Пятое Евангелие

1

До того дня, когда ее муж попал в аварию вместе с сидевшей в его машине неизвестной женщиной, Анна фон Зейдлиц жила, как и тысячи других женщин, до некоторой степени счастливо и наслаждаясь достатком. Тот факт, что у них не было детей, не расстраивал ни ее, ни Гвидо, и если бы ей задали вопрос, вышла бы она замуж за Гвидо еще раз, то Анна, не раздумывая ни секунды, ответила бы утвердительно.

Но в день, когда произошел несчастный случай, все перевернулось. Анну мучили подозрения, что Гвидо обманывал ее или даже вел двойную жизнь, о которой она ничего не знала. Сейчас она пыталась найти способ разобраться в том, что происходило в течение семнадцати лет их брака. Чувства Анны смешались и чем-то напоминали взбаламученную воду небольшого пруда. Она была потрясена и словно придавлена к земле неведомой силой.

Польше всего ее мучили неизвестность и бессилие. Она не могла просто забыть обо всем. Конечно, она могла сказать себе: «С глаз долой – из сердца вон! Прошлое меня не заботит, я живу тем сегодняшним!» Но чем чаще она думала о событиях последних недель, тем больше убеждалась, что вряд ли ей так легко удастся избавиться от неизвестных преследователей.

Самое страшное было, однако, то, что странные происшествия повлияли на ее восприятие действительности. Анна была не просто напугана, она не могла объективно оценить события, в связи с чем совпадения и странности, имевшие отношение к сложившейся ситуации, стали единым целым. Она почти поддалась губительному психозу, потому что мысли ее вращались по кругу и все больше отдаляли ее от решения проблемы. Она не отваживалась довериться кому-либо и боялась поговорить даже с лучшей подругой, опасаясь в результате разговора узнать новые подробности измены Гвидо.

События получили неожиданный оборот, когда газеты сообщили о покушении на картину Леонардо в Лувре и о споре, вызванном обнаруженным под слоем краски колье Мадонны. Особое внимание уделяли Марку Фоссиусу – так, звали человека, который облил картину кислотой, – как утверждали авторы статей, сумасшедшему профессору, родившемуся в Германии и до недавнего времени работавшему в Калифорнийском университете Сан-Диего.

– Фоссиус? Фоссиус… – Анна знала наверняка, что однажды слышала это имя. В день, когда она в последний раз видела Гутманна, тот упоминал профессора Фоссиуса, хотя речь шла не о картинах: Фоссиус большую часть жизни посвятил разгадке тайны Бараббаса. В связи с чем, сообщил Гутманн, многие считали родившегося в Германии профессора сумасшедшим.

Было довольно трудно найти нити, связывающие покушение на картину Леонардо да Винчи и пропавший пергамент, но все же точка соприкосновения была: Бараббас! Гутманн прочитал на копии пергамента это имя, а Фоссиус занимался исследованием этого исторического фантома.

За последние недели Анна поняла, что вещи, которые не укладывались в ее голове, вовсе необязательно являлись необычными настолько, что нельзя было найти связь между ними и реальностью. Конечно, поступок профессора, который выплеснул на картину серную кислоту, по праву попадал в категорию необычных явлений. Но тот факт, что этот же профессор занимался исследованием имени Бараббас, имени, которое упоминалось в разыскиваемой Анной древней рукописи, граничил с безумием. Именно подобные размышления заставили Анну фон Зейдлиц принять решение связаться с сумасшедшим профессором.

2

Получилось так, что Анне позвонил из Парижа мужчина, который однажды сыграл в ее жизни определенную роль, хоть это и было довольно давно. Его звали Адриан Клейбер. Это был в высшей степени одаренный фотограф и фоторепортер, который работал в «Пари Матч». В том, что Адриан сделал карьеру и Париже, имелась доля заслуги Анны. Клейбер был лучшим другом Гвидо, пока между ними не возник спор, у кого больше прав остаться с Анной.

Тогда, семнадцать лет назад, Адриан и Гвидо вполне серьезно намеревались устроить дуэль, которая не состоялась лишь потому, что Анна заверила: она не отдаст предпочтение ни одному из них, если они попробуют решить спор при помощи оружия. По причинам, о которых Анна уже не помнила, Адриан по собственной инициативе покинул поле боя, чтобы, примитив свои вещи, свою злость и свою боль, отправиться в Париж. Он ни разу не забыл прислать Анне на день рождения цветы, убивая тем самым сразу двух зайцев: это было приятно Анне и жутко злило Гвидо. Но однажды, около шести лет назад, цветы от него не пришли. С тех пор Анна ничего не слышала об Адриане.

Теперь он вдруг сам позвонил ей. Его голос показался чужим, по крайней мере Анна помнила его другим. Но ведь прошла целая вечность с тех пор, как они последний раз разговаривали друг с другом. Около часа они говорили по телефону, и Анне было довольно непросто рассказать Клейберу о смерти мужа и загадочных происшествиях, связанных с его гибелью. Она решила пока не упоминать имя профессора Фоссиуса и сказала, что собирается провести в Париже небольшое расследование, после чего спросила, не сможет ли Адриан помочь ей. Адриан Клейбер был в восторге от этой идеи, предложил Анне жить в его квартире и пообещал встретить, ее в аэропорту.

Клейбер кое-что понимал в женщинах. В этом не сомневались те из них, кому доводилось с ним общаться, и даже мужчины признавали, что Адриан обладал таким качеством. Его никак нельзя было назвать красивым; сразу бросались в глаза его невысокий рост и роскошная кудрявая шевелюра. Адриан отличался умом, остроумием и вкусом – именно в такой последовательности. Можно сказать, эти качества подчеркивал тот факт, что в возрасте, когда другие уже успели несколько раз развестись, Адриан еще не был женат и нисколько от этого не страдал. Он обладал тем огромным самолюбием, которое делает людей счастливыми, но при этом выставлял напоказ свою худшую сторону, не оставлявшую у собеседника сомнении в том, что перед ним настоящий эгоист. Казалось, проблем для Клейбера не существует. По крайней мере, его любимым выражением было «Нет проблем!», которое сильно раздражало плохо знакомых с ним людей. Те же, кто знал его хорошо, охотно ему верили.

Итак, прошло семнадцать лет с того момента, когда они виделись в последний раз. Во время полета Анна постоянно думала о том, как выглядит Адриан спустя столько времени.

Самолет рейса AF-731 приземлился точно по расписанию, в 11:30 в аэропорту Ле-Бурже. Пройдя через невероятное количество залов и лестниц, Анна наконец вышла, держа в руках небольшой чемодан, через стеклянные раздвижные двери в зал, где толпились встречающие.

