Пятая женщина

1

Было уже начало одиннадцатого, когда он наконец закончил стихотворение.

Последние строфы дались ему нелегко и заняли много времени. Ему хотелось найти слова, горькие и одновременно прекрасные. Уже в который раз он перечитывал и рвал написанное. Дважды готов был сдаться. Но все-таки стихотворение закончено и лежит перед ним на столе. Элегия о пестром дятле, который, того и гляди, совсем исчезнет в Швеции — его не видели здесь с начала 80-х годов. Еще одна птица под натиском людей покидает насиженное место.

Он поднялся из-за стола и потянулся. С каждым годом ему становилось все труднее подолгу сидеть за работой.

«Такие старики, как я, не должны писать стихов, — подумал он. — Когда человеку семьдесят восемь, его мысли уже вряд ли интересны кому-нибудь, кроме него самого». Одновременно он знал, что неправ. Лишь на Западе на стариков смотрят со снисходительностью или презрительной жалостью. В других культурах старость уважают как время прозрения и мудрости. И стихи он все равно будет писать, пока жив. Пока может ясно мыслить и держать в пальцах ручку. Ничего больше он не умеет. Во всяком случае, теперь. Когда-то он был удачливым торговцем машинами. Другие ему и в подметки не годились. Не зря говорили, что у него железная хватка. Торговля шла хорошо. Одно время у него даже работали филиалы в Томелиле и Шёбу. За эти годы он скопил достаточно денег, чтобы теперь жить в свое удовольствие.

И все же главным в его жизни были стихи. Все остальное приходило и уходило. Стихи же дарили ему ни с чем не сравнимую радость.

Он закрыл шторами большие окна, из которых виднелись всхолмленные поля, где-то за горизонтом плавно спускающиеся к морю. Подошел к книжной полке. Девять сборников стихов напечатал он за свою жизнь. Вот они стоят — бок о бок — на полке. Они всегда издавались маленьким тиражом — триста экземпляров, иногда чуть больше. Непроданные хранились в подвале, в больших картонных коробках. Но это не было ссылкой. Он все еще гордился ими. Хотя и решил, что когда-нибудь сожжет. Нужно-то всего лишь вынести коробки во двор и чиркнуть спичкой. В тот день, когда врачи или внутренний голос сообщат ему о приближении смерти, он уничтожит тонкие книжечки, которые никто не захотел покупать. Не допустит, чтобы они оказались на помойке.

Он разглядывал книги, стоящие на полке. Всю свою жизнь он читал стихи. Многие знал наизусть. И не пытался обманывать себя: его были не самыми лучшими. Но ведь и не худшими. Он начал печататься в конце 40-х годов. С тех пор его сборники выходили примерно раз в пять лет, и в каждом из них были строфы, ни в чем не уступавшие стихам самых знаменитых поэтов. Правда, в жизни он так и остался торговцем машинами, а не литератором. В новостях культуры ничего не писали о публикации его новых сборников. Его не награждали премиями. Первый сборник он разослал в крупные стокгольмские издательства. Прошло время, и книги вернулись к нему с краткими отказами, напечатанными на готовых бланках. В одном из издательств, правда, редактор лично от себя приписал, что никто не будет читать стихи, в которых речь идет только о птицах: «Кого интересует духовный мир белой трясогузки?». Тогда он перестал обращаться в издательства. Стал издавать книги за свой счет. В простых обложках, без иллюстраций. Ничего лишнего. Главное — это то, что внутри, — слова. И, между прочим, его стихи покупали. Даже хвалили.

Вот лежит новое стихотворение. О пестром дятле, красивой птице, которую давно уже не видели в Швеции.

«Птичий поэт, — подумал он про себя. — Почти все мои стихи о птицах. О полете, шелесте крыльев в ночи, одиноких призывных криках вдалеке. В мире птиц я нахожу разгадку самых сокровенных тайн жизни».

Он вернулся к столу и взял в руки листок. «Все-таки я дописал это стихотворение», — подумал он, разжал пальцы, и бумага упала на стол. Прошелся по комнате, и тут в спине вдруг что-то кольнуло. «Неужели старею?» Он привычно прислушался к себе — не изменяет ли ему здоровье. Всю жизнь он тренировал свое тело, никогда не курил, не пил, был умерен в еде и чувствовал себя прекрасно. Но, как ни крути, скоро восемьдесят. Время, отмеренное ему, неумолимо подходит к концу. Зашел на кухню и налил себе кофе из кофеварки, которую всегда держал наготове. Стихотворение было дописано, но к радости примешивалась печаль.

«Осень жизни», — подумал он. — Хорошее название. Каждое написанное стихотворение может оказаться последним. Кроме того, сейчас сентябрь. Осень. И на календаре, и в моей жизни.

Взяв чашку, он вернулся в комнату. Осторожно сел в одно из кожаных кресел, с которыми не расставался уже больше сорока лет. Он купил их в память о своем триумфе, когда стал официальным представителем фирмы «Фольксваген» в южной Швеции. На столике возле кресла стояла фотография Вернера, овчарки, которую он любил больше всех своих собак. Старость — это одиночество. Умерли люди, вместе с которыми прошла жизнь. Понемногу уходили в прошлое собаки, жившие у него. И вот он остался один. В жизни каждого человека наступает время, когда он оказывается один. Об этом он совсем недавно попытался написать стихотворение. Но оно не получилось. Может быть, получится теперь, когда элегия о пестром дятле закончена? Но ведь он всегда писал про птиц. Не про людей. Птиц он знал и понимал. А люди для него продолжали оставаться загадкой. Хорошо ли он знал даже самого себя? Писать стихи о том, чего не понимаешь, все равно, что бросать слова на ветер.

Он закрыл глаза и вдруг вспомнил телевикторину, которую смотрел то ли в конце 50-х, то ли в начале 60-х годов. Телевизор был черно-белый. Какой-то молодой человек выбрал тему «Птицы». Он был косоглазым и прилизанным. Однако ответил на все вопросы и получил чек на 10 000 крон — сумму в те времена баснословную.

Сам он тогда находился далеко от студии, от наушников и кабинок со звукоизоляцией. Он сидел в этом же кожаном кресле. Но тоже знал ответы на все вопросы. Причем сразу, без обдумывания. А 10 000 крон достались другому. Его знание птиц никто не оценил. И он продолжал писать свои стихи.

Он вздрогнул и прервал размышления. Послышался какой-то звук. Не зажигая света, он напряг слух. Неужели кто-то ходит во дворе?

Он отбросил эту мысль. Пустяки, игра воображения. Старики мнительны. В дверях хорошие замки, на стене спальни висит дробовик, пистолет — тоже всегда под рукой, в ящике кухонного стола. И если какой-нибудь незваный гость задумает явиться сюда, в этот дом, расположенный в глухой и безлюдной местности к северу от Истада, его хозяин сумеет за себя постоять. И сделает это, не задумываясь.

Он встал с кресла. Снова кольнуло в спине. Боль то усиливалась, то отпускала. Он поставил чашку в раковину и посмотрел на часы. Скоро одиннадцать. Пора собираться. Термометр за окном кухни показывал плюс семь. Давление росло. Дул слабый юго-западный ветер. «Все складывается замечательно, — подумал он. — Сегодня ночью косяки потянутся на юг. Тысячи и тысячи перелетных птиц невидимо пролетят над моей головой. В темноте я их не увижу. Лишь почувствую их присутствие где-то высоко в небе. Вот уже пятьдесят лет я провожу осенние ночи на улице только ради того, чтобы послушать, как в недосягаемой вышине пролетают косяки птиц».

Он часто думал, что это похоже на перелет целого неба.

Симфонические оркестры певчих птиц в полном составе замолкали и отправлялись в теплые края в преддверии приближающейся зимы. Инстинкт был заложен в них природой. Она же научила их ориентироваться по звездам и магнитным полям, сделала непревзойденными штурманами. Птичьи тела защищены толстым слоем подкожного жира, они ловят попутный ветер и могут находиться в воздухе несколько часов подряд.

Небо вибрирует от взмахов крыльев и отправляется в свое ежегодное паломничество. Птичьи косяки устремляются в Мекку. А человек, что он по сравнению с перелетной птицей? Одинокий старик, которому суждено оставаться на Земле и смотреть, как над его головой проносится небо.

Это напоминало священнодействие. Он словно служил осеннюю литургию, в темноте провожая улетающих птиц. Он знал, что по весне снова выйдет на двор и будет встречать их.

Перелетные птицы были его религией. Он пошел в прихожую и хотел надеть куртку, но остановился, вернулся в комнату и натянул на себя свитер, лежащий на табуретке возле письменного стола.

Вдобавок ко всем прочим напастям старики становятся зябкими.

Он снова посмотрел на только что законченное стихотворение. Элегия о пестром дятле. Она действительно ему удалась.

А может, ему отпущена долгая жизнь, и он еще успеет написать стихотворения для последнего, десятого поэтического сборника? Название для него уже придумано: «Ночная литургия».

Он вернулся в прихожую, надел куртку и натянул кепку пониже на лоб. Открыл входную дверь. Осенний воздух пах мокрой глиной. Он вышел на улицу и остановился, давая глазам привыкнуть к темноте. В саду было тихо. На юге небо казалось более светлым — там находился Истад. Свет соседских домов сюда не долетал, они стояли далеко, и его двор тонул в кромешной темноте. Небо было звездным и чистым. Только на горизонте виднелись редкие облачка.

В эту ночь над его головой пролетят косяки птиц.

Он пошел вперед. Двор был старый, с трех сторон его окружали ряды построек. Четвертый ряд сгорел в начале века. Хозяин сохранил во дворе старую булыжную кладку. Никогда не жалел денег на ремонт дома. И решил после смерти завещать его лундскому обществу культуры. Ни жены, ни детей у него нет. Когда-то он торговал машинами и скопил приличное состояние. У него были собаки. И еще птицы над головой.

«Я ни о чем не жалею, — думал он, идя по тропинке к вышке, которую построил специально, чтобы наблюдать за ночным перелетом птиц. — Я ни о чем не жалею, потому что жалеть о чем-нибудь — глупо».

Была прекрасная сентябрьская ночь. Отчего же тогда так тревожно, так тоскливо сжималось сердце?

Он остановился и прислушался. Но услышал только слабое гудение ветра. Снова пошел вперед. Наверно, это боль. Внезапная боль в спине. Какая еще у него может быть причина для беспокойства?

Он снова остановился и обернулся. Но ничего не увидел. Он был один. Тропинка спускалась вниз. Потом взбиралась на холм. У подножия холма тянулась широкая канава, через нее перекинуты мостки.

Вышка стояла на самом верху. От двери дома до нее было ровно двести сорок семь метров. Сколько раз он ходил по этой тропинке? Знал каждый поворот, каждую ямку. И все-таки шел медленно и осторожно, чтобы не споткнуться, не сломать ногу. Стариковские кости хрупкие. Он хорошо помнил это. Попасть в больницу с переломом бедра для него равносильно смерти — он не выдержит бездействия и неподвижности на больничной койке. Начнет задумываться о своей жизни. И это будет конец.

Вдруг он остановился. Крик совы. Хруст ветки где-то поблизости. Звук донесся из рощицы, начинавшейся за холмом. Он неподвижно, напряженно вслушивался и вглядывался в темноту. Снова ухнула сова. И все стало тихо. Он продолжил свой путь, недовольно бормоча под нос: «Старый стал и мнительный. Мерещится всякая чертовщина в темноте».

Вот показалась вышка. Ее черный силуэт был хорошо виден на фоне ночного неба. Еще двадцать метров — и он будет у мостков, переброшенных через канаву. Он пошел дальше. Сова больше не подавала голос. Он подумал, что это, наверно, серая неясыть. Даже наверняка серая неясыть.

Внезапно он остановился. У самых мостков, перед канавой: «Что случилось с вышкой? Странно». Он сощурился, стараясь разглядеть детали. Так и не понял, в чем дело. Но что-то явно изменилось.

«Просто показалось, — успокоил он себя. — Все в порядке. Этой вышке уже десять лет, что с ней может случиться? Глаза стали подводить. Вот и мерещится». Еще шаг, и он вступил на мостки, под ногами заскрипели доски. Он продолжал смотреть на вышку.

«Не может быть, — думал он. — Бьюсь об заклад, что сегодня она на метр выше, чем вчера. Или я сплю. И вижу себя самого на вышке».

Он тут же понял, что не ошибся. На вышке кто-то стоит. На фоне неба четко вырисовывался неподвижный силуэт. На долю секунды закрался страх. Потом пришла злость. Кто посмел без спроса войти сюда, подняться на его вышку? Наверно, браконьер — выслеживает косуль, которые частенько появляются у рощицы по ту сторону холма. Почему-то он не подумал, что на вышку мог забраться другой любитель птиц.

Он окликнул человека на вышке. В ответ ни звука, ни жеста. Он снова засомневался. Ненадежны стариковские глаза.

Он крикнул еще раз и снова не получил ответа. Сделал несколько шагов по мосткам.

Доски проломились неожиданно. Канава была глубокой, больше двух метров. Он упал, даже не успев выставить руки.

И почувствовал колючую боль. Она пронзила насквозь все тело десятком раскаленных прутьев и была так сильна, что он даже не закричал. Лишь, умирая, подумал, что не упал на дно канавы. Он повис на чем-то, и это что-то было его болью…

Последняя его мысль была о птицах, пролетавших высоко в небе.

Небо улетало на юг.

Он сделал последнюю попытку освободиться от боли.

И все было кончено.

Это случилось в двадцать три часа двадцать минут двадцать первого сентября 1994 года.

В ту ночь огромные косяки певчих дроздов отправлялись на юг. Они появились с севера и летели на юго-запад, через Фальстербу, далеко-далеко, туда, где их ждет тепло.

Когда снова стало тихо, она осторожно спустилась с вышки. Посветила в канаву карманным фонариком. Человек по имени Хольгер Эриксон был мертв.

Погасив фонарик, она немного постояла в темноте.

Потом повернулась и быстро ушла.

2

В пять часов утра двадцать шестого сентября Курт Валландер проснулся в своей квартире на Мариагатан, улице в центральной части Истада.

Открыв глаза, он первым делом посмотрел на свои загорелые руки. Откинувшись на подушки, прислушался к осеннему дождю, барабанившему в окно спальни. В памяти всплыли приятные картины путешествия, которое два дня назад закончилось в «Каструпе».[1] Целую неделю они с отцом отдыхали в Риме. Погода стояла жаркая, он успел загореть. Послеполуденные часы, когда солнце пекло особенно сильно, они проводили на скамеечке на вилле Боргезе: отец дремал в тени, а сам он, сняв рубашку и закрыв глаза, загорал. Кстати, это стало причиной их единственной за всю поездку размолвки: отец отказывался понимать, как можно тратить время на такие глупости, как загар. Но спор был несерьезным и возник словно для того, чтобы внести разнообразие в их общение.

«Удачная поездка, — думал Валландер, лежа в постели. — Мы с отцом побывали в Риме, и все прошло отлично. Я даже представить себе не мог, даже не надеялся на такое замечательное путешествие».

Он взглянул на часы, стоявшие на столике у кровати. Скоро на работу. Но время еще есть. Можно поваляться в кровати. Валландер нагнулся к куче газет, которые просматривал вчера вечером. На глаза ему попалась статья о результатах выборов в риксдаг. В день выборов он был в Риме и голосовал по почте. В газете написано, что социал-демократы набрали больше 45% голосов. Но что это значит? Какие будут перемены? Валландер бросил газету на пол. Мысли его снова обратились к Риму.

Они жили в дешевой гостинице рядом с Кампо дей Фиори. Снимали две комнаты, а прямо над ними на крыше была терраса с прекрасным видом на город. Здесь они по утрам пили кофе и обсуждали свои планы на день. Обсуждение всегда проходило мирно. Что им нужно посмотреть, отец решил заранее. Валландер иногда беспокоился, что он планирует слишком много, не рассчитывает своих сил, и присматривался к отцу, боясь обнаружить признаки рассеянности или забывчивости. Они оба знали, что болезнь не ушла, лишь ненадолго затаилась. Странный недуг, носивший название «болезнь Альцгеймера». Но всю эту счастливую неделю, всю поездку, отец был в отличном расположении духа. К горлу Валландера подкатил комок: путешествие уже принадлежало прошлому, осталось позади, теперь о нем можно только вспоминать. Другого раза не будет. Никогда больше они не поедут в Рим — Валландер и его почти восьмидесятилетний отец.

Во время поездки они пережили мгновения настоящей близости. Едва ли не первые за последние сорок лет. Валландер вспомнил о своем открытии: оказывается, они с отцом очень похожи, гораздо больше, чем он думал. Например, оба они — «жаворонки». Узнав, что завтрак в гостинице накрывают в семь часов, отец начал возмущаться. Взяв с собой Валландера, он спустился к портье и, перемежая южно-шведскую речь какими-то английскими, немецкими словами и несвязными фразами из итальянского разговорника, объяснил, что хочет breakfast presto, а не tardi. Ни в коем случае не tardi! Зачем-то, говоря о необходимости завтракать на час раньше, не позднее шести утра, и угрожая, в случае отказа, переехать в другую гостиницу, отец несколько раз сказал: «passagio a livello». Услышав это, портье посмотрел на него удивленно, но с уважением.

Конечно, им перенесли завтрак на шесть часов. Позже Валландер поинтересовался в словаре, что означает «passagio a livello», оказалось: «железнодорожный переезд». Видимо, отец спутал это выражение с каким-то похожим. С каким, Валландер так и не понял, а у отца спрашивать не стал.

Валландер прислушался к шуму дождя. Путешествие в Рим, одна-единственная неделя, осталось в памяти чередой многочисленных и разнообразных впечатлений. Отец не только твердо знал, во сколько ему нужно завтракать, столь же непоколебим и последователен он был в желании показать сыну город, и сам решал, куда стоит пойти. Он планировал маршруты прогулок, и Валландер понял, что отец всю жизнь готовился к этому путешествию. Оно было для него посещением святынь, паломничеством, в котором Валландер удостоился чести его сопровождать. Присутствие Курта входило в отцовский план, ему отводилась роль неназойливого, но надежного спутника. Валландер так никогда до конца и не понял тайного смысла этой поездки. Складывалось впечатление, что отец ездил в Рим увидеть нечто, внутренне уже понятое и пережитое им.

На третий день они посетили Сикстинскую Капеллу. Почти час отец разглядывал потолок, расписанный Микеланджело. Со стороны он был похож на старика, возносящего к небу безмолвную молитву. Сам Валландер довольно быстро устал стоять, задрав голову вверх. Конечно, роспись прекрасна. Но отец, казалось, видел нечто иное. В голове Валландера мелькнула кощунственная мысль: уж не пытается ли отец в огромной фреске на потолке найти изображение глухаря или закат солнца? Однако он тут же устыдился своего предположения. Было очевидно, что отец, который сам был весьма посредственным художником, разглядывает творение великого мастера с восхищенным благоговением.

Валландер открыл глаза. Дождь продолжал барабанить по стеклу.

В тот же вечер, их третий вечер в Риме, у Валландера появилось чувство, что отец втайне от него готовится к исполнению какого-то намеченного плана. Он не мог объяснить, откуда это чувство взялось. Они поужинали в ресторане на Виа Венето, по мнению Валландера, чересчур дорогом, но отец настоял на своем: ведь они в первый и последний раз вместе выбрались в Рим. А значит, надо не экономить, а есть как следует. Домой шли не спеша. Вечер был теплым, по улицам гуляли люди, и отец всю дорогу рассказывал Валландеру о фреске в Сикстинской Капелле. За разговорами они заблудились, но потом все же нашли свою гостиницу. Бунт по поводу завтрака снискал отцу уважение гостиничного персонала, и ключи от комнат им выдали с вежливыми поклонами. В коридоре они пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись. Валландер лег и стал слушать звуки, доносившиеся с улицы. Может, он думал о Байбе, а может, просто засыпал.

Вдруг сон его как рукой сняло. Он почувствовал смутное беспокойство. Надев халат, Валландер спустился к портье. Кругом все спали. Ночной портье, убавив звук, смотрел в задней комнате маленький телевизор. Валландер купил у него бутылку минеральной воды. Портье был молодым человеком, днем изучал теологию, а ночью подрабатывал в гостинице. Об этом Валландер узнал в первый же вечер, покупая у него минералку. У портье были черные волнистые волосы, звали его Марио. Он родился в Падуе и прекрасно говорил по-английски. Стоя с бутылкой в руках, Валландер вдруг, как бы со стороны, услышал, что просит портье подняться к нему в номер и сообщить, если отец ночью спустится вниз или уйдет куда-нибудь из гостиницы. Портье выслушал его, и было трудно понять, удивила его эта просьба, или за время работы в гостинице он успел привыкнуть к самым необычным ночным пожеланиям гостей. Он кивнул, и пообещал тут же подняться и постучать в дверь тридцать второго номера, если отец господина Валландера выйдет из отеля.

Это случилось на шестую ночь. В тот день они побродили по Форуму, побывали в галерее Дориа-Памфили. Вечером прошли по темным подземным переходам от виллы Боргезе до лестницы на Пьяцца ди Спанья, потом поужинали в ресторане, где им принесли счет, от которого у Валландера глаза полезли на лоб. Это был один из последних вечеров в Риме, оба — отец и сын — были им очень довольны, путешествие подходило к концу, и ничто уже не могло омрачить их впечатлений. Отец Валландера был все так же энергичен и неутомим. Они гуляли по городу, зашли в какое-то кафе, выпили кофе и по стаканчику граппы. Вечер был теплым, как, впрочем, и все предыдущие вечера этой сентябрьской недели. В гостинице они получили ключи, разошлись по своим комнатам, и Валландер уснул, едва успев добраться до подушки.

Стук раздался в половине второго. Спросонья Валландер не мог понять, где находится. Наконец он все же отпер дверь, увидел портье, и тот на безупречном английском объяснил, что отец синьора Валландера недавно вышел из гостиницы. Валландер в спешке стал натягивать на себя одежду. Выбежав из гостиницы, он увидел на другой стороне улицы отца, который решительным шагом направлялся куда-то. Валландер пошел за ним, держась на некотором расстоянии и размышляя о том, что ему впервые в жизни приходится следить за собственным отцом, а также о том, что опасения его оказались ненапрасными. Вначале он терялся в догадках по поводу намерений отца. Потом улицы стали сужаться, и Валландер понял, что они приближаются к Пьяцца ди Спанья. Отец не замечал его. И вот на глазах удивленного Валландера теплой римской ночью его отец начал подниматься по многочисленным ступеням лестницы на самый верх, туда, где стояла двуглавая церковь. Там он сел, сразу превратившись в маленькую черную точку. Валландер притаился в темноте. Отец оставался наверху около часа. Потом спустился вниз. Валландер продолжал потихоньку идти следом за ним: никогда еще ему не приходилось выполнять такое странное задание. Они дошли до фонтана Треви, но отец не стал бросать через плечо монетку — он просто стоял и смотрел на воду, бурлившую в огромном фонтане. Свет фонаря падал на его лицо, и Валландеру показалось, что он видит блеск в глазах старика.

Потом они вернулись в гостиницу. На следующий день самолет компании «Алиталия» уже нес их в Копенгаген. Отец опять выбрал место у окошка, а Валландер, взглянув на свои руки, обнаружил, что они загорели. На пароме, идущем в Лимхамн, Валландер, наконец, спросил у отца, доволен ли он поездкой. Тот, кивнув, пробурчал что-то. Пришлось Валландеру удовлетвориться таким ответом.

Гертруда встретила их в Лимхамне с машиной. Они высадили Валландера в Истаде, и когда вечером он позвонил, чтобы узнать, все ли в порядке, Гертруда сказала, что отец уже в ателье и рисует свой любимый сюжет: закат солнца в безветренный вечер.

Валландер встал и пошел на кухню. Половина шестого. Пора варить кофе. Зачем отец выходил ночью? Почему сидел там, на лестнице? Что блеснуло в его глазах потом, у фонтана?

Он не знал ответа на эти вопросы. На какое-то мгновение перед ним приоткрылся внутренний мир отца. И Валландер оказался достаточно умен, чтобы вовремя остановиться, не переходя невидимую грань. Он никогда не спросит отца про ту одинокую прогулку по ночному Риму.

Пока варился кофе, Валландер пошел в ванную. Взглянув в зеркало, он с удовольствием отметил, что посвежел и помолодел за время отпуска. Волосы выгорели на солнце. Благодаря спагетти он, правда, немного поправился. Но на весы решил не вставать. Он отлично отдохнул. А остальное неважно. Хорошо, что поездка состоялась.

Мысль о том, что скоро, через какой-нибудь час он снова превратится в полицейского, не портила ему настроения. Часто после отпуска возвращаться на службу было трудно. С каждым годом это чувство становилось все сильнее. Иногда он даже всерьез думал, не уйти ли из полиции и не поискать ли себе другую работу, например, в службе безопасности какого-нибудь предприятия. Но его место было в полиции. С возрастом Валландер все яснее понимал это. Так же как и то, что ему суждено всю жизнь оставаться на оперативной работе.

Стоя под душем, он вспоминал события недавнего жаркого лета: удачный для шведской команды чемпионат мира по футболу и изматывающие поиски маньяка-убийцы, который в конце концов оказался сумасшедшим четырнадцатилетним подростком.

Впечатления от поездки на время потеснили неприятные воспоминания о летних событиях. Теперь они нахлынули на него снова. Неделя в Риме ничего не изменила. Пора возвращаться в реальный мир.

Стрелка уже перевалила за семь, а Валландер все сидел у кухонного стола. Дождь лил и лил. Теплое итальянское солнце осталось в прошлом. В Сконе пришла осень.

В половине восьмого Валландер вышел из дома и на машине доехал до работы. Рядом с ним припарковал машину Мартинсон. Они быстро поздоровались и, укрываясь от дождя, побежали к зданию полицейского участка.

— Как съездил? — спросил Мартинсон. — Рад тебя видеть.

— Отец доволен, — ответил Валландер.

— А ты?

— Хорошая поездка. И погода хорошая.

Они вошли внутрь. Эбба, их секретарь, уже больше тридцати лет бессменно работавшая в полиции Истада, приветливо улыбнулась Валландеру:

— Неужели в сентябре можно так загореть? — удивилась она.

— Можно, — ответил Валландер. — Если много бывать на солнце.

Они пошли по коридору. Валландер пожалел, что не купил для Эббы сувенир. И ругал себя за невнимательность.

— У нас все тихо. Ничего серьезного. Почти ничего.

— Может, на наше счастье, осень будет спокойной, — предположил Валландер.

Мартинсон ушел за кофе. Валландер открыл дверь в кабинет. Вещи лежали так, как он оставил их, уезжая. На столе было пусто. Валландер снял куртку и приоткрыл окно. В ящик для входящей корреспонденции кто-то положил новые инструкции Главного полицейского управления. Он взял верхнюю, но, так и не прочитав, бросил на стол.

Ему вспомнилось запутанное дело о незаконном вывозе автомобилей из Швеции в страны Восточной Европы, расследование, которым он занимался уже почти год. Если за время его отсутствия не произошло ничего серьезного, придется продолжить работу над ним.

«Интересно, — подумал Валландер, — неужели мне предстоит угробить на это дело все пятнадцать лет, оставшиеся до пенсии?»

В четверть десятого он встал и направился в зал для совещаний. Через несколько минут там начиналась летучка. Валландер обошел присутствующих и с каждым поздоровался за руку. Выслушал комплименты римскому загару. Потом занял свое обычное место. Он чувствовал, что настроение у всех вполне под стать осеннему утру — серое и унылое, слегка рассеянное после только что закончившихся выходных. «Интересно, сколько раз я участвовал в таких собраниях?» — мелькнуло в голове Валландера. Их новый начальник, Лиза Хольгерсон, уехала в Стокгольм, совещание вел Хансон. Мартинсон был прав. Пока Валландер отсутствовал, ничего серьезного не произошло.

— Похоже, я могу вернуться к делу о контрабанде автомобилей, — сказал он, даже не пытаясь скрыть разочарование.

— Если хочешь, разберись со взломом, — предложил Хансон. — В цветочном магазине.

Валландер удивленно посмотрел на него:

— Взлом в цветочном магазине? А что украдено? Тюльпаны?

— Насколько мы можем судить, все цело, — сказал Сведберг и почесал лысину.

Тут открылась дверь, и в комнату быстро вошла Анн-Бритт Хёглунд. Она одна воспитывала двоих детей. Муж был монтером и постоянно уезжал на заработки в какие-то экзотические страны, о существовании которых никто даже не подозревал. Утренние часы превращались для нее в настоящий кошмар, и она часто опаздывала на совещания. Анн-Бритт уже больше года работала в истадской уголовной полиции и была здесь самым молодым сотрудником. Первое время некоторые полицейские постарше, кстати, те же Сведберг и Хансон, открыто выражали свое неудовольствие по поводу появления в их коллективе женщины. Но Валландер сразу увидел в ней хорошего следователя и взял Анн-Бритт под свою защиту. Теперь уже никто не критиковал ее за частые опоздания. Во всяком случае, в его присутствии. Она села к столу и радостно кивнула Валландеру, как будто была удивлена его возвращением.

— Речь идет о цветочном магазине, — снова начал Хансон, видя, что она готова слушать. — Мы предложили Курту взяться за это дело.

— Взлом произошел в четверг ночью, — сказала она. — Продавщица позвонила нам в пятницу утром. Воры проникли в магазин через окно на задней стене дома.

— Что украдено? — спросил Валландер.

— Ничего.

Валландер поморщился.

— Что значит «ничего»?

Анн-Бритт Хёглунд пожала плечами.

— «Ничего» значит ничего.

— На полу обнаружены пятна крови, — поправил ее Сведберг. — Владелец магазина в отъезде.

— Странная история, — сказал Валландер. — Неужели она стоит того, чтобы ей уделять столько времени?

— История непонятная, — согласилась Анн-Бритт. — А стоит ли ей уделять время, я не знаю.

Тут Валландеру пришла в голову мысль, что благодаря этому взлому он сможет на время отложить безнадежное дело о контрабандном вывозе машин за рубеж. У него будет лишний день, чтобы постепенно включиться в работу.

— Давайте я съезжу туда, — предложил он.

— Дело было поручено мне, — сказала Анн-Бритт. — Цветочный находится в другой части города.

Совещание закончилось. Валландер сходил за курткой, они сели в его машину и поехали в сторону центра.

— Как вы съездили? — спросила Анн-Бритт, когда машина остановилась на светофоре у больницы.

— Видел Сикстинскую Капеллу, — ответил Валландер, не отрывая глаз от мокрого лобового стекла. — У отца целую неделю было хорошее настроение.

— Похоже, поездка удалась, — сказала она.

Включился зеленый, и они поехали дальше. Анн-Бритт показывала дорогу — Валландер плохо знал этот район.

— А как здесь дела? — спросил Валландер.

— Что может измениться за неделю? Пока все спокойно.

— Как новый шеф?

— Она в Стокгольме. Утрясает вопросы финансирования, нас опять хотят сокращать. Похоже, она ничего. Во всяком случае, не хуже Бьёрка.

Валландер удивленно взглянул на нее:

— Вот уж не думал, что тебе нравился Бьёрк.

— Он хотел, как лучше. Чего еще можно требовать от человека?

— Ничего, — сказал Валландер. — Абсолютно ничего.

На пересечении Вестра Вальгатан и Потмакар они остановились. Цветочный магазин назывался «Цимбия». Вывеска с этим названием раскачивалась на ветру. Они не сразу вышли из машины. Анн-Бритт протянула Валландеру папку, в которую были вложены несколько листков бумаги. Пока он проглядывал их, она рассказывала:

— Владельца зовут Ёста Рунфельдт. В настоящее время он в отъезде. В пятницу около девяти часов утра продавщица вошла в магазин и увидела, что окно в задней части дома разбито. Осколки валялись и на земле, и внутри помещения. На полу она обнаружила пятна крови. Но ничего украдено не было: на ночь выручку не оставляли. В три минуты десятого продавщица позвонила в полицию. Я приехала в самом начале одиннадцатого: все было так, как рассказала она. Разбитое окно, пятно крови на полу, ничего не украдено. В общем, история довольно странная.

Валландер задумался.

