Путь между

Глава 9. БЕГСТВО В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Король спал и видел беспокойные сны. Неслись куда-то кони, роняя с боков окровавленную пену, трубили боевые трубы, падали люди, хрипя и изгибаясь в последнем рывке убитого тела… Сгущалась белесая пелена, заволакивая мир, стирая его краски… Жуткие твари выползали из липкого тумана, тянули кошмарные свои конечности, норовя выдернуть из груди живое сердце.

«Очнись, Потомок Богов! — беззвучно позвал чей-то голос. — Очнись и взгляни в глаза своей Судьбе!»

Медленно и тяжело поднимались веки, словно лежал на них камень весом в тысячелетие. Бледный и мокрый от холодного пота, липкий от приставших к лицу клочков бесплотного тумана, король приподнялся на локте, оглядывая комнату.

И закричал.

Попытался закричать, захлебываясь собственным ужасом.

Но не смог протолкнуть даже стона, спеленатого призрачной паутиной.

Из темноты на него смотрели глаза.

Пустые и безразличные ко всему. Холодные. Мертвые. И от этих глаз, блекло-желтых, равнодушных, хотелось бежать без оглядки. Но окостеневшее тело намертво вжало в кровать неведомой силой. И онемевшие губы тщетно пытались выдавить слова заклинания. Слишком близко подошло неведомое Зло, слишком прочно успело завладеть его сознанием.

Из ничего, из Пустоты возникла сухая семипалая рука и протянула к нему скрюченные пальцы. Хищно сверкнули длинные острые когти, потянулись к груди, незряче зашарили в поисках сердца.

— Ой, душа-душенька, — проскрежетал безжизненный голос. — Неприкаянная, мятущаяся. Мятежная. Дорожки не выбрала, к покою стремится… На ловца и зверь, на зверя — ловец…

— Прочь, Старая! — прогремел тяжелый рокочущий бас. — Не время еще!

— Ты не шуми, не шуми, касатик чернокрылый, встретимся, успеется. Не за жизнью пришла, сердце выну, душу заберу. Непутевую, бесприютную…

Стекла в комнате вдруг выбило порывом ветра, пахнуло грозой. И король сумел повернуть голову, уклоняясь от гипнотического взгляда. Клочья молний рвали небо, полосуя черное кружево клубящихся туч. Яростно выл ветер, и в смешении гнева Огня, Воды и Воздуха слышались шаги грозного Исполина. Содрогалась земля, шатался и стонал трактир, добротное, крепкое строение, в окно ворвалась шаровая молния, ударила прямо в немигающие, ненавистные глаза. И дернулась костлявая рука, вонзая ногти, но промахиваясь мимо сердца, попадая по Кошелю…

Рвущий перепонки вой оглушил короля, скидывая прочь с кровати, вдавливая в пол, прямо в дубовые доски. Сил и рассудка хватило на то, чтобы вынуть жгущую руки Булавку Эксара, похожую на маленький огненный меч. Морщась от боли и воя в голос, Денхольм сделал выпад, целя в желтый угасающий глаз. Но результата уже не увидел: кромешная тьма подхватила его, словно Йоттей плащом укутал, мир исчез, осталась боль, выгибающая тело, остался крик, обжигающий уши. Потом не осталось и этого…

Король очнулся в собственной постели, мертвой хваткой сжимая в непокорной руке маленькую, позеленевшую от времени булавку. В распахнутое, но целое окно врывалось стрекотание каких-то ночных насекомых вперемешку с пьянящим запахом расцветающего табака. В лунных лучах танцевала вездесущая мошкара. И только отзвуки уходящей грозы напоминали о пронесшейся над землей буре. Рядом ворочался верный шут.

Сон! Просто сон!

Король вздохнул с облегчением.

И с криком схватился за грудь. Прилипшая к телу рубашка была насквозь пропитана чем-то темным и липким. Саднящая тягостная боль мешала дышать, пронзая легкие. Пить хотелось смертельно.

