Путь на Грумант

5. Норвежское море

Однако врут авторы многочисленных книжиц, популярно расписывая древних поморов, определяющих местоположение судна по звездам. Да, есть Большая Медведица, которая по-гречески зовется «Арктос», есть и Полярная звезда. Но не она служит путеводителем: за всю экспедицию мы ни разу не видели ни одной звезды. Ночи-то белые, ночи-то светлые, а зимой в плавание по арктическим морям не выходили. Значит, шли на солнце — вот он, единственный и верный ориентир в безбрежном просторе. Вслед за незаходящим солнцем, которое всегда там, впереди, где встречал мореходов желанный батюшка Грумант с его богатыми зверобойными промыслами и нехитрым мужским житьем-бытьем после длинных и трудных недель перехода. И, наверное, судовой быт средневековых поморов мало отличался от нашего.

Перелистну несколько страниц своего путевого блокнота. Хотя бы эти, от десятого июля.

«Днем была отличная погода: ветер несильный, попутный юго-восток. Поставили грот — скорость узла три. Небо безоблачное, лишь вдали над берегом небольшая „срока“ (можно сказать „хмарь“, „пасмурность“, но сам встречал в каком-то дореволюционном издании это слово, очень точно передающее не только погодное явление, но и отношение к нему таких, как мы, мореходов).

У входа в фьорды крутоносые норвежские сейнеры ловят „кошельками“ селедку. Иногда подплывают к нам, и рыбаки приветливо-сдержанно машут руками. На гроте у коча развевается красный флаг с синим крестом в белой окантовке — как-никак идем норвежскими водами.

Палубу „Помора“ можно сравнить с небольшим деревенским двором: закипает самовар, на вантах подвяливаются крупные трещины — доппаек от териберских колхозников, разбросаны только что наколотые дрова для ночной протопки печки в общем кубрике, аккуратно собраны, в бухты концы рабочего такелажа. На люке трюма расставлены миски, кружки. Вечер, смена вахт, готовимся обедать.

На первое — уха (надоел суп с тушенкой). На второе — рыба жареная. И традиционный чай с сухарями.

Ребята расположились под парусом, в безветрии. Травят байки. Я прилег на корме, любуясь светлым небом с длинными белыми облаками. Должно быть, к ветру. Одну руку свесил за борт — и вдруг кто-то довольно-таки ощутимо щиплет за палец. Послеобеденной дремы как не бывало — оказывается, это балуют летящие за кочем чайки. Отрезаю куски от развешенной на вантах рыбы и кормлю с руки попрошаек. Чайки легонько и резко посвистывают, а схватив и проглотив очередной кусок, благодарят — „дай-дай-дай“. Их несколько десятков — сероватых светло-стальных летучих торпедок с белым брюшком и тремя черными полосками-окантовками на концах крыльев и на хвосте.

К, ночи ветер зашел с норда, а „срока“ растянулась от берега до горизонта. На нашей вахте, с полуночи, припустил крупный дождь. Срубили s парус, встали на буксир к „Груманту“. Все бы хорошо, но уж слишком болтает. Даже после ночной вахты трудно уснуть: тело бросает из стороны в сторону и бьет о переборки. Лучинная „птица счастья“ беснуется над головой, выписывая уму непостижимые пируэты…»

Историки утверждают, что морской путь вдоль берегов Скандинавии был известен русским людям издавна. Вспоминают плавание из устья Северной Двины до норвежского города Тронхейма русского посольства во главе с дьяком Григорием Истомой, а также переход из Дании в Русь дипломатов Юрия Тарханиста и Василия Далматова в 1501 году. Красноречиво свидетельствует об этом и топонимика прибрежных мест, хорошо знакомых русским шкиперам. Поморские лоции не знают границ, называя Вардегуз Вагаевой губой, Баде-фьорд — Макорской, Конгс-фьорд — Фониной губой, а «в ней острова, стоят под русской стороной за Малым Кукшином, а не за Высоким, внис идучи; от Малого Кукшина есть остров, от него есть в голомя поливуха…» И для нас, сегодняшних кочманов, пересечение государственной границы, разделившей воды единого моря, было чисто условным, больше — психологическим фактором. Преимущество в одном: выключили за ненадобностью коротковолновую радиостанцию «Причал», так как эфир был пуст. Оно и к лучшему — нечего зазря аккумуляторы сажать. А пока не столь далеко отбежали наши «Помор» и «Грумант» от русской земли, перескажу легенду о «Валитовом городище», закрепившем новгородские владения на Крайнем Севере.

