Пылающий мост

Часть 2

В летней королевской резиденции, что на окраине Сетубала, на самом берегу лазурных вод Тритонова залива, двое нынешних владык Эль-Хассасина только что поднялись из-за обеденного стола. Правду говоря, не просто поднялись, но выскочили самым неподобающим образом, повергнув вышколенных слуг в смятение и ужас. Слугам вообще было непросто привыкать к прихотям новых правителей после того, как долгие годы они служили мрачному и грозному Чаршамбе Нонгакаю.

– Что-то ты плохо выглядишь, Рорайма, – сказал Меджадай Кройден, когда убедился в том, что их не могут услышать посторонние. – У тебя усталый вид и глаза красные. Но мы же не на марше – и неделя выдалась спокойной.

– Все в порядке, Медж. Просто плохо спал, – отмахнулся Рорайма. – Снилась какая-то гадость, теперь даже не помню, что именно.

– Может, хочешь отдохнуть после еды?

– Нет, иначе я совсем обленюсь. Мы и так почти ничего не делаем с тех пор, как заняли трон Чаршамбы...

Кройден только плечами пожал – он никогда не стремился к верховной власти и все еще не мог до конца привыкнуть к мысли, что казавшийся вечным как бог Чаршамба покинул этот мир и что власть в Эль-Хассасине теперь принадлежит ему – Кройдену – и Рорайме Ретимнону.

Любому политику прекрасно известно, что если после смерти короля его преемник сразу не занимает престол, стране грозит долгая и кровавая междоусобица. А поскольку владыка Эль-Хассасина умер бездетным, не оставив наследника, государство чуть было не уподобилось кораблику, попавшему во власть шторма. Однако военачальники Чаршамбы были мудры и многоопытны: Харманли Терджен вызвал троих основных претендентов на трон в Сетубал, а им хватило разума не начинать войну за власть.

В парадном зале был созван Большой совет, на котором собралось более четырехсот представителей самых знатных и уважаемых семей. В громадном помещении негде было яблоку упасть, и только возвышение, на котором стоял трон Чаршамбы Нонгакая – известный всей Имане трон, имевший форму черепа, – пустовало. Чуть поодаль был поставлен длинный тяжелый стол, за ним расположились десять главных вельмож королевства. В центре сидел Харманли Терджен, некогда старший, а теперь, после смерти короля, великий магистр ордена хассасинов.

По мнению окружающих, именно он в первую очередь мог рассчитывать на корону, ибо ему подчинялись все рыцари ордена, а также тайные и сыскные войска. Формально был в королевстве и министр финансов, однако казна всегда находилась в распоряжении короля и его главного советника, так что сейчас Харманли держал в своих руках неисчислимые богатства. А золотой запас – это уже и есть реальная власть. Советники и министры Чаршамбы не привыкли иметь собственного мнения, слепо повинуясь приказам лишь двух людей. Надо ли говорить, что после смерти последнего из Нонгакаев они автоматически признали своим господином все того же главного советника и великого магистра.

Тех сил, которыми он сейчас обладал, было вполне достаточно для того, чтобы стать королем, не созывая Большой совет. И то, что он все же это сделал, у большинства вызвало не только естественное уважение, но, с другой стороны, и откровенное непонимание.

Вельможи Эль-Хассасина, присутствовавшие на совете, навсегда запомнили, с какой удивительной легкостью был решен столь важный и сложный вопрос, как проблема престолонаследия. Все они, собравшиеся здесь, не имели никаких прав на королевскую корону, однако им предстояло решить, к кому из претендентов они примкнут, кого поддержат. Сделать этот выбор предстояло немедленно, потому что минуты сейчас решали их дальнейшую судьбу и благополучие. Откровенно говоря, никто не ожидал такой прозорливости и дальновидности, такой выдержки и терпения от жестких и агрессивных военачальников.

Первым слова попросил Харманли Терджен, тогда еще слабый, едва оправившийся от увечья, которое он получил в бою на Медовой горе Нда-Али. Обрубок его руки был замотан во много слоев мягкой и легкой ткани и плотно привязан к боку, чтобы великий магистр не причинил себе боль неосторожным движением. Харманли был смертельно бледен, под глазами у него лежали иссиня-черные круги, волосы поседели за ту кошмарную ночь, однако держался он по-прежнему прямо и был исполнен решимости до конца выполнить свой долг.

– Друзья и соратники! – торжественно начал он. – Мы собрались здесь, дабы решить судьбу одного из величайших государств Иманы, да и всего Арнемвенда. Сейчас, после трагической и внезапной гибели нашего короля Чаршамбы Нонгакая, я вижу два варианта развития событий. Либо мы найдем в себе достаточно мудрости и силы, чтобы удержаться от соблазна завладеть короной Эль-Хассасина, и разумно и – главное – сообща решим, кому она должна принадлежать по праву, либо наши личные чувства и амбиции перевесят, и тогда я предрекаю скорую и страшную гибель великой страны. Матарии и унгаратты уже с надеждой смотрят на восток, ожидая, когда же мы сами выполним за них всю грязную работу, когда перегрызем друг другу глотки и им останется только прийти и взять то, что уже некому будет защитить.

И потому я спрашиваю: согласны ли вы выслушать меня от начала и до конца?

Зал взорвался приветственными криками.

– Хочу сразу сказать, что я не претендую на трон! Я не желаю завладеть короной Нонгакаев и потому вправе считать себя объективным судьей. Согласны ли вы, друзья и соратники?!

Одобрительный гул пронесся под сводами.

– Я уверен, что наш король согласился бы со мной: трое вельмож и славных воинов, равно любимых и народом, и рыцарями ордена, могут считаться возможными преемниками его власти. Это... – Терджен сделал паузу, набрал полную грудь воздуха и громко выкрикнул подряд три имени, – Меджадай Кройден! Рорайма Ретимнон! Ондава Донегол!

Двое названных им военачальников и один великий адмирал были самыми прославленными воинами, самыми уважаемыми и знатными вельможами и давно считались национальными героями Эль-Хассасина. Лучших наследников и желать было невозможно. И все же – кто из них станет королем? Ондава Донегол встал со своего места, поднял руку вверх ладонью, призывая к тишине.

– Я счастлив, что здесь, в этом зале, возле этого пустующего трона прозвучало и мое имя! Это значит, что я прожил жизнь не зря, что я сделал для своей страны достаточно, чтобы она вспомнила меня в свой трудный час и решила доверить мне свою судьбу. Это великая честь, и я ценю ее превыше всего.

Эта же честь побуждает меня тут же, на месте, поклясться, что я и всегда буду защищать свою горячо любимую страну, буду проливать за нее кровь, а если потребуется – то отдам и жизнь.

Но я должен напомнить вам о том, что вы все и сами прекрасно знаете: как Харманли Терджен любит свой орден и никогда не променяет высокую честь быть его магистром ни на что другое, так я люблю море. Море и корабли. А потому я не вижу возможности занять трон Нонгакаев – это было бы сделано мной не по праву, даже если бы совет сейчас решил этот вопрос в мою пользу. Я – морской человек. И добровольно отказываюсь от всех возможных прав на престол в пользу сухопутных...

В зале зашумели и заволновались; это – в большинстве своем – морские офицеры, а также близкие друзья Ондавы Донегола пытались убедить его не отказываться заранее. Однако доблестный адмирал тяжело стукнул кулаком по столу, и этот резкий жест возымел-таки свое действие.

– Я прошу преданных мне людей не пытаться за меня решить мою судьбу. Заранее предупреждаю, что никогда не соглашусь стать королем Эль-Хассасина. Что же касается двух оставшихся вельмож, то я считаю их обоих равно достойными. И если сегодня кто-то из них будет избран нашим владыкой, то я первый принесу ему клятву верности!

Адмирал с облегчением откинулся на спинку своего кресла и спросил у сидящего рядом Терджена:

– Ну что ты скажешь? Я был убедителен?

– Ты удивил меня, Ондава, – отвечал тот. – Я еще больше стану уважать тебя с этой минуты. Надеюсь, что ты поможешь мне – сейчас наступает отчаянный момент. Если наши военачальники не решат дело миром, то страшно подумать, во что выльется их противостояние... Чаршамба допустил всего одну ошибку, и как он за нее заплатил!

Меджадай Кройден и Рорайма Ретимнон переглянулись. Им предстояло решить, пожалуй, наиважнейшую задачу, какая только случалась в их жизни. И обоим было не по себе. Потому что начинались явные трудности.

Меджадай Кройден носил звание уруха – это был высший воинский чин в стране. И Рорайма Ретимнон, и Ондава Донегол официально подчинялись ему. К тому же Меджадай был отличным воином – солдаты верили ему и были готовы идти за своим урухом в огонь и в воду. А если учесть, что большая часть населения Эль-Хассасина являлась солдатами и Харманли Терджен не встал у него на пути, то сила сейчас была на его стороне.

С другой стороны, Рорайма Ретимнон принадлежал к более знатному роду и на сословной лестнице стоял на две-три ступеньки ближе к трону. Придворной знати он казался более приемлемой кандидатурой, нежели Меджадай Кройден. Ретимнон командовал конницей, и конные рыцари безоговорочно поддержали бы его. Столкновение этих двух гигантов могло привести к самым страшным и непредсказуемым последствиям. К какому из претендентов примкнут Харманли Терджен и Ондава Донегол – оставалось только догадываться.

В зале начался шум, все заговорили одновременно и громко, каждый пытался привлечь внимание к себе. Благородные господа, забыв о приличиях, вскакивали ногами на скамьи, чтобы оказаться выше остальных, кричали, выхватывали из ножен клинки. Словом, вели себя не лучше, нежели крестьяне на ярмарке.

– Сейчас только не хватает, чтобы они начали резать друг друга, – шепнул Терджен, наклоняясь к Меджадаю Кройдену. Лицо верховного магистра побелело еще сильнее, если это вообще было возможным – рана давала о себе знать.

– Что ты предлагаешь?

– Объединиться...

И не успел урух как следует расспросить своего старого товарища, как Терджен снова встал со своего места и зычно прикрикнул на распоясавшихся придворных. Видимо, дух Чаршамбы Нонгакая все еще незримо витал в тронном зале, потому что они послушались главного советника. Моментально притихли и даже, кажется, испугались.

– Я хочу предложить вот что, – сказал Харманли Терджен ровным и бесцветным голосом. – Самое страшное для нас сейчас – это потерять голову, утратить власть... Я уже говорил об этом. И теперь я думаю, что нам имеет смысл просить обоих военачальников принять корону, разделить ответственность за судьбу государства поровну. Так, как они делают это на поле боя...

А ни для кого из присутствующих не было секретом, что именно союз Кройдена и Ретимнона неизменно приводит к успеху. Поодиночке они были хоть и неплохими, но отнюдь не великими полководцами, тогда как вместе представляли грозную силу, с которой приходилось считаться как военачальникам, так и политикам других государств Иманы.

Вельможи переглянулись; остальные в зале затаили дыхание: здесь и сейчас решалась судьба всего королевства. Меджадай и Рорайма не торопились – они-то всегда найдут способ договориться, однако что станут делать их потомки? И мудрый Харманли Терджен, уловив их колебания, мгновенно понял и причину.

