Путь летчика

Рапорт

Не успели мы подняться в воздух, как попали в облачность. Я стал пробиваться вверх. На высоте триста метров показалось яркое солнце. Вдалеке слева вынырнул самолет Алексеева, а за ним, еще левее, - Молокова.

– Где же Мазурук?

Бабушкин открыл окна своего фонаря, посмотрел вправо, затем, повернувшись ко мне, знаком показал, что видит самолет Мазурука.

Мы легли на курс сто десять градусов и пошли к пересечению пятьдесят восьмого меридиана с восемьдесят восьмым градусом северной широты, чтобы оттуда взять курс прямо на остров Рудольфа.

Стоило мне повернуть голову немного вправо, как я видел три самолета, идущих на одинаковой дистанции друг от друга. Солнечные лучи играли на винтах, окружая их ореолом.

Изредка сквозь облака проглядывал лед. Сверху торосы казались маленькими горками снега.

Мы шли по солнечному компасу. Нужно было выйти точно на пятьдесят восьмой меридиан. Так как меридианы в районе полюса лежат очень близко друг от друга, осуществить это удалось только с помощью особой навигационной ориентировки.

Я слышал сигналы маяка. Буква «Н» звучала слабее; значит, мы еще не в зоне. Ветер попутный, путевая скорость свыше двухсот километров.

Вскоре мы вошли в зону.

Спирин проверил курс и сказал:

– Вышли на меридиан Рудольфа, через три-четыре часа будем на зимовке.

Между самолетами поддерживалась непрерывная связь. На каждой машине штурманы самостоятельно определяли по солнцу свое местонахождение и результаты сообщали Спирину.

Под нами расстилалась белая холмистая равнина; лучи солнца так слепили глаза, что пришлось надеть темные очки.

Иванов принес мне радиограмму со льдины: «Счастливого пути, дорогие товарищи».

А через три часа после вылета с полюса Иванов слышал, как зимовщики через остров Рудольфа передавали радиограмму И. В. Сталину:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Мы счастливы сообщить Вам, что дрейфующая экспедиция Северного полюса начала свою работу.

Десятки лет лучшие люди человечества стремились разгадать тайны Центрального полярного бассейна. Это оказалось под силу только великой советской стране, бросившей на овладение Арктикой свою замечательную технику, начавшей планомерное, социалистическое наступление на Север.

Дорогой Иосиф Виссарионович, мы бесконечно гордимся тем, что именно нам поручена величайшая честь первыми работать в районе Северного полюса, утверждая величие и могущество советской страны. Прекрасно снабженные, с огромным энтузиазмом и огромным запасом энергии мы начинаем свою работу. Сейчас на льдине установлены жилая и рабочая палатки, разбиты базы продовольствия и снаряжения, начаты регулярные научно-исследовательские работы по метеорологии, гидрологии, гидробиологии, земному магнетизму, гравиметрии и изучению дрейфа. Установлена радиосвязь с полярными станциями.

Дорогой Иосиф Виссарионович, здесь, среди ледяной пустыни, на расстоянии многих тысяч километров от родной Москвы, мы не чувствуем себя оторванными от своей страны. Мы знаем и верим, что за нами и вместе с нами – великая социалистическая Родина. Это сознание крепит наши силы, и мы обещаем Вам сделать все, чтобы оправдать оказанное нам огромное доверие».

На восемьдесят четвертом градусе Алексеев вызвал по радиотелефону начальника экспедиции. Сообщив, что бензин подходит к концу, он попросил разрешения, как было условлено, итти вниз и искать льдину для посадки. Отто Юльевич дал согласие.

В это же время Мазурук сообщил, что при той скорости, с какой мы идем, у него должно хватить горючего до Рудольфа, и попросил разрешения итти за нами.

Пока мы совещались с Отто Юльевичем, самолет Алексеева с высоты тысячи пятисот метров стал планировать вниз. Волнистые облака в одно мгновение поглотили машину.

За Алексеевым стал погружаться в облака Мазурук. Но в этот момент он получил разрешение Шмидта следовать за нами. Его самолет стремительно вынырнул из облаков, догнал нас и снова стал в строй.

«Вот это дисциплина, подумал я, молодец Мазурук!»