Рассказывают, что Мурманскую землю привел под свою власть карельский владетель, посаженик Новгорода — Валит. И в знак победы над «немцами» Валит поставил «на Варенге, на побоище немецком, камень в высоту от земли более косые сажени, а около его… городовой оклад в 12 сажен… А тот камень… и по сей день слывет Валитов камень». Запись этого предания сделана в конце XVI века в связи с претензиями Дании на земли, населенные саамами. Но был ли на самом деле Валит? Если от человека за пятьсот лет ничего не осталось, то, может, сохранились материальные следы его деяний? Если Валит фантастическая личность, то, естественно, нет и городища. А если?..

Исключает фальсификацию созданная для практических нужд «Книга Большому чертежу» — описание громадной карты Российского государства, составленное в 1627 году. И в нем приводятся такие сведения: «А промеж тех речек (Ровденьга и Ворьема) на море, на острову, близко к берегу Волитово городище. А от тех речек морским берегом до усть реки Печени 30 верст…» Теперь местоположение Валитова городища известно — губа Валитова в устье реки Ворьемы. Приграничной и по сей день реки за полуостровом Рыбачий…

При нашем продвижении на запад вновь возникает вопрос о правильности выбранного маршрута. Честно сказать, вряд ли именно так, современным путем, достигали поморы Шпицбергена. Вернее предположить, что по мере освоения Белого моря, побережий Карского и Баренцева морей промышленники ставили становища прежде всего на Новой Земле. Им не было нужды открывать далекие края с целью наживы, грабежа и торговли. Кормились собственным трудом, добывая рыбу и птицу, меха и морского зверя. Так, охотясь, продвигались на север, до кромки льдов. И неожиданно наткнулись на землю, богатую моржовыми лежбищами. Кроме того, выход русских людей к Груманту — Шпицбергену с восточной стороны более оправдан и с точки зрения природно-климатической обстановки: маршрут Белое море — западный берег Новой Земли — кромка льдов — юго-восточные острова архипелага полностью совпадает с режимом господствующих летом течений и ветров. Мы же решили достичь поставленной цели, преодолев открытые водные пространства к северу от норвежского мыса Нордкин. Путь вдвое короче и в несколько раз опаснее. Но путь вполне реальный, раз бежит — торопится наш коч, сшитый по старым меркам Дедовским способом.

Из путевого блокнота

Наверное, я уже утомил читателя пересказом различных древних преданий, но в данном случае вопрос принципиальный: были ли викинги в Беломорье и почему вот уже второе тысячелетие историки и краеведы, повторяя друг друга, размещают легендарную страну Биармию где-то в районе современной Кандалакши? Так что позволю себе поспорить, но не с Володей Королевым, обиженно отсевшим от меня к борту коча и что-то рассматривающим в бинокль в безбрежных волнах Норвежского моря, а с ленинградским краеведом Борисом Ивановичем Кошечкиным, чьи обширные познания в истории освоения Русского Севера всегда авторитетны и документально подтверждены. Но на этот раз, уверен, он ошибается. Впрочем, попробуем вникнуть во вполне логичные выводы моего заочного оппонента.

Впервые о походе норманнов в водах северных морей и об открытии там густонаселенной и богатой страны, получившей название Биармии, в 870–890 годах сообщил норвежский землевладелец и мореплаватель ярл Оттар. Кроме того, в саге об Эгиле, в целом исторически правдивой, рассказывается, как сын норвежского короля Эйрик Кровавая Секира в 10-20-х годах десятого века совершил поездку в Биармию и вступил там в битву с местными жителями у реки Вины. Плюс к тому, в саге о походе дружинника Карли говорится, что Биармия — необычайно богатая страна. Основа ее богатства — пушнина. Эта же сага рассказывает об ограблении викингами биармийского святилища, когда Карли и его спутники увидели «курган, насыпанный из золота и серебра, смешанных с землей».

И рассказ Оттара, и записи древних скандинавских саг давно служат предметом тщательного изучения, раздумий и споров ученых, ищущих в них указаний местоположения загадочной страны, определение которого «является вопросом первостепенной важности для всего раннего периода русской истории». И чтобы отыскать след в полулегендарную Биармию, Б. И. Кошечкин пытается нанести маршрут викинга Оттара на географическую карту. Что ж, дело весьма интересное. Стоит, наверное, полностью процитировать автора, сделав по ходу повествования свои ремарки.

«Оттар жил на самой границе обитаемой в то время части Норвегии, на побережье Странда, невдалеке от современного Тронхейма. Оттуда драккары викингов двинулись на север и через три дня достигли широты, „дальше которой китоловы никогда не ездят“.

