Пятнистый сфинкс

Глава 11 Второй помет

Мы вернулись из Найроби на следующий день к вечеру. Гаиту рассказал, что Пиппа вскоре после нашего отъезда приходила в лагерь, съела чуть ли не целую козу и ушла. Он попытался идти за ней, но она уселась прямо перед ним и пришлось оставить ее в покое. Утром он пошел по следу, который привел его за лесок, но Пиппы там он не увидел; вечерние поиски тоже оказались безрезультатными, хотя на следующий день около пяти часов вечера Пиппа появилась снова. Больно было смотреть на нее — так она отощала. Но меня удивило другое — несмотря на мои уговоры, она почти ничего не ела. Очень скоро она ушла обратно в заросли. Я двинулась было за ней, следом Гаиту с моей камерой. Пиппа как будто ждала этого — повела нас по прямой примерно мили две к тому самому месту, где мы искали ее перед отъездом в Найроби. Она осторожно подошла к кусту терновника, прислушалась, замерла, потом обошла его кругом, осмотрелась несколько раз и только тогда проскользнула в густую листву.

Тут-то я и увидела четырех малышей. Крошечные, с еще не открытыми глазками, они неуверенно поползли к соскам — им, по-видимому, было не больше пяти дней от роду. Один был особенно маленький и жалкий. Он и двигался-то еле-еле и проспал почти все время, пока остальные сосали. Я стояла в двух ярдах от семейства. Пиппа посмотрела на меня, счастливая и довольная собой. Но она удручающе похудела, должно быть из-за глистов, и мне не верилось, что она сможет выкормить четверых малышей.

Как ей помочь? Надо по крайней мере приносить сюда воду и мясо — это избавит ее от длинных переходов в жару (до лагеря было четыре мили), кроме того, ей не придется оставлять своих беззащитных детей.

Только сумерки оторвали нас от семейства Пиппы и прогнали домой. Я долго не могла заснуть в этот вечер и, не зажигая света, глядела на звезды, которые становились все крупнее и ярче. Какой удивительный сегодня день! Когда Пиппа привела меня к своему первому выводку, к десятидневным малышам, я была поражена, а теперь меня глубоко тронуло ее доверие — ведь она показала мне слепых беззащитных детенышей. Это было событие огромной важности; дело в том, что все животные в свои первые дни, недели или месяцы (это зависит от вида) совсем не проявляют интеллекта — они только едят, переваривают пищу и спят. Любой, кто завладеет маленьким существом в этом беспомощном возрасте, особенно до того, как у него откроются глаза, автоматически будет принят как один из родителей. Вот почему новорожденные животные так легко приручаются. И то, что Пиппа, сдержанная и скрытная, доверила мне своих малышей, пока они были еще слепыми, укрепило мое решение: бороться за их жизнь на свободе.

Эльса и Пиппа проявили ко мне такое доверие и любовь, что для меня открылся новый мир, недоступный большинству людей. И чем больше я жила в этом мире, тем яснее для меня становилось, как опрометчиво мы отгораживаемся от дикой природы; как много людей окончательно позабыло, что все мы — только частица необъятного мира и нам принадлежит лишь малая его доля. Страшно подумать, что человек старается обойти вечные законы природы вместо того, чтобы приспособиться к ним. Человек — самое высокоразвитое и разумное существо, на Земле и при этом единственное, которое варварски нарушает равновесие в природе только ради собственного благополучия. Хотя научные исследования ясно показали, что все живое на Земле экологически связано (то есть существует тесная взаимосвязь живых организмов), это не мешает сметать с лица Земли все, что нам кажется лишним или неудобным. Быть может, мы тем самым подписываем свой смертный приговор. Но как разрешить проблему, которая становится все более насущной? Нам все время нужно помнить, что многие виды животных прожили на Земле гораздо дольше, чем проживем мы, если будем продолжать упорно отрекаться от родства с другими живыми существами. Как ни странно, но, может быть, само существование человека зависит от того, насколько быстро мы сумеем снова войти в контакт с дикой природой, чтобы отыскать непреходящие ценности и глубокие корни нашего бытия. Эльса и Пиппа уже помогли нам хоть немного понять истинный характер диких животных и познакомиться с их привычками.

Чтобы облегчить жизнь Пиппы, мы с Гаиту выехали утром из лагеря, нагрузившись корзиной с мясом и бидоном с водой; я взяла еще фотоаппараты, кинокамеру и бинокль. Мы проехали всего милю, а потом пошли через кустарник прямо к тому месту, где вчера оставили Пиппу. Не доходя ярдов триста до логова, я остановилась и осмотрела местность в бинокль: нет ли рядом самца. Мне не хотелось мешать ему навещать свое семейство. Потом я окликнула Пиппу. Ответа не было. Я подошла поближе и снова позвала — молчание.

