Пятнадцать часов

Глава восьмая

14:59 по центральному времени Брушерока

БОЕВЫЕ ПОТЕРИ

КРАМОЛЬНЫЕ МЫСЛИ ОБ УБИЙСТВЕ ГЕНЕРАЛОВ

НАУЧНО ОБОСНОВАННЫЕ ОТВЕТЫ И ВНЕЗАПНЫЕ ПРОЗРЕНИЯ

КОЕ-ЧТО О ЖИЗНЕННО ВАЖНЫХ РЕСУРСАХ И РАЗНООБРАЗНЫЕ СПОСОБЫ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ПРЕЗЕРВАТИВОВ

ВЫСШАЯ МАТЕМАТИКА БОЙНИ И ПРОБЛЕМА РАСЧЕТА СРЕДНЕЙ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТИ ЖИЗНИ НА ПЕРЕДОВОЙ

ПРАВДА ЖИЗНИ, ПО ДАВИРУ

Печатный пресс вдруг умолк. Хотя для лейтенанта Делиаса механический стук этой машины всегда был источником раздражения, теперь, когда неприятный звук прекратился, наступившая тишина неожиданно наполнила его сердце страхом. Сидя за конторкой в тесных стенах своего беспокойного офиса, он бросил растерянный взгляд сквозь потрескавшееся стекло перегородки, отделяющей его от печатного цеха, но от вида погруженных в свое дело штатных сотрудников из гражданского ополчения у него еще сильнее заныло под ложечкой. Пожилые смотрители Церн и Вотанк сейчас были заняты подготовкой к работе древних частей печатного пресса: Церн смазывал машинные ролики, а Вотанк устанавливал сверху резервуар с чернилами, которые предназначались для последнего печатного выпуска. Из-за перегородки рядом с ними то и дело выныривала голова слабоумного калеки Шулена, который с вечно подергивающимся от нервного тика лицом ходил туда-сюда прихрамывая и беспорядочными взмахами швабры безуспешно пытался подмести пол. Лишь наборщик Феран томился без дела. Равно выражая на лице ожидание и досаду, он стоял у пустой наборной доски и вопрошающе глядел через стекло перегородки на Делиаса. Когда их взгляды встретились, Феран с немым укором поднял руку, указывая лейтенанту на хронометр, висящий над печатным прессом.

«Пятнадцать ноль-ноль, — подумал Делиас, сердце которого невольно сжалось, когда он проследил взглядом, куда указывает костлявый палец Ферана, и посмотрел на хронометр. — Теперь у нас только час до того, как я буду должен отнести на одобрение наш последний выпуск комиссару Вальку! Всего лишь час! Я должен что-то найти для печати. Хоть что-нибудь!»

В отчаянии Делиас вновь обратил взгляд на кипы официальных бумаг, которые в беспорядке громоздились на его конторке. Среди сваленных в кучу документов были сводки о положении на разных участках фронта, депеши с мест сражений, статистика потерь, краткие официальные сообщения, распечатка переговоров командиров — в них при желании можно было найти запись о любом событии, которое произошло в городе Брушерок за последние двенадцать часов. И все же, вопреки тому, что, как ему казалось, он уже долгие часы кропотливо изучал лежащие перед ним горой отобранные документы, Делиас не нашел ничего, что могло бы подойти для его цели.

«Ну ни одной хорошей новости, о которой можно было бы сообщить, — невесело подумал он. — Сегодня все то же самое, что и во все другие дни. Только плохие известия, которые нельзя печатать. Комиссар за такое расстрелял бы меня на месте».

Его мысли плавно перетекли к тому дню, когда два года назад он получил работу в представительном здании штаба в самом центре Брушерока. Поначалу он думал, что получил штабное назначение, и был несказанно этому рад. Затем, когда его перевели в мрачное подвальное помещение типографии и сказали, что теперь для назидания и поднятия духа защитников города его задачей будет дважды в день выпускать информационный бюллетень и пропагандистский листок, он возликовал еще больше. Казалось, это было ответом на его молитвы: положение при штабе, свой собственный офис и, главное, теплое, престижное место подальше от линии фронта. Однако уже очень скоро он узнал, что жизнь официального пропагандиста едва ли можно назвать счастливой. И это было тем более верно, когда в его обязанности входило излучать уверенность в победе, в то время как реальные боевые действия, которые велись здесь, в Брушероке, были полны обескураживающих неудач и очевидных для всех поражений.

«Мы проигрываем эту войну… — думал он, столь погруженный в собственную проблему, что едва ли сознавал все грандиозные последствия этого утверждения. — Мы проигрываем эту войну. Такова реальность, и у меня, похоже, всего час, чтобы найти хотя бы крупицу хороших новостей для бюллетеня, который должен утверждать обратное».

Услышав звук открывающейся двери офиса, Делиас поднял голову и увидел Шулена, который шаркающей походкой прошел в узкий дверной проем. Беззвучно шевеля губами и конвульсивно подергиваясь всем телом, Шулен проковылял в его направлении, неся в трясущейся руке корзину для бумаг. Безобразный шрам на его виске, оставшийся от повредившей ему мозг пули орка, сразу же бросался в глаза.

— Что тебе, Шулен? — устало выдохнул Делиас.

— Уб… уб… уб… уборка! — брызжа слюной, едва сумел выговорить заика Шулен и, склонившись над столом, принялся смахивать в урну разбросанные на столе у Делиаса бумаги.

