Путь на Грумант

Глава девятая «АСТРОНОМИЧЕСКАЯ ПАЛКА»

Медленно течет полярная ночь. Вот еще прошли сутки. Снова залили жиром светильник, и новая зарубка появилась на деревянном календаре.

Пурга все не стихает, все шумит в снежных просторах за стенами зимовья… Третий день уже свирепствует северо-восточный ветер, полуночник, наметая вокруг каждого препятствия саженные сугробы и завывая в ущельях. Порой ветер так встряхивает избушку, что, кажется, вот-вот отлетит крыша.

В избе душно и дымно. Ставни вдвинуты внутрь бревен и черный едкий дым, заполняющий верх горницы, клубами выходит через окна.

Временами вместе с ветром в избу врывается мелкий снег. Огонь в светильне начинает коптить и колебаться, на стенах оживают причудливые тени. Сидящий у жирника Федор Веригин каждый раз закрывает от ветра огонь своей широченной мозолистой ладонью.

Никто из зимовщиков не спит. Каждый молча водится с какой-нибудь работой.

— Ну и разбушевался Грумаланский Пес! Осерчал! Видно, хмельного не хватило! — наконец заговорил Шарапов. Произнеся эти загадочные слова, он остановился и вопросительно посмотрел на товарищей.

— Ну, расскажи, расскажи, дядя Степан, про Пса-то, давно хотел послушать.

Ваня подвинулся ближе, приготовился слушать, зная, что веселому и живому Шарапову невтерпеж долгое молчание.

Ну-к что ж, ладно, слушай, только чур, не перебивать. Любит винцо Грумаланский Пес, вот и лютеет, когда охмелиться нечем. Обернется он полуночником, да и гуляет у Мурманского Носа, корабли поджидаючи. А встретит корабль, хмельным грузом груженный, обернется в южный ветер. И пойдет гулять взводень страшный по морю. Ураганом кинется Грумаланский Пес на лодью. Паруса порвет, мачты сломает, разметет ту лодью по бревнышкам. А бочки с вином да с ромом не утонут, выплывут. Погонит их к себе домой, на остров, Пес Грумаланский. Пир горой да веселье на острове пойдут. В гости к себе позовет Пес старуху Цингу с сестрами, вместе веселятся. Тихо тогда на море. Ежели весной или летом это случится, в самый раз тогда на моржовый промысел грумаланам отчаливать, а зимой — по пастям кулемкам иди, не бойся: ветра долго не будет. А другой раз, бывает, Пес к себе в гости чудище морское — рачьего царя — позовет, царя всех зверей морских. Тогда у промышленника на зверя морского богатый промысел будет. Несторожкий зверь делается. Не уходит от человека, хоть руками бери.

— Степан, а где рачий царь живет? — не утерпел Ваня.

— Живет он в море нашем, Студеном. Между Грумантом — островом да Новой Землей. Ему просторы морские надобны: велик он, рачий царь, больше кита… Боятся поморы-охотники Грумаланского Пса. Как к Груманту причалят, первого оленя убьют — Пса одаривают, чтобы подобрел. Человека погубить ему — раз плюнуть. В оленя, в песца и других зверей да птиц он обернуться может. Бывали случаи, в любимую собаку охотника превращался да лаем своим вглубь острова завлекал хозяина. И гибнул промышленник: или замерзнет, или в пропасть свалится… Париться в бане Пес страсть как любит. Правда аль нет, не знаю, только сказывали мужики наши, что видели и баню его — в пещере большой на горе устроена. И будто в бане той они каменку еще горячую видели и веники березовые, как деревья великие, охвостанные и опаренные тут же лежали.

Степан остановился, чтобы передохнуть.