Когда мы подлетали к Рудольфу, над островом сгущался туман. К счастью, он не успел еще закрыть аэродром, и три машины, одна за другой, благополучно приземлились.

Я остался на аэродроме, чтобы лично руководить полетами к месту посадки Алексеева, который находился на восемьдесят третьем градусе.

Чтобы обеспечить взлет машины и принять самолет, который привезет бензин, экипаж Алексеева сразу же после посадки принялся очищать площадку от ропаков и торосов. Вскоре аэродром был готов.

Для доставки бензина в лагерь Алексеева был приготовлен разведывательный самолет Головина. Чтобы не упустить малейшей возможности вылета, экипаж поселился в домике на аэродроме.

Погода была хмурая. Только через двое суток с северо-востока подул ветер, приподнял облачность и погнал ее через остров.

Снизу, с зимовки, позвонил Дзердзеевский:

– Погода устанавливается, будьте готовы к вылету.

Со льдины Алексеева тоже сообщили, что там хорошая погода.

Механики мигом прогрели моторы. Головин поднялся в воздух, вошел в зону и лег на курс.

Одновременно было дано распоряжение Крузе возвращаться с восемьдесят пятого градуса на Рудольф. Крузе немедленно пошел в воздух. По пути он увидел самолет «Н-172», сделал над льдиной круг, покачал крыльями и полетел дальше.

Алексеев по радиотелефону передал нам, чтобы мы готовились к встрече Крузе.

В ответ мы сообщили, что на льдину Алексеева вылетел Головин.

Крузе шел точно в зоне, почти под самыми облаками. Лететь было хорошо, самолет не болтало, так что пилот даже заскучал. И вдруг перед ним стремительно выскочила из облаков оранжевая птица. Это пролетел самолет Головина, который тоже шел точно в зоне. Крузе резко взял ручку на себя и ушел вверх.

Спирин первым увидел приближающийся самолет Крузе. Все побежали навстречу. Крузе, описав плавный круг, благополучно сел, и тут же по радио мы услышали радостный голос Жукова:

– Головин кружит над нами!.. Идет на посадку! Сел! Бегу навстречу!..

Через несколько минут в репродукторе раздался голос Марка Ивановича:

– Начинаем заполнять баки бензином. Он какой-то особенный, обладает на редкость приятным запахом. Будем готовы через два часа.

Мы не покидали радиорубки. Изредка Шевелев или Жуков сообщали нам о ходе работ. Когда механики Алексеева начали уже прогревать моторы, Головин вылетел обратно.

Снова включен радиомаяк; в эфир несутся непрерывные сигналы, указывающие самолету путь к острову.

Головин с нами. Репродуктор отчеканивает последнюю радиограмму Алексеева:

«Алло, алло… Подходим к острову. Видим берег. Готовьте ужин, объятия, баню. Привет. Кончаю, сматываю антенну».

Величественно проплывает над нами корабль. Шмидт, Молоков, Спирин, Бабушкин и я мчимся на вездеходе встречать наших отважных друзей.

В этот день мы все чувствовали себя именинниками. Экспедиция опять была в полном сборе. В Москву полетела радиограмма от Шмидта:

«В 0 часов 45 минут возвратился на остров Рудольфа Головин, блестяще выполнив задание по снабжению Алексеева горючим. Разогрев моторы и взлетев со льдины, Алексеев в 2 часа 10 минут опустился на аэродроме острова Рудольфа. Все самолеты экспедиции на базе. Полярная операция закончена».

Теперь Дзердзеевский ежедневно, через каждые шесть часов, составлял синоптическую карту, но уже не на полюс, а на Москву.

Наступила вторая половина июня. Всех беспокоило, сможем ли мы сесть на Новой Земле или в Амдерме на лыжах.

Из Амдермы сообщили, что единственное место, годное для посадки на лыжах, - это коса, расположенная в километре от поселка.

– Если через два дня не прилетите, снег окончательно растает, - предупредили нас.

Вылететь с Рудольфа на колесах мы не могли – их там не было.

Пройдет еще два-три дня, и мы будем вынуждены засесть здесь и ждать, пока прибудет ледокол с колесами. А ждать не хотелось. Мы спешили в Москву, чтобы лично рапортовать партии и правительству о выполнении задания.

