще пару лет назад я принимала участия в гонках и всем рисковала.

Несколько девушек направляются к грузовику, закуривая сигарету и передавая ее по кругу, а парни вскоре следуют за ними, приветствуя Мики и здоровяка. Долговязый парень в шапочке задерживается позади, что-то говорит Мики, и все трое забираются в «Камаро».

– Что они делают? – Лила наклоняется вперед и, щурясь, смотрит на машину, Мики закрывает окно. Он не уезжает, но выключает фары.

Я стучу пальцами по верхней части руля.

– Наверное, продает наркотики.

– О. – Лила хмурится, а потом смотрит в окно со своей стороны. Только я хочу сказать, что нам следует пойти пешком и встретить Мишу и Итана, когда кто-то стучит в окно.

Я подпрыгиваю, но успокаиваюсь при виде Миши с натянутым капюшоном на голову, а его расслабленное выражение лица говорит, что сегодня вечером он выпил что-то покрепче пива. Итан стоит рядом с ним, и заглянув внутрь салона, обходит спереди машину, направляясь к Лиле.

– Когда они спросят, что случилось, скажи, что меня ударила девушка, – шепчу я Лиле и открываю дверь.

Миша отступает назад, чтобы я могла открыть дверь, и наклоняя голову, так что его светлые волосы спадают ему на глаза, заглядывает в машину.

– Что произошло? – спрашивает он, в его дыхание улавливается запах алкоголя. Он внимательно осматривает меня, а затем в его глазах вспыхивают молнии, когда он замечает мою опухшую щеку. – Как, черт возьми, это случилось? – Миша смотрит на Лилу, после чего его пылающий взгляд возвращается ко мне. – Лила сказала, что вам нужна помощь.

Я пожимаю плечами, когда Лила открывает дверь, и слышу, как Итан говорит ей, что она выглядит такой горячей.

– В клубе была одна сучка, с которой мы вместе учились, – рассказываю я Мише. – Видимо, однажды я надрала ей задницу, она напилась и желала подраться. Лила запаниковала и позвонила вам, хотя я сказала, что справлюсь.

– Эй. – Лила толкает меня в спину, и я вздрагиваю. – Тебе не очень хорошо это удалось.

Я украдкой бросаю взгляд на «Камаро» Мики, который по-прежнему припаркован перед входом. – Я прекрасно справилась. Мы можем просто поехать домой?

Миша приседает, хмуря брови.

– Да, полагаю, что это может стать проблемой. – Он наклоняется и смеется глупым пьяным смехом, когда говорит Итану: – я думаю, нам повезло, что мы вообще добрались сюда.

– Ты пьян, – замечаю я, и Миша смотрит на меня с виноватым видом. Я давно не видела его пьяным, и это меня беспокоит, не потому, что он может выйти из себя, а потому что, если подойдет Мики и попытается задираться, Миша, скорее всего, устроит драку и скорее всего проиграет.

– Может быть, – признается Миша с очаровательной улыбкой на лице. – Но я не собираюсь срываться и причинять тебе боль. – Он прижимает руку к сердцу. – Я же обещал, что этого никогда не произойдет, так и будет. Более того, я буду очень, очень милым, если ты позволишь, – говорит он, устремляя глаза на мою грудь. – Буду делать тебе всякие приятные вещи... – его пальцы легли на мою ногу.

На заднем сиденье раздается смех Лилы, а затем Итана, и я закатываю глаза. Мне страшно посмотреть, чем они там занимаются, как-то не по себе от того какое зрелище может предстать перед моими глазами.

Краем глаза я смотрю на машину Мики и радуюсь, что он по-прежнему сидит в машине и пока все тихо.

– Думаю, нам пора домой, – замечаю я, оглядываясь на Мишу.

– И как, по-твоему, мы это сделаем? – Простодушно спрашивает Миша, оглядывая нас четверых, а затем хихикает себе под нос. – Кто-нибудь трезв? Потому что я нет.

– И я, – вторит ему Итан, запинаясь, Лила смеется еще громче.

Я моргаю, надеясь, что размытость и эффект головокружения исчезнут, но не тут-то было.

– Нет, но мы всегда можем позвонить твоей маме, – предлагаю я, ломая голову над новыми идеями, но все, что я получаю – это головную боль.

Миша отмахивается от меня и, шатаясь, встает на ноги, гордо улыбаясь, как будто ему только что пришла в голову лучшая мысль.

– Нет, мы можем просто пройтись. Веселая прогулочка.

Я смеюсь, когда он поднимает меня на ноги и хватает за талию, помогая мне удержать равновесие.

– Тебе легко говорить, – произношу я, цепляясь за его плечо, когда мы оба скользим по льду. – Ты не на каблуках.

Миша старается удерживать нас, а затем взглядом скользит вниз по моим ногам и зажимает кольцо в губе между зубов.

– Боже, какие сексуальные ножки. – Его глаза загораются похотью, и я понимаю, что, если не доставлю его домой в ближайшее время, придется активнее задействовать руки. Если удастся избежать драки, может начаться порно. – Я просто хочу провести руками по ним, – рычит он, подходя для поцелуя.

Я смеюсь громче, стараясь не споткнуться, когда нежно кладу руку ему на грудь и отталкиваю его.

– Вот что я тебе скажу: позвони маме, чтобы она забрала нас, и я позволю тебе гладить мои ноги, сколько пожелаешь.

– Обещаешь? – спрашивает он с напряженным выражением лица.

Я скрещиваю пальцы на груди.

– Обещаю, но убедись, что она приедет с Томасом. Мы не можем оставить твою машину здесь. – Иначе, наверняка, она превратиться в груду металла.

Он улыбается мне и достает из кармана телефон, чтобы позвонить маме. Я слежу за машиной Мики, надеясь, что он останется в ней, пока мы не уедем, а не то, если он выйдет и Миша узнает, что он меня ударил, дело будет дрянь. Миша не самый жестокий человек, если речь не заходит обо мне. Помню, как он сказал мне, что врезал Грантфорду Дэвису, потому что тот отвез меня на мост в ту ночь.

– О'кей, она будет здесь через пять минут, – объявляет Миша, засовывая телефон обратно в карман. Затем он делает шаг вперед, потирая руки и выдыхая облачко воздуха. – Теперь немного помассирую тебе ногу.

Я смеюсь, когда он прижимает меня к машине, поднимает и сажает к себе на колени, а сам устроившись на водительском сиденье, закрывает дверцу. Он принимается водить руками вверх и вниз по моим ногам, щекоча мои бедра, отчего воздух в салоне становится душным, хотя на улице ниже нуля. Итан и Лила начинают целоваться на заднем сиденье, издавая прерывистые звуки, Миша шепчет что-то о том, чтобы бросить им вызов, а затем грубо целует меня.

Следующие несколько минут проходят в тумане, полном поцелуев, прикосновений и неловкости, потому что Лила и Итан сидят рядом с нами и занимаются тем же самым. Но мы слишком пьяны, чтобы об этом беспокоиться, и к тому времени, когда мама Миши подъезжает к нам в старом пикапе Томаса, она, черт возьми, видит нас во всей красе.

К счастью, когда она стучит в окно, на нас все еще присутствует одежда. Она заставляет нас с Мишей выйти, отпуская шутку, что мы снова ведем себя как подростки, как будто она скучает по тем временам.

Мы с Мишей влезаем на заднее сиденье, после чего к нам забирается Итан, неловко ныряя через консоль. Лила следует за ним, запрыгивая к нему на колени. Мы теснимся на заднем сиденье, колени Лилы прижимаются к моим, а я едва ли вся не сжалась на ногах Миши.

– Здесь есть место, – замечает мама Миши, похлопывая по пустому пассажирскому сиденью, а затем поправляет зеркало заднего вида.

– Нам и так хорошо, – едва ли не синхронно отвечаем мы вчетвером и смеемся.

Мама Миши вздыхает и, покидая парковку, следует за Томасом, оставляя позади бар, Мики и наше прошлое. Хотя бы на время.

Глава 16

Миша

После попойки мне херово, но было весело вместе с Итаном тусоваться, пить пиво и шоты, и я слегка увлекся. Даю себе слово, что ни при каких обстоятельствах не стану грубить Элле, и на самом деле в этом нет ничего сложного, особенно, когда при виде ее мне хочется сорвать одежду и оказаться внутри нее.

По дороге домой с мамой, нашим назначенным водителем, словно мы опять превратились в подростков, я не могу оторвать рук от Эллы. Я присасываюсь к ее шее, оставляя на ней засос, пальцы скользят к ее платью. Она дышит мне в кожу, уткнувшись лицом в мою шею, стараясь вести себя тихо. От нее пахнет водкой и ванилью, я купаюсь в этом аромате и желаю поскорей добраться домой, потому что едва ли продержусь долго.

Я отвлекаюсь только тогда, когда мы проезжаем мимо группы закутанных в пальто, шляпы и перчатки людей, стоящих на углу возле парка и распевающих во весь голос рождественские песни.

– Подожди минутку, – прошу я, наклоняясь вперед и хлопая по консоли рукой. – Останови машину.

– Господи, Миша. – Мама вздрагивает от удивления, но затем жмет на тормоз.

– Что случилось?

– Мы должны закидать их снежками, – произношу я, кивая головой на певцов, а затем щипаю Эллу за ногу. – Как мы делали это каждый год, когда были детьми. Своего рода традиция.

– Миша Скотт, – ужасается мама. – Это жестоко.

Но Элла заливается смехом.

– Я совсем забыла об этом. Помнишь, как-то раз я запульнула прямо парню в лицо, а потом он гнался за нами несколько кварталов.

– Из-за тебя мы постоянно попадали в неприятности, – усмехаюсь я. – Давай повторим.

На лице Эллы расплывается улыбка, и даже несмотря на то, что мы уже стары для подобных проделок, но оба достаточно пьяны, чтобы всерьез об этом задумываться. Мама жмет на газ и выруливает на дорогу, разочарованно вздыхая.

– Вы двое и ваши безумные идеи, – бормочет она себе под нос.

Я раздосадован ее отказу, но быстро забываю и принимаюсь вновь осыпать Эллу поцелуями, пока мы не подъезжаем к моему дому, и мама не выключает двигатель.

– Ребята, хотите, я вам что-нибудь приготовлю? – спрашивает она, когда мы выбираемся из машины. – Может вам стоит перекусить?

– Нет, не нужно. Еще раз спасибо, что приехала за нами. – Я отмахиваюсь от нее, и она издает вздох, когда я веду Эллу внутрь, даже не удосужившись подождать Лилу и Итана или выполнить ее просьбу вернуться обратно.

К тому времени, как мы добираемся до моей комнаты и закрываем дверь, я сгораю от нетерпения прикоснуться к Элле. Включаю лампу и без всякого предупреждения срываю с нее кожаную куртку и бросаю ее на пол.

– Сегодня у меня будет полно работы, не так ли? – заявляет она с озорным блеском в глазах, как будто это именно то, чего она хочет.

Я прищурившись смотрю на ее щеку и провожу по ней большим пальцем. На свету она кажется еще более покрасневшей и опухшей.

– Как сильно та девчонка ударила тебя?

Она пожимает плечами.

– Обычный удар. – Затем она хватает меня за подол рубашки и тянет к себе. – Но это не имеет значения. Я в ответ дважды ей вмазала, так что все в порядке, – произносит она и прижимается губами к моим с такой силой, что похоже, утром на них появятся синяки.

Мой язык проникает в ее рот, пальцы блуждают по ее волосам, телу, скользят под платье и проникают в трусики. Я чувствую ее изнутри, но всего лишь мгновение, потому что это все, что я могу принять. Затем вытаскиваю пальцы, стягиваю обтягивающее платье и бросаю его на пол. Она помогает мне снять рубашку, расстегивает пуговицу на джинсах, и я скидываю их. Замечаю, что она использует только левую руку и хочу узнать, повредила ли она другую во время драки. Только собираюсь спросить, как она расстегивает лифчик, и все мысли вылетают из моей головы.

Я грубо хватаю и приподнимаю ее, прижимаясь своими губами к ее губам. Она издает судорожный вздох возле моего рта, спиной врезаясь в стену. На пол летит лампа, когда я коленом ударяюсь о тумбочку. Комната погружается в темноту, лишь небольшое количество света просачивается внутрь от уличных рождественских гирлянд. Я провожу рукой по ее бедру, ощущаю ее кожу, исследую каждый дюйм ее рта языком, пока наши губы не распухают, и мне не требуется кислород.

Я отстраняюсь, но она со страстью всасывает мою нижнюю губу в рот, проводя языком по пирсингу и сводя меня с ума. Я издаю стон, когда она выпускает мою губу, прижимаюсь к ней, оставляя дорожку влажных поцелуев на ее подбородке и опускаясь ниже к шее. С нежностью покусываю ее кожу, пробуя на вкус, языком провожу по телу и цепляюсь пальцами за край ее трусиков, отчего она издает сексуальные хныкающие звуки. Я отстраняюсь от нее только для того, чтобы спустить их вниз по ногам, а затем сбрасываю боксеры. Только я наклоняюсь, чтобы снова ее поцеловать, как из гостиной до меня доносятся голоса. Мама смеется, а Томас говорит что-то очень громкое.

Элла и я останавливаемся, мы с трудом дышим, при каждом вдохе ее грудь впечатываются в мою.

– Может, нам стоит притормозить, – шепчет она и зажмуривается. – Хотя бы пока они не уснут. Они могут нас услышать.

– Ни хрена, – отвечаю я, пытаясь придумать, где мы могли бы шуметь так, чтобы нас никто не услышал. Я дотягиваюсь до своего iPod и включаю его, увеличивая громкость на песни «Change (In the House of Files)» Deftones, заглушая музыкой все голоса.

– Если мы их не слышим, то и они нас, – произношу я и снова прижимаюсь к ее губам.

Ее пальцы прокладывают обжигающую дорожку вверх по моей спине и запутываются в волосах, я хватаю ее за бедра, приподнимаю и без всякого предупреждения глубоко вхожу в нее. Мы хватаем ртом воздух, двигаясь синхронно и цепляясь друг за друга, как будто мира вокруг нас не существует. Звуки музыки то смолкают, то снова становятся слышимыми, я не могу ни на чем сосредоточиться, кроме нее и чувств, которые она во мне вызывает. Как-то пару лет назад мы с Итаном были в том же баре, что и сегодня, я тогда вернулся домой с девушкой, которая весь вечер ко мне подкатывала. Секс был бессмысленным – влечение, возбуждение, пот, жгучая необузданная страсть, которую я чувствую с Эллой, и в помине такого не было.

Не было ничего, а теперь все это присутствует.