Адриан помахал ей огромным букетом роз. Едва он подошел к Анне и вручил букет, как тут же крепко обнял ее, приподнял от пола и немного покружил. «Он совсем не изменился!» – подумала Анна и смахнула навернувшиеся на глаза слезы, решив не показывать своего волнения.

Они смотрели друг на друга с некоторым смущением, и Адриан шутливо напомнил Анне, что его внешность редко действовала на женщин притягивающе. Возможно, именно по этой причине он до сих пор не нашел женщину, с которой решился бы связать свою судьбу.

– Что ты хочешь от меня услышать? – засмеялась Анна. – Что ты самый красивый, самый умный и самый желанный холостяк Парижа? Хорошо, если тебе от этого станет легче, то ты самый красивый, самый умный и самый желанный холостяк и Париже. Теперь тебе лучше?

– Намного! – воскликнул Клейбер. – Прежде всего потому, что это сказала ты!

Просто невозможно было оставаться серьезной с Адрианом. Они шутили и смеялись, и Анне стало немного легче. Тем не менее она не забывала о цели своего визита в Париж и уже с первых минут встречи начала размышлять, сможет ли Клейбер помочь ей.

– Дурная история, – внезапно заметил Клейбер, когда они направлялись в его автомобиле, черном «мерседес-понтон», к центру города. Словно отгадав мысли Анны, он серьезно спросил: – Вы были счастливы?

Анна не сразу поняла смысл вопроса.

– Ты имеешь в виду с Гвидо?

Она пожала плечами. В данный момент Анну больше занимало то, что произошло после смерти мужа. Она в который раз поняла, что ей удалось загнать мысли, связанные со смертью Гвидо, в один из далеких уголков сознания.

– Я приехала не для того, чтобы поплакать у тебя на плече, – сказала она наконец. – Мне нужна твоя помощь, чтобы ном ять, в какую передрягу я попала, понимаешь? Если так будет продолжаться и дальше, я просто сойду с ума!

Клейбер похлопал Анну по руке.

– Успокойся, прошу тебя. Ты можешь полностью на меня положиться.

Она с удовольствием отметила, с какой нежностью прикоснулся к ней Клейбер, и тут же взорвалась:

– Я боюсь, понимаешь? Я ужасно боюсь неизвестности. Это самый сильный страх, который только может быть. Не знаю, понимаешь ли ты меня!

– Я этого не понимаю, – серьезно ответил Клейбер. – Но хочу попытаться понять тебя. Сейчас ты здесь, а твои проблемы остались где-то далеко.

– Нет, нет и еще раз нет! – закричала Анна раздраженно, и Адриан испуганно отдернул руку. – Именно поэтому я сюда и приехала. Я надеюсь, что смогу подойти к разгадке ближе хотя бы на один шаг.

Клейбер молчал. Он не мог понять, что имела в виду Анна, но чувствовал, что ей пришлось пережить нечто действительно страшное. И было бы как минимум нетактично пытаться представить все в таком свете, словно в этом виновато лишь ее воображение. Анна взглянула на Клейбера. В нем действительно не чувствовалось страха. Она видела человека, который несмотря ни на что будет идти к своей цели, – это качество наверняка помогало ему на поле боя в Корее и во Вьетнаме. Анна, в свою очередь, знала, что отсутствие любого страха иногда граничит с глупостью, но до сих пор прекрасно жила с этим знанием.

– Я рассказала тебе далеко не все, – заметила Анна, когда они съехали с автобана на Порт-де-Баньоле и свернули на улицу Бель-Гранд.

– Не все?

– Я хочу разыскать здесь, в Париже, немецкого профессора, который, возможно, является единственным человеком, способным разобраться в происходящем.

– Как его зовут?

– Марк Фоссиус.

– Никогда не слышал.

– Плохо то, что его посадили в сумасшедший дом. Ты должен будешь помочь мне разыскать его.

– Найти немецкого профессора в парижском сумасшедшем доме?

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, – призналась Анна, – но встреча с этим человеком имеет для меня огромное значение. И настоящий момент он моя единственная надежда.

Клейбер резко затормозил и припарковался с правой стороны улицы, по которой они ехали.

– Я начинаю кое-что припоминать, – сказал он. – В газетах сообщали о профессоре, который в Лувре выплеснул кислоту на картину Леонардо да Винчи…

– Как раз о нем я и говорю, – прервала его Анна.

– Но ведь он сумасшедший! Его упрятали в дурдом, ты это понимаешь? – воскликнул Клейбер и постучал указательным пальцем по виску.

– Очень может быть, – возразила Анна терпеливо, – но когда я думаю о событиях последних недель, которые мне пришлось пережить, то его поступок не кажется мне таким уж ненормальным.

Клейбер вцепился обеими руками в руль и, застыв, смотрел через лобовое стекло на улицу. Он молчал, но Анна могла представить себе, о чем он думал.

– Я знаю, – сказала наконец Анна, – трудно понять, а уж тем более поверить во все, что ты услышал. И я была бы не вправе обижаться, даже если бы ты решил, что у меня не все в порядке с головой. Иногда я сомневаюсь в собственном рассудке.

– Не говори глупостей! – ответил Клейбер. – Я не вижу никакой связи между сумасшедшим профессором и твоей историей. Хотя… – Он сделал паузу. – Их объединяет то, что первая представляется мне такой же странной, как и вторая. Мне кажется, что ни один нормальный человек не станет обитать серной кислотой бесценную картину. Я бы даже сказал, остается только пожелать профессору, чтобы его признали

невменяемым, в противном случае он не будет рад жизни из-за требований возместить ущерб.

Анна покачала головой.

– Я уже не раз думала обо всем этом. Психические расстройства могут иметь самые разные причины, могут возникать и исчезать под влиянием непредсказуемых факторов. Человек, совершающий поступок, подобный тому, на который решился Фоссиус, вряд ли может быть абсолютно сумасшедшим. Ненормальным может быть его поступок, но в то же время он будет оставаться выдающимся ученым в своей области.

Ее объяснение прозвучало довольно убедительно, но оставался вопрос, на который пока не было ответа, и Клейбер задал его:

– Каким образом Фоссиус связан с событиями, происходящими с тобой?

Анна улыбнулась, но Адриан прекрасно видел, что эта улыбка грустная.

– В действительности есть лишь одно слово, которое связывает нас. Эго имя, и довольно редкое: Бараббас.

– Бараббас? Ни разу не слышал.

– Вот именно. Это имя упоминается в пропавшем пергаменте, который был у Гвидо. По крайней мере, так утверждал один известный специалист в области коптской истории, к которому я обратилась за советом. Именно он упомянул имя профессора Фоссиуса, который занимается исследованием этой странной исторической личности.