– Что же касается будущего, то мы всегда сможем решить проблемы путем расширения территории нашей страны. Если детям наших владык станет тесно в Эль-Хассасине, то к их услугам вся Имана. А Ронкадор или Кортегана – не такой уж плохой или завалящий кусок пирога, чтобы отказываться от него!

– Харманли! – восторженно обратился к нему Кройден, глядя, как ликуют все четыреста вельмож. – Теперь я понимаю, почему так велик был король Чаршамба Нонгакай – в главных советниках у него был ты. Так что учти, этот пост тебе покинуть не удастся!

Теперь, спустя довольно долгое время, Меджадай Кройден и Рорайма Ретимнон даже не в состоянии были представить, что все могло произойти иначе. Владыки Эль-Хассасина были практичны и разумны – что толку рассуждать, как повернулось бы колесо Судьбы, если оно уже как-то повернулось?

Последние дни они были поглощены каким-то странным на взгляд непосвященного занятием. Раз в два дня придворный скульптор вкупе с гончарами, резчиками и двумя архитекторами сооружали на огромном столе маленькую копию какого-нибудь куска Арнемвенда, руководствуясь при этом многочисленными картами и подробными описаниями. Владыки требовали воспроизвести все, вплоть до мелочей: насадить крохотные деревья, возвести горы или холмы, расстелить пустоши, провести реки и создать озера и моря.

Первое время мастера только плечами пожимали, удивляясь прихотям своих господ, теперь же вошли во вкус и выполняли работу с явным удовольствием. Они чувствовали себя кем-то вроде Творца, и оказалось, что подобная роль может принести немало радостных минут.

Скульптор же населял созданные пространства крохотными существами, по большей части солдатами самых разнообразных армий мира. Из-за того, что ему пришлось прочитать массу книг в королевской библиотеке, чтобы выяснить детали вооружения и костюмов, он увлекся историей оружия и теперь взахлеб рассказывал о нем первому попавшемуся собеседнику, вгоняя того в священный ужас – говорить этот добрый малый мог сутками.

Когда же работа бывала выполнена и сотни фигурок расставлены на макете, за дело принимались оба короля. Теперь их часто можно было застать в библиотеке – где и располагался упомянутый стол – склоненными над диковинной этой игрушкой.

– А я вот так! – торжествующе объявлял Ретимнон.

– А он вот так!

– Тогда я пущу конницу в обход...

– Я бы тоже пустил, – сокрушенно говорил Меджадай. – А вот он поступил иначе, совсем наоборот сюда... и сюда.

– А этого не может быть!!!

– И я думаю, что не может. И сараганцы были полностью согласны с нашим мнением – ну и где они теперь?

– Одним богам ведомо, что он творит!

Следует пояснить, что владыки Эль-Хассасина внимательно изучали тактику и стратегию боев, проведенных аитой Зу-Л-Карнайном. И пришли к неутешительному для себя выводу, что даже малая толика его гениальных идей никогда бы не пришла в их головы. То есть они бы с треском проиграли любое сражение, затеянное с фаррским полководцем.

Тем жарким, солнечным днем они, едва успев наскоро перекусить, выскочили из-за обеденного стола, дабы вновь предаться своему излюбленному занятию, и уж совсем было отбились от сопровождающих их сановников и слуг: в отличие от величественного Чаршамбы обоим нынешним королям было не по себе, когда десятка три или четыре бездельников неподвижно стояли рядом и смотрели им в рот, а возразить было нечего, ибо в этом и заключается священная обязанность придворных. Оставшись в душе простыми солдатами, Рорайма и Меджадай неуклонно стремились упростить и сократить многочисленные церемонии, дабы отвоевать себе хоть немного свободы. Они как раз собирались скрыться в библиотеке, когда вышколенный рыцарь, носящий цвета и герб дома Тердженов, припав на одно колено, торжественно возгласил:

– Главный советник и великий магистр – Харманли Терджен – просит аудиенции у их величеств по делу чрезвычайной важности!

– Проси! – сказали владыки хором.

Харманли Терджен, изрядно постаревший с того времени, как он встретился с Кахатанной, переступил порог зала. Низко склонился. Терджен был человеком строгих правил, а потому всегда соблюдал этикет, напрочь забыв о том, что с нынешними владыками его связывала некогда закадычная дружба.

– Здравствуй, Харманли, – сказал Меджадай Кройден. – Что за дело чрезвычайной важности привело тебя во дворец и отчего ты не появлялся на наши глаза уже три или четыре дня?

– Все из-за того же дела, ваше величество, – ответил главный советник. – Я бы попросил личной аудиенции, с глазу на глаз.

– Будет тебе такая аудиенция!

Рорайма небрежным взмахом отпустил всех, кто в этот миг находился в зале. Через неполных две минуты огромное помещение опустело, только трое мужчин устроились возле широко распахнутого окна, выходившего прямо на море.

– Плохо дело, – коротко сказал Терджен, едва они остались одни.

– А что? По-моему, Кортегана и Ронкадор присмирели, золотой шеид не в состоянии дать сколько-нибудь серьезный отпор, остальные государства в том же положении, разве что Хартум... – заговорил Рорайма. – Но ведь это все – только вопрос времени. Сейчас мы соберемся с новыми силами, и тогда Имана будет нашей.

– Не все так благополучно, как тебе докладывают твои министры, – сказал Терджен, поморщившись. – Мне не хотелось бы разочаровывать вас, но я слышал такую пословицу: предупрежден – значит вооружен. И я явился вооружить своих повелителей. Беда притаилась совсем неподалеку...

– Можешь даже не продолжать, – прервал его Меджадай. – Хочешь, я сам угадаю: где-то в районе Нда-Али?

– Лучше бы ты ошибался, владыка, – вздохнул Терджен.

Даже наедине с обоими королями он не позволял себе прежней фамильярности, разве что вел себя чуть свободнее, чем с Нонгакаем.

– Значит, я угадал, – продолжал настаивать Кройден.

– Ты абсолютно прав, повелитель. Вокруг Медовой горы творится что-то темное и загадочное.

Хассасины недаром получили прозвище Безумных и вот уже больше тысячи лет не расставались с ним. Харманли Терджен долгие годы занимал самое высокое положение в ордене Безумных Хассасинов, и оно было завоевано ценой адских усилий. Поэтому Меджадай Кройден и Рорайма Ретимнон понимали, насколько серьезной должна быть проблема, чтобы заставить заволноваться одного из самых хладнокровных, жестоких и отважных людей Иманы.

– Рассказывай все, что ты знаешь, – приказал Рорайма.

Всему Эль-Хассасину было доподлинно известно, что у Терджена повсюду имеются свои глаза и уши. Сеть его шпионов и осведомителей была настолько обширной и усовершенствованной, что даже покойный Чаршамба Нонгакай – так и оставшийся для своих подданных непререкаемым авторитетом абсолютно во всех вопросах – неоднократно высказывал главному советнику свое благоволение. Никто не сомневался в том, что глаза-уши Харманли Терджена вполне способны доискаться до истины и на дне морском, и под землей. То, что подводные или подземные твари немы и неразумны, их не смутит. И значит, Харманли Терджену известно очень многое, больше, чем кому бы то ни было. А если великий магистр о чем-то не имеет понятия, то сами боги не смогут вызнать больше.

Вот такое мнение – и вполне справедливо – бытовало не только среди простых граждан Эль-Хассасина, но и на вершинах власти.

– В окрестностях Нда-Али стали пропадать люди, – начал он спокойным и ровным тоном. – Этим нас не удивишь, и особой беды бы в том не было, но пару раз пропали выехавшие на охоту рыцари – со свитой и при полном вооружении. Мы заволновались, навели справки. И вот что выяснилось – люди стали пропадать с той памятной ночи...

Голос Терджена прервался. Ему потребовалось буквально несколько секунд, чтобы справиться с собой, и постороннему взгляду его смятение было незаметно, однако ни Кройден, ни Ретимнон не были посторонними. И они отметили, что да, конечно, всего лишь несколько секунд – но все же они потребовались неустрашимому верховному магистру.

– Беда даже не в том, что они исчезают там, а в том, что это происходит по абсолютно разным причинам...

– То есть?.. – поднял Кройден правую бровь.

– Изволь, владыка, выслушать мои пояснения: если в лесу завелась хищная тварь, то ее жертвы так или иначе будут найдены со следами когтей или клыков на телах – или на том, что останется от их тел.

Если это дело рук сумасшедшего мага, тогда налицо будут признаки применения колдовства, явные или скрытые следы заклинаний. Но нет такого волшебства, которое можно было бы сделать абсолютно незаметным – наши колдуны отыскали бы виновного, добыли бы его из-под земли и призвали к ответу.

То же самое можно сказать об убийцах, бунтовщиках и о ком угодно вообще. Или – о чем угодно...

– Ты вполне понятно все объяснил, Харманли. Так что же случилось у Нда-Али?

– Все, владыка, – с тоской во взгляде ответил главный советник. – Все наихудшее, что можно себе вообразить. Первую жертву, которую удалось отыскать, нашли в жутком состоянии. Кстати, это средний сын маттея Пелентонга, но установить его имя удалось только благодаря тому, что сохранились обрывки плаща несчастного юноши...

– Бедный маттей, – вздохнул Кройден.

Граф Пелентонг долгое время сражался под его началом, и особенно отличился во время войны с Ронкадором. Именно тогда он получил и звание маттея – командира двухтысячного отряда. Трое его сыновей, несмотря на молодость, тоже занимали высокие военные посты. И Кройден, и Ретимнон благосклонно относились к юношам. Известие о смерти одного из них искренне огорчило королей Эль-Хассасина.

– ... а сам он, как бы это сказать, был неузнаваем, – продолжал между тем Терджен.

– Изуродован?

– Хуже. Такое впечатление, что его пережевали и выплюнули, владыка. Именно так выглядит кусок пережеванного мяса.

– Это ужасно! – воскликнул Ретимнон.

– Да, повелитель. Но это только начало: следующую жертву нашли висящей вниз головой, с содранной кожей. Ею оказался один из егерей, сопровождавших молодого Пелентонга. Нужно ли говорить, что сраженный горем граф вместе с сыновьями и преданными вассалами был полон желания отомстить за эту нелепую и страшную смерть? Они прочесали всю округу, весь лес у подножия Нда-Али... – Терджен остановился.

– Ну и что? – с нетерпением спросил Кройден.

– Граф вынужден был вместо одних похорон устраивать двое. Он лишился и младшего сына. А также потерял четверых латников.

– Это уже серьезно, – встревожился Ретимнон. – Что же ты предпринял?

– Сперва, владыка, я объявил окрестности Нда-Али запретной зоной, выставил посты на дорогах, ведущих к ней, дабы они поворачивали проезжих назад, указывая им иной путь туда, куда тем необходимо попасть. Желающих же достигнуть самой Медовой горы приказал доставлять прямо к себе, в орденский замок, чтобы потом подробно их расспросить. За три последних дня я потерял пять рыцарей ордена и трех солдат тайного войска. Все они умерли смертью загадочной и жестокой.