Оставив Гаиту с провизией ярдах в пятидесяти позади, я тихо пошла к кустам и увидела, что Пиппа кормит малышей. Меня обрадовало, что самый маленький тоже захватил сосок и сосал так же жадно, как и другие. Примерно полчаса они толкали носишками мягкий материнский живот, потом один за другим отвалились и уснули, а Пиппа перекатилась на другой бок. Тогда я показала ей мясо, и она не очень охотно вышла из куста, при этом не раз оглянувшись на детей. Она была слишком измучена жаждой и есть не могла, но отказалась пройти пятьдесят ярдов до того места, где я оставила воду. Мне пришлось подтащить воду поближе к кусту. Напившись, она стала есть, а я держала мясо на весу, чтобы на земле не оставалось запаха — он мог привлечь хищников. По той же причине я подвесила корзинку с мясом на дерево, подобрала до мельчайшего кусочка все, что упало на землю, и унесла с собой. Этот порядок я соблюдала неизменно.

Я сделала несколько фотографий. Как только я «попалась на глаза» слепым котятам, трое подняли мне навстречу головы и зашипели; лишь «заморыш» спал как ни в чем не бывало… Просто непостижимо, как эти пушистые комочки бессознательной жизни, слепые, недавно появившиеся на свет, чувствовали приближение невидимой и неведомой им опасности. Они уже могли отличить запах чужого животного от запаха гепардов — это значит, что обоняние развивается у них раньше зрения и является, безусловно, основным чувством у хищников. Малыши шипели и фыркали на меня. Наконец Пиппа легла рядом, подставив им соски, и с мурлыканьем принялась нежно вылизывать их. Постепенно они успокоились, а мы тихонько отошли.

К вечеру мы вернулись с новой порцией мяса — Пиппа слишком мало поела утром. Она оставила котят и попила воды, но к мясу не притронулась. За последние восемь дней она съела всего три четверти козьей туши. После этого она лишь глодала остатки. Не заболела ли она? Я держала мясо у нее перед носом, стараясь соблазнить ее, но это не помогло — она вернулась к малышам и легла, чтобы покормить их. Эти крошки, несмотря на свой нежный возраст, отчаянно дрались, чтобы захватить лучший сосок. До самой темноты, когда мы собрались уходить домой, Пиппа не переменила позы. Мне оставалось только надеяться, что ее кормит отец малышей и этим объясняется ее плохой аппетит.

На следующее утро Гаиту вышел вперед, чтобы посмотреть, нет ли поблизости самца, а я поехала следом на машине. Это вошло у нас в привычку, потому что мы не хотели беспокоить семейство, когда находили свежие следы самца, ведущие к логову. Джордж прислал мясо зебры; я знала, что Пиппа очень его любит, и надеялась, что она хорошенько поест. Но она почти не тронула мяса и даже пить не стала. Мы пробыли там час, и все это время Пиппа вылизывала младенцев. Они уже более уверенно ползали, но самый маленький не сосал. Вернулись мы вечером. Пиппа опять возилась с малышами. Только когда они отвалились от сосков, она подошла к нам и не отрывалась от воды целую вечность. А потом по-настоящему поела и стала прогуливаться у своего куста, внимательно осматривая все вокруг. Я пошла рядом, и она несколько раз трогательно лизала мне руку, чтобы показать, что благодарна за помощь. Эта прогулка продолжалась всего десять минут, и Пиппа снова вернулась к своему семейству.

Утром следующего дня Гаиту заметил свежий след гепарда у дороги и мы решили не тревожить Пиппу до обеда. Приехав, мы нашли в логове мирно спящих малышей. Пиппа появилась минут через десять со стороны Ройоверу — там, примерно в полутора милях, был ближайший водопой. Я думала, что она ходила пить, и была удивлена той жадностью, с которой она вылакала всю принесенную нами воду. Может быть, она услышала, что мы подъезжаем, и сразу же вернулась? Малыши двигались как будто увереннее, но все еще нетвердо стояли на ногах. На мой с Гаиту шепот они настороженно приподняли головы. С этих пор я только предупреждала о нашем прибытии окликом издалека, а возле логова мы молчали.