По счастью, древние источники сохранили определенные указания о географических пределах китобойного промысла норманнов. В согласии с этими указаниями, Оттар оказался в водах архипелага Лофотенских островов. Дальше открывался морской простор, еще неведомый скандинавским мореходам.

Если прикинуть по карте расстояние от Странда до Лофотен, оно окажется равным 270–340 морским милям. Таким образом, находясь в плавании первые трое суток, Оттар и его спутники двигались со скоростью порядка ста миль в сутки. Следующий отрезок пути, от Лофотенских островов до мыса Нордкап, места, где, по рассказу Оттара, направление берега менялось на восточное, по протяженности примерно равен уже пройденному пути, и также был преодолен за три дня. Путь вдоль Мурманского берега Кольского полуострова отнял у мореплавателей четыре дня. Расстояние от мыса Нордкап до мыса Святой Нос, за которым следует поворот в Белое море, составило 400 миль. Таким образом, средняя скорость судов оказывается здесь той же. (То есть около пяти узлов, что вполне реально при попутных ветрах и благоприятных течениях, что, правда, на практике случается крайне редко. — В. Г.) Далее, по словам Оттара, поворот на юг — и пять дней пути, снова вдоль берега, вплоть до пункта, из которого „большая река вела внутрь страны“.

Многие исследователи, пытавшиеся восстановить ход плавания Оттара, считали, что река эта — Северная Двина. Но так ли это? Не основан ли этот вывод только на сообщениях норвежских саг, рассказывающих о более поздних морских походах викингов, когда они, возможно, действительно побывали на Двине?

Во время же плавания Оттара, как прямо следует из описания его путешествия, флотилия драккаров двигалась вдоль берега. И если с учетом этого важного указания повести маршрут норманнов не поперек Белого моря, а вдоль Терского берега, суда викингов окажутся не в устье Двины, а в Кандалакшском заливе, в его вершине. Пройденное от поворота на юг, от Святого Носа, расстояние составит при этом 450 миль. Разделив его на рассчитанную уже скорость судов, мы получим время, более близкое к пяти суткам, которые потратили викинги на этот переход, нежели то, которое потребовалось бы им, чтобы дойти до устья Двины, лежащего всего в 300 милях от Святого Носа.

Но где же „большая река“, что уходила „внутрь страны“? Оказывается, и она на месте. Ведь вершина Кандалакшского залива (урочище Проливы) представляет довольно протяженную, с заметным течением протоку, соединяющую Канда-губу с самим заливом. У находящегося на ее фарватере создается полное впечатление полноводной реки.

Итак, в результате тщательного анализа маршрута Оттара является новая гипотеза о положении загадочной страны, некогда достигнутой викингами. Однако требуются убедительные доказательства ее действительного положения на юге Кольского полуострова, а не в каком-нибудь ином месте. Тем более что изредка посещавшаяся иноземными пришельцами Биармия — не Троя, не знаменитый Винланд на побережье Ньюфаундлена, в поисках которых интуиция и логика были подкреплены многочисленными находками предметов материальной культуры. Ведь только текст одной из рунных грамот XI века как будто бы близко определяет ее местоположение „между Оулемаркией и Гандвикой“, то есть между Ботническим заливом и Белым морем.

Но подтверждения нашлись. (А далее мой оппонент нелогичен, выдавая изображения Биармии на западноевропейских географических картах за предметы материальной культуры многолюдной и богатой страны. — В. Г.) Дело в том, что если последнее плавание викингов на север состоялось в 1222 году, в первой четверти XIII века, то сама Биармия позднее изображалась на западноевропейских картах еще многие столетия. Наиболее древние из этих карт, относящиеся к третьей четверти XVI века, рисуют Кольский полуостров в виде перешейка между Баренцевым морем и „Белым озером“, контуры которого близки очертаниям Кандалакшского залива, но замкнуты на востоке. По всему перешейку тянется надпись „Биармия“.

Но вот в конце XVI — начале XVII столетия появилось новое семейство карт, созданных голландцами. Они составлялись уже в ту пору, когда западноевропейские купцы и мореплаватели становились частыми гостями на северных берегах Московского государства и голландские картографы обогатились новыми сведениями по географии Русского Севера. Теперь Белое море стало приобретать очертания, близкие к действительным. На этих картах Биармия как бы локализуется, приобретая свое более определенное и точное положение. Если раньше название „Биармия“ распространялось на весь Кольский полуостров, то теперь оно было конкретно отнесено к Кандалакшскому берегу.