Кройден и Ретимнон переглянулись, как делали всегда, когда у них возникали сомнения. Казалось, что они ищут друг у друга поддержки и одобрения.

– Что же ты думаешь по этому поводу, Харманли? – спросил Меджадай. – Я не знаю человека мудрее и хитроумнее тебя. Что ты скажешь нам?

– Я боюсь выговорить вслух свою догадку, повелитель. И тем более боюсь, что считаю ее верной. Я полагаю, что узник горы Нда-Али, то существо, что заперто в ее недрах, – сам Ишбаал восстал против нас. И я не знаю, где искать спасения и защиты.

– С чего бы это великому Ишбаалу восставать против своих детей? Чем мы прогневили его?

– Я отвечу тебе, владыка. Король Чаршамба – хоть я и не смею осуждать его, ибо он сделал все, что было в человеческих силах, – не смог воспрепятствовать Интагейя Сангасойе и допустил ее в пещеру Ишбаала. Думаю, божество наше гневается. И еще думаю, что каким-то образом оно стало свободнее в своих действиях.

– Что делать, Харманли? – шепотом спросил Ретимнон. – Здесь не помогут ни войска, ни даже атака доблестных рыцарей... Что делать?

– Дайте мне полномочия, владыки, – ответил главный советник. – Я хочу съездить в княжество Ятту, в знаменитый магистериум. Это займет не так уж много времени, если обратиться за помощью к магам. Думаю, там мне удастся узнать причину столь необычного поведения нашего божества. Еще я считаю необходимым созвать жрецов Ишбаала из храмов Бахр-Бала и Аджа-Бала. Беседовать с ними я предоставлю верховному жрецу Исиро Талгару. Только после этого я осмелюсь ответить на ваш вопрос, думаю, что любые иные действия будут столь же бесполезными, сколь и преждевременными.

– Ну что же, – сказал Кройден. – Ты, Харманли, как всегда, прав. И хоть ты и не любишь вспоминать, как славно, случалось, проводили мы время за кувшином доброго вина, мы с Ретимноном этого никогда не забудем. А потому, друг, поступай, как считаешь нужным. Мы доверяем тебе как товарищу по оружию. Это ведь вернее, чем доверие, которое один царедворец в состоянии испытывать к другому.

Рорайма Ретимнон только кивнул головой, подтверждая слова соправителя. Ему было не по себе. И он не знал, стоит ли говорить остальным, что сию минуту он припомнил, отчего были неспокойными его ночи: Медовая гора Нда-Али вот уже неделю преследовала его в кошмарных и тягостных снах.

Когда Золотому шеиду Тиладуматти – Теконг-Бессару – сообщили о том, что во дворец явился человек, заявляющий, что он приплыл с далекого Гобира, правитель только отмахнулся как от мухи. Ему было не до безумцев и не до дворцовых сплетен. Положение в стране стало угрожающим, а помощи от Кортеганы, чьи рыцари обычно решали все текущие проблемы, ждать не приходилось.

Баргу Барипада от смерти и изгнания спасла только загадочная гибель короля Чаршамбы Нонгакая. Это событие вынудило хассасинов отвести войска обратно на исходные позиции и отозвать в Эль-Хассасин армаду Ондавы Донегола. Однако побережье было полностью разорено, а Штайр, Малый Бурган и десятка два городов поменьше разрушены и сожжены.

После гибели Катармана Керсеба король Кортеганы остался без того единственного полководца, который мог противостоять военачальникам Эль-Хассасина и уравновешивал чаши весов. Орден унгараттов не признавал Барипада в качестве своего предводителя и сейчас был раздираем на части интригами и борьбой за кресло верховного магистра. Эта внутренняя маленькая война разразилась как нельзя более некстати, но в государстве не было человека, способного взять бразды правления в свои руки. Угроза нападения хассасинов отступила, но никуда не исчезла. Даже такой недалекий политик, как Барга Барипад, понимал, что стоит только Кройдену и Ретимнону немного подождать, и волнения – естественные при смене власти в любой стране – улягутся. А бесчисленные полчища жаждущих крови хассасинов снова вторгнутся на территорию соседних государств.

Все эти невеселые думы одолевали Золотого шеида. Собственная армия Тиладуматти практически не существовала. Даже охрана его персоны осуществлялась рыцарями-унгараттами. Эль-Матария, правда, была грозной крепостью, но умелых защитников можно было пересчитать по пальцам. И потому Теконг-Бессар не рассчитывал отсидеться за мощными стенами.

Придворные всегда считали его недалеким и слабохарактерным человеком и терпели только как представителя древней династии – человека, которому поклонялся народ. Однако они очень удивились бы, узнав, что думает про них Золотой шеид.

До тех пор, пока орден унгараттов, точнее говоря – Катарман Керсеб и король Барга Барипад, практически правили Тиладуматти, взамен гарантируя Теконг-Бессару безмятежную жизнь, он соглашался с подобным положением вещей. По своему характеру правитель Тиладуматти был человеком не тщеславным, не властолюбивым и не агрессивным. И, сознавая, что никакими военными талантами не обладает, Золотой шеид предоставлял право работать другим. В конце концов он без особых сложностей и проблем получал то, к чему стремились и остальные его царственные собратья.

Теперь же Теконг-Бессар отчаянно искал выход из тупика. Обращаться к матариям было бесполезно – они могли войти на территорию его страны только как завоеватели. Слишком давно, слишком сильно матарии и унгаратты ненавидели друг друга, чтобы двумя-тремя указами можно было уничтожить эту взаимную ненависть. К тому же, думал шеид, просящий всегда в проигрышном положении. По той же причине отпадала Доганджа. Игуэй был государством не менее слабым, чем Тиладуматти, его армия была небольшой и не слишком хорошо подготовленной – так что тягаться с закованными в сталь хассасинами ей было не по зубам. Правда, Игуэй был беден и его помощь Золотой шеид мог с легкостью купить за незначительную для казны Тиладуматти сумму. Но то, что дешево стоит, дорого обходится.

Самым мощным государством запада был, вне всяких сомнений, Хартум. Однако таурт Хартума был богат настолько, что запросто мог скупить всю Иману, если бы ему того захотелось. Теперь же, когда там правит наместник Кахатанны – герцог Талламор, обращаться к нему за содействием вдвойне бесполезно. Ведь именно унгаратты пленили в свое время его таурту и использовали ее в качестве гладиатора. Где-то в глубине души Теконг-Бессар был уверен, что беды, свалившиеся на Кортегану, уходят корнями именно в этот просчет Катармана Керсеба. И хотя сам шеид мог клясться, что не знал об этом вопиющем происшествии, напоминать всей Имане о том, что именно в его стране гладиаторские бои велись вообще безо всяких правил и были наиболее жестокими, ему не хотелось.

Хартум отпадал.

Царство Тонгатапу в качестве союзника и защитника вызвало у хмурого Теконг-Бессара невольную улыбку. Дикари Тонгатапу были свирепы и кровожадны, каннибализм не считался у них чем-то из ряда вон выходящим. А золота они не ценили, и вообще было неясно, как их привлечь на свою сторону, ибо детей Ишбаала они боялись панически. К тому же дальность расстояния от Тонгатапу до Тиладуматти сводила на нет все возможные варианты: дикари не пользовались верховыми животными. На пеший путь у них ушли бы месяцы.

Мелкие государства, такие, как Хандар, Ятта, Цаган или Астерия, вообще были не в счет.

Риеннские острова ждали исхода будущей войны, дабы пасть к ногам победителей.

Положение было безвыходным.

В ярости Теконг-Бессар сломал какую-то хрупкую костяную статуэтку из тех, что во множестве украшали его покои. Давая выход накопившейся злости, рванул тяжелый шелковый занавес. Тот рухнул на инкрустированный пол вместе с золоченым карнизом. Раздался грохот, на который моментально сбежались слуги. И шеид не без удовольствия пнул одного или двух ногой. Но делу это помочь не могло, и он постарался взять себя в руки.

Тиладуматти нужен был союзник. Сильный, заинтересованный, по возможности честный. Такого Теконг-Бессар не знал. И чтобы немного развеять досаду, злость, чтобы прийти в себя, дабы со свежими силами приняться за решение проблем, правитель стал придумывать себе развлечение. Человек, заявляющий, что прибыл с Гобира, внезапно всплыл у него в памяти. Золотой шеид нетерпеливо стукнул золотым молоточком по подвешенному гонгу, и в зал, кланяясь, вбежала толпа разряженных слуг.

– Путешественника ко мне, – обронил шеид. – Вина, сладостей, музыку...

Пока придворные и слуги суетились, исполняя приказ, Теконг-Бессар подошел к карте Арнемвенда, висевшей на стене. Карта с невероятным искусством была нарисована красками на огромном полотне голубого шелка. Ее выкупил у библиотеки Риенна еще отец нынешнего шеида. Она стоила целое состояние пятьдесят лет тому, но и сейчас редко где можно было встретить что-то подобное.

– Гобир, Гобир, – задумчиво пробормотал он. – Явное вранье, но любопытно послушать.

Небольшой по сравнению с Бардом или Иманой, Гобир находился к западу от последней, отделенный полосой бурных вод океана Торгай. Несколько раз на этот континент отправлялись экспедиции Хадрамаута, Аллаэллы и – независимо от них – Эль-Хассасина, Хартума, Кортеганы и Доганджи. Все корабли добирались до разных мест на побережье Гобира, и сведения соответственно были различными. Большинство экспедиций просто не смогли проникнуть в глубь континента, не сумев пристать к скалистым отвесным берегам, возле которых волны кипели и бурлили, словно в котле. Несколько флотилий были почти полностью уничтожены – корабли попадали в водовороты, разбивались в щепы о подводные скалы, были затянуты стремительным течением и выброшены на камни. Некоторые – просто растаяли в тумане без следа.

Приставшим в другой части побережья повезло несколько больше. Они оказались на раскаленной, безводной поверхности, где ничто живое не могло продержаться более нескольких часов. Корабли, запас пресной воды на которых был ограничен, не могли долгое время стоять у этих берегов в надежде на то, что команда найдет где-нибудь источник или колодец. Несколько отчаянных попыток такого рода, закончившихся мучительной гибелью десятков людей, навсегда разохотили остальных.

О Гобире ходили всякие небылицы и слухи, но доподлинно известно было только одно – этот континент недосягаем и для жизни непригоден. А потому все молчаливо согласились считать его как бы несуществующим. Соответственно, и боги утратили к нему всякий интерес, ибо бессмертным нужны верующие, а не пустые, дикие пространства.

– Посланец с Гобира! – возвестил один из слуг, мягко стучась лбом о толстый ковер.

Теконг-Бессар махнул пухлой белой рукой, унизанной перстнями.

Двери распахнулись, и в зал вошел тот, кто назвал себя посланцем с Гобира.

– Долгих лет счастливого правления и спокойного и радостного перехода в следующую жизнь, – произнес он тяжелым басом. Затем поклонился, но выражение его лица свидетельствовало, что делает он это безо всякого на то желания, скорее против собственных убеждений.