На другой день я увидела след гепарда, который уходил к реке в направлении, противоположном тому, где было логово. Я была уверена, что Гаиту, как всегда, впереди и разыскивает следы, но возле поворота его не оказалось, так что пришлось мне пойти по его следу, который привел в Кенмер-Лодж, где он весело болтал с женами егерей. Гаиту был хорош собой и очень нравился девушкам, но в этот момент я никак не разделяла их симпатий. В полном молчании мы подошли к логову Пиппы; она кормила малышей. Когда они наелись, настала ее очередь поесть и попить. Потом она опять прошлась вокруг своего куста, чтобы поразмяться. Тем временем я смотрела на маленьких: они перекатывались друг через друга и иногда ухитрялись встать на все четыре лапы. Как только мать вернулась, они стали тереться об нее носами и, приподнимаясь на дрожащих задних лапках, гладили и лизали ее морду. Им было десять дней.

Вернувшись к Пиппе в пять часов, мы увидели, что она перенесла малышей в куст, который рос ярдах в тридцати от первого и почти совсем не давал тени, так что котята задыхались от жары. Она долго пила, а потом принялась искать новое место для «детской» и наконец устроилась в тени шиповатого куста. Я приняла это за намек и решила помочь с переездом: взяла двух малышей и перенесла к ней. Она тут же схватила одного из них за загривок и понесла его, как собака, обратно в редкий куст. Я поспешила вернуть второго малыша, и она немедленно принялась тщательно вылизывать его, словно стараясь стереть мой запах; потом легла на бок и стала кормить. Где-то поблизости были львы, и я, с тревогой прислушиваясь к их ворчанию, начала беспокоиться за свое семейство. Немного погодя я протянула Пиппе мясо. Она поднялась было, потом передумала и вернулась к малышам — словно хотела показать, что не собирается оставлять их в моем присутствии, а чтобы я окончательно прочувствовала, как нехорошо без спросу трогать чужих детей, она легла между мной и котятами и стала смотреть в другую сторону, не обращая на меня внимания.

Весь вечер меня тревожило появление львов и то недоверие, которое я вызвала у Пиппы. Как будто я не знала, что малышей нельзя трогать, пока они слепые и беспомощные. Но этого было мало: шесть слонов почти всю ночь паслись в своих любимых кустах за рекой, всего ярдах в пятидесяти от меня. Когда я включала фонарь, они переставали есть, но стоило мне вернуться в палатку, как все начиналось снова. Эта игра со слонами продолжалась до рассвета.

Рано утром мы обнаружили, что Пиппа перенесла малышей в еще более редкий куст, где их мог увидеть любой гриф, но ей как будто до этого и дела не было. Она напилась и наелась, а потом позволила мне обобрать с нее клещей.

После обеда мы увидели, что она вновь перетащила выводок, на этот раз в более подходящий куст. Пиппа была удивительно ласкова. Конечно, я очень хорошо понимала, что это ежедневное кормление — палка о двух концах: с одной стороны, наши визиты могли испортить ее отношения с самцом и она опять становилась слишком зависимой от нас, а это могло пойти во вред семейству; но, с другой стороны, мне казалось, что сейчас это был единственный выход.

Вернувшись в лагерь, я нашла там директора парка и ветеринара Джона Кинга и решила посоветоваться с ними. Доктор Кинг часто приезжал в парк, чтобы проследить за акклиматизацией шести белых носорогов, и был известен как замечательный знаток диких животных. Он решительно посоветовал мне продолжать подкармливать Пиппу и ни в коем случае не гнать у нее глистов, пока она не кончит кормить. Когда же это произойдет, никто из нас не имел понятия.

Наш утренний визит оказался знаменательным: малыши открыли глаза. Им было всего одиннадцать дней, и глазки у них еще были подернуты голубоватой мутью, но уже смотрели на меня серьезно и даже испытующе. Удивительно, как внезапно изменились эти невинные детские мордочки: теперь они напоминали маленьких старичков. Когда открылись большие темные глаза, черные полосы, шедшие от внутреннего края глаз к углам рта, стали похожи на глубокие старческие морщины. Ушки у малышей все еще были на уровне глаз и плотно прижаты к голове. Это придавало им еще большее сходство с человечками. Казалось, они совершенно огорошены количеством новых вещей, открывшихся перед ними. Но движения их стали более точными, и, когда им случалось отвешивать друг другу оплеухи, они уже довольно метко били своими мягкими лапками. Они так оживленно возились, что Пиппе с трудом удавалось вылизывать у них под хвостиками. Мне стало понятно, почему она переносила малышей в разные места: в детской должно быть чисто. Эти «переезды» она начала, когда им исполнилось девять дней и они достаточно набрались сил.