— А цветы все на месте? — спросил он.

— По словам продавщицы, да.

— Она что, точно помнит, сколько цветов у нее стоит в каждой вазе?

Валландер вернул Анн-Бритт папку.

— Можно спросить у нее самой, — сказала Анн-Бритт. — Магазин работает.

О приходе посетителей здесь по старинке сообщал колокольчик. Запахи в магазине напомнили Валландеру ароматы римских садов. Покупателей не было. Из задней комнаты вышла женщина лет пятидесяти и кивнула им, как старым знакомым.

— Я привела с собой коллегу, — сказала Анн-Бритт Хёглунд.

Валландер поздоровался.

— Я читала о вас в газетах, — сказала продавщица.

— Ругали, наверное, как всегда, — пошутил Валландер.

— Нет, нет, совсем наоборот, — ответила она.

Из тех бумаг, что Анн-Бритт дала ему прочитать в машине, Валландер помнил, что продавщицу зовут Ванья Андерсон и ей пятьдесят три года.

Валландер стал медленно обходить магазин, по крепко укоренившейся привычке внимательно глядя под ноги. Запахи цветов и влаги продолжали будить в нем воспоминания. Он обошел прилавок и остановился возле наполовину застекленной двери в подсобку. Замазка была совсем свежая. Именно через эту дверь проникли воры или вор, если он был один. Валландер разглядывал пластиковое покрытие пола.

— Вы здесь обнаружили пятна крови? — спросил он.

— Нет, — ответила Анн-Бритт. — В самом магазине.

Валландер удивленно наморщил лоб. Потом между рядами цветов вернулся следом за ней в торговый зал. В самом центре Анн-Бритт остановилась:

— Вот, — сказала она. — Здесь.

— А у разбитого стекла?

— Там нет. Теперь понимаете, почему все это кажется мне странным? Откуда здесь кровь? Почему ее нет там? Если, конечно предположить, что порезался человек, разбивший стекло.

— А что еще мы можем предположить?

— Вот именно. Что еще мы можем предположить?

Валландер снова обошел магазин. Он попытался представить себе ход событий. Кто-то разбил стекло и забрался в магазин. На полу, в самом центре торгового зала остались пятна крови. Украдено ничего не было.

В действиях любого преступника есть определенная логика или закономерность. Если, конечно, он не совершает их в припадке безумия. Это Валландер знал из своего многолетнего опыта. Но чтобы в припадке безумия полезть в цветочный магазин и ничего не украсть?!

Да, тут какая-то неувязка.

— Я полагаю, вы обнаружили капли крови? — спросил Валландер.

К его удивлению Анн-Бритт покачала головой:

— Нет, не капли, маленькую лужицу.

Валландер задумался, но ничего не сказал. Он не знал, что сказать. Потом обратился к продавщице, стоявшей чуть поодаль.

— Значит, ничего не украли?

— Нет, все на месте.

— А цветы?

— Тоже целы, насколько я могу судить.

— Вы что, точно знаете, сколько цветов у вас в магазине?

— Да.

Женщина ответила уверенно, и не задумываясь. Валландер кивнул.

— Как вы предполагаете, кто мог совершить этот взлом?

— Не знаю.

— Если не ошибаюсь, этот магазин принадлежит не вам?

— Хозяина зовут Ёста Рунфельдт. Я работаю здесь продавщицей.

— Я слышал, что хозяин уехал. Вы сообщили ему о случившемся?

— Это невозможно.

Валландер заинтересовался:

— Почему невозможно?

— Он уехал «охотиться» за орхидеями.

Валландер не сразу понял ее.

— Расскажите подробнее. Что значит «охотиться за орхидеями»?

— Ёста — страстный любитель и знаток орхидей, — начала рассказ Ванья Андерсон. — Он ездит по миру, изучает разные виды орхидей и пишет о них книгу. Сейчас, например, Ёста отправился в Африку. Куда точно, не знаю. Знаю только, что домой он возвращается в следующую среду.

Валландер кивнул:

— Значит, тогда мы сможем с ним поговорить. Пусть Рунфельдт позвонит нам, когда вернется.

Ванья Андерсон пообещала выполнить его просьбу. В магазине появился покупатель. Анн-Бритт и Валландер вышли на улицу, дождь лил, не переставая. Они сели в машину. Но Валландер не включал зажигание:

— Можно, конечно, предположить, что вор ошибся, — сказал он. — Разбил не то окно. Ведь по соседству с цветочным находится компьютерный салон.

— А лужа крови?

Валландер пожал плечами:

— Вор мог не заметить, что порезался. Он стоял посреди магазина и оглядывался кругом, а кровь потихоньку капала с руки. Если капли падают в одно место, там, в конце концов, образуется лужица.

Анн-Бритт кивнула. Валландер завел мотор.

— Дело для страховой компании, — сказал он. — Ничего серьезного.

Под дождем они вернулись в полицейский участок.

Это было в одиннадцать часов.

В понедельник, двадцать шестого сентября 1994 года.

Валландер все реже вспоминал о Риме, да и сама поездка стала казаться ему просто приятным сном.

3

Во вторник двадцать седьмого сентября в Сконе все так же шел дождь. Метеорологи давно обещали, что после жаркого лета наступит дождливая осень. Пока их прогноз сбывался.

Накануне вечером, вернувшись домой после первого рабочего дня, Валландер нехотя съел приготовленный наспех ужин и попытался позвонить в Стокгольм, дочери. Дождь прекратился, и Валландер открыл балконную дверь. Его злило, что Линда сама не позвонила и не узнала, как прошло путешествие. Он уговаривал себя, но не очень успешно, что дочь занята. Этой осенью ей приходится совмещать занятия в частной театральной школе и работу официанткой в кафе на Кунгсхольмене.

Около одиннадцати он позвонил Байбе, в Ригу. К этому времени снова полил дождь, поднялся ветер. Валландер уже только с большим трудом мог восстановить в памяти солнечные дни, проведенные в Риме.

Всю неделю, гуляя с отцом или греясь на солнце, Валландер возвращался мыслями к Байбе. Летом они вместе ездили в Данию, и в один из последних дней поездки Валландер, все еще задерганный и уставший после утомительной охоты за четырнадцатилетним убийцей, вдруг спросил Байбу, не выйдет ли она за него замуж. Она ответила уклончиво, но не отказала. Валландер знал причину ее колебаний. Разговаривая, они шли по бесконечно длинному берегу вдоль Скагена, там, где встречаются два моря, и где много лет назад Валландер гулял со своей первой женой, Моной, а позднее бродил один, в сильнейшей депрессии, и всерьез собирался бросить работу в полиции.

Стояла почти тропическая жара. Однако побережье было странно пустынным, наверное, люди проводили время у телевизоров — шел чемпионат по футболу. Они гуляли, собирали камешки и ракушки, и Байба сказала тогда, что не знает, хочет ли снова связывать свою судьбу с полицейским. Ее муж, Карлис, майор латвийской милиции, был убит в 1992 году. Именно в это запутанное смутное время Валландер познакомился в Риге с Байбой. В Риме он спрашивал себя: сам-то он действительно хочет жениться? Нужно ли это? Зачем усложнять жизнь и связывать себя формальными узами, которые в наше время мало что значат? Его брак с матерью Линды продолжался долгие годы. И вдруг словно гром среди ясного неба: пять лет назад она заявила, что хочет развестись. Лишь теперь Валландер понемногу стал понимать и в какой-то мере даже согласился с решением Моны начать новую жизнь, без него. Увидел, что это было неизбежно. Смог оценить собственную роль в происшедшем и даже то, что в разводе был виноват прежде всего он сам: его постоянное отсутствие, его невнимание ко всему, что занимало важное место в ее жизни. Если вообще здесь можно кого-то винить. Просто люди долго шли рядом. Потом их дороги начали расходиться, но очень медленно и незаметно, и когда они наконец обнаружили это, время было упущено. Они едва-едва видели друг друга.

В Риме Валландер много думал об этом. И постепенно приходил к мысли, что действительно хочет жениться на Байбе. Хочет, чтобы она переехала в Истад. Он решил полностью изменить свою жизнь: переехать из квартиры на Мариагатан в собственный дом с садом, где-нибудь за городом. Пусть недорогой, но в хорошем состоянии, а с мелким ремонтом он управится сам. И, может быть, наконец купит собаку, о которой так давно мечтал.

В понедельник вечером он поделился с Байбой своими планами. Над Истадом снова лил дождь. Их разговор стал словно продолжением тех мысленных бесед, которые Валландер вел с Байбой в Риме. Тогда он часто обращался к ней, как будто она находилась рядом. Несколько раз, забывшись, он начинал говорить вслух. Конечно, это не ускользнуло от внимания отца. И как-то, шагая вместе с Валландером под жарким римским солнцем, отец колко, хотя и с некоторой снисходительностью, поинтересовался, кто из них двоих впадает в старческий маразм.

Байба сразу подошла к телефону. Валландер услышал, что она обрадовалась звонку. Он рассказал о своей поездке, а потом снова повторил вопрос, который уже задавал летом. На короткое время между Ригой и Истадом воцарилось молчание. Потом она ответила, что тоже думала об этом. Но все еще колеблется и не может сказать ни «да» ни «нет».

— Приезжай сюда, — предложил Валландер. — О таких вещах лучше говорить не по телефону.

— Хорошо, — сказала она. — Я приеду.

Они не договорились о времени. Это можно обсудить потом. Байба работала в Рижском университете, и ей всегда приходилось планировать отпуск заранее. Однако, когда Валландер положил трубку, он был почти уверен, что скоро начнется новая фаза его жизни. Он решил жениться.

В ту ночь Валландер долго не мог заснуть. Несколько раз он вставал, подходил к окну кухни и смотрел на дождь, на фонарь, одиноко раскачивающийся на ветру. Думал, что будет скучать по этому фонарю.

И хотя Валландер заснул поздно, рано утром он был уже на ногах. Припарковав в начале восьмого машину на стоянке возле полицейского участка, он поспешил под крышу — спрятаться от ветра и дождя. Сегодня он решил разобраться в кипе бумаг, касающихся контрабанды автомобилей. Зачем откладывать? Чем дальше, тем сильнее нежелание и острее угрызения совести. Валландер повесил куртку на стул для посетителей — пусть просохнет. Снял с полки почти полуметровую кипу бумаг по делу об автомобилях. И только начал раскладывать папки, как в дверь постучали. Валландер понял, что пришел Мартинсон.

— А, это ты! Входи! — крикнул он.

— Когда тебя нет, первым на работу прихожу я, — сказал Мартинсон. — Но с тобой соревноваться бессмысленно.

— Просто я соскучился по своим автомобилям, — ответил Валландер и показал на папки, разложенные по всему столу.

Мартинсон держал в руках какую-то бумагу.

— Я забыл вчера, — сказал он. — Лиза Хольгерсон просила тебя посмотреть…

— Что это?

— Прочти сам. Ты же знаешь, полиции приходится высказывать свое мнение по самым разным вопросам.

— Это что, предложение для обсуждения?

— Вроде того.

Валландер удивился: Мартинсон редко давал уклончивые ответы. Несколько лет назад он был активистом Народной партии и, похоже, мечтал о политической карьере. Но по мере того, как партия теряла своих сторонников, энтузиазм Мартинсона, как казалось Валландеру, ослабевал. Поэтому он решил не обсуждать с ним результаты последних выборов.

Мартинсон ушел. Валландер сел и стал читать бумагу, которую Мартинсон оставил ему. Прочитав ее два раза подряд, он ужасно разозлился. Валландер уже не помнил, когда последний раз был так возмущен. Он вышел в коридор и заглянул к Сведбергу — тот никогда плотно не закрывал дверь.

— Ты это видел? — спросил Валландер, помахивая в воздухе бумагой.

Сведберг покачал головой.

— Что это?

— Образовалась новая организация и интересуется, нет ли у нас возражений против ее названия?

— А как они хотят называться?

— «Друзья топора».

Сведберг недоуменно смотрел на Валландера.

— «Друзья топора»?

— «Друзья топора». Но они спрашивают, не будет ли, в свете событий прошлого лета, их название превратно истолковано, потому что они, видите ли, не собираются ни на кого нападать и снимать скальпы.

— А что они собираются делать?

— Насколько я понимаю, это какое-то местное краеведческое общество, которое хочет создать музей старых орудий труда.

— Ну и хорошо! А чем ты недоволен?

— Тем, что они с этими глупостями обращаются в полицию. И хоть, на мой вкус, «Друзья топора» — довольно странное название для краеведческого общества, меня возмущает, что полиции приходится тратить время на такую ерунду.

— Скажи шефу.

— Скажу, конечно.

— Только она с тобой не согласится. Нам же теперь опять нужно идти в «народ».

Валландер понимал, что Сведберг, по всей вероятности, прав. Валландер давно работал в полиции и видел, что требования к полицейским постоянно менялись, причем самым коренным образом. В особенности, когда дело касалось отношений между полицией и расплывчатой, но грозной силой под названием «общественность». Эта тень постоянно маячила у них за спиной. Общественности одинаково боялись и чиновники полицейского управления, и рядовой полицейский, боялись по одной-единственной причине: она отличалась крайним вероломством. И вот очередная попытка задобрить общественность: принято решение сблизить шведскую полицию и народ. Как практически это осуществить, не знал никто. Начальник главного полицейского управления при всяком удобном случае напоминал, что «полиция должна быть видна». Оставалось научиться исповедовать эту новую религию, но все пожимали плечами, вроде бы и до сих пор полиция ни от кого не пряталась. Раньше существовало пешее патрулирование улиц, теперь в дополнение к нему организовали маленькие мобильные велосипедные группы. Скорее всего, начальник полицейского управления имел в виду этический аспект проблемы. И вот кто-то вспомнил о старом проекте «сближения полиции и народа». Идея показалась привлекательной, ласкала слух. Неясно было одно: как реализовать ее в условиях, когда преступность растет и становится все более жестокой. Однако новая стратегия, без сомнения, предполагает, что полицейские должны находить время для ответов на вопросы, типа «Может ли новое краеведческое общество называться „Друзья топора“»?

Валландер сходил за кофе. Потом заперся в кабинете и снова попытался разобраться в обширных материалах следствия. Он не сразу смог на них сосредоточиться. Мысли снова и снова возвращались к вечернему разговору с Байбой. Но Валландер заставил себя думать о деле. Несколько часов работы, и он освежил в памяти картину событий вплоть до того места, на котором остановился, уехав в Италию. Затем он позвонил в Гетеборг, полицейскому, который тоже занимался этим расследованием. Они договорились о совместных действиях. Когда Валландер повесил трубку, было уже двенадцать, и он чувствовал, что голоден. Дождь продолжал идти. Валландер вышел на улицу, сел в машину и поехал в центр, туда, где было много кафе. В час он уже вернулся назад и только хотел снова приняться за разборку бумаг, как раздался телефонный звонок. Звонила Эбба — их секретарь.

— К тебе посетитель, — сказала она.

— Кто?

— Его фамилия — Тирен. Хочет с тобой поговорить.

— О чем?

— Похоже, пропал человек.

— Кто-нибудь другой может его принять?

— Он хочет говорить именно с тобой.

Валландер посмотрел на разложенные перед ним материалы. Дело было не срочным, он вполне мог найти время для заявителя.

— Направь его ко мне, — сказал он и повесил трубку.

Потом открыл дверь кабинета и стал убирать папки со стола. Когда он в следующий раз поднял глаза, человек уже стоял в дверях. Валландер никогда не встречал его раньше. На посетителе была форма компании «ОК». Он вошел, и по комнате распространился запах бензина и машинного масла.

Валландер поздоровался с ним за руку и пригласил сесть. У посетителя были жидкие седые волосы, щетина на подбородке — на вид ему можно было дать лет пятьдесят. Мужчина представился как Свен Тирен.

— Вы хотели поговорить со мной, — сказал Валландер.

— Я слышал, вы хороший полицейский, — начал Свен Тирен. И Валландер узнал диалект, на котором говорили в западной части Сконе, там, где вырос он сам.

— У нас все полицейские хорошие, — возразил Валландер.

Ответ Свена Тирена удивил его.

— Вы отлично знаете, что это не так. В свое время мне не раз приходилось иметь дело с полицией. И я повидал немало полицейских, которые, мягко говоря, ни к черту не годились.

Последние слова он произнес с таким нажимом, что Валландеру с трудом удалось взять себя в руки. Однако он решил не вступать в дискуссию.

— Я полагаю, вы пришли сюда не для того, чтобы ругать полицию, — сменил он тему разговора. — Речь идет о чьем-то исчезновении?

Свен Тирен вертел в руках форменную кепку.

— Во всяком случае, мне кое-что непонятно.

Валландер вынул из ящика блокнот, открыл чистую страницу и приготовился записывать.

— Давайте начнем по порядку, — сказал он. — Кто, по-вашему, исчез? И что кажется вам странным?

— Хольгер Эриксон.

— Кто это?

— Один из моих клиентов.

— Насколько я понимаю, вы работаете на автозаправке?

Свен Тирен отрицательно покачал головой.

— Нет, я развожу по домам мазут, — сказал он. — Мои клиенты живут к северу от Истада. Дом Хольгера Эриксона находится между Хёгестадом и Лёдинге. Он сам позвонил нам и сказал, что у него осталось мало мазута. Мы договорились, что я подвезу ему топливо утром в четверг. Но когда я приехал, дома никого не оказалось.

Валландер сделал в блокноте пометку.

— Вы говорите о прошлом четверге?

— О двадцать втором сентября.

— А когда он звонил?

— В понедельник.

Валландер задумался.

— Вы не могли спутать день?

— Я вожу мазут Хольгеру Эриксону уже больше десяти лет. И никогда ничего не путал.

— И что было дальше? После того как вы обнаружили, что его нет дома?

— Его бак заперт на замок, поэтому я просто уехал оттуда. В почтовый ящик я бросил записку.

— И что потом?

— Ничего.

Валландер отложил ручку в сторону.

— Когда у человека работа вроде моей, волей-неволей начинаешь замечать, у кого какие привычки, — продолжал Свен Тирен. — И я не мог этого дела так оставить. Чтобы Хольгер Эриксон просто взял и уехал — ну не похоже это на него! И я поехал к нему еще раз, вчера к вечеру. После работы. На своей машине. Моя записка так и лежала в почтовом ящике. А сверху — реклама, газеты, словом, с прошлого вторника почту не вынимали. Я зашел в сад, позвонил в дом. Дома никого нет. Машина стоит в гараже.

— Он живет один?

— Хольгер Эриксон не женат. Он разбогател, торгуя машинами. А еще он пишет стихи. И как-то подарил мне свою книжку.

Тут Валландер вспомнил, что видел сборник Хольгера Эриксона в городском книжном магазине среди книг других местных писателей. Тогда он искал что-нибудь в подарок Сведбергу на сорокалетие.

— Это еще не все, — продолжал Свен Тирен. — Дверь была не заперта. Я даже подумал, не заболел ли он. Как ни крути, человеку под восемьдесят. Я вошел в дом. Но там никого не было. Кофеварка стояла включенной. Пахло гарью. Кофе весь выкипел и пригорел. Тогда-то я и решил пойти к вам. Что-то мне эта история не нравится.

Валландер видел, что Свен Тирен встревожен не на шутку. Правда, опыт подсказывал ему, что большинство якобы пропавших людей на самом деле вовсе никуда не пропадают. Лишь изредка с ними действительно случается что-то серьезное.

— А соседи у него есть? — спросил Валландер.

— Нет, местность там пустынная.

— Что же, по-вашему, могло случиться?

Свен Тирен ответил, не раздумывая, и очень уверенно:

— Я думаю, он мертв. Скорее всего, его убили.

Валландер промолчал. Он ждал продолжения. Но его не последовало.

— Почему вы так думаете?

— А что еще думать? Он заказал мазут. Но моего приезда не дождался — никогда такого не было. Не выключил кофеварку. А дверь почему не запер, даже если ушел ненадолго — погулять по своим полям?

— Как, по-вашему, в доме побывали воры?

— По-моему, там все было как всегда. Ну кроме кофеварки, конечно.

— Значит, вам приходилось и прежде заходить в дом?

— Каждый раз, как я привозил мазут, он приглашал меня выпить кофе. И читал свои стихи. Жил-то Хольгер Эриксон, в сущности, одиноко, так что я думаю, он был рад моим приездам.

Валландер задумался.

— Вы предположили, что он мертв. И думаете, что его убили. Кто мог это сделать? У него были враги?

— Насколько я знаю, нет.

— Но он был богат?

— Да.

— Откуда вам это известно?

— Это всем известно.

Валландер решил пока удовлетвориться таким ответом.

— Мы займемся этим делом, — сказал он. — Хотя, скорее всего, Эриксон просто уехал куда-нибудь. Обычно так оно и бывает.

Валландер записал адрес. Поместье Эриксона носило странное название: «Уединение».

Валландер проводил Свена Тирена до приемной.

— Я чувствую: с ним что-то случилось, — сказал тот на прощание. — Не мог он заказать мазут и уйти из дома.

— Я позвоню вам, — сказал Валландер. Но тут в приемную вошел Хансон.

— Какой дурак поставил на въезде бензовоз? — возмущенно начал он.

— Это я, — спокойно ответил Свен Тирен. — Я уже уезжаю.

— Кто это? — спросил Хансон, когда Тирен ушел.

— Пришел заявить о пропавшем клиенте, — ответил Валландер. — Ты когда-нибудь слышал о писателе Хольгере Эриксоне?

— Писателе?

— Или торговце машинами.

— А тебе какой из них нужен?

— Он занимался и тем и другим. А вот теперь, по словам шофера, исчез.

Они налили себе кофе.

— Есть основания беспокоиться? — спросил Хансон.

— Этот тип с бензовозом, во всяком случае, беспокоится.

— Кажется, я где-то видел его, — сказал Хансон.

Память Хансона приводила Валландера в восхищение. Именно к нему он обычно шел за помощью, если не удавалось вспомнить чье-нибудь имя или фамилию.

— Его зовут Свен Тирен, — сказал Валландер. — Говорит, что несколько раз привлекался.

Хансон покопался в памяти, потом произнес:

— По-моему, он участвовал в каких-то драках, довольно давно.

Валландер задумчиво слушал его.

— Пожалуй, съезжу-ка я в поместье Эриксона, — сказал он. — Заявлено о его исчезновении, нужно выполнить все формальности.

Валландер отправился к себе в кабинет, взял куртку и положил в карман адрес поместья «Уединение». Следовало бы, конечно, сначала заполнить бланк и зарегистрировать заявление. Но Валландер решил сделать это позже. Из полицейского участка он вышел в половине третьего. Дождь продолжался, но теперь он уже не лил, а сеял, как из мелкого сита. Сырость пробирала насквозь. Валландер поехал на север. Отыскать поместье не составило труда: его местоположение вполне соответствовало названию, дом стоял очень уединенно, на самой вершине холма. Распаханные поля полого спускались к морю, которое начиналось где-то за горизонтом. На дереве галдела стая ворон. Валландер заглянул в почтовый ящик. Там было пусто. «Наверно, почту вынул Свен Тирен», — подумал он и зашел во двор, вымощенный булыжником. Здесь во всем чувствовалась заботливая рука хозяина. Валландер немного постоял, прислушиваясь к тишине. С трех сторон двор окружали постройки. Когда-то он представлял собой замкнутый четырехугольник. Но потом одну постройку снесли, а может, она пострадала при пожаре. Особенно поразила Валландера соломенная крыша дома. Да, Свен Тирен, безусловно, прав: такой каприз может себе позволить только богатый человек. Валландер подошел к двери и позвонил. Потом постучал. Затем открыл дверь и переступил через порог. Прислушался. На табуретке возле стойки для зонтиков лежала почта. На стене висели бинокли. Один футляр был открыт и пуст. Валландер медленно обошел дом. От кофеварки все еще пахло пригоревшим кофе. Вот он оказался в большой двухярусной гостиной без потолка — над головой виднелись стропила крыши; здесь внимание Валландера привлек листок бумаги, белевший на коричневой поверхности письменного стола. Начинало смеркаться. Чтобы разглядеть написанное, ему пришлось взять листок в руки и подойти к окну. Это было стихотворение о пестром дятле.

Внизу стояла дата: 21 сентября 1994 года. 22 часа 12 мин.

В тот вечер Валландер с отцом ужинали в ресторане неподалеку от Пьяцца дель Пополо.

А сейчас он стоял один в пустынном доме, и дни, проведенные в Риме, казались ему далекими и неправдоподобными.

Валландер положил бумагу на стол.

«В среду, в десять часов вечера Хольгер Эриксон написал стихотворение и даже указал точное время его завершения. На следующий день Свен Тирен привез мазут и никого не застал дома. Дверь оказалась не заперта».

Тут Валландер прервал свои рассуждения и вышел из дома проверить бак с мазутом. Счетчик показывал, что бак почти пуст.

Валландер вернулся в дом. Сел на старинный деревянный стул и огляделся. Чутье подсказывало ему, что Свен Тирен прав. Хольгер Эриксон не просто уехал из дома. Он действительно пропал.

После недолгого размышления Валландер встал и принялся искать в стенных шкафах запасные ключи от дома. Найдя, запер дверь и уехал.

Дождь снова усилился. Около пяти Валландер уже был в Истаде. Он заполнил бланк. С этой минуты Хольгер Эриксон официально считался пропавшим. Утром следующего дня полиция всерьез займется его поисками.

Валландер поехал домой. По дороге он остановился и купил пиццу. Вечером съел ее, сидя перед телевизором. Линда ему так и не позвонила. В начале двенадцатого он пошел спать, лег и почти сразу заснул.

Часа в четыре утра он проснулся: у него началась рвота. Он побежал к туалету, но не успел. Начался понос. Живот ужасно болел. То ли Валландер отравился пиццей, то ли — может даже еще в Италии — подхватил какую-то желудочную инфекцию, кто знает? В семь часов он, совершенно обессиленный, позвонил в полицию сказать, что не сможет сегодня прийти. Трубку взял Мартинсон.

— Ты знаешь, что произошло? — спросил он.

— Я знаю только, что из меня со всех концов хлещет без остановки, — ответил Валландер.

— Ночью затонул паром, — сказал Мартинсон. — Где-то возле Таллина. Говорят, погибли сотни людей. Большинство шведы. Наверняка среди них были и полицейские.

Валландера опять начало мутить. Но он продолжал стоять у телефона.

— Полицейские из Истада? — тревожно спросил он.

— Не наши. Но все, что случилось, ужасно.

Валландер не верил своим ушам. Как это затонул паром и погибли сотни людей? Не может быть. Да еще поблизости от Швеции.

— Я не могу больше говорить. Меня сейчас вырвет. На моем столе лежит бумага о человеке по фамилии Эриксон. Он исчез. Кому-нибудь нужно заняться этим делом.

Валландер бросил трубку и только успел добежать до туалета, как его опять стошнило. Потом он хотел лечь, но тут зазвонил телефон.

Звонила Мона. Его бывшая жена. И Валландер сразу забеспокоился. Она звонила, только если что-то случалось с Линдой.

— Я разговаривала с Линдой, — начала Мона. — Ее не было на пароме.

Валландеру потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о чем идет речь.

— Ты имеешь в виду паром, который затонул?

— А что же еще? В катастрофе погибли сотни людей, конечно, я позвонила дочери, узнать, все ли у нее в порядке.

— Ты права. Извини, я сейчас туго соображаю. Дело в том, что я болен, меня все время рвет. Какая-то желудочная инфекция. Давай поговорим в другой раз.

— Я позвонила, просто чтобы тебя успокоить, — сказала Мона.

Разговор закончился. Валландер вернулся в кровать.

Несколько мгновений он думал про Хольгера Эриксона. Про паром, который, оказывается, затонул ночью.

У Валландера был жар, и скоро он впал в забытье.

А потом и дождь прекратился.

4

Через несколько часов он начал грызть ремни.

Ему казалось, что он сходит с ума. Видно ничего не было: глаза закрывала плотная темная повязка. Слышать он тоже не мог. Уши чем-то заткнули, и затычки давили на барабанные перепонки. Но звук все равно шел. Изнутри него самого. В ушах шумело, и шум этот рвался наружу. Однако страшнее всего была вынужденная неподвижность. Неподвижность сводила его с ума. Он представлял себе, что падает, хотя знал, что лежит на спине. От бесконечного падения кружилась голова. Начались галлюцинации, а значит, начинает разрушаться его личность. Безумие разъединяло его сознание и тело, они уже не подчинялись ему.

А он хотел вернуться к действительности. Отчаянно заставлял себя думать. Старался сохранить разум и спокойствие, чтобы разобраться в происшедшем. Почему он связан? Где находится? Чтобы не поддаваться панике и сопротивляться безумию, он придумал следить за временем. Считал часы и минуты, заставляя себя заниматься делом, у которого не было начала и не предвиделось конца. Откуда начинать отсчет? Он очнулся в полной темноте: с повязкой на глазах, связанный по рукам и ногам, не зная, где он и как сюда попал. Словно вернулся из небытия. Именно тогда где-то внутри него впервые зашевелилось безумие. Несколько мгновений он пытался не поддаваться панике и рассуждать здраво, отчаянно цепляясь за любые ощущения, которые могли помочь ему понять происходящее.

Ведь кое-что все-таки было.

Например, то, на чем он лежал. Оно было в действительности. Он чувствовал спиной, что лежит на чем-то жестком. Под левым бедром рубашка задралась, и тело касалось опоры. Она была шершавой. Попробовав пошевелиться, он поцарапал себе кожу. Он лежал на цементном полу. Почему? Как он попал сюда? Он мысленно вернулся к той, нормальной жизни и попытался восстановить события, которые предшествовали внезапно обрушившейся на него темноте. Тут сразу начались неясности. Что с ним происходило, он знал. Но одновременно не знал. В ужасе он пытался различить, где заканчивалась реальность и начиналась игра воображения, и не мог. Тогда он принимался плакать. Сильно, взахлеб, но недолго — его ведь никто не слышал. А он никогда не плакал в одиночестве. Есть люди, которые плачут, только когда их никто не слышит. Он таким не был.

Ну а в том, что его никто не услышит, он нисколько не сомневался. Он не знал, где находится, не знал, что еще, кроме ужасного цементного пола, есть там, куда он попал, но точно знал, что рядом никого нет.

За пеленой подступавшего безумия сохранилась память о происшедших с ним событиях. Все остальное у него отняли: и собственное «я», и даже брюки.

Был вечер накануне его отъезда в Найроби. Около полуночи он закрыл сумку и сел к столу, чтобы последний раз проверить, все ли документы на месте. Он помнит мельчайшие подробности. Сам того не подозревая, он уже тогда стоял одной ногой в страшной ловушке, уготованной для него неизвестными. Паспорт лежал на столе слева. В руке были билеты на самолет. Пластиковый футляр для кредитных карточек, чеков и денег лежал на коленях — он собирался заняться им позже. Тут зазвонил телефон. Он снял трубку.

Воспоминания снова и снова возвращали его к той минуте, когда он в последний раз слышал человеческий голос. Эта ниточка тянулась из прошлой жизни, и пока позволяла ему удерживать безумие на расстоянии.

В трубке раздался красивый, мягкий и очень приятный голос незнакомой женщины. Он был уверен, что не встречал ее прежде.

Женщина хотела купить розы. Извинившись за столь поздний звонок, она сказала, что ей очень нужны розы. Зачем, объяснять не стала. Но он сразу поверил ей. Кто будет врать, что нужны розы? Поэтому он не расспрашивал ее и даже нисколько не удивился, почему ей вдруг понадобились розы в такое позднее время, когда магазины уже закрыты.

Он сразу согласился. До магазина недалеко. Он еще не разделся, не лег спать. Почему бы не помочь человеку, тем более, что займет это всего минут десять.

Только сейчас, лежа в темноте и возвращаясь мыслями к случившемуся, он вдруг понял одну странную вещь. Он с самого начала знал, что эта женщина позвонила не случайно. По какой-то, ей одной известной причине, она выбрала именно его. Кто она? Что произошло потом? Надев пальто, он спустился вниз. В руке он держал ключи от магазина. Ветер стих, было сыро и холодно. Ливень закончился — туча набежала внезапно и так же быстро ушла. Несколько шагов по улице, и вот он уже возле дверей магазина. Отпирает дверь, входит внутрь. И тут мир рушится.