— Ну-к что ж… А ежели кто хочет с Псом Грумаланским дружбу завести, это можно. Нужно только подход знать. Обязательно луну ждать надобно, чтоб на полный свет была. Дождался луны, бери нож, иди в пещеру к Псу. Придешь, сразу же ножом кругом себя землю очерчивай да нож за кругом в землю воткни. Ну и жди. В полночь лай собачий услышишь, да страшный такой, что волос на голове в щетину идет. Прибежит в пещеру лохматый черный Пес, ростом с лодью хорошую. А ты не пугайся. Тогда и дружба пойдет. Будет Пес Грумаланский в промысле помогать: лаем на добычу наводить. Другие того лая не слышат. А кто с Псом подружился, по лаю только и ходит. То оленей без числа настреляет, то тьму гнезд гагачьих найдет, то стада гусей большие. А то Пес ему в кулемки сотнями песцов загоняет… Да недаром дается счастье-то! Сказывают старики, если охотник тот помрет на острове, земля его не примет. Так и торчит сухой, как дерево, где-нибудь меж скал…

Степан умолк, молчали и остальные. Незаметно под сказку Степана прошел час. Еще один час из многих-многих часов бесконечной зимовки.

Вот так в пургу, у огонька, возникла когда-то легенда про Грумаланского Пса. Постепенно обрастала она все новыми и новыми поворотами и подробностями, придуманными у печки в ненастье, долгой зимней ночью.

Страшный порыв ветра потряс избу. С новой силой завыл и загудел полуночник. Огонь в печи погас, только несколько красных звездочек еще боролось с серой пеленой бархатного пепла.

— Будем ложиться, братцы. Ванюха, прикрой ставень, холодит что-то полуночник, норовит вовсе нас снегом завалить. — Алексей еще что-то пробормотал про себя и стал укладываться поудобнее на медвежью шкуру.

Скоро мерное дыхание спящих было слышно со всех концов горницы. Только Ваня долго не мог уснуть. При каждом ударе ветра его глаза широко раскрывались. Казалось, что вот сейчас в избу вбежит страшная черная собака. Сквозь дикие стоны ветра ему чудился лай, то громкий, где-то совсем близко, то едва слышный.

«Вот бы подружить с Грумаланским Псом-то! Добыл бы оленей поболе… а помру, то не страшно, коли и деревом стану… Старуха Цинга лютее… Отец сказывал, живой гнить будешь…»

Наконец и Ваня заснул на мягких шкурах.

Свет жирника доставал только до середины горницы, а чуть подальше, особенно по углам, прятались густые тени. В неверном слабом свете все же можно было разглядеть отдельные предметы и фигуры спящих людей.

Всю горницу устилали медвежьи, оленьи и песцовые шкуры. Ими были покрыты пол, лавки, завешана дверь. На шкурах зимовщики спали, шкурами укрывались.

Слева от двери находилась печь с лежанкой, а посреди избы — грубо сколоченный стол на двух ножках, вкопанных в землю. По углам было сложено разное промысловое снаряжение.

В сенях под потолком висели туши оленей. Несколько тюленьих пузырей с оленьим жиром было развешано на гвоздях по стенам избы. Под самым потолком коптились в постоянном дыму оленьи языки и лучшие куски мяса.

От всех этих тяжело пахнущих запасов, печного угара и вечно коптившего жирника в избе было нестерпимо душно. Даже привыкшие ко всему поморы с трудом переносили зимовку в курной избе.

Первым проснулся Степан. Поеживаясь от холода, он прежде всего заправил нещадно коптивший светильник, затем прислушался. Тишина… Ветер как будто перестал буйствовать. Стараясь не будить товарищей, Степан принялся разжигать огонь в печи с помощью приготовленной с вечера сухой растопки, потом поставил на огонь котелок, вода в котором за ночь успела покрыться корочкой льда. Подойдя к окну, он отодвинул ставень и застыл в удивлении: окно, находящееся довольно высоко от земли, сплошной стеной закрывал снег.

Степан быстро открыл второе, третье окно, но и там, отражая огонь светильни, поблескивал кристалликами снег.