В раздражении Делиас на некоторое время предался мрачным размышлениям, не стоит ли ему все проблемы свалить на уборщика. «Я могу сказать комиссару Вальку, что все это вина Шулена, — злобно подумал он. — Что мы уже заканчивали верстку последнего выпуска, когда он вдруг налетел сдуру на наборную доску, опрокинул ее на пол и в одно мгновение уничтожил результаты всей нашей работы. Если комиссар решит воздать ему по заслугам и расстреляет бестолкового увальня, лично мне его не хватать точно не будет». Однако почти тут же он сообразил, что для того, чтобы его план сработал, все остальные штатные сотрудники должны будут подтвердить его историю, а ни Феран, ни другие его не поддержат. Они всегда защищали Шулена, баловали его, как балуют в семье умственно отсталого ребенка, и уж конечно восстанут против любой попытки сделать из него козла отпущения. Но тут его взгляд вдруг зацепился за несколько слов на одном из смятых листков в руке Шулена, и он сразу же понял, что искомый ответ найден.

— Стой! — гаркнул лейтенант на Шулена и, протянув руку, ударил того металлической линейкой по пальцам. — Оставь корзину здесь и скажи Ферану, что через пятнадцать минут у меня для него будет экземпляр вечернего выпуска.

— Пь… пь… пь…

— Пятнадцать минут, — с нажимом повторил Делиас и, забрав из рук Шулена замеченные бумаги, стал разглаживать смятые листы, чтобы их можно было как следует прочесть. — А теперь пошел вон с глаз моих!

Это было донесение о боевом столкновении, в котором сообщалось об атаке орков в секторе 1–13, имевшей место два с половиной часа назад. Однако Делиаса больше заинтересовало не само донесение, а прилагаемый к нему отчет, где говорилось о событии, которое непосредственно предшествовало атаке. В отчете содержалась информация о крушении на нейтральной полосе десантного модуля с ротой гвардейцев на борту. Читая отчет, Делиас все больше убеждался, что это именно то, что он так долго искал. Само собой разумеется, что изложение событий надо было немного переписать. Чтобы комиссар Вальк остался доволен, требовалось совершенно бессмысленную гибель людей превратить в громогласную победу. Все необходимые элементы теперь были у него под рукой, надо было только слегка подкорректировать детали, так чтобы события в секторе 1–13 наилучшим образом соответствовали его цели. «Да-да, это именно то, что мне нужно! — думал Делиас, лихорадочно перебирая целую серию возможных заголовков. — „Десант из космоса срывает атаку врага!“ „Победный прорыв по всему сектору!“ „Беспорядочное отступление орков!“»

Затем новый заголовок пришел ему в голову, и по пробежавшим по шее мурашкам он понял, что попал в десятку.

«Разгром орков в секторе 1–13: победоносное прибытие 14-го Джумаэльского!»

С блаженной улыбкой на лице Делиас взял в руки стилус и принялся писать духоподъемный репортаж об этом яростном сражении, умело вплетая в повествование весь свой набор дежурных выражений и фраз, который накопился у него за долгие годы работы пропагандиста. «Героическое сопротивление! Самоотверженная оборона! Триумф веры и праведного гнева над дикостью ксеносов!» Правда, иногда, когда он задумывался над конструкцией нового предложения, так чтобы придать ему больше риторической выразительности и агитационного пыла, неясный, едва слышный голос совести все же тревожил его очерствевшую душу, но Делиас уже давно научился не обращать на это внимания. «Не моя же в том вина, — говорил себе он, — что мне приходится лгать и искажать факты. Всем ведь известно, что правда погибает на войне первой». Как офицер службы информации, он просто обязан был подходить к своей работе творчески, иначе рисковал сыграть на руку неприятелю. Да, он всего лишь исполнял свой долг, не более…

И в конце концов, разве не главным было сейчас поддержать в солдатах боевой дух, используя все возможное, что только в человеческих силах?

— Пожар… — с нескрываемой злобой произнес Давир, когда они уже сидели в стрелковой траншее. — Вот что я хотел бы увидеть! Пожар, который бы выжег все здание ставки, а также всех тех тупых ублюдков, кто там находится! А если бы пламя охватило штаб командования сектора, было бы еще лучше! Это, в общем-то, не так уж и трудно сделать… Дали бы мне только гранатомет да пару зажигательных зарядов, я б в одно мгновение сжег оба этих проклятых объекта!

Ошеломленный, боясь поверить собственным ушам, Ларн молча выслушал его очередную тираду. С тех пор как они короткими перебежками наконец достигли траншеи, прошло уже полчаса, и незаметно неиссякаемый поток жалоб Давира вдруг сменился пространными рассуждениями, в которых он открыто разбирал варианты уничтожения высшего командного состава при ставке, ответственного за ход военной кампании в Брушероке. Однако еще более невероятным для Ларна оказался тот факт, что все остальные в траншее просто сидели и слушали, как будто это была самая обычная в мире вещь — свободно говорить об убийстве командиров и открыто призывать к мятежу. Чем дольше длился монолог Давира, тем меньше и меньше оставалось у Ларна сомнений в том, отчего война за этот город идет столь плачевно. Если такие настроения характерны для всех его защитников — чему удивляться?