Иногда страх ненадолго отступал, пульсирующая боль стихала, и он снова и снова, в который уже раз, мысленно проходил свой путь до магазина. Женщина уже должна была быть там. «Я думал, она ждет меня у входа. Но там никого не было. Почему я не повернулся и не ушел? Почему не разозлился на нее за глупую шутку? Нет, я открыл дверь магазина, уверенный, что она придет. Ведь она сказала, что ей очень нужны розы».

Кому придет в голову врать про розы?

Улица была пустынной. В этом он нисколько не сомневался.

Лишь одно настораживало его. Невдалеке стояла машина с зажженными фарами. Пока он в темноте искал замочную скважину и отпирал дверь, машина подъехала. Фары ослепили его. Все залил резкий белый свет, потом наступила полная темнота.

Объяснение могло быть одно и так ужасно, что рассудок отказывался его принимать. На него напали. Кто-то стоял сзади него, в темноте. А где была женщина, звонившая по поводу роз?

На этом месте его рассуждения обрывались. Здесь заканчивались события, поддававшиеся разумному объяснению. Дойдя до этого места, он нечеловеческим усилием дотянулся связанными руками до рта и начал грызть ремни. Он кусал и рвал их, как хищники рвут добычу. Но тут у него сломался зуб. Боль была сильной, однако быстро прошла. И он снова принялся за ремни, представляя себя зверем, который перегрызает собственную лапу, лишь бы вырваться из ловушки; теперь он работал не спеша.

Он жевал жесткие, шершавые ремни и немного успокаивался. Освободиться нельзя, но можно хотя бы не поддаваться безумию. Пока он жевал ремни, он сохранял способность мыслить. На него напали. Держат связанным, на голом полу. Два раза в день, а может быть за ночь, где-то неподалеку раздается скрип. Чья-то рука в перчатке вливает ему в рот немного воды. Всегда только воду, довольно холодную. Руки держат его голову крепко, но не грубо. Всовывают в рот трубочку. Он втягивает в себя чуть теплый суп, затем снова воцаряется тишина — он остается один.

Итак, на него напали, связали. Бросили на цементный пол. Кормят его. Судя по всему, он лежит так уже неделю. Что же все-таки произошло? Если он стал жертвой ошибки, то какой? Зачем держать человека связанным на цементном полу? Сердце подсказывало ему ответ, который он не мог принять, не скатившись в безумие. Никакой ошибки нет. То, что случилось, должно было случиться именно с ним и ни с кем другим, и значит?.. Значит, этот кошмар никогда не кончится. Но почему?

Дважды в день, или за ночь, ему давали пить и есть. Дважды в сутки за ноги подтаскивали к отверстию в полу. Брюк на нем не было. Только рубашка. Он справлял нужду, и его оттаскивали на прежнее место. Вытираться было нечем. Правда, руки все равно были связаны. Кругом стоял запах.

Немытого тела. И духов.

Кто находился рядом с ним? Женщина, звонившая насчет роз? Живой человек? Или только пара рук, одетых в перчатки? Рук, тащивших его к отверстию в полу. А еще был слабый запах духов, которым сопровождались кормления и посещения туалета. Кому принадлежали эти руки и эти духи?

Конечно, он пытался разговаривать с руками. Ведь был же где-то рядом рот. И уши. Они не могли не слышать того, что им говорят. Поэтому каждый раз, чувствуя на своем лице и плечах руки, пленник говорил с ними. Он то умолял, то грозил, то пытался спокойно разобраться в случившемся. «Пусть вы меня связали, — плача от бессильной злости, говорил он. — Но ведь каждый человек имеет право знать. Знать, почему его лишили остальных прав. И если у него отнять это последнее право, в мире наступит хаос».

Он не просил отпустить его. Он просто хотел знать, почему его связали. Больше ничего. Хотя бы это.

Но он говорил в пустоту. У рук не было тела, не было ушей, не было рта. В отчаянии он кричал и плакал. Руки не реагировали. И опять: трубка, вставленная в рот. И слабый запах резковатых терпких духов.

Он чувствовал приближение смерти. Единственное, что еще поддерживало в нем жизнь — это жевание ремня. За время, проведенное в плену — не меньше недели, — он едва прогрыз верхний твердый слой кожи. И все же это была, пусть слабая, надежда на спасение. Он жил, пока жевал. Прошла половина срока, отведенного на поездку, через неделю он должен был бы вернуться.

Если бы не ловушка с розами, он бы сейчас находился в Кении, бродил среди орхидей, вдыхая их тончайшие ароматы. Его возвращение ожидается через неделю. И если он не вернется, Ванья Андерсон забеспокоится. Если уже не беспокоится. Вполне вероятно, что бюро путешествий несет ответственность за своих клиентов. Он выкупил билет, но до «Каструпа» так и не доехал. Его могли искать. Ванья Андерсон и турбюро — вот его последний шанс на спасение. А пока он будет жевать ремень, чтобы не поддаться безумию, сохранить остатки рассудка.

Он попал в ад. И не знал, за что. От ужаса он стал грызть ремни. Старался превозмочь страх, понимая, что в этом его единственное спасение. Перетирал зубами кожу ремней. Временами плакал, содрогаясь от рыданий. И продолжал грызть.

Она превратила комнату в жертвенник.

Но непосвященный об этом никогда бы не догадался. Она же своей тайной не делилась ни с кем.

Когда-то здесь было много маленьких комнат. Полутемных, с низким потолком и узкими крохотными окошками, глубоко утопленными в толщу стен. Таким она впервые увидела этот дом. Таким он сохранился в ее памяти. Она хорошо помнит то лето. Бабушка была еще жива. Она умерла позже, в начале осени. А тогда, летом, она сидела в тени, под яблоней, сама похожая на тень. Ей было почти девяносто, и она болела раком. В то последнее лето она почти все время сидела — неподвижная, недоступная для окружающего мира, и детям строго-настрого запретили ее беспокоить. Им не разрешалось шуметь рядом с бабушкой. Подходить к ней можно было только, если она сама подзовет.

Как-то раз бабушка подняла руку и поманила ее к себе. Она подошла, робея: старость опасна, старость — это болезни и смерть, страшные темные могилы. Но бабушка встретила ее ласковой улыбкой, над которой была не властна даже болезнь. Говорили ли они о чем-нибудь? Она не помнит. Но в то лето бабушка еще была жива, и оно осталось в памяти ощущением счастья. Шел 1952-й или 1953 год. С тех пор, кажется, прошла целая вечность. Тогда ничто не предвещало грядущих катастроф.

Прежде комнаты были маленькими. Лишь в конце 60-х, когда дом перешел к ней, здесь произошли большие перемены. Все внутренние перегородки, которые можно было убрать, сломали. Она занималась этим не одна, ей помогали двоюродные братья — молодые парни, они были рады возможности поразмяться. Но она и сама била кувалдой, да так, что дом сотрясался, и штукатурка разлеталась во все стороны. Наконец из строительной пыли и грязи показалась большая комната с огромной печью — печь было решено не трогать, и теперь она, словно диковинная гора, возвышалась в самой середине. Все, заходившие в дом после ремонта, в восхищении замирали на пороге. Дом был тот же и одновременно совсем другой. Через широкие окна струился яркий свет. А при желании окна можно было закрыть дубовыми ставнями. Их изготовили по ее заказу и прикрепили с наружной стороны дома. Старые полы починили, вместо низкого потолка над головой теперь виднелись балки крыши.

Кто-то сказал, что стало похоже на церковь.

С тех пор она мысленно называла комнату своим святилищем. Здесь она проводила время в одиночестве, чувствуя себя центром мироздания. Сюда пряталась от забот и тревог окружающего мира.

Случалось, она подолгу не приезжала в свой храм. Ее расписание часто менялось. Время от времени она даже всерьез подумывала продать дом. Слишком много воспоминаний оказались неподвластны ударам кувалды. Но как решиться на расставание с большой уютной печью, заново облицованной и возвышающейся посреди комнаты белым утесом? Печь стала частью ее самой. Порой ей казалось, что печь — ее последний оплот в жизни.

А потом пришло письмо из Алжира.

И все переменилось.

Она решила никогда не расставаться со своим домом.

В среду двадцать восьмого сентября в три часа дня она была в Вольшё. Она въехала со стороны Хеслехольма — хотя сама жила в противоположном конце поселка — и по пути остановилась возле магазина, чтобы сделать покупки. Она знала, что́ ей потребуется. Сомневалась только по поводу трубочек. Но на всякий случай решила купить еще упаковку. Продавщица поздоровалась с ней. Она улыбнулась в ответ и сказала что-то про погоду. Поговорили об ужасной катастрофе на пароме. Потом она расплатилась и поехала дальше. Дом рядом с ней пустовал. Хозяева приезжали в Вольшё только летом, в июле. Они были немцы, жили в Гамбурге, а в Сконе проводили отпуск. При встрече они раскланивались, но близко не общались.

Она отперла входную дверь. Постояла в прихожей, прислушиваясь. Вошла в большую комнату и прижалась ухом к печи. Ни звука. Именно такая тишина должна, по ее мнению, царить в мире.

Человек, лежавший в печи, не мог слышать ее. Да и сама она, хотя знала, что он жив, не хотела слышать его вздохи. Или плач.

Она подумала, что все время действовала, словно по наитию. Сначала решила оставить дом. Не продала его ради кругленькой суммы в банке. Потом сохранила старую печь. Но лишь когда пришло письмо из Алжира, она наконец поняла, что́ нужно делать, и истинное предназначение печи открылось ей.

На этом месте ее размышления были прерваны писком наручных часов. Через час придут гости. А ей еще нужно успеть покормить мужчину, лежащего в печи. Он находится там уже пять дней. И скоро ослабеет настолько, что не сможет сопротивляться. Она вынула из сумочки расписание и увидела, что свободна со второй половины дня в воскресенье до утра вторника. Тогда это и произойдет: она вытащит его из печи и расскажет обо всем.

Как его убить, она пока не решила. Есть несколько вариантов. Но она не торопится. Она взвесит его вину и поймет, какой смерти он заслуживает.

Она пошла на кухню и согрела суп. Со своей всегдашней аккуратностью вымыла пластмассовую кружку, из которой кормила пленника. В другую кружку налила воду. Еды и питья он с каждым днем получал все меньше. Ровно столько, сколько требовалось, чтобы не умереть. Приготовив еду, она надела резиновые перчатки, брызнула на себя духами и пошла в комнату, туда, где стояла печь. Сзади в печи находилось отверстие, замаскированное несколькими кирпичами. Внутри лежал длинный желоб, который вытаскивался наружу. Прежде чем положить туда мужчину, она поставила внутрь печки мощный усилитель, заложила отверстие и включила музыку на полную громкость. Снаружи не было слышно ни звука.

Она нагнулась, чтобы лучше видеть пленника. Коснулась рукой его колена — он не шевельнулся. На какое-то мгновение она засомневалась: жив ли? Потом услышала его тяжелое дыхание и подумала: «Он уже достаточно ослаб. Пора переходить к следующей части моего плана».

Покормив мужчину, она оттащила его к отверстию на полу, снова назад и замаскировала тайник в печи. Помыв посуду и убравшись на кухне, она села к столу и налила себе кофе. Потом достала из сумочки последний номер многотиражки и не спеша стала его просматривать. По новой тарифной сетке с первого июля ее зарплата повысилась на сто семьдесят четыре кроны. Она снова посмотрела, сколько времени. Не проходило десяти минут, чтобы она не взглянула на часы. Эта привычка стала частью нее. Она жила и работала по строгому расписанию. И от других требовала того же. Не принимала никаких оправданий. Считала, что опоздавший всегда виноват. Коллеги за глаза посмеивались над ней. Она знала это, обижалась, но вслух ничего не говорила. Молчание тоже стало привычкой, доведенной до автоматизма. Однако так было не всегда.

Было время, и она не молчала. Не кричала, просто говорила в полный голос. Немота наступила позже. Когда она увидела кровь. Мать на пороге смерти. Закричала. И замкнулась в молчании. Чтобы стать невидимой. Именно тогда все и случилось. Она помнит стол, на столе мать в крови и слезах — тогда у нее украли сестренку, которую она так долго ждала.

Она снова взглянула на часы. Скоро к ней придут. Сегодня среда, день их встречи. Жаль, что им не всегда удается собираться именно в среду. Иногда график сдвигается. Из-за работы встречи приходится переносить. И изменить что-нибудь не в ее власти.

Она поставила пять стульев. Больше пяти человек к ней не приходило. Иначе не удавалось создать доверительную атмосферу. И так вызвать этих молчаливых женщин на откровенность было непросто. Потом она пошла в спальню — снять форму. Помолиться. И вспомнить прошлое. Об Антонио ей рассказала мать. Она встретила его в поезде, идущем из Кёльна в Мюнхен. Это случилось еще до войны, мать тогда была совсем молодой. Поезд шел переполненным, и они по чистой случайности оказались рядом в битком набитом людьми прокуренном тамбуре. На Рейне стояли катера, их свет то вспыхивал, то снова гас в грязных окнах вагона. Была ночь, Антонио рассказывал, что хочет стать католическим священником. И что месса начинается тогда, когда священник меняет одежды. Снимая или надевая какой-либо предмет облачения, он читает молитву. Так проходит его очищение перед началом церковного ритуала. С каждой деталью одежды он приближается к выполнению святой миссии.

Рассказ матери о разговоре с Антонио в тамбуре ночного поезда произвел на нее сильное впечатление. И теперь она сама, взявшись за выполнение священной миссии и помогая восстановить справедливость, превратила переодевание в обряд. Но она молилась не Богу. В хаотическом и бессмысленном мире не было большей бессмыслицы, чем Бог. Отсутствующий Бог — вот образ мира. В молитвах она обращалась к себе самой. К той девочке, какой она когда-то была. До того, как все рухнуло. До того, как мать украла у нее то, о чем она так долго мечтала. До того, как дом заполнили хмурые мужчины с взглядами скользкими и злыми, как у змей.

Она переодевалась и молилась о возвращении детства. Вот уже снята и сложена на кровать форменная одежда. Ее сменило уютное неброское платье. И совершилось превращение. Кожа ее, и та будто стала другой — мягкой, как у ребенка.

Наконец надеты парик и очки. Дочитана последняя молитва. По ровненькой дорожке, по ровненькой дорожке, по кочкам, по кочкам, в ямку — бух!.. Туда им и дорога — в ямку!

Слышится звук мотора — начали съезжаться приглашенные. Она рассматривает в зеркале свое отражение, подходит поближе. Кто перед ней? Спящая красавица, наконец пробудившаяся от своего кошмара? Нет, Золушка.

Можно идти. Превращение совершилось. Она убрала форму в целлофановый пакет, расправила покрывало на кровати и вышла из спальни. Никто, кроме нее самой, сюда не заходит, и все же она заперла дверь и на всякий случай подергала ручку.

Около шести все были в сборе. Все, кроме одной женщины. Накануне вечером у нее начались схватки, и ее отвезли в роддом. На две недели раньше срока. Сейчас она, наверно, уже родила.

Она тут же решила на следующий день заехать в роддом, навестить ее. Увидеть ее лицо после всего пережитого.

Потом она слушала их рассказы, одновременно делая пометки в блокноте, который держала в руке. Она записывала цифры. Странички блокнота напоминали расписание. Числа, время, расстояние. Это делалось по старой привычке, привычке, которая со временем приобрела для нее магический смысл. Записывать что-нибудь для памяти ей не требовалось. Слова, произнесенные дрожащим голосом, боль, которую эти женщины столько времени носили в себе, навсегда запечатлевались в ее мозгу. Выговорившись, женщины обретали спокойствие. Хотя бы на мгновение. Но жизнь — это и есть мгновение. Или расписание. Последовательность часов и минут, которые нанизываются, наплывают друг на друга. Жизнь похожа на маятник. Вперед — назад, боль — облегчение. И так постоянно, без перерыва.

Она выбрала место, с которого хорошо было видно печь, возвышавшуюся за спинами сидевших женщин. Мягкий приглушенный свет ласкал глаза. Комната тонула в приятном полумраке.

Она сравнивала свет с Женщиной. А Печь казалась ей утесом, безмолвным и неподвижным, одиноко поднимающимся над пустынной поверхностью моря.

Беседа продолжалась два часа. Потом пили на кухне чай. Заранее определили день их следующего приезда. Кстати, до сих пор не было случая, чтобы намеченная встреча не состоялась.

В половине девятого женщины стали расходиться. С каждой она попрощалась за руку, выслушала слова благодарности. Постояла на улице, дожидаясь, пока отъедет последняя машина. Потом пошла в спальню, переоделась, сняла парик и очки. Достала пакет с формой. Зашла на кухню помыть чашки. Взяла сумочку и проверила, всюду ли погашен свет.

Уже в темноте она на мгновение задержалась возле печи. Оттуда не доносилось ни звука.

Она вышла из дома. Накрапывал мелкий дождь. Она села в машину и поехала в Истад.

Около двенадцати она уже спала дома, в своей кровати.

5

В четверг утром Валландер проснулся в хорошем настроении. Живот не болел. В начале седьмого он встал и выглянул на улицу. Термометр за окном показывал плюс пять градусов. Небо затянуто серыми тучами. Асфальт мокрый. Но дождь прекратился. В полицию он приехал в начале восьмого. Дневная суета еще не началась. Идя по коридору, Валландер вспомнил про Хольгера Эриксона: нашли его или нет?

Он снял куртку и сел на свое место. На столе лежали несколько записок. Эбба напоминала, что на сегодня Валландер записан к окулисту. Сам он совсем забыл об этом. Хотя и понимал, что откладывать нельзя. Читать без очков становилось все труднее. И когда приходилось подолгу сидеть над бумагами, голова начинала болеть, а буквы расплывались перед глазами. Скоро ему исполнится сорок семь. Никуда не денешься. Возраст дает о себе знать. Еще была записка о том, что в его отсутствие звонил Пер Окесон. Зная, что Окесон рано приходит на работу, Валландер сразу перезвонил ему в прокуратуру, которая размещалась в том же здании, что и полиция. Там ему сказали, что Окесон на целый день уехал в Мальмё. Валландер отложил записку о его звонке в сторону и сходил за кофе. Потом сел, откинулся на стуле и стал думать о том, с какой стороны лучше браться за дело о контрабанде легковых автомобилей. Даже в самых тщательно организованных преступных группировках обычно бывает слабое звено, которое рвется, если на него хорошенько надавить. И чтобы справиться с этим делом, полиции нужно найти такое звено.

Размышления Валландера прервал телефонный звонок. Звонила Лиза Хольгерсон, их новый начальник, поздравляла с благополучным возвращением домой.

— Как прошло путешествие? — спросила она.

— Очень удачно.

— После таких поездок начинаешь по-новому смотреть на своих родителей.

— А они, в свою очередь, открывают что-то новое в нас.

Лиза извинилась и прервала разговор. Валландер понял, что кто-то вошел в ее кабинет. И подумал, что Бьёрк никогда не стал бы расспрашивать о поездке. Но тут в трубке снова раздался голос Лизы.

— А я на несколько дней ездила в Стокгольм, — сказала она. — Но мою поездку уж никак не назовешь приятной.

— Что они там еще придумали?

— Я имею в виду паром «Эстония». И всех полицейских, которые там погибли.

Валландер промолчал. Ему следовало самому догадаться.

— Вы, конечно, понимаете, какое у всех было настроение, — продолжала Лиза. — Тут уж не до координации работы полиции в центре и на местах!

— Перед лицом смерти мы так же беспомощны, как все остальные, — сказал Валландер. — Хотя, может, это и неправильно. Ведь, казалось бы, повидали всякое. Должны привыкнуть. Ан, нет.

— Ночью во время сильного ветра тонет паром, и в Швецию приходит смерть, — сказала Лиза. — После того, как мы столько лет старались о ней забыть, делали вид, что ее не существует.

— Да. Я как-то раньше об этом не задумывался.

Лиза откашлялась. Через секунду она заговорила снова.

— Мы планировали на совещании наши совместные действия. И, конечно, обсуждали, что следует делать в первую очередь.

— По-моему, нам следует ловить преступников, — ответил Валландер. — Доводить их до суда и обеспечивать суд вескими доказательствами их вины — чтобы уже не отвертелись.

— Если бы все было так просто, — вздохнула Лиза Хольгерсон.

— Мне проще — я не начальник, — сказал Валландер.

— Иногда я спрашиваю себя… — начала Лиза, но не договорила.

Валландер подумал, что она решила прервать разговор, но Лиза заговорила снова.

— Я пообещала, что в начале декабря вы выступите в Школе полиции. Они просят рассказать про дело, которым вы занимались летом. Насколько я поняла, это инициатива самих курсантов.

Валландер пришел в ужас.

— Я не справлюсь, — сразу отказался он. — Нет, это не для меня — стоять перед классом, притворяться преподавателем. Пусть к ним поедет кто-нибудь другой. Например, Мартинсон — он любит поговорить. Даже собирался стать политиком.

— Но я обещала, что приедете вы, — сказала Лиза Хольгерсон и рассмеялась. — У вас наверняка получится.

— Скажите, что заболел, — ответил Валландер.

— До декабря еще есть время, — сказала она. — Давайте вернемся к этому разговору позже. Собственно говоря, я позвонила просто, чтобы узнать, как вы отдохнули. И рада, что поездка удалось.

— Здесь пока все спокойно. Правда, есть один розыск. Но им занимаюсь не я.

— Розыск?

Валландер вкратце рассказал Лизе о том, как во вторник к нему пришел Свен Тирен, обеспокоенный отсутствием Хольгера Эриксона в день, когда он привез ему мазут.

— А часто случается что-то действительно серьезное? С людьми, которых считают пропавшими? Что говорит статистика?

— Что говорит статистика, я не знаю, — ответил Валландер. — Знаю только, что исчезновение людей редко бывает связано с каким-нибудь преступлением или несчастным случаем. Старые люди могут по рассеянности или забывчивости заблудиться, молодежь либо конфликтует с родителями, либо ищет приключений. Что-то действительно серьезное случается крайне редко.

Валландер попытался припомнить, когда в его практике это случалось последний раз. И поморщился: тогда исчезла женщина-маклер; тело ее пару дней спустя обнаружили в колодце. Эта история произошла несколько лет назад, но Валландер считал ее одним из самых неприятных воспоминаний своей жизни.

Разговор закончился. Валландер твердо решил не ездить в Школу полиции и не читать там лекций. Лестно, конечно, что они обратились именно к нему. Но нежелание перевешивало. Он подумал, что постарается уговорить Мартинсона выступить вместо себя.

Мысли его опять переключились на контрабандистов. Он снова и снова пытался нащупать уязвимое место этой преступной группировки. В восемь часов он сходил за кофе и хлебцами, чтобы немного утолить голод. Желудок уже не беспокоил его. Но не успел Валландер устроиться за столом, как в дверь постучал Мартинсон.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Нормально. Что слышно про Хольгера Эриксона?

Мартинсон непонимающе посмотрел на него.

— Про кого?

— Хольгера Эриксона. Я объявил его в розыск. Мы ведь говорили с тобой о нем по телефону.

Мартинсон покачал головой.

— Когда мы об этом говорили?

— Вчера утром. Когда меня рвало, — сказал Валландер.

— Я не помню. Мне тогда ничего, кроме парома, в голову не лезло.

Валландер встал из-за стола.

— Хансон пришел? — спросил он. — Нужно немедленно заняться этим делом.

— Я видел его в коридоре, — ответил Мартинсон.

Они пошли к Хансону. Тот разглядывал лотерейный билет. Потом порвал его и бросил клочки в корзину.

— Хольгер Эриксон, — сказал Валландер. — Есть основания считать, что он пропал. Помнишь, здесь поперек дороги стоял бензовоз? Во вторник?

Хансон кивнул.

— Его хозяин — Свен Тирен, — продолжал Валландер. — Ты еще сказал, что он был замешан в какие-то драки.

— Я помню, — сказал Хансон.

Валландер изо всех сил старался говорить спокойно.

— Так вот, этот Тирен приходил к нам, чтобы заявить об исчезновении Хольгера Эриксона. Я съездил туда, где он живет, и откуда, стало быть, исчез. Написал отчет. Потом звонил сюда вчера утром, сказать, что заболел, и что этим делом нужно заняться вам. Я даже предупредил, что дело серьезное.

— Наверно бумага так и осталась где-нибудь лежать, — сказал Мартинсон. — Это моя вина.

Валландер чувствовал, что не может на него сердиться.

— Такие ошибки недопустимы, — сказал он. — Мы не можем все сваливать на несчастное стечение обстоятельств. Я еще раз съезжу в усадьбу. И, если он не вернулся, начнем поиски. Надеюсь, он не лежит где-нибудь мертвый. Особенно, если учесть, что целые сутки пропали зря.

— Собрать розыскную группу? — спросил Мартинсон.

— Пока не надо, — ответил Валландер. — Сначала я посмотрю сам. Я вам позвоню.

Валландер пошел в кабинет и поискал в каталоге телефон фирмы «ОК». Трубку сняли почти сразу. Валландер представился и попросил позвать Свена Тирена.

— Он сейчас на выезде, — ответила девушка. — Но у него есть телефон в машине.

Валландер записал номер на полях одного из информационных писем. Позвонил. Во время разговора в трубке что-то шипело.

— Похоже, вы правы, — сказал Валландер. — Хольгер Эриксон действительно пропал.

— А я в этом, черт побери, нисколько не сомневался, — ответил Тирен. — Странно, что вы это поняли только сейчас.

Валландер пропустил его выпад мимо ушей.

— Что вы можете сообщить? — спросил он в свою очередь.

— О чем?

— Вам лучше знать. Может, у него были родственники, к которым он ездил в гости? Куда он вообще ездил? С кем близко общался? Короче, любая информация, которая может пролить свет на его отсутствие.

— Его отсутствие объяснить нельзя, — отрезал Тирен. — Я уже это говорил. Потому-то я и пришел в полицию.

Валландер задумался. Не было причин не верить Тирену. Похоже, он действительно беспокоился за Хольгера Эриксона.

— Где вы сейчас? — спросил Валландер.

— Возвращаюсь из Мальмё. Я ездил в порт за мазутом.

— Я собираюсь в поместье Хольгера Эриксона. Вам несложно завернуть туда по дороге?

— Заеду, — сказал Тирен. — Примерно через час. Только отвезу мазут в дом престарелых. Старики любят тепло. Вы же понимаете.

Валландер повесил трубку. Вышел из здания полиции. Начинал моросить мелкий дождь.

Валландер ехал в поместье, и на душе у него было скверно. Не заболей он, и никакого недоразумения бы не произошло.

Свен Тирен беспокоился не зря. Валландер почувствовал это еще во вторник. Сегодня четверг. А до сих пор ничего не сделано.

Вот, наконец, и поместье Хольгера Эриксона. Дождь усилился, пришлось достать из багажника и надеть резиновые сапоги. В почтовом ящике лежали газета и несколько писем. Валландер вошел во двор, позвонил в дверь. Потом сам открыл замок запасным ключом. Войдя, осмотрелся по сторонам, пытаясь определить, заходил ли кто-нибудь в дом после него. Нет, со времени его приезда ничего не изменилось. Пустой чехол от бинокля все так же висел в прихожей на стене. Одинокий лист бумаги лежал на письменном столе. Валландер снова вышел во двор. Мгновение он стоял и задумчиво разглядывал пустую конуру. В отдалении над полем с криком кружилась стая ворон. «Дохлого зайца нашли», — промелькнуло у него в голове. Он сходил к машине за карманным фонариком. И стал методично обыскивать дом. Всюду царил идеальный порядок. В одной из построек, оборудованной под гараж и мастерскую, Валландер задержался, долго с восхищением разглядывая старый, до блеска отполированный «Харлей-Дэвидсон». В это время раздался шум подъезжающего грузовика. Валландер вышел во двор и увидел Свена Тирена. Тот вылезал из кабины, вопросительно глядя на него. Валландер покачал головой:

— Его тут нет, — сказал он.

Они вошли в дом. Валландер провел Свена Тирена на кухню. Достал из кармана куртки несколько сложенных вчетверо листков бумаги. Ручки у него не было, и он принес Тирену ту, что лежала на письменном столе, рядом со стихотворением о пестром дятле.

— Мне больше нечего сказать, — нахмурился Свен Тирен. — Вы бы лучше занялись его поисками.

— Всегда есть что сказать, если хорошенько подумать, — ответил Валландер, которого раздражало поведение Тирена.

— И о чем же я, по-вашему, еще не подумал хорошенько?

— Он договаривался о мазуте лично с вами?

— Он звонил в офис. Там сидит девушка-диспетчер. Она выписывает мне накладные. Там всегда знают, где я. Мы переговариваемся по телефону несколько раз на дню.

— Он разговаривал как обычно?

— Это уж лучше у нее спросить.

— У нее я тоже спрошу. Как ее зовут?

— Рут. Рут Эриксон.

Валландер записал имя в блокнот.

— Я заезжал сюда в начале августа, — сказал Тирен. — С тех пор я его не видел. В тот раз все было как обычно. Он предложил мне кофе, прочел парочку новых стихотворений. Он вообще знал много интересных историй, правда, пошлых.

— Что вы имеете в виду? Как это «пошлых»?

— От его историй даже я краснел.

Валландер, не мигая, смотрел на Тирена. Ему вспомнился отец, который тоже мог при случае рассказать какой-нибудь пошлый анекдот.

— У вас никогда не появлялось чувство, что Хольгер Эриксон впадает в старческий маразм?

— Он соображал лучше нас с вами.

Валландер смотрел на Тирена, пытаясь понять, расценивать ему эти слова как оскорбление или нет. Решил не обращать на них внимания и продолжил:

— Есть ли у Хольгера Эриксона родственники?

— Он никогда не был женат. У него нет детей. Нет подруги. Во всяком случае, насколько я знаю.

— А другие родственники?

— Он никогда про них не рассказывал. Свое имущество он завещал какой-то организации в Лунде.

— Какой организации?

Тирен пожал плечами.

— Какому-то краеведческому обществу. Точно не знаю.

Валландеру вспомнились пресловутые «Друзья топора». Потом он решил, что наследником Эриксона, скорее всего, является Лундское общество культуры, и сделал пометку в своих бумагах.

— Было ли у Эриксона еще какое-нибудь имущество?

— Что вы имеете в виду?

— Другое поместье? Недвижимость в городе? Квартира?

Тирен задумался, прежде чем ответить.

— Нет, — сказал он наконец. — Только это поместье. Остальное в «Хандельс-банке».

— Откуда вы знаете?

— Он платил за мазут через этот банк.

Валландер кивнул. Сложил свои бумаги. Он узнал то, что ему требовалось. И был твердо убежден: с Хольгером Эриксоном случилось несчастье.

— Я позвоню вам, — сказал он и встал.

— Что вы теперь будете делать?

— То, что полагается делать в таких случаях, — ответил Валландер.

Они вышли во двор.

— Хотите, я останусь и помогу искать? — предложил Тирен.

— Нет, спасибо, — ответил Валландер. — Мы предпочитаем действовать своими силами.

Свен Тирен не стал спорить. Он вскарабкался в кабину грузовика и мастерски развернул его на небольшом пространстве перед домом. Валландер проводил взглядом машину. Постоял на краю поля, глядя на рощицу, видневшуюся вдалеке. Вороны продолжали кричать. Валландер достал телефон и позвонил в полицию. Он хотел поговорить с Мартинсоном.

— Ну как там? — спросил Мартинсон.

— Надо вызывать розыскную группу, — сказал Валландер. — Адрес у Хансона есть. Пусть приезжают как можно быстрее. А для начала пришли сюда парочку патрульных с собаками.

Валландер уже хотел попрощаться, но Мартинсон заговорил снова.

— Я тут кое-что нашел, — сказал он. — Посмотрел в компьютере, есть ли что-нибудь об этом Хольгере Эриксоне. На всякий случай. Оказалось, что есть.

Валландер крепче прижал трубку к уху. Отошел под дерево и спрятался от дождя.

— И что же ты нашел?

— Примерно год назад он сделал заявление о взломе. Это ведь у него поместье «Уединение», да?

— Да, верно. Продолжай!