– Теперь я понял! – воскликнул Клейбер. – О чем еще идет речь в древнем пергаменте?

– Этого я не знаю, – ответила Анна. – На следующий день после моего визита тот ученый бесследно исчез вместе с копией пергамента.

Клейбер покачал головой.

– Это какое-то сумасшествие, настоящий бред! – сказал им. – Мы должны разыскать этого Фоссиуса, и мы это сделаем! Мне удавалось разыскать и не таких людей. Нет проблем!

3

Адриан Клейбер жил в просторных апартаментах с огромными окнами на авеню Вердун между каналом Сен-Мартен и Восточным вокзалом, высоко над крышами Парижа. Мощное здание излучало типичное обаяние парижских домов, построенных на рубеже столетий: входная дверь с красными и синими декоративными стеклами, деревянный лифт с медными вставками и складной гремящей дверью, огромный, местами обшарпанный подъезд, настолько широкий, что через него, казалось, мог пройти строем целый батальон.

Выкрашенные в белый цвет двустворчатые двери, которые никогда не закрывались, разделяли две переходящие одна в другую комнаты, обставленные образцами исламского искусства и мебелью в современном молодежном стиле. Адриан скупал все это в антикварных магазинах и на парижских блошиных рынках. При этом ему особенно нравилась толкучка между Порт-де-Клинанкур и Порт-де-Сен-Кен. Некоторые из предметов, как отметила про себя Анна, окинув комнаты взглядом знатока, стоили сейчас целое состояние.

Самую маленькую из четырех комнат, единственное окно которой и балкон выходили на задний двор, Адриан предоставил в полное распоряжение своей гостьи и предложил ей чувствовать себя как дома. Белая софа и два старых темных комода – вот и вся мебель, которая могла там поместиться. В отличие от своего огромного дома, в котором Анна чувствовала себя одиноко, здесь ей было уютно и спокойно, возможно, еще и потому, что рядом был Адриан.

Клейбер тем временем заинтересовался историей как журналист и начал действовать с напористостью, обычно свойственной людям его профессии. Он сделал всего лишь несколько звонков – при этом от внимания Анны не ускользнул тот факт, что у него повсюду были знакомые, – и узнал, где находился профессор. Психиатрическая лечебница Сен-Винсент де-Поль на авеню Данфер-Рошро.

Они ужинали в «Chez Margot», небольшом ресторанчике у канала, где было не больше десяти столиков и царила атмосфера жилой комнаты в квартире со множеством жильцов (такому впечатлению в немалой степени способствовала сама Марго, приятная женщина за сорок с ярким макияжем, лично готовившая и подававшая блюда, что, естественно, требовало довольно много времени). Клейбер и Анна разработали целую стратегию, как добраться до профессора Фоссиуса.

Они решили, что было бы неразумно открыто говорить о причинах, заставивших их начать расследование, поскольку в подобной ситуации правда может лишь помешать. Итак, они решили представить Анну как племянницу и единственную родственницу профессора, чтобы получить возможность встретиться с ним.

Клейбер решил взять с собой миниатюрный фотоаппарат и спрятать его под пальто. На последнюю попытку Анны отговорить его от этой затеи, уже когда они входили через боковую дверь в один из корпусов клиники Сен-Винсент-де Поль, он ответил, что без фотоаппарата чувствует себя как без одежды. Адриан, который после многих лет, проведенных в Париже, говорил по-французски практически без акцента, попробовал объяснить через небольшое окошко одетому в белое дежурному на входе цель их визита. Однако по лицу собеседника Клейбер понял, что тот не склонен доверять усчитанному. Дежурный попросил показать документы Анны и, получив ее паспорт, тут же начал внимательно его изучать, силясь понять смысл немецких слов. Найдя имя и фамилию, он буква за буквой переписал их в журнал регистрации посетителей. Наконец дежурный взялся за трубку телефона цвета слоновой кости, набрал какой-то номер и начал рассказывать, не сводя глаз с Адриана и Анны, о Фоссиусе и его родственниках из Германии. Затем предложил посетителям присесть на белую деревянную скамью в вестибюле.

Ждать им пришлось около десяти минут, но Анне это время показалось вечностью. Наконец дежурный открыл окошко и дал знак подойти. Обращаясь к Клейберу, он сказал:

– Пациент утверждает, что у него нет родственников, потому он не настроен принимать даму по имени Анна фон Зейдлиц.

Вот тут и настало время для Клейбера продемонстрировать свой талант журналиста. Он попросил соединить его с дежурным врачом и буквально обрушил на него поток упреков. Из всего сказанного Анна смогла разобрать лишь то, что человек, находящийся в столь плачевном состоянии, как профессор Фоссиус, вряд ли может вспомнить свою единственную родственницу. Для нее же очень важно увидеть горячо любимого дядю.

Эти слова возымели действие. Врач предложил им пройти на третий этаж, в комнату номер двести один, предназначенную для свиданий с пациентами.

Именно такими Анна и представляла палаты в психиатрических лечебницах: белые стены, забранные решеткой окна, у двери – стул, посреди комнаты – древний обшарпанный стол, вокруг которого расставлены четыре видавших виды стула, на невероятно высоком потолке – лампа в круглом прочно-белом плафоне. Отвратительно пахло мастикой для полов и рыбой.

4

Ждать пришлось недолго. К двери вошел Фоссиус, сопровождаемый санитаром и врачом. Молодой врач, довольно надменный тип, снисходительно сообщил, что у них есть, пятнадцать минут, и удалился. Санитар подвел Фоссиуса, одетого в светлую больничную пижаму и имевшего довольно апатичный вид, к столу в центре комнаты, а сам уселся на стул возле двери.

– Вы мне отвратительны! – сказал Клейбер санитару по-немецки. Тот улыбнулся. Анна испугалась.

Обращаясь к ней, Адриан объяснил:

– Я хотел лишь убедиться, что он не говорит по-немецки. Видишь, он не понимает ни слова, но все французы считают само собой разумеющимся, что немцы говорят по-французски.

Профессор присел на один из жутких стульев и положил руки на стол, словно ожидая объяснений.

Сердце Анны ушло в пятки. Она не знала, чем закончится их сегодняшняя встреча и удастся ли поговорить с профессором. Анна нисколько не сомневалась, что этот загадочный человек, молча сидевший напротив и ожидавший объяснений, был ее последней надеждой.

Словно пытаясь подбодрить себя, Анна глубоко вдохнула и заговорила:

– Профессор, я вас прекрасно понимаю. Вы видите меня впервые в жизни. Но вы должны понять меня – я прибегла к этому трюку, чтобы иметь возможность поговорить с вами. Конечно же, мы не родственники, но вы можете мне помочь. Вы должны это сделать. Вы меня понимаете, профессор Фоссиус?