Тем временем дым из печи стал заполнять жилье.

— Ребята, — крикнул Степан, — засыпало нас! Топить нельзя, задохнемся.

Федор вскочил и, осмотревшись, стал багром пробивать в снегу отверстие. Снег был плотный, и багор шел в него с трудом. Алексей со Степаном и Ваней в это время старались открыть дверь из сеней наружу, но дверь не поддавалась.

— Догадались же, недодумы, построить избу в таком проклятом месте! — ругался Алексей! — Ручей, вишь, им понравился! Видно, расчета на зиму не было. Вот и метет теперь со всего острова по лощине снег. Как раз полуночнику к нам прямая дорога. Ну, верно, дверь нам не открыть, Федору будем помогать, берите доски подлиннее.

Федор заканчивал уже расчистку снега у второго окна. За третье взялись Степан с Ваней.

Дым понемногу выходил, дышать стало легче.

— Отец, а отец, ведь пуржит все: не успели мы окна очистить, как опять завалило. — Ваня сунул багор в окно. — Смотри, снега-то сколь намело!

Ветер все свирепствовал. Врываясь в долину, в которой стояла изба, он гнал по ней кучи снега, сметая его с ровной поверхности ледников.

Снег уже покрывал жилье вровень с крышей. Дыры, проделанные промышленниками в сугробе против окон, все время заносило. С большим трудом удалось, непрерывно прочищая отдушины, приготовить обед и немного обогреть горницу.

— Надобно огонь в печи погасить, задушит нас дымом. В холоде жить придется. — И Алексей с сожалением посмотрел на печь.

Потушили огонь. Обедали молча.

— Ну-к что ж, обождем, не век ветру жить, как-нибудь перемогнемся. Это еще присказка, а сказка впереди будет, — вытирая ладонью усы, пошутил Степан.

Медленно потянулись дни. Погребенные под снегом охотники по количеству сгоревшего в светильнике жира отсчитывали сутки за сутками, делая зарубки на своем деревянном календаре. Печь больше не топили, но тепло от светильника и дыхания людей сохранялось в горнице лучше, чем раньше. Плотный слой снега закрывал избу, как хорошая шуба.

И на обед и на ужин ели сырое замерзшее мясо, с трудом рубя топором окаменелые куски. Заквашенную ложечнута траву, салату, приходилось вырубать из деревянного корыта. Но не было такого дня, чтобы грумаланы позабыли про это замечательное народное средство от цинги. К сырому мясу привыкли все, кроме Федора, который попрежнему ел его с отвращением, пересиливая себя. Он был старовером, а у староверов сырое мясо считалось запретным. И прежде не отличавшийся многословием, Федор теперь совсем заскучал и молчал целыми сутками.

В эти тягостные дни Ваню очень развлекал медвежонок. Мишка чувствовал себя прекрасно. Он успел крепко привязаться к мальчику, хотя на других уже начинал огрызаться и рычать.

Развалясь в ногах своего приятеля, мишка часами следил за каждым его движением. Иногда они подолгу возились на полу, играя и борясь друг с другом. Мишка быстро рос, все больше делаясь похожим на настоящего медведя — ошкуя. Только шкурка у него от дыма и копоти стала почти черной. Вряд ли теперь белые медведи приняли бы его за своего родича. Скорее мог он заслужить доверие у лесного медведя, бурого Топтыгина.

Заросшие, с длинными бородами, покрытые сажей от светильни, среди устилавших горницу шкур и мехов, грумаланы выглядели какими-то страшными существами. Но они не отчаивались, не теряли присутствия духа. Встав поутру, каждый из них принимался за какую-нибудь работу.

Последние дни Алексей Химков занимался изготовлением примитивного астрономического прибора.

Он долго что-то мерил и чертил на деревянной доске, пользуясь некоторыми несложными тригонометрическими вычислениями.