— Конечно, я признаю, что подобраться к ним на выстрел гранатомета будет непросто, — между тем продолжал Давир. — Что сделаешь с усиленными патрулями по периметру?.. Но я уже вижу возможное решение. Надо только как-то выкрасть официальные пропуска. Вы бы и глазом моргнуть не успели, как я был бы уже в пределах периметра и перебил бы всех командующих ставки.

«Нет, эти люди не могут быть гвардейцами, — думал про себя Ларн, вглядываясь в лица четырех бойцов, сидящих вокруг него в траншее. — Положим, они неплохо отбили атаку орков часа два назад… Но где же их дисциплина?! Где преданность Императору? Это что же, все традиции, все предписания устава Гвардии для них ничего не значат? Как могут они сидеть сложа руки и спокойно слушать, как этот человек открыто призывает к измене?»

— У тебя все равно ничего бы не вышло, Давир, — задумчиво произнес сидящий напротив него варданец.

Это был высокий худой человек, сильно за тридцать, которого все здесь называли Учитель. То ли он на самом деле был когда-то учителем, то ли это была лишь кличка, данная ему за сутулые плечи и совиное лицо, но похоже, что прозвище это его вполне устраивало.

— Боюсь, проблема заключается в том, что в твоем модус операнди имеется ряд существенных недостатков, — продолжил Учитель, машинально проведя пальцами по подбородку, будто поглаживая несуществующую бороду. — Даже если предположить, что ты сумеешь заполучить необходимые пропуска, сомневаюсь, чтобы караульные службы периметра стали бы равнодушно смотреть, как ты стреляешь гранатами по их генералам. В конце концов, есть же в Гвардии установление против нецелевого использования боеприпасов. Кстати, даже если бы тебе каким-то образом удалось ускользнуть от охраны, неужели ты думаешь, что здания ставки и командования сектора были построены без широкого применения огнеупорных материалов? Не говоря уже об их оснащении различными системами безопасности, бронированными щитами, противопожарными устройствами и так далее? Нет, Давир, думаю, тебе придется найти какой-нибудь другой метод достижения своей цели.

«Может, они все-таки шутят? — подумал Ларн. — А вдруг? Может, это нечто вроде развлечения, смысл которого лишь в том, чтобы помочь скоротать время? Но они говорили об убийстве офицеров! Как можно над этим смеяться?»

— Тогда нужно просто захватить контроль над какой-нибудь из артиллерийских батарей, — не сдавался Давир. — Несколько мощных зарядов, пущенных в здание ставки, и парочку генералов я точно убью!

— Но ты же не на самом деле хочешь это сделать, — серьезно произнес до сих пор молчащий третий гвардеец, Булавен.

Обладатель огромной неуклюжей фигуры, почти медвежьего телосложения, с толстой шеей и буграми мышц на руках, Булавен в стрелковом расчете специализировался на тяжелом вооружении. К тому же он казался единственным в группе, кто сохранил в себе нечто вроде пиетета к жизни своих командиров.

— Если ты, Давир, начнешь убивать генералов, кто же тогда будет отдавать нам приказы?

— Ты говоришь так, свиная башка, будто тогда случится что-то ужасное! — с презрением бросил Давир. — А ведь начать с того, что именно по вине этих задниц в ставке и из-за их приказов у нас теперь тут такой бардак! Ты понимаешь… Не то чтобы я думал, что стоит их всех убить, и все чудесным образом изменится, и мы начнем побеждать в войне. Нет. Но если их кто-то убьет, хуже от этого здесь точно не станет. По крайней мере, это даст мне хоть какое-то удовлетворение. Приказы? Ха! Будто их чертовы приказы хоть раз приводили к цели, а не к тому, что положение становилось во сто раз хуже. Хочешь побольше узнать о приказах? Спроси Репзика. Если бы во время последней атаки какой-то высокопоставленный дурак не приказал батарейному командованию задержать поддержку артиллерией, он все еще был бы жив, наверное. А вот вам еще пример. Как насчет нашего нового друга? Все видели, что недавно случилось с десантным модулем? Спросите-ка салажонка, что он думает о приказе, который заставил его пролететь пол-Галактики для того только, чтобы участвовать в высадке не на ту планету.

Внезапно глаза всех, кто сидел в траншее, обратились к Ларну. Абсолютно уверенный в том, что выглядит сейчас как заяц, случайно попавший в свет фар проезжающей машины, молодой человек лишь беспомощно таращился на них, не зная, что сказать в ответ.

— Может, он все еще в шоке? — участливо предположил Булавен. — Ты как, салажонок? Ты в шоке?

— Больше похоже, что штаны обмочил от страха, — съязвил Зиберс, четвертый гвардеец в траншее.

Худой и жилистый, среднего телосложения, Зиберс выглядел моложе остальных, — быть может, ему было лет двадцать пять, тогда как Давиру и другим было точно давно за тридцать. Рыжеволосый, с изъеденным оспой веснушчатым лицом, Зиберс, ехидно улыбаясь, презрительно смотрел на Ларна:

— Вы только поглядите на него! Если б его кожа была еще чуть посерее, вы бы его на фоне грязи и не заметили! Хотите знать мое мнение? Он вам не скажет то, что думает, потому что боится, что его услышит какой-нибудь злой комиссар и тут же прикажет расстрелять!