Ученый опустил глаза. Казалось, он понял смысл сказанного. По крайней мере, уголки его рта внезапно начали слегка подрагивать. Но пауза длилась слишком долго, и Анна нетерпеливо повторила:

– Вы меня понимаете, профессор?

Фоссиус медленно зашевелил губами:

– Вытащите… меня… отсюда, – сказал он негромко, но вполне разборчиво. – Прошу вас, вытащите меня отсюда, и могу все объяснить.

– Как вы себя чувствуете, профессор? Я имею в виду, нормально ли с вами обращаются?

Фоссиус закатал левый рукав, и Анна увидела множество следов от уколов.

– Они дают ему огромные дозы успокаивающих препаратов, – сказал Адриан. – Во всех психиатрических клиниках поступают так с пациентами.

Анна положила руку на плечо профессора и спросила:

– Скажите, как мы можем вам помочь? Прошу вас, не молчите!

– Я все могу объяснить, – Фоссиус вымученно улыбнулся. – Прошу вас, только вытащите меня отсюда.

– Мы вытащим вас, – попытался успокоить его Клейбер. – Но для этого нам понадобится ваша помощь. Вы должны сообщить нам информацию, которая может быть полезной. Вы понимаете?

Фоссиус кивнул.

– Вы знаете, что вы совершили, профессор? – спросила Анна взволнованно. – Вы знаете, почему оказались здесь?

Какое-то мгновение профессор смотрел на Анну, словно пытаясь вспомнить, кто перед ним, а потом изо всех сил закивал головой.

– Почему вы это сделали? Зачем вы облили картину кислотой?

Тут Фоссиус взорвался:

– Почему! Почему! Все хотят это знать, а когда я начинаю объяснять, мне не верят и говорят, что я спятил. Я больше не скажу ни слова!

Анна потянулась к Фоссиусу через стол, словно хотела доверить ему страшную тайну, и шепотом сказала:

– Профессор, это имеет какое-то отношение к Бараббасу?

– Вы сказали «Бараббас»? – Фоссиус поднял глаза и внимательно посмотрел на Анну, а затем на Клейбера. Вдруг он резко вскочил со стула и, указывая на нее пальцем, закричал: – Кто вас подослал?

Анне и Клейберу с трудом удалось усадить профессора на стул, и потребовалось довольно много времени, прежде чем он успокоился. Анна объяснила Фоссиусу, что у нее есть копия коптского пергамента, в котором упоминается имя Бараббас, что от одного профессора в Мюнхене она узнала, что Фоссиус – самый известный исследователь, занимающийся этим историческим фантомом. Однако Анна не решилась рассказать профессору всю правду.

Казалось, подобное объяснение вполне удовлетворило профессора и даже успокоило его, если не сказать – вызвало состояние апатии. Фоссиус откинулся на спинку стула, устало улыбнулся и спросил:

– Что вы знаете о Бараббасе? Что?

– Не подумайте, что я пытаюсь что-то скрыть от вас, – ответила Анна, – но я абсолютно ничего не знаю о нем.

Фоссиус сделал театральный жест триумфатора. Он внезапно преобразился: выпрямил спину, поднял брови, так что они стали похожи на полумесяцы, и с силой выдохнул воздух через нос, отчего послышался звук, похожий на тот, который издает паровоз. По всему было видно, что профессор наслаждается моментом, когда к нему наконец-то отнеслись серьезно.

Профессор как раз собирался начать объяснять, но в этот момент дверь распахнулась и вошел дежурный врач. Он грубо прервал разговор и повелительным тоном сказал:

– Свидание окончено. Фоссиус, на выход!

На просьбу Клейбера дать им еще хотя бы пять минут врач недовольно ответил, что при необходимости они могут увидеть профессора завтра.

Санитар уже вывел Фоссиуса из комнаты, когда Клейбер подошел к врачу и сказал:

– У меня сложилось впечатление, что пациенту дают дозу седативных препаратов, значительно превышающую необходимую. Профессор Фоссиус не является буйным пациентом и производит впечатление человека в здравом уме. Я уверен, вы не заинтересованы в том, чтобы против вас начали служебное расследование. В прошлом году подобный случай, когда врач прописывал пациентам клиники слишком много успокоительных, стал сенсацией. Во избежание подобных неприятностей советую до завтрашнего свидания не делать профессору инъекций.

Угроза Клейбера явно подействовала на врача. Хотя он и ответил довольно надменно, что решение относительно лечения принимает он, но тут же добавил:

– Я посмотрю, сможет ли пациент обойтись без сильных успокоительных.

Анна не очень удивилась тому, как Клейбер повел себя в разговоре с психиатром. Она не могла себе даже представить, что Адриан может оказаться в ситуации, с которой будет не в состоянии справиться. Проблем для него, казалось, не существовало, а значит, Анна вряд ли могла найти лучшего помощника.

Они молча покинули стены Сен-Винсент-де-Поль и вышли через боковой выход на улицу, под промозглый осенний ветер, гнавший по асфальту листья каштанов. Анну и Клейбера мучил один и тот же вопрос: «Сумасшедший Фоссиус или нет?»

– Что ты думаешь обо всем этом? – на ходу поинтересовался Клейбер у Анны.

– Встреча с профессором была слишком короткой, поэтому трудно сделать однозначные выводы.

– Сейчас, еще раз прокручивая в голове все его ответы, я должен признать, что они были логичными. Оказавшись в его положении, я действовал бы так же.

5

Они разработали подробный план очередной встречи с профессором, целью которого было как можно быстрее заставить его говорить. Клейбер утверждал, что ключевым моментом следовало считать покушение на картину, поскольку именно из-за него профессор попал в психиатрическую лечебницу. Этот поступок имел огромнейшее значение для Фоссиуса, а значит, нужно было показать ему результат этого поступка, чтобы увидеть, какой будет реакция. Возможно, шок заставит его говорить.

В агентстве AFP Адриан Клейбер достал цветную фотографию поврежденной картины Леонардо, и на следующий день они с Анной вновь отправились в Сен-Винсент-де-Поль.

Фоссиуса словно подменили. Он называл Анну «дорогая племянница», а Клейбера – «любимый племянник» и играл предложенную ему роль просто безупречно. Профессор объяснил, что сегодня ему не делали инъекций, поэтому он мыслит совершенно ясно и хотел бы задать своим посетителям несколько вопросов.

Анна фон Зейдлиц рассчитывала на такой поворот событий и подготовила для профессора историю, которую и рассказала без единой запинки.

– Я знаю, – сказала она, закончив, – что все сказанное звучит довольно неправдоподобно, но клянусь: события разворачивались именно так.