— Ты что, братец? — подскочил на кровати шут, зажигая фонарь. — Эй, король, да ты весь в крови!

— Дай воды! — прохрипел Денхольм, хватая ртом воздух.

Санди сбегал вниз, принес холодный ковшик. Король жадно глотал, постанывая, морщась.

— Что там внизу? — наконец выдавил он.

— Мертвая тишина, — испуганно поглядывая по сторонам, сказал шут, разрывая окровавленную рубаху. — Кто это тебя так, куманек? — растерянно прошептал он. — Семь полос… Неужели?..

— Она самая, — через силу подтвердил Денхольм. — Только во имя Света, не поминай всуе Ее Госпожу…

Теперь он твердо знал, что при имени Той, За Которой Нет Трех, будет бесноваться не хуже брата. Или проводника. Эх, души-душеньки, бесприютные, неприкаянные…

— Хорошо хоть раны неглубокие. — Санди деловито копался в походном мешке. — И рубаха сразу прилипла. Любишь ты приключения подбирать, братец, не живется тебе спокойно!

— Где проводник? — почти растворяясь в холодящем соке целебных листьев, прошептал король.

— Да кто ж его знает! — хмыкнул шут. — Может, спит на сеновале, может, винцом поправляется…

— Ты же сказал, внизу никого нет…

— И то верно… Но что ты всполошился, куманек? Думаешь, он все подстроил?!

— Я теперь такой же, как он, — через силу произнес Денхольм, садясь на постели. — Отмеченный Вешшу. И если плохо мне, ему тоже несладко.

Шут проникся наконец серьезностью момента, без лишних слов помог королю одеться и спуститься вниз. В общей комнате действительно стояла мертвая тишина.

Мертвее и не представить.

Осторожно ступающий Денхольм споткнулся обо что-то мягкое, отдернул ногу и поскользнулся в липкой луже.

— Огня, — с ужасом потребовал он.

Санди нашарил в темноте подсвечник, завозился с огнивом, пытаясь не выпустить из рук метательные ножи. Тонкий слабый луч осветил перевернутые лавки, битые горшки, залитый кровью пол. Прямо под ногами короля лежало чье-то тело с перерезанной глоткой. Денхольм вгляделся: незнакомое смуглое лицо, на вскинутой в тщетной попытке защититься левой руке не хватало трех пальцев.

— Славный удар, — прошептал возникший рядом шут, — хотел бы я посмотреть на оружие, способное совершить такое…

— Может, и посмотришь…

Король перешагнул через тело и, держа меч наготове, продолжил, путь. Трактирщик и мальчишка-прислужник обнаружились за стойкой, придавленные полупустой бочкой вина. Оба были без сознания, но еще дышали, и Санди поспешил вытащить их из-под завала.

— Потом, — прошептал король.

Санди согласно кивнул:

— Если оно будет, это потом.

Второй труп они нашли у порога: еще один чужак искалеченной левой рукой словно собирал обратно вывалившиеся кишки. Правая кисть, сжимавшая меч, валялась неподалеку. Там, где остекленевшими глазами смотрел в звездное небо местный кузнец, обнимавший заточенные вилы. Этот был утыкан арбалетными стрелами. Король осмотрел двор. Всюду кровь вперемешку с дождевыми лужами и следы побоища, но тел больше не видно, ни своих, ни чужих. Короткими перебежками, сторонясь освещенных луною мест и тщательно осматривая темные, они добрались до сеновала.

Пусто.

Только потертый плащ и сиротливо отсвечивающая серебром лютня. Рядом с сараем они нашли еще одно тело. Странный ящер с оскаленной жутковатой пастью смотрел на них подернутыми синеватой дымкой мертвыми зрачками. Раскиданные в стороны короткие когтистые лапы застыли в жесте безграничного удивления жестокостью этого мира. Из горла твари торчал диковинный нож: закругленный наподобие серпа, с короткой костяной ручкой и переплетением нездешних трав по клинку. Достать его из раны и получше осмотреть король не решился.

