Пьер де Жиак

III

Это нежданное предательство, причина коего заключалась в том, что солдат оставили без содержания, как нельзя более осложнило дела короля Карла VII. Граф Ричмонт с большим трудом поднял в герцогстве своего брата двадцать тысяч человек, которых он и привел на осаду крепости Сен-Джеймс-де-Беврон; он платил им из своего кармана сколько смог, рассчитывая на сто тысяч экю, твердо обещанные ему королем; однако деньги эти по неизвестной причине так и не дошли, и усилие одного из самых могущественных вассалов короля так и истощилось в борьбе с королевским равнодушием.

Англичане заняли Нормандию, Шампань, Иль-де-Франс и Гиень; на их стороне воевала Бургундия; в их руках были все гавани Франции, они постоянно получали подкрепление людьми и деньгами от Англии, которая, находясь вдалеке от театра военных действий, оставалась все такой же процветающей и густонаселенной. Современному читателю, верно, нелегко понять, каким образом дофин удерживал в своей власти, даже во Франции, последние провинции, являвшиеся не столько частью его королевства, сколько местом прибежища, ежели только читатель не примет во внимание то обстоятельство, что войны в описываемую нами эпоху были далеки от хорошо организованных и подчиняющихся единой воле современных сражений.

В самом деле, каждый военачальник шел в наступление когда и куда ему вздумается; его войско росло или, напротив, сокращалось в зависимости от возможностей его кошелька. Как только ему нечем было платить, солдаты разбегались в поисках другого командира, а нужда или жажда наживы нередко заставляли солдат искать его в неприятельском лагере; деревни были опустошены; переходившие из рук в руки города, случалось, меняли хозяина трижды, а то и четырежды в год; повсеместная партизанская война приводила к разорению провинций и поистине варварскому к ним отношению со стороны как защитников, так и завоевателей. И, как мы уже сказали, на фоне всех этих событий англичане одерживали победы; но победы эти были неспешны, потому что английские военачальники гораздо более заботились о личной наживе и личной славе, нежели об успехе общего дела.

За четыре года, истекшие со времени смерти прежнего короля и до того момента, когда начинается наш рассказ, Карл VII достиг возраста зрелого мужчины, что, однако, не повлияло на становление его характера. Он обладал теми качествами, за которые народ любит своего суверена, но отнюдь не теми, что внушают уважение к королю его соседям. Находясь в постоянной зависимости от обстоятельств, в которых он оказывался, он к тому же и не пытался бороться: он прибегал к извечной помощи все новых своих союзников, порой выбирая их скорее по необходимости, нежели руководствуясь осторожностью.

Вот как случилось, что меч коннетабля, висевший с 7 марта 1722 года на боку у Ричмонта, ножны которого были украшены цветами французской линии, попал в руки швейцарца. Вот как случилось, что граф Дуглас был назначен главнокомандующим боевыми действиями на территории всего французского королевства. Вот как случилось, что Стюарта, потерпевшего поражение и взятого под стражу в Краванте, обменяли на одного из братьев Суффолков, а потом, в награду за службу, он был пожалован графством Дре, тогда как его деверь вошел во владение Туренским герцогством. Доверие Карла к заморским союзникам было до такой степени велико, что он даже набрал из их числа роту, которой поручил охрану собственной персоны, откуда и пошло название «швейцарская гвардия», сохранившееся вплоть до 1829 года; его носил отряд телохранителей французских королей.

Читателям будет понятно, в какое все более ненадежное положение ввергала постоянно меняющаяся политика судьбу Франции. Каждый новый благодетель являлся со своими претензиями, привязанностями и антипатиями, которые король должен был удовлетворять и разделять. Так, Ричмонт, будучи далек от того, чтобы относиться к мечу коннетабля как к милости, сам продиктовал те условия, на каких он был готов принять эту должность. Условия его были таковы: отставка министров, причастных к Шантососскому делу, и изгнание всех тех, кто запятнал себя кровью герцога Жана; дело в том, что у нового коннетабля были далеко идущие планы, а также обширные связи, что выгодно отличало его от предшественников; прежде всего, он мечтал помирить герцога Бретонского и герцога Бургундского с королем Французским. Он уже частию исполнил эту мечту, вырвав герцога Жана, своего брата, из альянса с англичанами, и, почувствовав воодушевление от этого успеха, он поспешил начать переговоры с Филиппом Добрым, а в доказательство раскаяния со стороны короля добился отставки Танги Дюшателя, назначенного сенешалем в Бокер, и изгнания председателя Луве, удалившегося в Авиньон. Что же до виконта де Нарбона, то он был убит в Вернее, а англичане, исполняя обещание, данное герцогу Бургундскому, четвертовали, а потом повесили его труп, найденный на поле боя. Итак, при короле остался в качестве председателя Королевского совета один де Жиак, чьи прошлые преступления были неизвестны: бургундские герцоги по-прежнему считали его своим сторонником.