Наиболее показательны в этом отношении две карты. Первая, „Карта Швеции и Норвегии с окружением“, труд крупнейшего картографа своего времени Герарда Меркатора, гравированная в Амстердаме в 1595 году. Биармия показана здесь на северном берегу Кандалакшского залива, в его западной части, между выступом берега, в котором нетрудно узнать Турий полуостров, и вершиной самого залива. Со стороны Кольского полуострова она ограничена цепью гор, которым должны соответствовать массив горы Баранья Иолга, Кандалакшские и Колвицкие тундры. Продолжение горной цепи на восток, в удалении от берега, это, по-видимому, Кейвская гряда.

На другой голландской карте, Андриана Винна, Биармия показана там же, но еще более определенно. Цепь гор на Кандалакшском берегу здесь разорвана, как бы давая место обширному низменному пространству, вероятнее всего долине реки Нивы. Таким образом, положение Биармии указано голландскими картографами в высшей степени конкретно.

Остается лишь вспомнить некоторые подробности, отмеченные в сагах и приобретающие значение в качестве дополнительных доказательств правильности реконструкции маршрута Оттара и сведений, касающихся самой Биармии. Жителей страны Оттар называет „терфиннами“, или „лесными финнами“. Это название всегда относилось к аборигенам Кольского полуострова. Отсюда идет и само старинное название полуострова — Терский наволок, Тре, Трь. На этом основании известный зарубежный исследователь проблемы Биармии М. Фосмер приходит к выводу, что „биармийцы относятся к карелам западно-финской группы, живущим У Кандалакшской губы“.

В какой же мере свидетельства древних саг о богатстве Биармии реальны? Ведь большинство исследователей подчеркивало преувеличенные представления о „чудесной стране“, в какую попали викинги.

Но это не совсем так. Норманнские мореплаватели, высадившиеся в Биармии, были выходцами из Халагаланна — холодного и почти бесплодного края. Затем их путь лежал мимо суровых, лишенных Древесной растительности северных берегов Кольского полуострова. Однообразие тундры сопровождало их и во время пути вдоль Терского берега.

Но вот вскоре за варзугским устьем, в приближении к Турьему полуострову, природа неожиданно и резко изменилась. Сначала к берегу подступили сосново-еловые, а затем и красноствольные сосновые леса, полные зверья. На берегах прозрачных речек гнездились драгоценные бобры, а крупные лососи делали „свечи“, взметая мощные тела над кристально-прозрачной водой. Изменилось и море. Огражденное от ветров близкими берегами залива, оно стало тихим и ласковым. Там и здесь резвились касатки, тюлени в изобилии блаженствовали на прогреваемых солнцем каменных отмелях. Контраст с суровым севером был разителен.

Итак, большое количество данных свидетельствует в пользу того, что легендарная Биармия лежала на юго-западе современной Мурманской области».

Вот так, не более не менее — снаряжай хоть сейчас археологическую экспедицию в район Кандалакши и ты решишь наконец затянувшийся тысячелетний спор. Но почему никто не торопится сделать это и прославиться на весь мир, откопав легендарные святилища с золотыми и серебрянными монетами? Впрочем, уже знакомый читателям профессиональный археолог и писатель А. Л. Никитин однажды рискнул заняться раскопками… скандинавского поселения на Терском берегу. Что же из этого вышло?

— В течение трех последних веков каждый исследователь Русского Севера приступал к его истории с плаваний норвежцев вокруг Нордкапа и Святого Носа в Белое море, — начал рассказ Андрей Леонидович, поудобнее усаживаясь в кресле в своей уютной московской квартире и готовясь к обстоятельному повествованию, узнав, что я интересуюсь викингами.

— Грабежи и погромы, чинимые этими бандитами в Беломорье, уже при Иване IV казались аксиомой даже самым рьяным противникам признания варягов. Но чем шире и глубже открывал я Север, исходив за годы экспедиций сотни и сотни верст, тем отчетливее видел, что аксиома не столь очевидна, как может показаться издалека, из читальных залов столичных библиотек и тиши рабочего кабинета. Ведь везде, где когда-либо побывали викинги, можно было обнаружить их явные следы — украшения, оружие, надписи, остатки поселений… Здесь же ничего подобного не было.

— Но ведь вы, Андрей Леонидович, все же раскапывали гробницу викинга под Пялицей?

— Да, и повторил ту же ошибку, как когда-то мой университетский учитель А. Я. Брюсов, а до него — Н. К. Рерих. Оба они копали на Соловецких островах «курганы», уверенные, как и я, в их скандинавском происхождении, и каждый раз приходилось признаваться в своей ошибке. Позднее, на острове Анзер, я видел тот самый «курган», с которого Рерих написал известный этюд, названный им «Памятник викингу».

— В чем же дело?