Казалось, рассказ Анны ни в коей мере не удивил и не взволновал профессора. Он сказал лишь: «Интересно!» А через некоторое время повторил то же самое.

Во время общения с профессором Анна и Адриан пришли к выводу, что в том состоянии, в котором он предстал перед ними сегодня, Фоссиус был совершенно нормален. К сожалению, подобный вывод вовсе ничего не значил, поскольку типичным признаком шизофрении является постоянная смена состояний – фазы помрачения рассудка и фазы, когда человек мог мыслить ясно.

Как бы невзначай Клейбер спросил профессора, довелось ли тому видеть последствия своего поступка.

Профессор взглянул на него расширенными от волнения глазами.

Клейбер достал фотографию из конверта и положил перед Фоссиусом на стол. Профессор пристально смотрел на пятно, образовавшееся в области декольте Мадонны, где без особых усилий можно было рассмотреть ожерелье из драгоценных камней.

– О Господи! – пробормотал профессор, заикаясь. – Я знал, я всегда знал об этом. Вот оно – доказательство того, что послание Леонардо не выдумка!

– Я вас не понимаю, профессор, – заметила Анна, а Клейбер добавил:

– Не могли бы вы объяснить, что имеете в виду, когда упоминаете послание Леонардо?

Фоссиус кивнул.

– Думаю, что в любом случае вы являетесь единственными людьми в Париже, которые поверят моим словам.

Он пододвинул свой стул ближе к посетителям. Клейбер постучал пальцем по фотографии:

– Между экспертами разгорелась жаркая дискуссия относительно дальнейшей судьбы картины и вида, в котором ее следует восстановить: с ожерельем или без него.

– Разве это эксперты? – фыркнул профессор. – Вы когда-нибудь видели Мадонну в ожерелье из драгоценных камней?

– Не думаю, – ответил Клейбер, Анна тоже отрицательно покачала головой. Они не могли понять, куда клонит Фоссиус.

– Но, по всей видимости, ожерелье нарисовал Леонардо да Винчи, – сказала Анна. – Или вы считаете, что это подделка более позднего происхождения либо дело рук одного из его учеников?

– Как раз наоборот, дорогая племянница, – ответил профессор. – Леонардо нарисовал ожерелье именно для того, что бы в дальнейшем, когда оно будет полностью готово, скрыть его под следующим слоем краски.

Фоссиус говорил, а Клейбер внимательно наблюдал за ним. Он не мог понять, как следовало относиться к словам профессора. Казалось, тот говорит о вещах, не имеющих с реальностью ничего общего, и Клейбер решил, что, возможно, вывод о нормальности профессора был слишком поспешным. Но уже в следующее мгновение все внимание журналиста было поглощено рассказом Фоссиуса.

– Мир полон загадок. Значение некоторых из них настолько велико, что выходит за пределы понимания большинства людей. Возможно, так лучше для них самих, поскольку многие, пойми они значение этих тайн, потеряли бы рассудок. Так уж повелось с незапамятных времен: носителями подобных тайн человечества становились самые мудрые его представители, передававшие друг другу их смысл и требование молчать до тех пор, пока не настанет время открыть эти тайны остальным людям.

Анна нетерпеливо заерзала на стуле. Ей не терпелось спросить: «Что общего, ради всего святого, должно иметь ожерелье на картине с тайнами человечества?» Но Фоссиус так и не дал ей возможности задать этот вопрос.

– Уже пять столетий, – продолжал профессор, – люди пытаются понять, что имел в виду Вильям Шекспир, утверждая: между небом и землей существует еще множество вещей, Которые миру даже и не снились. Шекспир был одним из носителей тайны, как и Данте, и Леонардо да Винчи. Каждый из них оставил тайный намек, зашифрованное послание. Шекспир и Данте воспользовались силой слова, Леонардо же, что вполне понятно, прибегнул к живописи. Однако в его письменных трудах тоже можно найти скрытые свидетельства того, что он обладал тайным знанием. Напрямую же никто из них не упоминал о тайне, хранителями которой они являлись.

– Я прекрасно понимаю вашу мысль, – сказал Клейбер. – Своим покушением на картину вы хотели доказать, что ваша теория справедлива.

– И мне это удалось, – ответил Фоссиус, хлопнув ладонью по фотографии на столе. – Вот доказательство!

– Ожерелье? – спросила Анна.

– Ожерелье, – подтвердил профессор и с опаской взглянул на санитара, который с отсутствующим видом сидел у двери. Время свидания давно закончилось, и Анна боялась, что дежурный врач мог войти в любую секунду и прервать разговор с профессором. Поэтому она торопливо заговорила, даже не пытаясь скрыть своего нетерпения:

– Профессор, объясните же нам связь между ожерельем, которое Леонардо скрыл от глаз непосвященных, и коптским пергаментом!

Фоссиус кивнул. По всему было видно, что он наслаждался вниманием, которое, видимо, расценивал как достойную компенсацию за все перенесенные им страдания. И чем больше Анна настаивала, тем меньше желания отвечать на вопросы проявлял профессор.

– Известно, – сказал он наконец, – что оба – человек, написавший текст на пергаменте, и Леонардо – являлись хранителями одной тайны, поскольку они использовали то же самое ключевое слово.

Анна и Адриан в растерянности смотрели друг на друга. Разговаривать с Фоссиусом было нелегко, он подвергал их терпение серьезному испытанию.

У Клейбера же закрались сомнения относительно того, что к профессору применимы общие нормы: Фоссиус был либо одержимым своей наукой ученым (в этом случае следовало прислушаться к его мнению), либо достойным сожаления психопатом.

6

Фоссиус взял фотографию в руки осторожно, словно это был ценнейший трофей. Пальцами правой руки он провел по тому месту, где виднелось ожерелье, состоявшее из восьми различных драгоценных камней огранки кабошон[18] в золотой оправе.