Однако неведомая пагубная сила сводила на нет все предпринимаемые Артуром усилия: король, энергичный и преисполненный доброй воли, пока его поддерживало присутствие коннетабля, впадал с его отъездом в свойственную его натуре апатию. Удалившись в Иссудун (англичане, посмеиваясь, называли его тогда «королем Буржским»), Карл VII проводил свои дни на псовой или соколиной охоте, вечера — за игрой в карты или кости, а ночи — между угасавшей любовью к Марии Анжуйской и нарождавшейся любовью к Агнессе Сорель.

В конце одного из таких бесплодных дней, позволивших Ла Гиру сказать, что «никогда доселе не бывало короля, который бы столь же весело терял свое королевство», Карл, удостоившийся с тех пор имени Славный, но в описываемое нами время еще не заслуживший ничего другого, кроме прозвища Беззаботный, играл в кости с Пьером де Жиаком, своим фаворитом, в одном из залов Иссудунского замка; хотя эта игра была в те времена весьма распространена, король относился к ней скорее как к забаве, способной развеять скуку, нежели как к удовольствию; время от времени он свешивал руку, чтобы потрепать великолепную белую борзую, растянувшуюся у его ног и отвечавшую на его зов тем, что она вытягивала свою длинную гибкую шею и приоткрывала умные выразительные глаза. Наконец король выронил рожок слоновой кости, которым он до того поигрывал в руках, развернул кресло и, склонившись к своей любимице, едва слышно присвистнул; собаке, очевидно, был хорошо знаком этот зов: она сейчас же привскочила на задние лапы, а передние поставила королю на колени.

— Хорошо, Фидо, хорошо! — похвалил Карл. — Красавица моя, умница! Я гораздо более благодарен герцогу Миланскому за этот подарок, чем за три тысячи его ломбардцев, которые для начала разграбили мои провинции, а кончили тем, что проиграли битву при Вернее; будет тебе, Фидо, золотой ошейник, как только я получу корону.

— Слышишь, Фидо? — вмешался в разговор де Жиак. — Хозяин обещает, что ты издохнешь с французским гербом на шее.

Фидо едва слышно зарычал.

— Это еще не точно, де Жиак, — с печалью в голосе откликнулся Карл, поглаживая свою любимицу. — Ведь на эту корону чертовски много претендентов, и самые красивые цветы с нее уже оборвали. Должно быть, наши грехи прогневали святого Дионисия, покровителя Франции, или Господа Бога нашего, судии королей, ежели дела королевства идут все хуже и хуже.

Король испустил вздох, а Фидо ответил на него ворчанием.

— Послушайте, де Жиак! — продолжал король. — С тех пор, как меня стали предавать люди, я не раз испытывал желание взять в советники своего пса и довериться его инстинкту в выборе своих друзей и недругов.

— В таком случае мне недолго пришлось бы ходить у вашего величества в советниках, — заметил де Жиак, — ведь я у Фидо в немилости.

— Такие случаи известны, — продолжал король, отвечая скорее на свои мысли, чем на замечание советника. — Господь нередко поручал животным служить проводниками людям. Третьего дня, помните, в лесу Дун-ле-Руа мы совсем было потерялись, все спрашивали друг у друга дорогу, никто не знал, в какую сторону идти. И тогда мне пришла в голову мысль спустить Фидо с поводка и последовать за ним. Четверть часа спустя мы нагнали лошадей и пажей, ожидавших нас на опушке леса.

— Ваше величество путает инстинкт с мыслию, сердце животного — с душою человека.