После того, как мы приходим в себя, я аккуратно выхожу из нее. От слабости ее не держат ноги, и я переношу вес ее тела на себя. У нее вырывается изнеможённый смех, когда я подхватываю ее на руки и, спотыкаясь, иду к кровати. Укладываю ее и забираюсь к ней под одеяло.

Она устраивает голову мне на грудь и рисует сердечки на моей влажной коже.

– Я люблю тебя, – шепчет она.

Я закрываю глаза и теснее прижимаю ее к себе.

– Я тоже тебя люблю.

Мы обнимаемся и проваливаемся в сон, как делали много раз, когда были моложе. Собственно, вместе засыпать мы стали приблизительно с тринадцати лет, в тот раз мы проторчали весь вечер в моей комнате, и Элле не хотелось возвращаться домой, потому что она скрывалась от своей семьи. Я позволил ей спать в моей постели со мной, не потому, что был извращенцем, а потому, что мне нравилось ее присутствие рядом, да и мне не хотелось, чтобы она вернулась в свой дом. Мама работала в ночную смену, и я знал, что нас не поймают с поличным. Та ночь была лучшей за долгое время, и с тех пор спать вместе вошло у меня в привычку. Мы чередовали ночевки в наших комнатах, а порой оставались спать в домах других людей, на скамейках в парке, а иногда даже в моей машине.

Машина стала моим любимым местом, так у меня был повод находиться близко к ней. Да, много удивительных вещей произошло в этой тачке. Все, что нам с Эллой надо было – это она, я и моя машина, и мы были счастливы, что бы ни подбрасывала нам жизнь, даже если Элла злилась на меня. Мы участвовали на ней в гонках. Целовались в ней. Не выпускали друг друга из объятий, как делаем это сейчас.

Я улыбаюсь нахлынувшим на меня воспоминаниям. И засыпаю с мыслями о той ночи, которая началась с драки из-за украденного поцелуя и закончилась тем, что мы заснули вместе, расплющенные на водительском сиденье.

Та ночь действительно началась дерьмово, но в конце концов она оказалась одной из лучших ночей в моей жизни.

Глава 17

Миша

Два с половиной года назад…

Настало время гонки, и я нервничаю, хотя со мной в машине Элла, мой маленький талисман. Весь вечер мы были сами не свои: отчасти из-за того, что мои чувства к ней усиливаются, между нами возникала неловкость. Каждый раз, находясь рядом с ней, я продолжаю надеяться, что она признается в своих чувствах ко мне. И я прекрасно понимаю, что она взбесится расскажи я о них первым. Но сегодня этого не случится. У нее был тяжелый день, и она пребывает в плохом настроении, и, хотя мне хочется кричать ей о своей любви, я знаю, что не могу. Однако, я надеюсь, что после гонки мы сможем поехать к нашему месту и немного поговорить, усевшись на капоте моей машины и послушать музыку – это одно из моих любимых занятий.

Но сейчас мне необходимо сконцентрироваться на гонке; я смотрю на дорогу, фокусируюсь на победе и приложу все силы, чтобы Элла весело провела время, не взирая на то, что не могу перестать думать о поцелуе с ней.

– Итак, ты готова? – уточняю я и нажимаю на газ, пока она в оцепенении глядит в окно. В таком состояние Элла просидела большую часть вечера, и мне хотелось бы, чтобы она просто сказала мне, что у нее на уме.

Она поворачивается и смотрит на меня.

– Готова к чему?

Я снова выжимаю газ.

– Для гонки. Я знаю, как тебя они заводят, – делаю вид, что дразню ее, хотя так и есть.

Она закатывает глаза и мгновение выглядит счастливой.

– Плевать. – Потом выражение ее лица омрачается, и она снова смотрит в окно.

Я медлю.

– Так ты не хочешь рассказать мне, почему весь вечер такая тихая?

Она пожимает плечами и громко вздыхает. В машине воцаряется оглушительная тишина, слышится только ее дыхание. Я с трудом сглатываю и снова сосредотачиваю внимание на дорогу, как вдруг она произносит:

– Миша, я могу тебя кое о чем спросить? – Ее голос звучит сдавлено и нервозно, и я спрашиваю себя, в чем, черт возьми, заключается ее вопрос.

– Ты же знаешь, что можешь спрашивать меня о чем захочешь. – Я сжимаю руль, уставившись на деревья, не в силах смотреть на нее, и молю долбанного Бога, чтобы она наконец-то сказала что-нибудь вроде: «Миша, ты тоже это чувствуешь? Миша, пожалуйста, трахни меня сейчас. Миша, я люблю тебя.»

Я надеюсь услышать последние слова, хотя на самом деле это не вопрос, но после продолжительного молчания все, что она произносит это: – какова ставка на гонку? – На последнем слове она тяжело вздыхает, будто намеревается сказать что-то еще, возможно нечто важное.

Мне приходится набрать в грудь побольше воздуха, прежде чем заговорить, иначе переполнявшие меня чувства проявятся в моем голосе.

– Наверное, баксов сто.

– С кем ты соревнуешься?

– Дэнни и его "Челленджер".

– Без вопросов ты победишь. – Уголки ее губ приподнимаются, и мне кажется, что ее улыбка не вымучена. Меня отпускает, и я еду на линию старта.

Я дергаюсь, и Элла, почувствовав мое состояние, слегка усиливает регулятор громкости на песни «The Distance» группы The Cake, она знает, что та действует на меня успокаивающе. Когда песня и ритм музыки доносится из динамиков, я обращаю на нее взгляд.

– Только тебе известен путь к моему сердцу, – произношу я с напряженной, нервной улыбкой. – Спасибо, милашка.

– Не вопрос, – отвечает она, откидываясь на спинку сиденья и чувствуя себя расслабленно, словно она на своем месте, хотя так оно и есть. – Для чего нужны лучшие друзья?

Я заставляю себя улыбнуться, затем выжимаю сцепление и включаю первую передачу. Дэнни подгоняет свой «Челленджер» и газует на месте. В ответ я выжимаю педаль газа с такой силой, что от рева двигателя вибрирует машина. Перед машинами появляется девушка Дэнни. Существует правило, что девушка зачинщика гонки должна давать старт заезду. Когда им выступаю я, мне всегда приходится выбирать какую-нибудь случайную девушку из толпы, потому что я никогда ни с кем не встречался – никогда не хотел серьезных отношений. Пару раз я пытался вытащить Эллу дать отмашку, но она всегда отказывалась, считая такое правило сексистским, хотя, по-моему, причина ее отказа состояла в беспокойстве: как бы люди не начали думать, что мы встречаемся, но многие и так уже думают.

– Ты же знаешь, что всегда можешь попросить меня остановиться, – напоминаю я ей – пусть знает, что ей ничего не угрожает. – Если ты испугаешься.

– Ты же знаешь, я не из пугливых. – Она снимает обувь и закидывает ноги на приборную панель.

Ее довольный вид вызывает у меня улыбку.

– Знаю, хотел убедиться.

Через несколько секунд девушка Дэнни резко опускает руки, и мы срываемся с места, посылая большое облако пыли в сторону зрителей. С каждой секундой заезда Элла все более расслабляется. Она откидывает голову назад и, закрыв глаза и вдыхая прохладный воздух, поступающий через окно, выглядит такой спокойной. Она такая красивая, чувственная и чертовски идеальная, и я едва не забываю, что участвую в гонке.

Затем я бросаю взгляд в окно и осознаю, что «Челленджер» заглох посреди дороги, и мы вот-вот врежемся в него.

– Черт, – бормочу я, когда переходя на пониженную передачу, раздается скрип, визжат покрышки и машину немного заносит. Понимаю, если я не справлюсь с управлением, может произойти что-то плохое. Такие ситуация происходят не впервые, но Элла – всегда первое, что мне вспоминается, и поэтому очень важно взять себя в руки.

– Миша ... – предупреждает Элла, когда я поворачиваю руль в сторону и снова понижаю передачу.

Машина идет юзом: задние колеса вихляют по грязи, и нас сносит вправо. Я задерживаю дыхание, когда мы совершаем резкий разворот вокруг «Челленджера» и едва не переусердствую, но прилагаю усилие и выпрямляю руль, стремясь прекратить занос. Мне удается сохранить контроль над машиной, но не время праздновать: впереди маячит тупик.

– Проклятие. – Я дергаю ручной тормоз и раздается визг шин.

Нас заносит, двигатель издает много шума, но машина находится полностью под моим контролем, и в конце концов мы устремляемся обратно к финишной линии.

У меня вырывается вздох облегчения, я выжимаю педаль акселератора до отказа, хотя «Челленджер» по-прежнему не двигается с места.

– Гнать или ехать медленно? – игриво уточняю у Эллы, ведь победа в гонке почти обеспечена.

Она хватается за ручку двери.

– Гнать, конечно же.

Я, не удивленный ее ответом, усмехаюсь и ударяю по педали газа, вызывая у нее смех. Фары ярким светом освещают перед нами грунтовую дорогу, за окном пролетают размытые контуры деревьев и темное небо. Я переключаю передачи и набираю скорость, люди разбегаются в стороны, опасаясь, что я не справлюсь с управлением – порой такое случается. Но я с легкостью преодолеваю финишную черту и выигрываю гонку. Элла выглядит такой счастливой, и возникшее между нами напряжение исчезает.

На моем лице расплывается дурацкая, глупая улыбка, которая вызывает у Эллы смешок; я откидываю голову на спинку сиденья, впервые за вечер расслабляясь.

– Черт, на мгновение я подумал, что врежусь ему в зад, – смеюсь я.

– А я нет, – произносит она, я поворачиваю голову и с сомнением смотрю на нее, продолжая улыбаться. – Что? Я знала, что ты его сделаешь.

– Мы его сделали, – замечаю я. – И мы заработали сотню баксов, которую поделим. – Я действительно очень рад победе и тем, что она со мной рядом и улыбается, в этом, в общем-то, и состояла затея. – Блядь, блядь, блядь, – чертыхаюсь я, взбодрившись и колотя по рулю.

Она фыркает от смеха.

– Ты такой болван. – Она еще немого посмеивается, и клянусь Богом, это самый удивительный звук, который я когда-либо слышал. Такой редкий и красивый смех, от которого мне чертовски сильно хочется прикоснуться к ней. Даже не задумываясь, как будто это самая естественная вещь в мире, я перегибаюсь через консоль и обнимаю ее.

На мгновение меня пробирает страх, что она набросится на меня: Элла ненавидит объятия, но в данный момент она вполне счастлива и в ответ прижимается ко мне – невольно я вдыхаю ее аромат. Он опьяняет, вместе с ее теплом и, Боже, я так увлекаюсь ею, что желаю прикоснуться к ней, поцеловать ее, быть внутри нее. Прежде чем успеваю осознать, я склоняю голову и прижимаюсь своими губами к ее губам. Сам не понимаю, зачем я это сделал – обычно веду себя более сдержанно, – но совершаю промах и понимаю это в ту секунду, когда наши губы соприкасаются, и она напрягается, резко втягивая воздух.

Меня охватывает паника и, до того, как она успевает что-либо сказать, я отстраняюсь и выхожу из машины. Я по-настоящему облажался, не только потому, что понимаю, как ее расстроит мой поступок, но и потому, что разрушил счастливый момент.

Дерьмо.

Я как могу тяну время: отмечаю победу и забираю деньги у Дэнни, а потом немного с ним болтаю о машинах и прочей глупой ерунде, но едва ли вникаю в разговор, пребывая в растерянности от ощущения теплых губ Эллы на моих губах. Да, знаю, что все испортил, но, боже, ее вкус был таким невероятным.

Кажется, что Элла сидит в «Шевиль» целую вечность, и затем, когда она наконец выбирается из машины, направляется к Рене и Келли и с ними зависает, хотя Рене ей совсем не нравится. Когда я сегодня разбудил Эллу, она явно пребывала в плохом настроение, но от моего поцелуя оно совсем испортилось.

Во время разговора с Дэнни ко мне сзади подходит Трикси, или как там ее, и шепчет на ухо, что нам следует отправиться к моей машине и побыть наедине. Я быстро обдумываю ее идею, но все мои мысли связаны с одной Эллой, и понимаю, что пора встретиться лицом к лицу с ее гневом. Я отказываюсь от предложения Трикси и следую к пикапу Итана, с которым препирается Элла, расположившись на бортике, а Рене и Келли распивают бутылку водки.

– Заткнись. – Элла упирает руки в бока, бросая на Итана убийственный взгляд. – Ты пытаешься затеять со мной ссору.

Итан качает головой, делая глоток пива.

– Не говори хрень. Ты просто в плохом настроении, как обычно.

– Эй, готова ехать? – перебиваю я ее, игриво подталкивая ногу Эллы своей, как будто ничего не произошло, и мы не целовались.

– Если ты готов, – отвечает Элла с непроницаемым выражением лица, так что я понятия не имею, о чем, черт возьми, она думает. Она спрыгивает с заднего откидного борта и проходит мимо ряда машин, направляясь к «Шевиль», припаркованной у дерева. На ней обрезанные шорты, и становится чертовски трудно постоянно не пялиться на ее задницу. Если она обернется и поймает меня за разглядыванием, станет только хуже, но я рискую и отворачиваюсь от нее, только когда Элла забирается в машину.

– Удачи тебе. – Итан закатывает глаза, когда Рене протягивает ему бутылку водки. – Какого черта ты с ней сделал? Она еще стервознее, чем обычно.

Я тяжело вздыхаю.

– Я облажался, – произношу и поворачиваюсь к машине, продолжая переживать из-за нашего поцелуя, но ее вкус был таким умопомрачительным, что трудно о нем сожалеть.

Я набираюсь храбрости перед тем как открыть дверцу машины и забраться внутрь. Хлопаю дверью, и последующая воцарившаяся тишина нервирует.

– Как хочешь, чтобы я ехал домой: медленно или быстро? – пытаюсь шутить я, вставляя ключи в зажигание и заводя двигатель.

Она медленно поворачивает ко мне голову.

– Я думала, мы поедем на наше место? – удивляет она меня. Я было решил, что из-за ее ярости на меня эта затея полетела в тартарары.

Я переключаю рычаг скоростей в положение «драйв», выжимаю одновременно педаль газа и тормоза, заставляя двигатель взреветь.

– Ты все еще хочешь туда поехать?

Она пожимает плечами, я включаю фары, и их свет освещает деревья перед нами.

– Если ты сам все еще этого хочешь. – Темнота скрывает ее глаза, но по молчаливой мольбе в голосе я понимаю, что домой ее не тянет.

– Конечно, хочу, – отвечаю ей я, убираю ногу с педали тормоза и выезжаю на дорогу. – Я хотел лишь убедиться, что ты не против.