Золотому шеиду, который привык к коленопреклоненным фигурам своих подданных, вообще не показалось, что ему кланяются. Однако он не стал придираться к этикету. Дело в том, что человек потряс его воображение. И Теконг-Бессар милостиво указал ему на низенький диванчик, перед которым уже выставляли, торопясь, на отдельный столик бесчисленные блюда, кувшины и кубки. Топтавшихся у двери музыкантов Золотой шеид отослал назад одним коротким движением, посчитав, что посторонние звуки могут ему помешать.

От его гостя исходило странное обаяние, обаяние сильной и волевой личности – мудреца, художника или поэта. Только необыкновенные люди моментально так организуют пространство вокруг себя, что в нем становится спокойно, свободно и... интересно. Именно три давно забытых ощущения посетили Теконг-Бессара: покой, свобода и искренний интерес к собеседнику.

– Я рад видеть человека из столь отдаленных мест, – сказал он после паузы. – Я рад, что люди Гобира слышали о нашем государстве и были настолько дружелюбны, что прислали посланца. Назови себя, странник, и давай выпьем за твое честное имя.

– Меня зовут Баяндай, шеид. И я с удовольствием выпью с тобой.

Теконг-Бессар чуть было не подавился своим же вином, но сумел сохранить на лице приветливое выражение. Этот Баяндай интересовал его все больше и больше.

– Ты прибыл как путешественник или как официальное лицо?

– Как посол, Теконг-Бессар. У тебя есть то, что нужно нам, у нас есть то, что нужно тебе. Давай поменяемся и будем рады.

– Однако, – пробормотал правитель Тиладуматти, не привыкший к лобовым атакам, – я не стану спрашивать тебя, Баяндай, что же так нужно тебе. Не из безразличия, а потому, что хочу ближе узнать тебя. Не считай меня невежливым, но знаешь ли ты, что весь цивилизованный мир уверен в том, что Гобир пустынен и безлюден? Я не могу просто так, на слово, поверить тебе. Хотя... хотя мне этого очень хочется. И именно потому, что мне этого хочется, я столь терпеливо слушаю тебя. Пей, Баяндай. Вино у меня хорошее.

– Хорошее, – согласился человек. – Ну что ж. Ты правильно обрисовал нашу с тобой проблему, и, значит, ты не настолько туп и недальновиден, как тебя описывают.

На сей раз Теконг-Бессар все же подавился и закашлялся. Баяндай поднялся со своего диванчика и хлопнул шеида по спине громадной ладонью. Тот моментально перестал кашлять и удивленно воззрился на своего гостя.

– Тебя волнует, отчего я не прибыл с пышной свитой, если я действительно посол. Ты переживаешь, не обману ли я тебя, и ты уже склонен считать меня лжецом, чтобы обеспечить себе отступление, чтобы – если я окажусь безумцем или авантюристом – мог сказать, что ты все прекрасно знал, но просто развлекался...

Золотой шеид удобно развалился в кресле и стал внимательно слушать. Гость был прав.

– Ты столь спокойно впустил меня в свои апартаменты не потому, что доверился мне, а потому, что там, там и там, – гость небрежно указал открытой ладонью в разных направлениях, – засели в засаде твои охранники. И ты чувствуешь себя в полной безопасности. И происходит это потому, что ты не сталкивался с настоящими убийцами.

– Ты пришел убить меня? – серьезно спросил Теконг-Бессар. Страха он не испытывал – какое-то странное волнение, чуть ли не азарт.

– Нет, конечно, – ответил Баяндай немного удивленно. – Иначе ты был бы мертв, шеид.

Занавеси заколыхались: это охранники пришли в движение.

Приготовились.

– Я хочу договориться. Кроме этих четверых, нас никто не слушает?

Теконг-Бессар коротко глянул на гостя. Он не только безошибочно указал на потайные простенки, где обычно прятались лучшие из возможных на Имане телохранителей, но еще и определил их число. Это было уже серьезно. Откровенно говоря, правитель Тиладуматти не сомневался в том, что Баяндай явился договариваться. Достаточно было на него посмотреть, чтобы определить, что представляет собой этот чужак, и поверить, что его слова не были пустым бахвальством.

Перед шеидом стоял высокий, сухой человек, широкий в кости. Одежда его была дорогой, но функциональной и не стесняла движений. Она плотно облегала его мощное, гибкое тело. И не было ни единой складки, ни единого украшения, за которое его можно было бы ухватить. Волосы Баяндая были коротко острижены, что, впрочем, весьма шло к его удлиненному лицу. Лицо было красивым, но хищным и жестким: крупный, изогнутый нос, миндалевидные глаза, прямые брови. Его кожа загорела до оттенка темной бронзы. А движения человека с Гобира поражали грациозностью, точностью и быстротой.

«Да, – подумал Теконг-Бессар. – Убьет и не заметит». А вслух ответил:

– Никто не должен слушать, но стены имеют уши – у вас так не говорят?

– Говорят, – кивнул гобирец.

– Тогда скажу так: надеюсь, что никто...

– Откровенно, шеид. И отплатить я должен той же монетой. Сейчас я отвечу на все твои вопросы, а ты можешь не трудиться их задавать. Я сам все знаю.

Во-первых, мы никогда не хотели и не стремились к тому, чтобы о нас узнал целый мир. Посланников Гобира не так уж редко можно встретить в разных странах мира, но их жителям ни к чему знать, с кем они имеют дело.

Во-вторых, по той же причине я был послан к тебе без свиты и не произвел того шума, который обычно сопровождает приезд любого официального посольства. Когда мы с тобой договоримся, ты поймешь, что я был прав.

– Кажется, я уже понимаю, – сказал правитель. – Ну, Баяндай, теперь скажи, о чем конкретно ты хотел со мной поговорить.

– Мы внимательно следим за событиями по всему миру. И мы уверены, что Тиладуматти сейчас переживает не лучший период своей истории. Твое государство, шеид, осталось без защиты. Более того, оно существует под постоянной угрзой вторжения противников. У тебя есть золото, но ты не можешь нанять армию, потому что на Имане нет такой силы, которой можно было бы доверить твой народ. Такой армии, которая бы лояльно относилась к твоим подданным, была достаточно велика, чтобы справиться с твоими врагами, но не настолько многочисленна, чтобы захватить власть в стране. Чтобы она покупалась за золото, но довольствовалась при этом обещанной платой, а не стремилась ограбить тебя до нитки.

– Ты верно обрисовал ситуацию, – согласился Теконг-Бессар. Его интерес к этому странному человеку стремительно перерастал в восхищение.

– Я предлагаю тебе такую армию, шеид. Выслушай, что ты можешь купить за свое золото: каждый из нас готовится к сражениям с момента появления на свет. Наши младенцы растут в специально созданных условиях – гораздо более сложных, чем можно увидеть в действительности. С детских лет нас учат обходиться без еды и питья, без воздуха. Затем мы постигаем искусство убийства. И мы действительно искушены в этом ремесле. Скажу тебе откровенно, что жалкие потуги унгараттов вызывают у нас только смех и презрение. Это я могу продемонстрировать тебе, когда ты того пожелаешь, чтобы не испугать тебя и не вызвать у тебя подозрений ненужным поступком. Я хочу, чтобы ты полностью доверял мне и всем моим людям, если решишь купить наши услуги. Мы верны тому, кто нас нанял. Нас нельзя перекупить даже за большее количество золота. И еще – у нашей армии есть огромное преимущество, которого не имеет ни одна воинская часть твоей Иманы...

– Какое же? – нетерпеливо спросил Теконг-Бессар.

– Мы живем слишком далеко отсюда, и Имана абсолютно чужда нам. Поэтому ты всегда будешь гарантирован от того, что мы захотим захватить Тиладуматти; остальные страны тут же ополчатся против нас. А даже мы не выдержим войны с целым континентом.

– Это мысль, – задумчиво молвил Золотой шеид. – Знаешь, Баяндай, говорить с тобой – сплошное удовольствие.

– Что ты решил?

– Я согласен. Заметь, я даже не стал раздумывать над твоим предложением. Единственное, чего я хочу, – это узнать ваши условия. Какое количество золота хочешь ты за свои услуги и что кроме золота может потребовать ваша армия?

– Все, что нам нужно помимо золота, мы возьмем у твоих врагов. У тебя же мы возьмем только оговоренную плату. При этом все захваченные у врага ценности – в том числе и золото – отдадим тебе как нанимателю. Если нам что-то потребуется, мы постараемся договориться с тобой, выплатив стоимость ценной вещи. Ты согласен с такими условиями?

– Ты странно говоришь, – заключил внезапно Теконг-Бессар. – Я не понимаю, что именно, но что-то мне кажется удивительным, а потому вызывает подозрения. Видишь, я с тобой искренен. И я очень хочу, чтобы ты рассеял мои сомнения. Я ведь вижу, что вас учат быть проницательными, тонкими и точными в суждениях.

– Ты говоришь то, что думаешь, шеид. А ты делаешь это редко. И потому мне приятно слышать от тебя хвалебные слова. А беспокоит тебя то, что я с кажущейся легкостью отказываюсь от всего, что превышает еще не оговоренную плату. Значит, думаешь ты, либо плата будет так высока, что мне придется отказаться, либо неизвестный тебе народ обманет тебя и надеется захватить нечто гораздо дороже денег. Либо, думаешь ты в тревоге, передо мной стоит безумец – и с какой стати я поверил ему, что на Гобире вообще могут жить люди? Ведь все доказывает обратное. Я прав?

– Ты прав, – наклонил голову шеид. – А теперь возрази мне.

– Твои подданные, когда мы собирали сведения о тебе, владыка, судили о тебе по тому образу, который ими самими был выдуман. Они говорили, что ты глуп и слабоволен. Что ты – всего лишь яркая вывеска для унгараттов, которые и здесь являются полноправными хозяевами. Однако я рассудил иначе. И встреча с тобой подтвердила мои мысли – ты умен, хитер и дальновиден. Просто тебе не было смысла ссориться с Кортеганой, если она гарантировала твоему царству мир и покой.

Так и мы – если судить нас по меркам твоего народа – должны обмануть тебя, потому что дороже золота в твоем мире нет ничего. Мы же, выросшие в суровых условиях, знаем цену капле воды и крошке хлеба. Золото нужно нам для достижения нашей цели, но не является ею. Ты понимаешь меня?

Если мы согласимся друг с другом, то оговорим возможные исключения из установленных нами же правил. Это устраивает тебя, шеид?

– Да, – твердо ответил Теконг-Бессар.

– Теперь скажи, хочешь ли ты, чтобы этот разговор остался только нашей с тобой тайной? – И Баяндай пристальнее и дольше всмотрелся в глаза шеида.

Мгновенная искра понимания вспыхнула между этими разными и не похожими друг на друга людьми. И шеид прикрыл глаза, соглашаясь.

– Тогда сядь удобнее, мой будущий хозяин, – безо всякой связи с предыдущим предложил гобирец. – Ты устал, и тебе нужно расслабиться. Откинься назад.

