Пять сотых градуса ниже абсолютного нуля

1

Вахтер, сидевший в вестибюле института за столиком, перестал читать газету и удивленно воззрился на мальчика, подростка лет пятнадцати, спускающегося по лестнице. Время давно перевалило за полночь и находиться в институте могли только люди со специальными пропусками.

Мальчик выглядел довольно комично. Черный, выгоревший на солнце костюм был ему непомерно велик. Пиджак мешком висел на худых угловатых плечах, из-под рукавов едва выставлялись кончики пальцев. Штанины брюк гармошками лежали на огромных туфлях и волочились по полу, а в воротнике рубашки могли бы разместиться две такие тощие шеи.

Подросток ошалело озирался по сторонам, вцепившись обеими руками в спадающие брюки.

— Эт-то что за новости? — вахтер даже привстал со стула. — Ты откуда взялся? А? И кто, собственно, ты такой, чтобы среди ночи шататься по институту?

— Я не знаю… — мальчик вымученно улыбался. — Вы извините, пожалуйста. Надо мной, наверное, подшутили…

— Я тебе извиню! Я тебе пошучу! — распалялся вахтер. Нашли место для фокусов. Я вот сейчас включу сигнализацию и отправлю тебя куда следует. Пусть там с твоими родителями разбираются, с какой целью ты проник в научное учреждение. Да еще в таком маскараде. Как твоя фамилия, а? Как? Говори громче, не мямли!

— Ошканов я. Ефим Ошканов.

Потянувшись было за телефонной трубкой, чтобы привести свою угрозу в исполнение, вахтер опешил.

— Постой, постой, какой такой Ошканов? Я знаю Ошканова с кафедры низких температур. И тоже Ефима. Ефим Константинович Ошканов. Вместе зимой на Кудяниху ездим, одной пешней лед долбим. Рыбки славно привозим. Но что у него сынок имеется, что-то не припомню… Но вообще-то похож. Очень даже похож. Ну, ладно… Пусть Ефим с тобой разбирается, а я завтра с ним потолкую. Только чего же на тебе отцовский костюм? Как ты в нем по улице пойдешь?

Мальчик, растерянно улыбаясь, молчал.

— Нет, похож, похож, теперь точно вижу. Даже родинка под глазом. А может, тебя мальчишки обидели?

Так и не получив ответа, вахтер в сердцах махнул рукой.

— Ладно, беги, давай. Время позднее, никто тебя разглядывать не станет, — вахтер щелкнул ключом, отпирая двери вестибюля. — А завтра жди бани.

Закрыв за мальчиком двери, вахтер уже пожалел, что отпустил его. Что-то тут было не так. Если в том, что мальчик в такое позднее время оказался в институте, уже заключалось обстоятельство чрезвычайное, то еще удивительнее было, что на мальчишке оказался костюм с плеча очень известного вахтеру человека.

На всякий случай вахтер поднялся по лестнице, заглянул в один коридор, в другой… Свет выключен, ни души. И только спустившись в полуподвальное помещение, где находилась лаборатория кафедры низких температур, он замер, прислушиваясь. Ему почудилось, что за закрытыми дверями лаборатории гудит трансформатор. Но открывать двери он не решился.

2

Мальчик замер на бетонных ступенях института. Он узнал Майскую площадь, через которую по праздникам проходили колонны демонстрантов. Вон и знакомые облицованные розовым мрамором трибуны. Только… только, что это за ступени под его ногами? И откуда взялось это огромное здание, из которого он вышел? Повернув голову, при неверном свете фонарей Ефим разобрал на мраморной дощечке: "Институт электромашиностроения".

Ефим точно знал, что в их городе такого института нет! А на этом месте должно было стоять трехэтажное "Бюро путешествий и экскурсий", в которое он не раз наведывался по поручению классной руководительницы.

Может, это другая площадь?

Однако вон на углу стоит старинный каменный особняк в два этажа. Этому особняку более трехсот лет и его построил известный уральский рудознатец из редчайшего уральского камня. Без упоминания об этом особняке нельзя рассказывать историю города.

Значит, площадь та самая.

Но откуда взялось высотное здание рядом с особняком? Из одного стекла и бетона, оно в ночи казалось необычайно ажурным, и шпиль его уходил в ночное небо на необыкновенную высоту, сливаясь со звездами.

Что-то произошло в окружающем Ефима мире. Случилось что-то необъяснимое за тот короткий промежуток небытия, в течение которого он был кем-то и непонятно для чего перенесен в незнакомое здание Института электромашиностроения. У мальчика была отличная память, он помнил всю свою жизнь до последнего дня. Но тщетно старался он восстановить в своей памяти события, которые привели его в странное здание института. Ему стало страшно, как это случается в предчувствии надвигающейся беды. Страх заставил его торопливо сбежать с бетонных ступеней и устремиться в аллею, ведущую в сторону его дома.

На аллее ни души. И только на ближайшей скамейке Ефим вдруг различил одинокую женскую фигуру. Сжавшись и оцепенев в неподвижности, пожилая женщина остановившимися глазами наблюдала за его приближением. На ее лице, скупо освещенном уличными фонарями, застыло выражение ужаса. Ефиму показалось, что женщина сейчас не выдержит и закричит. Не понимая, почему он внушает ей такой страх, Ефим поспешил оставить женщину позади. Он побежал, поминутно наступая на волочащиеся по асфальту штанины и рискуя растянуться.

Он бежал, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не видеть, как родной его город становится вдруг неузнаваемо чужим, открывая его глазам то неведомую площадь с подземными переходами (о которых все в городе только мечтали!), то ансамбли зданий удивительной архитектуры, то фонтаны с цветниками, оказавшиеся здесь волею какого-то необъяснимого чуда.

Свернув за угол, мальчик вскрикнул от радости — он увидел свой дом! Он узнал бы его среди тысяч подобных домов по тем неуловимым признакам, которые, если и захочешь, не опишешь и которые впитываются в человеческую душу с годами. А Ефим как-никак прожил в этом доме все свои пятнадцать лет. Вон из того подъезда мать вывозила его в детской коляске, выводила за руку в садик, провожала в школу…

Здесь спасение!

Подле отца и матери он избавится от одуряющего страха перед неведомым и необъяснимым, похожим на нелепый сон, на горячечный бред.

Поддернув как можно выше проклятые спадающие брюки, которые тоже оказались на нем самым необъяснимым образом, Ефим взбежал по знакомой лестнице на четвертый этаж. Вот она родная спасительная дверь! Мальчик протянул руку к кнопке звонка… и отдернул ее, словно уколол палец об иголку.

Кнопка была не та!

Вместо привычной беленькой и кругленькой, уже пожелтевшей от времени, на стене поблескивала вызывающе чужая зеленая кнопка прямоугольной формы. Нет, ошибки не было. И номер квартиры, и порыжевшая от прикосновения рук никелированная ручка, и замочная скважина, и многие другие приметы не могли обмануть Ефима.