— Хм… На этот счет тебе нечего волноваться, — сказал Давир. — Слышишь меня, салажонок? Можешь говорить свободно. Было, конечно, время, когда комиссары приходили на передовую, водили нас в атаку и все такое… Слава богу, наши друзья орки положили этому конец довольно быстро. Последний комиссар, у кого хватило ума пожелать войти в состав боевого соединения, давным-давно себя угробил по глупости. У тех же комиссаров, что остались, похоже, неплохо развит инстинкт самосохранения. Развит достаточно, чтобы любой ценой держаться от передовой подальше. Так что давай, салажонок, не смущайся. У тебя ведь должно быть собственное мнение? Вот мы его и послушаем…

— Да, в самом деле… — присоединился к просьбе Учитель. — Мне тоже было бы интересно узнать, что ты думаешь.

— Давай, салажонок, — стал грубо подначивать его Зиберс. — Чего ты ждешь? Гретч тебе, что ли, язык оторвал?

— Да не торопите вы его так, — куда более мягким голосом попытался урезонить их Булавен. — Как я уже сказал, он все еще в шоке. Уверен, со временем он нам все расскажет.

С выражением терпеливого ожидания на лицах гвардейцы успокоились, но все еще надеялись, что Ларн им ответит. Чувствуя себя крайне неуютно от мучительного сознания того, что четыре пары глаз уставились на него в тишине, тот какое-то время просто сидел, открыв рот: слова застревали у него в горле и он не мог их произнести. Затем, вспомнив обо всем, что он видел и слышал за последние несколько часов, хриплым от горя голосом юноша дал им ответ, на какой только был сейчас способен.

— Я… Я ничего не понимаю, — выдавил он из себя. — Ровным счетом ничего. Все, что случилось со мной сегодня, не имеет никакого смысла.

— А что тут понимать, салажонок?! — воскликнул Давир. — Мы застряли в этом чертовом городе. Нас окружают миллионы орков. Каждый день они пытаются нас убить. Мы же стараемся не дать им в этом преуспеть. Вот тебе и вся история.

— Только если принять это как очень сжатую версию изложения, Давир, — в свою очередь вступил в разговор Учитель. — Вот хотя бы то, что ты забыл упомянуть о прометии… О сложившейся патовой ситуации… Не говоря уже о некоторых более сложных измерениях проблемы.

— Вот и отлично, Учитель, — пожал плечами Давир. — Думаю, ты напрасно потратишь время, но, если хочешь, расскажи ему обо всем этом. А когда разговоритесь, не забудь его также просветить на предмет, как чистить зубы и подтирать зад, а то я бы не хотел увидеть тут у нас последствия его неумения справляться с исполнением этих двух жизненно важных функций. Короче, делай что хочешь, только делай это у бруствера, со стрелковой ступени. Сейчас все еще твоя очередь караулить. И помни: то, что нам теперь придется нянчиться с необстрелянным юнцом, совсем не значит, что орки отказались от своего намерения нас убить.

— Видишь их? — спросил у Ларна Учитель несколько минут спустя, когда стоял рядом с ним на стрелковой ступени, указывая куда-то в сторону нейтральной полосы, в то время как Давир с остальными, удобно расположившись на дне траншеи, азартно играли в карты. — Ту темно-серую рваную линию метрах в восьмистах отсюда? Это передовая орков.

Взяв полевой бинокль, который одолжил ему Учитель, Ларн направил его туда, куда указывал ему этот высокий человек, и стал напряженно вглядываться в раскинувшиеся перед ними просторы пустоши. Вот! Он увидел ее. Извилистую линию траншей, которая протянулась по всей длине сектора на той стороне нейтральной полосы. Скользя по ней взглядом, он замечал, как время от времени в его поле зрения попадает то орк, то гретчин. Вернее, их головы, которые высовывались лишь на мгновение и затем быстро исчезали, поскольку их обладатели тут же скрывались за бруствером, протянувшимся вдоль всей линии.

— Не пойму, как я не видел этого раньше? — удивился Ларн. — Полевой бинокль, конечно, помог, но теперь мне все так отчетливо видно… Как я мог этого не заметить?

— Все дело в восприятии, — начал объяснять Учитель. — Ты заметил, насколько серый здесь ландшафт? Грязь, скалы, небо, даже постройки? Когда человек впервые сюда попадает, детали окружающего мира легко сливаются для него в один монотонный цвет. Но есть и оттенки. Кто проживет в этом городе подольше, тот постепенно начинает их различать. Ты слышал, что в языках жителей некоторых заросших джунглями миров существует около сорока различных слов для зеленого цвета? На самом деле все эти сорок слов соответствуют различным оттенкам зеленого. Оттенкам, которые для нас ничем друг от друга не отличаются. Однако восприятие тех, кто проживает в этой зелени, так обострилось, что для них разница между ними так же очевидна, как разница между черным и белым. То же самое и здесь, в Брушероке. Поверь, ты сам удивишься, насколько хорошо твой глаз станет различать все оттенки серого, стоит тебе прожить в этом городе несколько месяцев.