– Ты сказал, что я должна, – напоминает она мне. – Что ты не позволишь мне дуться дома всю ночь.

– Знаю... но предоставляю тебе возможность отказаться. – В качестве-извинения-за-поцелуй-хотя-на-самом-деле-мне-нисколички-не-жаль.

– Не хочу. – Она не отрывает взгляда от окна, скрестив руки на груди. На ней все та же майка, в которой она была, когда я ее разбудил, только сейчас под ней лифчик – какая жалость, потому что мне больше не видны очертания ее сосков. Но я замечаю, как сильно вздымается и опускается ее грудь. Она волнуется, и сомневаюсь, что виноват в этом поцелуй. На самом деле, тревога, которой она сейчас охвачена, вероятна связана с причиной, по которой в три часа дня она спала.

Я больше не произношу ни слова и веду машину к нашему месту – укромному уголку среди деревьев на берегу озера. Когда мы туда добираемся было уже за полночь и Элла погрузилась в сон. Я останавливаю машину неподалеку от воды, затем заглушаю двигатель, но оставляю фары включенными.

Элла моргает и садится прямо, некоторое время в молчании разглядывает воду. В конце концов она протягивает руку через консоль и поворачивает ключ зажигания. Берет айпод с приборной панели и включает что-то из Spill Canvas и выходит из машины. Она подходит к берегу, останавливаясь перед самой водой и скрещивая руки на груди, смотрит на звезды; легкий летний ветерок развивает ее волосы.

Я выбираюсь из машины и с опаской подхожу к ней. Она смотрит на меня, прикусывая нижнюю губу; лунный свет отражается в ее глазах. Я подумываю извиниться за поцелуй, но мои слова были бы ложью, а я ненавижу врать ей.

– У мамы сегодня был один из ее приступов, – нарушая тишину, негромко говорит она и обнимает себя руками. – Она разыскивала фотографию, на которой мы на пляже, чего никогда не случалось. Прекрасно понимая бессмысленность поисков, я угрохала на это целый день, и в конце концов мне пришлось солгать ей, сказав, что, наверное, я ее потеряла, и только тогда она успокоилась. – Она закрывает глаза и делает глубокий вдох. – И я так обрадовалась, когда мама, наконец-то, заснула ... Я самая худшая дочь в мире.

– Нет, это не так. – Я убираю с плеча ее волосы, при прикосновении моих пальцев к ее шее она напрягается. – Ты намного лучше большинства дочерей.

Она качает головой и с трудом сглатывает.

– Вовсе нет. Я так устала от всего этого. Иногда я просто хочу, чтобы все прекратилось. – Она замолкает, переводя дыхание.

Я ломаю голову и подбираю слова, которые заставили бы ее почувствовать себя лучше, но не уверен, что такие существуют. Когда я отхожу от нее, она не смотрит на меня, устремив взгляд перед собой. Добравшись до машины, я открываю дверцу и нагибаюсь за iPod. Прокручиваю музыку, пока не натыкаюсь на одну из медленных и нежных классических кантри композиций и делаю звук громче, а потом снова спускаюсь к ней.

Лес вокруг нас наполняется звуками музыки, и Элла оглядывается через плечо на меня. Я протягиваю руку, давая понять о своих намерениях: мы и прежде так делали, и я уверен, что будем делать и впредь. Она нерешительно смотрит на мою руку, затем осторожно подходит ко мне, придавая лицу беспристрастное выражение.

– Порой ты такой старикан со своей музыкой, – шутит она, останавливаясь подальше от меня и продолжая держать руки скрещёнными на груди.

Я тянусь к ней и заставляю себя улыбнуться, хотя немного нервничаю.

– Эй, «Girl from the North Country» – это классика. Совместный дуэт Джонни Кэша и Боба Дилана.

– Это музыка для стариканов. – В ее голосе слышатся нотки юмора. – Потому что в глубине души ты таковым и являешься.

– А ты старушка раз тусуешься со мной.

Она показывает мне язык, сдерживая улыбку. Я хватаю ее за руку, дергаю за локоть и притягиваю к себе, вызывая у нее смех. Этот звук снимает напряжение между нами, и я понимаю, что пока мой поступок сошел с рук.

Пару раз я кружу Эллу по кругу, вызывая у нее заливистый смех. Стараясь поспевать за мной, она спотыкается и волосы падают ей на лицо. Я не останавливаюсь, пока до меня не доходит, что у нее кружится голова – такое случалось в детстве, когда мы играли у меня на заднем дворе, вот так вот крутясь волчком.

– Миша, пожалуйста, прекрати, – смеясь и спотыкаясь просит она. – У меня все плывет перед глазами.

Я прекращаю ее кружить, и она врезается меня. Элла цепляется за мои плечи и держится за меня, чтобы не упасть, я заключаю ее в объятия и медленно раскачиваю нас, следуя ритму песни. Моя ладонь скользит вниз по ее спине и замирает, когда оказывается рядом с ее попой, я знаю, что не могу переступить черту, по крайней мере, не сегодня.

Она кладет голову мне на грудь, и я вдыхаю ванильный аромат ее волос.

– Порой, ты слишком добр ко мне, – произносит она. – На самом деле, ты меня балуешь. И тебе стоит с этим завязывать.

Одна моя рука лежит на ее спине, а другую подношу к ее голове и прижимаю к себе.

– Ты заслуживаешь, чтобы тебя баловали, – отвечаю я, потому что никто, кроме меня, этого не сделает. Никто никогда не заставлял ее чувствовать себя особенной, дарил ей подарки на день рождения, водил ее по разным местам, и я уверен, что ни ее мать, ни отец не говорили ей, что любят ее. Это стало моей обязанностью в тот момент, когда заставил ее перелезть через забор.

– Чувствуешь себя лучше? – спрашиваю я, целуя ее в макушку.

– Да, – отвечает она, ее руки скользят по моим плечам и обвиваются вокруг моей шеи. – Но Миша?

Я стараюсь сохранять спокойствие, но это трудно, когда она так ко мне прикасается.

– Да.

– Если ты еще раз поцелуешь меня в губы без разрешения, – грозится она, – я врежу тебе по яйцам.

Я фыркаю от смеха.

– Ладно, звучит справедливо.

Она щипает меня за шею, и я снова смеюсь.

– Я серьезно.

– Знаю. – И не сомневаюсь в ее словах, но я рад что она остыла.

Она больше ничего не говорит, и до конца песни я удерживаю ее в своих объятиях. Звучит следующая композиция, а мы продолжаем танцевать, не останавливаясь, пока не проигрывается еще пять песен. Я отстраняюсь только тогда, когда чувствую на себе ее тяжесть, словно она проваливается в сон. Смотрю на нее: ее глаза закрыты, а хватка ослабевает.

– Наверное, стоит отвезти тебя домой, – предлагаю я, убирая волосы с ее лба.

Она качает головой с закрытыми глазами.

– Я не хочу домой.

– Тогда куда ты хочешь поехать? – спрашиваю я. – В мой дом?

Она зевает.

– Мы не можем остаться здесь?

Я стою и смотрю, как она засыпает в моих объятиях. В конце концов, я наклоняю ее назад, просовываю руки ей под колени и поднимаю. Она слишком устала, чтобы со мной спорить и лишь прижимается ко мне, когда я отношу ее обратно к машине. Я открываю дверь и устраиваюсь на водительское сиденье.

– Хочешь сесть на заднее сиденье? – спрашиваю я, усаживая ее так, чтобы можно было просунуть ноги внутрь и закрыть дверь.

Она качает головой.

– Я хочу лечь прямо тут.

Пространство ограничено, но, в конце концов, это не имеет значения: она в моих объятиях, и хочет быть там. Держа ее в своих руках, я откидываюсь на спинку кресла и ложусь. Она смещается и оказывается у меня под боком, наши ноги переплетаются, ее голова опускается мне на грудь. Музыка продолжает играть, и мы засыпаем в объятиях друг друга.

Глава 18

Элла

Наши дни

В разгар дня, когда я открываю глаза, Миша уже проснулся; на коленях у него лежит мамин дневник, а рядом с ногой ее фотография. Он сидит, прислонившись к спинке кровати, одетый в одни боксеры, и мне открывается вид на его мышцы, пряди его волос свисают ему на лоб. Во время чтения его лицо остается напряженным. Я приподнимаюсь, моя голова и щека протестующе пульсируют, Миша закрывает дневник, и выражение его лица смягчается.

– Там есть что-нибудь стоящее? – спрашиваю я, прижимая одеяло к обнаженной груди.

Он пожимает плечами, но по его хмурому взгляду можно сказать, что он ничего хорошего не обнаружил. Миша убирает фотографию обратно в дневник, помечает страницу и откладывает его в сторону, а затем протягивает руку и нежно проводить по опухшей, ноющей скуле.

– Надо было вчера приложить лед, – замечает он. – Серьезно, Элла, с виду кажется, что чертовски больно.

Я кладу свою руку поверх его.

– Это и есть чертовски больно.

– Не хочешь рассказать, как все произошло на самом деле? – спрашивает он, а когда я напрягаюсь он добавляет: – я знаю, когда ты лжешь, Элла Мэй, так что не пытайся убедить меня, что какая-то девчонка ударила тебя, потому что я уверен – ты солгала.

– Тогда почему ты не уличил меня вчера?

– Потому что думал только своим членом.

Я улыбаюсь при воспоминании о том, как он прижал меня к стене и входил в меня с такой силой, что могла ощущать его проникновения всем телом.

– После вчерашней ночи у меня немного болят ноги, – признаюсь я, снимая с себя одеяло и массируя бедра.

Его жаркий взгляд устремляется на мои ноги.

– Я мог бы сказать, что мне жаль, но это не так.

Я снова накрываюсь одеялом и ложусь на кровать. Он располагается рядом со мной, подпирает локтем подушку и склоняет голову на свою руку.

– Так и быть, скажу, – начинаю я, его палец поглаживает мою щеку, – но ты должен пообещать ничего не предпринимать. Никаких драк.

Его пальцы замирают.

– Обещать ничего не буду.

– Тогда я буду молчать.

– Элла Мэй…

Я прикрываю ему рот рукой и заставляю замолчать.

– Не называй меня Элла Мэй. Только не хватало, чтобы моему мужу выдвинули обвинения или, он получил серьезные травмы.

Он молчит, а затем его губы изгибаются под моей рукой.

– Скажи еще раз.

– Только после того как пообещаешь.

– Прекрасно. – Он вздыхает, и я убираю руку с его рта. – Я не буду нарываться на драку, только если расскажешь мне, что случилось, и снова назовешь меня своим мужем. – На его лице светится глупая улыбка, которая заставляет и меня улыбнуться.

– Хорошо, муж, – произношу я, заставляя его улыбаться еще шире. Делаю глубокий вдох и рассказываю ему о Мики. Я вижу, что он изо всех сил старается контролировать свою реакцию, сжимая кулаки во время моего рассказа.

Когда я закончила, некоторое время он сохраняет молчание, а потом наконец произносит:

– Могу я, по крайней мере, попросить Итана надрать ему задницу?

Я качаю головой.

– Нет. Лиле тоже не нужно, чтобы ее парень пострадал. Или оказался в тюрьме.

Он плотно стискивает челюсть, глаза задерживаются на моей щеке, прежде чем тяжко вздохнуть.

– Я очень хочу выбить из него все дерьмо, Элла Мэй. Клянусь Богом ... – его кулаки сжимаются, а мышцы рук напрягаются.

– Знаю, – говорю я. – Но я этого не хочу.

– Ты убиваешь меня, – с раздражением произносит он.

– Знаю, но это к лучшему, – объясняю я. – Кроме того, у меня вышел хороший удар.

– Ему не стоило бить девушку... клянусь Богом ... – он недовольно выдыхает, качая головой. – Можно я хотя бы что-нибудь сделаю с его машиной?

– Он, скорее всего, подумает на тебя, – замечаю я. – Или на меня.

– Пожалуйста, ты должна разрешить мне что-нибудь предпринять.

Я делаю вдох.

– Хорошо, как-нибудь вечером перед отъездом мы можем прокрасться к нему домой и порезать шины.

– И все? – Он надувает губы и хмурится. – Может, например, разбить его окна, а затем врезать ему пару раз?

– Только шины, – настаиваю я. – И никаких кулаков. Я не хочу, чтобы эта ситуация превратилась в огромную проблему.

Он хмурится еще сильнее.

– Прекрасно, но только ради тебя.

– Спасибо тебе. – Я целую его, и, хотя он все еще выглядит раздраженным отвечает на мой поцелуй, просовывая язык мне в рот. Продолжая целоваться, Миша переворачивает нас, укладывает меня на спину и ложится сверху. Он с любовью разглядывает меня, поглаживая мою щеку с задумчивым выражением на лице, и когда открывает рот, я понятия не имею, что он собирается сказать.

– Лила говорит, что ты подготовила для меня рождественский подарок, – удивляет он меня.

Я качаю головой.

– Только потому, что она заставила меня купить его тебе, так что не вздумай и мне что-нибудь дарить. Я помню, что мы не участвуем во всей этой рождественской фигне.

– А если я хочу тебе что-нибудь подарить?

– Тогда можешь, – разрешаю я. – Но к твоему сведению, мой подарок не так чтобы хорош. – И эта правда. Во время похода по магазинам за свадебными украшениями, я увидела браслеты дружбы похожее на те, что были у нас с Мишей в детстве, появившиеся после того, как мы пообещали навсегда оставаться лучшими друзьями. В конце концов те браслеты износились, мы их выбросили или потеряли, и когда я рассказала об этом Лиле, она настояла, чтобы я их купила и подарила Мише. Я не из тех, кто любит сентиментальные вещички, но во время покупки испытала странные чувства.

– У меня тоже есть подарок, – говорит он. – Это самый лучший подарок на свете.

Я качаю головой не в силах сдержать улыбку.

– Порой ты бываешь таким слащавым.

– И в душе ты это обожаешь.

Я не отвечаю, потому что он прав, а потом он, усмехаясь, раздвигает коленом мои ноги и двигает бедрами, готовый войти в меня.

Но стук в дверь прерывает нас.

– Элла, – зовет Лила через дверь.

– Не обращай на нее внимания, – шепчет Миша, покусывая мочку моего уха и проводя большим пальцем по соску.

Я издаю стон, стискивая ногами его бедра, когда он входит в меня.

– Элла, я знаю, что ты там, и мне надо, чтобы ты вышла. – Она замолкает. – Дин и Кэролайн здесь.

Я стараюсь говорить ровным голосом, пока Миша толкается внутри меня.

– Буду через секунду. – Мой голос срывается, а Миша смеется, его рот нависает над моим.