— Верно, верно; но загляните в эти прекрасные глаза, Пьер. Не станете же вы отрицать, что в них светится ум? Приглядитесь к этим ушам: вот они навострились, вслушиваясь в мои слова; не кажется ли вам, что они разворачиваются словно для того, чтобы лучше меня понять? Несомненно, они слышат. Мне достаточно приказать Фидо выйти, и он уйдет; стоит мне его окликнуть, и он вернется: по одному моему знаку он ложится наземь. Да мои придворные даже этого не умеют, а удостоены звания людей. Правда, есть нечто такое, что всегда будет их отличать от этой прекрасной собачьей породы: они не умеют находить потерявшегося хозяина и кусают его, когда он падает.

Молчание, последовавшее за этой мрачной шуткой, длилось бы бесконечно долго, может быть, благодаря разнообразным мыслям, которые она породила в умах обоих собеседников, если бы не Фидо: он встрепенулся и заволновался; это означало, что в соседней комнате происходит нечто необычное. Король следил взглядом за умным животным: собака не сводила глаз с двери.

— Смотрите-ка, Пьер, к нам пожаловал кто-то чужой; поглядим, как его примет Фидо: я буду держаться с ним сообразно с тем, как поведет себя моя любимица; пусть на сей раз она будет председателем Королевского совета.

В это мгновение приподнялся закрывавший дверь гобелен и паж доложил:

— Его сиятельство Артур, граф де Ричмонт, коннетабль Франции.

Король вздрогнул, де Жиак побледнел; Фидо бросился к двери.

Коннетабль появился на пороге: борзая, видевшая его в первый раз, лизнула ему руку.

— Это вы, кузен! — с некоторым вызовом вскричал король. — Да это настоящее чудо — видеть вас здесь! Я полагал, что вы в этот час сражаетесь в Нормандии во славу Франции, защищая интересы короны.

— Так это и было, государь, — отвечал Артур, поглаживая борзую, породу и красоту коей он, казалось, оценил с первого взгляда. — И отнюдь не моя вина, что я в этот час нахожусь здесь, вместо того чтобы выбивать три лилии Франции на стенах Сен-Джеймес-де-Беврона.

— Что же вас заставило явиться без нашего разрешения, кузен?

— Многочисленные просьбы, с которыми я должен к вам обратиться, государь.

— Говорите! — приказал король.

Артур приблизился на несколько шагов. Карл жестом пригласил его садиться; однако коннетабль знаком показал, что хотел бы говорить стоя.

— Государь! — с важностью начал Артур. — Я не стану обращаться к вам от имени бретонского королевского дома; вы знаете, его род столь же древний, как и род королей французских. Я, как вам известно, сын отважного герцога Жана, вернувшего себе Бретань со шпагой в руках, в то время как ваш батюшка потерял Францию.

— Господин де Ричмонт! — нахмурившись, прервал его Карл VII.

Фидо лег к ногам коннетабля.

— Государь! — продолжал Артур. — Позвольте мне договорить. Когда я закончу, вы накажете меня, ежели я окажусь неправ. Благородный герцог, мой отец, умер, когда мы еще были юнцами; герцог Филипп Смелый, бывший, как и вы, королевским сыном, взял нас под свою опеку и привез в Пикардию; однако вскоре он тоже умер, и я перешел в руки его светлости герцога Беррийского, другого сына короля, а тот поручил храброму дворянину родом из Наварры по имени Перони заняться моим военным образованием; герцог, ваш дядюшка самолично наблюдал за этим так, будто я был ему родным сыном. Вот почему во время убийства герцога Орлеанского в тысяча четыреста седьмом году я оказался не в партии герцога Бургундского, а среди его недругов; это был первый мой политический шаг, и именно с той поры я взял в привычку держать данное слово.

— Да, я знаю, что вы — верный слуга.

Артур холодно поклонился и, словно не обратив внимания на похвалу короля, продолжал:

— И вот в тысяча четыреста тринадцатом году, когда его светлость герцог Бургундский и его величество король Карл Шестой, ваш отец, вопреки интересам королевства, осадили Бурж, я поспешил за помощью в Бретань, из-за чего поссорился с Жил ем, моим младшим братом, приверженцем бур-гиньонской партии. Это, впрочем, не помешало мне добиться от герцога Жана, моего старшего брата помощи в тысячу шестьсот всадников, в числе коих были виконт де ла Бельер, мессир Армель де Шатожирон, мессир Эсташ де ла Монней — все как на подбор храбрые командиры: мы с ходу захватили приступом Сийе-ле-Гийом, Бомон и Легль.