— Его заявление зарегистрировали девятнадцатого октября 1993 года. Дело вел Сведберг. Я спросил его, но он, конечно, уже ничего не помнит.

— И что там произошло?

— Заявление Хольгера Эриксона было довольно необычным, — с сомнением проговорил Мартинсон.

— Как это «необычным»? — нетерпеливо переспросил Валландер.

— У него ничего не украли. И все же он утверждал, что кто-то без него побывал в доме.

— Что потом?

— Ничего. Дело закрыли. К Эриксону никто не ездил — ничего же не украли. Но заявление было. И сделал его Хольгер Эриксон.

— Странно, — сказал Валландер. — Надо этим потом заняться. Проследи, чтобы патрульные с собаками приехали сюда как можно быстрее.

Мартинсон рассмеялся в трубку.

— Тебя ничего не удивляет в заявлении Эриксона? — спросил он.

— Что именно?

— То, что нам уже второй раз за несколько дней приходится говорить о взломе, при котором ничего не украдено.

Мартинсон был прав. В цветочном на Вестра Вальгатан тоже ничего не украли.

— На этом сходство заканчивается, — сказал Валландер.

— Владелец цветочного тоже исчез, — настаивал Мартинсон.

— Нет, — ответил Валландер. — Он в Кении. Он-то как раз не исчез. Чего не скажешь про Хольгера Эриксона.

Валландер нажал кнопку телефона и убрал его в карман. Запахнул куртку поплотнее. Вернулся в гараж и продолжал поиски. Он не знал, что ищет. Просто ждал приезда розыскных собак. Потом они прочешут местность и опросят соседей. Скоро Валландер прервал поиски и вернулся в дом. Выпил на кухне стакан воды. Когда он открывал кран, в трубе загудело. Еще один знак того, что в доме несколько дней никто не появлялся. Валландер пил воду и задумчиво смотрел на ворон. Дождь все лил и лил. Вороны кричали. Вдруг Валландер замер. Ему вспомнился пустой футляр от бинокля, висевший на стене при входе. Он посмотрел на воронью стаю. Сзади нее, на холме, виднелась вышка. Валландер постоял, размышляя. Потом медленно пошел вдоль края поля. Сапоги вязли в глине. Скоро он увидел тропинку, ведущую через поле. Валландер мысленно проследовал по ней и увидел, что она доходит до подножия холма. Прикинув на глаз расстояние — метров двести, — Валландер двинулся по тропинке. Здесь глина была тверже и не липла к сапогам. Вороны пикировали вниз, исчезали и снова появлялись, будто из-под земли. Валландер понял, что впереди ложбина или овраг. Туда и вела тропинка. Уже можно было во всех подробностях разглядеть вышку. Наверно, ее использовали для охоты на зайцев или косуль. Сзади холма виднелся небольшой лесок. Очевидно, тоже собственность Хольгера Эриксона. Потом Валландер увидел перед собой канаву. Оттуда торчали толстые доски. Валландер подумал, что они обвалились. Чем ближе к канаве, тем громче вороний крик. Вдруг вороны одновременно поднялись в воздух и улетели. Валландер подошел к канаве, заглянул вниз.

И тут же отпрянул. К горлу подкатила тошнота.

Позже он говорил, что был потрясен. Хотя, работая в полиции, повидал всякого, о чем, может быть, лучше и не знать.

Но в ту минуту Валландер стоял на краю канавы, дождь лил ему за воротник, стекал струйками по спине, а он никак не мог понять, что перед ним. Нечто непонятное и невозможное. Чего раньше он никогда не видел.

Единственное, в чем он не сомневался, так это в том, что в канаве находится мертвый человек.

Валландер присел на корточки и осторожно наклонился вперед.

Усилием воли заставил себя посмотреть вниз.

Канава была глубокой, метра два в глубину. В дно ее были вбиты острые колья. На этих кольях висел человек. Окровавленные заостренные концы кольев в нескольких местах проткнули тело. Человек упал на колья лицом вперед. И повис на них. Сзади его исклевали вороны.

Валландер встал. Ноги его дрожали. Где-то в отдалении слышался шум приближающихся машин. Наверное, приехали первые патрульные с собаками.

Валландер на шаг отошел от края. Сверху казалось, что колья сделаны из бамбука и похожи на толстые удочки с острыми, как шило, концами. Он посмотрел на упавшие вниз доски. Увидел на противоположной стороне канавы продолжение тропинки и понял, что раньше здесь были мостки. Почему они обвалились? Сделанные из толстых досок, они могли выдержать большую нагрузку. Да и канава была неширокой — метра два, от силы.

Услышав лай, Валландер повернулся и пошел к дому. Его мутило. Было страшно. Не только потому, что он обнаружил убитого, но и от того, как это случилось. Некто вбил в дно канавы заостренные колья. Человека проткнули насквозь.

Валландер остановился и перевел дыхание. В голове вертелись картинки прошлого лета. Неужели снова? Есть ли предел произволу в стране? Кому нужно насаживать старика на колья в канаве?

Валландер пошел дальше. Около дома его ждали двое полицейских с собаками. С ними приехали Анн-Бритт и Хансон.

На обоих были куртки с поднятыми капюшонами.

По тому, как Валландер двигался по тропинке, как зашел на выложенный камнями двор, они сразу поняли: случилось что-то неладное.

Валландер вытер со лба дождевые капли и начал рассказывать. Но голос не слушался его. Тогда он обернулся и указал на стаю ворон, которые вернулись, едва он ушел от канавы.

— Он там, — сказал Валландер. — Мертвый. Это убийство. Срочно вызывайте наряд.

Они ждали, не скажет ли он что-нибудь еще.

Но Валландер молчал.

6

В четверг, двадцать девятого сентября, до наступления темноты полиция успела растянуть тент над канавой в том месте, где на девяти крепких бамбуковых кольях висел труп Хольгера Эриксона. Смешанная с кровью грязь была собрана со дна канавы и на тачках вывезена наверх. Страшная работа и непрерывный дождь — трудно представить зрелище более отталкивающее, чем это место преступления. Глина вязнет и липнет к сапогам, полицейские то и дело спотыкаются об электрические провода, вьющиеся по земле, резкий свет прожекторов раздражает и усиливает чувство нереальности. Пригласили Свена Тирена, и тот опознал человека, висящего на кольях: Хольгер Эриксон. Тирен нисколько в этом не сомневался. Поиски пропавшего закончились, не успев начаться. Тирен казался на удивление собранным, словно не до конца понимал, что в действительности вокруг него происходит. Валландер видел, как он несколько часов молча, беспокойно бродил за ограждениями, а потом куда-то пропал.

Насквозь промокший Валландер чувствовал себя в канаве, как мышь в мышеловке. Он видел, что и его коллегам работа стоит большого труда. И Сведберг и Хансон уже поднимались наверх — переждать приступы внезапной дурноты. Как ни странно, лучше всех держалась Анн-Бритт, которая осталась, хотя Валландер несколько раз предлагал ей ехать домой. Лиза Хольгерсон приехала сразу, как только узнала, что Валландер нашел тело Эриксона. Она взяла на себя руководство работой. И постаралась организовать ее так, чтобы, несмотря на тяжелые условия и грязь, избежать ненужных травм. Правда, один молодой стажер все-таки поскользнулся на глине и упал в канаву. Он поранил руку о торчащий из земли кол и был тотчас осмотрен доктором, который в этот момент тоже был там и решал, как лучше снять с кольев тело. Валландер видел, как поскользнулся стажер и мгновенно представил себе, как здесь же упал на колья Хольгер Эриксон. Кстати, первое, что сделал Валландер, это вместе с полицейским экспертом Нюбергом осмотрел толстые планки мостков. Свен Тирен подтвердил, что они были перекинуты через канаву. Хольгер Эриксон сам сделал их. Однажды он даже брал Тирена с собой на вышку. Валландер понял, что Эриксон страстно увлекался птицами. И вышка предназначалась не для охоты, а для наблюдения за ними. На шее Хольгера Эриксона висел бинокль из того пустого футляра, что остался за дверью. Нюбергу не потребовалось много времени, чтобы установить, что доски были подпилены, и достаточно было просто наступить на них, чтобы они провалились. Узнав это, Валландер выбрался из канавы и уединился, стараясь разобраться в своих мыслях. Он пытался представить ход событий. Но безуспешно. Все встало на свои места, только когда Нюберг сказал, что бинокль был снабжен прибором ночного видения. Но и тогда Валландер едва мог заставить себя поверить в случившееся. Судя, по всему, преступление планировалось и готовилось с такой страшной жестокостью, какую трудно себе даже представить.

Было уже совсем поздно, когда тело Хольгера Эриксона, наконец, стали вынимать из канавы. До этого Лиза Хольгерсон, Валландер и врач долго решали, выкапывать им или спиливать столбы, или предпочесть третий — самый сложный — вариант: снять тело с кольев.

По совету Валландера выбрали последнее. Ему и его сотрудникам было необходимо увидеть, как выглядело место преступления перед тем, как Хольгер Эриксон ступил на мостки и сделал шаг навстречу своей гибели. Валландер решил, что должен принять участие в заключительном акте этого неприятного действа; он помогал снимать тело с кольев и выносить его из канавы. Закончили уже почти за полночь. Дождь утих, но, похоже, ненадолго. Было тихо, только раздавалось чавканье мокрой глины под сапогами.

Ненадолго все расслабились. Пока больше делать было нечего. Кто-то принес кофе. В белом свете прожекторов усталые лица казались призрачными. Валландер попытался собраться с мыслями. Что же в действительности произошло? Что делать дальше? Люди измотаны, ночь. Все задерганы, промокли и проголодались. Мартинсон держал у уха телефон. «Не иначе как опять жена — она вечно за него беспокоится», — отстраненно подумал Валландер. Но, закончив разговор и убрав телефон в карман, Мартинсон объявил, что, по словам дежурного синоптика, ночью ожидается прекращение дождя. Услышав это, Валландер принял решение: ждать рассвета. Все равно пока зацепиться не за что. Патрульные с собаками, вызванные для поисков тела Хольгера Эриксона, никаких следов не обнаружили. Вместе с Нюбергом Валландер поднимался на вышку. Но там они тоже не увидели ничего, что сдвинуло бы следствие с мертвой точки.

Обратившись к Лизе Хольгерсон, которая все это время оставалась с ними, Валландер сказал:

— Мы топчемся вслепую. По-моему, нужно прерваться до рассвета. А сейчас лучше отдохнуть.

Ему никто не возразил. Все без сожаления покинули мрачное место. Все, кроме Свена Нюберга. Валландер знал, что ему придется остаться и работать ночью, до их возвращения. Остальные двинулись к машинам, стоявшим возле забора, но Валландер задержался и спросил у Нюберга:

— Что ты об этом думаешь?

— Не знаю, — ответил Свен Нюберг. — Если не считать того, что я никогда в жизни не видел ничего подобного.

Валландер молча кивнул. Он тоже никогда ничего подобного не видел. Они стояли и смотрели вниз, в канаву. Тент уже убрали.

— На что это вообще похоже? — спросил Валландер.

— Как две капли воды напоминает азиатскую западню для диких животных, — ответил Нюберг. — Во время войны такие рыли для врагов.

Валландер кивнул.

— Кстати, в Швеции толстый бамбук не растет, — продолжал Нюберг. — Мы импортируем его для удочек и для отделки помещений.

— Дикие звери в Сконе не водятся, — сказал задумчиво Валландер. — И войны нет. На что же тогда это похоже?

— На что-то чужеродное. Непонятное. И потому пугающее.

Валландер внимательно посмотрел на Нюберга. Обычно он не отличался красноречием. И уж совсем несвойственно для него было говорить о своих переживаниях и страхах.

— Заканчивай быстрее, — сказал Валландер на прощание.

Нюберг не ответил.

Валландер перелез через заграждение, кивком попрощался с полицейскими, которые оставались на ночное дежурство, и пошел к дому. На тропинке его поджидала Лиза Хольгерсон. Она держала в руках фонарик.

— Там журналисты, — сказала она. — Что им сказать?

— Пока говорить нечего, — ответил Валландер.

— Мы даже не можем называть Хольгера Эриксона по имени.

Прежде чем ответить, Валландер задумался.

— Я думаю, имя можно сказать. Под мою ответственность. По словам водителя бензовоза, Хольгер Эриксон был одиноким человеком. А раз некого оповещать о его смерти, можно дать эту информацию в газеты. Почему бы и нет?

Они пошли дальше. Призрачный свет прожекторов остался далеко позади.

— Что еще мы можем рассказать? — спросила Лиза Хольгерсон.

— Что произошло убийство. Во всяком случае, в этом мы уверены. Хотя пока не знаем мотивов преступления и не напали на след убийцы.

— А у вас есть уже на этот счет какие-нибудь соображения?

Валландер чувствовал, что смертельно устал. Каждая мысль, каждое произнесенное слово давались ему с огромным трудом.

— Я видел то же самое, что и вы, — ответил он. — Преступление тщательно спланировано. Хольгер Эриксон сам вошел в ловушку, и она захлопнулась за ним. Из этого можно сделать три вывода.

Они снова остановились. Дождь почти прекратился.

— Во-первых, преступник знал Хольгера Эриксона или, по крайней мере, его привычки. Во-вторых, он действительно хотел убить Эриксона.

Валландер хотел было идти дальше.

— Вы ведь сказали «три вывода»?

Свет карманного фонарика освещал бледное лицо Лизы. Валландер подумал мимоходом, как выглядит он сам? Неужели за одну ночь его итальянский загар полинял под сконским дождем?

— Преступник хотел не просто убить Хольгера Эриксона. Он хотел причинить ему боль. Если Эриксон умер не сразу, он мог провисеть на кольях довольно долго. И никто не услышал бы его. Кроме ворон. Врачи, наверное, смогут определить, как скоро наступила смерть.

Лиза Хольгерсон недовольно поморщилась.

— Кому это могло понадобиться? — спросила она, когда они двинулись дальше.

— Не знаю, — сказал Валландер. — Но чувствую себя отвратительно.

Они подошли к краю поля и увидели двух продрогших репортеров и фотографа. Валландер поздоровался. Ему уже приходилось встречаться с ними. Он взглянул на Лизу Хольгерсон, но та покачала головой. Тогда Валландер сам в двух словах рассказал о случившемся. Репортеры хотели задать вопросы, однако Валландер протестующе поднял руку. Газетчики скрылись.

— У вас репутация блестящего следователя, — сказала Лиза. — Этим летом я своими глазами видела вас в деле. Захоти вы только, и вас с радостью примут на работу в любое полицейское отделение Швеции.

Они остановились возле ее машины. Валландер видел, что Лиза говорит искренне. Но он слишком устал, чтобы как-то отреагировать на ее слова.

— Поступайте так, как сочтете нужным, — продолжала она. — Если что-то потребуется, обращайтесь сразу ко мне.

Валландер кивнул.

— Мы вернемся к этому через несколько часов, — сказал он. — Сейчас и вам и мне нужно отдохнуть.

В квартиру на Мариагатан Валландер вернулся около двух часов ночи. Он сделал несколько бутербродов и сжевал их тут же за кухонным столом. Потом пошел в спальню и, не разбирая кровать, лег сверху, на покрывало. Будильник он поставил на пять часов.

В семь все уже были на месте. Стояла серая предрассветная мгла. Синоптики не ошиблись. Дождь и вправду закончился. Зато поднялся ветер и похолодало. Чтобы тент не сдуло, Нюберг и дежурные полицейские ночью были вынуждены заниматься его укреплением. Поэтому, когда дождь внезапно прекратился, Нюберг рвал и метал по поводу капризов погоды. В ближайшее время дождя не ожидалось, и тент решили убрать.

Теперь ничто не защищало Нюберга и других экспертов, работающих в канаве, от порывов колючего ветра.

По дороге к поместью Валландер пытался продумать ход расследования. Они ничего не знали про Хольгера Эриксона. Конечно, его могли убить из-за денег. Но эта версия с самого начала казалась Валландеру сомнительной. Острые бамбуковые колья в канаве говорили о чем-то другом. Пока ему не удавалось расшифровать это сообщение, он не понимал его язык и боялся, что им предстоит разбираться в том, чему трудно найти нормальное человеческое объяснение.

Как всегда в минуты сомнений, Валландер мысленно обратился к Рюдбергу, старому полицейскому, своему бывшему наставнику. Валландер многому научился от него и в глубине души считал, что именно Рюдберг сделал из него хорошего сыщика. Четыре года назад Рюдберг умер от рака. Валландер поморщился: надо же как летит время. Потом спросил себя: «А что бы сделал Рюдберг на моем месте?» «Терпение, — подумал он. — Вот о чем была бы его Нагорная проповедь. Он сказал бы, что сейчас больше, чем когда-либо, важно набраться терпения».

Штаб расследования временно расположился в доме Эриксона. Валландер постарался сформулировать основные задачи и распределить поручения как можно более эффективно.

Ранним утром, обращаясь к усталым, невыспавшимся людям, Валландер попытался сделать невозможное — суммировать факты, которыми они располагали.

В сущности, сказать он мог только одно: пока никаких зацепок нет.

— Мы почти ничего не знаем, — начал он. — Водитель бензовоза по имени Свен Тирен сообщил об исчезновении человека. Это случилось в прошлый вторник. Судя по его словам и по дате, стоящей под последним стихотворением Хольгера Эриксона, убийство произошло в среду, двадцать первого сентября, после десяти часов вечера. Точное время неизвестно. Однако до десяти Хольгер Эриксон еще был жив. Посмотрим, что скажут медэксперты.

Валландер сделал паузу, но вопросов никто не задал. Сведберг высморкался. Его глаза лихорадочно блестели. Валландер подумал, что у Сведберга, наверно, температура, и ему бы следовало лежать в кровати. Однако оба они понимали, что в такой момент дорог каждый сотрудник.

— О Хольгере Эриксоне нам известно немногое. В прошлом он торговал машинами. Нажил состояние, холост, детей нет. Был одним из так называемых «местных поэтов» и, видимо, очень любил птиц.

— Есть и еще кое-что, — прервал его Хансон. — Хольгер Эриксон был известным человеком. Во всяком случае, в наших краях лет десять-двадцать назад. Его называли автомобильным барышником. Железная хватка. На дух не переносил профсоюзы. Не брезговал любым способом заработать деньги. Конфликтовал с налоговой службой и подозревался в нарушении законов. Но, насколько я помню, доказать так ничего и не удалось.

— Ты хочешь сказать, что у него могли быть враги, — подытожил Валландер.

— Наверняка были. Но это не значит, что они хотели убить его. И уж, по крайней мере, не таким способом.

Валландер решил пока не обсуждать заостренные колья и подпиленные мостки. Всему свое время. Сначала ему нужно навести порядок в своем собственном усталом мозгу. Об этом ему в свое время тоже напоминал Рюдберг. Расследование похоже на строительство. Есть определенный порядок работы, и его нельзя нарушать, если хочешь добиться хорошего результата.

— Первое, что нам нужно сделать, — это собрать как можно больше сведений о жизни Хольгера Эриксона, — сказал Валландер. — Но прежде, чем мы поделим работу, хочу рассказать, как я представляю себе случившееся.

Они сидели вокруг кухонного стола. Из окна виднелись заграждения и белый тент, развевающийся на ветру. Размахивал руками одетый во что-то желтое Нюберг — издали он напоминал пугало, стоящее в поле. Валландеру даже показалось, что он слышит его усталый и раздраженный голос. Но он знал, что Нюберг был опытным и знающим криминалистом. И руками он тоже никогда зря не махал.

Валландер почувствовал, что слушатели понемногу оживают. Это настроение ему было хорошо знакомо. Оно всегда предшествовало началу настоящей работы.

— Я думаю, дело было так, — начал Валландер. Теперь он говорил медленно, тщательно подбирая слова. — После десяти вечера в среду или рано утром в четверг Хольгер Эриксон вышел из дома. Он не стал запирать дверь, так как рассчитывал скоро вернуться. Выходить за пределы усадьбы он не собирался. С собой он взял бинокль. Нюберг сказал, что бинокль снабжен прибором ночного видения. Эриксон пошел по тропинке в сторону канавы, через которую были перекинуты мостки. Вероятнее всего, он шел на вышку, стоящую на холме по другую сторону канавы. Хольгер Эриксон очень любил птиц. Сейчас, в сентябре и октябре, перелетные птицы устремляются на юг. Я в этом не очень разбираюсь и не знаю, кто из них когда улетает. Но слышал, что в основном это происходит ночью и что, якобы, тогда можно увидеть самые большие косяки. Потому-то Эриксон и вышел ночью из дома с биноклем ночного видения. Если, конечно, он действительно вышел ночью, а не утром. Но только он ступил на мостки, как они проломились — ведь доски были подпилены заранее. Эриксон упал в канаву, лицом вперед и напоролся на колья. Там он и умер. Если даже он звал на помощь, его никто не слышал. Вы наверняка заметили, что поместье расположено очень обособленно. Не зря оно называется «Уединение».

Валландер налил себе из термоса кофе и продолжил.

— Вот как, мне кажется, все произошло, — сказал он. — Вопросов гораздо больше, чем ответов. Но из этого мы будем исходить. Убийство было хорошо спланированным. Жестоким и страшным. Нам неизвестны его мотивы, и нет версии, которую можно начать отрабатывать.

Воцарилось молчание. Валландер медленно обвел присутствующих взглядом.

Тишину прервала Анн-Бритт Хёглунд.

— Есть один важный момент. Убийца не попытался скрыть следы преступления.

Валландер кивнул. Он тоже собирался сказать об этом.

— Мало того, — сказал он. — Эта чудовищная западня свидетельствует о прямо противоположном — она должна служить для устрашения.

— Еще один псих на нашу голову свалился? — спросил Сведберг.

Все за столом поняли, что имел он в виду. Воспоминания о лете еще были свежи.

— Нельзя исключить и такую возможность, — ответил Валландер. — Мы пока вообще не можем ничего исключить.

— Мне это напоминает медвежью западню. Или что-нибудь из старых фильмов о войне в Азии. Что общего у медвежьей западни и любителя птиц?

— Или торговца машинами, — вставил Мартинсон, который все время молчал.

— Или поэта, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — У нас большой выбор.

Была половина восьмого. Летучка закончилась. На ближайшее время кухня Хольгера Эриксона останется местом их собраний. Сведберг поехал побеседовать со Свеном Тиреном и девушкой-диспетчером, которая принимала заказ от Хольгера Эриксона. Анн-Бритт занялась соседями Эриксона — их всех нужно было опросить. Вспомнив о письмах в почтовом ящике, Валландер также поручил ей поговорить с почтальоном. В помощь Хансону дали эксперта из группы Нюберга — они осматривали дом.

Колесо расследования закрутилось.

Валландер надел куртку и направился к канаве, ветер дул ему в лицо, трепал сложенный тент. По небу неслись рваные облака. Валландер шел, пригнувшись. Вдруг он услышал звук летящей гусиной стаи — этот звук не спутать ни с чем. Валландер остановился и поднял голову. Гусей он разглядел не сразу. Это была небольшая стая, летевшая высоко-высоко, под самыми облаками, она двигалась на юго-запад. Валландер подумал, что гуси, наверно, держат курс на мыс Фальстербу — именно туда обычно направляются пролетающие над Сконе птицы, дальше их путь лежит уже за пределами Швеции.

Валландер в задумчивости стоял и смотрел на птиц. Ему вспомнилось лежащее на столе стихотворение. Потом он снова пошел по тропинке. На душе у него становилось все тревожнее.

Что-то в этом жестоком убийстве не давало ему покоя. Как действовал убийца: в припадке слепой ненависти или безумия? А может с холодным расчетом? Валландер не знал, какой ответ его больше пугает.

Когда он подошел к канаве, Нюберг и его помощники уже начали вытаскивать из глины окровавленные колья. Каждый кол заворачивали в целлофан и относили в машину. На лице Нюберга виднелись пятна глины, движения были тяжелыми и резкими.

Валландеру показалось, что он заглядывает в могилу.

— Как дела? — спросил он, стараясь говорить бодро.

Нюберг пробурчал в ответ что-то невнятное. Валландер решил пока повременить с расспросами. Он знал вздорный характер Нюберга, знал, что тот легко выходит из себя и затевает ссору с кем попало. В полиции Истада поговаривали, что Нюберг, не задумываясь, обругал бы начальника Главного полицейского управления, если бы тот ненароком вызвал его неудовольствие.

Через канаву настелили временные мостки. По ним Валландер перебрался на другую сторону. Порывистый ветер трепал его куртку. Валландер разглядывал вышку: она была примерно трехметровой высоты, построена из тех же досок, что и мостки через канаву. На вышку вела лестница. Валландер взобрался по ней. Наверху оказалась площадка размером приблизительно метр на метр. Ветер хлестал Валландера по лицу. И хотя он поднялся над холмом всего лишь на три метра, окружающая местность предстала перед ним отсюда совершенно иной. Внизу в канаве копошился Нюберг. Вдалеке виднелся дом Эриксона. Валландер присел на корточки и стал разглядывать площадку под ногами. Внезапно он пожалел, что забрался сюда, не узнав, к каким выводам пришел Нюберг, и быстро спустился вниз. Остановился, пытаясь спрятаться за вышкой от ветра. Он устал. И не просто устал. Валландер не знал, как назвать это чувство. Грусть? Жизнь так недолго радовала его. Поездка в Италию. Решение обзавестись домом, может быть собакой. Ожидание приезда Байбы.

Но вот в канаве находят убитого старика, и мир снова уходит из-под ног. «Интересно, сколько еще я выдержу?» — подумал он.

Усилием воли Валландер отогнал мрачные мысли. Нужно как можно быстрее найти того, кто устроил эту страшную ловушку для Хольгера Эриксона. Валландер осторожно стал спускаться вниз по холму, ноги скользили. Вдалеке он увидел Мартинсона, идущего по тропинке. Он, как обычно, торопился. Валландер двинулся ему навстречу. Он все еще был в растерянности, не зная, с чего начать. С какой стороны взяться за расследование? Валландер искал, за что бы ухватиться. Но пока не находил ни малейшей зацепки.

По виду Мартинсона Валландер понял: что-то случилось.

— В чем дело? — спросил он.

— Тебе звонила некая Ванья Андерсон.

Валландер не сразу вспомнил ее. Ах, да, цветочный магазин на Вестра Вальгатан.

— Это может подождать, — сказал он удивленно. — У нас сейчас других дел по горло.

— Боюсь, что это срочно, — ответил Мартинсон, недовольный, что ему приходится спорить с Валландером.

— Почему?

— Похоже, владелец магазина — Ёста Рунфельдт — так и не ездил в Найроби.

Валландер все еще не понимал, к чему клонит Мартинсон.

— Дело в том, что она позвонила в экскурсионное бюро, чтобы узнать, когда возвращается Рунфельдт. Там ей это и сказали.

— Что сказали?

— Что Ёста Рунфельдт не приезжал в аэропорт «Каструп». Не улетал в Африку. Хотя билет свой выкупил.

Валландер непонимающе смотрел на Мартинсона.

— А значит, пропал еще один человек, — неуверенно проговорил Мартинсон.

Валландер ничего не ответил.

Было девять часов утра, пятница, тридцатое сентября.

7

Прошло еще два часа, и Валландер понял, что Мартинсон не ошибся. Решив сам съездить к Ванье Андерсон, он сел в машину, и по дороге в Истад вспомнил, что ему указывали и на другое сходство между этими двумя случаями. Год назад полиция Истада зарегистрировала взлом в доме Хольгера Эриксона — украдено тогда ничего не было. В магазин Ёсты Рунфельдта тоже проник кто-то чужой — и опять вроде бы ничего не пропало. Чем ближе к Истаду подъезжал Валландер, тем тревожнее ему становилось. Мало им случившегося с Хольгером Эриксоном. Не хватало еще одного исчезновения. Только бы оно не было связано с делом Эриксона. Хватит с них канав и кольев. Валландер гнал машину, словно стараясь убежать от своих мыслей, от страха перед вновь возникшим в его жизни кошмаром. Порой он резко бил по тормозам, словно хотел заставить, если не себя, то машину успокоиться: пытался думать хладнокровно. Итак, почему мы решили, что Ёста Рунфельдт исчез? Может быть, его отсутствие объясняется гораздо проще. Случившееся с Хольгером Эриксоном — исключение. А значит, не может повториться. Во всяком случае, не в Сконе и уж наверняка не в Истаде. Отсутствие Ёсты Рунфельдта можно объяснить, и Ванья Андерсон поможет Валландеру в этом.

Но Валландер сам видел зыбкость своих доводов. Прежде чем отправиться в цветочный на Вестра Вальгатан, он заехал в полицию. Встретил в коридоре Анн-Бритт и пошел вместе с ней в столовую, где, склонившись над своими бутербродами, не то ели, не то дремали несколько усталых дорожных полицейских. Взяв кофе, Валландер и Хёглунд сели за столик. Валландер рассказал ей о разговоре Мартинсона с Ваньей Андерсон, и ее реакция мало чем отличалась от его собственной. Не может быть! Это всего лишь совпадение. Но Валландер попросил ее найти копию заявления о взломе, написанного Хольгером Эриксоном год назад, а также проверить, нет ли каких-нибудь связей между Хольгером Эриксоном и Ёстой Рунфельдтом. Поискать в компьютере. Валландер знал, что Анн-Бритт очень занята. Но он хотел получить эти сведения как можно быстрее. Потому что лучше сейчас потрудиться, чем потом осрамиться. Пословица вспомнилась совершенно некстати. Анн-Бритт удивленно смотрела на него и ждала продолжения. Но Валландер не стал ничего объяснять. Он только сказал:

— Нужно спешить. Чем быстрее мы убедимся, что эти два дела не связаны между собой, тем лучше.

Он торопился и хотел уже встать из-за стола, но она остановила его вопросом:

— Кто способен на такое?

Валландер опустился на стул. Перед его глазами снова возникли окровавленные колья. Страшная картина.

— Не знаю, — сказал он. — Это убийство так изощренно, что я не могу найти для него нормальных объяснений. Если вообще убийство можно объяснить.

— Можно, — уверенно ответила Анн-Бритт. — У нас у всех бывали в жизни минуты, когда мы в ярости желали чьей-нибудь смерти. А у некоторых людей отсутствуют естественные тормоза. И они убивают.

— Меня пугает продуманность этого преступления, — продолжал Валландер. — Человек, совершивший его, не пожалел времени. Он до мелочей был знаком с привычками Хольгера Эриксона. Похоже, он хорошо изучил его.

— А может, зацепка именно здесь? — предположила Анн-Бритт. — Судя по всему, Хольгер Эриксон ни с кем близко не дружил. И все же убийца был где-то рядом с ним. Хотя бы в какой-то момент. Во всяком случае, он побывал у канавы. Подпилил доски. Он должен был прийти и уйти. А значит, его могли видеть. Или заметить машину, не принадлежащую никому из местных. Люди замечают такие вещи. Сельские жители все равно, что птицы или звери в лесу. Наблюдают за нами, а мы их не видим.

Валландер задумчиво кивал. Он думал о чем-то своем.

— Мы поговорим позже, — сказал он. — Сейчас я еду в цветочный.

— А я пока поищу то, что вы просили, — ответила Анн-Бритт.

Они расстались у дверей столовой. Уже на выходе Валландера окликнула Эбба и сказала, что звонил его отец.

— Позвоню ему попозже, — отмахнулся Валландер. — Сейчас не могу.

— Как ужасно то, что случилось, — сказала Эбба. И Валландеру показалось, что она соболезнует ему лично.

— Я как-то покупала у него машину, — продолжала она. — «Вольво», PV 444.

Валландер не сразу понял, что она говорит о Хольгере Эриксоне.

— Ты водишь машину? — удивился он. — Я даже не знал, что у тебя есть права.

— Уже ровно тридцать девять лет, — ответила Эбба. — И PV мой пока цел.

Валландер вспомнил этот старенький, но ухоженный PV — он часто видел его на стоянке возле полицейского участка, но никогда не задумывался, чей он.

— Надеюсь, сделка была выгодной? — спросил Валландер.

— Для Хольгера Эриксона, — жестко ответила Эбба. — Он содрал с меня слишком много за такую машину. Но поскольку все эти годы я поддерживала ее в хорошем состоянии, можно считать, что в конце концов, в выигрыше осталась я. Теперь у меня машина-ветеран.