— Мой «курган» на речке Пялице был три метра с лишком в высоту и около двенадцати метров в поперечнике. Склоны его были тщательно выровнены, у основания вросли в землю валуны. И он являл собой внушительное зрелище, будучи… естественным холмом и составляя одно целое с площадкой над рекой. Но поверил я в это лишь на второй день раскопок, не обнаружив под холмом ни прослойки древней почвы, ни какого-либо иного свидетельства, что он — насыпан. То были не насыпь, а останец, сдержавший напор речного потока, который размыл на своем пути морену. Поток вымывал частицы песка и глины, оставляя на теле холма естественный «панцирь» из валунов. Позднее, когда уже почти сформировавшийся холм оказался на краю морской террасы, за него принялись и морские волны. Противоборствующие морские и речные течения, приливно-отливные циклы так обточили и скруглили останец, что он стал действительно похож на классический курган. То же самое, как я мог потом убедиться, происходило и на Соловецких островах. Отсюда и иллюзия, что холмы укладывали человеческие руки…

— И эта ошибка стала крахом ваших надежд отыскать легендарную Биармию?

— Как раз наоборот! Неудачи закономерны, они неизбежны там, где ищешь калитку в неведомое. Загадочная страна лишь вновь отодвигалась в теньволшебных сказок, а я терял последнюю надежду найти доказательства плаваний скандинавов в Белое море. Но вдруг понял, что до тринадцатого века норвежцы никогда не бывали в Беломорье. Не бывали — и все тут!

— Почему?

— Да потому, что если бы хоть один норвежей в девятом, десятом или в одиннадцатом веках подозревал о существовании северного пути в Белое море, больше того, если бы он просто знал о самом существовании берегов Белого моря с их тучными пастбищами, плодородной землей, прекрасным климатом, лесами, полными разнообразной дичи, обильными рыбой реками и озерами, множеством никем не заселенных островов, достаточно больших, как те же Соловецкие, — ни один из них не бежал бы из Норвегии в бесплодную, безлесую Исландию и дальше, в Гренландию, где каждое бревно ценилось почти на вес золота, а пастбища и плодородные земли были поделены намного раньше, чем приплыл в эти места последний переселенец!

Ведь и добираться в Белое море было много проще и безопаснее, чем отправляться в плавание по звездам в океан, не зная, куда тебя занесут буря или морские течения, к какой земле и когда ты пристанешь.

— Но как же мнения историков о местоположении Биармии? И как быть с рассказом ярла Оттара?

— Да, о Биармии писали все, кто затрагивал вопросы древних географических открытий на севере Европы. Строй громких имен и научных авторитетов внушителен, как македонская фаланга. Авторы ссылались друг на друга и подкрепляли свои позиции ссылками на статьи других. Однако чем дальше я вчитывался в научные труды и в комментарии к ним, тем яснее видел, что хожу по кругу: плавания викингов доказывались Биармией, а Биармия — плаваниями.

— Но ведь была точка отсчета — первое упоминание об этой стране…

— Да, все начинали с плавания Оттара — он же Отер или Охтхер. Только вот говорил ли норвежец о Биармии и населявших ее бьярмах? Перечитав текст, я убедился, что очевидное — совсем не так уж очевидно, как представлялось мне раньше.

Внимание к тексту, к каждому его слову, всегда бывает вознаграждено. Тем более если не Доверять прежним переводам англосаксонского подлинника.

Во-первых, отметим, что перед королем Альфредом, который, якобы, записал рассказ Оттара, во время беседы находился не один Оттар, но и его товарищ Вульфстан. И рассказ Вульфстана о поездке на восток по Балтийскому морю непосредственно продолжает рассказ Оттара о его плавании вдоль побережья Норвегии на юг, в Данию. Другими словами, Оттар не просто рассказывал королю о себе и своем плавании на север: оба скандинава повествовали еще и о совместном плавании по Балтийскому морю.

Во-вторых, исправив весьма существенные ошибки в прежних переводах оригинала, я смог выделить из единого текста рассказ Оттара и фразы, с наибольшей вероятностью принадлежавшие Вульфстану.

— Что же осталось после этого от плавания на север в Биармию?

— Прежде всего, Оттар едет в «те края» всего лишь на морскую охоту, а вовсе не грабить страну бьярмов или «беормов»! И путь его недолог: «чистого плавания» в одну сторону было всего пятнадцать дней — плавания медленного и осторожного, так как пробирался он в незнакомых водах.