Ваня с большим интересом смотрел, как отец выстругал ножом квадратную планку толщиной в полтора дюйма и длиною в тридцать дюймов. Дерево было крепкое, из обшивки судна, остатки которого нашлись в плавнике. Потом на столе Алексей начертил углы и, приложив планку, аккуратно нанес на одной из ее граней деления. Сначала он наметил два десятка крупных отрезков — это были градусы, а затем на каждом отрезке сделал еще одиннадцать узких полосок, разбив его таким образом на двенадцать частей. Каждое маленькое деление равнялось пяти минутам. Это была кропотливая и трудная работа.

Между делом Химков понемногу объяснял сыну, как можно определить широту своего местонахождения при помощи этого прибора, который он называл «астрономической палкой».

Закончив разбивку планки на градусы, Алексей выстругал другую дощечку, покороче. Эту дощечку он плотно приладил поперек планки, так что она могла скользить по ней строго под прямым углом. По концам поперечной дощечки Алексей просверлил дырки, отстоящие одна от другой ровно на двадцать шесть дюймов.

— Жалко, солнечных таблиц нет, на «Ростиславе» остались. Ну, ничего, сынок, без таблиц обойдемся, по Полярной звезде мерить будем… И книжку Магницкого «Арифметика» тоже в каюте оставил, — помнишь, может, толстая такая, в ко же, с застежками медными?

Ваня с восхищением смотрел на две простые, сложенные крестом деревянные палки, боясь даже притронуться к ним. В глазах мальчика они обладали теперь волшебной силой. Ведь они могли указать лодье дорогу в открытом море!

Прибор был готов. Отложив его в сторону, Химков сказал:

— Ну, теперь можно будет место свое поточнее определить. Да и тебя, Ванюха, понемногу учить стану, хочу, чтобы ты настоящим мореходом был… — Он замолчал, потом обратился к Шарапову: — Может, утих ветер-то — ведь уже три дня прошло. Как выбираться на волю будем?

— Ну-к что ж, тут думать нечего, Алексей. Вырубать потолок в сенях надо. На крыше, чай, снегу меньше, через потолок на волю выйдем.

— Добро, так и сделаем, Ты, Федор, стремянку готовь…

Выйдя в сени, Алексей, устроившись поудобнее на остатках дровяных запасов, принялся вырубать в потолке квадратное отверстие. Скоро доски подались и обрушились вниз вместе с грудой рыхлого снега. Холодный, чистый воздух заполнил сени и горницу. Дышать сразу сделалось легче. Алексей, высунувшись в люк, поднялся на руках и выглянул из снежного сугроба.

В ночном темном небе светились мерцающим огнем далекие звезды. Прозрачный воздух Арктики как бы приближал их к земле, они казались ярче и крупнее. Полярное сияние прикрывало прозрачным занавесом созвездия в южной части небосклона. Луна лила свой свет на чистый, нетронутый снег белой пустыни.

После долгого заточения в темной избе этот свет показался Алексею ослепительно ярким.

Созвездие Лося — Большой Медведицы — расположилось книзу от Полярной звезды, и положение ковша указывало, что сейчас около полуночи.

Чем больше Алексей смотрел на знакомые места, тем меньше их узнавал. Вместо обрывистого крутого подъема, начинавшегося поблизости от избы, образовались пологие снежные скаты. По направлению к морю на снежной поверхности появился ряд волн — застругов. Казалось, что здесь в какой то миг застыло бурное море. Изба и кучи собранного топлива возле нее — все было покрыто глубоким снегом.

— Ну, братцы, красота! — спрыгнув вниз, сказал Химков. Век не оторвался бы глядючи, а дышится как легко!

Пока Алексей восхищался природой, расторопный Шарапов успел растопить печь, и котел, наполненный снегом, висел уже на своем месте. Зимовщики радовались, как дети, своему освобождению. Уж сегодня-то они и погреются как следует у печи и вволю наедятся густых горячих щей!