— Я припоминаю эти подвиги, хотя был тогда еще совсем юным, дорогой кузен, — с заметным нетерпением уже во второй раз перебил Артура король.

Однако Артур упрямо продолжал:

— В тысяча четыреста пятнадцатом году по первому же требованию короля Карла Шестого, хотя я тогда стоял под стенами Партнея, я снял осаду и вышел на помощь королю Генриху Английскому, осадившему Арфлер. Господин де Ги-енн передал мне ради этого предприятия всех своих людей и офицеров. Я присовокупил пятьсот своих всадников, среди которых были Бертран де Монтобан, господин де Сомбург и Эдуард де Роан, мой знаменосец. Я нагнал на берегах Соммы герцога Орлеанского, герцога Бурбонского, герцога Альбретского, герцога Алансонского, герцога Брабантского, герцога Неверского и герцога Эвского. В пятницу четырнадцатого октября тысяча четыреста пятнадцатого года наши батальоны собрались близ Азенкура в таком месте, где всем этим храбрым воинам было просто не развернуться. Вот почему мы потеряли день. Меня захватил в плен сам король Генрих, чью корону я разбил ударом топора, после того как сразил у него на глазах его брата Кларенса. Я дал ему слово, что буду его пленником, независимо от того, освободят меня или нет, до самой его смерти. В Англии я провел в плену пять лет. Под честное слово я возвратился в Нормандию, где влюбился в госпожу де Гиенн и просил ее руки, но она приказала ответить мне, что не желает быть супругой пленника. Хотя я очень ее любил, клянусь вам я набрался терпения и сдержал свое слово: я оставался пленником вплоть до тридцать первого августа тысяча четыреста двадцать второго года, то есть до того времени, когда король умер в Венсенском замке, недалеко от Парижа. С тех пор я свободен, потому что не стало человека, способного предъявить мне счет. Я женился на госпоже де Гиенн и прибыл к вашему величеству предложить свои услуги.

— Да, кузен; мы отправились в Анжер, тогда-то я и предложил вам меч коннетабля, освободившийся со времени гибели Бюшана.

— Седьмого марта тысяча четыреста двадцать четвертого года я получил его из ваших рук, государь, на Шинонских равнинах и, принимая его, я взялся поднять за свой счет со своих земель двадцать тысяч пехотинцев; взамен, государь, вы обещали мне прислать сто тысяч экю для выплаты солдатского жалования на время кампании.

— Да, кузен.

— Я поднял двадцать тысяч человек за свой счет и со своих земель, повел их в Нормандию, захватил Понторсон, перебив весь гарнизон, а оттуда отправился на осаду Сен-Джеймс-де-Беврона.

— Мне все это известно, кузен, потому я и удивился, увидев вас здесь.

— Я явился, чтобы вернуть вам меч коннетабля, государь. Ведь я сдержал все свои обещания, вы же изменили своему слову. Простите, что возвращаю вам меч в столь плачевном состоянии, — продолжал Артур, вынимая оружие из ножен, — но он обломался и затупился об латы англичан.

— Я изменил своему слову? — повторил король, разглядывая обломок поданного коннетаблем меча. — Какому же слову, кузен?

Де Жиак хотел было встать и удалиться.

— Останьтесь! — молвил король, жестом приказав ему сесть. — Вы видите, что нас обвиняют: останьтесь, чтобы защитить нас.

Де Жиак снова упал в кресло.

— В том не моя вина, государь; я делал все, что мог, ради поддержания своего войска; я продал рейнским торговцам все свои драгоценности и все столовое серебро. Я приказал заложить все вплоть до своей цепи и золотых шпор — свидетельства того, что я рыцарь; вплоть до короны с моего шлема — свидетельства того, что я граф; жемчуг для этой короны мне подарила матушка, королева Английская; однако всего этого оказалось недостаточно. И вот мое войско разбежалось ночной порой из-за невыплаченного жалованья; перед уходом солдаты подожгли казармы, побросав свои вещи и оружие. Я бросился вдогонку за этими трусами и предателями. Я умолял и угрожал, однако они и слушать ничего не хотели: они стащили меня с лошади и бросили под ноги своим коням, а потом оставили лежать без памяти на дороге; и весь этот позор, государь, не пал бы на бретонский королевский дом, не уступающий в древности королевскому дому Франции, ежели бы вы, ваше величество, сдержали слово.