– Восемь камней, – констатировал профессор. – На первый взгляд, всего лишь украшение, не более. Но в то же время это особые камни, каждый из которых имеет собственное, совершенно определенное значение. Начнем слева: первый – желто-белый камень – берилл, камень со своей историей. Он считается камнем людей, рожденных в октябре. В средние века его измельчали, а раствор, полученный с использованием порошка, использовали для лечения болезней глаз. Позднее заметили, что при соответствующей огранке этот камень увеличивает находящиеся за ним предметы. Именно от названия этого камня возникло слово Brille[19]. Второй камень бледно голубого цвета, это аквамарин, камень, являющийся, можно сказать, родственником берилла, цвет которого может варьироваться от синего до цвета морской волны. Третий камень, темно-красный, известен всем. Это рубин. Ему также приписывали целебные свойства и использовали как символ власти на регалиях кайзера или империи. Четвертый камень фиолетовый – аметист, камень родившихся в феврале. Ему приписывали много свойств и считали амулетом против ядов и опьянения. В то же время он является символом Святой Троицы, поскольку играет тремя цветами: пурпурным, синим и фиолетовым. По преданию, он был одним из тех камней, которые украшали нагрудник первосвященника и фундамент стены священного города Иерусалима. Два следующих камня – пятый и шестой – несмотря на то, что они разного цвета, также являются бериллами. Седьмой – черный агат – на самом деле полудрагоценный камень, но в античные времена и в средневековье порошок из него считали афродизиаком. По неизвестным причинам этот камень стал излюбленным украшением для церковной утвари. Остается последний камень – смарагд, или же изумруд, который был в особом почете во Времена Леонардо да Винчи. Его считали символом евангелиста Иоанна, а также воплощением непорочности и чистоты.

В средневековье ему приписывали сильные целебные свойства. Восемь камней в одном ожерелье, расположенных, казалось бы, в случайном порядке. Но это далеко не так! Украшение было изображено Леонардо с определенной целью. Впрочем, все, что происходит в нашей жизни, не случайно. Составьте слово из начальных букв названий камней в порядке слева направо, в том порядке, в котором я вам о них рассказал. При этом не играет роли, какой язык является для вас родным – немецкий или итальянский, на котором говорил Леонардо, – вы получите слово, которое, я в этом абсолютно уверен, поразит вас.

Анна сжала обе ладони в кулаки и словно зачарованная смотрела на фотографию.

– Б-А-Р-А-Б-Б-А-С. О Господи! – пробормотала она. – Что же это значит?

Фоссиус молчал. Адриан тоже не сказал ни слова. Глядя на фотографию, он в очередной раз проверял последовательность букв. Профессор был прав: БАРАББАС.

Но прежде чем посетители смогли понять все значение это го открытия и успели задать хотя бы один вопрос, в комнату для свиданий вошел дежурный врач и, громко хлопнув в ладоши, дал понять, что встреча закончена. Фоссиус встал со стула, кивнул Анне, затем Клейберу и вышел в коридор, сопровождаемый санитаром.

7

Когда они ехали в машине через мост Сен-Мишель, Анна спросила:

– Как ты думаешь, профессор действительно болен шизофренией? Я имею в виду, считаешь ли ты, что он должен находиться в Сен-Винсент-де-Поль?

– Фоссиус так же нормален, как ты или я, – ответил Клейбер. – Мне кажется, он взвалил на себя непосильную тяжесть нечто, толкнувшее его к краю бездны. Но я сомневаюсь в том, что он сможет помочь нам в дальнейших поисках. У меня не может уложиться в голове, что между Леонардо да Винчи и твоим пергаментом существует какая-то связь.

– Если нам не может помочь Фоссиус, то это не сможем сделать никто, – возразила Анна. – Как бы там ни было, нам удалось выяснить, что имя Бараббас олицетворяет собой некую тайну, с которой много столетий назад приходилось иметь дело умнейшим людям, когда-либо жившим на земле. Сначала объяснение профессора мне тоже показалось несколько натянутым, но чем дольше я размышляю над его словами, тем больше убеждаюсь: он прав. По крайней мере, я нисколько не сомневаюсь, что Леонардо да Винчи был способен на подобную шутку. Известно, что еще при жизни он любил водить за нос своих наивных современников, например, делая записи задом наперед. Нарисовать ожерелье, зашифровав при этом имя, и скрыть украшение под слоем краски было бы вполне в его духе.

– Но где же связь? Я не вижу никакой связи!

В этом Анна полностью согласилась с Адрианом:

– Я ее тоже не вижу. Если бы мы знали, что это за связь, возможно, мы бы знали и решение головоломки.

– А профессор, похоже, не собирается так просто выложить все.

Анна кивнула.

– Хотя… – Клейбер задумался.

– Говори же!

– Хотя мы могли бы заключить с Фоссиусом сделку.

– Сделку?

– Да, что-то вроде этого, – подтвердил Адриан. – Возможно, слово «сделка» не вполне подходит. Более уместно было бы, наверное, назвать это договором.

– Теперь ты говоришь загадками.

– Вспомни, – начал Клейбер, – нашу первую встречу с Фоссиусом. Что он сказал, как только увидел нас?

– «Вытащите меня отсюда!»

– Именно это он и сказал. Мне кажется, историей, которую он нам рассказал, Фоссиус хотел доказать, что он в своем уме. Врачам он не доверяет. Они уже поставили диагноз и вряд ли захотят менять его. Если человек выливает на бесценную картину кислоту, то он сумасшедший. Другого мнения быть не может. Значит, профессор надеется, что мы вытащим его из клиники. Вот почему он согласился притвориться, что ты действительно его племянница. Итак, мы уже выяснили, что Фоссиусу не место в психиатрической больнице. Теперь мы должны дать ему понять, что придерживаемся именно такого

мнения и готовы задействовать все имеющиеся у нас возможности, чтобы вытащить его, если профессор расскажет нам всю правду о Бараббасе.

– Неплохая идея, – признала Анна. – Но ведь Фоссиус собирался прыгнуть с Эйфелевой башни, а все, кто пытается покончить жизнь самоубийством, оказываются в психиатрической клинике.

– Да, я это прекрасно понимаю, – ответил Клейбер, – но ведь их никто не держит там всю жизнь. После соответствующего лечения таких людей чаще всего выпускают. Если честно, то я не понимаю, почему Фоссиус хотел свести счеты с жизнью. Я не удивился бы, узнав, что он по какой-то причине решил инсценировать попытку самоубийства и при этом не просчитал все возможные последствия. Такую возможность я не исключаю. Мне кажется, у профессора был великолепно продуманный план, но во время его осуществления случилось нечто непредвиденное. В результате чего Фоссиус и оказался в психушке, а мы получили великолепный шанс.

Позже вечером они ужинали в ресторанчике под названием «Ракушка», в семнадцатом округе, с традиционной кухней, которая вполне пришлась по душе Анне и Адриану. Но ужин, во время которого они надеялись расслабиться и забыть о проблемах, испортило тягостное молчание, вызванное тем, что каждый погрузился в свои мысли. И Анна, и Адриан чувствовали, как их опутывают невидимые сети. Что бы они ни делали, о чем бы они ни думали, все мысли возвращались к психиатрической клинике Сен-Винсент-де-Поль и ее пациенту – профессору Фоссиусу.