Поскольку при перемене курса он должен был всякий раз ждать попутного ветра, можно заключить, что суденышко его было невелико, без достаточного количества гребцов и оснащено прямым парусом, что не позволяло Оттару маневрировать и идти галсами…

— Да, драккары викингов были, пожалуй, не мощнее нашего коча и оснащались одним прямым рейновым парусом площадью до семидесяти квадратных метров. На веслах же по открытому морю не пройдешь — даже и пытаться не стоит…

— Так вот, если верить практикам, а не теоретикам мореплавания, то Оттар вряд ли продвинулся дальше Варангер-фьорда. Скорее всего, он не дошел даже до Нордкапа, плутая в шхерах, не отдаляясь от изрезанного фьордами и усеянного островами северного побережья Скандинавии.

— Почему же плавание Оттара связывают со страной бьярмов?

— Не этот один, а множество вопросов обрушилось на меня. И оказалось, что в словарях северных наречий «беормы» — не этническое имя, а нарицательное, географическое, обозначающее всего лишь «прибрежных жителей»!

— Как русское «поморы»…

— Другими словами, «Биармия» оказывалась просто «прибрежной страной». Стоило ли тогда ее искать, если каждый удачный набег на то или иное побережье Европы забрасывал викингов — по их представлениям — в ту самую «Биармию»!

— Почему же путь в Биармию лежит через север?

— Да, ситуация довольно-таки любопытная. С одной стороны, изучая скандинавские саги, я мог убедиться в устойчивости традиции северного пути в «страну бьярмов», что подтвержали и карты позднего средневековья, помещавшие Биармию в современном Финмарке. С другой стороны, я все больше убеждался в фиктивности этого пути. Скальды знали «страну бьярмов», но ничего не говорили о пути в нее.

Первым моим помощником и проводником по географии саг был самый богатый и влиятельный человек в Исландии начала XIII века Снорри Стурлусон, собравший и обработавший многие саги. Так вот он реальной Биармии уже не знал, а лишь весьма осторожно поддерживал существовавшую в его дни литературную версию, которая отправляла корабли викингов куда-то на север, отталкиваясь от рукописей рассказа. Оттара — весьма противоречивого, как мы выяснили, рассказа!

Сформулировав этот вывод, я наконец-то увидел выход из тупика: «путь на север», который никуда не вел, получил разумное объяснение. Но вместе с тем у меня снова возникла надежда найти «страну бьярмов», тем более открыв для себя «восточный путь» викингов, который фигурировал в работах многих историков.

— Таким образом, «восточный путь» возвращал вас, Андрей Леонидович, из ледяных пустынь Севера, из областей, населенных карликами, чудовищами, великанами, полными коварства и волшебства «финнами» в реальное пространство культурного. европейского мира?

— И в страну «беормов», о которых упоминал земляк Оттара Вульфстан! Путь этот был хорошо известен не только скандинавам и исландцам, но и другим западноевропейским купцам, торговавшим по берегам Балтийского моря с прибрежными жителями и отправлявшимися дальше, по среднерусским рекам и волокам — в Верхнюю и Среднюю Волгу, оттуда — в Великие Болгары и дальше, на Каспий, в страны Арабского Востока. По этому «восточному пути» на рынки балтийских городов, в сокровищницы датских, фризских, вендских, норвежских, шведских и английских королей поступали меха и то самое серебро, за которым так охотились викинги.

Обратившись к археологическим картам, на которых клады восточных монет и отдельные их находки отмечают торговые магистрали средневековья, я недоумевал, почему никто из моих предшественников, искавших Биармию, не догадался сопоставить эти, так бросающиеся в глаза факты? Что мешало? Предвзятость взгляда? Традиция? Между тем стоило бы помнить, что для скандинавов, если верить сагам, «страна бьярмов» была всегда синонимом «страны серебра». Не мехов, которые они могли получать — и получали! — от саамов, населявших Финмарк и внутренние области Скандинавского полуострова, а именно серебра. Еще точнее — серебряных монет, за которыми викинги охотились в своих разбойничьих набегах.

— А на беломорском Севере, на всем протяжении Северной Двины, от Белого моря до Великого Устюга, ни археологи, ни счастливые кладоискатели не подняли ни одной серебряной монеты, восходящей к временам викингов. Нет у нас и никаких следов сколько-нибудь постоянной и обеспе-^нной жизни до начала новгородской колонизации.

— Вот именно!

— Так где же, на ваш взгляд, находилась легендарная Биармия?

— Будем искать относительно торговой магистрали раннего средневековья. Положенная на географическую карту ниточка восточного пути позволяет начать уже конкретные поиски загадочной страны к северу или к югу от нее. Исландские саги сообщают о набегах на «страну бьярмов» только со стороны моря. До входа в «реку Вину» викинги, как правило, нигде не пристают. Не приходится им и вытаскивать свои суда на берег или перетаскивать через волоки. Следовательно, поиски «страны бьярмов» можно ограничить тем отрезком «восточного пути», который заключен между берегами Швеции и разветвленной дельтой Невы.