— Я должен идти, — сказал Валландер. — Прокатишь как-нибудь на своем PV?

— Не забудь позвонить отцу, — напомнила Эбба.

Валландер резко остановился и задумался. Потом решился.

— Позвони ты ему, — попросил он Эббу. — Не в службу, а в дружбу. Объясни, чем я сейчас занят. Скажи, что я позвоню ему, как только освобожусь. Надеюсь, у него ничего не стряслось?

— Он хотел поговорить об Италии.

Валландер кивнул.

— Мы поговорим об Италии. Но потом. Передай ему это.

Валландер сразу поехал на Вестра Вальгатан. Кое-как припарковал машину, наполовину заняв узкий тротуар, и вошел в магазин. Там были покупатели. Валландер подал Ванье Андерсон знак, что может подождать. Минут через десять магазин опустел. Ванья Андерсон быстро написала объявление, прикрепила его на стекло входной двери и заперла магазин. Они обогнули дом и зашли в тесный офис. От резкого цветочного запаха у Валландера слегка кружилась голова. Писать ему, как всегда, было не на чем. Поэтому он придвинул к себе пачку карточек для букетов и стал делать заметки у них на обороте. На стене висели часы. Они показывали без пяти одиннадцать.

— Давайте начнем по порядку, — сказал Валландер. — Итак, вы позвонили в туристическое бюро. Почему вы это сделали?

По лицу Ваньи он видел, что она растеряна и обеспокоена. На столе лежал выпуск газеты «Истад Аллеханда» с большой статьей об убийстве Хольгера Эриксона. «Хорошо хоть она пока не знает, и надеюсь не узнает о наших опасениях по поводу возможной связи между Хольгером Эриксоном и Ёстой Рунфельдтом», — подумал Валландер.

— Перед отъездом Ёста написал, когда его ждать обратно. А я куда-то засунула этот листочек. Сколько ни искала, не смогла найти. Позвонила в турбюро. А там сказали, что Ёста должен был улететь двадцать третьего, но так и не приехал в «Каструп».

— Как называется турбюро?

— «Экзотические путешествия». Оно находится в Мальмё.

— С кем вы разговаривали?

— С Анитой Лагергрен.

Валландер записал.

— Во сколько вы звонили?

Она назвала время.

— Что еще сказала Анита Лагергрен?

— Ёста никуда не уехал. Он не проходил регистрацию в «Каструпе». Ему позвонили домой, но никто не ответил. И самолет улетел без него.

— Какие-нибудь еще действия они предпринимали?

— Анита Лагергрен сказала, что они послали письмо, в нем говорилось, что деньги за поездку Ёсте возвращены не будут.

Ванья явно хотела что-то добавить, но осеклась.

— Есть что-нибудь еще? — мягко спросил Валландер.

— Эта поездка стоила огромных денег, — сказала она. — Анита Лагергрен назвала сумму.

— Сколько?

— 30 000 крон. За четырнадцать дней.

Да, действительно. Сумма огромная. Сам Валландер никогда в жизни не потратил бы таких денег на поездку. Неделя в Риме обошлась им с отцом в треть этой суммы.

— Очень странно, — вдруг сказала она. — На Ёсту совершенно не похоже.

Валландер старался понять ход ее мыслей.

— Как долго вы работаете у него?

— Почти одиннадцать лет.

— Нравится вам работа?

— Ёста хороший человек. Он действительно любит цветы. И не только орхидеи.

— Мы поговорим о них чуть позже. Как бы вы его охарактеризовали?

Она задумалась.

— Обычный хороший человек. Немного со странностями. Нелюдим.

Валландер с раздражением подумал, что это описание вполне могло подойти для Хольгера Эриксона. Разве что «хорошим» его вряд ли можно было назвать.

— У него есть жена?

— Он вдовец.

— Дети?

— Двое. У них семьи и собственные дети. Никто из них не живет в Сконе.

— Сколько лет Ёсте Рунфельдту?

— Сорок девять.

Валландер заглянул в свои записи.

— Вдовец, — повторил он. — По-видимому, жена умерла довольно молодой. Произошел несчастный случай?

— Точно не знаю. Ёста никогда не рассказывал. Кажется, она утонула.

Валландер не стал вдаваться в подробности. В свое время они проверят эту информацию. Если потребуется. Валландер все еще надеялся, что в этом не будет необходимости.

Он отложил ручку. Запах цветов одурманивал.

— Разговор с туристической фирмой, — начал Валландер, — наверняка заставил вас задуматься о двух вещах. Во-первых, почему он не поехал в Африку. Во-вторых, где он сейчас, если не в Найроби.

Она кивнула. И Валландер вдруг увидел на ее глазах слезы.

— С ним что-то случилось, — сказала она. — После разговора с турбюро я пошла к нему домой. Это здесь, неподалеку. Он оставил мне ключ. И просил поливать цветы. За время его отсутствия я была там два раза. Вынимала почту и складывала к нему на стол. Вот и теперь я снова пошла туда. Но дома его нет. И в последние дни не было.

— Откуда вы знаете?

— Я бы заметила по вещам.

— Что, по-вашему, могло случиться?

— Не знаю. Он так ждал этой поездки. Зимой собирался закончить книгу об орхидеях.

Валландер чувствовал, что его беспокойство растет, где-то внутри уже сработал механизм, предупреждающий об опасности. Этот неслышный сигнал тревоги Валландеру был хорошо знаком.

Он собрал карточки, на которых делал заметки.

— Мне нужно побывать у Рунфельдта дома. А вы открывайте магазин. Я уверен, все образуется.

Ванья жадно вглядывалась в лицо Валландера, ища подтверждения только что сказанным словам. Но выражение его лица вряд ли могло ее утешить.

Она дала ему ключи от квартиры. Ёста жил на той же улице, через квартал от магазина, если идти в сторону центра.

— Когда закончу, верну вам ключи, — сказал Валландер.

Выйдя из цветочного, Валландер увидел, как какая-то пожилая пара с трудом пробирается мимо его машины, занимающей полтротуара. Взгляды их, обращенные к Валландеру, говорили красноречивее всяких слов. Но он притворился, что не понимает, и поспешил прочь.

Квартира Ёсты Рунфельдта находилась на втором этаже дома, построенного, как предположил Валландер, в самом начале века. Можно было подняться на лифте. Но Валландер пошел пешком. Несколько лет назад он собирался меняться в такой же дом. Но теперь отказался от этой идеи. Уж если менять квартиру на Мариагатан, так на дом с садом. И жить там с Байбой. И, может быть, с собакой. Валландер отпер дверь и вошел. Сколько раз уже он вот так вступал на чужую территорию, заходил в жилье незнакомых людей. Остановившись у дверей, Валландер замер. Каждая квартира имеет свой характер. За долгие годы работы в полиции Валландер научился видеть, как характер хозяев отражается в облике их жилища. Он медленно обошел квартиру. Первые шаги часто бывали самыми важными. Первое впечатление. К нему он потом снова и снова будет мысленно возвращаться. Здесь жил человек по имени Ёста Рунфельдт, который однажды ранним утром не появился там, где его ждали — в аэропорту «Каструп». Валландер вспомнил слова Ваньи о том, что Ёста с нетерпением ждал этой поездки. Тревога Валландера вспыхнула с новой силой.

Обойдя все четыре комнаты и кухню, Валландер остановился посреди гостиной. Квартира была большая и светлая. Но Валландеру показалось, что хозяин не слишком много внимания уделял своему жилищу. Только у кабинета было свое лицо. Здесь царил рабочий беспорядок. Книги, бумаги, литографии с изображением цветов, карты. Все это лежало грудами на письменном столе. Выключенный компьютер. В рамочке за стеклом — фотографии. Дети и внуки. Фотография самого Ёсты Рунфельдта в какой-то азиатской стране на фоне гигантских орхидей. Чернильная надпись на обороте гласила, что фотография сделана в Бирме в 1972 году. Ёста улыбался неизвестному фотографу. Загорелый мужчина, дружелюбная улыбка. Фотография немного выцвела. Но улыбка Ёсты Рунфельдта не поблекла. Валландер поставил на место фотографию и стал разглядывать висевшую на стене карту мира. Ему не сразу удалось найти Бирму. Валландер сел за письменный стол. Итак, Ёста Рунфельдт собирался в поездку. Но так никуда и не уехал. Во всяком случае, в Найроби чартерным рейсом фирмы «Экзотические путешествия» он не попал. Валландер встал из-за стола и пошел в спальню. Кровать была застелена. Узкая односпальная кровать. На ночном столике возвышалась горка книг. Валландер посмотрел на корешки. Книги о цветах. Лишь одна о международных валютных операциях. Валландер положил книгу на место. Сейчас его интересовали совсем другие находки. Он нагнулся и заглянул под кровать. Ничего. Открыл шкаф. На самой верхней полке лежали две дорожные сумки. Чтобы их достать, Валландеру пришлось встать на цыпочки. Обе сумки были пусты. Он сходил в кухню за стулом. Заглянул на верхнюю полку. И здесь нашел то, что искал. Одинокие мужчины обычно не слишком усердно вытирают пыль. Ёста не был исключением. На толстом слое пыли отчетливо отпечатались очертания еще одной сумки. Те две, что Валландер осмотрел, были старыми, одна даже без замка, поэтому Валландер решил, что Ёста Рунфельдт взял с собой третью сумку. Если он действительно уехал. И если она не стоит еще в каком-нибудь углу. Валландер снял куртку и повесил ее на стул, потом открыл все шкафы и тумбочки, где могла находиться сумка. Ее не было нигде. Валландер вернулся в кабинет. Если Рунфельдт уехал, он должен был взять с собой паспорт. Валландер обшарил все ящики письменного стола, благо они не запирались. В одном из них лежал старый гербарий. Валландер открыл его. «Ёста Рунфельдт, 1955 год». Значит, уже в школьные годы он интересовался растениями. Валландер разглядывал василек сорокалетней давности. Он еще не совсем выцвел, его лепестки словно хранили воспоминание о былой синеве. Сам Валландер никогда не составлял гербарии. Он продолжил поиски. Паспорта нигде не было. Валландер наморщил лоб. Дорожной сумки нет. Паспорта тоже. Билетов нет. Валландер вышел из кабинета и уселся в одно из кресел в гостиной. Думая над какой-нибудь задачей, он любил менять места — это помогало ему формулировать мысли. Судя по всему, Ёста Рунфельдт уехал из дому. С паспортом, билетами и дорожной сумкой.

Валландер пытался представить, что было потом. Что-то произошло по дороге в Копенгаген? Он упал на пароме за борт? Тогда осталась бы сумка. Валландер нашел в кармане одну из карточек для букетов с телефоном цветочного магазина и позвонил. В окно кухни виднелись элеваторы Истадского порта. За ними польский паром, огибая каменный пирс, выходил в море. Ванья Андерсон взяла трубку.

— Я все еще здесь, — сказал Валландер. — У меня к вам несколько вопросов. Ёста не говорил, как он собирался добираться до Копенгагена?

Она ответила, не задумываясь, и очень уверенно:

— Он всегда ездил через Лимхамн и Драгер.

Валландер кивнул и задал следующий вопрос:

— И еще. Вы не знаете, сколько у него дорожных сумок?

— Нет, — ответила она. — Откуда же мне знать?

Валландер понял, что вопрос следовало задать иначе:

— Как выглядела его сумка? — спросил он. — Вы когда-нибудь ее видели?

— Ёста всегда брал с собой немного вещей, — ответила она. — Одну наплечную сумку и одну на колесиках. Он был опытным путешественником.

— Какого цвета?

— Черные.

— Вы уверены?

— Да. Уверена. Я несколько раз встречала его из поездок. На вокзале или в «Стурупе».[2] Ёста очень бережно относился к вещам. Если бы ему пришлось купить новую сумку, я бы об этом знала. Ёста бы обязательно пожаловался на непредвиденные расходы. Ведь он был скуповат.

«И все же заплатил 30 000 за несостоявшуюся поездку в Найроби, — подумал Валландер. — По сути, выбросил деньги на ветер. Хотя вряд ли по доброй воле».

Валландер тревожился все сильнее. Он положил трубку, пообещав через полчаса занести ключи в магазин.

Он уже повесил трубку, когда ему пришло в голову, что в магазине сейчас, наверное, обед. Потом вспомнились слова Ваньи. Черная дорожная сумка. Те две, что лежали в шкафу, были серыми. Никакой наплечной сумки он тоже не нашел. Кроме того, Валландер узнал, что Ёста предпочитал ездить через Лимхамн. Валландер подошел к окну, и взгляд его заскользил по крышам. Польский паром уже скрылся из виду.

«Что-то тут не так, — думал он. — Не мог Ёста Рунфельдт исчезнуть по доброй воле. Конечно, мог произойти несчастный случай. Но и это сомнительно».

Чтобы сразу получить ответ на один из самых главных вопросов, он позвонил в справочную и узнал телефон компании, осуществляющей рейсы по маршруту Лимхамн — Драгёр. Там он без труда нашел человека, отвечавшего за вещи, забытые на паромах. Человек говорил по-датски. Валландер представился и спросил про черную сумку. Назвал день и число. И стал ждать. Через несколько минут датчанин, представившийся как Могенсен, снова взял трубку.

— Ничего нет, — сказал он.

Валландер на мгновение задумался. Потом решил говорить прямо.

— Случалось ли, что люди пропадали на паромах? Падали за борт?

— Крайне редко, — ответил Могенсен, и Валландер поверил ему.

— Но все-таки случалось?

— Это может случиться на любом корабле, — ответил Могенсен. — Самоубийцы. Пьяные. Сумасшедшие, которые пытаются пройтись по перилам. Но бывает очень редко.

— Есть ли данные о людях, упавших за борт? Вытаскивают их? Или хотя бы их трупы?

— Данные мне неизвестны. Так, разговоры. Большинство выносит волной на берег. Мертвыми. Кто-то застревает в рыбацких сетях. Кто-то исчезает бесследно. Но таких мало.

Валландер узнал все, что хотел. Он поблагодарил за помощь и повесил трубку.

Доказательств у него не было. И все же он нисколько не сомневался: Ёста Рунфельдт не ездил в Копенгаген. Он собрал сумку, взял паспорт и ушел из дома.

Потом он исчез.

Валландер вспомнил лужу крови на полу магазина. Откуда она взялась? А может, они ошиблись? И взлом тот был совсем не случайным?

Он снова обошел квартиру. Пытался представить, что могло произойти. Стрелки часов уже перевалили за полдень. Тут в кухне зазвонил телефон. Валландер вздрогнул от неожиданности. Потом быстро подошел к телефону и снял трубку. Звонил Хансон, он находился в усадьбе Эриксона.

— Мартинсон говорит, теперь и Рунфельдт пропал, — начал он. — Ты что-нибудь выяснил?

— Только то, что здесь его нет, — ответил Валландер.

— И что ты на этот счет думаешь?

— Пока ничего. Похоже, он действительно собирался уехать. Но ему что-то помешало.

— Ты думаешь, здесь есть какая-то связь? С Хольгером Эриксоном?

Валландер ответил не сразу. Он не знал, что думать. Так он и сказал Мартинсону:

— Во всяком случае, я не исключаю такой возможности.

Он тут же перевел разговор на другое. Спросил, нет ли каких-нибудь новостей. Их не было. Закончив разговор, Валландер еще раз медленно обошел квартиру. Ему все казалось, что он пропустил что-то важное. Наконец он сдался. Просмотрел в прихожей почту. Письмо из турбюро. Счет за электричество. Уведомление о получении заказа от фирмы в Буросе. Посылка отправлена наложенным платежом. Валландер засунул уведомление в карман.

Отнес ключи в магазин, где его уже ждала Ванья Андерсон. Договорились, что она позвонит, если вдруг вспомнит что-нибудь важное.

Из цветочного магазина Валландер направился в полицию. Отдал уведомление Эббе и попросил ее проследить, чтобы посылку получили.

В час он запер дверь своего кабинета.

Он хотел есть.

Но тревога заглушала голод. Это чувство было хорошо знакомо Валландеру, и ничего хорошего оно не предвещало. Ёсту Рунфельдта им вряд ли удастся найти живым.

8

Около полуночи Ильва Бринк наконец села выпить чашечку кофе. Вдвоем с еще одной акушеркой она работала в ночь с тридцатого сентября на первое октября в Истадском роддоме. Ее напарница, Лена Сёдерстрём, в это время находилась в палате: у одной из женщин начались схватки. Ночь выдалась нелегкой — вроде бы ничего серьезного, но работы много.

Персонала не хватало. Двум акушеркам и двум сестрам приходилось успевать всюду. Был еще врач, но его полагалось звать, только если у кого-нибудь начнется сильное кровотечение или возникнут еще какие-нибудь осложнения. «Хотя, с другой стороны, — думала Ильва Бринк, сидя на диванчике с чашкой кофе в руках, — бывало и хуже». Несколько лет назад ей приходилось всю ночную смену управляться одной. Временами бывало трудно: что делать, когда тебя ждут в двух местах одновременно? Тогда она с большим трудом убедила руководство больницы включить в ночную смену еще одну акушерку.

Сейчас она сидела в дежурке, расположенной посередине огромного отделения. Через стеклянные перегородки ей были видны коридоры. Днем здесь царило оживление. Ночью все было по-другому. Ей нравилось работать ночью. Хотя многие с радостью отказались бы от ночных смен. Но это те, у кого были семьи и кто поэтому не мог позволить себе как следует отоспаться днем. А Ильва Бринк ничего не имела против ночных дежурств — дети выросли, муж работал главным машинистом на танкере, курсировавшем между портами Ближнего Востока и Азии. Ей нравилось работать, когда другие спят.

Она с удовольствием отпила глоток кофе и взяла с подноса сладкое печенье. Тут в комнату вошла медсестра, следом за ней вторая. В углу тихо говорило радио. Они беседовали об осени, о бесконечных дождях. Мать одной из медсестер умела предсказывать погоду и предсказала долгую и холодную зиму. Ильве Бринк вспомнились годы, когда в Сконе выпадал снег. Слава богу, это случается нечасто. Но уж если случится — жди беды. Роженицы не могут добраться до роддома. Однажды Ильва чуть не замерзла — ей пришлось на тракторе преодолевать пургу и заносы, чтобы добраться до одиноко стоящего дома в северном пригороде Истада. У женщины началось сильное кровотечение. В тот раз — единственный за все годы работы акушеркой — Ильва действительно опасалась за жизнь пациентки. Но она не могла допустить, чтобы случилась беда. Ведь всем известно, что в Швеции женщины не умирают в родах.

А пока еще стояла осень. Рябиновая пора. Ильва выросла в северной части страны и до сих пор скучала по грустно-задумчивым лесам Норланда. Она так и не привыкла жить в Сконе, с ее равнинами и вечными ветрами. В свое время она подчинилась желанию мужа: уроженец Треллеборга, он наотрез отказывался переезжать из Сконе. При том, что сам почти не бывал дома.

На этом размышления Ильвы прервались — в комнату вошла Лена Сёдерстрём. Ей было чуть больше тридцати. И Ильва не раз думала, что Лена годится ей в дочери. Ильва была вдвое старше. Шестьдесят два года.

— Она вряд ли родит до завтрашнего утра, — сказала Лена Сёдерстрём. — А там уже не наша смена.

— Значит, ночь будет спокойной, — ответила Ильва. — Если устала, пойди немного поспи.

Бывали дежурства, когда ночь тянулась ужасно долго. Другое дело, если удавалось поспать полчасика, даже пятнадцать минут. Усталость как рукой снимало. Правда, сама Ильва никогда не ложилась. После пятидесяти пяти спать она стала заметно меньше. И видела в этом напоминание о конечности и краткости жизни. О том, что время нужно использовать разумно и не разбазаривать на сон.

По коридору быстро прошла медсестра. Еще двое сидели, склонившись над кроссвордом. Лена Сёдерстрём пила чай. Четверть первого. «Вот и октябрь наступил, — подумала Ильва. — Середина осени. Скоро зима. В декабре Харри приедет в отпуск. На месяц. Тогда мы займемся кухней. Не потому, что это нужно, а чтобы ему было чем заняться. Отпуск для него — настоящее мучение. Не знает, куда себя деть». Зазвонил звонок — вызов в палату. Одна из медсестер пошла узнать, в чем дело, и вернулась через несколько минут.

— У Марии из третьей палаты болит голова, — объяснила она и снова принялась за кроссворд. Ильва продолжала пить кофе. Вдруг она поймала себя на мысли: что-то неладно. Она не сразу поняла, что именно.

Медсестра, которая прошла по коридору.

Все, кто работает в отделении, сейчас находятся в дежурке. Из приемного покоя звонков не было.

Она покачала головой, отгоняя эту мысль. Ерунда какая-то.

Однако она была уверена, что не ошиблась. Откуда взялась в коридоре эта медсестра?

— Кто проходил по коридору? — осторожно спросила она.

Все с удивлением посмотрели на Ильву.

— Вы о ком? — спросила Лена Сёдерстрём.

— Несколько минут назад по коридору прошла медсестра. Пока мы здесь сидели.

Они все еще не понимали, о чем она говорит. Она и сама не могла объяснить, что ее беспокоит. Снова зазвонил звонок. Ильва быстро отставила чашку.

— Я схожу, — сказала она.

Роженице в третьей палате стало плохо. Она ждала третьего ребенка. И Ильва подозревала, что эта беременность была незапланированной. Она дала женщине попить и вышла в коридор. Огляделась по сторонам. Все двери были закрыты. Но ведь она видела ту медсестру. Не могло же ей показаться! Ильве стало не по себе. Она постояла в коридоре, присматриваясь. Из дежурки слышался приглушенный звук радио. Ильва вернулась туда и взяла свою чашку.

— Ничего серьезного, — сказала она.

В тот же миг в коридоре появилась незнакомая медсестра. На сей раз ее заметила и Лена Сёдерстрём. Но все произошло очень быстро. Они только услышали, как хлопнула дверь, ведущая в центральный коридор.

— Кто это был? — спросила Лена Сёдерстрём.

Ильва Бринк отрицательно покачала головой. Медсестры подняли головы от кроссворда.

— О ком вы говорите? — спросила одна из них.

— Только что мимо прошла какая-то медсестра.

Тут сестра, сидевшая с карандашом в руке, отвлеклась от кроссворда и засмеялась:

— Мы здесь. Обе.

Ильва поспешно встала. Подошла к двери, за которой начинался коридор, связывающий родильное отделение с остальной больницей, — там никого не оказалось. Она прислушалась. Где-то вдалеке хлопнула дверь. Ильва вернулась в дежурку. Покачала головой. Она никого не увидела.

— Что здесь делать сестре из другого отделения? — спросила Лена Сёдерстрём. — Да еще ни «здрасьте», ни «до свидания».

Ильва Брик не знала, что ответить. Но ночная гостья им явно не примерещилась.

— Давайте проверим палаты, — сказала она. — Убедимся, что все в порядке.

Лена Сёдерстрём внимательно посмотрела на нее.

— А что может быть не «в порядке»?

— Так, на всякий случай. Больше ни для чего.

Они обошли палаты. Все было в порядке. В час у одной женщины началось кровотечение. Остаток ночи они провели на ногах. В семь Ильва сдала смену и отправилась домой. Но и дома ей не давали покоя мысли о незнакомой медсестре, прошмыгнувшей по коридору. Вдруг ей пришло в голову, что это вовсе не медсестра. Хоть на ней и был надет белый халат… Медсестра не зашла бы в родильное отделение ночью, не заглянув в дежурку, не объяснив в чем дело.

Ильва Бринк снова и снова вспоминала случившееся. Ночное происшествие беспокоило ее. Зачем приходила эта женщина? Она пробыла в отделении десять минут. Потом исчезла. Десять минут. Она заходила в палату, кого-то навещала. Кого? Зачем? Ильва легла и попыталась уснуть, но не смогла. Мысли неотвязно крутились вокруг ночной посетительницы. В одиннадцать она не выдержала. Встала, приготовила кофе. Решила, что нужно с кем-нибудь поделиться своими мыслями. «Позвоню-ка брату, он полицейский и скажет мне, если я зря беспокоюсь». Ильва взяла телефон и позвонила брату домой. Автоответчик сообщил, что хозяин квартиры на работе. До полиции было недалеко, Ильва собралась и пошла. По небу неслись рваные облака. Она вдруг подумала, что по субботам в полиции могут не принимать посетителей. К тому же в газетах писали об ужасном происшествии неподалеку от Лёдинге — про торговца машинами, которого убили и бросили в канаву. Наверно, сейчас полиции не до нее. И брату ее тоже.

Она вошла в приемную и спросила, на месте ли инспектор Сведберг. Ей ответили, что да. Но очень занят.

— Передайте ему, что пришла Ильва. Его двоюродная сестра.

Через несколько минут Сведберг вышел к ней. Он всегда был примерным братом, любил сестру и не мог не уделить ей несколько минут. Они расположились в его кабинете. Сведберг принес кофе. Ильва рассказала ему о ночном происшествии. Выслушав ее, Сведберг сказал, что случай, конечно, странный. Но вряд ли стоит тревожиться. Его слова успокоили Ильву. Впереди были три свободных дня, и скоро она уже забыла о странной медсестре, посетившей родовое отделение в ночь с тридцатого сентября на первое октября.

Поздно вечером в пятницу Валландер собрал своих сотрудников на совещание. Оно продолжалось за закрытыми дверями конференц-зала с десяти и далеко за полночь. Сначала Валландер подробно описал ситуацию: пропал еще один человек. Мартинсон и Анн-Бритт Хёглунд уже проверили все доступные на данный момент материалы. Но безрезультатно. Полиция не располагает сведениями о наличии какой-нибудь связи между Хольгером Эриксоном и Ёстой Рунфельдтом. Ванья Андерсон тоже никогда не слышала от Ёсты имени «Хольгер Эриксон».

— Единственное, что нам остается, — сказал Валландер, — это работать вслепую. Не исключено, что Ёста Рунфельдт через какое-то время объявится: мало ли какие у него причины для отсутствия. Но есть основания опасаться самого худшего.

Дело Ёсты Рунфельдта Валландер поручил Анн-Бритт Хёглунд. Однако это не означало, что она освобождается от расследования убийства Хольгера Эриксона. И хотя обычно Валландер старался ни к кому не обращаться за помощью даже при расследовании сложных преступлений, в этот раз он уже с самого начала подумывал, не попросить ли подкрепление. Посоветовавшись с Хансоном, он решил подождать до начала следующей недели. Вдруг за это время расследование даст какие-нибудь результаты.

Собравшись за столом совещаний, Валландер и его сотрудники обсуждали, что удалось сделать. Как обычно, Валландер задал вопрос, нет ли у кого-нибудь важных новостей. Обвел взглядом присутствующих. Все покачали головой. На противоположном конце стола неслышно высморкался Нюберг — он обычно садился немного поодаль. Ему первому Валландер дал слово.

— У меня пока ничего, — начал Нюберг. — Вы сами видели, что там произошло. Подпиленные доски держались на честном слове. Он провалился прямо на колья. В канаве ничего не обнаружено. Откуда бамбуковые палки — неизвестно.

— А на вышке? — спросил Валландер.

— Тоже ничего, — ответил Нюберг. — Но мы еще не закончили работу. Хотя хорошо бы знать, что мы ищем.

— Не знаю, — пожал плечами Валландер. — Но тот, кто это сделал, должен был откуда-то появиться. У нас есть тропинка, ведущая от дома Хольгера Эриксона. Есть поле. За холмом есть рощица.

— К рощице ведет проселочная дорога, — сказала Анн-Бритт. — На ней обнаружены следы машины. Но никто из соседей ничего необычного не заметил.

— Дело в том, что Хольгеру Эриксону принадлежали огромные земли, — добавил Сведберг. — Я разговаривал с одним фермером по фамилии Лундберг. У него, например, десять лет назад Эриксон купил пятьдесят гектаров. На чужой земле соседям делать нечего. Вот никто и не знает, что там произошло.

— Нужно еще многих опросить, — сказал Мартинсон, листая свои записи. — Кстати, я разговаривал с судмедэкспертами в Лунде. Они полагают, что к утру понедельника предварительные результаты будут готовы.

Валландер сделал у себя в блокноте пометку. Потом снова обратился к Нюбергу:

— А что у нас с домом Эриксона?

— Я не могу делать десять дел одновременно, — огрызнулся Нюберг. — Прежде всего мы поторопились обследовать канаву, пока снова не полил дождь, и окончательно не развезло. Завтра с утра возьмусь за дом.

— Хорошо, — примирительно сказал Валландер. Ему не хотелось злить Нюберга. У всех испортилось бы настроение, и это могло повредить делу. Однако сдержался он с большим трудом — вздорность Нюберга выводила его из себя. Краем глаза Валландер увидел, что выходка Нюберга шокировала и Лизу Хольгерсон, сидевшую в середине длинной части стола.

Совещание продолжалось. Следственная группа делала первые шаги. Валландер часто сравнивал их работу с корчеванием пней. Медленно, но верно они расчищали почву. Пока все сведения были для них одинаково важны. Лишь когда выяснится, какие из них значимы, а какие — нет, появится версия, одна или несколько.

Уже перевалило далеко за полночь, но им так и не удалось нащупать ничего определенного. Беседа с Рут Эриксон и Свеном Тиреном ясности не прибавила. Да, Хольгер Эриксон действительно заказал мазут. Четыре кубометра. Что в этом странного или опасного? Непонятный взлом годичной давности не расследовался. Сбор информации о жизни Хольгера Эриксона и его личности никаких неожиданных открытий не принес. Видимость движения вперед создавалась только благодаря рутинным действиям. Этот буксир позволял держать расследование на плаву, пока оно не набрало собственные обороты. Что они знали? Двадцать первого сентября, в среду, после десяти часов вечера Эриксон вышел из дома с биноклем. Ловушка для него уже была готова. Эриксон ступил на мостки и тут же полетел вниз навстречу смерти.

Когда те, кто хотел, высказались, Валландер подытожил обсуждение. Все совещание он пытался понять, что в убийстве Эриксона так тревожит его. «Способ, — наконец понял он. — Бамбуковые колья. Убийца хочет нам что-то сказать. Иначе зачем бы он стал распинать старика?»

Но пока Валландер держал эти мысли при себе. Он еще не был готов обсуждать их с окружающими.

Налив в стакан минеральной воды, Валландер отодвинул от себя бумаги.

— Мы все еще ищем, за что бы зацепиться, — начал он. — Убийство, которое мы расследуем, не имеет аналогов. Вполне возможно, что и мотивы, и преступник также окажутся не совсем обычными. Нынешняя ситуация в чем-то напоминает летнюю, из которой мы, кстати, выбрались только потому, что не зацикливались на непонятном. Вот и сейчас нам предстоит похожая работа.

Потом Валландер обратился к Лизе Хольгерсон:

— Нельзя терять время, — сказал он. — Сегодня суббота. Но работать придется и сегодня, и завтра с тем материалом, которым мы располагаем. Тут уж ничего не поделаешь. До понедельника ждать нельзя.

Лиза Хольгерсон кивнула. У нее не было возражений.

Совещание закончилось. Все расходились усталые. Задержались только Лиза Хольгерсон и Анн-Бритт Хёглунд. Скоро в зале для заседаний остались лишь они да Валландер. «Нечасто я оказывался в компании сразу двух женщин», — подумал Валландер.

— Вас искал Пер Окесон, — сказала Лиза.

Валландер вспомнил, что собирался ему позвонить, и покачал головой, досадуя на свою забывчивость.

— Я позвоню ему завтра, — ответил он.

Лиза Хольгерсон надела пальто. Но ее явно что-то беспокоило.

— Наверняка это дело рук сумасшедшего, — наконец сказала она. — Смерть на кольях. Настоящее средневековье!

— Не обязательно средневековье, — возразил Валландер. — Такие ловушки использовались и во вторую мировую войну. Изощренная жестокость свойственна не только безумцам.

Лизу, казалось, его ответ не убедил. Она стояла, прислонившись к дверному косяку, и смотрела на Валландера.

— Все-таки я остаюсь при своем мнении. Почему бы нам не обратиться к судебному психиатру, который был здесь летом? По-моему, вы сами говорили, что он нам очень помог.