Он заставил себя нажать кнопку.

Он страстно желал, чтобы ожидание не обмануло его, чтобы в дверях показалась мать или отец, оба рассерженные его поздним приходом. Ему всегда влетало, когда он приходил не вовремя.

Дверь распахнулась и в ней показалась незнакомая молодая женщина в длинном голубом халате, заспанная и недовольная.

— Кого тебе, мальчик? — придерживая одной рукой полы халата, а другой прикрывая невольный зевок, спросила она. И не получив ответа от взирающего на нее с ужасом Ефима, повторила вопрос.

Мальчику показалось, что кто-то третий закричал с отчаянием в голосе:

— Но в этой же квартире живут Ошкановы!!

Женщина пожала плечами.

— Здесь живут Сычевы, — нетерпеливо переступая с ноги на ногу, возразила она. — Должно быть, ты перепутал адрес. Тебе какой дом нужен?

Ефим, волоча ноги, направился к лестнице. Необъяснимость происходящего окончательно придавила его.

— Мальчик, послушай! — окликнула его женщина.

Он не оглянулся. Ему стало так плохо, как еще не случалось ни разу в жизни. Остатки его мальчишеского мужества окончательно покинули его, он с трудом удерживался, чтобы не опуститься на ступеньки и не завыть во весь голос.

На ватных, едва держащих его ногах Ефим добрался до скамейки под тополями. Отчаяние уступило место полной апатии, покорности судьбе. Пусть будет, что будет…

Съежившись, вобрав голову в воротник чьего-то чужого пиджака, он закрыл глаза и застыл в неподвижности. Задремал было, но тут же вздрогнул и очнулся — ему почудилось, будто рядом присела та пожилая женщина, которую он видел на аллее у института. Он вспомнил, с каким суеверным ужасом встретила она его появление. Странная мысль пришла ему в голову: было что-то родственное в их страхах, в их одиночестве среди ночи и внезапно изменившегося города. Глупости, пожалуй. Однако видение искаженного ужасом женского лица назойливо маячило в его воображении.

3

Взошло солнце, и город начал просыпаться. Из дома (из его дома!) выходили совсем незнакомые люди, спешили на работу. Никто не окликнул, не признал Ефима. Если мальчик и привлекал внимание прохожих, так только своим нелепым костюмом.

— Мальчик, ты?!

Перед ним остановилась та самая молодая женщина, которая открывала ему двери его квартиры. Теперь она была одета в модные коричневые брюки с золотой вязью по шву, коротенькую ярко-желтую кофточку-безрукавку, лаковые белые босоножки. Ее кругленькое лицо дышало свежестью — видно, женщина только что вышла из-под холодного душа. Губы маленького и тоже кругленького рта она все собирала трубочкой. Коротко подстриженные и крашенные под медь волосы образовывали на голове хаос морских волн.

Видно, женщина шла на работу, потому что в руке держала папку с бумагами.

— Послушай, — присматриваясь к мальчику, решительно произнесла она, — пойдем-ка, дружок, в дом и разберемся в наших делах. Я вижу, ты попал в историю и тебе нужна помощь. А я великий мастер разгадывать чужие тайны. Ночью-то я со сна, дуреха, не разглядела, как тебе худо приходится. Ты, пожалуйста, прости меня — засоню. Идем, идем, я уж теперь от тебя ни в какую не отстану.

В ее нарочито строгом голосе звучало искреннее участие, та доброта, в которой Ефим сейчас более всего нуждался. И когда женщина решительно взяла его за руку, он безропотно последовал за ней.

— Меня зовут Ксенией Марковной, — сказала женщина, открывая двери и пропуская Ефима вперед. — Мы живем здесь вдвоем с мужем. Но он сейчас в отпуске и отправился лазать по своим ужасным пещерам. Ты знаешь, что такое спелеолог? Это мое несчастье. Каждую ночь мне снится, что он застрял там, в своих лазах… Да ты проходи в комнату, будь как дома. А я позвоню на работу, чтобы меня не ждали.

Как дома!..

В своих комнатах мальчик увидел чужие вещи, уловил чужие запахи.

— Садись вот сюда, на диван, — Ксения Марковна швырнула папку с бумагами на стол и села рядом с Ефимом. — Такие, стало быть, выкрутасы, дружок. Ну, давай, выкладывай все по порядку.

Выслушав сбивчивый рассказ Ефима о его ночной оказии, Ксения Марковна сложила губы трубочкой и задумалась.

— И ты совсем-совсем не помнишь, как попал в институт? Чудно… И вообще, все это страшно загадочно, Ефим. Ты даже не отдаешь себе отчета, насколько загадочно. Я буду не я, если не докопаюсь до истины.

Ефим жадно вслушивался в голос женщины, улавливая в нем ту уверенность, которую отняла у него минувшая ночь. Ксения Марковна пересела на стул к тумбочке с телефоном, сняла трубку.

— Начнем с адресного стола, — сказала она, — и уточним местонахождение твоих родителей. Как их зовут, когда родились? Ну-ка?

Даты, названные Ефимом, заставили ее застыть с раскрытым ртом. Ей пришлось сделать над собой значительное усилие, чтобы не выдать своего недоумения. Получалось, что и отцу и матери мальчика давным-давно перевалило за сто. Однако она не помнила названных имен среди долгожителей города. И потом, не могли же столь престарелые люди иметь пятнадцатилетнего сына!

Медленно набирая номер адресного стола, Ксения Марковна уголком глаз наблюдала за своим юным гостем, но признаков умственного расстройства на его лице не замечала.

Из адресного стола ответили, что названные ею люди в городе не проживают. Это было уже совсем непонятно.

С минуту она колебалась. Ее глаза встретились с глазами мальчика — доверчивыми серо-голубыми глазами. Да нет, похоже, с головой у него все в порядке.

Ксения Марковна набрала номер городского архива.

— С вами говорит юрист завода холодильных установок, произнесла она сухо и официально, — мне необходимо выяснить данные относительно Ошканова Константина Михайловича и Ошкановой Екатерины Филипповны.

Ответа ждать пришлось довольно долго. Но какую несуразицу ей сообщили! Родители Ефима действительно проживали в этой квартире, но умерли девятнадцать лет тому назад, то есть за четыре года до появления мальчика на свет божий! Между тем Ефим утверждал, что только вчера вечером находился вместе с ними вот в этой самой комнате. Мать помогала ему переводить с английского, а отец приводил в порядок книги в домашней библиотеке.

— Что вам ответили? — насторожился Ефим.

— Голова кругом идет, Ефим, — призналась Ксения Марковна. — Тут нужны люди поумнее нас с тобой. А пока одно скажу: чертовски тебе завидую!

— Мне? — удивился мальчик. — Почему?

— Приключение! — женщина назидательно подняла палец. — С тобой, похоже, произошло такое, что только в фантастических романах бывает. А ты же парень. Тебе от радости до потолка прыгать надо.