— Смотри, куманек! — вскрикнул Санди. — Вон там, в канаве!

Так же осторожно, прикрывая друг другу спину, они добрались до сточной канавы. И застыли, боясь поверить.

Эйви-Эйви лежал в нелепой, неуклюжей позе, глядя незрячими глазами в закрытые всем живущим дали. Рубаха залита кровью, посиневшие губы тронуты чуть виноватой улыбкой. Одна рука намертво вцепилась в посох, другая стиснула острый черепок от кувшина…

— Недолго он нас вел, — вздохнул шут. — Пройдоха был, конечно, пьяница, но как пел, паршивец! И как торговался!

— Полегче, Санди, — осадил его король. — Он умер в бою, как подобает воину, он защищался до конца. Похороним его, как хоронят истинных мужчин.

И тут шут закричал. Король перевел взгляд на тело и тоже завопил от суеверного ужаса. Труп проводника моргнул, потом еще раз и еще. Дернулся в тщетной попытке сменить неудобную позу и рухнул обратно в канаву. Санди опомнился первым, склонившись над раненым певцом. И с отвращением отшатнулся:

— Да он пьян, братец! Просто пьян, как свинья!

И словно подтверждая его слова, старик затянул неожиданно тонким и чистым голосом:

— Когда забили колокола… и понесли хоронить короля…

— Не дождешься! — огрызнулся Денхольм, в сердцах дав пьянчуге затрещину. — Заткнись, скотина!

Они вывели из конюшни насмерть перепуганных лошадей и торопливо оседлали, перекинули через седло, подобно тюку, залитого вином Эй-Эя, собрали вещи и понеслись по ночной дороге, постоянно пришпоривая. Темнота, окутавшая просторы полей, внезапно показалась родной, самой уютной в мире. Свежий ветер остужал разгоряченные головы, ночь дышала спокойствием, но остановились они только к рассвету, в священной дубраве Зарга, древнего гномьего Бога, Дающего Убежище. Привязали коней и рухнули, где стояли, сломленные усталостью и страхом.

Когда король проснулся, солнце стояло в зените. Все тело обжигало болью, грудь горела и чесалась нестерпимо. С глухим стоном он потянулся к фляжке с водой. И увидел проводника.

Эйви-Эйви печально сидел над пустой баклагой и ошалевшим взором поглядывал по сторонам. Почувствовав взгляд короля, обернулся и жалобно спросил:

— Куда вы меня завезли? И зачем? Даже поправиться нечем…

— Ты ничего не помнишь? — задохнувшись кашлем, не поверил Денхольм.

Рядом заворочался шут, встал, тихонько подвывая, попытался размять онемевшие ноги.

— Это у него похмельный синдром, — мрачно буркнул он.

— Почему? — обиделся Эй-Эй. — Все я помню. Пошел… гм… облегчиться, дошел до канавы… А потом мне стало хреново. Не надо было красное с белым мешать. В таких количествах… — добавил он с заметным сомнением в голосе.

Санди запалил костерок, набрав по кустам сушняку. Вскипятил воду, заварил листья. Все это время король пролежал в тенечке, собираясь с силами. Проводник же за действиями шута следил с непонятным оживлением.

— И где это вы насобирали листочки Алисты Северной Подгорной? — с любопытством поинтересовался он, не ожидая, впрочем, ответа. И, перехватив кружку из рук Санди, отхлебнул, обжигаясь, добрую половину: — Нет лучше средства против похмелья!

— Отцепись! — завопил шут, отбиваясь от страдальца. — Не тебе варил, пьянь подзаборная! — и, вырвавшись, бросился к королю.

Денхольм немного взбодрился и повеселел, наблюдая за их потасовкой. Но когда Санди бережно снял присохшую тряпицу с воспаленных царапин, против воли заскрежетал зубами.