Возможно, малыши были так потрясены открытием нового, видимого мира, что это их измотало, потому что на следующий день они казались сонными и слабыми. Пиппа не отходила от них все два часа, пока мы были рядом. Только раз она подошла к воде, быстро напилась, а мясо мне пришлось поднести почти вплотную к котятам, чтобы Пиппа хоть немного поела. За последнее время она поправилась и выглядела хорошо, так что я решила навещать ее только утром, чтобы дать возможность отцу почаще бывать со своим семейством.

Поэтому в следующий раз мы приехали через двадцать четыре часа и я пришла в ужас: малыши возились у самого края куста, где их мог увидеть любой хищник. Пиппы с ними не было. Я воспользовалась этим, чтобы пощупать, нет ли у них зубов, но челюсти были совсем гладкие. Мохнатая шерстка помешала мне определить их пол. Минут через двадцать появилась Пиппа с окровавленной мордой и грудью. По ее поведению я поняла, что она не ранена, — это была кровь жертвы. Она долго пила, а потом повела нас ярдов за триста к маленькому дереву, на котором сидели грифы. Под деревом лежала туша дукера.

Пиппа не спеша вспорола ему брюхо между задними ногами и принялась вытаскивать внутренности, время от времени поглядывая на меня, словно говоря, до чего она гордится собственной добычей. Она наелась до отвала и лежала, отдуваясь и следя за грифами, которые сотнями кружились над нами, ожидая своей доли. Но я поскупилась — не хотелось оставлять им на растерзание Пиппину добычу — и собрала все до последнего кусочка. Она спокойно наблюдала за мной и не мешала Гаиту относить мясо к нашей корзине, но, когда грифы стали тяжело плюхаться на землю, она их разогнала. Отовсюду слетались все новые стаи этих нахальных птиц, и я подумала, что теперь все хищники в округе оповещены о добыче Пиппы. Я попросила Гаиту проследить за безопасностью детской, пока я отвезу остатки мяса в лагерь, — таким образом я надеялась избавиться от грифов. Когда я вернулась, Гаиту восседал высоко на дереве, осматривая окрестности в мой бинокль. Он не заметил ни одного хищника, но за это время Пиппа сумела перетащить малышей под новый куст.

Я села и стала смотреть на котят. Один из них был очень любознателен и кидался на все, в том числе и на меня. Моя рука лежала на земле; малыш осторожно обнюхал ее, а потом положил головку на мою ладонь и стал лизать мои пальцы, глядя на меня большими глазами. Я не отважилась погладить малыша, боясь приручить его. Пиппа следила за нами, мурлыкала и тоже лизала меня.

В эти дни я видела огромные стаи квелий. Это самые мелкие ткачики, образующие самые крупные птичьи колонии. Они истребляют растительность не хуже саранчи. Я сняла на кинопленку несколько стай: одна из них летела мимо меня минуты три, потом расселась на дереве и очень скоро поднялась, обнажив голый ствол. К счастью, квелии не появлялись возле логова гепардов, и Пиппе все еще удавалось находить тенистые кусты для новых «квартир», а переселялась она почти ежедневно. Два раза мне удалось снять на кинопленку такой переход; тут уж зевать не приходилось, потому что Пиппа двигалась очень быстро. Она всегда несла котенка за загривок, иногда опуская на землю, чтобы ухватить поудобнее; при этом она пробегала с ним около 200 ярдов. А чтобы сфотографировать Пиппу на такой скорости, мне приходилось забегать вперед, так что я едва успевала навести камеру. К тому времени, как малышам исполнилось три недели, она переселялась таким способом девять раз; позднее они научились ходить и перебирались сами. В возрасте шести недель семейство уже в двадцать первый раз сменило квартиру.

Малыши росли не по дням, а по часам и поэтому, наверное, почти все время спали. Они были в прекрасном состоянии, но Пиппу необходимо было подкормить — ей недешево обошлось воспитание четверых детенышей. Однажды я услышала высокий чирикающий звук и приняла бы его за птичий щебет, если бы не видела, что «чирикают» трехнедельные котята. Они звали Пиппу, и та появилась через десять минут; тогда малыши навалились на нее со всех сторон, стали обнимать ее голову и облизывать ее. Один особенно нежно ласкался и наконец уютно устроился у нее под подбородком. Он препотешно защищал свое место, фыркая и шипя, когда другие подходили слишком близко. На следующее утро мы видели супруга Пиппы, когда он шел к детской, а потом четыре дня подряд нам попадались его следы на обочине дороги. Иногда, подъезжая, мы не заставали Пиппы. Два раза она настороженно прислушивалась, пока ела, а потом уходила на равнину; может быть, затем, чтобы встретиться с отцом котят, хотя мне кажется, что он не кормил ее, потому что она всегда была голодна.