Мысль, подсказанная Ксенией Марковной, как-то сразу успокоила Ефима. И даже взбудоражила его. Приключение! Будет что порассказать друзьям. Ну, тогда и паниковать нечего.

— Послушай, — заговорщически понизив голос, сказала Ксения Марковна, — а ведь у меня в холодильнике куча вкуснейших вещей. Ты как, не возражаешь?

Ее слова послужили сигналом для желудка Ефима. Там сразу заныло от ощущения пустоты. Всю ночь он был на ногах. Да еще столько пережил. Теперь ему казалось, что он не ел по. крайней мере двое суток.

Холодильник на кухне действительно оказался забитым такими яствами, от одного вида которых Ефим почувствовал дурноту и рот его наполнился слюной. Он с жадностью набросился на ветчину, шпроты, на пирог с рыбой, который прямо во рту таял. А Ксения Марковна ему все подкладывала да подкладывала. Заодно она и сама отправляла себе в рот то кусочек торта, то прямо пальцами вылавливала из банки с компотом розовощекий персик.

Все это молниеносно исчезало в ее кругленьком ротике. И от того, что лицо ее при этом оставалось строгим и деловитым, у Ефима окончательно отлегло от сердца.

— А я ведь довольно плотно позавтракала, — доверительно пожаловалась Ксения Марковна. — Мне за обжорство и от мужа влетает, боится, что я разжирею. А ты, дружок, ешь, ешь. Душа меру знает.

Она пичкала Ефима с таким упрямством, что он едва выбрался из-за стола.

— А теперь на боковую, — скомандовала Ксения Марковна, отсыпайся, дружок. А я отправлюсь на выяснение кое-каких обстоятельств. По возвращении обстоятельно доложу. Лады?

— Лады! — заулыбался Ефим.

— Вот и преотлично, — Ксения Марковна покачала головой, и во что только тебя вырядили, черти. Костюм с какого-то мужика содрали и на мальчонку напялили. Чудесники-кудесники…

Ксения Марковна закрыла за собой двери только тогда, когда убедилась, что сон мальчика достаточно крепок. От ее показной беспечности не осталось и следа. Она едва не подвернула ногу, сбегая по лестнице. Она очень спешила разобраться в странных и безусловно имевших место событиях.

4

Георгий Михайлович Лапин был самым молодым доктором технических наук в Институте электромашиностроения. Впрочем, он был и самым молодым среди заведующих кафедрами. Ему только что исполнилось тридцать один. Он возглавлял кафедру низких температур.

В науке он продвигался довольно быстро и результативно. Его решения научных проблем поражали смелостью и простотой. Его доклады на симпозиумах в равной мере вызывали бурю негодования и бурю восторга. Взять хотя бы лапинскую теорию частиц с мнимой массой покоя. "Если существуют частицы с положительной массой, если стало привычным существование частиц с нулевой массой (к коим относятся фотоны и нейтрино), так отчего бы не быть и таковым, знак массы которых будет по другую сторону нуля?" — вопрошал Лапин. И, подтверждая свою мысль, приводил безукоризненные логические доказательства, подтвержденные математикой.

В ниспровержении этой теории принимали участие весьма именитые физики. Они не трудились в выборе выражений доказывая псевдонаучность домыслов молодого доктора технических наук. Лапин же, читая громящие его статьи, хохотал, счастливо потирая руки. Единомышленников с каждым днем у него становилось все больше.

В поисках частиц с отрицательной массой (их уже до Лапина окрестили тахионами) он пошел своим путем. Он отказался от использования сверхмощных ускорителей и нашел прежде чисто диалектическое решение проблемы: получение качественно иного состояния материи требовало качественно иного метода.

Ему пришлось сменить немало научных руководителей, прежде чем удалось защитить кандидатскую диссертацию на тему "Самопроизвольное возникновение тахионов". Он был на грани провала. При голосовании он получил перевес всего в один голос. Зато в высших инстанциях диссертация получила неожиданно самую блестящую оценку, и Лапину было сразу присуждено докторское звание.

К удивлению друзей Лапин отказался от предложенной ему исследовательской работы в Институте физических проблем Академии наук и переселился в один из уральских городов, где принял заведование кафедрой, казалось бы, ничего общего не имеющей с решением проблемы тахионов. Но он-то знал, что делает. В том небольшом городе только что сдали в эксплуатацию крупнейший в мире завод холодильных установок. Содружество с таким предприятием сулило богатейшие возможности.

Еще четыре года спустя в лаборатории Лапина была собрана первая опытная установка для пробития "дна температурного колодца", то есть для выхода в область температур, лежащих ниже нуля Кельвина. Именно в этой области, по расчетам Лапина, открывалась возможность, для самопроизвольного возникновения тахионов.

Прорыв в область отрицательных абсолютных температур в конечном счете открывал возможность извлечения энергии из пространства. В воображении Лапина уже оформлялась машина, названная им "тахогенератором". В принципе это будет своеобразная губка, впитывающая энергию из межзвездного вакуума. Ценность генератора усугублялась предстоящими космическими полетами в иные звездные миры.

Способность Лапина с удивительной легкостью объяснять самые сложные явления, тут же облекая их в ажурные математические зависимости, снискала ему всеобщее уважение на кафедре. Невысокого роста, плотный и подвижный, Георгий Михайлович мог всю ночь напролет просидеть над расчетами, а утром появиться на кафедре таким свежим, будто хорошо выспался, прочесть пару-другую лекций с присущей ему увлеченностью и, наскоро перекусив в столовой, экспериментировать до полуночи.

Он не переносил медлительности, научной посредственности и просто в ярость приходил от формализма в исследовательской работе. Тем большее удивление и разочарование среди работников кафедры вызвало появление нового инженера-исследователя, человека, который ни в каких отношениях не подходил под строгие лапинские мерки.

Георгий Михайлович принял его в штат кафедры, несмотря на протесты проректора.

5

Ефим Константинович Ошканов работал на заводе холодильных установок рядовым конструктором. За тридцать четыре года своей непрерывной службы он не поднялся даже до старшего конструктора, не говоря уже о командных должностях.

А чего стоила внешность этого человека! Скучающее лошадиное лицо с выступающей нижней челюстью и тусклыми, некогда серо-голубыми глазами. Правда, седые курчавые волосы, оставшиеся густыми, как и в молодости, придавали ему некоторую привлекательность. И так как он никогда не носил головного убора, даже в сильнейшие морозы, на него оглядывались на улице.

Одевался Ефим Константинович всегда в один и тот же черный костюм, заметно выгоревший на солнце, и даже в жару не снимал пиджака. Галстука не признавал, хотя сорочку застегивал на все пуговицы." "Походка у него была неторопливой. Передвигался он, обычно сцепив руки за спиной и не глядя на встречных, отчего часто не замечал знакомых. Появляясь на работе, никогда не здоровался первым, а на приветствия отвечал или коротким кивком или нечленораздельным бурчанием.