— А ну-ка, — неожиданно серьезно отстранил шута проводник.

— Тебе знакомы такие раны, Эйви-Эйви? — криво усмехнувшись, спросил король, часто сглатывая горькую слюну.

— Ну-ну, потерпи, господин Денни, сейчас отпустит, — на удивление ласково прошептал Эй-Эй, резко прикладывая к королевской груди растопыренную грязную пятерню.

Король взвыл, сначала от боли, потом от охватившего его нездешнего холода. И смолк, согреваясь жаром, исходившим от худой, иссохшей ладони. Санди дернулся на помощь, но с размаху словно налетел на невидимую стену, крепко приложившись лбом.

— Прости, если что не так, — уставшим до безразличия голосом произнес проводник. — Отвар-то выпей, не помешает. А ты? Больно ударился? Не вертись, не съем. Иди сюда, шишка будет! — и коснулся рукой лба пытавшегося увернуться Санди.

А король с удивлением разглядывал свою грудь с быстро сходящим следом ожога.

Без канувших в неизвестность багряных полос, оставленных ногтями Вешшу.

— Колдуешь, проводник? — тихо спросил он.

— Вернуть, как было? — ехидно осведомился Эйви-Эйви. — В моем ремесле без колдовства не выжить: слишком много зла по дорогам ходит. Так что же с вами приключилось, господин?

Денхольм, полуживой от счастья ушедшей боли и готовый обнять весь мир, рассказал, что помнил. Эйви-Эйви нахмурился. Дотянулся до своего мешка, выудил витой ремешок с камушком, похожим на глаз. Надел на шею короля.

— Взялись за вас, господин Хольмер, всерьез, — вздохнул он. — Вешшу больше не бойтесь: Она в отличие от Йоттея крадет неприкаянные души, пугает, заманивает, но Сама приходит, как и Смерть, всего один раз. Но Вешшу во многом подобна Йоттею и тоже имеет слуг. А слуги так просто не сдаются. Амулет оградит вас от Пустых Глаз, господин.

— Спасибо, Эйви-Эйви. — Денхольм с интересом разглядывал диковинный камень. — Похоже, мне повезло, что я тебя встретил.

— Может быть, да, а может, и нет, господин. Пути людские так запутанны… Кстати, о путях, — философский настрой слетел с проводника подобно надоевшей маске. — Зачем вы свернули на старый гномий тракт?

— Куда? — в один голос воскликнули изумленные король и шут.

Эйви-Эйви поглядел на них, как на больных, и обреченно вздохнул:

— Все ясно: просто проскочили в темноте. Когда в следующий раз решите драпать от пустых прихвостней, меня сначала в чувство приведите! Дороги у нас ненадежные, можно в такие места завернуть — не приведи Роккор!

Санди торопливо развернул карту:

— И в самом деле, братец, смотри-ка! Дорожка прямиком в горы ведет. То-то я гляжу, тут идол гномий расселся! Я еще подивился, как наш предприимчивый народ ему глазки не выковырял!

В глубине рощи действительно примостился на корточках каменный великан с сапфировыми глазами, способными обогатить целый провинциальный город. Широкой ладонью бородач черпал воду из прозрачного ручья, словно собираясь напиться.

— Я бы не советовал его трогать, — усмехнулся проводник, — а тем более в глазах ковыряться. Пока вы под защитой Зарга, так что не святотатствуйте, имейте совесть. Господин, я хотел бы получить деньги за пройденные дни, — добавил он уже серьезнее.

— Берешь расчет и сматываешься, проводник? — понимающе кивнул король, тщетно борясь с подступающим к горлу приступом гнева.

— Насколько я понял, — спокойно ответил Эйви-Эйви, — в спешке вы не захватили с собой ни еды, ни питья. А по Форскому тракту наверняка толпы стражников разъезжают: не часто у нас разоряют трактиры и нападают на постояльцев. Здесь вы в безопасности, меня же никто не ищет, прорвусь.