Валландер не отрицал, что Матс Экхольм помог им в расследовании. С его помощью они составили психологический портрет преступника. Но сейчас обращаться к нему Валландер считал преждевременным. Кроме того он вообще остерегался любых аналогий.

— Может и так, — с сомнением произнес он. — И все же, я думаю, с судебным психиатром нужно подождать.

Лиза пристально посмотрела на него:

— Не боитесь повторения? Еще одной западни с кольями?

— Нет.

— А Ёста Рунфельдт? Он ведь тоже исчез?

Валландер почувствовал, что уже не так уверен в своей правоте. Но все-таки покачал головой. Нет, это не должно повториться. А может, он просто принял свое желание за уверенность.

Он не знал.

— Убийство Хольгера Эриксона потребовало от преступника серьезных приготовлений. На такое решаются лишь однажды. Да и то, если благоприятствуют обстоятельства. Есть достаточно глубокая канава. Мостки. И жертва, которая имеет обыкновение вечером или на рассвете покидать дом, чтобы полюбоваться на птиц. Поэтому, хотя я сам связал убийство в Лёдинге с исчезновением Ёсты Рунфельдта, я сделал это, скорее, чтобы перестраховаться. Раз уж мне доверили руководство расследованием, я не буду пренебрегать ни ремнем, ни подтяжками.

Лиза Хольгерсон в недоумении посмотрела на него. Где-то сзади хихикнула Анн-Бритт Хёглунд. Потом Лиза кивнула.

— Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду, — сказала она. — И все же подумайте про Экхольма.

— Хорошо, — сказал Валландер. — Очень может быть, что вы правы. Но не сейчас. Выигрыш часто зависит от того, когда сделана ставка.

Лиза Хольгерсон кивнула и застегнула пальто.

— Вам нужно поспать, — сказала она. — Не задерживайтесь долго.

— Ремень и подтяжки, — повторила Анн-Бритт, когда они остались одни. — Это вы у Рюдберга научились?

Валландер не обиделся. Он только пожал плечами, продолжая собирать бумаги.

— Кое-что приходится придумывать самому, — сказал он. — Помнишь, как ты начинала у нас работать? Тогда ты сказала, что я многому могу тебя научить. Теперь ты изменила свое мнение?

Сидя на столе, Анн-Бритт разглядывала свои ногти. Она была бледной и усталой, и Валландер подумал, что она некрасива. Но умна и предана своей работе, а это в полиции встречается нечасто. Тут они с Валландером были похожи.

Валландер бросил бумаги на стол и сел.

— Как тебе вся эта история?

— Пугает, — ответила она.

— Чем?

— Жестокостью. Расчетом. Отсутствием мотива.

— Хольгер Эриксон был богат. Ни для кого не секрет, что он жестко вел дела. А значит, мог иметь врагов.

— Это не повод, чтобы распинать его на кольях.

— Ненависть ослепляет. Так же как зависть и ревность.

Она покачала головой.

— Когда я увидела его в канаве, я подумала, что это не просто убийство старика, это что-то более серьезное. Понятнее я не могу объяснить. Но чувствую это. И чувствую наверняка.

Усталость Валландера как рукой сняло. То, что она сказала, было очень важно. Она произнесла вслух то, о чем думал и он сам.

— Продолжай, — сказал он. — Что ты еще подумала?

— В общем, больше ничего. Человек мертв. И забыть его смерть невозможно. Да, его убили. Но меня беспокоит другое.

— Каждый убийца использует свой язык. Ты это имеешь в виду?

— Вроде того.

— По-твоему, он пытался нам о чем-то рассказать?

— Может быть.

«Шифр, — подумал Валландер, — который нам предстоит разгадать».

— Возможно, ты права, — произнес он.

Они помолчали. Потом Валландер встал и начал собирать бумаги. На глаза ему попался листок, исписанный чужим почерком.

— Это твое? — спросил он Анн-Бритт.

Она взглянула на листок.

— Почерк Сведберга.

Валландер попытался разобрать надписи, сделанные простым карандашом. Что-то про роддом. Про какую-то неизвестную женщину.

— Чушь какая-то! — пробурчал он. — Сведберг что, ждет ребенка? Он же не женат. Даже не встречается ни с кем.

Анн-Бритт взяла у него из рук бумагу и пробежала глазами текст.

— Похоже, кто-то сообщил, что некая женщина, переодевшись медсестрой, пробралась в роддом, — сказала она и вернула ему листок.

— Придется ей подождать, пока мы освободимся, — с грустью пошутил Валландер.

Хотел выбросить листок в корзину, но передумал. Решил завтра отдать его Сведбергу. Они попрощались в коридоре.

— Кто сейчас с твоими детьми? — спросил он. — Муж приехал?

— Он в Мали, — ответила Анн-Бритт.

Валландер не знал, где находится Мали. Но спрашивать не стал.

Шаги Анн-Бритт гулко отдавались в пустом коридоре. Валландер занес бумаги в кабинет и надел куртку. По дороге к выходу он остановился возле пульта дежурного — там сидел полицейский и читал газету.

— По поводу Лёдинге не звонили? — спросил он.

— Нет.

Валландер пошел к машине. Было ветрено. Валландер вдруг подумал, что так и не знает, кто присматривает за детьми Анн-Бритт. Он долго шарил по карманам в поисках ключей от машины. Наконец нашел и поехал домой. Но дома лег не сразу, долго сидел на диване, вспоминая события прошедшего дня. У него не выходили из головы слова, напоследок сказанные Анн-Бритт о том, что убийство Хольгера Эриксона — не просто убийство. Это нечто иное. Может ли убийство быть больше, чем убийство?

Лег Валландер почти в три часа. Засыпая, он твердо решил завтра позвонить отцу и Линде.

В шесть утра Валландер внезапно проснулся. Ему снился сон. Хольгер Эриксон был жив. Он стоял на мостках через канаву. Но тут доски обломились, и Валландер проснулся. Заставил себя встать. Хотел сварить кофе, но обнаружил, что кофе закончился. За окном опять шел дождь. Валландер нашел таблетки от головной боли и выпил сразу две, потом долго сидел у стола, обхватив голову руками.

В семь пятнадцать он уже был на работе. Налил себе по дороге в кабинет кружку кофе, вошел в комнату и сразу увидел нечто, не замеченное им накануне. Большую коробку на стуле возле окна. Лишь рассмотрев ее повнимательнее, он вспомнил извещение, найденное в доме Ёсты Рунфельдта. Значит, Эбба уже сходила на почту. Валландер снял куртку и принялся открывать посылку. Потом, наморщив лоб, долго разглядывал ее содержимое.

Дверь в кабинет он так и не закрыл. Мимо прошел Мартинсон.

Валландер окликнул его.

Мартинсон остановился в дверях.

— Заходи, — сказал Валландер. — Заходи и взгляни сюда.

9

Склонившись, они стояли над посылкой, адресованной Рунфельдту.

Валландер видел перед собой лишь груду непонятных проводов, реле и черных крошечных коробочек. Зато у Мартинсона предназначение вещей, заказанных Ёстой Рунфельдтом и полученных на деньги полиции, не вызывало сомнения:

— Очень сложное прослушивающее устройство, — сказал он и взял в руки одну из коробочек.

Валландер взглянул на него с недоверием.

— Ты хочешь сказать, что хитроумное электронное оборудование можно заказать в Буросе по почте?

— По почте можно заказать все, что угодно, — ответил Мартинсон. — Давно прошло то время, когда по почте продавали только второсортные вещи. Может, где-то такая практика и сохранилась. Но это товар первоклассный. Другой вопрос, законно ли продавать подобную аппаратуру. Ее импорт строго контролируется.

Они разложили содержимое коробки на рабочем столе Валландера. Здесь оказалось не только оборудование для прослушивания. К своему немалому изумлению они обнаружили в коробке еще металлический порошок и магнитную кисть. Это могло означать только одно: Ёста Рунфельдт собирался снимать чьи-то отпечатки пальцев.

— Как это понимать? — спросил Валландер.

Мартинсон покачал головой.

— Очень странно.

— Зачем продавцу цветов прослушивающая аппаратура? Шпионить за конкурентами? А что ты скажешь по поводу отпечатков пальцев?

Валландер наморщил лоб. Он не знал, что и думать. Аппаратура стоила дорого. Была сложной. Так сказал Мартинсон. И Валландер доверял его оценке. Предприятие, продавшее аппаратуру, называлось «Секьюр» и находилось в Буросе по адресу Гетэнгсвэген.

— Давай позвоним туда и узнаем, не покупал ли Ёста Рунфельдт у них еще что-нибудь, — предложил Валландер.

— Я думаю, они предпочитают не разглашать сведения о своих клиентах, — ответил Мартинсон. — Кроме того, сейчас суббота, да и рано еще.

— Здесь указан телефон круглосуточной службы заказа, — возразил Валландер и указал на сопроводительный документ, лежавший в коробке с самого верху.

— Там, наверно, автоответчик, — сказал Мартинсон. — Я покупал садовый инвентарь по почтовому заказу тоже в Буросе. Так что мне это все знакомо. Даже не рассчитывай, что там кто-то будет круглосуточно сидеть и ждать твоего звонка.

Валландер разглядывал крохотные микрофончики.

— Неужели их можно продавать? Ты прав, тут нужно основательно разобраться.

— Зачем откладывать? У меня в кабинете есть кое-какие бумаги, как раз на этот счет.

Мартинсон вышел, но скоро вернулся обратно. В руках он держал тонкие брошюрки.

— Информация Главного полицейского управления, — объяснил он. — Полезная вещь, между прочим.

— Я стараюсь по возможности прочитывать, — сказал Валландер. — Но порой мне кажется, что они могли бы рассылать поменьше бумаг.

— Так. Вот документ под названием «Установка прослушивающей аппаратуры как средство получения доказательств виновности», — прочитал Мартинсон и положил на стол одну из брошюр. — А вот это, пожалуй, то, что нам надо. Служебная записка «О прослушивающей аппаратуре».

Мартинсон полистал книжечку. Нашел нужное место и прочитал вслух.

— Шведское законодательство запрещает иметь, продавать и устанавливать прослушивающую аппаратуру, — сказал он. — Это, по-видимому, должно означать, что ее также запрещается производить.

— И, следовательно, у нас есть все основания попросить коллег из Буроса заняться фирмой «Секьюр», — ответил Валландер. — Они торгуют незаконно. И закупают товары незаконно.

— Большинство предприятий, торгующих товарами по почте, — вполне солидные фирмы, — сказал Мартинсон. — Такие, как «Секьюр», — редкость. Я думаю, нам еще «спасибо» скажут за то, что помогли от него избавиться.

— Свяжись с Буросом, — попросил Валландер. — Как можно скорее.

Он вспомнил свое посещение квартиры Ёсты Рунфельдта. Ни в ящиках письменного стола, ни в гардеробе он не видел ничего похожего на такую аппаратуру.

— Надо показать посылку Нюбергу, — сказал он. — А пока будем работать с тем, что есть. Хотя мне все это кажется очень странным.

Мартинсон кивнул. Он тоже не мог объяснить, зачем любителю орхидей прослушивающая аппаратура. Валландер убрал содержимое посылки обратно в коробку.

— Я еду в Лёдинге, — сказал он.

— А я нашел человека, который двадцать с лишним лет назад продавал машины Хольгера Эриксона, — сказал Мартинсон. — Через полчаса мы встречаемся с ним в Сварте. Надеюсь, уж ему-то что-нибудь известно о прошлом Эриксона.

Они расстались в приемной. Валландер нес под мышкой коробку с аппаратурой. Рядом с Эббой он остановился.

— Что сказал отец? — спросил он.

— Просил передать, чтобы ты позвонил, когда освободишься.

Валландер с подозрением посмотрел на Эббу.

— Он сказал это с иронией?

Эбба серьезно взглянула на Валландера.

— Твой отец очень милый человек. И очень уважает твою работу.

Валландер только покачал головой — он хорошо знал, как на самом деле отец относится к его работе. Эбба показала на коробку.

— Я заплатила за посылку свои деньги, — сказала она. — Ведь теперь у полиции нет денег на мелкие расходы.

— Отдай счет мне, — ответил Валландер. — Ничего, если деньги тебе отдадут в понедельник?

Эбба кивнула. Валландер вышел на улицу. Дождь закончился, между облаками появились просветы. День обещал быть ясным и по-осеннему красивым. Валландер выехал из Истада, коробка лежала на заднем сиденье. Сейчас, при солнце, местность уже не казалась такой унылой. На мгновение Валландер даже повеселел. Да, убийство Хольгера Эриксона — это кошмар. Но, возможно, для него есть разумное объяснение. И исчезновение Ёсты Рунфельдта само по себе еще не означает ничего плохого. Кстати, прослушивающая аппаратура, назначение которой Валландер пока не знал, могла парадоксальным образом подтверждать, что он еще жив. Раньше Валландер думал, что Ёста Рунфельдт покончил с собой. Но потом он отбросил это предположение. Радость, с которой Рунфельдт, по словам Ваньи Андерсон, ожидал отъезда, плохо вязалась с драматическим исчезновением и предстоящим самоубийством. Глядя из окна машины на яркие картинки осенней природы, Валландер подумал, что темные демоны порой забирают над ним непозволительно большую власть. Он повернул к дому Хольгера Эриксона и припарковал машину. Навстречу ему двинулся человек, в котором Валландер узнал репортера из «Работы». Валландер вышел, держа под мышкой коробку Рунфельдта. Они поздоровались, репортер указал на коробку:

— У вас в руках решение загадки?

— Ничего подобного.

— А если серьезно? Как идут дела?

— В понедельник будет пресс-конференция. Пока говорить особенно нечего.

— А правда, что его сбросили на заостренные стальные трубы?

Валландер удивленно посмотрел на репортера:

— Кто вам это сказал?

— Один из ваших коллег.

Валландер не поверил ему:

— Вы что-то не поняли. Никаких стальных труб не было.

— Но острия были?

— Острия были.

— Камера пыток в шведском поле?

— Я этого не говорил.

— А что вы скажете?

— Что в понедельник пресс-конференция.

Репортер покачал головой.

— Ну, хоть какой-нибудь материал дайте…

— Мы только начали расследование. Установили, что произошло убийство. Но версий пока нет.

— Совсем?

— Давайте пока оставим этот разговор.

Пришлось репортеру прекратить расспросы. Валландер знал, что на него можно положиться. Это был один из тех редких газетчиков, которые ни разу не извратили слов Валландера.

Он вошел в выложенный камнем двор. Вдалеке у канавы полоскался на ветру целлофановый тент. Ограждения еще не убрали. Возле вышки стоял полицейский. Валландер подумал, что оцепление, наверно, уже снято. Как только он подошел к дому, открылась дверь. На пороге появился Нюберг в пластиковых бахилах.

— Я увидел тебя в окно, — сказал он.

Валландер сразу заметил, что Нюберг пребывает в хорошем настроении. Это сулило удачное начало рабочего дня.

— Я принес тебе коробку, — сказал Валландер. — Хочу, чтобы ты взглянул на нее.

— Она имеет отношение к Хольгеру Эриксону?

— К Ёсте Рунфельдту, хозяину цветочного магазина.

Валландер поставил коробку на письменный стол. Нюберг отодвинул листок со стихотворением в сторону и начал разглядывать содержимое коробки. Он сказал то же, что и Мартинсон. Это действительно аппаратура для подслушивания. Очень хитроумная. Надев на нос маленькие очки, Нюберг стал искать штемпель страны-изготовителя.

— Написано «Сингапур», — сказал он. — Но, скорее всего, это не оттуда.

— А откуда?

— США или Израиль.

— А почему написано «Сингапур»?

— Есть предприятия, которые намеренно занижают свой уровень, в целях конспирации. На самом деле военная промышленность интернациональна. В одних странах производят комплектующие, в других собирают готовую продукцию. В третьих ставят штемпель страны-производителя.

Валландер указал на прибор.

— Для чего он?

— Можно прослушивать квартиру. Или машину.

Валландер недоуменно покачал головой.

— Ёста Рунфельдт торгует цветами. Зачем ему нужна эта штука?

— Найди его и спроси, — посоветовал Нюберг.

Они сложили прибор обратно в коробку. Нюберг высморкался. Только тут Валландер заметил, что он сильно простужен.

— Пожалей себя, — сказал он. — Ты хоть когда-нибудь спишь?

— Все эта чертова глина, — вздохнул Нюберг. — Я простудился, пока стоял там под дождем. Неужели нельзя придумать переносной тент, который бы годился и в наших погодных условиях.

— Напиши об этом заметку для «Шведского полицейского».

— Интересно, когда мне этим заниматься?

Вопрос прозвучал риторически. Они шли по дому.

— Я не нашел ничего интересного, — сказал Нюберг. — По крайней мере, пока. Но здесь полно всяких укромных местечек и уголков.

— Я побуду здесь некоторое время, — сказал Валландер. — Мне нужно оглядеться.

Нюберг вернулся к своим помощникам. Валландер присел у окна. На руку ему падал луч солнца. Кожа все еще была загорелой.

Валландер окинул взглядом большую комнату. Вспомнил про стихотворение. Кто пишет стихи о пестрых дятлах? Он взял листок и еще раз прочел строки, написанные Хольгером Эриксоном. Некоторые фразы ему понравились. В юности Валландер хоть и писал стихи в альбомы одноклассниц, поэзией никогда не увлекался. Линда всегда жаловалась на отсутствие книг в их доме. И была права. Валландер оглядел стены комнаты. Богатый торговец автомобилями. Почти восьмидесяти лет от роду. Пишет стихи. Интересуется птицами. Настолько, чтобы поздно вечером высматривать в небе невидимый косяк. А может не вечером, а на рассвете.

Валландер скользил взглядом по стенам. Луч солнца все так же согревал его левую руку. Вдруг Валландеру вспомнилась фраза из заявления, прочитанного им в полицейском архиве: «По словам Эриксона, дверь взломали ломом или другим аналогичным предметом. Пострадавший, однако, утверждает, что из дома ничего не украдено». И дальше, Валландер покопался в памяти. «Сейф преступники не тронули». Валландер встал и направился к Нюбергу, который в это время находился в спальне. Валландер остановился в дверях.

— Ты здесь видел сейф?

— Нет.

— Должен где-то быть. Давай посмотрим.

Нюберг что-то искал под кроватью. Когда он поднялся, Валландер увидел, что на коленях у него надеты защитные чехлы.

— Ты уверен? — спросил Нюберг. — Странно, что я его не видел.

Они принялись методично обыскивать дом. Через полчаса сейф был найден. Его обнаружил один из помощников Нюберга за плитой в кухне. Плита отодвигалась. Сейф оказался вмонтирован в стену. И имел цифровой код.

— Я, кажется, знаю, где шифр, — сказал Нюберг. — Все-таки Хольгер Эриксон не слишком полагался на свою память.

Они вернулись в комнату. Еще раньше в одном из ящиков письменного стола Нюберг обнаружил листок, на котором были в ряд записаны цифры. Когда Нюберг и Валландер набрали код, замок щелкнул. Нюберг отошел в сторону, давая Валландеру возможность открыть дверцу сейфа.

Валландер заглянул в шкаф. И отшатнулся. Попятился назад, наступив Нюбергу на ногу.

— Что с тобой? — спросил Нюберг. Кивком головы Валландер указал на сейф. Нюберг нагнулся. И тоже вздрогнул. Правда, его реакция была более сдержанной.

— Похоже на человеческую голову, — сказал Нюберг.

Повернувшись к помощнику, который после его слов побелел как полотно, Нюберг попросил его сходить за фонарем. Воцарилось напряженное ожидание. Валландера стало мутить. Он сделал несколько глубоких вдохов. Нюберг вопросительно взглянул на него. Но тут принесли лампу. Нюберг осветил внутренность сейфа. Там действительно находилась голова. С отрубленной шеей, открытыми глазами. Она усохла и сморщилась. Поэтому Нюберг с Валландером сразу не могли определить, обезьяна это или человек. Рядом с головой в сейфе лежали несколько ежедневников и записных книжек. Тут в комнату вошла Анн-Бритт. По наэлектризованной сосредоточенности присутствующих она поняла: что-то случилось. Но спрашивать не стала, просто молча встала сзади.

— Позвать фотографа? — спросил Нюберг.

— Достаточно, если ты сам сделаешь несколько снимков, — ответил Валландер. — Все равно ее нужно оттуда доставать.

Он обернулся к Анн-Бритт.

— В сейфе голова. Высохшая голова человека. А может, обезьяны.

Анн-Бритт наклонилась вперед и заглянула в сейф. Валландер отметил, что она даже не вздрогнула. Чтобы не мешать Нюбергу и его помощнику работать, они вышли из кухни. Валландер заметил, что вспотел.

— Голова в сейфе, — сказала Анн-Бритт. — Неважно, высохшая или невысохшая. Обезьянья или не обезьянья. Что это может значить?

— Похоже, Хольгер Эриксон был личностью даже более сложной, чем мы предполагали, — ответил Валландер.

Они ждали, пока Нюберг с помощью ассистента вынет все из сейфа. Было девять часов. Валландер рассказал Анн-Бритт о посылке из Буроса. Анн-Бритт перебрала содержимое коробки, но тоже не смогла дать ответ на вопрос: «Что это значит?» Решили, что, так как Валландер в прошлый раз торопился, нужно снова и более тщательно осмотреть квартиру Ёсты Рунфельдта. Хорошо бы Нюберг мог послать туда кого-нибудь из своих помощников. Анн-Бритт позвонила в отделение, и узнала, что получен ответ на ее запрос: в датскую полицию за последнее время не поступали сведения об утонувших в море людях. У полиции Мальмё и Морской спасательной службы также нет никаких данных о вынесенных на берег телах утопленников. В половине десятого появился Нюберг, неся перед собой голову и остальные предметы, найденные в сейфе. Валландер отодвинул в сторону стихотворение о пестром дятле. Нюберг поставил голову на стол. Кроме нее в сейфе лежали несколько старых ежедневников, записная книжка и коробка с медалями. Однако внимание присутствующих было приковано к голове. Дневной свет рассеял все их сомнения. Голова принадлежала человеку. Чернокожему. Может быть, ребенку. Или юноше. В увеличительное стекло Нюберг увидел, что в некоторых местах кожу проела моль. Валландер поморщился от отвращения, когда Нюберг, наклонившись, понюхал голову.

— Кто может разбираться в высохших головах? — спросил Валландер.

— Музей этнографии, — ответил Нюберг. — Правда, теперь он, кажется, называется Музей народов. Полицейское управление как-то разослало замечательный справочник. Там написано, куда следует обращаться с разными, даже самыми немыслимыми вопросами.

— Значит, давайте им звонить, — сказал Валландер. — Хоть сегодня и выходной, вдруг удастся отловить какого-нибудь консультанта.

Нюберг принялся заворачивать голову в целлофановый пакет. Анн-Бритт присела к столу и начала перебирать разложенные на нем предметы. Медали, лежащие на шелковой подушечке, были иностранными, с надписью на французском языке. Смысл надписей они не поняли. Нюберга тоже спрашивать не стали. По-английски он еще с грехом пополам изъяснялся, но французского наверняка не знал. Потом взялись за ежедневники. Они были старыми, начала шестидесятых годов. На первой странице стояло имя: «Харальд Бергрен». Валландер вопросительно взглянул на Анн-Бритт. Она покачала головой. До сих пор в материалах расследования это имя не упоминалось. В ежедневниках записей было немного. Отдельные часы. Инициалы. В одном месте крупно: «Х.Е.» Это было 10 февраля 1960 года. Больше тридцати лет назад.

Валландер открыл записную книжку. Увидел испещренные мелкими буквами страницы. И понял, что перед ним дневник. Первая запись относилась к ноябрю 1960 года. Последняя — к июлю 1961 года. Почерк был неразборчивым. Глядя на него, Валландер вспомнил, что так и не зашел к глазному. Он одолжил у Нюберга лупу. Стал перелистывать страницы. Выборочно прочитывал фразы.

— Речь идет о Бельгийском Конго, — сказал он. — Кто-то был там во время войны. Воевал.

— Хольгер Эриксон или Харальд Бергрен?

— Харальд Бергрен. Только кто это такой?

Валландер отложил книжку в сторону. Это важно. Нужно прочитать внимательно и не спеша. Валландер не сомневался, что Анн-Бритт и он думают об одном и том же.

— Сморщенная человеческая голова. Дневник с записями об африканской войне.

— И западня с кольями, — подхватила Анн-Бритт. — Напоминание о войне? У меня, например, эта голова ассоциируется с тем миром, где людей бросают на колья.

— У меня тоже, — ответил Валландер. — Не знаю только, что нам это дает.

— Кто такой Харальд Бергрен?

— А вот это нам нужно побыстрее узнать.

Валландер вспомнил, что как раз сейчас Мартинсон, скорее всего, беседует в Сварте с человеком, долгие годы знавшим Хольгера Эриксона. Он попросил Анн-Бритт позвонить Мартинсону на мобильный. Отныне они должны при всяком удобном случае упоминать Харальда Бергрена, чтобы как можно больше узнать об этом человеке. Анн-Бритт набрала номер. Подождала. Потом отрицательно покачала головой.

— Он отключил телефон.

Валландер рассердился. Как можно отключать телефон во время работы!

Правда, сам он тоже был не без греха. Отключал телефон даже чаще других. По крайней мере, временами. Но Анн-Бритт не стала ему об этом напоминать.

— Я попробую его найти, — сказала она и встала.

— Харальд Бергрен. Надо им заняться. Передай это всей группе.

— Хорошо, сделаю, — пообещала она.

Оставшись один в комнате, Валландер зажег настольную лампу. Он хотел открыть дневник, и тут заметил, что под его кожаной обложкой что-то лежит. Очень осторожно Валландер достал фотографию, черно-белую, захватанную руками и в чем-то испачканную. Один угол оторван. Неизвестный фотограф запечатлел троих парней. Они смеялись в камеру, были молоды и одеты в какую-то униформу. Валландер вспомнил фотографию, стоящую в комнате Ёсты Рунфельдта: тропический ландшафт, и он на фоне огромных орхидей. Здесь природа тоже была явно не шведская. Валландер стал рассматривать фотокарточку в лупу. В момент съемки солнце стояло высоко — предметы на фотографии не отбрасывали теней. Парни сильно загорели. Рубашки расстегнуты, рукава закатаны. У ноги каждого — ружье. Они стоят, прислонившись к камню странной формы. Сзади открытая местность. Почва то ли каменистая, то ли песчаная. Валландер пристально вглядывался в лица. Парням было лет по двадцать-двадцать пять. Перевернув фотографию, Валландер посмотрел на обратную сторону. Ничего. Скорее всего, снимок относился к тому же времени, что и записи в дневнике. Начало шестидесятых годов. На это указывали и прически молодых людей. Все они были коротко стрижены. Хольгера Эриксона среди них быть не могло. В 1960 ему было уже за сорок.

Валландер отложил фотографию в сторону и выдвинул ящик письменного стола. Он вспомнил, что видел здесь конверт с несколькими снимками на паспорт. Достав один, он положил его перед собой на стол. Снимок был сделан недавно. На обороте ручкой стоял год — 1989. Хольгеру Эриксону здесь семьдесят три. Валландер разглядывал его лицо. Острый нос, тонкие губы. Он попытался мысленно убрать морщины и представить, как выглядело это лицо в молодости. Потом снова вернулся к фотографии с изображением трех молодых людей. Он внимательно изучал их лица. Крайний слева чем-то напоминал Хольгера Эриксона. Валландер откинулся назад и закрыл глаза. Хольгер Эриксон умирает в канаве. Мы находим в его сейфе высохшую человеческую голову, дневник и фотографию. Внезапно Валландер открыл глаза и выпрямился на стуле. Он снова вспомнил про взлом, о котором Хольгер Эриксон заявил в полицию за год до смерти. «Сейф преступники не тронули». А вдруг тот, кто забрался в дом, не смог найти сейф — ведь мы тоже обнаружили его не сразу. Содержимое сейфа с тех пор вряд ли изменилось. Может быть, именно оно интересовало преступника. Но попытка не удалась, он решил не возобновлять ее. А год спустя Хольгер Эриксон погиб.

Валландер чувствовал, что какая-то логика в этом есть. Лишь одна вещь не укладывалась у него в голове. Преступник не мог не понимать, что когда Эриксон умрет, его сейф рано или поздно будет обнаружен. В крайнем случае, его найдут те, кто унаследует дом. Но все-таки зацепка появилась. А это уже хорошо.

Он еще раз посмотрел на фотографию. Парни улыбались. Как улыбались все эти тридцать лет. Мелькнула мысль, а не сам ли Хольгер Эриксон фотографировал этих солдат? Но ведь он сколачивал состояние, продавая машины в Истаде, Томелилле и Шёбу, и не ездил в далекую Африку, не воевал там. Или все-таки воевал? Ведь пока им лишь краешком глаза удалось заглянуть в его жизнь.

Валландер задумчиво смотрел на лежащий перед ним дневник. Потом он убрал фотографию в карман куртки, взял дневник и пошел к Нюбергу, который в это время обследовал ванную комнату.

— Дневник я возьму с собой, — сказал Валландер. — Ежедневники оставляю.

— Есть что-нибудь? — спросил Нюберг.

— Думаю, да, — ответил Валландер. — Если меня будут искать, я дома.

Выйдя во двор, он увидел, как несколько полицейских снимают ленты ограждения. Тент убрали еще раньше.

Через час Валландер сидел дома за кухонным столом. И медленно разбирал записи в дневнике. Первая была сделана двадцатого ноября тысяча девятьсот шестидесятого года.

10

На то, чтобы прочесть дневник Харальда Бергрена от корки до корки, у Валландера ушло шесть часов. Несколько раз он прерывался. Приходилось отвечать на телефонные звонки. Часа в четыре заехала Анн-Бритт Хёглунд. Но Валландер старался не отвлекаться надолго. Никогда прежде он не читал ничего столь увлекательного и одновременно ужасного, как этот дневник. Валландер с головой окунулся в чужой незнакомый мир. Харальд Бергрен был не мастер рассказывать. Мысли свои он формулировал неловко — то сентиментально, то косноязычно. Однако содержание его записей, сами события казались настолько поразительными, что заставляли Валландера забывать о корявости фраз, через которые ему приходилось продираться. Он надеялся найти в дневнике подсказку, которая поможет понять случившееся с Хольгером Эриксоном. Но внутренний голос предостерегал его. А вдруг дневник уведет в сторону, прочь от решения загадки? Ведь кому-кому, а Валландеру было хорошо известно, что ответы на сложные вопросы обычно лежат на поверхности. Все зависит от того, как посмотреть. Да и одинаковых расследований не бывает, особенно когда доберешься до сути, удалив шелуху наружного сходства.

Дневник Харальда Бергрена напоминал военно-путевые заметки. Читая его, Валландер узнал, как звали двух других парней на фотографии. Хотя, даже добравшись до конца записей, он так и не понял, кто из них кто. Знал только, что один из солдат — ирландец Терри О’Банион, а второй — француз Симон Маршан. Фотографировал их человек неизвестной национальности по имени Рауль. Все они были наемниками и больше года воевали в Африке. В начале дневника Харальд Бергрен рассказывает, как, находясь в Стокгольме, случайно услышал про одно брюссельское кафе, где какие-то темные личности занимаются вербовкой наемников. Это случилось еще в 1958 году. О том, что привело его туда спустя несколько лет, Харальд Бергрен умалчивает. Вообще все происходившее до описанных в дневнике событий окутано тайной. Впечатление такое, будто у Харальда Бергрена нет прошлого, нет родителей, нет воспоминаний. Главный герой дневника словно появляется на совершенно пустой сцене. Известен только его возраст — двадцать три года, да еще то, что его приводит в отчаяние мысль о поражении Гитлера в войне, закончившейся пятнадцать лет назад.