Теперь семейство поселилось в очень колючем кусте, за 600 ярдов от своего последнего логова, и я подумала, что там малыши будут в полной безопасности даже в отсутствие Пиппы. Когда она была дома, они весело играли и носились вокруг, но если она уходила, смирно сидели на месте. Чтобы как можно меньше мешать самцу, мы стали приезжать около полудня, потому что ни один гепард не станет разгуливать в самую жару.

Когда малышам исполнилось четыре недели, я заметила, что у них показались белые кончики клыков. А через два дня зубки стали такими острыми, что бедная Пиппа, должно быть, немало намучилась во время кормления.

Теперь у котят были сильные плечи, длинные ноги, и двигались они удивительно грациозно. Они уже набрались смелости и бегали сами по себе; затаивались в траве, играя в прятки, боролись и шлепали друг друга передними лапами. Потом они вдруг все сразу бросались к Пиппе, прыгали около ее морды, дразнили ее и увертывались от трепки, забираясь на сучья своего куста. Только теперь я сумела определить их пол: среди них оказался всего один самец. Как ни странно, это был маленький «заморыш», но зато он был ласковее других и все время старался прижаться к Пиппе.

Однажды она очень удивила меня, когда вдруг не захотела, чтобы я держала перед ней мясо, и даже довольно сильно прихватила мою руку, но все стало понятно, когда на обратном пути я заметила самца на верхушке белого термитника возле Кенмера. Около этого известнякового термитника был солонец, который привлекал многих животных. На следующий день мы не застали Пиппы, зато нашли поблизости след самца. Малыши в ожидании матери сидели так тихо и были настолько хорошо замаскированы своими сероватыми гривками, что мы ни за что не нашли бы их, если бы не знали, где они находятся. На закате я начала беспокоиться — как же оставить малышей одних в сумерках, когда все хищники выходят на охоту? Я попросила Гаиту побыть с ними, пока я съезжу в лагерь и посмотрю, не там ли Пиппа. Вернулась я без нее, но прихватила два фонарика, и мы стали ждать. Уже совсем стемнело, когда она пришла, по-видимому, со стороны реки; пить она не стала, но сразу набросилась на мясо. Чтобы мясо не валялось на земле, пришлось подождать, пока она кончит есть. Темнота была — хоть глаз выколи, и я не очень-то уютно чувствовала себя, пока мы добирались до машины, оставленной в миле от логова. Особенно я боялась слонов, потому что они двигаются совершенно бесшумно; но, как оказалось, бояться следовало не их, а львов — они попались нам на дороге через несколько минут после того, как мы сели в машину.

Всю ночь я беспокоилась за своих гепардов, утром отправилась на поиски — и никого не нашла. Мы бродили часа три, а потом стало невыносимо жарко. На обратном пути мы переезжали через небольшую поляну возле лагеря и увидели Пиппу, которая следила за газелью Гранта. Я подъехала и предложила ей мясо, но брюхо у нее было набито, и смотреть на нашу еду она не пожелала; вместо этого она игриво прикусила мою руку. Мне не терпелось увидеть малышей, и мы пошли за Пиппой.

Она очень медленно шла к логову и останавливалась почти у каждого дерева — было ясно, что она хочет от нас избавиться. Сообразив, что таким способом от нас не отвязаться, она пошла дальше, обнюхивая каждый куст, как будто там были котята, хотя прекрасно знала, что они далеко отсюда. Стало ужасно жарко, мы измучились и хотели пить, но я решила не сдаваться, и мы тащились все дальше, пока не оказались позади того самого куста, где семейство оставалось вчера вечером, — утром мы его тщательно обыскивали. Пиппа заставила нас пройти по кругу. Тут я едва не наступила на малышей, — они так сливались с травой, что увидеть их было совершенно невозможно, пока они сами не вскочили и не бросились к Пиппе.

Я взяла с собой небольшой кусок мяса, чтобы проверить, не станут ли они есть, потому что в последнее время они с интересом принюхивались к Пиппиной еде. Но малыши зафыркали на меня, брезгливо сморщили носы и отскочили в сторону. Я положила мясо на землю и отошла немного, чтобы дать им время освоиться. Минут через десять я вернулась: мясо было цело, а семейства и след простыл. Мы искали очень долго, но следов так и не нашли. Это внезапное исчезновение пяти животных было похоже на чудо — да, Пиппа все-таки выиграла этот раунд. После обеда мы опять искали и наконец нашли все семейство под небольшим кустом. Малыши встретили нас шипением, но скоро успокоились, не переставая, однако, с отвращением морщиться при виде мяса: оно им явно не нравилось.