Обрывая затянувшийся монолог, король порылся в кармане и протянул ему монеты, улыбаясь одновременно виноватой и недоверчивой улыбкой. Проводник спокойно принял их, сложил в мешочек на поясе и взлетел в седло своей лошади. Тронул повод, оглянулся, произнес с непередаваемой издевкой:

— Лошадей на ночь расседлывают, между прочим. Они ведь тоже живые, любят отдыхать с комфортом! — и ускакал, подняв по дороге тучу пыли.

— Все, отрезало, — с мрачным удовлетворением подытожил шут. — Больше эта сволочь не вернется.

— Пожалуй, — согласился король. — Но я не могу заставить его рисковать своей жизнью. И забрал он честно заработанные деньги…

— Если до этого не успел пошарить в наших сумках, — продолжал бубнить Санди, направляясь к вещам. — Ну вот, я же говорил! Рылся, сволочь, все перевернул! А это еще что?

Заинтересованный король подошел и развернул чистую тряпицу.

— Он оставил нам свои припасы! — воскликнул он с удивлением. — А я уж было с голоду помирать собрался…

— Еда досталась нам недешево, — яростно перебил его шут. — Этот мерзавец забрал все наши деньги!

— Но когда он успел? — растерянно произнес король, в десятый раз перерывая содержимое мешков и сумок.

— Ясно, когда! — хмыкнул Санди. — Когда мы спали как убитые! Да брось копаться, говорят тебе: выбрал все, подчистую, даже паршивой медной монетки не оставил!

— Но тогда выходит, что он все знал? — нахмурился Денхольм.

— Что «все»?

— Что на нас напали, что мы спасались бегством, оставляя за собой горы убитых неизвестно кем? И что будем вынуждены отсиживаться в безопасном месте, прячась от стражи?

— И не кинемся сразу в погоню! — угрюмо подтвердил шут. — Все рассчитал, даром что пьянчуга! Ладно, пусть подавится. Давай-ка воды нагреем, помоемся, чайку заварим: я тут травки подходящие видел.

— Зачем он нам солгал?

— Чтобы ограбить, выкинь из головы!

— Он мог сделать это гораздо проще…

— Давай картинку нарисую, хочешь? Он сдал нас тем, без трех пальцев. Ему пообещали награду и все наше имущество. Когда понял, что дело не заладилось, прикинулся в стельку пьяным, благо опыт богатый…

— А мои раны и амулет? — перебил король. — Что-то они в твою картинку не укладываются!

— Все равно я чую, что близок к разгадке, — упрямо поджал губы шут, выуживая котелок, купленный в свое время по настоянию предателя Эй-Эя.

Они вскипятили воды, подкрепились, стараясь не увлекаться и экономить скудные припасы. С грехом пополам расседлали и вычистили лошадей, неумело стреножили и отпустили пастись на соседний лужок. И с чувством выполненного долга устроили себе головомойку. Великан Зарг, угрюмый и добродушный одновременно, спокойно наблюдал за ними, словно в его капище у священного ручья мылись все кому не лень. Ближе к вечеру, отдохнув и отоспавшись, разыскали успевших забрести на добрых пол-лиги лошадей. Благородные животные недружелюбно фыркали и испуганно взбрыкивали, чем ближе к Дубраве, тем настойчивее.

— Хей, куманек! — шут дернул короля за рукав. — Похоже, нечисть просыпается! Глянь-ка на Зарга!

Король глянул и оторопел: каменный истукан стоял во весь свой немаленький рост, величественный и грозный. Сработал вековой инстинкт самосохранения: сквозь колеблемый призрачным ветром, обретающий новые контуры воздух путешественники успели схватить свои немногочисленные пожитки и взлететь в седла, пришпоривая бесившихся лошадей. Те рванули по старой дороге, высекая искры из добротной гномьей брусчатки, местами заросшей пробившейся к солнцу травой. И вскоре Дубрава и ее неспокойный хозяин остались позади.