Он останавливается, выгибая бровь.

– Секунда. В самом деле?

Я протягиваю руку и щипаю его задницу, вызывая у него смех.

– Тебе лучше постараться за секунду, иначе до конца дня будешь ходить с синими шарами.

Он улыбается, качая головой.

– Отлично, ты победила. – Потом он полностью входит в меня, и я снова теряюсь в нем.

***

Минут через пятнадцать мы полностью одетые направляемся на кухню, утомленные, но довольные. Лила сидит за кухонным столом, одетая в пижаму с вишенками. Стол и прилавок по-прежнему усеян тесьмой и свечами, а также парочкой коробок из-под хлопьев и грязной посудой. Итан в футболке и клетчатых пижамных штанах сидит рядом с ней в кресле и жует хлопья.

Увидев нас, на лице Лилы расплывается понимающая улыбка.

– Долго же вы спускались, – шутит она, добавляя ложку сахара в кофе.

Итан бросает взгляд через плечо, его глаза воспалены, вероятно, из-за похмелья. Он смотрит на мою щеку; я попыталась скрыть косметикой синяк на лице, но это оказалось безнадежным делом, и единственное, что я могу – с гордостью с ним ходить.

– Кто, черт возьми, тебя ударил? – спрашивает Итан, помешивая ложкой кашу.

Я касаюсь больного места пальцами, Миша отпускает мою руку и направляется к кофейнику рядом с раковиной.

– Мики, – отвечаю ему.

Итан медленно выдыхает.

– Черт, это потому, что…

Он замолкает, когда Миша протягивает мне чашку кофе.

– Потому что вы, два дурака, метнули коктейль в его машину? – спрашивает он.

– Да.

Итан хмурится, проводя пальцами по волосам, заставляя их торчать на макушке.

– Эй, это была не моя идея.

– Она была моей, – замечаю я, вдыхая аромат кофе. – Не надо приписывать ему мою офигенность.

– У меня слишком сильное похмелье, чтобы спорить. – Миша корчит гримасу, а затем вытягивает руки над головой, его рубашка задирается вверх, выставляя напоказ мускулы.

Мы с Итаном обмениваемся испытывающими взглядами, а потом Итан сдается и возвращается к еде, а я делаю умиротворяющий глоток кофе.

– Ты сказала, что Кэролайн и Дин были здесь? – спрашиваю я Лилу, садясь за стол.

Лила, помешивая кофе, кивает. Ее волосы собраны в короткий хвост, а на лице ни следа косметики.

– Были, но я передала им, что ты спустишься через минуту, и они ушли к тебе домой. Сказала, что передам тебе про их приезд, когда ты выйдешь.

Из окна я вижу большой темно-бордовый внедорожник, припаркованный на подъездной дорожке рядом с моим домом, прямо за «Файербердом».

– Они взяли машину в прокате? – спрашиваю я.

Лила качает головой.

– Нет, они приехали на машине, Кэролайн не хотела лететь. Наверное, это она.

– Значит, он продал «Порше», – замечаю я, добавляя немного молока в свой кофе.

– Возможно, у них скоро будет ребенок, а в «Порше» автокресло не установишь. – Лила улыбается и делает глоток кофе из кружки. – У Кэролайн такой миленький животик.

С расширенным и застывшим взглядом на хлопьях Итан качает головой. Я бросаю взгляд на наблюдавшего за мной Мишу, который стоял, прислонившись к стойке, и потягивал кофе. Он убирает кружку ото рта и облизывает губы. Я знаю его достаточно хорошо и понимаю, что он пытается прочесть мою реакцию, не только из-за продажи «Порше» – старой маминой машины, но и потому, что Лила говорит о детях.

Я встаю и смотрю на Мишу.

– Хочешь пойти со мной с ними поздороваться?

Миша кивает и отходит от прилавка к задней двери. Мы берем куртки и сообщаем Лиле и Итану, что скоро вернемся, а затем направляемся ко мне домой. Старый грузовик Томаса припаркован на подъездной дорожке за «Шевель» Миши. На снегу виднеются отпечатки ботинок, ведущие от ступенек Миши к забору, далее по ту сторону забора к лестнице моего дома. Я не могу сдержать улыбки – вероятно, это означает, что Дин и Кэролайн выбрали нашу маленькую тропинку к дому.

Я указываю на следы.

– Эй, смотри, все крутые ребята поступают по-нашему, – шучу я.

Миша хватается за забор и грациозно перепрыгивает через него, приземляясь в сугроб.

– Я бы предпочел, чтобы они этого не делали. Мне нравится, что это только наша тропинка, и хочу, чтобы она таковой и оставалась.

– Я тоже, – соглашаюсь я, скользя пальцами по ледяной металлической ограде и вскарабкиваюсь по ней. На полпути Миша хватает меня за бедра и помогает мне слезть, опуская на подъездную дорожку, чтобы я не утонула в сугробе.

Мы тащимся по снегу к дому и заходим внутрь; и вновь воздух в доме окутан ароматом корицей и духов наряду с привкусом бекона. На плите стоят кастрюли, а на столе в кофейнике варится кофе.

Мне следовало бы лучше подготовиться, потому что, как только мы показываемся на пороге, Кэролайн едва ли не запрыгала. На ней струящееся лиловое платье, черные волосы заплетены в косу. Ткань натягивает выпирающий животик, и, хотя я стараюсь не смотреть на него, у меня не получается. Дин сидит на столе, положив ноги на стул, на коленях у него газета. Он одет в рубашку с воротником и брюки, и мне никак не удается привыкнуть к его виду. В детстве он носил только старые футболки и джинсы, а однажды даже покрасил волосы в синий цвет.

– О Боже, а вот и вы, – взволнованно восклицает Кэролайн, хлопая в ладоши с такой силой, что могла бы привести в действие весь дом. – Поздравляю вас обоих.

– Спасибо. – Я принуждаю себя не испытывать неловкость, и позволяю насладиться приятным моментом, хотя в глубине души чувствую дискомфорт от столь пристального внимания.

Она замирает.

– Элла, что у тебя с лицом?

Я обхватываю ладонью распухшую щеку.

– Я ввязалась в небольшую драку, но ничего серьезного.

– Как в старые добрые времена, – замечает Дин, качая головой.

– Надеюсь, ты в порядке, – изучает мою щеку Кэролайн.

– Я в порядке, – уверяю я ее. – Опухоль спадет через день или два.

– Хорошо, к свадьбе синяк исчезнет. – Она наклоняется, чтобы обнять меня, и я неуклюже обнимаю ее в ответ, чувствуя прикосновение ее живота к моему. Она отходит от меня и замечает, что я не спускаю с него взгляда, и кладет руку себе на живот.

– Это девочка, – сообщает она, и Дин смотрит на меня со странным выражением лица, которое я не могу расшифровать. Интересно, он тоже волнуется при мысли о детях, боится, что может стать похожим на нашего отца: пьяницей и никчемным человеком. Можно было бы у него спросить, но так далеко в наших отношениях мы еще не продвинулись.

– Поздравляю, – говорю я им обоим.

– Спасибо. – Дин складывает газету и бросает ее на стол возле банки с печеньем. Он на мгновение замолкает, и я понятие не имею, что, черт возьми, может вылететь из его рта. – Тебя тоже.

Меня удивляет его незамысловатая реплика и, прежде чем ответить, на секунду теряю дар речи.

– Спасибо.

– Выйдет замечательно, – произносит Кэролайн, подходя с тарелкой яичницы с беконом к прилавку. – Свадьба на Рождество возле озера. Могу только представить какими получатся фотографии. – Она принимается жевать бекон.

– Хотя будет холодно, – озвучивает очевидное Дин и, спрыгивая со стола, подходит к Кэролайн и обнимает ее за талию. – Уверена, что не хотите провести свадьбу в доме? К концу мы все отморозим себе задницы.

Мы с Мишей обмениваемся взглядами, а потом оба качаем головой.

– Будет холодно или нет, свадьба пройдет там, – сообщаю я Дину, и Миша сжимает мою руку. – Это важно.

– Ладно, – смущается Дин. – Значит, свадьба под открытым небом. Но кто на ней будет.

– Я, Миша, Лила, Итан, – считая на пальцах, бормочу я. – Мама Миши и ее парень, ты и Кэролайн, очевидно, папа... и, возможно, его подруга.

– А-а, да, – говорит Дин, целуя Кэролайн в плечо. – Секретарь.

– Ты знал о ней?

Его плечи поднимаются и опускаются, когда он пожимает плечами.

– Пару недель назад он говорил об этом по телефону.

А мне об этом не упоминал.

– О.

Уловив мое портящее настроение, Миша берет меня за руку и успокаивающе целует в щеку, его небритый подбородок царапает мою кожу, но в то же время его поцелуй меня подбадривает. Дин, кажется, вообще не замечает, что меня что-то беспокоит, и это не его вина. Он не знает меня так, как Миша – никто в моей семье не знает.

– Не так уж много людей, – замечает Кэролайн, беря вилку с тарелки. – Уверена, что не хочешь пригласить кого-нибудь еще? У тебя же есть еще старые друзья, которые захотели бы присутствовать. Знаю, что времени мало, но люди откликнуться, если их пригласить.

Я качаю головой.

– Я больше никого не хочу приглашать.

Она хмуро смотрит на яичницу и ковыряет ее вилкой.

– А ты, Миша?

– Меня устраивает только Элла, – отвечает Миша, прижимая меня к груди. – Без обид, но мне плевать будет ли там кто-нибудь еще.

Кэролайн вздыхает и откусывает кусочек яйца.

– Что ж, полагаю, мы можем начать подготовку.

– Лила и мама Миши проделали большую работу, – говорю я ей. – Не думаю, что так уж много осталось сделать.

Кэролайн улыбается мне, Дин выпускает ее и направляется к холодильнику.

– О, Элла, всегда найдется чем заняться, – уверяет меня Кэролайн. – Поверь мне.

И она права, но только потому, что я сама не занимаюсь подготовкой к свадьбе. Будь по-другому, на ней присутствовали бы Миша, я, священник и больше никого. Свадьба проходила бы где-нибудь в безмятежном, прекрасном месте, например, на частном пляже или фиалковом поле. Я бы надела что-нибудь панк-готическое, а Миша что-нибудь черное с кожаными ремнями, потому что он всегда выглядит чертовски сексуально, одетый во все черное. И не было бы никаких клятв, только слова «согласен/согласна» и поцелуй.

Но сама я не занимаюсь приготовлениями. Для этого у меня есть целая команда людей, которые стремятся сделать все красиво и зажигательно.

Остаток дня я провожу с Лилой, Кэролайн и мамой Миши в соседнем городке, чтобы она могла выбрать платье. Кэролайн также покупает себе платье, а затем ожерелье для меня, хотя я просила этого не делать. Сперва она пыталась купить мне вуаль, но я ни за что в жизни не собираюсь ходить с куском ткани на голове, прикрепленной к бриллиантовой диадеме. И в результате, она покупает серьги с черными розами, которые сочетаются с платьем, а затем мы идем в кондитерскую и заказывает торт. Вся эта свадьба становится слишком роскошной для меня, но я позволяю им сходить с ума раз это приносит им радость, и не причиняет неудобства. К счастью, у нас с Кэролайн одинаковая любовь к готическому стилю, она заказывает торт в черно-красную полоску с кружевом внизу и красными розами сверху. Под цвет красных и черных лент и свечей, которыми мы будем украшать, и по настоянию Лилы будут развешаны на деревьях, хотя у меня есть слабые опасения, что они будут держаться, особенно если будет падать снег.

В конце дня я чувствую себя измотанной, но в каком-то хорошем смысле, словно я смогла достичь чего-то важного, и наконец-то серьезно отношусь к свадьбе, принимая участия в ее планировании. Кроме того, меня всегда интересовало: каково это, впустить людей в свою жизнь, хотя вслух никогда этого не признаю. Несколько лет назад, если бы я была в состояние заглядывать наперед и видеть каковой была бы моя свадьба, я бы представляла себе, что занимаюсь подготовкой в одиночку с не покидающим меня чувством печали, тоски и опустошения.

Но прямо сейчас я в ладу с собой, да – порой меня охватывает грусть из-за отсутствия одного человека. Того, кого с нами нет из-за моей ошибки и от этого у меня болит душа. Я понимаю, что в смерти мамы нет моей вины, но для того, чтобы это осознать пришлось пройти длительный курс терапии, и, несмотря на то, что я больше не цепляюсь за чувство вины, но в глубине души меня по-прежнему терзают мысли: останься я тем вечером дома и мама, возможно, не покончила бы с собой и, может быть, я только такое допускаю, она вместе со мной отправилась за покупками к свадьбе.

Когда я возвращаюсь в дом Миши, его самого, Итана и моего брата все еще нет. Они заняты поисками смокингов, которые удасться взять на прокат в последний момент, хотя я предлагала им надеть черные рубашки. Лила, Кэролайн и мама Миши устраиваются на кухне и намереваются вновь приступить к завязыванию ленточек и помещением свечей в купленные стеклянные банки, а я решаю сходить на кладбище. Беру блокнот, карандаш и надеваю куртку, перчатки и ботинки.

Я возвращаюсь на кухню, мама Миши отворачивается от раковины и замечает на мне уличную одежду.

– Элла, куда ты направляешься? – спрашивает она, протирая под струей воды губкой тарелку.

Я засовываю блокнот под мышку.

– Мне нужно кое-куда сходить.

Она смотрит в окно на облачное небо, потом на микроволновку, на часах которой мигает время 4:02.

– Но уже темнеет и становится холоднее.

– Я ненадолго, – заверяю ее и направляюсь к задней двери.

Лила, завязывая бант за кухонным столом, бросает на меня странный взгляд.

– Тебе составить компанию?

Они наблюдают за мной, когда я открываю заднюю дверь и впускаю внутрь зимний воздух.

– Нет. Мне нужно кое-что сделать. – Я машу им рукой. – Скоро вернусь. Обещаю. – Прежде чем кто-нибудь из них начнет спорить, я выхожу и закрываю за собой дверь. Мороз кусает мне кожу, и я натягиваю верхнюю часть куртки на рот и нос, спускаясь по подъездной дорожке.

В конце нее я сворачиваю направо и, не сбавляя шага, иду по тротуару к кладбищу, осознавая, что долго не смогу находиться на морозном воздухе. К тому времени, как я добираюсь до кладбища, мои пальцы немеют, но я их встряхиваю и сажусь на снег перед ее надгробием. Прямо за ним высится голое дерево с ветвей которого свисают сосульки. Железные ворота, огораживающие кладбище, покрыты снегом, как и поверхности некоторых надгробий.