На кафедре Ошканов сразу вызвал всеобщую неприязнь. Лапина отказывались понять — принять человека, которому до выхода на пенсию остается около двух лет! А ведь этот без пяти минут пенсионер занял штатную единицу, на которую претендовали люди и помоложе и несравненно перспективнее.

Лапин на все упреки только посмеивался, весело поблескивая прищуренными глазами.

…С Ошкановым судьба впервые свела его шестнадцать лет назад в этом же городе, где он родился и жил до поступления в столичный университет.

Ошканов явился в школу с общественным поручением — прочесть старшеклассникам лекцию на тему "Машины — гиганты XX века. Что и говорить, название лекции выглядело весьма интригующе.

Тем сильнее было разочарование школьников, когда с первых же минут стало ясно, что будет не захватывающее повествование, а тоска зеленая. Лектор не обладал даром слова. Он не говорил, а бубнил, почти не отрывая глаз от конспекта. И сыпал, сыпал цифрами. В его распоряжении не было даже мало-мальски подходящего наглядного пособия.

Вначале Юрий испытывал снисходительное сострадание к прилипшему к трибуне человеку с лошадиным лицом. Невыразительность была не только в речи лектора, но и во всем его облике.

Наступил момент, когда терпение Юрия истощилось. Нет, встать и демонстративно уйти показалось ему слишком благородным выражением протеста. Уйти следовало этому никчемному лектору.

Юрий начал демонстративно зевать, потягиваться, мотать головой, словно вел отчаянную борьбу со сном. Зевота, как известно, заразительна, и вскоре уже зевали два первых ряда перед трибуной.

С удовлетворением юноша поймал на себе растерянный взгляд лектора. Лектор начал терять нить доклада, сбиваться, повторять уже сказанное. И вдруг закончил. Спросил, нет ли вопросов. Вопросов, разумеется, не было. Лектор поспешно затолкал листки конспектов в портфель, комкая их, и, даже не оглянувшись на сидевших в президиуме директора школы и двух классных руководителей, не простившись с ними, торопливо спустился со сцены. Единственный взгляд он бросил на Юру. При этом в его глазах не было ни гнева, ни даже досады. Он словно в чем-то винился перед старшеклассниками.

А тут в зале возник смех, сдержанный, похожий больше на шепот, — сказывалось присутствие директора. Юрию не было смешно. Ничего, кроме презрительного сострадания к лектору, он не испытывал.

О лекции тут же забыли.

Правда, у Юры было еще объяснение с директором, но… такие мелочи жизни в расчет уже не шли.

А потом началось удивительное и необъяснимое. На уроке физики, когда речь шла о превращениях тепла, Юрий почему-то вспомнил, что в рассказе того незадачливого лектора проскользнуло упоминание об отрицательных абсолютных температурах.

— Разве могут быть такие? — спросил Юрий у преподавателя.

— В реальности нет, — ответил преподаватель. — Отрицательные абсолютные температуры существуют в квантовой механике как условные математические понятия. Да еще как домыслы фантастов.

Именно такой ответ и ожидал услышать Юра Лапин. Единственное, что смущало его — того лектора никак нельзя было отнести к категории фантастов. А уж в квантовой механике он наверняка ничего не смыслил, иначе хотя бы раз сослался на нее. Так нет же, он сыпал одними реальными цифрами. Что за чертовщина из противоречий!

Спустя еще месяца три или четыре, сидя у телевизора и захваченный происходящей на какой-то вымышленной планете трагедией, Юра снова вспомнил об отрицательных температурах. И опять подумал, что в рассказе Ошканова отрицательные абсолютные температуры фигурировали вовсе не как отвлеченные понятия, а как реальные категории, связанные с числовыми примерами и стало быть с какими-то определенными проблемами науки?

Но с какими именно?

Начало лекции Юрий еще помнил. Ошканов толковал о современной тенденции техники к созданию гигантов. Росло число этажей в небоскребах. Возрастала мощность, а значит и размеры электрических генераторов. В воздух поднимались все более внушительные по размерам и грузоподъемности лайнеры, а океанские просторы бороздили уже подлинные плавучие города. Возводились сверхдомны… Создавались сверхпрессы… Скоростные сверхпоезда мчались по супермагистралям.

Сверх… сверх… сверх…

И цифры… цифры… цифры… от которых еще не успели отдохнуть девятиклассники (у них перед тем была контрольная работа по математике).

О том, что в технике совершаются сверхпревращения, Юрию было известно. Но при чем тут фиктивные отрицательные температуры? Вот вопрос, который все навязчивее ворочался в голове Юры. И каждый раз он сопровождался устремленным на Юрия взглядом виноватых, в чем-то кающихся глаз. Мальчик снова и снова видел сутулую, торопливо убегающую спину, слышал приглушенный смех своих сверстников.

Его не мучило запоздалое раскаяние, дело было вовсе не в этом. Какой-то подсознательный интерес подталкивал Юрия к поискам связи отрицательных температур с какими-то "сверх", столь туманно прозвучавшей в той злосчастной лекции.

Юра начал с того, что поинтересовался у одноклассников: что они запомнили об этой связи? Куда там! Его вопросы приняли за шутку. Многие даже не сразу сообразили, о какой лекции он спрашивает.

Как ни хороша была память у Юры, сам он ничего восстановить в ней не смог. Единственное, что он припомнил к своей собственной досаде, так это лишь то, что об отрицательных температурах лектор заговорил именно в тот момент, когда Юрий начал зевать. И скорее всего рассказчику попросту не дали возможности закончить свою мысль.

Юрий не дал.

Увы, пройдет немало лет, прежде чем Юрий Лапин поймет, что тогда на трибуне стоял провидец, человек, одаренный природой способностью заглядывать в будущее на много лет вперед.

Но в те дни школьник Юрий Лапин меньше всего думал об Ошканове-человеке. Его воображение оказалось задетым (и не так уж, чтобы очень) таинственным значением отрицательных температур, которых не бывает на свете.

Самое простое было — взять да и разыскать лектора, потолковать с ним, выяснить, что к чему. А как теперь взглянешь ему в глаза? Нужно окончательно потерять совесть, чтобы после такого свинства явиться на доверительную беседу.

Оставалась единственная возможность — выяснить все самостоятельно. В руках Юры стали появляться книги, содержание которых школьной программой не предусматривалось. Он не нашел ответа на мучивший его вопрос, зато в его руки однажды попала книга с рассказами о борьбе за получение низких температур. Какая это оказывается была жестокая и трагичная борьба! Только для того, чтобы еще на несколько градусов приблизиться к абсолютному нулю, заживо сгорел в водородном пламени поляк Врублевский… Двадцать один год жизни отдал англичанин Дьюар, чтобы свершить то, что не удалось Врублевскому… Более десяти лет ушло у голландца Онессе, чтобы спуститься всего на 0,8 градуса ниже температуры, достигнутой Дьюаром, — он получил жидкий гелий. И когда это наконец случилось, без чувств грохнулся на пол своей лаборатории. Четыре месяца он бился в горячке, находясь между жизнью и смертью…

Зато итогом этой борьбы стала возможность сжижать любые газы. Были открыты явления сверхпроводимости и сверхтекучести.