На следующий день мы увидели своих гепардов на поляне — они грелись на солнышке. Немного погодя Пиппа подошла попить, а потом бросилась за котятами, которые куда-то исчезли. Через несколько секунд мы их увидели сквозь траву: они неслись наперегонки, прыгая друг через друга и толкаясь лапами; под конец они покатились по траве, сцепившись в клубок, но тут же вскочили и начали новую гонку. Пиппе не сразу удалось их урезонить. Она позвала их резким «прр-прр», совсем не похожим на ее обычное мурлыканье; этот звук напоминал прерывистый треск погремушки. Но малыши не очень-то слушались, так что ей приходилось хитрить: Пиппа носилась вокруг них, словно приглашая поиграть, а когда они бросались за ней, вела их туда, куда ей было нужно. Когда все наигрались, я дала Пиппе мясо. Пока она ела, котята принюхивались к мясу, а потом, несколько раз опасливо лизнув его, вдруг вцепились в кусок и стали рвать его в разные стороны, отвешивая оплеухи направо и налево. Только вчера они с презрением отворачивались от мяса, а теперь пожирали его с такой жадностью, что я была поражена. Под конец Пиппа разогнала их, должно быть опасаясь, что малыши получат слишком большую порцию твердой пищи, тем более в первый раз. Им было всего пять недель от роду.

Теперь нам предстояло таскать более тяжелый груз, и я стала брать с собой еще рабочего Стенли. Он не только помогал нести мясо, но и сторожил его, где-нибудь в тени под деревом, пока мы с Гаиту налегке искали гепардов. Несмотря на удивительную худобу, Стенли был очень вынослив и трудолюбив и часто приносил невероятно тяжелые вязанки дров. Он прекрасно умел выслеживать зверей и совершенно не знал страха. Но все же я старалась выбрать для него такое место, чтобы в случае чего он мог забраться на дерево. Когда он был с нами в первый раз, я оставила обоих мужчин в 200 ярдах от семейства и пошла дальше одна, потому что мне не хотелось, чтобы зверей встревожило появление Стенли. Но гепарды нас уже заметили. Они держались очень недоверчиво и удрали даже от меня. Мне пришлось бросить мясо, и Пиппа взяла его только после того, как я отошла, и понесла его к малышам, прятавшимся в кустах. Я наблюдала за ними в бинокль и подошла, когда они наелись. На этот раз они стерпели мое присутствие; один только маленький самец не переставал фыркать и шипеть, защищая свою семью. Этим он меня пленил, и я окрестила его Дьюме, что на суахили значит «мужчина». Самую светленькую самочку мы стали звать Уайти (Белянка); двум другим я еще не придумала имен — их пока было невозможно отличить друг от друга. Малыши не желали подходить ближе, да и Пиппа была настороже, так что мы вскоре ушли.

На следующее утро мы нашли следы самца, ведущие к логову, и я подумала, что настороженность Пиппы может быть вызвана не только недоверием к Стенли, но и близостью ее друга. На этот раз мы оставили Стенли еще дальше и проискали Пиппу до самых сумерек, но никого не нашли. Впервые со времени рождения котят я не видела их целый день. Я очень волновалась и стала советоваться с Джорджем и директором парка, которые заехали к нам. До сих пор семейство держалось в двух милях от лагеря и гепарды жили на свободе как дикие животные, если не считать, что я их кормила. Теперь, когда котята стали есть мясо, им, кроме молока Пиппы, обязательно понадобится вода и, если я не научу их пить из миски, им предстоят длинные переходы к реке, где их могут подстеречь другие хищники. Они были полны жизни, но росли так быстро, что лишнего жира на них не было, и с каждой неделей им будет нужно все больше еды. Подкармливать животных — значит вмешиваться в их дикую жизнь, но зато я могла быть уверена, что малыши будут в хорошей форме, пока не наберутся сил для самостоятельной жизни. Как же мне поступить? Джордж предложил мне держать малышей все это время в лагере, но мы с директором решили, что лучше уж рискнуть и пренебречь опасностями, зато предоставить маленьким гепардам возможность развиваться в природных условиях. Я, конечно, постараюсь подкармливать их, насколько это будет возможно.