Отложив до завтра все работы, охотники долго сидели у огонька, оживленно беседуя о предстоящих делах. А Шарапов так накалил печь, что любивший тепло Федор, и тот не выдержал.

— Ишь, как нажарил, ребро за ребро задевает, — сказал он, отворяя дверь в сени.

Спать легли поздно и быстро уснули, довольные и спокойные.

Внезапно Ваня проснулся от глухого ворчания своего друга. Мишка беспокойно переминался на лавке, посматривая то вверх, то на открытую дверь.

Ваня прислушался. На крыше избушки кто-то явственно топтался. Потом шорох и царапанье послышались уже из сеней.

Мальчик быстро соскочил с лавки и смело направился к двери. Проходя мимо спящего Веригина, Ваня случайно задел его рукавом, и Федор проснулся. Пока он старался понять, в чем дело, Ваня уже вышел в сени. Почти в то же мгновение послышался его крик:

— Ошкуй!.. Вставайте! О…

Голос Вани прервался, заглушаемый шумом падения тяжелого тела, треском и ревом.

Веригин схватил топор, всегда находившийся у него под изголовьем, и стремительно выскочил вслед за Ваней. В сенях громадный белый медведь, увидев Федора, присел со злобным рычаньем на задние лапы. Но Федор не замечал раскрытой синей пасти, оскаленных зубов, налитых кровью злобных глаз зверя. Под медведем, разметав руки, неподвижно лежал Ваня — только его одного и видел Веригин. Ярость обуяла его. Подскочив почти вплотную к хищнику, Федор успел только крикнуть: «Держись, родной!»— и, размахнувшись, со всей своей богатырской силой ударил медведя топором между глаз.

Удар Федора был страшен. Он развалил голову зверя на две части, и медведь без звука медленно стал оседать.

Из горницы выскочили Алексей и Степан с рогатинами. Увидев мертвого ошкуя, они бросились освобождать Ваню. Он был цел и невредим, но без сознания. Дрожащими руками Алексей молча прикладывал снег к голове сына.

Наконец, глубоко вздохнув, Ваня открыл глаза. Алексей подошел к Веригину, сначала низко ему поклонился, а затем обнял и крепко поцеловал.

— Спасибо, Федор, спас ты моего сына, век не забуду. Смотри, Ваня, Федор — отец твой крестный — от смерти спас. Помни это. Всю жизнь благодарить должен. Забудешь ежели, тяжелый грех на душу возьмешь.

Ваня, еще слабый и бледный, улыбался и протягивал Федору руку.

— Как же ты, Ванюха, под медведя-то угодил, расскажи нам? — не вытерпел Степан.

— Да и рассказывать тут нечего. Как вышел я в сени, смотрю: ошкуй из люка задом спускается. Видно, мясо почуял, проклятый. Не успел я крикнуть, как ошкуй свалился да прямо на меня. Ну и подмял. Вот и сказ весь. Тяжелый ведь он, как жив остался, не знаю.

— Да, матерый ошкуй… и шкура знатная. В тот же день роскошную, с густой шерстью медвежью шкуру торжественно преподнесли Ване.

Лучшие куски мяса вырубили на копчение, Федор, свежуя медведя, поинтересовался содержимым его желудка. Но желудок был пуст. Долго, видно, скитался ошкуй среди сугробов в тщетных поисках добычи… Прошли около месяца.

Затяжная пурга, так угнетавшая зимовщиков, стала понемногу забываться.

Снова начались походы к ловушкам за песцами. Каждый день на небе играли сполохи.

Однажды, когда звезды отчетливо горели на морозном, чуть посветлевшем небе, Ване удалось получить практический урок астрономии.

— Ну, сынок, выходи, ширину мерить будем, — приоткрыв дверь в горницу, позвал Химков.

Был февраль, и мрак полярной ночи днем понемногу начинал редеть. Ваня, выйдя из избы, обратил внимание на то, что линия горизонта резко разделяла небо и море.