Да, пищи для размышлений тут оказалось предостаточно.

6

И вот наступил день, когда стоявший уже на пороге школы юноша Лапин испытал ни с чем не сравнимое чувство озарения. Его поразила удивительная догадка: если существуют положительные температуры, если почти достигнут абсолютный нуль, почему бы не быть температурам и по другую сторону нуля? Ведь это же так логично?

Тогда он думал, что является первым человеком в мире, задавшим себе такой вопрос. Эта обманчивая самоуверенность определила его жизненный путь. Она привела его на физмат столичного университета, после окончания которого он стал восходящей звездой в научном мире.

И вот четыре с небольшим года тому назад он возвратился в родной город, чтобы привести в исполнение свои самые сокровенные замыслы.

Здесь, спустя шестнадцать лет, судьба снова свела его с Ошкановым. Заглянув как-то по своим делам в проектное бюро завода холодильных установок, он признал в одном из пожилых конструкторов того самого незадачливого лектора, который, сам того не ведая, определил путь Лапина в науку.

Лапин не был сентиментален, но при виде Ошканова испытал странное безотчетное беспокойство. Что-то осталось недодуманным, мимо чего проходил он все годы своих творческих успехов и что каким-то образом оставалось связанным с Ошкановым.

Начальник группы, в которой работал Ошканов, рассказал Лапину:

— Оригинальный человек наш Ефим Константинович. И вроде в годах уже, а голова забита черт знает чем. Иногда такое разведет, чего и на философских семинарах не услышишь. А больше молчит. Так "молчуном" его в бюро и кличут.

— Сколько лет работает, а все рядовым, — подивился Лапин.

— Да все по той же причине — голова глобальными проблемами забита. Революционные перевороты в науке ему грезятся. А нам все это до лампочки, обыкновенных хлопот хватает. Ну так вот, попробовали как-то раз его ведущим поставить, вакантное место образовалось. Хлебнули с ним тогда. Ни организовать людей, ни распределить задания не сумел. Представляете, конструкторов с утра до вечера в диалектике просвещал, а всю проектную работу, рассчитанную на группу, потом один умудрялся делать.

— Значит, как рядовой конструктор, он кое-чего стоит?

— О, да! Вот уж чего у него не отымешь. Чувство ответственности в жизненную потребность превратилось. После Ошканова ни расчеты, ни чертежи можно не проверять — ошибок все равно не сыщешь.

Несколько дней после этого разговора Ошканов не выходил из головы Лапина. Между тем работа над тахионным генератором близилась к завершению. Недалек был день, когда теоретические исследования, пройдя через горнило ЭВМ, должны были обратиться в металл, в конкретные формы деталей, в чудо-машину.

Нетерпение начали проявлять все, участвовавшие в создании генератора, — лаборанты, инженеры-исследователи, младшие и старшие научные сотрудники. Теперь каждый раз включали испытательный стенд с таким чувством, с каким саперы заводят механизм мины замедленного действия.

И только Георгий Михайлович оставался по-прежнему веселым и шумливым. Он экспериментировал с присущей ему внешней беззаботностью. Но аппаратура в его присутствии работала под стать симфоническому оркестру, управляемому дирижером высшего класса. Случалось, Лапин на ходу менял порядок проведения эксперимента, принимая решения неожиданные и, казалось бы, противоречащие здравому смыслу. Но результаты приводили в шумный восторг даже его именитых единомышленников с высокими учеными званиями…

Случалось, с Лапиным спорили. Доказывая свою точку зрения, он приходил в веселое возбуждение, кричал и жестикулировал, словно находился в обществе людей с тугим ухом. Но никогда не обрывал спорщика, не выставлял в качестве аргумента свое вето руководителя. Даже с лаборантами спорил на равных. Он убеждал ясностью своего мышления, силой своей логики и, наконец, результатами экспериментов.

И кому бы пришло в голову, что именно в эти горячие дни, когда успех был уже не за горами, Лапина все сильнее одолевает чувство настороженности и безотчетной тревоги. Не странно ли — он, уже достаточно известный ученый, которого прочили в академики, все острее ощущал свою неполноценность.

Однобокость мышления — так он втайне охарактеризовал ее.

Техническая сторона открытия решена, это верно. Но ведь он не просто ученый, он — коммунист-ученый. Он обязан заглянуть в будущее своего детища, в те социальные последствия, которые оно может повлечь за собой. Однако Лапину не удается заставить себя задержаться хотя бы на день, на час, взглянуть на свои исследования со стороны глазами бесстрастного аналитика. Его мозг до отказа забит математическими уравнениями. Но так продолжаться не может. Если его самого не хватает, чтобы быть одновременно и математиком и диалектиком, значит, нужно призвать кого-то в союзники, кого-то такого, кто так же одержим диалектикой, как он, Лапин, одержим чисто физической сутью открытых им явлений.

…Прихватив с собой бутылку коньяка и кулек с апельсинами, он отправился к Ошканову.

Ефим Константинович встретил гостя настороженно. Видно было, что о Лапине он наслышан.

— Я бы хотел потолковать с вами, — сказал Лапин. — Если не возражаете, конечно.

— Милости просим. Только бутылочку оставьте в прихожей, мы ничего такого не потребляем.

Первое же, что удивило Лапина, когда он вошел в комнату, — обилие книг. Самодельные стеллажи занимали все стены от пола до потолка. Полки с книгами примостились даже в проемах над дверями, в прихожей, над входом в кухню. Взгляд у Георгия Михайловича был острый, он сразу отметил обилие философской литературы: увесистые тома Энгельса, Гегеля, Спинозы, полные собрания Маркса, Ленина, философские трактаты Маха, Бора, Эйнштейна, Бернала, Винера… Было множество вообще неизвестных Лапину авторов.

Изрядное место занимала и техническая литература, но с каким странным вкусом подобранная! "Проблемы транспорта"… "Прогнозы на третье тысячелетие"… "Вопросы происхождения нефти"… "Современная бионика"…

И вдруг… научная фантастика! Стеллаж за стеллажом, прямо глаза разбегаются. Фантастика рядом с Марксом и Лениным не причуда ли слегка выжившего из ума человека? Нет, именно это соседство сразу успокоило Лапина и утвердило в том, что являлось для него только догадкой.

Ошкановы жили весьма скромно. Телевизор допотопного изготовления. Письменный стол для школьника, на нем измызганная, истертая печатная машинка с начатым листком. Заглянуть в листок Лапин не решился, хотя испытывал большое искушение сделать это.