Летчики и механики дежурили на аэродроме, готовые вылететь в любую минуту. Амдерминцы нас торопили; ежедневно они подвозили на тракторах снег из оврагов и засыпали проталины. Но под безжалостными лучами яркого солнца снег быстро таял.

Наконец, Дзердзеевский объявил, что на Новой Земле и в Амдерме погода хорошая, надо торопиться с вылетом. Как раз в это время через купол острова проходил мокрый туман. Снег на аэродроме был рыхлый, лыжи скользили плохо. Впрочем, отрыв самолетов облегчался тем, что они были недогружены.

Оставалось ждать момента просветления, чтобы подняться в воздух.

В Москву должны были лететь четыре корабля: три четырехмоторных и один двухмоторный. Мазурук оставался на Рудольфе, чтобы в любой момент, если это потребуется, вылететь на полюс.

Алексеев выбрал наиболее благоприятное для взлета направление, с маленьким уклоном, и, чтобы выдержать строгую прямую, расставил через каждые сто метров красные флажки.

К двенадцати часам дня на северо-востоке открылось море, туман немного приподнялся, видимость улучшилась.

Я дал распоряжение готовиться к вылету. С помощью трактора мой самолет сорвался с места. Флажки один за другим мелькнули под левым крылом, но машина не набирала скорости. Вот уже последний флажок – тут начинается большой склон. Стрелка указателя скорости пошла вверх. Мгновение – и мы в воздухе.

Встреча самолетов назначена выше облаков, над островом Рудольфа.

Пролетая низко над зимовкой, я увидел между островами Рудольфа и Карла-Александра огромное яркое пятно; это в разрыве облаков светило солнце. Чтобы не попасть в обледенение, я воспользовался этим окном и начал набирать высоту.

Сверху мне хорошо виден мыс Аук. Ориентируясь по нему, я начал делать круги на высоте тысячи двухсот метров, поджидая товарищей. Сима Иванов уже успел сообщить им о разрыве в облаках и о месте, где мы их ждем.

Прошло полтора часа, а самолетов все не было. Посоветовавшись с Отто Юльевичем, я пошел опять в тот же разрыв на снижение.

Видимость заметно ухудшилась. То и дело попадая в нависшие космы облаков, я прошел над зимовкой, взял направление на то место, откуда мы взлетели, и сквозь туманную дымку заметил три точки в разных местах аэродрома. Это были самолеты. Я стал осторожно заходить на посадку. Вот уже подо мной ровный снег, слева мелькнул домик аэродрома. Убираю газ, и вдруг впереди вырастает самолет Мазурука.

Даю полный газ, резко тяну ручку на себя. Все четыре мотора уверенно подхватывают машину. «Ну, дружище, перетяни!» Еще не потерявший скорость самолет легко, как хороший конь, берет барьер. Вторично иду на круг и на этот раз благополучно сажусь.

Машины товарищей, как я и предполагал, не смогли оторваться из-за рыхлого снега. Немало времени потратили мы, пока с помощью тракторов и моторов поставили их на старт.

На этот раз мы изменили направление взлета, выбрав более крутой склон. Решили, что сначала поднимутся Молоков, Головин и Алексеев, затем я.

Туман волнами проходил через аэродром. Несколько раз, когда приоткрывалось море, запускали моторы, но не успевал Молоков приготовиться к взлету, как купол снова закрывало туманом.

Вскоре купол закрылся совсем. Начала сказываться усталость. Я ушел в помещение, лег и заснул крепким сном. Разбудил меня чей-то возбужденный голос; кто-то тряс меня за плечо:

– Командир, погода улучшилась!

Я выскочил из дома, рассчитывая увидеть солнце, но туман еще не рассеялся. Только немного улучшилась видимость. Отто Юльевич в это время отдыхал в крыле моего самолета. Я не стал его беспокоить и дал распоряжение стартовать.

Первым поднялся Молоков, за ним Головин. Поднимались они на запад, а с востока надвигался густой туман. Вот он уже совсем близко подошел к самолетам.

Я мысленно торопил Алексеева: «Скорей, скорей, а то закроет…» Летчик и сам понимал это и, еще не потеряв из виду моря, быстро сорвался с места.