К югу от Аланских островов и Финляндии лежат земли Восточной Прибалтики. Туда, с «восточного пути», отходил к современному Таллинну маршрут, по которому следовали корабли датских рыцарей. Но возле Таллинна никакой большой реки нет, однако стоит податься немного на юг, и путешественник оказывается в Рижском заливе, куда впадает Даугава, в прошлом — Западная Двина. Двина — Вина? Или Вина — река Вянта, она же Виндава? А бьярмы — жители побережий Рижского залива и окрестных мест?

Таков единственный возможный и до неприличия логичный вывод!

Не в обиде ли ты на меня, уважаемый читатель, за столь длинный пересказ беседы с писателем Андреем Никитиным? Однако согласись, он во многом прав и намного симпатичнее тех историков и краеведов, что не прошли испытания пространством и временем, холодным бездушием моря или обманчиво-доступными лабиринтами гор. Ох как хотелось бы посмотреть на тех теоретиков, когда коч «Помор» и лодья «Грумант» взяли курс на чистый норд, в открытое море. А ведь вдумаемся: что было бы с современной историей, если б волей злого случая драккар викингов занесло в Белое море? И представим себе новгородских ушкуйников, выходящих на побережье и встречающих там многолюдные колонии скандинавов, заполонивших великолепную пойму Двины, свободно промышляющих в шхерах Кандалакшского залива, добывающих семгу и речной жемчуг в широких реках побережий… Впрочем, стоит ли удивляться легкости, с которой на обзорной карте Европы из карманного атласа мира намечается путь викингов из Норвегии в Белое море? Разве можно познать за письменным столом смену ветров и течений у скрытого туманом и оставшегося за кормой Нордкапа? Или предусмотреть все опасности, подстерегающие морехода возле Святого Носа? Даже на борту современного теплохода невозможно испытать и сотой доли тревог и надежд, бередящих души затерянной в открытом море горстки людей…

Из путевого блокнота

Действительно, те несколько дней хода открытым морем были словно подарены нам судьбой. Держался устойчивый юго-восточный ветер — наш ветер. Выражаясь языком профессиональных яхтсменов — фордевинд, то есть с кормы относительно курса судна. Шли под одним большим гротом, который вбирал в себя упругую мощь ветра, не оставляя и слабого дуновения малому носовому фоку. Все бы хорошо, но при таком ходе надо быть предельно осторожным, стоя на руле: коч «рыскает», стремится развернуться боком, лагом к волне, которая накатывает с кормы, медленно проползает под днищем, молочной пеной изливает по бортам свою бессильную ярость. Хорошо!

Днем наблюдали любопытную картину зарождения водяного смерча. Невдалеке, с милю от коча, из бледного кучевого облачка опустилась к морю белесая «тумба» с черными змеистыми прожилками. Время от времени из нее вытягивались ножки-щупальца и захватывали гребни волн. Так продолжалось часа два, пока мы не убежали от греха подальше, оставив это чудо рождения без присмотра.

Море пустынно. Пропали и чайки, давно подавшись к берегу. И лишь на вторые или третьи сутки перехода открытым морем появились вновь — но не те белоснежные норвежские попрошайки, а массивно-агрессивные, крупные, грязно-бурые. Моряки их называют, кажется, бургомистрами.

Переговорили по рации с бегущим впереди «Грумантом», запросили координаты, принятые коротковолновиками Петром Стрезевым и Василием Заушициным. (Благодаря навигационному бую «Сарсат-Коспар» и наладив связь с коллегами из Москвы, они имели возможность раз в сутки точно определять наше местоположение.) В итоге оказалось, что пора уже готовиться к встрече с островом Медвежий. О нем в судовой лоции вычитал следующие строки: «Использование средств навигационного оборудования в описываемом районе в значительной степени затруднено влиянием различных факторов. Частые и сильные туманы, внезапно налетающие снежные заряды, магнитные бури, рефракция и другие явления порой совершенно не позволяют определить место судна».

Вот тебе на: а у нас на борту из навигационного оборудования лишь шлюпочный компас.

«У о. Медвежий нет хорошо защищенных и удобных якорных мест. Суда обычно останавливаются с подветренной стороны острова. На малых судах при знании местных условий плавания можно заходить в некоторые бухты.»