Снег пропитывает джинсы, я откидываюсь назад, опираясь на руки, и разглядываю серое надгробие, собираясь с мыслями.

– Не знаю, что и сказать, – вслух произношу я, и дыхание вырывается облачками пара. – Понимаю, что мне следует чаще навещать тебя, но я больше здесь не живу. – Я отложила блокнот и карандаш и наклонилась вперед, положив руки на колени. – Я переехала в Калифорнию... у меня есть дом и все такое, чудно, но мило, наверное. – Я делаю вдох и выдох. – У меня правда все хорошо. – Я замолкаю. – Мне жаль, что в твоей жизни не было ничего похожего… я начала читать твой дневник в надежде обнаружить какие-нибудь счастливые моменты, но так ничего не нашла. – Я закрываю глаза, мороз целует мою щеку. – Мне бы очень хотелось знать, была ли ты когда-нибудь счастлива. Я знаю, что по словам папы, порой ты была, но, похоже, он не до конца в это верил. И я знаю, что временами ты притворялась счастливой, ведь и я сама иногда так делаю. Вообще-то, я часто так поступала, но теперь уже нет... теперь, я по-настоящему счастлива. – Мои слова звучат правдиво, искренне, откровенно. Я хочу знать, была ли она когда-нибудь по-настоящему счастлива, а, может быть, лучше этого не знать, возможно, я получу не тот ответ, который мне хочется услышать. Возможно, она скажет мне «нет», не было счастья в ее жизни – никогда. Ни в молодости, никогда она вышла замуж и родила детей. И в моей жизни было время, когда депрессия меня поглотила, но я смогла ее победить. Не могу представить, что в ней нет того проблеска счастья, которое есть сейчас. Если депрессия – это все, что она когда-либо испытывала, то это будет ужасно, прискорбно и глубоко мучительно.

– Отклоняюсь от темы, но я должна написать клятву, – говорю я надгробию матери, мечтая, чтобы она действительно меня слушала. – Но писательство это не мое. – Я прижимаю карандаш к бумаге и провожу по ней линию, позволяя руке свободно перемещаться. – Рисование – вот мое любимое занятие. – Еще одна линия, затем другая. – Не знаю знала ли ты об этом. Конечно ты вырастила меня и все такое, но мы никогда по-настоящему не разговаривали, по крайней мере, о жизни и других вещах. Я даже не знала, что ты любила рисовать, пока не получила от твоей мамы коробку с твоими рисунками. По правде говоря, это не она отправила мне посылку – это сделал ее адвокат. Она умерла. И не могу понять свои чувства по этому поводу. Я не знала ее, но в то же время мне грустно из-за ее смерти. – Я делаю несколько штрихов, кривых и неровных линий. Отделяю карандаш от бумаги и вижу нарисованное лицо Миши, частично затененное, затем под ним пишу «Свет в моей темной жизни». Я переворачиваю страницу и быстро делаю еще один набросок. Ничего сверхвыдающегося, ну и ладно, потому что сейчас это не главное. Я заканчиваю рисунок, на котором он держит гитару в окружении музыкальных нот. Ниже я делаю надпись: «Его рот согрел мою душу». Далее рисую еще один рисунок и подписываю его: «Боже, я чувствую себя такой любимой, что порой забываю дышать». Затем я снова начинаю водить карандашом по бумаге, создавая карту нашей жизни: первая совместная ночевка в одной постели, забор, его машина, концерты, поездки в Новый Орлеан, озеро, и даже мост. Не все линии выходят идеальными, но эти маленькие недостатки и несовершенства придают истории привлекательности. Я заканчиваю работу над последним рисунком, на котором изображен один Миша и пишу: «Мое все». Затем закрываю альбом, поднимаюсь, и отряхиваю снег с джинсов, чувствуя, как моя задница замерзла и онемела.

Если я намереваюсь использовать иллюстрации для портфолио, придется усердно поработать над ними, но начало положено – фундамент, от которого я могу отталкиваться. Кроме того, любое начинание – всегда самая трудная часть, и, хотя я знаю, что не все будет идти как по маслу, во всяком случае, история движется к завершению.

К вероятно прекрасному завершению.

Глава 19

Миша

Когда я возвращаюсь без смокинга, потому что по-видимому в Стар Гроув их нет, Эллы не оказывается дома. Мама сообщает, что она куда-то направилась со своим альбомом, и это меня беспокоит.

– Не знаешь, куда она пошла? – спрашиваю я, усаживаясь на диван рядом с ней, она заворачивает Рождественский подарок и качает головой.

– Нет, но она же не могла уйти далеко? Раз ушла пешком.

Могла, а может и нет.

Мама закрепляет ленту на рождественском подарке, а затем наклеивает на него бант.

– Ну вот, кажется, я наконец-то все упаковала. – Она наклоняется и кладет рождественский подарок под маленькую искусственную елку в углу.

Я хмурюсь, откидываясь на спинку дивана.

– Почему все вдруг так увлеклись подарками? Мы никогда не придавали им большого значения. – Сперва Элла, теперь ты.

– И ... что плохого в том, чтобы что-то изменить и дарить подарки?

– Потому что я никому ничего не купил.

– Тебя действительно волнуют все или только Элла?

Я вздыхаю.

– Она мне что-то купила, и мне кажется, что и я должен, но не хочу дарить пустяковую вещь – мне хочется сделать значимый подарок.

Мама мгновение смотрит на меня, а затем поднимается.

– Надевай куртку и следуй за мной.

– Зачем?

– Делай, что говорю. – Она использует свой строгий голос, и я встаю.

Мы надеваем куртки, а затем она выходит на улицу, перелезает через забор и перебирается на двор Эллы. Я следую за ней, пребывая в полном замешательстве из-за ее странного поведения. Потом мы обходим «Файерберд» и поднимаемся по черным ступенькам к двери, она стучит в дверь, и ситуация становится все чуднее, потому что я редко так поступал. Обычно я захожу без стука.

– Мам, серьезно, что мы делаем? – спрашиваю я, засовывая руки в карманы.

Мама вновь стучит и поворачивается ко мне, дрожа от холода.

– Несколько недель назад я видела, как Реймонд относил в гараж несколько коробок. Я предложила свою помощь, мы разговорились, и он сказал мне, что в коробках старые вещи мамы Эллы.

– Хорошо? Я не понимаю тебя, мама.

Она улыбается мне.

– Я думаю, что возможно Элле очень понравится что-то, что принадлежало ее маме, и, может быть, она смогла бы надеть эту вещь на свадьбу.

Я открываю рот с намерением сказать, что это худшая идея, которая ей приходила, так как отец Эллы странно себя ведет при упоминании о подобном, и я даже не уверен в реакции самой Эллы, если сделаю такой подарок, ведь эта тема очень чувствительна для нее. Но прежде чем я успеваю что-то сказать, дверь открывается.

– Привет, Терри, – приветствует мистер Дэниелс в недоумении, почему мы двое стоим на его пороге.

– Привет, Рэймонд, – отвечает мама с улыбкой. – У меня к вам огромная просьба.

Я качаю головой. Мама не всегда была такой – такой настойчивой. Ну, она вроде обладала этой чертой, учитывая, что ей принадлежала идея, чтобы мы сразу же с Эллой поженились, но с возрастом она, кажется, становится все более напористой.

Реймонд хмурит брови, и мама принимается за объяснения маленькой проблемке с рождественским подарком. Я чувствую, как внутри у меня все сжимается, и меня беспокоит, что этот разговор огорчит его, и свое расстройство он выместит на Элле. Я знаю, что сейчас у них наладились отношения, но не могу забыть прошлого и того, что происходило на моих глазах.

И когда мама говорит: – И мы хотели спросить, может быть, в вещах Мэралинн есть что-нибудь в качестве подарка, возможно, в одной из тех коробок, которые я помогала тебе перенести в гараж несколько недель назад?

Он чешет голову, испытывая неловкость.

– Не уверен, что в них можно что-нибудь найти. В основном там ее старая одежда.

Я дергаю мать за рукав и говорю мистеру Дэниелсу: – Не беспокойтесь, мы что-нибудь придумаем.

Мама не обращает на меня внимания и не собирается никуда уходить.

– Даже украшений или чего-то в этом роде нет? Например, сережек.

Неловкость Рэймонда усиливается, и я уже намереваюсь уходить и оставить ее, когда вдруг он выпрямляется и смотрит на гараж.

– Подождите ... кажется, я кое-что придумал. – Он возвращается в дом, хватает объемистую куртку, надевает ее вместе с шапочкой, и выходит, закрывая за собой дверь. Мы следуем за ним в гараж, на лице мамы сияет улыбка, говорящая «ха-ха, я была права» – я качаю головой, но улыбаюсь.

Когда мы ступаем в гараж, мистер Дэниелс включает свет и направляется к груде коробок в углу. Он поднимает верхнюю коробку и откладывает ее в сторону, а затем некоторое время смотрит на коробку под ней, словно страшится ее открыть. Я смотрю на маму: она проглатывает подступивший к горлу комок, испытывая смущение. Но тут мистер Дэниелс слегка успокаивается и осторожно ее открывает. Он некоторое время копается в ней и достает маленькую деревянную коробочку. Оборачивается к нам, держа ее в руке, словно это нечто важное.

– Знаете, у нас не было настоящей свадьбы, – сообщает он, поднимая глаза от коробки. – Едва ли даже приоделись.

Мама понимающе кивает.

– Мы с отцом Миши поженились в парке, и, по-моему, гостей было человек десять.

– На нашей было только двое, – произносит мистер Дэниелс. – Они были моими друзьями, и мы пригласили их по одной причине, чтобы они стали нашими свидетелями. Мэралинн не хотела никаких гостей. Он делает глубокий вдох и вздыхает. – В общем, – продолжает он и протягивает мне руку, убеждая взять деревянную коробочку. – Я подарил это маме Эллы утром в день нашей свадьбы. Ничего особенного. Купил в ломбарде за двадцать пять баксов, но она надела его на свадьбу, и, возможно, подарив его Элле, она сделает то же самое.

Футляр скрипит, когда я его открываю. Внутри лежит кулон с красной розой продетый черной лентой.

– Это колье, – объясняет мне мистер Дэниелс. – Мама Эллы обожала розы. Не знаю захочет ли Элла его одевать, но попробовать не помешает.

Если не принимать во внимание, что оно принадлежало ее матери и реакция Элла может быть слишком эмоциональной, и будь это колье обычным, я бы с гордостью мог наблюдать как она его носит.

– Спасибо, – говорю я, закрывая коробку. – Уверен, оно ей понравится, и она обрадуется, если его подарите вы.

Мистер Дэниелс кивает, и мы молча выходим из гаража. Они с мамой болтает о пустяках у задней двери, а я смотрю на небо, отмечая, что оно приобретает серый оттенок, и задумываюсь, а вернулась ли Элла домой, пока мы были в гараже. Я решаю пойти проверить и еще раз благодарю мистера Дэниелса, прежде чем направиться к своему дому. Когда я вхожу, Лила и Итан сообщают, что она еще не возвращалась, а они собираются навестить его родителей, хотя он этого не хочет. Ребята уходят, а я направляюсь в свою комнату и прячу кулон. Затем, в попытках отвлечься я читаю дневник ее мамы. Страница за страницей мрачных мыслей:

Я больше не могу. Быть матерью и женой. Я думала, что у меня получится, но сейчас чувствую, что мне надо бежать, искать пути отступления, нестись на всех парах от страха перед семейными обязательствами. Либо побег, либо ожидание момента, когда Рэймонд решит, что с него хватит и бросит меня. Это неизбежно. Я это чувствую. Он оставит меня, поскольку и я вправду недостаточно хороша, а порой и желание у меня быть таковой нет. Слишком много сил надо прикладывать, а я так устала.

Может быть, мне стоит просто убежать и оставить все в прошлом.

Мне действительно следует уехать.

От ее слов мое сердце щемит: если бы не знал их автора, мог бы поклясться, что они принадлежат Элле. Но не верю, что Элла вновь сбежит. Я знаю, что она любит меня, даже если ей c трудом удается выразить свои чувства. Я знаю, что она хочет быть со мной. Она надела кольцо на безымянный палец и переехала ко мне. Она не сбежит.

Не сможет.

Я продолжаю читать, мама заглядывает ко мне в комнату и сообщает, что они с Томасом уходят.

– Тебе что-нибудь нужно? – спрашивает она.

Я качаю головой.

– Нет, спасибо.

– Ну, если проголодаешься загляни в холодильник, – сообщает она.

– Спасибо, – благодарю я, она улыбается и закрывает дверь.

– И мам?

Она останавливается.

– Да.

– Спасибо, что предложила сходить к Дэниелсам, – говорю я.

Она улыбается.

– Без проблем. Я рада, что мы нашли для нее хороший подарок.

– Я тоже, – отвечаю я.

Когда она уходит, я смотрю на часы и решаю дать Элле еще пятнадцать минут, прежде чем отправиться на ее поиски. Продолжаю читать дневник, периодически поглядывая на часы. Следующие пару страниц одинаково удручают, и сердце сжимается в груди. Такое ощущение, что читаешь про катившуюся под откос жизнь, но, к счастью, читаю это я, а не Элла. Это был ее выбор, и такой поступок делает ее намного сильнее всей той мрачности – она знала, что скорее всего чтение вызовет у нее негативные эмоции, и приняла решение не допустить этого – решила быть счастливой.

Я намереваюсь отложить дневник, когда понимаю, что осталась всего одна страница, и решаю прочитать ее, чтобы с ним разделаться. Но тогда придется сообщить Элле, что мне не удалось обнаружить ни одной радостной мысли в нем. Надеюсь, это не разобьет ей сердце.

Но во время прочтения последней страницы депрессивные ноты рассеиваются и написанное в дневнике вызывают у меня улыбку. Закончив читать, я поднимаюсь и направляюсь на поиски Эллы, беспокоясь ее долгим отсутствием, и желанием, чтобы она прочитала концовку дневника. Я надеваю куртку и шагаю к задней двери, где оставил ботинки, но, когда пересекаю кухню, дверь открывается и в помещение врывается ветер. Входит Элла, холодная как мороженое, с посиневшими губами и с порозовевшими от мороза щеками, вся дрожа.

Она слегка улыбается мне, закрывая за собой заднюю дверь.

– Куда-то собрался? – спрашивает она, глядя на мою куртку и прижимая альбом к груди.

– Да, на твои поиски. – Я перестаю застегивать куртку и прикладываю руки к ее ледяным щекам. – Боже, ты замерзла. Как долго ты там пробыла?

Она смотрит на часы на микроволновке.

– Пару часов.

– Господи, Элла. – Я забираю у нее альбом и кладу его на стойку. Потом стягиваю с нее перчатки, беру ее руки в свои и дышу на них, пытаясь их согреть.