В последних словах его Теконг-Бессар услышал недвусмысленное распоряжение и подчинился не задумываясь. Баяндай в тот же миг развернулся на каблуках, и выброшенная вперед правая его рука, украшенная плотным кожаным браслетом, описала в воздухе широкий полукруг. Раздался негромкий свист, глухой звук от удара и протяжные хрипы. Трое телохранителей, до сих пор стоявших в простенках, путаясь в шелковых портьерах, упали навзничь. В горле каждого из них торчал короткий стальной шип. Четвертый выскочил из своего укрытия с обнаженным клинком в руках. Тяжелая сабля металась в воздухе пойманной бабочкой, и Теконг-Бессар уже хотел было приказать охраннику остановиться – ведь у Баяндая не было никакого оружия. Однако он передумал: ему представлялся прекрасный случай увидеть своих солдат в действии. Гобирец наверняка не стал убивать противника, чтобы показать товар лицом.

Надо признать, что ему это удалось.

Он несколько раз легко уклонился от смертоносных, казалось бы, выпадов воина, нырнул под его руку и всего лишь одним легким прикосновением к шее телохранителя заставил того замереть в неудобной позе.

– Колдовство? – почему-то шепотом спросил Теконг-Бессар.

– Нет, шеид. Медицина. Здесь проходят важнейшие артерии. Он парализован, но это временно. А вот так, – и Баяндай надавил ладонью на затылок несчастного, – вот так – мертв.

– Великолепно! – воскликнул шеид. – Сколько человек в армии, которую ты мне предлагаешь?

– Столько, сколько ты купишь, шеид.

– И все они умеют делать то же самое?

– Конечно.

– Я приглашаю тебя отобедать со мной. А потом мы вернемся в кабинет и обсудим все детали, а главное – цифры.

Теконг-Бессар шагнул вперед, выказывая таким образом свое полное доверие гобирцу. Темнокожий, изящный шеид казался похожим на подростка на фоне мощного Баяндая, но это сравнение его почему-то не смущало. Скорее напротив, нравилось. Проходя мимо гонга, он ударил в него золотым молоточком и, когда слуги появились на пороге, небрежно приказал:

– Приберите там...

В Лунных горах было неспокойно. Обитавшие там гномы не раз замечали каких-то странных существ, не принадлежащих к известным им расам. Очевидно, что существа эти не являлись животными, ибо на окраинах гномьих поселений, глубоко в недрах гор, в старых, заброшенных шахтах или на берегах подземных озер, находили следы их явно разумной деятельности: кострища, черепки глиняной посуды, украшенной неизвестным орнаментом, обрывки выделанной кожи. Существа были осторожны, знакомства со своими соседями сводить не хотели, и их бы оставили в покое, потому что Древние народы умеют считаться с желаниями остальных, однако были все причины предполагать незнакомцев виновниками трагедий, что в последнее время часто случались в гномьем царстве.

Король Грэнджер находился в некотором замешательстве. С одной стороны, он прекрасно понимал, что все эти события являются звеньями одной цепи, а цепь имеет конкретное название. И название это – война с Мелькартом. С другой стороны, знание его было чисто академическим, а подданные обращались к нему за конкретной помощью: пропадали без следа их дети, гибли одинокие путники. Даже работать малыми командами, без охраны, стало опасным.

Нордгард гудел. Королю докучали непрошеные советники, а тот главный, кто должен был советовать, молчал. Наместник Грэнджера, гном Раурал, думал. Думать он любил и процесс этот обычно обставлял со вкусом. Он запирался в своем жилище, курил трубку, пил огромное количество горячительных напитков из любимой глиняной кружки, в которой, по слухам, умещалось полведра. И молчал. На стук в дверь не откликался, а если посланцы короля или непрошеные гости слишком уж раздражали его, демонстрируя решимость добром или силой ворваться в его апартаменты, выливал на них с балкона таз ледяной воды.

Меры были простейшие, но обычно помогали.

Но не на сей раз.

Четверо дюжих стражников вытащили Раурала из его добровольного заточения, невзирая на протесты и угрозы казнить на месте без суда и следствия, подхватили под руки и отволокли прямиком к трону короля Грэнджера. Там и оставили вплоть до дальнейших распоряжений.

– Ну-ну, – сказал Раурал, поднимаясь.

У гномов королевская власть сильна, а вот с выражениями почтения не клеится. Гномы – все сплошь существа независимые, мудрые; почти все – маги или мастера. Шапку ломать перед кем бы то ни было у них выходит плохо. И короли Нордгарда к этому уже давно привыкли.

– Не нунукай! – прикрикнул Грэнджер с высоты своего резного трона.

Трон сей был настоящим произведением искусства и вызывал жуткую зависть у всех земных и неземных властителей. Морские эльфы как-то раз предлагали за него несметные сокровища, включая и Зеркало Предвидения, но гномы отказались.

– Тебя бы потаскали по всему Нордгарду вверх ногами! – возопил Раурал, задирая голову. Борода его торчала разлапистым веником.

Нужно заметить, что в качестве наместника Грэнджера и его главного советника почтенный гном занимал жилище, располагавшееся в пятидесяти гномьих шагах от королевского дворца.

– Переживешь! – заключил Грэнджер, словно поставил жирную точку. – А теперь излагай. Я томлюсь, а это опасно. Могу стать беспощадным и свирепым и учинить жестокие расправы.

– Это над кем же?

– Над глупыми советниками, которые даром пьют свой эль.

– Тогда меня это не касается, – заявил Раурал.

Грэнджер спустился с трона, на который забрался только для пущей важности, и устроился на лавке за накрытым столом.

– Везде и всюду дела решаются во время обеда, – рассудительно заметил он. – А почему, спрашивается? А потому, что отобедавшее существо не в пример более сговорчиво, с одной стороны, понятливо – с другой, и симпатично собеседнику, откуда ни глянь.

– Справедливо, – согласился Раурал. – Знаешь, Грэнджер, королю, как никому другому, необходимо быть симпатичным в глазах окружающих. Таких же симпатичных, что само собой разумеется.

– Садись, – буркнул король. – И говори, что это за напасть нас одолела. Только про Мелькарта чтобы я не слышал ни слова. Про Ишбаала тоже! Мне эта компания надоела. Мне гномов защищать надо, а не рассказывать им историю от праотца.

– Извини, но тогда мне придется молчать, – пожал плечами советник. И принялся уписывать за обе щеки. Ему всегда нравилось, как готовит королевский повар, – нравилось еще в те времена, когда повар этот был его собственным. Это уж после он отдал его Грэнджеру, кажется уступил в день рождения короля.

– Что, все-таки они? – понурился тот. – И никуда от них не денешься. Что на этот раз?

– Знаешь, Грэнджер, нутром чую, что творится вокруг доселе невозможное. И даже могу объяснить почему.

– Объясняй.

– Наша дорогая Каэ умудрилась здорово насолить супротивнику. Сегодня я получил последние новости: она была на Джемаре, и спроси меня, на каком...

– Спрашивать не стану, эльфу ясно, что стояли дни Взаимопроникновения миров. Конечно, она попала куда надо. Она это умеет.

– И все-то ты знаешь, – огорчился Раурал. – Даже неинтересно. Если ты такой умный, сам лови наших тварей. А то рассуждать ты мастер...

– Не бубни, – примирительно молвил . Грэнджер. – Толкуй дальше.

– Астерион был, он и сказал нашему разведчику...

– Шпиону, стало быть, – не мог не встрять король.

– Шпиону! – рявкнул Раурал. – Даже если и шпиону, то что в этом такого особенного, а? Рецепты они, что ли, воруют? Они наш покой стерегут!

– Ага, покой. Разогнались, окружили со всех сторон и стерегут... Ладно-ладно, какая разница. Что Астерион поведал?

– Мне кажется, тебе вовсе неинтересно, что поведал Астерион, – ехидно заметил советник. – Но я продолжаю: он сказал, что Каэ заперла пять талисманов на ближайшие тысячу лет в нижнем Джемаре. Воображаешь?

– Кажется, да, – неуверенно протянул Грэнджер.

– И это не все! Сейчас вне досягаемости Мелькарта шестнадцать милых украшений. А тех, что в руках его сообщников, гораздо менее. Вот и выходит, что он суетится, потому что иначе ему теперь невозможно.

– Это радостная новость, – сказал Грэнджер, опрокидывая в себя кружку эля. – Но и горестная, ибо всему миру придется несладко... А что с нашими новыми соседями?

– Я пересмотрел старые книги, король. Во время Первой войны с Мелькартом они уже появлялись в нашем королевстве. Это веталы.

– Вулкан взорвись! – стукнул король кулаком по столу так, что посуда подпрыгнула. – Только не это!

Ужас Грэнджера мог быть понятен только гному. Веталы были вампирами, обитавшими под землей. Там, понятно, живых существ было слишком мало и гномы являлись их основной добычей. После Первой войны с Мелькартом их много осталось в Нордгарде, и гномы долго и отчаянно сражались с этими порождениями мрака. Огня веталы не боялись, хоть и сторонились, поэтому надеяться отпугнуть их таким образом было бесполезно. Несколько тысяч лет тому назад способ борьбы с ними был найден, и недра Лунных гор были освобождены от всякой нечисти. В течение следующего тысячелетия способ, как заклинание, передавался из уст в уста, являлся неотъемлемой частью многих завещаний и даже вышивался на полотенцах и салфетках шелковыми нитями. Гномы жили долго, но бессмертными все же не были, и оттого чудесный секрет постепенно терял свое значение. Молодые жители Нордгарда, в глаза не видевшие ветал, утратили интерес и к самому способу борьбы с ними.

Об этом и думал Грэнджер, услышав страшную новость.

– А теперь, король, приготовься к самому худшему. Я поставил с ног на голову весь Нордгард и выяснил, что должны делать добропорядочные гномы, когда их навещают такие вот существа. Оказалось, особенно ничего делать не нужно, стоит только обратиться в королевскую сокровищницу, дабы оттуда выдали имеющийся запас добрых старых клинков, которые кто-то из наших предков обложил каким-то там заклятием. Бьюсь об заклад – оно было похоже на ругательство. Текст заклятия приводится во многих источниках: во всех по-разному; разночтения такие, что волосы в бороде завиваются сами, притом мелкими кольцами, – цирюльник не нужен. Несколько добровольных помощников отыскали самых старых жителей Нордгарда. Эти старые хрычи полдня сидели в своих тележках посреди моей гостиной, хлебали эль и ругались всеми известными и неизвестными мне способами. Они предложили еще пять-шесть новеньких, с иголочки, вариантов. И тогда я сказал себе: «Раурал, дружище, верно, ты спятил! Ступай в сокровищницу и пошарь там на предмет необходимого. Из пары сотен мечей хоть несколько десятков просто обязаны были сохраниться». А на самом деле, Грэнджер, я надеялся отыскать их все – ведь из королевской сокровищницы ничего никогда не пропадало, за исключением того печального случая с Элоахом.

Но я ошибся. И ты, король, верно, уже обо всем догадался.