Конечно, — продолжал он, похоже пребывая в восторге от того, что наконец-то нашел аудиторию, готовую слушать его многословные лекции, — в обычной ситуации ты, проявив известную наблюдательность, не пропустил бы линию обороны орков. Ряды наспех возведенных стен, земляных валов и частоколы штандартов их вожаков тянутся от одного сектора к другому. Еще могут быть искусственные завалы из сожженной техники и горы трупов, которые они используют для защиты от пуль вместо мешков с песком. Детали разнятся от сектора к сектору. Месяц назад мы размещались в секторе 1–11. Там орки применяли большие импровизированные баррикады, которые они сами же разметывали, когда бросались на нас в атаку. Затем они их снова отстраивали, но только для того, чтобы в следующее же крупномасштабное наступление опять разрушить. И так снова и снова… Видишь ли, у орков нет единой централизованной командной структуры, какая есть у нас. Допускаю, что когда их вожаки не слишком заняты грызней друг с другом, они объединяются под властью какого-нибудь одного военачальника. Но если взять положение в каком-то отдельном секторе, то там локальный вожак волен делать все, что ему заблагорассудится. И как иногда случается, противостоящий нам вожак, похоже, решил взять с нас пример — он приказал своим подчиненным копать и строить подземные блиндажи со скрытыми переходами и глубокими траншеями, а не типичные для орков нелепые крепости. Возможно, что он одареннее любого обычного лидера орков. Но также возможно, что он просто обезьянничает, копирует нашу тактику, не держа в голове никакого продуманного плана. На самом деле, применительно к оркам это всегда трудно определить. Даже мне, после десяти лет, что я здесь провел, все еще сложно бывает понять, с глупым орком я имею дело или с умным.

— Так что, вы тоже здесь уже десять лет? — удивился Ларн. — Когда Репзик сказал мне, что он здесь так давно, я едва смог в это поверить.

— Мы все здесь с того времени, — ответил Учитель. — Я, Давир, Булавен, Владек, Челкар, Свенк, Келл… Все, кто из нашей роты. Все, кто с Вардана, по меньшей мере. Конечно, многие прибыли сюда как пополнение. Как ты или Зиберс… Эти пробыли здесь значительно меньшее время.

— Так, значит, Зиберс не с Вардана?

— Он? Нет, как я уже сказал, он прибыл с пополнением. Присоединился к нам около двух месяцев назад, плюс-минус несколько дней.

— А в остальном полку как обстоит дело? Там, среди них, много новичков из пополнения?

— В остальном полку? Ты не понял меня, салажонок, — с грустью сказал Учитель. — Рота «Альфа» это и есть Девятьсот второй Варданский. Мы — всё, что осталось здесь от варданцев. Все остальные мертвы.

— Вы хотите сказать, что полк уничтожен?! — в ужасе воскликнул Ларн. — От целого полка остались в живых только две сотни человек?!

— Все еще хуже, салажонок. Когда мы только высадились в Брушероке, Варданских полка было три. Но с тех пор мы понесли большие потери. В первую же неделю нашего здесь пребывания мы потеряли Семьсот двадцать второй Варданский, который был почти полностью уничтожен, когда ставка приказала нам пойти в теперь уже легендарную безумную атаку на позиции орков. Те немногие, кто после нее уцелел, влились в ряды Восемьсот тридцать первого Варданского, который, в свою очередь, довольно быстро вошел в состав Девятьсот второго. Затем, когда в последующие годы потерь стало еще больше, количество рот в Девятьсот втором все время сокращалось, а сами они постоянно переукомплектовывались. И так до сегодняшнего дня, пока от нас наконец не осталась лишь одна рота «Альфа». По последним данным, если не ошибаюсь, вся наша боевая мощь состоит из двухсот сорока четырех человек, из которых только три четверти, возможно, прибыли из Вардана. Получается, что из шести тысяч, которые десять лет назад участвовали в высадке на планету, всего в этом городе осталось около ста восьмидесяти варданцев. На самом деле это не слишком уж отличается от того, что произошло с твоей родной ротой. Видишь, идет война на истребление. То же самое происходит с любым другим гвардейским полком в этом городе. Конечно, раз мы так долго находимся на передовой, то и досталось нам больше, чем другим, но сомневаюсь, что в городе есть хоть один полк, где удалось сохранить больше тридцати процентов его первоначального боевого потенциала. Это Брушерок. Здесь все истощается и истребляется. Хотя, учитывая название места, едва ли стоит удивляться.

— Название? — не понял Ларн, все еще потрясенный мыслью, что люди, которых он видел вокруг, — это все, что осталось от шести тысяч гвардейцев.

— Да, название. Некоторое время назад нам целый месяц пришлось безвылазно провести в одном старом здании, разрушенном бомбами, которое, как оказалось, прежде было хранилищем каких-то древних городских архивов. Кое-что оттуда мне удалось прочесть, прежде чем Давир и остальные разобрали их на туалетную бумагу. Дело в том, что в прежние дни, еще до того, как здесь основали город, это место называлось Батчере Рок, или Бушере Рок — на диалекте этой планеты. Со временем, пока город рос и строился, его название постоянно коверкали, и постепенно оно стало таким, каким мы его знаем сейчас: Бру-ше-рок. А по изначальному названию легко понять, что первое основанное здесь поселение было известно на всю планету как центр мясной промышленности. В некотором смысле оно и теперь им является, конечно.

— И теперь? — удивился Ларн. — Что вы имеете в виду? Я не понял.

— Он имеет в виду то, салажонок, что весь этот проклятый город на самом деле есть одна большая мясорубка, — проворчал Давир со дна траншеи. — А мы все — мясо!

— Учитель, ты бы рассказал салажонку о прометии, — попросил сидящий рядом с Давиром Булавен. — Лучше, если он будет знать, за что мы сражаемся.