Отец, сняв рукавицы, держал в руках «астрономическую палку».

— Видишь, Ваня, кладу к правому глазу длинную планку, поперечину двигаю так, чтобы мне в один раз было видно и горизонт и Полярную звезду. А звезда эта у самого поля[35] ходит, всего только градус разницы и есть. Когда звезда по низу от поля случится, палка на один градус меньше покажет, а ежели, как сейчас, — примечай по ковшику у Лося, — звезда поверх поля идет, — на градус больше… Вот и ширину, место наше от поля узнали. Ну-ка, ты, Ваня, примерься!

Ваня руками, дрожащими то ли от нетерпения, то ли от холода, взял прибор. Приложив глаз к планке и наводя поперечину, он сразу сообразил, как определять высоту звезды.

— Посмотри, отец, правильно?

Алексей проверил и с удовлетворением сказал:

— Молодец, правильно сделал! А теперь в избу пойдем, на свету градусы посмотрим да погреемся: видишь, руки закостенели как!

В избе, подойдя к жировне, Алексей подсчитал показания своего прибора:

— Семьдесят восемь градусов тридцать пять минут. Один градус долой, останется семьдесят семь градусов тридцать пять минут. Вот мы где находимся!

Пока Алексей делал расчеты, на него с одинаковым вниманием смотрели три пары глаз. Поморы всегда интересовались морским искусством, зимовщикам же Малого Беруна было особенно интересно знать широту, положение их жилья на острове.

— А длину места своего по звездам можно сыскать, отец?

— Трудное это дело, Ваня, для простых мореходов, ученые астрономы узнают длину по затмениям солнца и луны, а еще вернее — по звездам, потому что иные звезды чуть не всякий день одна за одну заходят.[36]

Ваня промолчал, видно не понял.

Алексей заметил это и, отогревшись немного, сел рядом с мальчиком, все еще смотревшим, не мигая, куда-то в полумрак.

— Я и сам, сынок, запамятовал тут что-то. Амос Корнилов рассказывал, да давно. Вот вернемся домой, — продолжал он, мечтая вслух, — ежели с деньгами соберемся, обязательно тебя в Петербург отправлю. Упрошу Амоса Кондратьевича, замолю его, чтобы тебя к Ломоносову свел. Хороший он человек, поможет тебе навигацкие науки изучить.

Слыхивал я, много приборов разных, кораблеплаванью весьма полезных, помор наш ученый выдумал. Маточки наши давно Михаиле Васильич поругивал. Компасы, говорит, надо большие заводить и накрепко их к судну ладить. Да самописец от компаса, когда судно по морю идет, работать должен, путь на чертеже вырисовывать. Палку эту астрономическую не хвалил: говорит, точности мало; другой инструмент придумал, чтобы градусы до звезд да солнца способнее было мерить… А еще Михаиле Васильич со многими мореходами совет держал про машину одну, — скорость судна способно ли той машиной мерить. Машина та беспрерывно ход показывает. Этому в иноземных странах не учены. Норвеги да аглицкие кормщики — сам видел — по-старинному, мерными веревками, скорость мерят, как мы мерили, на Грумант идя… Да много чего наш Ломоносов выдумал! Для кораблеплавания большую пользу принес.

Ваня внимательно слушал отца. Крепко хотелось ему стать настоящим ученым мореходом.

— А где, отец, Ломоносов науки проходил, какие же люди-мудрецы его учили?

— Он, Ванюха, сначала у простых людей народную мудрость перенимал. Потом в училищах российских, в Москве да в Киеве, разные науки много лет изучал. В заморских странах учился. А поморов Михаиле Васильич никогда не забывал и по сие время у них учится. Одному человеку невмочь за короткую жизнь всю премудрость постичь. Народ веками ее собирал. И голову иметь надо к наукам способную. С худой головой Ломоносовым не быть.