Мы же пока не знаем не то что местных условий, но и где он, этот омываемый водами трех морей остров Медвежий. Однако должен быть рядом — вдали заметили в волнах большой желто-красный буй. Где-то здесь затонула подводная лодка «Комсомолец». Капитан выдал по сто граммов из судового винного запаса — помянули ребят…

Из путевого блокнота

А случилось то, чего больше всего надо опасаться мореходам: первый и, пожалуй, единственный раз за все плавание мы перестали понимать друг друга.

Ветер скис. Туман — не видно ни зги. Капитан лодьи Ростислав Гайдовский решил не рисковать, а, воспользовавшись удобным случаем, забрать с «Помора» аварийный запас солярки для движка — три массивные бочки, еще в Архангельске надежно принайтованные к грот-мачте. Но как осуществить эту операцию? Вручную не стоит и пробовать — даже в штиль наполненные под завязку бочки не перекатить с борта на борт. Надумали канистрами по веревке передавать на «Грумант» топливо. Закачали и отправили ребятам таким образом первые канистры. А с середины бочки резиновый шланг с подсосом уже не захватывает жидкость. Нанюхались солярки, перепачкались, разругались.

С грехом пополам наращиваем шланг и спускаем конец в трюм, почти к самому дну. Солярка побежала — едва успеваем подставлять пустые канистры. Минут через пять меняем друг друга: спертый трюмный воздух и пары солярки шибают в голову почище неразбавленного спирта. Но дело сделано. Бочки пусты. Заводим буксир на «Грумант», который, чихнув несколько раз остывшим движком, медленно набирает ход…

Медвежий нам улыбнулся — на час-другой стряхнул со скал-вершин клочья тумана, блеснул на солнце заснеженными холмами. Вышли к нему очень точно. Погода разгулялась, потянул ветерок. Утренних обид как не бывало. Стали доставать и проветривать свои «парадные костюмы», выданные на команду спонсорами из «Спутника». За отсутствием других зрителей приплыли подивиться Дельфины — прыгали за кочем несколько часов. И вдруг — ну как тут не верить приметам! — задул Усиливающийся северный ветер, горохом простучал по палубе град. Сглазили мы погоду. Оставалось одно: крепить спущенные паруса, вставать на длинный буксир к «Груманту». До Шпицбергена оставалось миль 150. Сутки небо было в овчинку. Каялись и казнили себя, что до конца не знаем слов простейшей молитвы. А то пасть бы на колени и прошептать — вымолвить с искренней надеждой на избавление: «Боже наш, просим, на тебя уповаем да поможешь нам всечасно и не оставишь в бедствиях на волнах морских и пошлешь нам ветры попутные и возвратимся в благополучии и с удачей к крову своему…»

Упал и разбился судовой барометр: теперь давление постоянное — самое низкое. Положил не нужный прибор на полочку за иконку Божьей Матери. Надежда на опыт и хладнокровие Ростислава Гайдовского, который в составе геологоразведочных экспедиций не раз бывал в эти краях, не понаслышке знает об особенностях прибрежных мест. Особенностях, которые для экипажей больших пароходов ни к чему, а для нас любая мелочь, случайность может стать последней.

Наверное, кто-то все же услышал наши само дельные, но искренние молитвы — ветер стих. Вновь пал туман — верный признак близкого берега. И вскоре мы его увидели — южную оконечность Западного Шпицбергена с выступающим в море зубом острова Сёркаппёйа.

Сутки шли до Ис-фьорда. Льдин на воде почти нет, лишь изредка попадаются разноцветны стамухи. Но для нас они крайне опасны — хватило же пробоины в несколько сантиметров шириной для теплохода «Максим Горький», чтобы подать «SOS». Как раз в это время по транзистору поймали Всесоюзное радио. Передавали интервью с одесситами, решившими построить копии древних судов и, как мы, пуститься в плавание… «А какой будет толщина бортов? — спрашивал репортер. — Один из древнегреческих философов образно говорил, что она равна расстоянию между жизнью и смертью моряка.» «Думаю, что будет сантиметров десять», — отвечал наш начинающий коллега-южанин. «Ах-ах, как мало!» — восхищался репортер мужеству будущих покорителей морской стихии.

Дмитриев усмехнулся: «Это на Черном-то море десять… У нас на борта пошла доска в два с половиной сантиметра, а в носовой части коча, рассчитанного на плавание в ледовой обстановке, до шести — не больше. И вряд ли у поморов корпус судна был толще…»

Подходила к концу вторая неделя экспедиции. Радисты сумели связаться с Баренцбургом — нас ждали. И встречали с оркестром и хлебом-солью. А очередной номер местной газеты «Шахтер Арктики» вышел со стихами в нашу честь на первой странице. Начинались они так:

Первый вопрос, который мы задали, вступив на берег и попав в объятия полярников, был прозаичным: «Где здесь у вас баня?»