На полу пестренькие домотканые половики, на окнах портьеры из зеленого ситца. Четыре жестких стула за круглым столом, а у письменного стола крашеная табуретка. Количество стульев свидетельствовало о том, что круг знакомых у Ошкановых весьма ограничен.

Жена Ошканова, Марина Давыдовна, по годам была старше мужа, но выглядела куда моложе. До выхода на пенсию она работала медицинской сестрой у отоларинголога. В ее черных, собранных в узел на затылке волосах не было ни одной сединки. Чувствовалось, что это очень жизнерадостная, подвижная женщина, которая не прочь посудачить с соседками. Полнота только подчеркивала ее миловидность. И лишь приглядевшись, Лапин различил на ее лице глубоко запрятанные потаенную грусть и усталость. Видимо, жизнь с Ошкановым не была для нее безмятежной.

— Садитесь, пожалуйста, — у Марины Давыдовны был мягкий протяжный голос.

Лапин сел за круглый стол. На минуту заколебался: стоит ли нарушать мирный покой этих пожилых людей? И вообще, не ошибается ли он, ожидая столь многого от такого, судя по всему, беспомощного, ничего не добившегося в жизни человека?

Ошканов сел напротив Лапина, ничего не спрашивая и предоставив гостю самому объяснять цель своего визита.

— Ефим Константинович, будьте любезны, несколько листков чистой бумаги, — попросил Лапин, — я постараюсь вас не задерживать.

Бумагу поспешила принести Марина Давыдовна и села чуть позади мужа, но так, чтобы тот мог чувствовать ее плечо. И это Лапин отметил про себя. Откровенно настороженный, испытующий взгляд пожилой женщины из-за плеча Ошканова смутил гостя. Вряд ли она разбирается в том предмете, о котором сейчас пойдет речь. Однако в том, что для нее это будет иметь значение нисколько не меньшее, чем для мужа, у Лапина не оставалось никаких сомнений.

— Мне удалось осуществить прорыв в область отрицательных температур, — Лапин решил сразу брать быка за рога, — я сделал это первым, Ефим Константинович. Я стал первым, поскольку пошел принципиально иным путем. Правда, результаты более чем скромны: всего пять сотых градуса ниже абсолютного нуля. Пять сотых, но ниже! Я уверен, вы в достаточной мере оцениваете это, — Лапин сделал паузу, чтобы дать возможность Ошканову выразить свое удивление, быть может, даже восторг. Но… ничего этого не произошло. — Таким образом, установка задействована, она работает. В основу ее положен следующий принцип.

Шариковая ручка короткими росчерками металась по листку бумаги. Чертить Лапин умел, а уж рассказывать, подчинять себе внимание слушателей, тем более.

— Вот сюда подается жидкий гелий, и возникает первичная сверхпроводимость. Наведенное в соленоидах магнитное поле резко уплотняется и становится способным ориентировать диполи в материале обмотки на молекулярном уровне. Вам ведь известно, что такое ориентирование снижает температуру системы. Надобность в жидком гелии отпадает, и мы возвращаем его в емкости. Теперь начинается своеобразная раскрутка, температура понижает самою себя. Идет ориентирование диполей уже на атомарном уровне, и система переходит на тот энергетический уровень, на котором мы оказываемся ниже дна температурного колодца.

Георгий Михайлович швырнул ручку на листок бумаги и откинулся на спинку стула. Прищуренные глаза его блестели торжеством победителя. В коротком рассказе заключались годы поисков, тысячи экспериментов, бесконечные математические анализы.

Глядя на Ошканова в упор, он убедился, что интуиция не подвела его — торчащие уши Ошканова порозовели от волнения, а нижняя челюсть отвисла, приоткрыв чередование собственных и металлических зубов. Конструктор как-то неестественно выпрямился над столом. Затем он положил ладонь на испещренный Лапиным листок, решительно придвинул его к себе и, не наклоняя головы, молча и долго всматривался в замысловатое кружево линий, в нагромождение математических зависимостей.

— А, собственно, для чего вы все это мне рассказываете? глухо и враждебно спросил он Лапина.

— Я и мои друзья слишком увлеклись математикой, — признался Лапин, — а это опасно, я знаю. Абстрагирование может заслонить от нас главную сущность открытия. Ведь мир отрицательных абсолютных температур — это мир качественно иных явлений. Но каких именно? И здесь нужно абсолютно раскованное воображение, — взгляд Лапина невольно упал на стеллажи с фантастической литературой. — Раскованное, но… насквозь пропитанное законами диалектики.

— Тахионный генератор — абстракция? — ухмыльнулся Ошканов. — Что же касается диалектической оценки ваших работ, то вы, товарищ Лапин, обратились явно не по адресу. Я всего лишь конструктор.

— А я и пришел к вам как к конструктору, — в глазах Георгия Михайловича спряталась хитринка. — Как вы посмотрите, если я предложу вам место на кафедре?

— В нашем бюро найдутся более достойные люди.

— Их интересует диалектика?

— А почему вы решили, что она интересует меня? — уже с нескрываемой враждебностью вскинулся Ошканов. — И вообще цель вашего визита меня крайне удивляет. Мне два года осталось до пенсии и у меня нет желания менять место работы.

Он встал, давая понять, что Лапину пора убираться. И Марина Давыдовна встала, но она из-за плеча мужа поглядывала на гостя благодарными ликующими глазами, чем привела его в полнейшее недоумение.

— Апельсинчики не забудьте, — Ошканов довольно грубовато сунул пакет в руки Лапина. — Отнесите своим детишкам.

"Да ведь он узнал меня! — сообразил Георгий Михайлович. Узнал, черт этакий!"

Спустя два дня, выйдя из института на липовую аллею, Лапин увидел на ближайшей скамейке супругов Ошкановых. Они сидели рядом и, судя по их виду, никогда в жизни не садились поодаль друг от друга.

При виде Лапина они разом встали, и Марина Давыдовна ободряюще сжала локоть мужа.

— Георгий Михайлович, — сухо и официально произнес Ошканов, — я прошу вас взять меня к себе на кафедру. Я понимаю, что никакой научной ценности для вас не представляю, а потому согласен на любую подсобную работу.

И Марина Давыдовна, радостно улыбаясь, закивала головой, словно вместе с мужем собиралась работать на кафедре.

7

Лапин готовил стенд к очередному испытанию генератора, когда заведующий лабораторией Миша доложил, что его хочет видеть какая-то дама.

— Молодая? — осведомился Георгий Михайлович.

— И очень симпатичная, — уточнил Миша. — Шик!

— Пригласи ее в каптерку.

"Каптеркой", по инициативе Миши, пришедшего в институт после службы на флоте, стали называть маленькую глухую комнатенку без окон, в которой хранились запасные приборы, арматура, канцелярские принадлежности, спецодежда. Там же устраивались перекуры и тайные торжества по случаю чьего-нибудь дня рождения.

Войдя в каптерку. Лапин увидел круглолицую женщину с вихрами медных волос и вызывающе строгими темно-карими глазами.