Тут Валландер прервал свое чтение. Почему Бергрен употребляет слово «отчаяние»? Валландер перечитал предложение еще раз: «Гитлер проиграл войну из-за предательства своих генералов; мысль об этом приводит меня в отчаяние». Валландер задумался над фразой: она очень важна для понимания личности Харальда Бергрена. Но соответствует ли она его политическим убеждениям? Или свидетельствует о психической неуравновешенности и сумбуре в мыслях? И то и другое казалось Валландеру одинаково возможным. Сам же Харальд Бергрен к этой теме больше не возвращается. В июне шестидесятого он уезжает из Швеции, на один день останавливается в Копенгагене, чтобы побывать в парке аттракционов Тиволи. Теплым летним вечером танцует там с некой Ирен, про которую пишет, что она «симпатичная, только слишком высокая». На следующий день он уже в Гамбурге. А еще через день, двенадцатого июня тысяча девятьсот шестидесятого года Харальд Бергрен приезжает в Брюссель. Примерно через месяц он добивается своей цели — заключает контракт и становится наемником. Сам он с гордостью пишет, что «принят на службу и отправляется на войну». Несомненно, это было его заветной мечтой. Обо всем случившемся он рассказывает в дневнике, но не сразу, а намного позже, двадцатого ноября тысяча девятьсот шестидесятого года. В этой первой и самой длинной дневниковой записи сообщается о событиях, приведших Харальда Бергрена туда, где он находился. А находился он в Африке, в местечке под названием Омеруту; и Валландеру пришлось лезть в шкаф и искать коробку, на дне которой лежал школьный географический атлас.

Как и следовало ожидать, Омеруту там не оказалось. Валландер продолжил чтение, решив, однако, старую карту пока не убирать. Вместе с Терри О’Банионом и Симоном Маршаном Бергрен попал в подразделение, состоящее из одних наемников. О своем командире, канадце, которого Харальд называет просто Сэм, он почти ничего не пишет. О причинах войны, похоже, не задумывается. Тут Валландер понял, что и сам весьма смутно представляет, из-за чего воевали люди в стране, которая во времена Бергрена и на его, Валландера, старой карте называлась Бельгийским Конго. В целом у него сложилось впечатление, что роль наемного солдата Харальду Бергрену нравится. Он даже пишет, что воюет за свободу. Но за чью? Об этом в дневнике ни слова. Несколько раз — например, одиннадцатого декабря тысяча девятьсот шестидесятого года и девятнадцатого января тысяча девятьсот шестьдесят первого года — Бергрен признается, что при необходимости, не задумываясь, пустит в ход оружие против шведских солдат из миротворческих сил ООН. Он тщательно отмечает в дневнике дни, когда солдаты получают жалованье. В конце каждого месяца Харальд подводит итог: сколько получил, сколько израсходовал, сколько отложил. С удовольствием сообщает о добытых трофеях. Например, с отвратительными подробностями рассказывает о том, как часть наткнулась на заброшенную плантацию и обнаружила в доме облепленные мухами полусгнившие трупы. Хозяин плантации и его жена — оба бельгийцы — были убиты прямо в своих кроватях. Им отрубили руки и ноги. В доме нестерпимо воняло. Но, обшарив комнаты, наемники нашли алмазы и драгоценности, которые продали одному ливанскому ювелиру за сумму, равную двадцати с лишним тысячам крон. Тогда же Бергрен написал, что война дает хорошую возможность заработать и тем оправдывает себя. А в одном месте он даже пустился в рассуждения, можно ли столько же скопить в Швеции, работая автомехаником. Получилось, что нет. Дома рассчитывать на успех нечего. И он с удвоенным усердием бросается в бой.

Навязчивое желание заработать побольше денег и тщательный подсчет прибыли соседствовали в дневнике с арифметикой совсем другого рода.

Наемник Харальд Бергрен убивал людей. А потом записывал, когда и сколько. Иногда он имел возможность подойти и посмотреть на свои жертвы, тогда в дневнике отмечались пол убитого и его примерный возраст. Указывалось место попадания пули. Валландер читал хладнокровные повторяющиеся описания и чувствовал, как его переполняют гнев и омерзение. Что, спрашивается, Харальду Бергрену делать в этой войне?! Убийство людей — для него просто форма заработка. Причем убивал он чаще всего не солдат, не людей в форме. Его часть совершала карательные рейды по деревням, жители которых подозревались в несогласии с той свободой, за насаждение которой наемники получали деньги. Разграбив деревню и уничтожив ее жителей, отряд уходил. В нем были лишь европейцы, и они убивали африканцев, не считая их за людей. Харальд Бергрен не скрывал своего презрения к чернокожим. Ему нравилось смотреть, как они «словно ошалевшие от страха козы, разбегаются при приближении солдат. Да только зря стараются, пуля все равно летит быстрее». На этих строчках Валландер еле сдержался, чтобы не швырнуть дневником об стену. Но потом продолжил чтение, немного передохнув и смочив водой воспаленные глаза. Вот когда он действительно пожалел, что не сходил к окулисту и не выписал очки! По подсчетам Валландера, если Бергрен писал правду, в среднем он убивал человек по десять в месяц. Через семь месяцев он заболел и был доставлен на самолете в госпиталь в Леопольдвиле. Он перенес дизентерию и, похоже, несколько недель находился в очень тяжелом состоянии. Записи в дневнике прерываются. К этому времени Харальд убил уже больше пятидесяти человек в войне, которую предпочел работе автомеханика у себя на родине. После выздоровления он возвращается в свою часть. Еще через месяц они прибывают в Омеруту. Встают перед камнем, который, оказывается, вовсе и не камень, а термитник, и некий Рауль фотографирует Харальда Бергрена вместе с Терри О’Банионом и Симоном Маршаном. Взяв в руки фотографию, Валландер подошел к окну. Ему никогда не приходилось видеть термитник, но он понял, что речь идет именно об этом снимке. Тремя неделями позже отряд попадает в засаду, и Терри О’Банион погибает. Им пришлось отступить, но это не было организованное отступление. Наемники в панике бежали. Валландер пытался понять, боится ли Харальд Бергрен. И все больше убеждался, что да, боится. Только скрывает это. Пишет только, что убитых похоронили в саванне и поставили на могилах простые деревянные кресты. Еще был случай, они, шутки ради, расстреляли стадо обезьян. В другой раз набрали на берегу реки крокодильих яиц. Сбережения Харальда Бергрена к тому времени достигли тридцати тысяч крон.

И вдруг летом тысяча девятьсот шестьдесят первого года всему приходит конец. Записи в дневнике неожиданно обрываются. Похоже, для Бергрена происшедшее тоже было неожиданностью. Он-то надеялся, что этой странной войне в джунглях не будет конца. В последних дневниковых записях Харальд Бергрен рассказывает, как они спешно покидали страну на транспортном самолете с погашенными огнями, как, едва самолет поднялся с площадки, которую они сами расчистили в зарослях, у него зачихал и закашлял мотор… И все, на этом дневник заканчивается, словно Харальд Бергрен устал писать или ему больше нечего рассказывать. Он прерывает свои записи на том, что самолет поднимается в воздух, и Валландеру не удается узнать, куда они держат путь. Африканская ночь. Харальд Бергрен куда-то летит на самолете. Мотор глохнет, и Харальда Бергрена больше не существует.

Было уже пять часов. Валландер потянулся и вышел на балкон. С моря надвигались тучи. Значит, снова будет дождь. Валландер думал о прочитанном. Почему Хольгер Эриксон хранил дневник в сейфе вместе с высохшей головой? Если Харальд Бергрен жив, ему сейчас должно быть лет пятьдесят с лишним. Валландер почувствовал, что мерзнет. Он вернулся в квартиру и закрыл балконную дверь. Сел на диван. Глаза болели. Для кого Бергрен писал дневник? Для себя или для кого-то еще?

Чего-то здесь не хватало.

Но чего именно, Валландер понять не мог. Молодой парень воюет в Африке и ведет дневник. Пишет вроде бы очень подробно, а записи кажутся неполными. Как будто в них чего-то не хватает. И Валландер тщетно искал это «что-то» между строк.

Лишь когда в дверь позвонила Анн-Бритт, Валландер понял, чего ему не хватало в дневнике. Увидев ее в дверях, он, наконец, догадался, чего нет в записях Харальда Бергрена. Он рисует мир, в котором доминируют мужчины. Женщины на страницах его дневника либо мертвы, либо спасаются бегством. За исключением Ирен, с которой он познакомился в парке Тиволи в Копенгагене. Той самой — симпатичной, но чересчур высокой. Больше женщины в дневнике не упоминались. Харальд Бергрен пишет об увольнительных, которые они проводили в разных городах Конго, о пьянках и драках, но ни слова о женщинах. Кроме Ирен.

Это было очень странно. Во время пребывания в Африке Бергрен был молод. Война для него — приключение. А для молодого человека — какое приключение без женщины?

Валландер задумался. Но решил пока держать свои предположения при себе.

Анн-Бритт Хёглунд зашла рассказать, что она вместе с одним из сотрудников Нюберга тщательно осмотрела квартиру Ёсты Рунфельдта. Но они ничего не нашли. Ничего, что объясняло бы, зачем Рунфельдту понадобилась прослушивающая аппаратура.

— Там у него все только про орхидеи, — рассказывала Анн-Бритт. — Симпатичный вдовец, живущий в мире своих увлечений.

— Его жена, кажется, утонула? — спросил Валландер.

— Она была очень красивая, — сказала Анн-Бритт. — Я видела их свадебную фотографию.

— Может, стоит проверить, что произошло? — спросил Валландер. — В чем было дело.

— Мартинсон и Сведберг связываются с детьми Рунфельдта, — ответила Анн-Бритт. — Надо решить, может, пора всерьез заняться его розыском.

А Валландер уже разговаривал по телефону с Мартинсоном. Тот рассказал о результатах беседы с дочерью Ёсты Рунфельдта. Она категорически отвергла предположение, что отец не поехал в Африку. И очень забеспокоилась. Она знала, что Ёста собирался в Найроби, и думала, что он все еще там.

Валландер был согласен с Анн-Бритт. Полиции следовало немедленно заняться розыском Ёсты Рунфельдта.

— Слишком много непонятного, — сказал Валландер. — Надо бы поговорить с сыном, но он уехал на дачу в Хельсингланд, а там нет телефона. Как только Сведберг свяжется с ним, он нам позвонит.

Совещание договорились провести в воскресенье, во второй половине дня. Анн-Бритт взяла на себя его организацию. Потом Валландер пересказал ей содержание дневника. Он рассказывал обстоятельно, не торопясь. Давал возможность не только ей, но и себе самому разобраться в прочитанном.

— Харальд Бергрен, — повторила она, когда Валландер закончил. — Может быть, он и есть убийца?

— Во всяком случае, было время, когда он на убийствах делал деньги, — ответил Валландер. — В его дневнике написаны страшные вещи. И если он еще жив, он вполне может бояться разоблачения.

— Другими словами мы должны его отыскать, — сказала Анн-Бритт. — Вот задача номер один. Вопрос только, как это сделать.

Валландер кивнул.

— Дневник хранился в сейфе Эриксона. Пока это наша единственная зацепка. Но одновременно мы не бросим и старый принцип работы — на ощупь.

— Вы сами знаете, что теперь это уже невозможно. Если есть зацепка, работаешь с ней, а не на ощупь.

— Нельзя забывать, что мы, несмотря ни на что, можем ошибаться в своих предположениях, — уклончиво объяснил Валландер.

Анн-Бритт уже собралась уходить, но тут зазвонил телефон. Звонил Сведберг — ему удалось поговорить с сыном Ёсты Рунфельдта.

— Он в страшной тревоге. Собрался лететь сюда первым же самолетом.

— Когда он в последний раз разговаривал с отцом?

— За несколько дней до его отъезда в Найроби. Точнее сказать, предполагаемого отъезда. Все было как обычно. Сын говорит, что Рунфельдт всегда очень радовался предстоящим поездкам.

Валландер кивнул.

— Учтем.

Потом он протянул трубку Анн-Бритт, и она договорилась со Сведбергом о времени завтрашнего совещания. Только положив трубку, Валландер вспомнил, что так и не отдал Сведбергу листок с заметками, касающимися неизвестной женщины в роддоме.

Анн-Бритт торопилась домой, к детям. Оставшись один, Валландер позвонил отцу и пообещал приехать в воскресенье пораньше утром. Отец хотел показать ему снимки, которые делал в Риме своим допотопным фотоаппаратом.

Остаток субботнего вечера ушел у Валландера на то, чтобы обобщить все материалы по делу об убийстве Хольгера Эриксона. Одновременно он снова и снова мысленно возвращался к исчезновению Ёсты Рунфельдта. Беспокойство не покидало его, мысли разбегались.

Он все больше и больше склонялся к тому, что они пока не видят чего-то главного.

И это чувство не давало ему покоя.

К девяти вечера он понял, что уже не в состоянии думать. Он отодвинул в сторону блокнот и позвонил Линде. Однако звонки уходили в пустоту. Ее не было дома. Валландер надел куртку потеплее и отправился в центр. Зашел в китайский ресторан на площади. Удивился, почему так людно. Потом вспомнил, что сегодня суббота. После ужина он заказал себе в графине вина. Но голова разболелась, и он вернулся домой. Шел дождь.

Ночью ему снился сон про дневник Харальда Бергрена. Будто бы он, Курт Валландер, очутился в кромешной темноте, было очень жарко, и откуда-то из этой плотной темноты ему грозил винтовкой Харальд Бергрен.

Валландер проснулся рано.

Дождь прекратился. Небо снова прояснилось.

В четверть восьмого он уже садился в машину, чтобы ехать к отцу в Лёдеруп. В утреннем свете очертания предметов казались четкими и ясными. Валландер решил уговорить отца с Гертрудой поехать к морю. А то скоро совсем похолодает, и туда уже не выберешься.

Он с неудовольствием вспомнил свой сон. Потом подумал, что, когда во второй половине дня они соберутся на совещание, нужно составить план действий. Главное сейчас — установить, кто такой Харальд Бергрен. Даже если потом этот след окажется ложным. Валландер свернул на дорогу, ведущую к дому, и увидел, что отец ждет его на крыльце. После возвращения из Рима они еще не виделись. Они вместе вошли в кухню. Гертруда уже накрыла завтрак. Отец стал показывать им фотографии. Многие получились нечеткими. Кое-где сюжет не поместился в кадр. Но отец был доволен и гордился снимками. Поэтому Валландер тоже одобрительно кивал головой.

Одна фотография привлекла его внимание. Ее сделал официант в последний вечер их пребывания в Риме. Валландер и отец только-только закончили ужинать, пододвинулись поближе друг к другу. На белой скатерти стоит початая бутылка красного вина. Оба улыбаются в объектив.

На короткий миг ему представилась выцветшая фотография из дневника Харальда Бергрена. Но он отбросил это воспоминание. Сейчас его интересовал другой снимок. Фотография напомнила Валландеру то, что он впервые обнаружил во время поездки. Они с отцом похожи. Мало того, они очень похожи.

— Мне бы тоже хотелось иметь такую, — сказал Валландер.

— Я сделал для тебя, — ответил довольный отец и протянул ему через стол конверт с фотографией.

Позавтракав, они пошли в ателье. Отец как раз заканчивал писать пейзаж с глухарем. Птицу он всегда рисовал последней.

— Сколько картин ты написал за свою жизнь? — спросил Валландер.

— Ты спрашиваешь меня об этом всякий раз, как приходишь сюда, — ответил отец. — Откуда мне знать? Да и не все ли равно? Главное, они похожи друг на друга.

Валландер уже давно понял, почему отец постоянно рисует одно и то же. Так он старается защититься от изменчивости окружающего мира. Ведь на картинах ему подвластно даже солнце. Оно не двигается, не меняет положения — висит всегда на одной и той же высоте над краем леса.

— Хорошо мы съездили, — сказал Валландер, наблюдая, как отец смешивает краски.

— Я знал, что тебе понравится, — ответил отец. — Когда бы ты еще увидел Сикстинскую Капеллу.

Валландер прикинул, стоит ли спрашивать отца про одинокую прогулку, предпринятую им в одну из последних ночей в Риме. И решил промолчать. В конце концов, у каждого могут быть свои тайны.

Валландер предложил съездить на побережье. К его удивлению, отец сразу согласился. Гертруда предпочла остаться дома. В начале одиннадцатого они сели в машину Валландера и поехали в Сандхаммарен. Ветра почти не было. Они остановились на берегу. Перелезли через каменистые уступы, Валландер поддерживал отца под руку. Наконец, перед ними раскинулось море. Берег был почти пуст. Только вдалеке какие-то люди гуляли с собакой. И они с отцом, а больше никого.

— Как здесь красиво, — сказал отец.

Валландер незаметно наблюдал за ним. Казалось, поездка в Рим коренным образом изменила его настроение, а может быть, даже благоприятно повлияла на здоровье и отодвинула наступление болезни, которая, по словам врачей, угрожала отцу. Однако Валландер чувствовал, что ему никогда не понять, чем в действительности была для отца эта поездка. Он готовился к ней всю жизнь и оказал Валландеру честь, пригласив составить ему компанию.

Рим был его Меккой.

Они медленно брели вдоль берега. Валландер подумал, что сейчас, пожалуй, можно поговорить с отцом о прошлом. Однако решил не торопить события.

Вдруг отец резко остановился.

— Что с тобой? — спросил Валландер.

— Я неважно себя чувствую в последние дни. Но это пройдет.

— Может, нам лучше вернуться?

— Я же сказал, это скоро пройдет.

Валландер заметил, что отца снова, как раньше, начали раздражать его вопросы. И не стал больше ничего говорить.

Они продолжали свою прогулку. Над их головами пролетел на запад косяк птиц. Только через два часа отец предложил вернуться домой. Валландер, который и думать забыл о времени, понял, что должен торопиться, чтобы не опоздать на совещание.

Он довез отца до Лёдерупа, а сам вернулся в Истад, чувствуя, что у него с души свалился камень. Даже если отец и не выздоровел, путешествие явно пошло ему на пользу. И помогло им вернуть близость, потерянную много лет назад, когда Валландер решил пойти работать в полицию. С его выбором отец так и не смирился. И не объяснил, что именно не устраивает его в профессии полицейского. Возвращаясь в город, Валландер думал, что, возможно, теперь наконец получит ответ на вопрос, который мучил его долгие годы.

В половине третьего началось совещание. Присутствовали все, даже Лиза Хольгерсон. Увидев ее, Валландер вспомнил, что так и не позвонил Перу Окесону. И тут же для памяти сделал себе заметку в блокнот.

Потом он рассказал собравшимся о том, что было обнаружено в сейфе Хольгера Эриксона. Когда он закончил, все единодушно согласились: это уже похоже на след. Поделив между собой поручения, перешли к делу Ёсты Рунфельдта.

— Итак, с сегодняшнего дня мы начинаем розыск Ёсты Рунфельдта. Не исключен несчастный случай или нападение. Хотя возможно также добровольное исчезновение. Пока, я думаю, для нас несущественно, есть ли связь между ним и Хольгером Эриксоном. Может быть, и есть. Но, так же как и добровольное исчезновение, она представляется маловероятной. Во всяком случае, никаких доказательств этого у нас нет.

Валландер хотел поскорее закончить совещание. Как-никак воскресенье. Он знал, что его сотрудники хорошо потрудились в последние дни. А еще он знал, что иногда лучший способ эффективно поработать — это отдохнуть. Утренние часы, проведенные с отцом, удвоили его силы. Выходя из здания полиции в четыре часа дня, Валландер чувствовал себя непривычно свежим и бодрым. Тревога, не оставлявшая его в последние дни, тоже улеглась.

Скорее всего, чтобы найти разгадку, им нужно найти Харальда Бергрена. Убийство спланировано так тщательно, что преступник наверняка должен быть необычным человеком.

Им вполне мог оказаться Харальд Бергрен.

По дороге домой Валландер остановился возле магазина, который работал по воскресеньям, сделал кое-какие покупки, а заодно взял напрокат видеофильм. Это был старый классический фильм — «Мост Ватерлоо». Он смотрел его вместе с Моной в Мальмё, когда они только-только поженились. И сейчас уже плохо помнил его содержание.

Валландер как раз смотрел фильм, когда позвонила Линда. Услышав, что это она, он пообещал перезвонить. Выключил фильм, перебрался на кухню. Они разговаривали почти полчаса. Линда даже не пыталась объяснить, почему не звонила раньше. Валландер и не спрашивал. Он знал, что они похожи друг на друга. Оба отличаются рассеянностью и оба умеют собираться в нужный момент для решения серьезной задачи.

Линда рассказала, что у нее все в порядке, она продолжает учиться в театральной школе и одновременно работает официанткой в кафе на Кунгсхольмене. Валландер не поинтересовался, как идут занятия. Ему почему-то казалось, что Линда и так не очень уверена в своих артистических способностях. Уже в конце разговора Валландер упомянул, что утром ездил с отцом на побережье.

— Похоже, вы неплохо провели время, — сказала Линда.

— Да, — ответил Валландер. — Мы как будто стали другими.

Закончив разговор, Валландер вышел на балкон. Ветра не было. Такая тихая погода в Сконе — большая редкость.

Тревога тоже покинула его. Хотелось спать. Завтра он опять возьмется за работу.

Он погасил свет, и перед глазами снова возникли строчки дневника.

Валландер попытался представить себе, где сейчас может находиться Харальд Бергрен.

11

Проснувшись утром третьего октября, Валландер подумал, что ему следует еще раз встретиться со Свеном Тиреном. Он не знал, приснилось ему это или просто так пришло в голову. Но он не колебался. Даже не стал дожидаться, пока придет на работу. Пока закипал кофе, Валландер позвонил в справочную и узнал домашний телефон Тирена. Трубку взяла его жена. Сам Тирен уже уехал. Но она дала Валландеру номер его мобильного. Валландер позвонил. Голос Свена Тирена донесся до него сквозь треск и шуршание. Валландеру показалось, что он различает также глухой звук работающего мотора. Свен Тирен сказал, что находится на шоссе за Хёгестадом. Он еще заедет по двум адресам, а потом отправится в Мальмё на заправку. Валландер попросил его при первой возможности заехать в полицейский участок. Тирен подумал, было, что они нашли убийцу Хольгера Эриксона, но Валландер возразил: им просто нужно поговорить. Расследование убийства еще находится в начальной стадии. Они делают все, чтобы найти убийцу. Возможно, это произойдет скоро. Но поиски могут и затянуться. Свен Тирен пообещал заехать в полицию около девяти часов.

— Только не ставьте машину у входа, — попросил Валландер. — Это мешает проезду.

В ответ Тирен пробормотал что-то невнятное.

В четверть восьмого Валландер приехал на работу. Он уже хотел войти в вестибюль, но передумал и, повернув налево, пошел к входу в прокуратуру. Он знал, что человек, который ему нужен, привык приходить на службу рано. И действительно, в ответ на его стук из-за двери кабинета прозвучало приглашение войти.

На столе Пера Окесона, как всегда, лежали груды документов. Казалось, папки и бумаги валялись всюду, как попало. Но впечатление было обманчивым. Пер Окесон славился своей педантичностью и работоспособностью. Валландер с удовольствием сотрудничал с ним. Они были знакомы много лет, и их отношения уже давно перестали быть просто деловыми. Случалось, они делились друг с другом своими переживаниями, просили совета или помощи. Однако настоящей близости между ними не было. Друзьями они так и не стали. Слишком были разными. Увидев Валландера, Пер Окесон приветливо кивнул, встал и освободил для него стул, убрав оттуда материалы дела, которое готовил к слушанию в суде. Валландер сел. Пер Окесон отключил телефон.

— Я думал, ты позвонишь, — сказал он. — Кстати, спасибо за открытку.

Валландер уже забыл, что посылал ему из Рима открытку, и, уж тем более не помнил, что на ней было изображено. Кажется, Форум.

— Хорошо мы съездили, — сказал Валландер. — Отец тоже доволен.

— А вот я не был в Риме, — ответил Пер Окесон. — Как там говорится? «Увидеть Рим и умереть»? Или это про Неаполь?

Валландер пожал плечами. Он не слышал такого выражения.

— Я надеялся на спокойную осень. Но не успел вернуться домой, как в канаве нашли труп.

Пер Окесон поморщился.

— Я видел несколько снимков, — сказал он. — И с Лизой Хольгерсон разговаривал. У тебя есть версия?

— Кое-что есть, — ответил Валландер и коротко рассказал о находке, сделанной в сейфе Хольгера Эриксона. Он знал, что Окесон доверяет его опыту и редко спорит с выводами Валландера или критикует его манеру вести расследование.

— Уму непостижимо, зачем понадобилось втыкать в канаву бамбуковые колья, — сказал Пер Окесон. — Хотя, с другой стороны, в наше время граница между нормой и безумием все больше стирается.

— Что слышно с Угандой? — спросил Валландер.

— Ты имеешь в виду Судан? — уточнил Окесон.

Валландер знал, что Пер Окесон хочет устроиться на работу в комиссариат ООН по делам беженцев. Уехать на время из Истада. Сменить обстановку, пока еще не поздно. Пер был на несколько лет старше Валландера, ему уже исполнилось пятьдесят.

— Да, конечно, Судан, — спохватился Валландер. — Ты говорил с женой?

Пер Окесон кивнул.

— Как раз на днях я наконец собрался с духом и сказал ей. Представь себе, все прошло как нельзя лучше. По-моему, она даже обрадовалась, что я на какое-то время уеду. Правда, пока мне не дали окончательного ответа. Но я уверен: все будет в порядке. Ты же знаешь, у меня там свои люди.

За долгие годы знакомства Валландер перестал удивляться сверхъестественной способности Пера Окесона находить окольные пути для получения нужной информации. Как Окесону это удавалось, Валландер не знал. Но он всегда бывал в курсе того, что обсуждалось, например, в различных комиссиях риксдага или на закрытых заседаниях Главного полицейского управления.

— Если все будет в порядке, я уеду в конце года, — сказал Окесон. — Года на два, а то и больше.

— Надеюсь, до этого мы разберемся с делом Хольгера Эриксона. Будут какие-нибудь указания?

— Давай начнем с твоих пожеланий.

Валландер ненадолго задумался, потом ответил:

— Пока никаких. Лиза Хольгерсон считает, что нужно снова пригласить Матса Экхольма. Помнишь, он приезжал сюда летом? Составлял психологические портреты. У него еще была классификация психов, которая, якобы, помогает их ловить. В принципе, он, конечно, толковый специалист.

Пер Окесон хорошо помнил Экхольма.

— Но мне кажется, с этим можно повременить, — продолжал Валландер. — Понимаешь, я не думаю, что преступник — сумасшедший.

— Если ты считаешь, что нужно подождать, давай подождем, — сказал Пер Окесон и поднялся. Показал на коробку с материалами. — У меня сегодня очень запутанное дело, — извинился он. — Нужно подготовиться.

Валландер встал, чтобы уйти.

— А что ты все-таки собираешься делать в Судане? — спросил он. — Зачем беженцам помощь шведских юристов?

— Беженцы вообще нуждаются в помощи, — сказал Окесон, провожая Валландера. — И не только здесь, в Швеции. — Пока ты был в Риме, я на несколько дней ездил в Стокгольм, — вдруг добавил он. — Видел там Аннет Брулин. Она просила всем нашим передавать привет. А тебе особенно.

Валландер недоверчиво взглянул на него. Но ничего не сказал. Несколько лет назад Аннет Брулин замещала Пера Окесона. И, хотя она была замужем, Валландер тогда попытался за ней ухаживать, но не слишком удачно. И теперь не любил вспоминать об этом.

Он вышел из прокуратуры. Дул резкий ветер. Небо заволокло тучами. Валландер прикинул, какая может быть температура — градусов восемь, не больше. При входе в вестибюль он встретил Сведберга. Валландер вспомнил, что так и не отдал ему листок с записями.

— Я на днях случайно прихватил одну твою бумажку, — сказал Валландер.

Сведберг недоуменно посмотрел на него.

— У меня, вроде, ничего не пропадало.

— Какие-то записи о посторонней женщине в роддоме.

— Можешь их выкинуть, — сказал Сведберг. — Это из области галлюцинаций.

— Захочешь, выбросишь сам. Я положу тебе на стол.

— Мы продолжаем опрашивать соседей Эриксона, — сказал Сведберг. — И я собираюсь поговорить с почтальоном.

Валландер кивнул. Они разошлись в разные стороны.

Дойдя до кабинета, Валландер уже забыл про листок Сведберга. Он вынул из внутреннего кармана куртки дневник Харальда Бергрена и положил его в ящик. А фотографию с тремя молодыми людьми на фоне термитника оставил на столе. В ожидании Свена Тирена Валландер бегло просмотрел материалы, оставленные ему сотрудниками. Без четверти девять он сходил и налил себе кофе. По коридору прошла Анн-Бритт Хёглунд. Она заглянула к Валландеру в кабинет и сказала, что исчезновение Ёсты Рунфельдта официально зарегистрировано. Делу присвоен гриф срочности.

— Я разговаривала с соседом Рунфельдта, учителем гимназии, — сказала она. — Думаю, его словам можно доверять. Так вот, он говорит, что вечером в четверг Ёста был дома. В последующие дни из его квартиры никаких звуков не доносилось.

— Значит, он уехал именно тогда, — сказал Валландер. — Но не в Найроби.

— Никаких странностей в поведении Рунфельдта сосед не замечал. Судя по всему, тот был человеком необщительным, жил размеренно и тихо. Был вежлив, но держал дистанцию. Гостей принимал редко. Правда, сам иногда приходил домой поздно ночью. Учитель живет прямо под ним. А в доме очень хорошая слышимость. Поэтому мнение соседа стоит учесть.

С чашкой в руках Валландер остановился, обдумывая то, что сказала Анн-Бритт.

— Нам нужно разобраться с посылкой, — напомнил он. — Хорошо бы сегодня же связаться с этой буросской фирмой. Кстати, надеюсь, местная полиция получила наше сообщение. Как называется фирма? «Секьюр»? Надо подключить Нюберга. Важно узнать, заказывал ли Рунфельдт у них что-нибудь раньше. Зачем-то ведь ему понадобился весь этот набор?

— Аппаратура для подслушивания, приспособления для снятия отпечатков пальцев… Кто покупает такие предметы? Кому они могут понадобиться?

— Нам.

— А еще?

Валландер чувствовал, что она спрашивает неспроста.

— Прослушивающую аппаратуру, естественно, используют те, кто хочет сунуть нос в чужие дела.

— А кто снимает отпечатки пальцев?

Валландер кивнул. Теперь он понял, что она имела в виду.

— Сыщики, — сказал он. — Частные детективы. Я тоже об этом думал. Но ведь Ёста Рунфельдт — торговец цветами, его ничего кроме орхидей не интересует.

— Не знаю, почему мне это пришло в голову, — сказала Анн-Бритт. — Я сама позвоню в Бурос.

Валландер вернулся в кабинет. Раздался телефонный звонок. Это была Эбба. Она сообщила, что пришел Свен Тирен.

— Надеюсь, он не загородил выезд своим грузовиком? — спросил Валландер. — А то Хансон увидит, разговоров не оберешься.

— Нет, не загородил, — ответила Эбба. — Кстати, тебя искал Мартинсон.

— Где он?

— Скорее всего, у себя.

— Попроси Тирена подождать несколько минут, я перекинусь парой слов с Мартинсоном.

Когда Валландер вошел к Мартинсону, тот разговаривал по телефону. Но тут же закончил разговор. Валландер решил, что это, наверное, была жена. Она звонила Мартинсону по десять раз на дню. Неизвестно зачем.

— Я разговаривал с медэкспертами в Лунде, — сказал Мартинсон. — Уже есть кое-какие результаты. Жаль только, что самого главного они нам все равно сказать не могут.

— Когда он умер?

Мартинсон кивнул.

— Сердце остриями не повреждено. Артерии тоже целы. А значит, он мог довольно долго висеть на этих кольях, прежде чем умереть. Врачи говорят, что он вроде как утонул.

— Что значит «утонул»? — удивился Валландер. — Он висел на кольях в канаве. Как он мог утонуть?

— Врач сообщил мне уйму неприятных подробностей, — сказал Мартинсон. — Но суть в том, что в легкие попала кровь, и в какой-то момент ее стало так много, что Хольгер Эриксон захлебнулся. Как если бы он утонул. Я передам тебе их письменное заключение, как только получу его.

— Вот когда отдашь, тогда и будем разговаривать. У тебя тут уже и так целый склад.