— Ах да, прометий… — задумчиво произнес Учитель, забирая у Ларна бинокль и помещая его обратно в футляр у себя на поясе. — Это то, из-за чего здесь идет война… в общих чертах. — Затем, кивнув в сторону Давира, он добавил: — Конечно, если ты спросишь Давира, он тебе скажет, что все это лишь борьба за выживание, что в общем тоже верно. Однако, ничего не зная о прометии, ты не сможешь понять более широкие аспекты стратегии…

— Стратегия! Поцелуйте меня в мою широкую варданскую задницу! — с негодованием воскликнул Давир. — Что значит для всех нас эта стратегия?! Вы полагаете, человек думает о стратегии, когда его живот вспарывает топор орка?! Вы с Булавеном, Учитель, просто морочите себе голову! Что же вы думаете, если бы не прометий, орки тотчас бы отсюда ушли? Да будь это так, я бы первый постарался найти способ отдать его им, забыв на время о соблазнительной идее покушения на генералов! Ты, как обычно, все усложняешь, Учитель. Орки хотят нас убить лишь по одной простой причине. Потому что они орки! Вот и весь секрет! Нет, ты обязательно расскажи салажонку о своих грандиозных теориях… Уверен, их знание придется ему весьма кстати, когда в следующий раз опять засвистят пули и он снова окажется один на один с ордой визжащих зеленокожих. Хотя, исходя из того, что я видел, ты оказал бы ему куда большую услугу, если бы подсказал, как веревкой подвязать к поясу лазган, чтобы не потерять.

С гримасой раздражения на лице Давир решительно отвернулся и вновь переключил внимание на игру в карты.

— Прометий, салажонок, — начал Учитель. — Вот почему здесь орки и вот почему город так же важен для нас, как и для них. Помнишь, я сказал тебе, что поселение начинало свое существование как центр мясной промышленности? Все так, но это было тысячи лет назад. Уже не в столь далекие от нас времена Брушерок стал центром планеты по добыче прометия. Было время, когда весь город представлял собой один гигантский завод, куда из пробуренных южнее полевых скважин перегоняли для очистки сырой прометий. Даже теперь, когда качающий сюда сырец трубопровод давно перекрыт, город все еще очень богат прометием. Миллиарды баррелей содержатся в огромных подземных хранилищах практически под всеми его районами.

— Но почему орки так его добиваются? — спросил Ларн.

— Топливо, — кратко ответил Учитель. — Десять лет назад, когда мы здесь высадились, казалось, что орки вскоре захватят всю планету. Так было до тех пор, пока у их техники не начались перебои с горючим. Когда это случилось, они осадили Брушерок, надеясь захватить городские запасы топлива. Но нам удалось сдержать их натиск, и без горючего наступление орков по всей планете начало пробуксовывать. И вот с тех пор сложилась патовая ситуация, где есть мы, запертые в осажденном городе, и орки, которые, обложив город со всех сторон, стараются прорваться в его пределы. Эта ситуация длится уже очень давно, и нет никаких признаков, что мы из нее скоро выйдем.

— А что же имперские силы в других частях планеты? — удивился Ларн. — А за пределами этого мира? Почему они ничего не предпринимают, чтобы снять осаду?

— Что до имперских сил, разбросанных по всей планете, то, возможно, салажонок, они и стараются нам помочь, — начал Учитель. — Конечно, если спросить кого-нибудь из ставки, то тебе тут же скажут, что мы стоим на пороге снятия осады. Однако, учитывая то, что они уже лет десять говорят нам одно и то же, никто из нас им больше не верит. Ты скоро узнаешь, что наши командиры много чего нам говорят: что мы выигрываем войну, что у орков нет лидеров и что они уже на грани, что великий перелом, который они нам обещают уже лет десять, вот-вот наступит… Со временем ты также узнаешь, что если изо дня в день слушать одно и то же, то просто приучаешься не обращать на это внимания. Лично я подозреваю, что положение, в котором находятся наши братья-гвардейцы в других частях этой забытой Богом-Императором планеты, ничуть не лучше нашего. Ты пойми, не то чтобы я мог с уверенностью сказать, так ли это, ведь Брушерок — единственное место на планете, которое я видел. Однако среди прочих теорий эта кажется мне ничуть не хуже любой другой.

Но все это, конечно, не вполне отвечает на поставленный тобой вопрос, — продолжал Учитель, уже совершенно потерявшись в потоке собственного красноречия. — А если вернуться к вопросу о том, почему не вмешиваются имперские силы за пределами этого мира… Я подозреваю, что война здесь просто не настолько важна, чтобы стратегически оправдать полномасштабную десантную операцию. Правда, время от времени предпринимались отдельные, довольно незначительные высадки — десантным модулем или, скажем, единичным десантным кораблем, — но ничего, что хотя бы с натяжкой можно было бы назвать серьезной попыткой прорвать блокаду. Иногда, как в твоем случае и случае твоей роты, высадки оказывались всего лишь следствием грубой ошибки командования. В других случаях это выглядело, как если бы какой-то очень далекий от нашей планеты бюрократ вдруг решил отправить нам небольшое подкрепление в виде живой силы или снаряжения только для того, чтобы уверить нас, что о нас до сих пор еще не забыли. По большей части все эти случайные выброски десанта и снаряжения столь же бессмысленны и смехотворны, как и все другие аспекты жизни здесь, в Брушероке. В прошлом нам выбрасывали целые грузовые отсеки, и когда мы с боями к ним пробивались, то обнаруживали внутри ящики, полные самых бесполезных здесь вещей, какие только можно себе представить. Канцелярские скрепки, противомоскитные сетки, слабительные пилюли, шнурки для ботинок и все такое прочее.