— Ксения Марковна Сычева, — назвала она себя, — юрист завода холодильных установок.

— Очень приятно, — Лапин церемонно наклонил голову. — Георгий Михайлович Лапин, заведующий кафедрой низких температур. Мы в чем-то нарушили договор с вашим заводом?

— Нет, нет, я совсем по другому поводу, — женщина замялась. — Такая, знаете ли, странная история получается… В вашем отделе кадров я только что выяснила: на вашей кафедре работает некто Ошканов Ефим Константинович.

— Совершенно верно, работает.

— Могла бы я его видеть?

— М-м-м… К сожалению, нет.

— С ним что-то случилось?

— Очевидно, да. Он не вышел на работу, а человек это чрезвычайно пунктуальный, требовательный к себе, — Лапин развел руками. — Я посылал к нему на квартиру, но там — никого.

Женщина в раздумье пальцем уперлась в собственный подбородок.

— Еще вот что, — сказала она, — не позволите ли вы мне взглянуть на вашу лабораторию?

— Милости просим!

Лапин пропустил Сычеву впереди себя, распахнул перед ней двери в лабораторный зал.

— Поразительно! — шепнула женщина. — Все совпадает…

— Совпадает с чем? — приподнял брови Лапин.

— Сегодня за полночь к нам в квартиру постучал мальчик, Ксения Марковна взволнованно защелкала замком сумочки, и это не укрылось от глаз Лапина. — Его зовут Ефимом. Ефим Ошканов.

— Мало ли на свете Ошкановых, — чуть пожал плечами Лапин, — а среди них Ефимов?

Женщина буквально вцепилась в Лапина.

— Он стучал в свою квартиру. Слышите — в свою! И он действительно жил в ней… девятнадцать лет назад. А мальчику пятнадцать. Мало того, он уверяет, что весь минувший день провел с родителями, которых давно нет в живых. И, как мне удалось установить, — это родители вашего Ошканова. Достаточно прочесть его автобиографию, его анкетные данные.

— Постойте, постойте, — нахмурился Георгий Михайлович, не так быстро. Может, мальчишка знает нашего Ошканова и приплел его для пущей достоверности.

— И вашу лабораторию заодно?

Лапин изменился в лице.

— То есть?

— Ночью он вышел из вашей лаборатории — это может подтвердить вахтер. А вот каким образом он оказался в лаборатории, объяснить не в силах. Зато лабораторию описал точно, я теперь сама убедилась.

— Немыслимо!!

Лапин попятился и плюхнулся на металлический вращающийся стульчик.

— Я устроил сегодня разнос нашей ученой братии, — потирая лоб, произнес он. — Кто-то, уходя, оставил включенным тахионный генератор. А кто-признаться не желает. Генератор работал всю ночь, и беда могла произойти большая. Но, по совести говоря, я не верю в рассеянность моих товарищей, народ у меня проверенный. Так что разнос я устроил для порядка. Но я совсем выпустил из виду Ефима Константиновича… Извините, пожалуйста, — Лапин вскочил, — садитесь, прошу вас!

— Ничего, ничего, я так.

Теперь они стояли, сосредоточенно глядя друг на друга. Мысли Лапина не путались, не метались в невообразимом хаосе. Уж кто-кто, а он-то умел сопоставлять факты, находить единственно возможный вывод. И даже самая нелепая фантастичность этого вывода его никогда не пугала.

— Скажите, во что одет мальчик? — спросил он.

— Очень странно, знаете ли, одет. На нем костюм с плеча взрослого мужчины. Вид у мальчика в нем весьма комичный.

— Костюм черный, выгоревший на солнце. Пуговицы лиловые, пришитые черными нитками?

— Да, да, совершенно верно!

— Сорочка зеленая с белой полоской. Туфли коричневые с тупыми сбитыми носками, а шнурки желтые.

— Так вам все известно?!

— Фу-ты! — Лапин достал носовой платок и вытер сразу вспотевшее лицо. — Так ведь и до инфаркта недалеко… Ах, Ошканов, Ошканов, ты все-таки сказал свое слово!

— Ради бога, — взмолилась Сычева, — объясните же, наконец!

— Позвольте мне прежде самому прийти в себя, — сказал Лапин. — Вот мы с чего начнем: я должен немедленно видеть мальчика. Михаил! — закричал он. — Миша!

Появился заведующий лабораторией с мотком проволоки на плече и с коробкой под мышкой.

— Генератор не включать, — приказал Лапин. — И никого к нему не подпускать. Слышал: никого! Головой отвечаешь.

— Шеф, — обиделся Миша, — ты меня с кем-то путаешь.

8

Стараясь не шуметь и через плечо поглядывая на следовавшего за ней Лапина, Ксения Марковна вошла в комнату. И с испуганным возгласом попятилась обратно. На диване, вытянувшись на спине, переплетя пальцы на груди, звучно храпел мужчина преклонного возраста. У него было лошадиное лицо с отвисшей нижней челюстью и седая кудрявая шевелюра.

— Боже мой! — перепугалась Ксения Марковна. — Кто это?

— Рекомендую, — торжественно провозгласил Лапин, — Ошканов Ефим Константинович, инженер-исследователь лаборатории низких температур.

Его голос разбудил спящего. Ошканов открыл мутные, глубоко сидящие глаза и повернул голову. Не узнав стоящей перед ним женщины, он, кряхтя, сел.

И тут увидел Лапина.

— Георгий Михайлович? — удивился он. — Что-нибудь случилось?

— Я думаю, да, случилось, Ефим Константинович. Но прежде познакомьтесь с хозяйкой квартиры, в которой вы изволите находиться.

— Позвольте… Действительно, где это я?

Он озадаченно разглядывал незнакомую комнату, диван, на котором лежал, самого себя. Но, видно, уже начинал кое-что припоминать, лицо его становилось все более сосредоточенным. Увидев наброшенный на спинку стула свой пиджак, Ефим Константинович поспешно надел его. Краснея от натуги и смущения, тяжело дыша, надел и завязал туфли.

— Извините, пожалуйста… — Он исподлобья все поглядывал на Ксению Марковну. — Как неловко получилось… А зеркало у вас где?

Ксения Марковна, еще не обретшая от волнения дара речи, указала на двери в прихожую. Ошканов, шаркая туфлями по паркету, направился вон из комнаты. Уже не соображая, что можно включить свет, он в полутьме прихожей почти вплотную приблизил лицо к зеркалу, сосредоточенно вглядываясь в свое отражение.

Свет включил вышедший за ним Лапин.

— Ничего… — разочарованно пробормотал Ошканов, — никаких следов воздействия…

— О чем вы, Ефим Константинович?

— Я все объясню, разумеется. Но должен сразу сказать, Георгий Михайлович, — ваши надежды на меня не оправдались.

— А вы в этом уверены?