Анна, хоть она была по-прежнему настроена решительно и чувствовала поддержку Клейбера, поняла, что имеет дело с сильным соперником, с которым вряд ли сможет справиться даже с помощью Адриана. Кроме того, ее мучил вопрос, почему до сих пор с ней ничего не произошло, в то время как все, кто был связан с пергаментом, так или иначе пострадали. Гвидо умер, Раушенбах убит, Гутманн пропал. Она взглянула на Клейбера и попробовала улыбнуться, прогнав мрачные мысли. Но ничего не вышло.

Клейбер, конечно же, не мог прочитать мысли Анны, но понимал, что было бы излишним задавать вопросы. Расположение к Анне, которое он ощутил при встрече в аэропорту, уступило место невероятному нервному напряжению. Он от всей души хотел, чтобы их встреча произошла при более благоприятных обстоятельствах, но в то же время Адриан относился к тому типу людей, которые могут практически любую ситуацию повернуть в свою пользу. Клейбер искренне надеялся, что сможет завоевать сердце Анны благодаря своей поддержке, ведь именно перед лицом общего врага все чувства становятся сильнее. В том числе и обоюдная симпатия.

8

Когда они на следующий день приехали в Сен-Винсент-де-Поль, создалось впечатление, что их уже ждали. Но дежурный врач, ничего не объясняя, проводил Анну и Адриана не в комнату для свиданий с пациентами, а в кабинет доктора Ле Вокса. Главный врач с некоторым смущением, нехарактерным в подобной ситуации для человека его положения, сообщил им, что прошлой ночью профессор Фоссиус умер от сердечного приступа. Ле Вокс выразил Анне и Клейберу как ближайшим родственникам свое глубокое сочувствие.

Они шли по длинному коридору, где, как обычно, стоял запах мастики, и Клейбер поддерживал Анну. Нет, она не испытывала горя из-за смерти Фоссиуса, хоть он и успел за два прошедших дня завоевать ее симпатию. Это событие поразило ее прежде всего потому, что вписывалось в страшную череду смертей и трагических несчастных случаев, ставших уже закономерностью, в существование которой Анна не хотела верить. Она с самого начала сомневалась в том, что смерть профессора Фоссиуса была случайной, но не могла обнаружить возможной причины или связи с предшествовавшими событиями.

Словно во сне, она с трудом шла по отвратительно пахнувшему коридору, ухватившись за руку Адриана, затем вниз по широкой каменной лестнице. Возле выхода стоял санитар, который во время их посещений с отсутствующим видом сидел у двери. Подойдя к Адриану, он что-то прошептал – Анна не разобрала слов, к тому же в тот момент ее мало что интересовало, – и после недолгой беседы мужчины договорились встретиться около 19:00 в бистро, расположенном неподалеку на улице Анри Барбюса, возле лицея Лавуазье.

Этому разговору и договоренности о встрече Анна не придала никакого значения, словно одному из странных видений, которые в последнее время часто посещали ее во сне. Лишь дома Клейбер объяснил ей смысл странного предложения санитара, который намекал, что может сообщить важные сведения относительно обстоятельств смерти профессора. На вопрос о том, почему это нельзя сделать прямо в клинике, тот ответил, что это слишком опасно.

Что бы ни стояло за столь странным поведением санитара, Анна и Адриан при всем своем желании не могли представить, что предоставленная им информация сможет каким-то образом помочь. Но они находились в том положении, когда нельзя упускать ни малейшего, пусть даже самого ничтожного шанса.

По парижским меркам бистро было непривычно большим, и среди множества посетителей найти назначившего им встречу санитара оказалось довольно трудно. Очевидно, как раз по этой причине он выбрал именно данное заведение. Пока Адриан с Анной протискивались между столиков, глядя по сторонам, санитар появился неизвестно откуда, как черт из табакерки. Он оказался довольно энергичным мужчиной средних лет, способным выражать свои мысли четко и ясно. По крайней мере, не осталось никаких сомнений в том, какими окажутся требования санитара, когда он намекнул, что, работая в психиатрической клинике, зарабатывает ужасно мало – при этом незнакомец использовал слово méprisable, – а поэтому вынужден искать дополнительные источники дохода. В общем, он готов был предоставить сведения относительно истинных обстоятельств смерти профессора Фоссиуса, а также передать им некую вещь, оставленную покойным ныне пациентом, которая могла пригодиться Клейберу и Анне.

– О чем вы говорите? – спросил Адриан.

Санитар сообщил, перейдя при этом, к огромному удивлению своих собеседников, с французского на ломаный, но понятный немецкий, следующее: в течение последних дней он внимательно прислушивался к каждой беседе между профессором и его посетителями. На вопрос, откуда он так хорошо знает немецкий, санитар ответил, что его жена из Германии, и тесть и теща ни слова не говорят по-французски. Это лучшая школа.

– Сколько? – спросил Клейбер коротко. Он признал, что не раскусил недалекого, по его мнению, санитара и считал это личным поражением, которое можно забыть, опять же по его мнению, лишь выложив в качестве наказания самому себе определенную сумму денег. Поэтому Адриан был готов заплатить достаточно большую сумму.

Сошлись на пяти тысячах франков: две тысячи немедленно, а оставшуюся часть – при получении конверта.

Клейбер был поражен уверенностью, с которой действовал санитар. Ему даже показалось, что тот занимался подобными вещами не в первый раз.

– Как вы можете быть уверены, что получите оставшуюся сумму? – спросил Клейбер вызывающе.

Санитар усмехнулся.

– В некоторой степени вы у меня на крючке. Полицию наверняка может заинтересовать тот факт, что вы обманным путем, выдав себя за родственников, добились свидания с профессором. Поэтому я предлагаю действовать исключительно в рамках наших договоренностей. Вы со мной согласны?

С видимым удовольствием он взял две тысячи франков, согнул купюры пополам и убрал в карман пиджака. После этого наклонился над покрытым темной морилкой столом и сказал:

– Фоссиус умер не своей смертью. Его задушили. Кожаным ремнем.

На вопрос, откуда ему это известно, санитар ответил:

– Я нашел профессора утром в половине шестого. На его> шее виднелась иссиня-красная полоса, а у кровати лежал кожаный ремень.

В то время как Анну такая новость вовсе не удивила, Клейбер лишь с трудом смог осознать смысл сказанного. Он спросил, почему администрация клиники решила умолчать о случившемся и назвать причиной смерти сердечный приступ.

– И вы еще спрашиваете? – не сдержался санитар, вновь переходя на французский. – В Сен-Винсент-де-Поль было уже достаточно скандалов, а убийство, совершенное в одном из отделений клиники, может стать самым скандальным происшествием в череде странных событий, которые в последнее время бросили тень на больницу. Конечно, в данный момент проводится внутреннее расследование, которое пока что не завершено Ле Воксу приходится иметь дело с настоящей тайной.