Купол закрыло. Услышав шум моторов, Шмидт вылез из крыла. К нему подошел Спирин и сказал, что товарищи поднялись в воздух.

Отто Юльевич посмотрел по сторонам.

– Как же мы поднимемся?-удивленно спросил он. – Ведь кругом туман.

Подниматься в том направлении, в котором улетели товарищи, мы не могли. Не видя моря, я не сумел бы выдержать прямую.

Я посмотрел в направлении на север, куда мы поднимались в первый раз; там с трудом различались три флажка.

– Отто Юльевич, - сказал я, - флажки видны, пойду на взлет. Вы и все остальные уходите на всякий случай в хвост. Михаил Сергеевич, как думаешь – оторвемся?

– Попробуем, - ответил Бабушкин.

Даю полный газ, но самолет не двигается – прилипли лыжи. Механик Петенин выскочил из машины и стал деревянной кувалдой бить по концам лыж, а зимовщики принялись раскачивать машину за хвост.

Самолет сорвался с места. Хотя я рулил тихо, Петенин, провалившись в снег, не мог взобраться на борт. Его схватили за руки и через люк втащили в машину.

Ревут моторы, но самолет едва заметно ползет. Кончаются флажки, а скорость не развивается. Я уже инстинктивно выдерживаю прямую. Отжав ручку от себя, высоко поднимаю хвост самолета и резко тяну штурвал к себе. «Что же ты не отрываешься?..» Тут машину кто-то словно вытянул кнутом вдоль спины. Она слегка подпрыгнула и рванулась вперед.

Стрелка указателя скорости полезла вверх; вот уже сто… сто десять. Плавно тяну ручку на себя; машина отрывается от земли. Как только она повисла в воздухе, под нами мелькнул ледяной обрыв.

Заработали приборы для слепого вождения. Я стал пробиваться вверх. На высоте шестисот метров показалось солнце. Над нами один за другим кружились три самолета. Через несколько минут мы уже шли строем, держа курс на юг.

Баренцово море было на этот раз сплошь закрыто облаками, Карское же оказалось совершенно свободным не только от облаков, но и ото льда.

Через шесть с половиной часов мы увидели Амдерму.

Старательно ищу аэродром. Везде земля, а мы на лыжах. Стоя рядом со мной, Спирин указывает вниз:

– Вот он!

Под нами узенькая белая полоска метров пятьдесят в ширину и шестьсот в длину.

Разворачиваю самолет, иду на снижение. Вижу, Головин на своей маленькой машине хорошо приземлился. Как-то сядем мы?

Ветер боковой. При посадке нетрудно зацепиться друг за друга, но все три корабля сели благополучно.

Через три дня ледокольный пароход «Садко» привез нам колеса. Мы быстро заменили ими лыжи. Но вылет неожиданно задержался. Впрочем, на этот раз причина задержки была настолько приятной, что мы даже не пожалели о том, что отодвигается встреча с родной Москвой. Мы не могли лететь потому, что все радиостанции были заняты; они ловили в эфире сигналы Чкалова, Байдукова и Белякова. Краснокрылый самолет мчал их из Москвы через Северный полюс в Америку.

С напряженным вниманием следили мы за этим полетом.

Вот уже самолет Чкалова пролетел над полюсом. Пробыв в воздухе шестьдесят три часа двадцать пять минут, он совершил посадку на аэродроме близ Портланда.

Еще одна замечательная победа нашей авиации!

В приподнятом настроении мы вылетели из Амдермы. Стартовали на колесах с того же аэродрома, на который недавно садились на лыжах.

Самолеты легко оторвались от песчаной косы и взяли курс на Архангельск. Под крылом мелькала зеленеющая тундра. Мы видели еще не растаявший снег в лощинах и оврагах. Как будто небрежная кисть маляра разбросала белые мазки по зеленому фону. При такой пестроте можно спокойно лететь даже в плохую погоду.

Я вспомнил, как трудно нам было ориентироваться в этих местах, когда тундру покрывала сплошная снежная пелена.

С приближением к Нарьян-Мару постепенно исчезали белые пятна. Зазеленел ровный ковер. Потом появились заросли кустарника. Кое-где виднелись небольшие озера – следы недавнего половодья. Чем дальше, тем ярче зелень. Кончилась тундра, начался лес.