Она улыбается мне.

– Как прошел день с поиском смокинга?

– Не хуже, чем любой другой день хождения по магазинам. Хотя смокингов мы не нашли.

– Хорошо, – говорит она. – Они мне никогда не нравились. Ты будешь выглядеть намного лучше в джинсах и рубашке.

– Раз ты так считаешь, я не против, – отвечаю ей, затем замолкаю, тщательно подбирая следующие слова, обхватывая пальцами ее запястье. – Вернувшись домой, я немного почитал дневник твоей мамы.

– Да? – Она делает вид, что ей это неинтересно, но я чувствую, как учащается пульс на ее запястье. – Обнаружил что-нибудь хорошее?

– Да. Хочешь прочитать?

Горло у нее сжимается – она сглатывает, а затем переводит взгляд на столешницу, на котором лежит альбом.

– Может отложим? У меня хорошее настроение и не хочу его портить.

– Но то, что я выяснил – это хорошее, – обещаю я ей. – Доверься мне.

– Понимаю, но неважно какие там мысли: хорошие или удручающие – чтение все равно будет не из легких. Они имеют отношение к ней, а она умерла, и тогда на меня накатывает печаль.

Как я могу с этим спорить?

– Если это то, чего ты хочешь, так и быть, но клянусь, там не все так ужасно, и я действительно считаю, что тебе стоит прочитать до того, как мы поженимся. – Она морщится, когда я поглаживаю ее правую руку. – У тебя болит рука?

Она кивает, снова морщась.

– Этой рукой я врезала Мики. Мой кулак столкнулся с его челюстью.

Мысль о том, что Мики ее ударил, все еще вызывает во мне раздражение, но я заставляю себя выбросить ее из головы, потому что пообещал ничего не предпринимать, и отказываюсь его нарушать несмотря ни на что. – Сколько раз я тебе говорил бить вот так? – Я выпускаю ее руку и ударяю кулаком по своей ладони. – Не используй костяшки пальцев.

– Знаю, но я была пьяна, а он парень устрашающий. Я слегка нервничала и напортачила с ударом, – объясняет она, и во мне вспыхивает гнев. Я не любитель махать кулаками. Конечно, я ввязывался в парочку драк, но единственная серьезная драка у меня была с Грантфордом Дэвисом, который заслужил, чтобы ему надрали задницу.

– Чем хочешь заняться остаток вечера? – Я заправляю прядь ее каштановых волос за ухо.

Она оглядывает пустую кухню.

– Где все?

– Кэролайн ушла с Дином к вам домой. Мама отправилась ужинать, а Томас встречается со своим другом. – Я кладу руки ей на бедра. – А Лила с Итаном вышли за едой.

– Значит, весь дом в нашем распоряжении? – спрашивает она с озорной улыбкой на лице.

Я постукиваю пальцем по губе.

– Чем же нам заняться?

– Хммм ... – ее глаза загораются, когда она берет альбом со стойки. – Понятия не имею.

Моя рука вновь ложится на ее талию, ладонь скользит к ее попе и грубо сжимает ее. Она выгибается на встречу мне.

– О, у меня есть парочка идей, начиная с той, где ты раздеваешься.

Элла смеется, а затем внезапно срывается в прихожую по пути бросая альбом на диван.

– Вот что я тебе скажу: разденусь, после того, как ты меня найдешь. – Она улыбается мне, затем разворачивается и исчезает в коридоре.

– О, милашка, – кричу я, огибая стол и мчусь вслед за ней. В доме стоит тишина, я пересекаю гостиную, прохожу мимо дивана, и в открытом альбоме мельком замечаю кусок, над которым она работала. На рисунке изображен я с гитарой в руке и разбросанными вокруг меня музыкальными нотами. Ниже стояла надпись: «Его рот согрел мою душу».

Мое сердце устраивает глупую, очень недостойную мужчины учащённую вещь в груди, но я улыбаюсь и бегу в свою комнату. Проверяю шкаф, под кроватью, прекращаю поиски в моей комнате и следую в мамину комнату. Я везде обыскиваю, но нигде не могу найти, после чего заглядываю в ванную. Так ее не отыскав, я возвращаюсь в гостиную. Только намереваюсь переступить порог кухни, как Элла выскакивает из-за стены прямо передо мной, пугая меня до чертиков. Я прижимаю руку к груди, пытаясь отдышаться, а она смеется и обхватывает меня ногами, всем своим весом наваливаясь на меня и опрокидывает навзничь. Мне удается не удариться головой об пол, но сильно ушибаюсь спиной.

Элла приземляется сверху, ее тело распластывается поверх моей груди, а затем она резко отталкивается и принимает сидячее положение, размещая ноги по обе стороны от меня. Она пристально вглядывается в мое лицо, ее руки опускаются рядом с моей головой, а волосы закрывают наши лица.

– Это за все те разы, когда ты опрокидывал меня на землю, – тяжело дыша, но очень довольная собой, сообщает она.

Я качаю головой и опускаю руки ей на бедра.

– Неужели я ничему тебя не научил? – Одним быстрым движением я переворачиваю нас так, что она оказывается на спине, а я располагаюсь сверху на ней. – В борьбе всегда побеждаю я.

А потом целую ее.

* * *

Спустя пару часов мы валяемся в постели, Элла лежит обнаженная на боку, а наши тела переплетены. Она еще не прочитала ту страницу дневника, а я не собираюсь давить на нее. Вместо этого она достает альбом и делает набросок на чистом листе, пытаясь перенести на бумагу фотографию своей мамы, сидящей на кровати с печальным взглядом. На другой странице альбома рисунок того, что похоже на меня, со словами «Мое все», написанными внизу.

– Над чем именно ты работаешь? – спрашиваю я, проводя пальцем вверх и вниз по ее спине, вызывая каждым своим движением у нее дрожь. – Я знаю, что это твоя мама, – я постукиваю пальцем по своему наброску, – а что насчёт этого?

Карандаш на мгновение перестает двигаться по бумаге.

– Можно я позже объясню? – Она оглядывается через плечо, и прядь волос падает ей на лицо. – Сперва хочу его закончить, а потом все тебе расскажу.

Всё. Что она имеет в виду под «всем»?

– Подсказку дашь?

Она, покусывая губу, изучает меня, а затем снова возвращается к рисунку с изогнутыми линиями и темными тенями.

– Сюжет этого рисунка в нашем прошлом... и будущем.

Нашем будущем. Я удивлен ее открытости и испытываю вину из-за того, что она в последнее время была со мной честна, а я скрываю от нее огромный секрет. Ну, не совсем секрет, но скрываю информацию, переживая из-за ее реакции и страшась, что она отправиться со мной против своего желания. Или откажется уезжать и моей музыкальной мечте придет конец. Но пора перестать избегать приговора, учитывая ее откровенность.

Я еще пару раз провожу пальцем по ее спине, потом обхватываю ее за талию, утыкаюсь лицом в ее шее и заключаю в объятия.

– Я должен тебе кое-что сказать, – начинаю я, ее тело становится жестким, как доска. – Успокойся. Это не плохие известия. Лишь новости... нам нужно принять решение.

Я слышу, как она роняет карандаш на бумагу.

– Ладно. – Ее голос встревожен.

Я целую ее в шею и закрываю глаза.

– На днях мне звонил Майк.

– Да? Чего он хотел? – Она пытается вести себя спокойно, но я вижу, что ей это не удается.

Я открываю глаза и прижимаюсь щекой к ее коже.

– Помнишь я недавно тебе говорил о туре?

– Тур, в который ты очень хотел поехать, но не считал себя достаточно хорошим, чтобы получить приглашение? – Она переворачивается на спину и смотрит на меня. – В тот тур, в котором примут участия группы и певцы, которых ты боготворишь?

– Да, тот самый.

Она молчит.

– Тебя берут?

Я медленно киваю.

– Да.

На ее лице медленно расплывается улыбка.

– Я так рада за тебя. – Она целует меня в губы, вызывая во мне шок и удивление, что я даже не целую ее в ответ. Когда она отстраняется от меня, то выглядит смущенной и изучает мою реакцию. – Что случилось? Почему тебя это не радует?

– Потому что ... – я замолкаю, подыскивая правильные слова. Наконец я принимаю сидячее положение, поднимаю колено и опираюсь на него локтем. – Турне начнется через пару недель и продлится несколько месяцев.

Она садится и прижимает колени к обнаженной груди, делая вид, что все в порядке, но печаль отражается в ее глазах.

– Значит, тебя не будет несколько месяцев?

Я киваю, разглядывая в окне сияние рождественских огней, отражающихся от льда на дом.

– И мне придется отменить наш медовый месяц.

Она сжимает губы, как будто хочет что-то сказать, но пытается сдерживаться. Затем опускает голову на колени.

– Мне нет дела до медового месяца. Я хочу, чтобы ты осуществил свою мечту.

Я на мгновение замолкаю, стараясь уловить ее настроение – ее подлинное настроение, которое она пытается скрыть от меня.

– Милашка, скажи мне, о чем ты думаешь? – спрашиваю я, поскольку в данный момент не очень хорошо ее понимаю.

– Думаю, тебе лучше поехать, – произносит она, поднимая голову. – Я не собираюсь тебя удерживать. Пообещала себе, что никогда этого не сделаю.

– Ты бы меня не удерживала. – Я придвигаюсь к ней поближе и располагаю ноги по обе стороны от нее. – Я хочу быть с тобой несмотря ни на что.

– Знаю, – произносит она, взяв мои руки в свои. – И будешь. Всего лишь три месяца мы проведем порознь, много раз такое случалось.

– И все те разы были паршивыми. – Я убираю руки только для того, чтобы положить их ей на ноги и раздвинуть их. – Не думаю, что мне стоит ехать. – Притягиваю ее к себе, и она обхватывает меня своими длинными ногами, я чувствую укол разочарования, но понимаю, что так будет правильно. Если она не поедет, то и я тоже.

– Нет, ты поедешь, и будешь наслаждаться туром. По-другому и быть не может. – Она пристально смотрит мне в глаза, как будто это не пустая угроза. – Я не выйду за тебя, если ты откажешься о турне.

Не знаю, что и ответить. Я знаю ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что ей такая ситуация не совсем по нутру, но она пытается сделать меня счастливым. Только я не хочу уезжать без нее.

– Поедем со мной, – внезапно выдавливаю из себя дурацким голосом.

Ее глаза расширяются.

– Пробыть в дороге три месяца?

Я киваю, немного взволнованный своей случайной, но блестящей идеей.

– Будет весело. Ты, я, машина и дорога. Это может стать нашим первым приключением в качестве мужа и жены. В детстве мы постоянно говорили о том, чтобы побывать в разных местах. Собственно, мы и пообещали друг другу, что однажды так и поступим. Это наш шанс.

– Три месяца? – повторяет она. – Это большой срок для разъездов, а у меня учеба и работа.

– Ты могла бы сделать перерыв в работе и брать онлайн-уроки, – предлагаю я, а затем чувствую себя придурком, даже попросив ее о таком.

Она замолкает, раздумывая над моими словами, выглядя одновременно испуганной, потерянной и взволнованной.

– Ты не должна решать сейчас, – уверяю я ее, не желая, чтобы она испытывала какое-либо давление и делать то, чего она не хочет. – Просто подумай об этом пару дней.

Она колеблется, а затем решительно кивает.

– Ладно, я подумаю, но только если ты сделаешь для меня одну вещь.

– Что угодно.

Улыбка медленно появляется на ее губах.

– Спой мне.

Глава 20

Элла

Отправиться с ним на три месяца в турне? Серьезно? Одна мысль об этом сводит с ума, и в то же время мне хочется поехать. Сильно скучать по работе в художественной галерее я не буду, и учебу могу закончить дистанционно. На самом деле, чем больше я об этом думаю, тем сильнее удивляюсь, зачем вообще об этом задумываться. Я должна поехать с ним. Жить полной жизнью. Рисовать. Быть счастливой. Отдыхать. Я никогда не делала этого раньше, никогда не думала, что смогу. Но тут меня осеняет: а ведь я могу. Твою мать. Я могу делать все, что мне захочется. Путешествовать с ним, слушать его пение, наблюдать за его выступлениями на сцене и чувствовать, как тексты его песен затрагивают струнки моей души, как часто это случается, когда он поет. Кажется, что это чертовски просто, но почему же я сомневаюсь?

Я принимаю решение: после того, как он сыграет мне свою песню, я сообщу, что отправлюсь вместе с ним. И ему не придется переживать, что я останусь одна, а ведь так и будет. О Боже, я и в правду на эту решусь.

Миша, одетый лишь в трусы-боксеры, вытаскивает из шкафа гитару и садится у подножия кровати. Держа гитару на коленях, он обхватывает ее длинными руками и принимается перебирает струны.

– Я слегка нервничаю. – Его взгляд скользит по моему обнаженному телу, удобно прислонившегося к стене и, прикрытому одной простыней. – Никогда бы не подумал, что буду петь эту песню, когда ты обнажена.

Я не сдерживаю улыбку, взбиваю подушку и облокачиваюсь на нее.

– Не удивлюсь, если в твоей песне прозвучат слова о моей наготе.

– Исключено. – Он устраивается с гитарой, опускает голову и пряди светлых волос спадают на глаза цвета морской волны. – Эта песня не о моей похоти к тебе. А лишь о моей любви. Он смотрит на меня с ухмылкой, в которой читается нервозность.

Я закатываю глаза, но в животе порхают бабочки.

– Такой сентиментальный.

Он поигрывает бровями, а затем замолкает, затаив дыхание.

– Ты готова к этому, Элла Мэй? Потому что песня очень откровенная.

Я взволновано киваю.

– Жги.

Его пальцы грациозным движением перебирают струны, и происходящее вокруг – комната, мысли, тело – растворяется в нечто такое, чего я никогда не могла себе представить. С первыми строками песни мягкий, мелодичный звук его голоса обволакивает и уносит в воспоминания, навеянные чувствами, которые объединяют его душу с моей.

Я вижу тебя в толпе, твое сердце закрыто, утопает в страданиях, и нет никакого просвета.

Боль разрывает мою обливающейся кровью душу,

Если бы ты только позволила, я забрал бы ее полностью.

Ты считаешь себя никому не нужной. Думаешь, что не заслуживаешь лучшего и идешь ко

дну.

Но я не отпущу тебя и утону вместе с тобой. Я хочу забрать твою боль и позволить ей кровоточить в моей душе.

Он с еще большей страстью начинает перебирать струны, наращивая темп мелодии, его глаза закрываются и на припеве голос становится громче.