— Да в чем же я его нарушил, господин де Ричмонт? — поднимаясь и бледнея от гнева, молвил король Карл VII.

— Вы, ваше величество, не прислали обещанные сто тысяч экю.

— То, что вы говорите, кузен, весьма странно, — садясь на прежнее место, заметил Карл, бросив взгляд на Пьера де Жиака. — В Мен-сюр-Иевре три сословия королевства приняли решение собрать эти деньги, но епископ по имени Гуго Комбрель высказал опасение, что это — лишь новый грабеж и что деньги попадут в руки моих фаворитов, вместо того чтобы послужить чести Франции. Эти сто тысяч экю были собраны с французских городов и, уж конечно, не задержались в нашей казне, где в настоящее время имеется всего-навсего четыре экю; а доказательство тому — мы были вынуждены просить кредита в сорок ливров у капеллана, крестившего дофина Людовика.

— Да где же, в таком случае, эти сто тысяч? — в изумлении вскричал Артур.

— Спросите мессира де Жиака, кузен, — робко отвечал король, — он должен это знать, потому что именно ему, как мне представляется, были переданы эти деньги.

— Мне кажется, — поигрывая золотой цепью и не дожидаясь вопросов Ричмонта, небрежно заговорил де Жиак, — что частью деньги эти пошли на уплату шести великолепных белых кречетов, которых привезли нам венгерские купцы, а также на то, чтобы обновить охотничьи экипажи, находившиеся в состоянии, не достойном великого короля; что же до остальных денег…

— …то они… — затрясшись от бешенства, подхватил Артур, — …то на них подновили дом госпожи Катрин де л’Иль-Бушар, не достойный вдовы графа Тюренского и любовницы господина де Жиака.

— Возможно, это и так, — отвечал де Жиак с вызовом и, вместе с тем, несколько смущенно.

Артур преклонил перед королем колени, положил к его ногам обломок меча, который он до тех пор сжимал в руках, и, с достоинством поднявшись, хотел было выйти.

— Погодите, кузен! — остановил его Карл. — Мы не принимаем вашего слова.

— Государь, берегитесь! — вскричал Артур. — Вы знаете, каковы прерогативы коннетабля королевства.

— Да, кузен, нам известно, что они почти равны королевским прерогативам.

— Вы знаете, что среди моих прав — право казнить и миловать и что сенешали, бальи, прево, мэры, эшевены[3], охрана, а также губернаторы и управляющие городов, замков, и крепостей, равно как и мостов, городских застав, и проездов, как и почти все находящиеся в вашей власти судейские, должны повиноваться нам так, как если бы это были вы.

— Знаю.

— И вы, ваше величество, подтверждаете права, даруемые мне вашей грамотой от седьмого марта тысяча четыреста двадцать четвертого года?

Король подобрал с полу меч и подал его Ричмонту со словами:

— Вложите этот меч в ножны, кузен; мы прикажем заменить лезвие — выбрать какое-нибудь другое, понадежнее.

Ричмонт поклонился:

— Не угодно ли будет теперь вашему величеству передать мне ключи от города?

— Зачем, кузен?

— Я хочу помолиться Пресвятой Деве Деольской завтра на рассвете, — отвечал Артур.

— Можете их взять, — кивнул король.

— Мне больше нечего сказать вашему величеству; позвольте мне удалиться!

— Ступайте, кузен, и да храни вас Господь!

Коннетабль низко поклонился королю и вышел; Фидо проводил его до самой двери, дружелюбно помахивая хвостом.

На следующий день на рассвете, в то время, как его сиятельство Артур де Ричмонт находился в церкви Пресвятой Девы Деольской, а священник поднимался на алтарь, паж пришел ему доложить, что рыцарь де Жиак арестован и что все ожидают дальнейших приказаний графа.

— Пусть Ален Жирон и Робер де Монтобан с сотней копейщиков сопроводят его в тюрьму в Дюн-ле-Руа; когда он будет на месте, мой Бальи знает, что с ним делать. Ступайте! А вы, Жан де ла Буассьер, — прибавил коннетабль, поворотившись к другому пажу, — отправляйтесь в Бурж и предупредите палача, чтобы он выезжал в дилижансе в Дюн-ле-Руа, где его ожидает работа, за которую ему уже хорошо заплачено.

Отдав приказания, благочестивый Ричмонт опустился на колени и так отстоял всю мессу.