На другой день мы привезли для малышей козью тушу целиком, им предстояло впервые попробовать неразделанную добычу, как после настоящей охоты. Они тщетно дергали тушу, пока Пиппа не вспорола козе брюхо. Тогда они с жадностью съели печень, почки и сердце, а потом стали обгладывать хрящи с ребер; Пиппа тем временем расправлялась с позвонками и ребрами. Все они охотно ели кожу, отгрызая и отрывая от туши целые куски. А я закопала таз с водой в землю, чтобы они его не перевернули, и стала ждать, как они будут на это реагировать. Сначала они недоверчиво фыркали, потом попытались сунуть лапу в воду и отскочили, напуганные всплеском. Но тут подошла Пиппа и показала им, как надо пить; тогда они сообразили, что эта непонятная «живая» штука вовсе не опасна, а скорее наоборот — приятна, и стали лакать так жадно, что не могли оторваться. Под конец вся четверка оказалась по уши в воде: они шлепали лапами, дрались и брызгались, пока не вымокли насквозь.

Пиппа с каждым днем уводила семейство все дальше от лагеря, и нам становилось все труднее таскать к ним тяжелые припасы. Если бы мы немного поморили Пиппу голодом, она, конечно, сама переместилась бы поближе, но мне совсем не хотелось, чтобы молодые гепарды жили рядом с людьми и становились ручными.

Я очень уважала Стенли за то, что он не только безропотно таскал наши тяжелые грузы, но и все больше привязывался к гепардам. Малыши действительно были очень привлекательны. У них все еще были большие глаза и огромные лапы, хотя в общем они уже вполне сформировались. Двигались они с неизменной грацией — и когда носились сломя голову по равнине или влезали на деревья, запуская когти в толстую кору, и когда возились с шариками слонового помета. Пиппа оказалась превосходной матерью — разве что иногда проявляла эгоизм. Я, например, не могла постигнуть, как ей удавалось заставить детенышей сидеть и дожидаться, пока она поест. И они были удивительно послушны: как бы им ни хотелось есть или пить, они только вытягивали шейки, глядя, как она ест, и мне не удавалось соблазнить их, даже если я клала мясо им под нос, — они не трогались с места, пока Пиппа не подавала сигнал: «Прр-прр».

Однажды я услышала у Пиппы новый звук — это было в начале октября. Когда я привезла еду, она была одна, и я пошла искать котят. Наевшись, она произнесла «прр-прр» и стала ходить вокруг, принюхиваясь. Явно не понимая, где они, она забеспокоилась. Наконец она стала звать их очень тихо, еле слышно: «И-хн, и-хн, и-хн». На этот зов малыши откликнулись сразу — они появились на том месте, где я проходила уже четыре раза. Подбежав к поилке, они шлепнулись в воду, со зверским аппетитом набросились на еду и стали радостно носиться вокруг, то и дело подбегая ко мне и даже покусывая мои ноги. Казалось, их поведение целиком зависит от настроения Пиппы. Если она спокойна, ко мне относились как к товарищу, нет — на меня фыркали.

Малыши выражали свое настроение разными звуками. Когда им было хорошо, они мурлыкали, в ответ на голос Пиппы издавали нежное чириканье, но если они были напуганы, их голоса звучали пронзительно, как резкий свист. Сражаясь за лучшие куски, они издавали длинные вибрирующие вопли или угрожающе шипели, прижимая уши.

Без участия Пиппы нам никогда не удавалось обнаружить ее детенышей, а она далеко не всегда соглашалась помочь. Однажды мы проискали их целых два часа, а потом наткнулись на семейство, мирно спавшее под кустом. Мы не раз проходили мимо, и Пиппа прекрасно слышала, чт о я ее зову, но не сочла нужным показаться. В другой раз она издалека пошла к нам навстречу и с жадностью напилась, а потом уселась и отказалась проводить нас к детенышам. В следующий раз мы ничего не дали ей и пошли в ту сторону, откуда она появилась. Тыкаясь носом в корзину с мясом, она шла за нами от куста к кусту, делая вид, что тоже ищет детей. Потом, поняв, что ничего не получит от нас, пока мы их не увидим, тут же привела нас к ним.

6 октября мы совсем не видели гепардов. Меня это волновало, так как на следующий день мне надо было вылетать на собрание в Найроби. На прощание Гаиту обещал мне обязательно найти их и накормить. Когда я вернулась, его не было в лагере и Стенли сказал, что утром Гаиту не нашел гепардов и после пяти часов опять отправился на поиски. Когда стемнело, я вышла навстречу, но было слишком опасно уходить далеко одной и без ружья. Тогда я поехала в Кенмер, надеясь, что он окажется там: никто его не видел. Стало уже совсем темно, и выходить на поиски было бессмысленно; я не спала всю ночь, воображая, что с ним случилось несчастье.