Знай, что бы ни случилось:

страдания, печаль, ноющая боль в груди.

Я всегда буду с тобой, от начала и до конца.

В трудные и беспомощные времена, в любови и в сомнении.

Мое сердце навеки твое. Я никогда не отпущу тебя. Никогда не позволю тебе утонуть.

Я понесу твою боль за тебя, только позволь.

Он замолкает, проигрывает еще несколько напряженных нот и снова открывает рот.

Чувства к тебе глубоко выжжены в груди моей, я сдерживаю их, но отчаянно хочу дать

им выход.

Тяжело всякий раз быть с тобою рядом и надеяться на перемены, которые помогут

спасти тебя,

помогут отыскать способ не дать утонуть, вытащить тебя и занять твое место,

пусть эта боль овладеет мной.

Пожалуйста, позволь мне избавить тебя от этой боли, пока она не убила меня, потому

что я больше не могу смотреть на твои страдания.

Ты нужна мне. Я хочу тебя. И не могу жить без тебя.

На последних словах его голос слегка дрожит, но по-прежнему прекрасен, его пальцы продолжают перебирать струны, а глаза остаются закрытыми.

Знай, что бы ни случилось:

страдания, печаль, ноющая боль в груди.

Я всегда буду с тобой, от начала и до конца.

В трудные и беспомощные времена, в любови и в сомнении.

Мое сердце навеки твое. Я никогда не отпущу тебя. Никогда не позволю тебе утонуть.

Я понесу твою боль за тебя, только позволь.

Он замолкает, проигрывает секвенцию нот, и песня заканчивается. Мгновение Миша сидит тихо, его грудь вздымается и опускается, а после открывает глаза. В них нарастает тревога, когда он бросает на меня взгляд.

– Дерьмо. – Он отодвигает гитару в сторону и бросается ко мне. – Детка, не плачь. Не предполагалась, что песня вызовет грусть.

Я прикасаюсь пальцами к мокрым от слез щекам. Даже не поняла, что плачу и не помню тот момент, когда начала плакать, скорее всего слезы потекли с первых нот музыки, потому что каждое слово пробирало до глубины души.

– Мне не грустно, – отвечаю ему и вытираю слезы рукой. – Я не подозревала о серьезности твоих чувств в пятнадцать лет. Получается, что ты испытывал их на протяжении долгого времени.

Он проводит пальцами по моим щекам, стирая слезинки, но вызванные ими эмоции не стихают, и я этому рада.

– Сперва я и сам не мог понять смысл слов, но прочувствовав их, до меня дошло, что я люблю тебя и сделаю все для твоего счастья.

Слезы потоком хлынули из глаз, и я даже не пытаюсь их сдерживать – не смогла бы, даже если бы постаралась. В этой песне чувства били через край, так что ее слова запечатлелись в моем сердце –такие сильные и животрепещущие, но удивительно правдоподобные. Я вспоминаю о всех тех годах, когда были только он и я, и задумываюсь о годах, которые ждут нас впереди.

Я забираюсь к нему на колени, обнимаю и крепко прижимаю к себе.

– К твоему сведению: ты был тем, кто не дал мне утонуть. Не будь тебя – я бы, наверное, сдалась, – произношу я, пока его рука скользит по моей спине верх-вниз. – И я рада, что ты мне этого не позволил.

Глава 21

Миша

Я не предполагал, что песня вызовет у нее слезы. Да, в ней очень проникновенные и эмоциональные слова, поэтому раньше никогда ее не пел, но Элла не какая-то там плакса, и ее слезы только добавили красоты этому моменту.

Я заключаю ее в свои объятия и в этот момент солнце скрывается за горами, и комната, освещаемая единственным источником света – лампой, становится темно-серой. Наконец она перестает плакать и отрывается от моей груди. Ее глаза красные и опухшие, она проводит пальцами по щекам.

– Так что тебе удалось найти в дневнике моей мамы? – спрашивает она.

Я удивленно вскидываю брови.

– Хочешь прочесть прямо сейчас? Я думал, ты решила подождать.

Она убирает волосы с лица.

– Пожалуй хочу, ты же сказал, что я должна прочитать до свадьбы, а это уже завтра.

Я улыбаюсь, когда она очерчивает курсивный шрифт татуировки на моих ребрах.

– Завтра ты полностью будешь принадлежать мне.

Она едва сдерживает улыбку, пристально всматриваясь на мою татуировку.

– Кажется, я стала твоей давным-давно.

– Ты так считаешь?

– Нет, я это знаю, по крайней мере сейчас. – Она наклоняется в сторону, хватает дневник с тумбочки и протягивает мне. – Зачитай ты... ту страницу, которую просил меня почитать.

Я нервно киваю, надеясь, что она положительно воспримет выбранный мной отрывок из дневника, и ложусь на бок. Мы смотрим друг на другу, разместив головы на подушку и переплетя ноги под простыней. Ее пальцы обвиваются вокруг моих ребер, я беру дневник и открываю отмеченную мной страницу. – Кажется, это клятвы, которые она написала перед тем, как выйти замуж за твоего отца.

– Правда? – Она выглядит шокированной. – Ты уверен, что это ее клятвы, потому что не похоже, чтобы она слишком радовалась свадьбе.

– Я почти уверен, что речь идет о твоем отце, потому что вверху есть надпись «Рэймонду», – с улыбкой отвечаю я. – И то, что она написала, мило. Коротко и просто, но мило.

– Так вот какими будут наши клятвы? – спрашивает она, с надеждой глядя на меня сквозь длинные ресницы.

– Они могут быть такими, какими ты захочешь, – отвечаю я. – И, если ты передумаешь, так и быть.

– Нет, спасибо. – Она прижимается головой к моему плечу. – Я готова. Прочти, что она написала.

Я делаю глубокий вдох.

Я жила в мире, где ничто не имело смысла. Мрак. Нестабильность. Жизнь на грани смерти. Затем появился ты и разогнал тьму светом, показывая мне, что он действительно существует. И на мгновение я, впервые за долгое время, имею возможность сделать вдох. Ты подарил мне возможность дышать, и я бы это ни на что не променяла. Без тебя я бы не помнила, каково это - не чувствовать удушья. Без тебя я бы не помнила, что из себя представляет свет. И я всегда буду любить тебя за это, Рэймонд Дэниелс.

Я заканчиваю читать и смотрю на Эллу, изучая ее реакцию. Она выглядит так, будто снова собирается заплакать, а потом резко садится и вырывается из моих объятий.

Прежде чем я успеваю среагировать, она вылезает из кровати и через голову одевает рубашку.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, выпрямляясь.

Она натягивает джинсы до бедер и застегивает пуговицу.

– Собираюсь поговорить с отцом.

Я недоумеваю, но не хочу на нее давить. Она не выглядит расстроенной, лишь торопливо обувается и тянется за висящей на спинке кровати курткой. Затем забирает у меня дневник, вырывает страницу, которую я только что прочитал, и засовывает ее в карман.

– Хочу отдать ее отцу. – Она наклоняется через кровать и губами прижимается к моим губам. – Я сейчас вернусь, – бросает она, задыхаясь от переполнявшего ее энтузиазма, и спешит к двери, оставляя меня слегка ошеломленным одного в комнате.

Я не ожидал, что она придет в такой восторг, но я рад, что так случилось. Хочу, чтобы она была счастлива. И надеюсь, что смогу продолжать делать ее таковой, принимать правильные решения, заставлять ее улыбаться, смеяться, избегать любой боли, как в моей песне, в которой я умолял ее разрешить мне это делать.

Глава 22

Элла

Я подбегаю к своему дому заряженная сумасшедшей энергетикой, подпитываемой бумажкой в ​​моем кармане. Я даже не уверена, она ли писала клятву. По правде говоря, думаю – она, но что я точно знаю – отец заслуживает, чтобы прочитать написанные ее слова, заслуживает знать, что когда-то он делал мою маму счастливой, хотя казалось, что это невозможно.

«Файерберд» припаркован на подъездной дорожке, и я понимаю, что папа дома. Ворвавшись на кухню, с облегчением обнаруживаю, что он ужинает в одиночестве.

На отце по-прежнему рабочая одежда – заляпанная красной краской белая рубашка и джинсы, впрочем, и на его руках осталось немного краски. Перед ним стоит тарелка с курицей, картошкой, булочкой и стакан молока.

На мое стремительное появление в доме он резко поворачивает голову.

– Элла, что случилось? – спрашивает он, отодвигаясь от стола и поднимаясь на ноги. – Ты выглядишь расстроенной.

– Нет, я в порядке. Честно, – задыхаясь, отвечаю я и вынимаю листок бумаги из кармана. – На самом деле, я сейчас вроде как счастлива.

– Что ж, я рад. – Его лицо искажает смущение при взгляде на листок в моей протянутой руке. – Что это?

– Это было в мамином дневнике, – поясняю я, по его лицу пробегает тень, а уголки губ опускаются вниз. – Возьми, – настаиваю я. – И прочти. Обещаю, ты не пожалеешь.

Он колеблется, а затем забирает у меня листок. Дрожащими пальцами разворачивает и разглаживает лист бумаги. Его взгляд начинают скользить по написанным словам. Проходят секунды, и в уголках его глаз наворачиваются слезы. По мере прочтения дрожь в руках отца усиливается и мне кажется, что он вот-вот заплачет, но не от боли. Он не выглядит расстроенным или обиженным. Разочарованным. Или грустным. Он выглядит... как ни странно человеком, который испытывает облегчение.

Закончив чтение, он аккуратно складывает листок и продолжает держать его в руке, словно это какая-то драгоценность.

– Ты сказала, что нашла ее в мамином дневнике? – спрашивает он и проходится по мне взглядом.

Я плотнее укутываюсь в куртку и киваю в надежде, что он испытывает небольшую радость от сознания, что делал маму счастливой.

– Да, на последней странице. Это ее клятва на вашу свадьбу?

Он качает головой, разглядывая бумагу в своей руке, и из его глаз стекает парочка слезинок. Не помню, чтобы когда-либо видела его плачущим, и сейчас становлюсь свидетелем кажется какого-то чуда, которое делает меня счастливой, хотя и вызывает некоторую неловкость.

В течение нескольких минут он делает глубокие вдохи и выдохи, а затем берет себя в руки и похлопывает меня по плечу, награждая меня странным взглядом и притягивает в очень неловкое объятие. От него пахнет сигаретами и краской и никакого запаха алкоголя. Сейчас все по-другому, и это выбивает из колеи, как и само объятие. Я вспоминаю все те разы, когда, будучи маленькой, видела, как другие мамы в парке обнимали своих детей, когда тем было больно или просто потому, что они хотели этого. Много раз я наблюдала, как мама Миши обнимала его, испытывая счастье, грусть или желая попросить прощение. Помню, как меня обняли в первый раз. Мне было восемь лет, и я поцарапала колено. Миша попытался крепко заключить меня в объятия, как это делала его мама. Его руки едва успели обхватить меня, прежде чем я испугалась и толкнула его на землю. Я думаю обо всех объятиях, которые последовали за этим, и о том, что с каждым разом становилось легче их переносить.

Объятие с отцом дается далеко не так просто, но, может быть, если мы станем чаще обниматься, будем чувствовать себя непринуждённее, как это случилось с моим желанием улучшать свою жизнь.

* * *

К Мише я возвращаюсь в десятом часу. Смертельно холодный воздух просачивается в безмолвный дом. Я сбрасываю ботинки у задней двери, вешаю куртку на вешалку, а затем прохожу через кухню в спальню и обнаруживаю в темной комнате спящего Мишу, уткнувшегося лицом в подушку и укрывшегося одеялом.

Я включаю лампу, снимаю джинсы и быстро запрыгиваю к нему под одеяло. Он шевелится, когда я прижимаюсь к нему носом, а затем вздрагивает от прикосновения к нему холодной кожей.

– Ты не спишь? – спрашиваю я, проводя пальцами по его мягким волосам.

Он вздыхает, его руки под одеялом находят мои бедра.

– Мне снился такой хороший сон, как ты пробралась в мою комнату и начала прикасаться ко мне, и эти прикосновения были не к моим волосам. А гораздо ниже. Полагаю, что тебе стоит попытаться найти это местечко.

Я улыбаюсь, скользя пальцами вниз по его твердой груди.

– Мне надо кое-что тебе сказать.

Он открывает глаза – они покрасневшие и сонные.

– Мне стоит волноваться?

Я отрицательно качаю головой.

– Нисколечко.

Миша кладет мне на живот руку и притягивает ближе к себе.

– Тогда говори.

– Я поеду с тобой в турне, – произношу я и тотчас понимаю, что сделала правильный выбор. Ради нас. – Буду учиться онлайн и уволюсь с работы.

Он молчит, абсолютно удивленный моим словам. Лишь спустя мгновение он отвечает, и голос его звучит сипло.

– Уверена, что хочешь бросить работу?

– Я не хочу расставаться с тобой. Хочу смотреть, как ты играешь и рисовать все то, что имеют для меня значение: тебя и себя, места, где мы бывали, все наши уголки – озеро и твоя комната, дерево, на которое ты забирался в мое окно... то, которое всегда приводило тебя ко мне, – откровенно отвечаю я. – Если бы я могла представить свою жизнь иной, такой она и была. Это то, чем мне хочется заниматься.

Пока он в моих глазах ищет подтверждения моим словам, выражение его лица остается непроницаемым.

– Ты точно этого хочешь? У тебя есть несколько недель, чтобы обдумать свое решение, и я хочу, чтобы ты была абсолютно уверена. Ни за что не позволю тебе делать то, чего ты не желаешь. Я…

Я перебиваю его.

– Миша, если ты уверен, то и я уверена. Я хочу провести с тобой столько времени, сколько смогу – я хочу быть с тобой и хочу, чтобы ты осуществил свою мечту.

– Я уверен в чем угодно, пока ты принадлежишь мне, – страстно произносит он, в недоумении качая головой, словно не может поверить происходящему. – И да, сильнее всего на свете я хочу, чтобы ты поехала со мной.

– Даже сильнее желания жениться на мне.

– Может быть, не так уж и сильнее, но почти.

Мы сидим в тишине, размышляя о нашем будущем и о том, куда оно нас приведет. По крайней мере, такие мысли роятся в моей голове. О чем думает Миша, я без понятия, тем более, что его рука блуждает по моей заднице, а на лице появляется похотливый взгляд.

– Ты переживаешь из-за завтрашнего дня? – спрашивает он, прижимаясь губами к моему лбу. Его палец очерчивает знак бесконечности на моей поясницы, вызывая мурашки и щекочущие вибрации по всему телу.

– По правде говоря – да, – отвечаю я, цепляясь пальцами за пояс его боксеров. – А ты?