Они скакали вплоть до полной темноты. Перестав различать дорогу, остановились, давая роздых коням.

Когда взошла луна, поехали осторожным шагом, но убедившись, что лошади прекрасно видят отсверкивающий серебряным тракт, рискнули перейти на рысь.

— Хорошо бы пожрать чего-нибудь, — вздохнул шут, выуживая из кармана горсть медяков. — А у тебя что осталось, куманек?

— Немного серебра, — зевнул король, потирая уставшие глаза и старательно прикалывая к плащу Булавку Эксара. — Слушай, это я сбрендил, или впереди мелькает огонек?

— И вправду что-то светит, — оживился шут. — Наверное, деревня, а может, постоялый двор. Прибавим-ка ходу!

Но доскакать до загадочного огня оказалось непросто: обманывала дорога, делавшая на этом участке затейливый изгиб, словно обходя невидимое препятствие. Вскоре им пришлось свернуть и с тракта: манящий свет и дразнящий желудки запах жаркого уводили в сторону уардов на шестьдесят. Теперь уже не было сомнений, что это какое-то селение: явственно обозначился контур ветряной мельницы, лаяли собаки… Они были так близко, что различали скрип колодезных журавлей и сходили с ума от духа свежеиспеченного хлеба…

А потом все разом смолкло, словно стертое чьей-то властной рукой. И огоньки исчезли, убитые неведомым ветром. Только леденящий душу вой пронзал подступившую к самому горлу темноту. Только похотливое хихиканье и хруст разгрызаемых костей наполняли притихшую ночь, заставляя воображение рисовать картины, мерзостные до рвоты. Король глянул вверх и испугался по-настоящему: на него смотрели чужие, незнакомые звезды, едва пробивавшиеся сквозь дымку висевшего над землей тумана.

Булавка Эксара обжигала тело даже сквозь одежду.

— Порошок еще остался, Санди? — прошептал он, стараясь унять дрожавшего мелкой дрожью и совсем недавно бывшего горячим и отважным скакуна.

— Есть немного. — Шут высыпал на ладонь горсть фиолетовых семян, и сразу стало легче. Тогда Санди рассыпал их щедрым кругом, стараясь оградить как можно больше пространства.

Стало светлее: над их головами сияла родная, знакомая до боли луна. Но за пределами волшебного круга по-прежнему пялились враждебные чуждые звезды: морок не желал так просто сдаваться. Прыгнувшую из темноты рыжую тень король принял на клинок, вторая ушла в сторону, отброшенная ножом шута. В пронзительном визге почудились отголоски разумной речи, и Денхольм выдохнул одними губами:

— Похоже на оборотней. Вляпались!

И тут кто-то неразличимый подхватил повод его лошади, рядом сдавленно зарычал шут, метая нож в попытке вызволить коня. Впереди что-то охнуло и зарычало в ответ, заскулило, заворчало вполне осмысленно, заставляя лошадей идти спотыкающимся галопом.

Они понеслись сквозь темноту, сквозь подступающий вой и скрежет, кое-как отбиваясь и судорожно цепляясь за седла. По лицам хлестали какие-то ветки, свистел ветер, небо вертелось в безумной пляске, чья-то могучая рука словно комкала созвездия, постепенно придавая им знакомые очертания.

И нежданно все кончилось.

Кони остановились так резко, что король больно врезался в луку. Они стояли на старом гномьем тракте, неподалеку от того места, где свернули в поле, вокруг перетекала теплая весенняя ночь, подмигивали звезды, стрекотали сверчки…

Сидящий впереди всадник по-прежнему упрямо сжимал поводья и хрипел, понемногу заваливаясь набок. Едва различимый в темноте драный серый плащ выдавал Эйви-Эйви.

И нелепой игрушкой, глупой шуткой выглядел торчавший под правой лопаткой нож.

Один из метательных ножей Санди.

Быстрее молнии король соскочил на землю и успел поймать падающего проводника.