Рано утром я опять поехала в Кенмер, чтобы организовать поисковую партию. Но там был только один егерь — остальные накануне уехали в Меру за покупками. Егерь пытался успокоить меня — Гаиту знает заросли, как никто другой, а с ружьем он будет в полной безопасности. Тем не менее я настояла, чтобы егерь пошел со мной и Стенли искать Гаиту; но тот как сквозь землю провалился. Я поехала к Скале Леопарда, чтобы сообщить о его исчезновении и попросить помощи. Там мне сказали, что он уехал с компанией за покупками и их ожидают к вечеру.

Когда мы вернулись в лагерь, нас приветствовал Гаиту с окровавленной повязкой на голове. Он поведал нам, что, пока он искал гепардов, ему в лоб вонзился шип, который он не мог вытащить, так что пришлось поехать на грузовике с егерями к доктору. Он даже предъявил мне медицинскую справку — кусок потрепанного картона без печати. По слогу и грамматическим ошибкам я поняла, что это подделка, и попросила Гаиту снять повязку. Он морщился и делал вид, что ему страшно больно, но я не обнаружила решительно никаких повреждений. Однако, обличать его во лжи я не стала — Пиппе это все равно не помогло бы. Поэтому на следующий день мы, как всегда, отправились ее искать. Но ничего, кроме ее следа, ведущего к водопою, мы не нашли, следов молодых гепардов рядом тоже не было. Что же они пили в эти дни?

Прошло целых четыре дня с тех пор, как я накормила их в последний раз, и я очень тревожилась. Все утро мы опять проискали напрасно, и только на шестой день нашли следы гепардов, ведущие к лагерю. Вернулись мы одновременно с Пиппой, которая была голодна и набросилась на мясо зебры, а потом повела нас примерно за три мили от лагеря, где навстречу нам из-под большого дерева выскочили малыши. Я очень обрадовалась, что они были здоровы. Им было уже семь с половиной недель, они сильно подросли за эти несколько дней, и серая гривка оставалась у них только на плечах. Черный цвет их помета — следы переваренной крови — говорил о том, что Пиппа кого-то добыла. А может быть, папаша наконец-то стал кормить свое семейство?

Самой робкой из молодых была Уайти — она всегда последней подходила к мясу, когда другие давно уже дрались за добычу. Несмотря на молодость, они защищали свою долю даже от Пиппы и намертво вцеплялись в мясо, если она пыталась оттащить его в сторону.

Как правило, пока они ели, я держалась поодаль, и только потом подходила ближе, особенно когда они начинали дремать, — тогда можно было даже снять с них несколько клещей, конечно, если Пиппа оказывалась рядом.

Шесть дней гепарды оставались под большим деревом, где их было очень легко найти. Они так полюбили это дерево, что мои спутники прозвали его Отелем. Маленький Дьюме охранял свой прайд и был самым живым из малышей. Когда все уже валились с ног, он продолжал носиться вокруг, дергая сестер за хвостики или подпрыгивая вверх — просто от избытка сил. Он всегда следил, чтобы я не смела гладить его мать: когда же я делала попытку нарушить запрет, он бросался на меня, быстро и часто делая выпады обеими передними лапами сразу — довольно хороший способ защиты, если принять во внимание его острые коготки. Постепенно нападение превращалось в игру: он доставал меня одной лапой, не царапая, и шлепал по руке, а потом даже оставлял лапку у меня в ладони и разрешал мне гладить ее. Уайти была самой любопытной из четверых. Она всегда дотошно разведывала все вокруг. Ворча на меня, она все-таки подходила поближе и ждала, пока я до нее дотронусь, — как будто ей хотелось узнать, что же такое я делаю с Пиппой. Ела она меньше всех, но, несмотря на это, чувствовала себя отлично. В последнее время соски у Пиппы уменьшились почти до нормального размера и, по-видимому, усыхали. Котята были уже совсем большие, им исполнилось восемь недель, но это не мешало им сражаться за лучший сосок.

Однажды утром мы увидели след самца, ведущий к Пиппе. На следующий день мы издали заметили стаю грифов примерно в полумиле от дерева Отель. Покормив семейство, мы пошли на то место и нашли почти целую тушу газели Гранта. Было ясно, что газель убита гепардом — кругом были его следы. Кроме того, если бы добыча принадлежала львам, от нее не осталось бы ни косточки. Я не сомневалась, что эту газель убил отец малышей, но волчий аппетит семейства ясно показал нам, что родитель никого не пригласил разделить с ним трапезу.