– Да, – буркнул Грэнджер. – Догадался, хотя лучше бы я работал себе в забое, добывал камни и не думал обо всей этой мерзости. Небось братец постарался? Все уничтожил.

– Представь себе, да. Мыслю, что это случилось уже после того, как он нашел талисман Джаганнатхи, иначе неясно, как ему удалось проделать эту работу.

– Какая теперь разница?!

– Интересно все же. А сейчас я поведаю тебе о самом худшем...

– О боги! Есть еще что-то худшее?! – Грэнджер в ужасе таращился на своего советника, вид которого, надо сказать, мало соответствовал сообщаемым им ужасам.

– Выяснив; что у нас дело с мертвой точки не сдвинется, я отправил гонца к нашему другу – королю эльфов, Рогмо Гаронману, с просьбой одолжить на недельку-другую Древнее оружие наших старых соседей по этой планете, намекая при этом на возможность ответной услуги по его личному выбору. Рогмо перекинулся парой слов со своими подданными, и те, естественно, отказались разлучаться со своими мечами хоть на несколько минут. Так что я был вынужден скрипя зубами пригласить сюда эльфийское воинство. Откровенно говоря, я предпочел бы ветал, нежели их постоянные сетования на узость наших ходов и лазов, низкие потолки, сырость и грязь... Ну ты ведь сам знаешь, чего в состоянии удумать эти аристократы духа.

Однако поразмыслив, представил себе, что ты снова начнешь зудеть, как пчела по весне, намекать на дармовой эль и незаслуженное жалованье, а потому решил – получай, Грэнджер, то, что сам выпросил!

Некоторое время король сидел молча. Затем сказал:

– Подлец! Какой же ты подлец, Раурал! Дай я тебя поцелую от всего сердца!

Рогмо был невероятно рад видеть своих старых друзей. А король Грэнджер из кожи вон лез, чтобы порадовать чем-то своего эльфийского венценосного брата.

С тех пор как Рогмо проводил Богиню Истины обратно на Вард, ему отчаянно не хватало чего-то. В его душе возникла маленькая пустота, словно он вдруг обнаружил дверь, ведущую в потайную комнату, куда ни ему, ни кому-либо другому ходу не было. Несмотря на множество обязанностей, которые свалились на него сразу по принесении клятвы на верность и вечное служение своему народу, он чувствовал себя невостребованным. Это было странно еще и потому, что свободного времени, кроме как на непродолжительный сон, у Рогмо теперь не хватало.

Вместе со своими ближайшими родственниками и самыми родовитыми эльфами он путешествовал по всей Имане, собирая под флаг Гаронманов разрозненные, малочисленные, угасающие семейства. И везде видел примерно одну и ту же картину: эльфов преследовали несчастья, смерти и горе. Будучи же отдаленными друг от друга, они не могли противостоять этим обстоятельствам. Так что судьба Аэдоны многократно повторилась и отразилась в прочих эльфийских семьях.

Многие эльфы были во вражде друг с другом. Истинному врагу даже не стоило беспокоиться о том, как расправиться с ними, – они сами уничтожали себя в бесконечных междуусобицах, поединках и стычках.

Рогмо стоило немалых усилий призвать своих подданных к порядку. Особенно тяжело ему приходилось потому, что он был наполовину человеком. И прекрасные, гордые существа не могли признать его превосходство – мешала вечная натянутость в отношениях с людьми. Так что предложение – или, правду говоря, отчаянный зов – Раурала пришлось кстати. Рогмо выпал прекрасный случай помочь своим друзьям, а затем навестить Хахатегу, чтобы погостить несколько дней у наместника Хартума. Достойный Банбери Вентоттен, ныне герцог Талламор, давно уже звал его к себе, соблазняя аппетитными кушаньями и возможностью поговорить о Сонандане и его прекрасной правительнице. Теперь Рогмо мог с чистой совестью заехать к нему на неделю, а то и больше.

Несколько раз Рогмо видел во сне Салмакиду, священную рощу со Статуями, Куланна, Магнуса и Номмо. Причем князь Алглоранн сообщил о смерти капитана Лооя, и Рогмо проснулся весь в слезах. Несколько дней метался в тоске и отчаянии, не зная, как быстрее связаться с Сонанданом, и тут словно боги услышали его молитвы: явился Астерион и заверил короля эльфов, что да – опасность такая существовала на самом деле, так что сон его вещий, но теперь капитан Лоой жив и здоров благодаря Кахатанне, а большего он, к сожалению, сказать не может. Разве что передать сердечный привет от всех далеких друзей.

Все эти события во всех подробностях Грэнджер, Раурал и Рогмо со смаком обсудили при встрече. Засиделись они допоздна, а всего не переговорили. Утром Рогмо во главе своих воинов должен был идти разыскивать вампиров. Раурал проводил эльфийского короля в отведенные ему апартаменты, но не ушел сразу, а присел на край кровати. Задумался. Свечей зажигать не стали, а так и остались в полной темноте.

– Никак не могу привыкнуть к тому, что ты теперь человек, Гаронман.

– А я никак не могу привыкнуть к тому, что я теперь эльф. Так что же нам с тобой делать? – рассмеялся Рогмо.

– Думать, думать, добрый король.

– Над чем?

– Веталы твоим ребятам не страшны. Скорее беречься нужно тебе. Правда, я надеюсь на то, что все обойдется и ты отправишься в Хахатегу. Когда отправишься, посмотри дорогой по сторонам. В последнее время на твою долю выпало немало неприятных минут, и ты озабочен проблемами эльфов, а ты погляди, как живет вся Имана. Потому что мне ее жизнь не нравится все больше и больше. Знаешь, ты ведь вырос в лесу, оттого поймешь меня лучше, чем могут понять подземные жители, – затишье теперь такое, как случается перед грозой. И оттого еще страшней.

– Понимаю, – отозвался Рогмо из темноты. – Неестественная тишина: ни птиц, ни мелких тварюшек, никого. Только небо хмурится все сильнее и грозит...

– То-то и оно, что грозит. Как ты думаешь, Рогмо, чем оно нам грозит?

– Не знаю, – честно ответил полуэльф. – Я очень одинок с тех пор, как остался со своим народом. И эльфы это чувствуют. Но они так устроены, что им это кажется в порядке вещей – король и не должен быть доступен. Король для них – это средоточие загадок, тайн, мудрости и силы. А я все равно не такой. Мое чувство долга мечется постоянно между Иманой и Вардом, а где душа, даже не спрашивай.

– Чего тут выспрашивать, когда и так видно.

– А Зло подбирается, я это чувствую. Ваши веталы, мои эльфы, которых теперь трудно разнять, все не поделят чего-то, бесконечные войны. Имана живет как под занесенным мечом. На Варде сплошные беспорядки. Только бы она успела...

– Ты о талисманах мыслишь? – не то спросил, не то утвердил Раурал.

– Да.

– Должен тебе сказать, что Элоах ухитил из королевской сокровищницы не один талисман, а два.

– А я догадывался, – признался Рогмо.

– Откуда?

– А очень просто: помнишь, при первой встрече ты упомянул Деклу, которого погубил Элоах?

– Как не помнить. Помню всенепременно.

– А я видел, что делает эта вещь. И потому понимаю, что отдать ее вот так, запросто, не может никто. Чтобы погубить Деклу, Элоаху нужно было хоть на время уступить ему свое украшение. Но это невозможно сделать – значит, было еще одно.

– Тебе бы преступления раскрывать, а не на троне сидеть, – восхитился Раурал. – А то иди к Грэнджеру советником, на мое место! Даровой эль будешь пить. И дел всего ничего.

– Извини, откажусь.

– Ну как знаешь. Мое дело предложить. – Раурал откашлялся.

– Послушай, гном, – серьезно сказал Рогмо. – Может, эльфы и не понимают ничего в ваших загадочных подземных душах, но мне твои намерения видны как на ладони. Что ты хочешь сообщить мне по секрету? И зачем мнешься? Разве мы не друзья?

– Друзья-то друзья, – ответил Раурал таким тоном, словно пожал при этом плечами. – Только ты все же Гаронман, а это, может статься, важнее.

– Тогда плюнь на Гаронмана и поговори с тем человеком, которого встретил как-то в пещере. Помнишь, когда ему на голову свалился такой смешной бородатый гном в огромных башмаках?

Раурал набрал полную грудь воздуха.

– Видишь ли, Рогмо, я пока не говорил об этом Грэнджеру и никому вообще не говорил и даже мечтаю скрыть ото всех происходящее. Но только веталы – это еще не вся беда. Дело в том, что на окраине Нордгарда, там, где гномьи поселения подходят близко к поверхности и – чего греха таить – люди как бы и не люди, а происходят от соединения пылких наших сородичей с не менее пылкими человечьими женщинами... Так вот, там упорно ходят слухи, что твои эльфы убивают!

– Не может быть!

– Я так и знал, Гаронман, что ты мне не поверишь, – печально вздохнул гном. – Ты прости, что мешал тебе отдыхать...

– Да нет, Раурал, я тебе верю. – Рогмо вытянул руку, схватился за что-то мягкое и теплое. – Не уходи, это нужно обсудить!

– А ты не щиплись! – так и взвился тот.

Защелкал чем-то в темноте, оказалось, что огнивом. Посыпались искры, замерцало алым. Через некоторое время комната эльфийского короля наполнилась крепчайшим табачным дымом – Раурал закурил свою любимую трубку.

– Там у меня есть сын, я его очень люблю, – начал он без предисловий.

И то, что сказано это было настолько откровенно, наполнило душу Рогмо теплом и нежностью к этому странному существу: такому сильному, доброму и одновременно ранимому. А гном между тем продолжал, попыхивая:

– Так интересно вышло: мать его – ну вроде такая красавица, что мне все завидовали поначалу. И влюблен я был как мальчик – камни ей носил пригоршнями, золото. Когда сын родился, я вообще чуть с ума не сошел от радости, такой ладный мальчонка у меня вышел... А потом она сбежала, взяла золото, взяла камни и сбежала в город. С ее внешностью да с теми богатствами, что она накопила за время нашей – с позволения сказать – любви, она могла купить любой титул.

– И где же она сейчас? – осторожно спросил Рогмо.

– А с чего бы я стал ее искать, дружище? Сына-то она тут оставила. Так что к ней я чувств никаких не испытываю – ни ненависти, ни любви. Не нужна она мне, а камней не жалко – их тут столько, что она умерла бы на месте, когда узнала.

А сын вырос, сейчас ему уже сорок, и по человечьим меркам он взрослый. Деньжат хватает, хозяйство крепкое: отец небось не забывает. Я бы и в гору его взял, но человеки в нашей тьме и сырости быстро лишаются здоровья. А в нем много человечьей крови, потому, выходит, она сильнее против нашей, хотя человек сам по себе слабее и недолговечнее. Вот и объясни мне этот парадокс...

Раурал снова запыхал трубкой, а Рогмо сидел тихо. Его очень встревожили слова гнома об эльфах-убийцах, но прерывать друга, когда он рассказывал о самом дорогом для него существе, было как-то неприлично. Нельзя.