Когда Клейбер спросил у собеседника его личное мнение, тот, словно в отчаянии, нервно взъерошил растопыренными пальцами волосы и сказал:

– До меня дошли слухи, что накануне вечером к профессору Фоссиусу приходил странный посетитель. Не могу утверждать это с уверенностью, поскольку была не моя смена, но говорят, что он напоминал иезуита и общался с Фоссиусом на английском языке.

Анна и Клейбер переглянулись. Растерянность обоих достигла высшей точки. К Фоссиусу приходил иезуит?

– В любом случае, этот аббат был последним человеком, с которым разговаривал профессор. Конечно же, подозрение падает на него. Разве может кто-нибудь поручиться, что это действительно был иезуит? Но факт остается фактом: странный священник покинул клинику Сен-Винсент-де-Поль меньше чем через полчаса после прихода. Привратник подтвердил это.

Относительно того, легко или же трудно проникнуть в психиатрическую лечебницу Сен-Винсент-де-Поль, санитар ответил, что, по его мнению, у преступника должен быть сообщник среди персонала, поскольку иным способом, кроме как через дверь, в закрытое отделение попасть невозможно.

– А вы? – сказал Адриан задумчиво. – Можно ли предположить, что вы…

– Послушайте, – грубо прервал его собеседник, – вы можете считать меня подлецом, потому что я продаю вам информацию. Мне на это, честно говоря, начхать! Но соучастие в убийстве – на такое я не способен!

Санитар быстро допил остатки анисового ликера из своей рюмки, швырнул на стол деньги и не прощаясь вышел из бистро.

– Не следовало так с ним разговаривать, – заметила Анна еле слышно. Она уставилась пустым взглядом в воображаемую точку где-то посреди заполненного сигаретным дымом помещения. Адриан заметил, что руки Анны дрожат.

9

Они очень сомневались в том, что санитар, как было условлено, на следующий день появится вновь и выложит всю известную ему информацию за вторую часть суммы. Полночи они спорили о том, что может принести этот странный тип, и строили фантастические предположения, ни на шаг не приблизившись к истине. В конце концов далеко за полночь они решили: санитар назовет имя убийцы. Но все произошло несколько иначе.

Следующим вечером в назначенное время – ведь деньги ценят больше чести не только подлецы – мужчина пришел на встречу с Анной и Адрианом в том же самом бистро, взял оставшуюся сумму денег и со спокойствием профессионала выложил на стол коричневый запечатанный конверт, который Клейбер без промедления вскрыл.

– Ключ? – воскликнула Анна, даже не пытаясь скрыть свое го разочарования.

В конверте лежал ключ, которых наверняка выпустили многие тысячи, с двумя выгравированными на нем словами «Sucuritu France».

– И это все? – спросил Клейбер.

– Да, это все, – ответил санитар. – Возможно, вам это ключ кажется незначительным, но, думаю, вы измените свое мнение, узнав, что профессор заворачивал его в носовой платок и постоянно держал у себя под подушкой.

Клейбер взял ключ, несколько мгновений подержал его на ладони и зажал в кулаке.

– Возможно, вы правы, – сказал он, немного подумав, – но до тех пор, пока мы не обнаружим замок, к которому этот ключ подходит, он бесполезен.

– Это уже ваше дело, – ответил санитар. Он молча кивнул и не попрощавшись удалился.

Два следующих дня прошли словно в кошмарном сне. Даже Адриан, который всегда руководствовался принципом «Нет проблем!», казалось, впал в отчаяние. Он уговаривал Анну сесть в первый же самолет и отправиться куда-нибудь к солнцу и морю, например в Тунис или Марокко. Клейбер настаивал, что возвращаться в Мюнхен одна Анна не должна.

Она же лишь устало улыбалась. По большому счету, ей было все равно. Она жила в постоянном страхе, что следующей жертвой неизвестного врага станет Адриан. Она не решалась говорить об этом вслух, но все свои мысли сосредоточила на том, как предотвратить подобное развитие событий и спасти Клейбера. С другой стороны, она понимала, что слишком слаба и не сможет в одиночку, без помощи Адриана узнать правду. Анна почти поддалась на его уговоры отправиться вместе отдыхать, когда совершенно неожиданно они напали на след, давший всему делу совершенно иной оборот.

Анна дала Адриану пленку со снимками коптского пергамента, которую тот отдал в фотолабораторию и попросил сделать копию. Он собирался найти эксперта, способного перенести загадочный текст, о содержании которого было известно лишь то, что в нем упоминалось имя Бараббас. Но поскольку снимки были, как выразились в лаборатории, «изготовлены, мягко говоря, неумело», они решили напечатать несколько вариантов с разной степенью увеличения, яркости и контрастности. Все снимки немного отличались друг от друга, поэтому разные части текста были лучше видны на одном снимке и помучились менее отчетливо на других.

Сама по себе обработка снимков в лаборатории, конечно же, Не могла стать поворотным событием, которое столь сильно взволновало Анну. На левой стороне одного из снимков, напечатанных с большим увеличением, виднелись четыре пальца – очевидно, оригинал перед камерой держал кто-то, помогавший при съемке, и этот факт объяснял плохое качество фотографий. Если говорить более точно, то пальцев было не четыре, а три с половиной, поскольку на указательном пальце отсутствовала последняя фаланга.

– Донат! – воскликнула Анна.

– Донат?

– Муж парализованной женщины в инвалидной коляске! Он с самого начала показался мне подозрительным. Женщина, находившаяся во время аварии в автомобиле Гвидо и исчезнувшая из клиники через два дня, выдала себя за его жену. Донат утверждал, что он ничем не может мне помочь. Он лжет, лжет, лжет!

– И у этого… Доната не было половины указательного пальца на правой руке, ты в этом уверена?

– Абсолютно уверена! – ответила Анна. – Я видела его собственными глазами и обратила внимание на руку. Но он сказал, что ничего не знает об описанных мною событиях. По чему он лгал и что может скрывать от меня?

Анна боялась. Теперь она испытывала страх и перед новыми вопросами, возникшими вследствие последнего открытия. В сущности, она ни на шаг не продвинулась к разгадке и находилась там же, где и в день после катастрофы, в котором погиб ее муж. Напротив, все попытки узнать что-либо имели эффект археологических раскопок: чем больше материала оказывалось в ее распоряжении, тем больше возникало вопросов. Кроме того, Анна изо всех сил пыталась свыкнуться с мыслью, что Гвидо изменял ей и подло обманывал.

Она чувствовала себя так, словно против своей воли получила роль и оказалась в какой-то странной пьесе, не зная при этом ни своих слов, ни остальных актеров. Ее желания никого не интересовали – Анна должна была доиграть свою роль до конца.