Валландер не имел в виду ничего плохого. Он только в коридоре понял, что своей последней репликой, наверно, обидел Мартинсона. Но слово — не воробей, и Валландер направился в приемную, где его ждал Свен Тирен. Тирен сидел на диванчике, уставившись в пол. Он был небрит, глаза красные, воспаленные. От него сильно пахло мазутом и бензином. Валландер провел его в свой кабинет.

— Почему тот, кто убил Хольгера Эриксона, все еще не за решеткой? — спросил Тирен.

Тон его снова покоробил Валландера.

— Назовите мне его имя, и я лично прямо сейчас поеду и арестую его, — ответил он.

— Я не полицейский.

— А вот это я и без вас знаю. Были бы вы полицейским, не задавали бы таких глупых вопросов.

Свен Тирен хотел, было, возразить, но Валландер жестко остановил его.

— Сейчас вопросы задаю я, — сказал он.

— Вы меня в чем-то подозреваете?

— Нет. Но у меня есть вопросы. Вы должны на них отвечать. И больше ничего.

Свен Тирен пожал плечами. Вдруг Валландеру показалось, что Тирен нервничает. Его профессиональные инстинкты мгновенно обострились. Он задал Тирену свой единственный заранее подготовленный вопрос:

— Харальд Бергрен. Это имя вам о чем-нибудь говорит?

Тирен смотрел на него.

— Таких не знаю. А почему вы спрашиваете?

— Вы уверены?

— Да.

— Подумайте как следует!

— Нечего мне думать. Если я говорю: «не знаю», значит, не знаю.

Валландер пододвинул к нему фотографию. Тирен наклонился к столу.

— Посмотрите, нет ли на этой фотографии людей, знакомых вам. Смотрите внимательно, не торопясь.

Свен Тирен взял фотографию пальцами, испачканными в мазуте. Он рассматривал ее долго. Валландер уже начал было надеяться на успех, но тут Тирен положил фотографию на стол со словами:

— Я никогда никого из них не видел.

— Но вы долго смотрели на снимок. Вам показалось, что вы кого-то из них узнали?

— По-моему, вы сами сказали, чтобы я не торопился? А кто эти люди? И где они стоят?

— Вы уверены, что не знаете их?

— Я никогда никого из них не встречал.

Валландер понял, что Тирен говорит правду.

— Это наемники, — сказал он. — Фотография сделана в Африке больше тридцати лет назад.

— Иностранный легион?

— Не совсем. Но вроде того. Солдаты, которые воюют за того, кто больше заплатит.

— Жить-то ведь на что-то надо.

Валландер удивленно посмотрел на Тирена. Но не стал уточнять, на чьей он стороне.

— Вы когда-нибудь слышали о связях Хольгера Эриксона с наемниками?

— Хольгер Эриксон продавал машины. Сколько можно об этом говорить!

— Кроме того, он писал стихи и наблюдал за птицами, — возразил Валландер, не пытаясь скрыть раздражение. — Вы слышали или не слышали, чтобы Хольгер Эриксон когда-нибудь говорил о наемниках? Или о войне в Африке?

Свен Тирен, не отрываясь, смотрел на него.

— Почему среди полицейских так редко попадаются приятные люди? — спросил он.

— Потому что нам приходится заниматься неприятными вещами, — ответил Валландер. — Предупреждаю, что с этой минуты вы только отвечаете на мои вопросы. И ничего лишнего. Никаких комментариев, не относящихся к делу.

— А если они будут?

Валландер почувствовал, что, того и гляди, нарушит должностную инструкцию. Но ему было уже все равно. Человек, сидевший по другую сторону стола, вызывал у него безотчетную антипатию.

— Тогда я буду вызывать вас сюда для допроса каждый день. И кроме того обращусь к прокурору за разрешением на обыск в вашей квартире.

— Что вы там хотите найти?

— Это мое дело. Я вас просто предупреждаю.

Валландер понимал, что рискует. Свен Тирен мог разгадать его игру. Но, видимо, тот предпочел выполнить условия Валландера.

— Хольгер был мирным человеком. Правда, в делах не миндальничал, свою выгоду знал. Но про наемников никогда не говорил. Хотя ему наверняка было что сказать.

— Что вы имеете в виду? Что значит «было что сказать»?

— Насколько я понимаю, наемники воюют против революционеров и коммунистов? А Хольгер был по меньшей мере консерватором.

— Как это «консерватором»?

— Он считал, что наше общество катится ко всем чертям. И что, пока не поздно, нужно вернуть телесные наказания и смертную казнь. Если бы он сейчас был с нами, сказал бы, что его убийцу следует вздернуть на первом же суку.

— Он с вами об этом говорил?

— Он со всеми об этом говорил. Это были его убеждения.

— Он сотрудничал с какими-нибудь консервативными организациями?

— Откуда мне знать?

— Если вам известны его взгляды, почему бы вам не знать и этого? Отвечайте на вопрос!

— Не знаю.

— С неонацистами?

— Не знаю.

— Он сам был нацистом?

— Про это я ничего не знаю. Он говорил, что общество катится к чертям. Терпеть не мог социалистов и коммунистов. Народную партию, и ту признавал со скрипом.

Валландер взвешивал слова Тирена. В чем-то они дополняли, а в чем-то меняли образ Хольгера Эриксона, сложившийся у полиции. Похоже, он действительно был очень сложным и противоречивым человеком. Поэт и ультраконсерватор, любитель птиц и сторонник смертной казни. Валландеру вспомнилось стихотворение на письменном столе. В нем Хольгер Эриксон грустит об исчезнувшей птице. И он же считает, что убийц нужно вешать.

— Он когда-нибудь упоминал, что у него есть враги?

— Вы уже спрашивали об этом.

— Я знаю. Но спрашиваю еще раз.

— Напрямую он этого не говорил. Однако дверь на ночь запирал.

— Почему?

— От врагов.

— Вы их не знаете?

— Нет.

— Он не говорил, откуда у него враги?

— Он никогда не говорил, что они у него есть. Это говорю я. Сколько раз можно повторять одно и то же!

Валландер предостерегающе поднял руку.

— Если мне потребуется, я буду задавать вам один и тот же вопрос каждый день пять раз подряд. Итак, врагов нет. Но он запирался по ночам, так?

— Да.

— Откуда вам это известно?

— Он сам говорил. Иначе откуда же мне, черт побери, знать об этом? Я к нему домой не ездил замки проверять. Сегодня в Швеции ни на кого нельзя положиться. Это его слова.

Валландер решил, что продолжать разговор не стоит. Придет время, он снова пригласит к себе Свена Тирена. Этот человек, несомненно, знает больше, чем говорит. Но Валландер не хотел идти напролом. Однажды спугнув Тирена, будет сложно снова вызвать его на откровенность.

— Думаю, на сегодня достаточно, — сказал Валландер.

— На сегодня? Мне что — опять сюда приезжать? А работать за меня кто будет?

— Я вам позвоню. Спасибо, что приехали, — сказал Валландер и, поднявшись из-за стола, протянул Тирену руку.

Не ожидавший такой любезности Тирен опешил. Потом крепко пожал Валландеру руку.

— Найдете сами, где выход? — спросил Валландер.

Тирен ушел, а Валландер позвонил Хансону. Ему повезло: тот сразу снял трубку.

— Свен Тирен, водитель бензовоза. Ты еще говорил, что он был замешан в каких-то драках. Помнишь?

— Помню.

— Посмотри, что у нас на него есть.

— Это срочно?

— Так же как и все остальное. Не больше и не меньше.

Хансон обещал посмотреть.

Валландер взглянул на часы — уже десять. Сходил за кофе. Потом записал для памяти весь разговор с Тиреном. На следующем совещании им предстоит обсудить факты, которые выяснились в ходе беседы. Валландер не сомневался, что это важно для следствия.

Когда он закончил писать и захлопнул блокнот, ему снова попался на глаза исписанный карандашом листок, который он уже столько раз хотел вернуть Сведбергу. Надо наконец сделать это. Валландер взял листок и вышел из комнаты. Уже в коридоре он услышал телефонный звонок. Поколебавшись, Валландер вернулся и снял трубку. Это была Гертруда. Она плакала.

— Приезжай, — всхлипнула она.

Валландер похолодел.

— Что случилось? — спросил он.

— Отец умер. Лежит в мастерской.

Часы показывали четверть одиннадцатого, был понедельник, третье октября тысяча девятьсот девяносто четвертого года.

12

Валландер ушел с работы, никого не предупредив: он был уверен, что Гертруда ошиблась. И вот он уже в Лёдерупе, вот отцовская мастерская — здесь, как всегда, пахнет скипидаром. Нет, Гертруда не ошиблась. Отец лежал лицом вниз на картине, которую перед этим писал. Глаза закрыты, а сведенная судорогой рука продолжает сжимать кисть. Смерть застигла его, когда он рисовал глухарю белые крапинки. Валландер узнал картину, над которой отец работал накануне, перед их совместной поездкой на побережье к Сандхаммарен. Смерть наступила внезапно. Позже, когда Гертруда немного успокоилась, Валландер узнал, что утром они, как обычно, позавтракали. И потом тоже все было как всегда: в половине седьмого отец пошел в мастерскую. В половине десятого они обычно пили кофе, и когда отец не появился, Гертруда пошла позвать его. А он уже умер. Слушая Гертруду, Валландер подумал, что, когда бы смерть ни пришла, она всегда приходит не вовремя. Всегда нарушает чьи-то планы — дела остаются несделанными, кофе невыпитым.

Они ждали приезда врача. Гертруда не отпускала руки Валландера. А у него внутри была странная пустота. Он не чувствовал горя. Не было никаких чувств, кроме смутного ощущения несправедливости случившегося. Скорее всего, он скорбел не об отце, а о себе самом — что, впрочем, не редкость в такой ситуации. Приехала «скорая». Валландер знал водителя. Его звали Прютс, и он сразу понял: на этот раз несчастье случилось с отцом Валландера.

— Он не болел, — сказал Валландер. — Вчера мы вместе гуляли на побережье. Он жаловался на недомогание, но и только.

— Наверно, удар, — сочувственно проговорил Прютс. — Обычно это так и бывает.

Позже врачи подтвердили его слова. Отец умер мгновенно и вряд ли успел понять, что произошло. В мозгу лопнул сосуд. Смерть наступила еще до того, как отец ударился головой о незаконченную картину. Гертруда была потрясена и расстроена. Но к ее горю примешивалось чувство облегчения от того, что быстрая смерть избавила отца от беспомощности и беспамятства, от медленного угасания один на один со своими призраками и видениями.

Валландер думал о другом. Когда отец умирал, рядом с ним никого не было. Это неправильно. Никто не должен умирать в одиночестве. Валландер корил себя за то, что не обратил внимания на плохое самочувствие отца. Не внял предостережению — вот и случился этот инфаркт или инсульт… Но хуже всего то, что смерть поторопилась. Ее не ждали так рано, хотя отцу и было восемьдесят лет. Когда-нибудь потом, позже. Не сейчас. И не так. Увидев отца лежащим в мастерской, Валландер тряс его, стараясь вернуть к жизни. Но сделать что-нибудь было уже нельзя. Глухаря отец так и не дорисовал.

Несмотря на общее смятение и суматоху, которыми всегда сопровождается приход смерти, Валландер сохранял способность действовать спокойно и собранно. Гертруда уехала на «скорой». Валландер вернулся в мастерскую, молча постоял там, вдыхая запах скипидара и плача от того, что отец никогда не бросил бы картину недорисованной. Прекрасно понимая, что не властен передвинуть невидимую границу между жизнью и смертью, Валландер все же взял кисть и дорисовал две недостающие белые крапинки в оперении птицы. Никогда прежде он не касался кистью картин отца. Потом он вымыл кисть и поставил ее к остальным, в старую банку из-под варенья. Он еще не осознал случившегося, не понял, что изменилось в его собственной жизни. Он даже не знал, как скорбеть об отце.

Валландер пошел в дом и позвонил Эббе. Она расстроилась, распереживалась, и Валландер почувствовал, что не может больше говорить. Он только попросил ее предупредить остальных. Пусть они работают, но пока без него. Пусть звонят, если вдруг выяснится что-то важное. Сегодня он в полиции уже не появится. Насчет завтрашнего дня пока ничего не известно. Потом Валландер позвонил своей сестре, Кристине. Они долго разговаривали. И Валландеру показалось, что в отличие от него, Кристина была внутренне готова к тому, что отец внезапно может умереть. Она пообещала связаться с Линдой — у Валландера не было телефона кафе, где работала дочь. А сам он стал звонить Моне. Название ее парикмахерской Валландер не помнил. Но, узнав в чем дело, девушка в справочном бюро любезно помогла ему. Мона очень удивилась, услышав его голос. Потом испугалась, не случилось ли чего с Линдой. И восприняла сообщение Валландера о смерти отца с плохо скрытым облегчением. Он возмутился. Но вслух ничего не сказал. Он знал, что Мона всегда хорошо относилась к его отцу. Ну а что беспокоилась за Линду — это естественно. Валландер помнил то утро, когда затонула «Эстония».

— Я понимаю, тебе сейчас очень тяжело. Ты всю жизнь боялся этого дня.

— Нам с ним о многом нужно было поговорить, — ответил Валландер. — Мы только-только стали обретать друг друга. Но оказывается слишком поздно.

— Мы многое понимаем слишком поздно, — сказала Мона.

Она обещала приехать на похороны и предложила свою помощь. Разговор закончился, внутри была страшная пустота. Валландер набрал рижский номер Байбы. Но никто не снимал трубку. Он звонил снова и снова. Никто не отвечал.

Валландер вернулся в мастерскую. Сел на старую тачку, как делал всегда, приходя сюда. Только сейчас в руках у него не было чашки с кофе. По крыше тихонько постукивало. Снова начался дождь. Валландер почувствовал, как на него накатывает страх, страх смерти. Мастерская напомнила ему могилу. Он быстро поднялся и ушел оттуда. Вернулся на кухню. Услышал телефонный звонок. Это была Линда. Она плакала. Валландер тоже заплакал. Она сказала, что постарается поскорее приехать. Валландер предложил поговорить с владельцем кафе. Но Линда с ним уже поговорила. Она спешила в аэропорт и надеялась, что удастся купить билет. Валландер хотел ее встретить. Но Линда сказала, что сама доберется до Лёдерупа, попросила его оставаться с Гертрудой.

Вечером все собрались в отцовском доме. Гертруда немного успокоилась. Обсуждали похороны. Валландер был против приглашения священника, ему казалось, что отцу это бы не понравилось. Но, в конце концов, сделали так, как хотела Гертруда. Ведь он был ее мужем.

— Отец никогда не говорил о смерти, — сказала она. — Не знаю, боялся он умереть или нет. Не говорил, где его похоронить. Но я хочу, чтобы присутствовал священник.

Хоронить отца решили на Новом кладбище. Очень скромно. Только родственники и немногие друзья. Речь Валландер произносить отказался, договорились, что Линда прочтет стихотворение, и они вместе споют псалом «Благословенна земля».

На следующий день приехала Кристина. Она остановилась у Гертруды, а Линда жила у Валландера, в Истаде. Смерть отца объединила их на эту неделю. «Он ушел, и теперь на очереди наше поколение», — сказала Кристина. Страх смерти все сильнее захлестывал Валландера. Но он ни с кем не делился своими чувствами: ни с Линдой, ни с сестрой. Возможно, когда-нибудь он расскажет об этом Байбе. Она уже знала о случившемся. Валландер до нее все-таки дозвонился. Они проговорили почти час. Байба приняла его горе близко к сердцу. Рассказала о том, что чувствовала сама, когда десять лет назад умер ее отец, и когда убили мужа, Карлиса. Разговор принес Валландеру облегчение. У него есть Байба, и она не оставит его.

В тот же день, когда городская газета «Истадс Аллеханда» напечатала объявление о смерти отца Курта Валландера, позвонил Стен Виден. Последний раз Валландер разговаривал с ним несколько лет назад. Когда-то они были близкими друзьями. Вместе увлекались оперой и мечтали о будущем. Стен очень хорошо пел. Валландер собирался стать его импрессарио. Все изменилось в тот день, когда внезапно скончался отец Стена, и тому пришлось взять на себя управление конным заводом. Валландер сделался полицейским, они встречались все реже и реже. И вот теперь, узнав о смерти отца, Виден позвонил. Закончив разговор, Валландер вдруг засомневался, а знал ли Стен его отца? Но он все равно был благодарен ему за звонок. Было приятно знать, что кто-то, кроме близких родственников, помнит о его отце.

Несмотря на все случившееся, Валландер старался не пренебрегать своими обязанностями. Уже на следующий день, четвертого октября, он вернулся на работу. Ночь была бессонной. Линда спала в своей старой комнате. Накануне заезжала Мона, она привезла с собой ужин, чтобы, как она сказала, немного отвлечь их от печальных мыслей. И неожиданно для себя впервые за пять лет, прошедших после мучительного развода, Валландер почувствовал, что их брак действительно принадлежит прошлому. Слишком долго он умолял ее вернуться, надеясь, что все еще можно уладить. Обратной дороги нет. В его жизни появилась Байба. Смерть отца помогла ему наконец понять, что прежней жизни, жизни с Моной, уже не будет.

Всю неделю до похорон Валландер спал плохо. Однако коллеги не заметили в нем никаких перемен. Они выразили ему соболезнование, он поблагодарил. И сразу включился в работу. Лиза Хольгерсон, улучив момент, отвела его в коридоре в сторону и предложила взять отгул. Валландер отказался. Работа отвлекала от грустных мыслей.

Правда, то ли потому, что Валландер не мог уделять достаточно времени расследованию, то ли еще по какой причине, но всю неделю до похорон дела шли довольно медленно. Не говоря уже о том, что им одновременно приходилось заниматься розыском Ёсты Рунфельдта. Никто не мог понять, в чем дело. Казалось, он просто растворился в воздухе. Теперь уже никто не сомневался, что Рунфельдт пропал не по своей воле. С другой стороны, никаких доказательств связи между его исчезновением и убийством Хольгера Эриксона у них пока тоже не было. Пожалуй, единственное, что в отношении Рунфельдта могло считаться доказанным, это его страсть к орхидеям.

— Нужно узнать, как утонула его жена, — сказал Валландер на одном из совещаний, проходивших в эти нелегкие для него дни. Анн-Бритт пообещала поднять старые материалы.

— А буросская фирма? — спросил затем Валландер. — Есть какие-нибудь новости? Что говорит местная полиция?

— Они сразу поняли, о ком идет речь, — сказал Сведберг. — Оказывается, эта фирма уже не первый раз попадается на незаконном импорте прослушивающей аппаратуры. По данным полиции, она то исчезает, то появляется снова, причем под новым названием и по новому адресу. Периодически меняет владельца. Судя по всему, полиция уже наведалась туда. Остается ждать письменного сообщения.

— Для нас главное — узнать, покупал ли Ёста Рунфельдт у них что-нибудь и раньше, — сказал Валландер. — Остальное — пока не наше дело.

— Похоже, они заносили в регистры не всех клиентов. Но, насколько я понял, в помещении фирмы найдено запрещенное и очень сложное оборудование. А, если все так, то Рунфельдт может оказаться, ни много ни мало, шпионом.

Валландер помолчал, обдумывая слова Сведберга.

— Почему бы и нет, — сказал он наконец. — Мы не можем этого исключить. Зачем-то ему понадобилась эта аппаратура.

Итак, розыском Ёсты Рунфельдта уже занимались всерьез. Одновременно искали тех или того, кто убил Хольгера Эриксона. Поиски Харальда Бергрена пока не увенчались успехом. Из стокгольмского музея сообщили, что голова, найденная вместе с дневником в сейфе Хольгера Эриксона, принадлежит человеку, скорее всего жителю Конго или, как его сейчас называют, Заира. Здесь все совпадало. Но кто такой Харальд Бергрен? Опросили многих, знавших Хольгера Эриксона в разные периоды жизни. Но никто о Харальде Бергрене не слышал. Так же, как никто и никогда не слышал, чтобы у Хольгера Эриксона были контакты с наемниками, с этим особым типом людей, которые, боясь дневного света, как крысы, предпочитают выходить в темноте, готовые продать душу слугам дьявола. Но тут Валландеру пришла в голову новая мысль, и колесо расследования опять стало набирать обороты.

— Хольгер Эриксон — довольно странный человек, — сказал Валландер. — Хотя бы потому, что в его жизни никогда не было женщины. Ни в молодости, ни потом. Вот почему я думаю, а не был ли он гомосексуалистом, как, кстати, и Харальд Бергрен. Ведь у того в дневнике тоже не упоминаются женщины.

В комнате воцарилась тишина. По-видимому, это предположение всем показалось неожиданным.

— А не странно ли, что гомосексуалист выбрал себе такую сугубо мужскую профессию, как служба в армии? — возразила Анн-Бритт Хёглунд.

— Нет. Геи вполне могут пойти в армию. Как раз чтобы скрыть свои наклонности. Или еще по какой-нибудь причине.

Мартинсон в это время разглядывал фотографию трех молодых мужчин на фоне термитника.

— Очень может быть, что ты прав, — сказал он. — В них есть что-то женское.

— Что именно? — с любопытством спросила Анн-Бритт.

— Не знаю, — сказал Мартинсон. — Может быть, манера стоять. Волосы.

— Нечего сидеть и гадать на кофейной гуще, — оборвал его Валландер. — Я просто высказал предположение. Примите его, на всякий случай, к сведению.

— То есть теперь нам надо искать наемника-гомосексуалиста? — пробурчал Мартинсон. — Хорошенькое задание.

— Этого как раз делать не следует, — ответил Валландер. — А вот учитывать такую возможность при работе с другими материалами нужно.

— Никто из опрошенных даже словом не обмолвился о том, что Хольгер Эриксон был голубым, — сказал Хансон, который до сих пор сидел молча.

— О таких вещах говорить не принято, — возразил ему Валландер. — Особенно среди людей старшего поколения. В те годы, когда Хольгер Эриксон был молодым, люди с гомосексуальными наклонностями подвергались преследованиям.

— Ты считаешь, нам нужно поспрашивать людей, не был ли Хольгер Эриксон педиком? — задал вопрос Сведберг, который на этом совещании тоже говорил немного.

— Что вам делать, решайте сами, — ответил Валландер. — Я ведь не утверждаю, что он был гомосексуалистом. Я только говорю, что это возможно.

Потом, когда совещание уже закончилось, Валландер вдруг ясно увидел, что расследование вступило в новую фазу. Словно все одновременно поняли, что в этом деле нельзя рассчитывать на простые и легкие победы. Преступник или преступники чрезвычайно изобретательны, и можно предположить, что мотивы убийства корнями уходят в далекое прошлое. А это прошлое надежно укрыто от людских глаз. Шла кропотливая розыскная работа. По крупицам собирали все, что удавалось узнать о жизни Хольгера Эриксона. Сведберг даже просидел несколько долгих ночей, читая от корки до корки девять сборников стихов Эриксона. Под конец ему стало казаться, что он сходит с ума от проблем и душевных переживаний, которые открылись ему в мире птиц. Но ничего нового в Хольгере Эриксоне он для себя не открыл. Мартинсон вместе со своей дочкой Тересой съездил в Фальстербу, походил по мысу, поговорил с любителями птиц, которые стояли на ветру, задрав головы, и пялились в серые облака. Единственное, что дала ему эта поездка, кроме, конечно, возможности побыть с дочерью, которая, кстати, тут же решила стать членом Биологического общества, так это то, что в ночь, когда убили Эриксона, из Швеции улетали большие стаи певчих дроздов. Мартинсон рассказал об этом Сведбергу, но тот ответил, что среди стихотворений нет ни одного, посвященного певчим дроздам.

— Зато есть три поэмы о дупелях, — задумчиво проговорил Сведберг. — Как ты думаешь, «дупель» — от слова «дупло» или «дуплет»?

Мартинсон не знал. Расследование продолжало идти своим чередом.

Миновала неделя с тех пор, как Валландеру по телефону сообщили о смерти отца. Тогда, положив телефонную трубку, он втайне надеялся, что это неправда. И до сих пор не мог в это поверить. Не мог смириться со смертью отца. Особенно теперь, после поездки в Рим, когда они понемногу стали обретать близость, утраченную много лет назад.

И вот наступил день похорон.

Отца хоронили одиннадцатого октября на Новом кладбище. Дул пронизывающий ветер, лил дождь. Правда, иногда нет-нет да выглядывало солнце.

Близкие родственники договорились встретиться у крематория. За несколько дней до похорон Валландер, к своему немалому удивлению, узнал, что священник не мужчина, а женщина. Когда все наконец закончилось, Валландер был рад, что пригласили именно ее. Она говорила просто, без патетики и преувеличений. За день до похорон она позвонила Валландеру и спросила, был ли отец верующим. Валландер ответил, что нет. И рассказал ей о картинах, о путешествии в Рим. В целом все оказалось не так страшно, как думал Валландер. Деревянный гроб был выкрашен в коричневый цвет и украшен розами. Сильнее всех горевала и плакала Линда. Но это и понятно. Ведь именно она всегда была особенно дружна с дедом.

После церемонии поехали в Лёдеруп. Валландер чувствовал облегчение от того, что похороны остались позади. Дальше он пока не загадывал. Он еще не до конца осознал случившееся. И думал о том, что люди его поколения, как ни странно, совершенно не подготовлены к встрече со смертью. Даже он оказался перед ее лицом столь же беззащитен, как любой другой человек, хотя по роду службы не раз сталкивался со смертью. И Валландер вспоминал разговор, который произошел у него с Лизой Хольгерсон неделю назад.

Вечером они с Линдой долго не ложились, все сидели и разговаривали. На следующий день утром она собиралась вернуться в Стокгольм. Валландер осторожно поинтересовался, будет ли она приезжать сюда теперь, когда дедушка умер. Линда успокоила его, пообещав бывать даже чаще, чем раньше. А он, в свою очередь, дал слово не забывать Гертруду.

Ложась в этот день спать, Валландер подумал, что должен немедленно вернуться к работе. Уйти в работу с головой. Наверстать упущенное за неделю. Чтобы оправиться от шока, в который его повергла внезапная смерть отца, ему нужно взглянуть на случившееся как бы со стороны. А для этого нужно работать. Другого способа нет.

«Я так и не спросил отца, почему он не хотел, чтобы я стал полицейским, — подумал Валландер, засыпая. — А теперь уже поздно. Теперь мне этого не узнать. Если правда, что душа не умирает, — в чем я, надо сказать, сильно сомневаюсь, — то мой отец и Рюдберг могут встретиться. И хотя при жизни они почти не общались, я думаю, они найдут, о чем поговорить».

Она тщательно и в мельчайших деталях спланировала последние минуты жизни Ёсты Рунфельдта. Она видела, что он достаточно ослаб и не сможет оказать сопротивления. Она подтачивала его силы, в то время как сам он точил себя изнутри. «Червь, живущий в цветке, несет ему погибель», — думала она, отпирая двери дома в Вольшё. По плану она должна была приехать сюда в шестнадцать часов. Сейчас было пятнадцать часов пятьдесят семь минут. Она дождется наступления темноты и вытащит его из печи. На всякий случай, на нем будут надеты наручники, во рту — кляп. Но глаза она не станет ему завязывать. Конечно, сначала ему будет трудно смотреть после стольких дней, проведенных в полной темноте. Но постепенно глаза привыкнут. Ей хотелось, чтобы он увидел ее. И те фотографии, что она ему покажет. Тогда он поймет, что с ним случилось и почему.

Правда, не все удавалось предусмотреть заранее, и, возможно, ей придется внести в свой план некоторые изменения. Вдруг, например, ее пленник от слабости не будет держаться на ногах? На этот случай она прихватила с вокзала в Мальмё легкую багажную тележку. Никто и не заметил, как она убрала ее в машину. Стоит ли ее возвращать, она решит после. По крайней мере, на ней, если понадобится, можно довезти узника до машины.

Дальнейший план был очень прост. Около девяти часов она отвезет его в лес. Привяжет к дереву, которое выбрала заранее. Покажет ему фотографии. Потом задушит и оставит там же, у дерева. Не позднее полуночи она уже будет дома, в своей кровати. Будильник прозвонит в пять пятнадцать утра. В семь пятнадцать она должна быть на работе.

Ее восхищал собственный план. В нем не было изъянов. Не было слабых мест. Она села на стул и стала разглядывать печь, которая словно жертвенный камень, величаво и безмолвно возвышалась посреди комнаты. «Мать поняла бы меня, — подумала она. — Никогда не свершится то, за что никто не берется. Зло следует изгонять злом. Там, где справедливости нет, ее приходится восстанавливать самим».

Она вынула из кармана ежедневник. Посмотрела на часы. Через три часа пятнадцать минут Ёста Рунфельдт умрет.

Вечером одиннадцатого октября Ларс Ульсон был не в форме. Он долго думал, не отказаться ли ему от тренировки. И не только потому, что он устал: в этот вечер по второй программе показывали фильм, который ему давно хотелось посмотреть. В конце концов, он решил, что сначала посмотрит фильм, а потом потренируется, хотя время и будет уже довольно позднее. Ларс Ульсон жил неподалеку от Сварте. Он родился в этом доме и продолжал жить там вместе с родителями, хотя ему было уже за тридцать. На паях с отцом Ларс владел экскаватором, хорошо знал эту машину. Все последние дни он занимался рытьем канавы для новых дренажных сооружений в одной из усадеб Скорбю.

А еще Ларс Ульсон увлекался спортивным ориентированием. Бег по шведскому лесу с компасом и картой в руках — вот как Ларс понимал смысл жизни. Он выступал за команду из Мальмё и сейчас готовился к серьезным национальным соревнованиям. Порой он спрашивал себя, зачем посвящать ориентированию столько времени. Зачем бегать по лесу с картой и компасом в поисках спрятанных контрольных пунктов? Мерзнуть и мокнуть, уставать и вечно быть недовольным собой. Стоит ли гробить жизнь на это занятие? Но в глубине души Ларс знал, что он сильный спортсмен, с хорошим чувством местности, быстрый и выносливый. Несколько раз он выводил свою команду в победители, оторвавшись от соперников на последнем участке маршрута. Он совсем немного не дотягивал до сборной команды страны. И пока не терял надежду попасть в нее и выступить за Швецию на международных соревнованиях.

Он посмотрел по телевизору фильм, но был разочарован — фильм оказался посредственным, ничего особенного. В начале двенадцатого он вышел на тренировку. Ларс бегал в лесу, расположенном к северу от их дома, на границе с огромными владениями Марсвинсхольма. Полный круг составлял пять или восемь километров, в зависимости от того, какой маршрут выбрать. Сегодня Ларс выбрал маршрут покороче: он устал, а завтра должен был рано вставать и заниматься рытьем канавы. Надев на лоб фонарик, он побежал. Днем то хлестал, как из ведра, дождь, то снова выглядывало солнце. Вечером было плюс шесть. От земли пахло сыростью. Ларс вбежал по тропинке в лес. Свет фонаря отражался от стволов деревьев. В самой чаще леса находилась гряда невысоких холмов. Можно пересечь ее и срезать путь. Так Ларс и сделал. Свернул с тропинки и побежал в ту сторону.

Вдруг он остановился, как вкопанный. Свет фонаря выхватил из темноты человека. Ларс не сразу осознал, что́ он видит. Лишь несколько мгновений спустя он понял, что в десятке метров от него к дереву привязан полуодетый человек. Ларс Ульсон замер, ему было страшно. Тяжело дыша, он быстро огляделся вокруг. Фонарик осветил кусты и деревья. Никого. Ларс осторожно приблизился к дереву. Тело мужчины бессильно висело на веревках. До пояса он был голым.

Ближе Ларс Ульсон мог не подходить. Он уже не сомневался, что этот человек мертв. Машинально Ларс бросил взгляд на часы. Было девятнадцать минут двенадцатого.

Он развернулся и побежал домой. Так быстро Ларс не бегал никогда в жизни. Даже не сняв со лба фонарик, он сразу прошел на кухню, где на стене висел телефон, и набрал номер полиции Истада.

Дежурный выслушал его очень внимательно. И дальше действовал без промедления. Найдя в компьютере телефон Курта Валландера, он позвонил ему домой.

До полуночи оставалось десять минут.