Лапин взял Ошканова за локоть, провел обратно в комнату, усадил на диван и сам сел рядом. Поодаль на стуле застыла Ксения Марковна, все не сводящая глаз со своего ночного гостя.

— Что вы делали ночью в лаборатории? — спросил Лапин. Зачем включили генератор?

Ошканов, насупившись, долго молчал.

— Я жил с единственной целью, — хрипло произнес он, создать рабочую теорию революционных переворотов в науке и технике, на основе законов диалектики, прочно соединенную с математикой. Тогда, начиная любое исследование, ученый сможет заглядывать в будущее и заранее предусматривать все возможные последствия от своего творения. Куда там! Меня никогда не принимали всерьез. А ведь еще шестнадцать лет тому назад я на основе своей теории предсказал, куда ведет поиск отрицательных абсолютных температур.

— Куда же? — Лапин заглянул в лицо Ошканова.

— В область самопроизвольного возникновения тахионов, создание в пространстве замкнутого объема с обратным ходом времени.

— Ч-ч-черт! — Лапин хлопнул себя по коленям, вскочил и заходил по комнате. — Отрицательное-то время мы отнесли к категории мнимых величин, к чисто математической абстракции. Это значит — остановились на полдороге. Недотепы! Олухи! Но вы-то, вы, Ефим Константинович? Вы чего же во все колокола не били? Как могли вы спокойненько сидеть у своего кульмана и чертить болтики-винтики, зная, что уже идут исследования, идет вторжение в мир отрицательных абсолютных температур?

Ошканов беспомощно развел руками.

— Я старался делать все, что было в моих силах. Писал статьи, которые расценивались как научная фантастика. Ходил по школам, старался рассказывать как можно интереснее. Тешил себя надеждой: вдруг зажгу хотя бы одну юную душу. Хотя бы одну! — Ошканов замер, сгорбившись так, что Георгий Михайлович перестал видеть его лицо. — Увы, природа обошла меня всем, в чем я так нуждался, — ни исследователь, ни лектор, ни публицист… В общем, полная бездарность. И вдруг… Ошканов выпрямился, повернулся к Лапину. — И вдруг появились вы, Георгий Михайлович. Вначале я не мог поверить, принял за иронию судьбы.

Лапин перестал расхаживать по комнате, замер на месте.

— Вы создали установку, которая позволила вам пробить дно температурного колодца, — голос Ошканова неуловимо изменился, в нем послышалась не присущая ему твердость. — Ваша цель — получить новый источник энергии, эффективный и неисчерпаемый. Но вы, не чураясь диалектики, догадывались, что прорубаете окно в новый неведомый мир, который откроет перед вами не только новые источники энергии. И вы понимали, что с помощью одной математики в это окно не заглянешь.

— Ну же, Ефим Константинович! — поторопил умолкнувшего Ошканова Лапин. — Не томите душу!

— Да что ж, ничего такого особенного. За два года, что я у вас протолкался, времени было вполне достаточно, чтобы сообразить, какие чудеса лежат хотя бы подле самого окна.

— Отрицательное время! — подхватил Лапин. — Неужели же вы доказали, что и оно — реальная сущность.

— Я пытался сделать это…

— Но как? Каким образом?

— Я пришел ночью в лабораторию и включил генератор. После этого я погасил свет в зале.

— Свет? Зачем?

— Я остался в полной темноте. А когда глаза мои привыкли, увидел в пространстве между торцом установки и экранной защитой оранжевое свечение.

— "Свечение Черенкова"?!

— Да. И я готов был вопить от счастья. Я считал, что сбылись мои прогнозы. Но чтобы окончательно утвердиться в своих догадках, я… я шагнул в это залитое светом пространство. Если там действительно имело место обратное течение времени, оно должно было как-то повлиять на меня. Но, как видите, увы, никаких последствий. Я шел к этой минуте всю жизнь, а она превратилась в минуту горького разочарования.

На лице Ошканова появилось отчаяние.

А Лапин смотрел на него восторженно и влюбленно. То, что сделал сегодня ночью Ошканов, выглядело до неправдоподобия просто: ему потребовалось всего лишь нажать кнопку, которая находилась даже не на пульте, а на косяке дверей в лабораторный зал. Ее, эту кнопку, каждый день в конце рабочего дня, убедившись, что все ушли домой, "вырубает" завлаб Миша.

Четыре года экспериментировать с генератором и не догадаться взглянуть на его работу в полной темноте. Великая тайна познания! Но путь Ошканова к маленькой кнопке у дверей длился долгие десятилетия поисков. По крупицам собирал он новейшие факты из молекулярной биологии, ядерной физики, цитологии, теории относительности и все это связывал в единый узел. Ах, Ошканов, Ошканов! Как же удалось все это тебе в одиночку, без друзей и единомышленников, оставаясь при том честным и добросовестным конструктором холодильных установок?

Вообразив себя в условиях такого раздвоения, Лапин поежился. Жесточайшее испытание! Чтобы выдержать его, нужна беспредельная одержимость, бесконечная вера в идею. Ошканов… Титаническая работоспособность и… феноменальная беспомощность в жизни.

— Ефим Константинович, дорогой вы мой! — обнимая Ошканова за плечи, воскликнул Лапин. — Да вы попробуйте сначала припомнить, как оказались в этой квартире.

— В самом деле… — стушевался Ошканов.

— Вы пришли сюда, поскольку эта квартира была когда-то вашей. Вы выросли в этих комнатах, здесь умерли ваши родители. Но прошло много лет и сегодня ночью сюда вернулся подросток, пятнадцатилетний Ошканов.

— Не хотите ли вы сказать…

Ошканов отстранился, чтобы лучше видеть Лапина.

— Ксения Марковна, — обратился Лапин к хозяйке квартиры, — расскажите-ка человеку о его ночных похождениях.

Выслушав рассказ Сычевой, Ефим Константинович долго молчал, раскачиваясь и потирая колени. Но в глазах его было несказанное счастье.

— Свершилось… — голос его был хриплым.

— Да, — подтвердил Лапин, — окно вы приоткрыли. Но теперь следует его распахнуть настежь. Не так ли, Ефим Константинович?

По дороге в институт, у выхода из липовой аллеи на площадь, Ошканов неожиданно схватил Георгия Михайловича за рукав.

— Боже правый! — простонал он. — Она еще здесь!

На крайней скамейке, откуда хорошо был виден вестибюль института, сидела Марина Давыдовна. Она подремывала, положив голову на спинку скамейки. А время уже перевалило за полдень.

— Она проводила меня до самых дверей института, — в исступлении зашептал Ошканов Лапину. — Она могла бы удержать меня, если бы захотела. И знала, что рискует потерять меня навсегда — ведь воздействие могло оказаться и стойким. И вот все ждет. Впрочем, как же так? Она должна была видеть того мальчика, который вышел из института. И она не могла не догадаться… Боже мой, каково ей было! Маринушка! Маринушка! — вдруг закричал он. И с протянутыми руками устремился к жене.