— А помнишь, когда они прислали нам грузовой отсек, полный презервативов?! — воскликнул сидящий рядом Давир. — Я так и не смог для себя решить, что же они хотели: чтобы мы их надули и использовали как заградительные аэростаты? Или они думали, что у орков инстинктивный страх перед резиной?

— Хороший пример того, о чем я уже говорил, — сухо сказал Учитель. — Но как бы то ни было, салажонок, думаю, что самое главное я тебе сейчас осветил. Может, у тебя есть вопросы?

— К черту его вопросы! — неожиданно оторвался от карт Зиберс, глядя на Ларна с хитрой и злобной усмешкой. — Ты еще не все осветил салаге, Учитель. Осталась одна вещь, о которой ты все же забыл ему рассказать!

— Забыл? — смутился Учитель. — В самом деле? Не думаю, что упустил что-то важное…

— Да, упустил! — твердо произнес Зиберс, теперь уже глядя на Ларна с неприкрытой холодной злобой. — Ты забыл ему объяснить, почему Давир сказал, что ты лишь понапрасну потратишь время, если станешь салажонку все тут расписывать. Почему все те вещи, о которых ты ему только что рассказал, будут для него, скорее всего, абсолютно бесполезны. Почему, когда придет завтрашний день, нас в этой траншее будет наверняка сидеть четверо, а не пятеро! О да, Учитель! Я думаю, ты все же забыл ему кое-что рассказать! Ты забыл ему рассказать одну вещь, которая из всех вещей для него самая важная!

На какое-то мгновение Зиберс умолк, и, пока он смотрел на Ларна, другие гвардейцы поежились, будто всем им стало не по себе в этой напряженной и жуткой тишине. Затем уголки губ у Зиберса дрогнули и расползлись в злорадной победной улыбке. Не сводя глаз с Ларна, он ухмыльнулся и заговорил снова:

— Ты забыл рассказать ему про пятнадцать часов!

Некоторое время все молчали. Учитель и Булавен, заметно смутившись, смотрели в землю, и даже Давир старался избежать взгляда Ларна, словно, как и другие сейчас, ощущая все то же неясное беспокойство. Только Зиберс упорно не отводил глаз. Взглянув на него в ответ, Ларн сразу же почувствовал его неприязнь к себе. Зиберс явно его ненавидел, но почему или по какой причине… Такие вопросы юный гвардеец даже еще не начал себе задавать.

— А что означают эти «пятнадцать часов»? — прервав наконец неловкое молчание, спросил Ларн. — Репзик что-то говорил мне перед последней атакой. И капрал Владек также упоминал об этом. Он сказал, что выдаст остальное полагающееся мне снаряжение, если я снова зайду к нему через пятнадцать часов.

Секунды медленно тянулись одна за другой, но ответа на его вопрос не было. Вместо этого вновь воцарилась тишина, во время которой Давир, Учитель и Булавен неловко переглядывались между собой, будто мысленно бросая жребий, который и должен был определить, кому из них придется взять на себя выполнение этой неприятной обязанности. Так это и продолжалось, пока наконец, все еще не желая встречаться с Ларном глазами, Давир решительно не прервал молчание:

— Скажи ему, Учитель!

Учитель в ответ немного замялся, но затем, пару раз кашлянув, прямо взглянул Ларну в лицо.

— Тут все дело в статистике, салажонок, — с болью в голосе начал он. — Ты пойми, любой генерал и маршал в ставке такой же бюрократ, как и самый последний переписчик в Администратуме. Война для них — это не кровь и смерть. И даже не вопрос стратегии и тактики… Для них она, как и все другое, подлежит бухгалтерскому учету. А учет этот основан на информации, которую они получают из донесений о потерях, о темпах износа снаряжения, о количестве боеспособных соединений, о приблизительной оценке военной мощи противника, ну и так далее. Короче, на мириадах фактов и цифр, которые, взятые вместе, и определяют высшую математику этой бойни. Ежедневно по всему Брушероку эти данные записываются, проверяются и затем отсылаются в ставку, где над ними колдует целый штат счетоводов. Вот одним из результатов этих ежедневных вычислений и есть те самые пятнадцать часов, о которых упомянул Зиберс.

— Учитель, ты снова все усложняешь! — вмешался Давир. — Напрасно ты хочешь подсластить ему пилюлю. Он ведь задал прямой вопрос — ну так и отвечай соответствующе!

— Это, салажонок, касается продолжительности жизни, — тяжело выдохнул Учитель. — Пятнадцать часов — это средняя продолжительность жизни гвардейца, который прибыл с пополнением в Брушерок и вступил в боевое соединение на передовой.

— Гвардеец, который прибыл с пополнением? — повторил Ларн, не совсем уверенный, что до конца понял то, что сказал ему Учитель. — Как я, хотите сказать? Об этом вы мне говорите? На этот срок, полагаете, я могу здесь рассчитывать? Вы что, думаете, меня убьют в ближайшие пятнадцать часов?