Его рука скользит вверх по моему боку, а затем опускается вдоль моей руки.

– Если честно – немного, но в основном из-за того, что все отморозят себе задницы.

– Не боишься, что я сбегу? – Понятия не имею, зачем я об этом спрашиваю. Слова слетают с языка, и меня не отпускают мысли о той ночи на мосту, после которой я решила сбежать, и о прошлой недели, когда мы изначально должны были пожениться. Оба раза так случалось не потому что я не любила его. Даже той ночью на мосту я любила, хотя и не признавалась в этом. Тогда я сбежала, потому что не нравилась себе.

– Честно? – спрашивает он, и я киваю. – Вообще-то нет.

– Что, совсем? – уточняю я. – Даже учитывая мое прошлое?

Он качает головой.

– Я знаю, что ты любишь меня, Элла Мэй. Точно так же, как я знаю, что эмоции пугают тебя до чертиков, но глубоко внутри ты уверена в наших чувствах. Знаю, что одновременно ты испытываешь тревогу и волнение. Знаю, что каждый день, проведенный с тобой, хороший и плохой, стоит того. И благодаря этим знаниям я уверен, что ты пройдешь по тому проходу, по которому заставит тебя пройти Лила, произнесёшь клятву, поцелуешь меня, и тогда придет пора нашей веселой, грустной, порой хорошей, порой плохой, сумасшедшей, с ухабами, впечатляющей, но стоящей того счастливой жизни.

Его слова проникают в мое сердце, и слезы снова наворачиваются на глаза.

– Не хочешь завтра включить эту речь в свою клятву, потому что она довольно прекрасна.

Он улыбается мне в лоб.

– Нет, у меня кое-что припасено получше.

Я откидываюсь назад и смотрю в его сияющие глаза.

– Да ну?

– О, да. – Его рот опускается к моему. – И это лучше, чем песня. – Затем он целует меня, а его руки исследуют мое тело. Когда мы отрываемся друг от друга, часы показывают полночь, мы утомлены, обнажены и покрыты испариной.

– Привет, – говорю я Мише, бросая взгляд на часы. – Теперь официально наступил день нашей свадьбы и Рождество.

– Ты готова через это пройти? – спрашивает Миша, прижимаясь ко мне ногами и руками.

Я киваю с закрытыми глазами, но сердце барабанит в груди, желая спастись бегством. Сегодня я выхожу замуж. Офигеть!

– Да.

– Похоже, ты нервничаешь, – замечает он, целуя по очереди мои веки.

– Да, – признаюсь я. – Но это же, наверное, нормально?

– Уверен, что так.

– Ты нервничаешь?

Он колеблется.

– Да, немного.

Я выдыхаю застрявший в груди воздух и открываю глаза.

– Я очень рада.

– Что я нервничаю? – спрашивает он.

Я киваю, вытаскиваю между его ног свою ногу и перекидываю ее через его бедро.

– Потому что это означает, что мы находимся на одной волне, что, как правило, бывает иначе.

Он обдумывает мои слова, а затем сгибает колено так, что оно прижимается к моим ногам, тепло его тела сладко обжигает мою кожу.

– Пожалуй, ты можешь и так на это посмотреть, по крайней мере, если это поможет тебе прийти к алтарю.

– Со мной все будет в порядке, – заверяю я его, съеживаясь при мысли о том, чтобы идти к алтарю в одиночку или с отцом. Ни то, ни другое не кажется мне привлекательным: если пойду одна, скорее всего, буду психовать, а с отцом, если я и вправду буду психовать, он не сможет меня успокоить. – Миша... ты ... ты пройдешь со мной по проходу или скажешь Лиле, что мы просто пропустим эту часть?

– А сама сказать об этом ты ей не можешь? – хмурится он.

Я отрицательно качаю головой.

– Она помешана на свадьбе. Серьезно, я думаю, что ей стоит подумать о карьере организатора.

Его руки скользят вокруг моей талии, а затем он пробует мой рот языком.

– Если ты хочешь, чтобы я пошел с тобой к алтарю – я так и сделаю.

– Спасибо, – шепчу я и крепко обнимаю его, зная, что с его присутствием рядом я намного легче переживу это. Пройду через что угодно, когда он со мной.

Какое-то время между нами устанавливается тишина, и когда Миша снова заговаривает, его голос звучит взволновано.

– Итак, поскольку Рождество уже наступило, – замечает Миша, слегка отодвигаясь от меня, чтобы посмотреть мне в глаза, – ты намереваешься вручить мне мой рождественский подарок?

Я хмурюсь.

– На самом деле это дурацкий подарок.

– Ну и что? – произносит он. – Кроме того, глупые подарки – самые лучшие.

Я делаю глубокий вздох и принимаю сидячее положение, выскальзываю из его объятий, а затем подхожу к лежачей перед кроватью сумкой.

– Хорошо, но постарайся не слишком разочаровываться, когда откроешь, – предупреждаю я, вынимая завернутую и обвязанную бантиком коробочку. Я забираюсь обратно в постель и передаю ему подарок.

Он усмехается, глядя на коробку, и скрещивает ноги.

– О, ты даже завернула его, завязала бантик и все такое, – подразнивает меня он.

Я качаю головой и игриво щипаю его за руку.

– Не смейся надо мной. Меня Лила заставила его обернуть.

– Мне нравится, – говорит он и срывает бумагу, словно маленький ребенок. Я поместила браслеты в маленькую коробочку, так что и ее ему пришлось открыть. Он снимает крышку и смотрит на тонкие полоски кожи с выгравированной на них надписью «навсегда».

Его молчание вызывает у меня быстро растущее беспокойство, кажется он не может понять, что это такое.

– Они похожи на те, что у нас были в детстве, но я не стала делать гравировку «лучшие друзья», полагая, что, поскольку мы стали больше, чем друзьями, сделала две – с навсегда.

Он смотрит на меня, но я не могу прочитать выражение его лица.

– Я помню. Вообще-то ты заставила меня надеть тот браслет с надписью «лучшие друзья», отчего я чувствовал себя девчонкой.

Я хмурюсь, сожалея о подарке.

– И все же ты его носил.

– Потому что ты попросила меня об этом, – поясняет он. – И мы оба знаем, что я сделаю для тебя все, что угодно.

– Извини, это глупо, да? – Я тянусь к коробочке, чтобы забрать браслеты. – Надо было купить тебе что-нибудь получше.

Он тут же поднимает ее вверх и поворачивается, держа ее так, чтобы мне не дотянуться до нее.

– Ты что, издеваешься? Они прекрасны.

– Но ты же только что сказал, что это так по-девчачьи.

– Нет, я сказал, что носить браслет с надписью «лучшие друзья» было по-девчачьи, и тогда мне было восемь. – Он улыбается, и я успокаиваюсь, когда он достает один из браслетов. – Это идеальный подарок, Элла Мэй и многое значит.

– Но он довольно сентиментальный, – замечаю я, когда он надевает браслет.

– Что делает тебя подобно мне такой же сентиментальной, – отвечает он, беря меня за запястье и надевая другой браслет.

– Должно быть ты на меня сердился, – шучу я, а затем наклоняюсь, чтобы поцеловать его. – Но это нормально. – Я вожусь с браслетом, подгоняя его к своему запястью, Миша встает с кровати и начинает рыться в ящике комода. Мне кажется, что он разыскивает рубашку или что-то еще, чтобы надеть, так как очень холодно, поэтому я удивляюсь, когда он возвращается обратно полуголым, но с маленькой деревянной коробочкой в руке.

– Я не успел завернуть подарок, так как он у меня появился только вечером, – сообщает он, слегка дрожащей рукой протягивая мне коробочку, на прошлое рождество он подобным образом подарил мне обручальное кольцо. – Счастливого Рождества, Элла Мэй-будущая-Скотт.

Я улыбаюсь, но немного волнуюсь тому, что, черт возьми, он мог подарить мне, что заставило бы его нервничать. Я делаю глубокий вдох и открываю коробочку. Внутри лежит ленточное ожерелье с розовым кулоном.

– Оно прекрасно, – искренне говорю я, проводя пальцами по кулону, который на ощупь напоминает фарфор.

Миша громко выдыхает, придвигаясь ближе ко мне.

– Это от меня и твоего отца. Оно принадлежало твоей матери. Он подарил ей в день их свадьбы, и мы подумали, может быть, ты могла бы надеть украшение на нашу свадьбу, чтобы быть ближе к ней.

Он как будто нажал на кнопку, и внезапно я начинаю плакать, слезы градом катятся по моим щекам, стекая на губы, нос, капая на ожерелье в коробке. Я не плакса, но почему-то в последнее время часто проливаю слезы. Обычно, я сопротивляюсь им, но сейчас мне плевать на них. Я просто плачу. Плачу, потому что одновременно испытываю счастье и грусть. Грусть – из-за отсутствия рядом со мной мамы, а счастье - потому что завтра я выхожу замуж за любовь всей моей жизни.

Я склоняю голову и Мише хватает пару секунд осознать, что я плачу. Когда это случается, он с обеспокоенным выражением берет мое лицо в ладони, приподнимает мне голову и тотчас же вытирает слезы.

– Прости, – говорит он. – Я боялся тебе его дарить, считая, что тебя это расстроит.

Я сжимаю губы и качаю головой.

– Я ни капельки не расстроена.

– Тогда почему ты плачешь?

– Потому что я счастлива, – улыбаясь, отвечаю я, хотя слезы продолжают капать.

Его лицо продолжает выражать неверие.

– Так тебе нравится подарок?

– Я его обожаю, – заверяю я и все еще сжимая в руке деревянную коробку целую его с такой страстью, что мы падаем обратно на кровать. Мы целуемся, пока не начинаем задыхаться, а потом я отстраняюсь только для того, чтобы сказать: – подарок идеален – ты идеален.

И он на самом деле такой.

Глава 23

Миша

– О Боже, вы двое и ваши гребаные безумные идеи. – Итан, протаптывая перед моей машиной дорожку в снегу, расхаживает взад и вперед, засунув руки в карманы джинсов и натянув толстовку поверх черной рубашки с воротником. Я оделся по-другому: на мне рубашка в тонкую полоску, которую Элла выбрала для меня, черные джинсы и ботинки, а также темная куртка, которую мы позаимствовали у Томаса. Она заставила меня закатать рукава и обвязать запястья кожаными ремешками, так, по ее словам, я выгляжу сексуально. Честно говоря, мне плевать, что на мне надето, лишь бы она была счастлива.

– Что? – спрашиваю я, открывая багажник «Шевель». Снег был настолько глубоким, что мне пришлось надеть цепи на колеса, и все равно спуск вниз стал головной болью, поэтому меня немного волнует обратная дорога. – Всего лишь слегка прохладно.

Он, уставившись на меня, качает головой.

– К тому времени, как все это закончится, мы все превратимся в ледяные скульптуры, погребенные заживо под пятью футами снега.

– Эй, из нас получатся отличные снеговики, – шучу я, вглядываясь в небо, откуда легкие пушистые снежинки падают на землю, приземляются на обнаженные ветви деревьев и устилают покрытое льдом озеро. Чуть раньше сюда приезжала Лила с моей мамой и расставила свечи на ровном участке снега под кронами деревьев, хотя я понятия не имею, как, черт возьми, они их будут зажигать. Вместе с повязанными на ветках деревьев черными и красными ленточками они развесили серебристые рождественские гирлянды, подключив их к удлинителю, который в свою очередь подсоединили к адаптеру питания в моей машине, а значит придется оставить включенным двигатель на все время церемонии. По всему снегу рассыпаны лепестки роз, едва видневшиеся из-за напавшего на них свежего слоя снега. Закончив с приготовлениями, они отправились проверить Эллу и помочь ей собраться. Я рад, что она не одна: она немного нервничала, когда я выходил из дома.

Пока я выгружаю из багажника несколько складных стульев, делаю вид, что не испытываю беспокойства, хотя это не так. Не потому что мне хочется свалить отсюда, а потому что, твою мать, я женюсь и это начинает меня пугать. Лекция Итана об ответственности свежа в моей памяти, и меня не покидает мысль, а что если я облажаюсь? Я не могу, только не с Эллой.

– Ты в порядке, чувак? – спрашивает Итан, бросая несколько стульев на растущую груду. – Ты выглядишь немного бледным.

– Я в порядке. – Я помещаю ногу на нижнюю перекладину стула и стучу по ней, чтобы раздвинуть, а потом ставлю его на снег.

– Убедись, что ты выстраиваешь стулья в линию, – указывает мне Итан, раздвигая стул и ставя его рядом с тем, который я только что поставил. – Лила надерет нам задницы, если мы этого не сделаем.

Я улыбаюсь, но опускаю голову и начинаю создавать ровные шеренги. Поскольку на свадьбе гостей будет немного, на расстановку стульев уходит не больше минуты, но кажется, что проходит вечность. К тому времени, как мы заканчиваем, я заведен и весь на нервах, а внутри все кипит от возбуждения.

В конце концов я больше не могу этого выносить. Адреналин бурлит во мне, пульс неровен, поэтому я возвращаюсь к «Шевель» и открываю бардачок. Покопавшись под стопкой бумаг, я нахожу пачку сигарет, которую давным-давно спрятал вот для подобных моментов.

– Да неужели? – восклицает Итан, когда я усаживаюсь на водительское сиденье, оставляя дверь открытой, а ноги снаружи.

– Мне надо успокоиться, – отвечаю я и кладу одну в рот. Вынимаю зажигалку из пачки, обхватываю рукой кончик сигареты и закуриваю, он смеется себе под нос и качает головой. Как только никотин попадает в мои легкие, мне становится лучше, и пульс замедляется.

Итан вытаскивает из багажника большой пластиковый контейнер компании «Тапперваре» и кидает ее на землю, а я продолжаю делать затяжку за затяжкой, и мое сердце успокаивается, а тело под одеждой согревается.

– Тебе уже лучше? – спрашивает он, я большим пальцем слегка касаюсь кончика сигареты и стряхиваю пепел на снег.

Наслаждаюсь еще одной затяжкой.

– Вообще-то, да.

Он закатывает глаза. Итан никогда не одобрял мою привычку курить, вот только он сам не отказывался от травки. И постоянно меня ругал за то, что пол его грузовика был усыпан пеплом от сигарет, а обивка воняла.

Докурив сигарету, я тушу ее в снегу, а в это время по дороге с грохотом проезжает большой темно-бордовый внедорожник. Жаль, что у меня нет под рукой одеколона, сейчас от меня несет куревом и Элла догадается, что я курил. Злиться она не будет, но ей известно: я курю, когда что-то не так, а зная ее, ей может прийти в голову, что причина заключается в моем нежелание жениться на ней.