– Вот сын мне и шепнул на ухо пару слов. Он-то у меня умный, понимает, каково быть не таким, как людям привычно. И никого огульно не обвиняет, но до истины доискаться все же просил. Говорит, что на болотах появляются эльфы – светящиеся, стройные, прекрасные. И вооружены они прозрачными клинками. Ловят эти эльфы всех подряд – людей, гномов заблудившихся, лесной народец – и уничтожают беспощадно. Вроде и не вампиры, но кровь им для чего-то нужна.

И от этого мне страшно, потому что в старых книгах, Рогмо, я не только о веталах читал, а и об этих существах тоже. Сын мой близко к ним не подходил, боги миловали. А так не худо было бы узнать, какого цвета у них глаза, потому что ежели сплошь черные, то горя не оберешься. И тогда веталы эти с их ненасытностью и свирепостью нам покажутся безобидными мотыльками.

– Кто это такие? – спросил Рогмо почему-то шепотом, будто таинственные убийцы могли услышать его.

– Морлоки, – ответил Раурал.

– Во время Первой войны с Мелькартом многие эльфы, поддавшись соблазну, встали на сторону врага. Винить их в этом нельзя, скорее уж стоит укорить за неосмотрительность, ибо враг искусил самых отчаянных, самых юных и неопытных, горевших желанием изменить этот мир к лучшему.

Первая война случилась на заре времен, когда люди только-только стали осваивать Арнемвенд. Они теснили Древние народы, страшились их, иногда без причины были жестокими и агрессивными. Короче – люди вели себя как испуганные дети, каковыми и являлись на самом деле. Однако Древние народы оказались в странном положении: в отличие от детей люди были способны причинить им немало горя и боли. И потому просто ждать, когда они вырастут и станут разумнее и добрее, возможности не было. Оттого легко нашел Мелькарт союзников против людей и богов, допускавших эти несправедливости, среди многих и многих существ Древней крови.

Нечестно было бы упоминать только об эльфах, когда и все прочие не избежали той же участи. Люди не остались в стороне, но об этом известно более всего, и потому рассказ о людях опустим.

Правил эльфами тогда легендарный Гаронман. Самый великий король этого народа, который когда-либо рождался под солнцем Арнемвенда. Некоторые склонны считать его и первым, однако это будет ошибкой. Роду Гаронманов положено было начало уже довольно давно, и легендарный владыка был третьим, кто носил это славное и гордое имя.

Тяжко было эльфам во время войны проливать свою же кровь, горько было и невозможно. И когда война завершилась и мир лежал в развалинах и пожарищах и не было ни надежды, ни утешения, Гаронман проклял предателей и отступников, запретив им даже называться эльфами. И было дано им имя морлоков. Предание гласит, что Гаронман изгнал их и только Гаронман может одолеть их. И только Гаронман может даровать им прощение. Ибо именно прощения втайне жаждут свирепые и кровожадные морлоки.

Что же касается их страсти к убийствам и крови, то, говорят, не могут они обойтись без нее; вместе с кровью пьют они жизненную энергию, которую отобрало у них проклятие их короля.

Потом все в мире пришло к равновесию, и морлоки были вынуждены скрываться, ибо зла в мире было не слишком много, а ровно столько, сколько бывает. Однако же пророчество говорит, что настанет день, когда мир придет к своему концу и в очистительном пламени падет. Тогда все поменяется местами и потеряет смысл; Зло, что питается страхами и сомнениями, снова войдет в силу, и тогда морлоки явятся на свет, дабы найти Гаронмана и получить прощение.

Все дело в цене, которую должен будет заплатить за это прощение их король... – Раурал захлопнул толстую книгу. – Вот, собственно, и все вразумительное, что мне удалось отыскать о морлоках. Ничего конкретного, заметь, так что проблема все равно остается твоей.

– Это не радует меня, дружище, – признался Рогмо. – Хочу надеяться, что справлюсь с ней.

– Да ну, брось хандрить. Чтобы ты и не справился... – В голосе гнома не слышалось особенной уверенности. – И все же я рад, что сказал тебе об этой напасти, словно камень с души снял. Я постараюсь пока на корню пресекать всякие слухи, потому что только войны между гномами и эльфами нам сейчас не хватает для полного счастья. Но и ты постарайся все решить в скором времени.

– Договорились, – сказал Рогмо. – Ты не волнуйся, я ведь прекрасно понимаю, что морлоки могли и дальше искать себе жертвы где угодно. Просто пришел их час, и они специально явились в Нордгард, чтобы наши народы рассорились в самый решительный момент. Все ясно – примитивно, зато действенно. И ведь если у них получится, то мы с тобой не сдержим праведного гнева наших подданных. Я потороплюсь. Где можно их найти вернее всего?

– У подножия Лунных гор, возле озера Эрен-Хото.

... На рассвете эльфы двинулись в поход. Правда, рассветом это можно было назвать только условно, потому что под землей разница во времени ощущалась слабо, а после и вовсе исчезала.

Освещая себе дорогу сияющими жезлами и клинками, высокие и стройные воины длинными колоннами входили в тоннели, следуя за гномами-проводниками. Видя эльфов и гномов вместе, легко можно было понять причины их всегдашней неприязни, ведь они являлись противоположностями буквально во всем. Гномы были приземистыми, кряжистыми, крепкими, словно вырезанными из своего любимого камня. Эльфы – тонкими, гибкими, стройными, почти прозрачными. Первые были суровы, неприхотливы и грубоваты; вторые – изысканны, изящны и аристократичны... Сравнение можно было продолжать до бесконечности, но факт оставался фактом: они были разными. При этом и те и другие тщательно, но безуспешно скрывали, что любят и восхищаются друг другом.

Вот так смешно и нелепо это выглядело.

Эльфы чувствовали себя в подземельях немного не в своей тарелке. Невозможность носиться верхом по обширным открытым пространствам, отсутствие деревьев и бездонного неба над головой угнетали их. Однако король приказал, и они были исполнены решимости выполнить приказ.

Веталы, чувствуя приближающееся воинство, старались забиться в самые дальние, самые глубокие и недоступные норы, шахты и провалы. Основной трудностью этого похода являлось то, что вампиры подземелий могли просачиваться в любую, даже самую тоненькую щель, откуда их почти невозможно было выгнать. Однако Древние народы издавна владели магией. И в бой с веталами вступали заклинатели: повинуясь их словам, горы расступались, трещины расширялись, над провалами повисали мосты, сложенные из камней, не имеющих под собой никакой опоры.

Вооруженные своими светящимися лунными мечами, эльфы безжалостно уничтожали врага. Отчаявшись, веталы, которым было уже негде прятаться, стали нападать; это жалкое сопротивление было моментально подавлено. Правда, чтобы добраться до самых окраин гномьего царства, потребовалась не одна неделя, зато можно было с уверенностью сказать, что злобные вампиры больше не станут беспокоить подземных жителей.

Нордгард был очищен от нечисти, и ничего особого эльфы в своем подвиге не видели, что отчасти было справедливо, потому что перед лицом мощной их армии разрозненные злобные веталы выглядели жалкими.

И вот наступил день, когда Рогмо прощался с Грэнджером и Рауралом недалеко от того места, где выходил на поверхность самый большой, парадный тоннель. Истосковавшиеся по солнцу, небу и звездам, эльфы с нетерпением ждали окончания церемонии, чтобы вернуться в привычный мир.

Они устали от нескончаемых подземелий.

– Прощай, Рогмо, – сказал Грэнджер, крепко обнимая рослого полуэльфа на уровне талии. – Спасибо тебе и твоим подданным, вы нам сильно помогли. Очередь за нами; зови не задумываясь. Мы всегда рады встрече.

– Прощай, – сказал король эльфов, недоумевая про себя, отчего избрал именно это, столь нелюбимое им слово.

– Помни, – сказал Раурал.

Все вокруг удивились. Рогмо протянул ему руку:

– Буду помнить, дружище.

Затем не выдержал и тоже обнял ворчливого советника. Тот ради такого дела даже трубку вынул изо рта.

И длинные колонны эльфов двинулись наконец в обратный путь. Но сначала – к озеру Эрен-Хото.

Жрецов Ишбаала расспросить так и не пришлось.

Задыхаясь от волнения и плохо скрываемого изнеможения, маттей Пелентонг, посланный накануне с поручением в Бахр-Бал и Аджа-Бал, пытался объяснить своим повелителям, что же с ним случилось.

Меджадай и Рорайма слушали.

Когда Харманли Терджен отправился в Ятту (они не стали у него допытываться, каким образом он намеревался сократить время пути, считая, что магия не касается владык Эль-Хассасина), оба короля занялись служителями Ишбаала. Поскольку переживший потерю двух сыновей граф Пелентонг горел жаждой мести, они сочли его лучшим из возможных посланцев. С одной стороны, не слишком долгое путешествие должно было развеять маттея и повернуть течение его мыслей в другую сторону; с другой, объяснив ему крайнюю важность его поручения, Рорайма и Меджадай надеялись на то, что он блестяще с ним справится. Ведь это было и его личным делом.

Тем страшнее было им, когда шатающийся, едва стоящий на ногах после многодневной сумасшедшей скачки граф Пелентонг явился в летнюю резиденцию. Он принес невероятные известия: все храмы Ишбаала, которые он посетил, были разгромлены, а их жрецы убиты жесточайшим способом. Все изображения Ишбаала осквернены. При этом преступники не оставили никаких следов.

Местные власти пребывали в полном замешательстве, что не помешало им казнить сотню-другую ни в чем не повинных людей. Панику это только усилило, просто хассасины паниковали беззвучно, молча, чтобы не навлечь на себя еще большие неприятности. Совершенно очевидно, что истинных виновников этого страшного происшествия ни в Аджа-Бале, ни в Бахр-Бале не нашли, как ни пытались втолковать обратное аукары-градоправители разъяренному маттею.

Храмы были выжжены изнутри, а потому не оставалось ни малейших надежд на то, что какие-либо свитки, книги или записи могли сохраниться. Огонь был настолько силен, что Пелентонг обнаружил расплавленные золотые кляксы у закопченного и растрескавшегося алтаря. Очевидно, когда-то это были золотые статуэтки, либо посуда, либо – вообще подсвечники. Маттей сделал на основании находок следующий вывод: храмы Ишбаала уничтожили не люди. Он не представлял себе, какой человек сможет пройти мимо храмовых сокровищ; какой человек сможет позволить золоту плавиться у него на глазах. Только существо не-человечьей крови, презирающее золото, способно так поступить.

Граф Пелентонг не разочаровал своих владык. Он и впрямь был тем человеком, которого следовало послать с этим поручением, потому что, несмотря на охвативший его ужас, он не ринулся к своим королям, дабы переложить всю ответственность на их плечи, но остался там на некоторое время, чтобы провести расследование. К сожалению, аукары слишком запугали простой люд своими ненужными и поспешными казнями. Поэтому все боялись сказать лишнее, мялись и молчали. Угроза пыток не подействовала; да Пелентонг и не стал всерьез об этом думать – он ведь понятия не имел, кого конкретно нужно пытать. Ему были необходимы добровольные свидетели. Граф был уверен в том, что не мог никто ничего не видеть. Так не бывает в огромном городе, где на храмовой площади толпятся сотни нищих и бездомных.