— Еще быстрее, салага! — издевательски воскликнул Зиберс. — Ты здесь уже никак не меньше трех часов. А это значит, что тебе осталось только двенадцать. Почему, думаешь, Владек сказал тебе вернуться к нему через пятнадцать часов? Да он просто не хотел, чтобы уйма хорошего снаряжения пропала даром!

— Заткнись, Зиберс! — прогремел голос Булавена.

Лишь на мгновение Зиберс встретился с ним глазами, но, видя гнев на лице великана, тут же смущенно притих, вперив взгляд в грязное месиво на дне траншеи.

— Скажи ему, что все это совсем не так, Учитель… — снова начал Булавен, чьи черты смягчились, а в голосе вдруг прорезались почти умоляющие нотки. — Объясни ты ему… Скажи, что каждый из нас верит, что завтра он еще будет жив!

— Так что же, думаешь, мы должны ему лгать? — возразил Булавену Давир. — Возможно, Зиберс — кусок злобного дерьма и слишком часто раскрывает свой поганый рот, но он, по крайней мере, говорит правду. Ты думаешь, мы должны относиться к салажонку как к ребенку? Говорить ему, что все будет хорошо? Что добрые взрослые дяди Давир, Учитель и Булавен уберегут его от гнусных орков? Я уже десять лет наблюдаю, какой ты тупоголовый болван, Булавен, но ты все еще не перестаешь меня изумлять!

— Это не была бы ложь, Давир, — угрюмо сказал Булавен. — Нет ничего плохого в том, чтобы дать человеку немного надежды.

— Надежды? Вот задница! — в раздражении плюнул Давир. — Я не устану повторять, болван ты этакий: надежда — это сука с кровавыми клыками! Уж такой простой урок тебе следовало заучить после десяти лет пребывания в этой адской дыре!

— И тем не менее не так уж Булавен и не прав, — вступая в дискуссию, произнес Учитель, вновь повернувшись лицом к остальным. — На самом деле у салажонка все же есть небольшой повод надеяться. Правда! В ставке, конечно, могут высчитать, что в среднем новобранцы живут на передовой не более пятнадцати часов. Но ведь это же средняя цифра. Кто знает, может, салажонок будет более удачлив. Может, он продержится дольше. Пережив аварийное приземление, он уже один раз победил законы статистики.

— Ха! Иногда, Учитель, ты становишься ничем не лучше Булавена, — покачал головой Давир. — Только там, где он мелет чепуху о надежде и оптимизме, ты рассуждаешь так, будто все еще не вышел из стен схолариума! Ты бы вспомнил лучше, что все мы здесь живем в реальном мире. Все, что ты сказал здесь о законах статистики и средних цифрах, очень хорошо, но не забывай: это Брушерок. То, что салажонок пережил высадку, не имеет уже никакого значения. Равно как и то, будете ли вы с Булавеном его опекать. Считайте, он уже труп. Ходячий мертвец! Поверь мне, орки сразу это почувствуют. Нет ничего, что понравилось бы им больше, чем вспороть живот салаге, у которого еще молоко на губах не обсохло.

— Я только хочу сказать, что, возможно, мы слишком уж буквально все понимаем, когда речь заходит об этом абстрактном сроке в пятнадцать часов, — не сдавался Учитель, причем в пылу спора все трое, похоже, забыли, что Ларн, о котором шла речь, стоит рядом и внимательно слушает. — Но ведь это не абсолютная величина. Это лишь среднее арифметическое. Что бы мы сейчас себе ни думали, салажонок в результате может прожить и дни, и месяцы, и даже годы.

— Годы?! — воскликнул Давир. — Ну, знаешь, Учитель, ты для меня действительно загадка! Никогда не видел, чтобы человек мог так долго и красиво говорить, и все через задницу! Ты действительно думаешь, что салажонку удастся прожить в этом месте долгие годы?! В следующий раз ты нам скажешь, что командование сектора вот-вот произведет Булавена в генералы! Да ты, наверное, еще не видел салажонка в бою…

— Прекратите! — спокойным, но твердым голосом сказал Ларн, не желая больше терпеть, чтобы о нем говорили как о ком-то отсутствующем. — С меня хватит. Прекратите называть меня салажонком. Меня зовут Ларн!

Все, кто был в траншее, мгновенно повернулись и, будто не в силах поверить, что кто-то посмел вмешаться в их разговор, молча на него уставились.

— Что?! Тебе не нравится, что мы тут все называем тебя «салажонок», не так ли? — с изрядной долей сарказма воскликнул Давир несколько секунд спустя. — Возможно, мы тебя обидели? Ранили твои чувства?

— Нет, — неуверенно начал отвечать Ларн. — Я… Вы меня не поняли. Я только подумал, что вам лучше употреблять в разговоре мое имя. Мое настоящее имя… Ларн, а не «салажонок».

— Да что ты говоришь! — усмехнулся Давир, смерив его холодным взглядом, в то время как Зиберс смотрел на него враждебно, а Булавен и Учитель с грустью. — Нет, салажонок, это ты еще не понял, что здесь к чему. Думаешь, мне есть дело до того, как тебя зовут? Да моя голова уже и так забита! Какой смысл запоминать то, что напишут на могильном знаке еще до заката дня. Ты хочешь, чтобы я запомнил твое имя? Прекрасно! Скажи мне его опять через пятнадцать часов!.. Может, к тому времени оно и будет того стоить!