— Костер! — заорал он остолбеневшему шуту. — Вари свои листья, живо!

— Не тратьте листья, — закашлялся кровью Эйви-Эйви, морщась от нестерпимой боли. — Не поможет…

— Ничего, это хорошая травка! Лучше молчи. — Король оттащил его на пригорок, устраивая на левом боку. — Давай, Санди, не стой истуканом! Пошевеливайся, во имя Светлых Богов!

— Хорошая, — согласился проводник, выталкивая слова между рывками рваного дыхания. — Но медленная… Раньше умру, не успеет она. В сумке… трава Факиэр… длинные… тонкие листья. Один… мне жевать. Горсть… варить, как и… Алисту… Кровь затворяет…

— Ладно, сделаем. Санди, ты все слышал? Что ты возишься, горе мое! Траву старую рви! Да вон ветки какие-то, правее смотри!

— Тряпок почище… Побольше… Рану заткнуть…

— Молчи, неугомонный, а то рот заткну! — пригрозил король, пытаясь одной рукой снять седло со своей лошади и путаясь в сбруе.

— Ох дети, дети, — то ли печально, то ли насмешливо прошептал Эй-Эй. — Вот уж не гадал… подохнуть столь… глупой смертью. Хоть и пророчили: убьет тот… кому подарю новую жизнь… Смешно… Рот не заткнешь… Дышать не смогу.

Денхольм плюнул в сердцах, оставляя проводника и берясь обеими руками за тугую пряжку. Стащил седло, пачкаясь кровью с лошадиных искусанных боков, подложил Эйви-Эйви под спину.

— Там в сумке мазь еще… потом рану смазать… Если кровь остановите…

Король сердито прикрикнул на него и сунул упрямцу в рот листья Факиэра. Эйви-Эйви наконец замолчал и принялся сосредоточенно жевать, морщась и постанывая.

Санди все же ухитрился разжечь костер и приготовить отвар, между делом разодрав в клочья свою рубаху — на тряпки. Одним безжалостным рывком выдернул из раны нож. Проводник мотнулся так, что король еле удержал его, и захрипел, царапая ногтями землю. Хлынувшую кровь заткнули смоченным в отваре тряпьем, накрепко привязали поводьями. С трудом разжали сведенные судорогой зубы Эй-Эя, влили обжигающую жидкость. Проводник закашлялся, часто сплевывая красным, но выпил все до капли. Потом безвольно откинулся на седло, стараясь не заваливаться на правый бок. Король укрыл его плащами…

— Здесь нельзя, — еле слышно прошептал Эйви-Эйви. — Здесь же Дыра… Уардов сорок… Вперед по дороге… Священная Дубрава, не нужно бояться… Духи Зарга не трогают ищущих приюта, — и затих, теряя крохи сознания.

— Ну и как он это себе представляет? — буркнул в пространство шут.

— Сделаем носилки из плаща. Если бы удалось найти дубину в пару к его посоху… Ну ничего, дотащим и так.

— Тяжел он, куманек, между прочим!

— Что ты предлагаешь? Бросить здесь? Оборотням на съедение? Лучше бы сразу убил!

— Прости, не попал, — не удержавшись, съязвил Санди, — на звук кидал. Сыпанем остатки порошка, до утра протянем.

— Они прыгали в круг, — напомнил король. — Проводник прав, надо убираться отсюда.

— В плаще не получится, — стоял на своем Санди. — И носилки не помогут: нельзя класть его на рану, мертвой крови ходу не будет.

— Тогда понесу на руках, — мрачно заявил король, с трудом поднимая безвольное тело Эйви-Эйви. — Я не позволю умереть человеку, спасшему наши жизни. Умереть от твоего оружия — не позволю. Не спорь. Лучше веди лошадей.

Санди обиженно фыркнул и подобрал уцелевшие поводья, связывая ими недоуздки.

Денхольм глубоко вздохнул, и они медленно пошли по дороге.