Архангельск встретил нас ясным небом, солнцем, цветами. Вылетели мы из Амдермы при пяти градусах тепла, а здесь оказалось двадцать пять градусов.

Экспедиция пробыла в городе два дня. После ледяного безмолвия Арктики Архангельск казался шумным и суетливым.

Радушный прием, который устроили нам жители Архангельска, накладывал на нас известные обязательства. Не хотелось оставаться в долгу, и мы с большой охотой выступали с рассказами о полете на полюс.

Двадцать пятого июня самолеты поднялись в воздух и взяли курс на Москву.

Неужели мы сейчас будем дома? Всего три месяца прошло с тех пор, как в холодное мартовское утро флагштурман полярной экспедиции дал курс на север. А кажется, что прошла большая жизнь, полная напряженной борьбы со стихией.

Возвращаемся мы здоровыми, бодрыми. Северный полюс завоеван без единой человеческой жертвы. Великолепно сохранилась вся материальная часть.

Ровно в семнадцать часов четыре корабля строем прошли над Москвой и один за другим, через небольшие интервалы, опустились на аэродром.

Переходя из объятий в объятия, оглушенные дружным хором приветствий, с огромными букетами живых цветов мы прошли на трибуну. Начался митинг.

Мы слушали приветствие от имени партии и правительства. Потом выступил Шмидт.

– Северный полюс, - сказал он, - будет служить человечеству. Эту победу нам бы не удалось одержать, если бы не был так могуч и силен Советский Союз, если бы не было у нас такой изумительной промышленности. Наши прекрасные машины сделаны так умно, так прочно, что их нельзя не уважать. Даже Северный полюс должен был отнестись к ним с почтением.

А люди Советской страны? Конечно, мы подбирали людей одного к другому. Но все мы – сорок с лишним человек – слепок со многих тысяч сынов нашей Родины.

Мы – простые советские люди, преданные своей стране, верные ученики Коммунистической партии. Это партия воспитала в нас те черты, без которых силами природы не овладеть. Это она воспитала в нас ясное понимание цели, силу характера, уверенность в победе и преданность тем высоким идеям, которыми мы руководствовались, следуя ее указаниям…

Я слушаю Шмидта, смотрю на улыбающиеся лица руководителей партии и правительства и чувствую, как волна радости захлестывает меня.

Заслуживаем ли мы такой встречи? Сумеем ли мы отблагодарить страну за все то, что она дала нам?

Мне предоставляют слово.

Подхожу к микрофону и вижу, что мне трудно найти нужные слова. А хочется сказать самое сокровенное, выношенное в просторах Арктики.

Когда я услышал свой голос, он показался мне чужим, только слова давным-давно знакомые. Сколько раз я мысленно повторял их, рисуя встречу с родными, друзьями, знакомыми. А сейчас я говорю с трибуны, и меня слушают тысячи людей:

– Во время подготовки к полету меня спрашивали: «Как ты полетишь на полюс, как ты там сядешь? А вдруг сломаешь машину, пешком далеко итти». Я отвечал, что сяду. А если поломаю машину, пешком не пойду, потому что у меня за спиной сила, мощь нашей великой Родины.

Чувство гордости за нашу Родину, за наших замечательных вождей, горячее желание отдать всего себя на защиту советского народа охватило меня. Я повернулся к товарищу Ворошилову и сказал:

– На таких самолетах, с такими людьми, с такими летчиками, мы, товарищ Ворошилов, в любую минуту, если это потребуется для обороны нашей Родины, летя на север, сможем повернуть на запад и на восток…

Не помню, как я покинул трибуну.

Увитые гирляндами цветов автомобили мчали нас по нарядным улицам Москвы. Давно ли мы пробивались на самолетах сквозь пургу? А в Москве снова наши машины засыпает густой «снег».

Возвращение в Москву.

Это приветственные листовки.

Дети жадно ловят «снежинки».

– Папа! Папа! Читай! Здесь и про тебя написано! – весело звенят их голоса.

Вера и Вова не сводят с меня сияющих глаз. Мишук крепко прижался ко мне. Он уже простил мне невольный обман: так ведь и не привез я ему обещанного медвежонка.

В этот вечер все участники экспедиции вместе с их семьями были на приеме в Кремле.