Правда, почти всех их – распространявших слухи – и казнил в глупом рвении аукар Аджа-Бала, а уж потом последовал его примеру и градоправитель Бахр-Бала. Маттей не взял на себя смелость предать аукаров жестокой казни, но заключил обоих под стражу, чтобы владыки Эль-Хассасина решали судьбу этих тупиц и трусов – ведь только тупостью и трусостью можно было объяснить их поведение. Закованных в железо градоправителей везли следом; они должны были достичь столицы к утру, если повелители возжелают их допросить лично.

И все же кое-каких успехов матгей добился. Он нашел в обоих городах по несколько человек, избежавших смерти. Они были профессиональными нищими и имели особый вес в преступном мире. Потому их прятали за определенную плату. Выяснив эти подробности, граф Пелентонг предложил укрывателям сумму втрое большую за возможность побеседовать с их подопечными и даже дал слово рыцаря, что не станет преследовать ни тех, ни других, удовлетворившись устным свидетельством.

Здесь граф остановился, выжидательно глядя на своих королей. Он понимал, что его поступок был беспрецедентным, однако и ситуация ему соответствовала. Меджадай знаком дал понять, что не осуждает маттея и понимает, что священное слово рыцаря было дано преступникам ввиду крайней необходимости.

Двое свидетелей выжили в Аджа-Бале и трое – в Бахр-Бале. Может, их нашлось бы еще больше, однако, услышав главное, маттей не стал терять драгоценное время на поиски остальных. Пелентонг подробно, стараясь не упустить ни одной детали и мелкой подробности, передал владыкам слова одного из нищих, справедливо рассудив, что всякая мелочь может пригодиться магам и мудрецам, когда они станут разгадывать эту тайну.

Человек этот, чье имя никто толком не смог запомнить, рассказал, что все случилось около полудня. Это время, когда в храм идут толпы людей, жрецы суетятся, а нищие собирают самые щедрые пожертвования. В характере людей пытаться откупиться мелочью от любого божества, даже такого, как Ишбаал, которому на добрые дела смотреть не хочется. Но поскольку служители этого грозного и мрачного бога постоянно требуют от посетителей храма денег, то и нищим никто не отказывает. Хоть медяк, но попадет в протянутое деревянное блюдо либо в подставленную ладонь. Оттого места поближе к ступеням ценятся выше.

Те люди сразу привлекли его внимание. Ведь в Эль-Хассасине народ сплошь буйный и даже в храм идет без особого почтения: женщины наряжаются побогаче, мужчины хвастают дорогим оружием. Не принято входить в храм Ишбаала так, словно нет на земле места священнее. Происходит это еще и по той причине, что все хассасины от мала до велика знают, что их жестокий бог на самом деле живет в недрах Медовой горы Нда-Али и его храмы – не более чем способ связаться с его духом, не более чем дань преклонения перед ним.

Потому целая процессия – человек десять – пятнадцать – в темных длинных одеждах, в капюшонах, надвинутых на самое лицо, выглядела несколько нелепой на фоне шумной и разряженной толпы. Тот нищий протиснулся к ним поближе, рассуждая так: что раз уж они настолько благочестиво настроены, что поступают вопреки давним традициям, то, может, и подадут больше. Он подполз к одному из этих паломников и подергал его за полу темного одеяния, умильно заглянув снизу вверх ему в лицо. И тут же отшатнулся в ужасе.

Он не разобрал всего, потому что большая часть лица паломника была скрыта в тени, однако глаза его он каким-то образом разглядел. И он утверждал, что они были сплошь черные. Огромные и черные, словно обсидиановые.

Паломники бесцеремонно растолкали толпу; однако вместо протестов или хорошей драки, которую непременно учинили бы неистовые хассасины в подобном случае, все поспешно разошлись. Нищий и сам почувствовал животный ужас, настоящую панику. Оглядевшись по сторонам, увидел, что и его товарищи по ремеслу тоже как-то странно озираются и лица у них перекошенные. Он и решил не испытывать судьбу, а уносить ноги, пока цел.

Спеша убраться подальше, он заметил только, как поднялись к дверям храма эти невероятные существа и как захлопнулись тяжелые бронзовые двери, едва они ступили за порог.

– Все ясно и все сходится, – сказал Харманли Терджен, когда его повелители удалили из зала Малого совета всех посторонних. – Маттей Пелентонг – разумный человек, и он сделал больше, чем смог бы на его месте кто-либо другой.

– Что тебе ясно? – нетерпеливо спросил Рорайма.

– Те туманные фразы и намеки, которыми я по горло насытился в Ятте. Теперь, выслушав доклад маттея, я понимаю, что никаких намеков никто не делал – мне все рассказывали простым и четким языком, только вот я не был готов принять истину. А она печальна, мои повелители.

Когда я переступил порог здания магистериума, мне навстречу вышел какой-то невероятный старик, похожий на ожившую мумию, и сказал, что меня уже с нетерпением ждут. Им было известно о том, что храмы Ишбаала разорены, а жрецы убиты. Но жители Ятты не поклоняются нашему богу, оттого смотрят на вещи трезвее; правда, я подумал, что это ересь...

Не стану утомлять вас подробностями: мне поведали, что погром в храме учинили приспешники второй – и главной – сущности Ишбаала.

– Это еще что за вторая и главная?

Меджадай Кройден был готов к любым неожиданностям, но Ишбаала привык почитать с младых ногтей и разные толкования своей религии умел искоренять только огнем и мечом. Существование какой-то второй, скрытой, главной части его божества повергло отважного воина в ужас.

– Нам придется привыкать ко многим неприятным вещам, владыка, – склонился перед ним Терджен. – Мне самому многих усилий стоило сдержаться и не покарать нечестивцев, позволивших себе столь вольно рассуждать о нашем божестве. Однако я очень рад, что мне удалось соблюсти приличия.

Знания не несут радости и облегчения, а одну лишь печаль и ответственность, сказал мне тамошний глава.

Выслушай же ответ магов Ятты: все, что случилось в Эль-Хассасине, – и трагическая гибель сыновей Пелентонга, и смерть многих наших воинов, и погибшие храмы – все это произошло с ведома и по одобрению самого Ишбаала. Но деяния сии были совершены не его приспешниками, а некими морлоками – проклятыми эльфами, которые служат повелителю Зла, Мелькарту.

– Стой, – поднял руку Ретимнон. – Я вообще ничего не понимаю. Какие морлоки? Какой Мелькарт? Я был уверен, что Ишбаал гневается на нас за то, что мы допустили смерть короля и утратили два талисмана – главное наследие Нонгакаев.

– Талисманы тоже сыграли свою роль, но не это главное. Все эти события предопределены заранее. Маги Ятты утверждают, что мир приходит к своему концу и Зло поднимает голову. Морлокам нужна кровь, Мелькарту нужна власть над этим миром, Ишбаалу нужна свобода...

– А разве он несвободен?

– Нет, конечно. Он не обитает в горе Нда-Али, но заточен в ней и не имеет возможности выбраться наружу. А потому он своей силой призвал на помощь Мелькарта, являющегося его большей и гораздо более могущественной частью...

– Ничего не понимаю, – упрямо повторил Меджадай Кройден.

Ему казалось, что сейчас, прямо у него на глазах, рушится весь его мир. Теперь он не знал, как поступать, что делать, и тяжесть ответственности давила на него, словно весь небесный свод.

– Объясни подробнее, Харманли.

Великий магистр вздохнул:

– Владыки! Вынужден признаться, что я не создан для таких сложностей. Я никогда не считал себя глупым человеком, однако здесь разум бессилен; здесь нужна вековая мудрость, которой нет у нас. Я уверен, что Чаршамба знал гораздо больше, нежели мы, но и он оказался бы неподготовленным к тому, что происходит здесь и сейчас. Без понимания мы окажемся бессильны предпринять верные шаги. Я устал от собственной беспомощности и глупости – всего сутки я провел в магистериуме, а кажется мне, что долгие годы вырваны из моей жизни. Безумцем, несчастным узником, вышедшим на свет из своего подземелья впервые за десятки лет, чувствую я себя сейчас. И горестно мне, что не могу я дать своим владыкам взвешенный и мудрый совет – потому что проблема лежит вне времени и пространства.

– Терджен прав, – согласился Рорайма Ретимнон. – Что же нам делать, если наш бог оказался столь вероломен по отношению к своим детям? Долго ли будут продолжаться кровавые трагедии, этого не сказали маги?

– Всегда. Морлокам нужны реки крови, смерть же невинных увеличивает силу Ишбаала и Мелькарта. Маги Ятты посоветовали звать на помощь эльфов.

– Они не согласятся, – наморщил лоб Рорайма, соображая, что Древнему народу не прикажешь, а зла хассасины причинили им столько, что на добровольное сотрудничество рассчитывать не приходится.

– Маги сказали – если эльфы не захотят помогать нам, нужно напомнить им о проклятии Гаронмана. И тогда они явятся сражаться с морлоками...

– Ты слышал когда-нибудь об этом проклятии? – обратился Рорайма на сей раз к Меджадаю.

– Нет, – ответил тот. – Да разве люди могут что-либо понять в делах эльфов? И нужно ли тебе знать больше? По мне, все тайны у них грязные и отвратительные. Не люблю я эльфов.

– И я не люблю, – сказал Ретимнон. – Не за что. Особенно теперь. Но скажи мне, Харманли, как же мы дозовемся эльфов? Куда гонца отправлять?

– В Хахатегу, – невозмутимо ответил Терджен. – Герцогу Талламору, а он найдет способ передать.

– Герцог может и не захотеть.

– Маги сказали, герцог захочет. Нужно только не забыть о проклятии.

Меджадай дернул за шелковый шнур, вызывая слугу, дежурившего в передней. Была уже поздняя ночь, и тот явился заспанный, отчаянно стараясь скрыть сей факт от грозных своих владык.

– Вина и холодного мяса, я голоден, – бросил Меджадай.

Когда легкий ужин был принесен, все трое набросились на еду.

А потом говорили до самого рассвета, до тех пор, пока в распахнутом окне не стало подниматься из моря яркое солнце Чеджудо...

– Я искал их повсюду, но ни одного морлока не нашли мои воины, – так закончил Рогмо свой рассказ.

Он уже третий день гостил в Хахатеге, у наместника Каэтаны, Банбери Вентоттена. Этот славный человек был живым свидетелем недавнего прошлого, которое казалось Рогмо самым прекрасным, что случалось в его жизни. В первый же вечер они с бароном засиделись допоздна, поглощая в неограниченных количествах знаменитый салат, приготовленный по фамильному рецепту Вентоттенов, и вспоминая о своих приключениях.

Банбери, получивший вместе с наместничеством в Хартуме титул герцога Талламора, с тоской вспоминал о своей гостинице Ноттовей в далеком Ронкадоре, о том дне, когда большой отряд остановился у него на ночлег, о Кахатанне и Бордонкае. Воспоминания его были светлыми и радостными, и даже трагическую гибель сайнанга Эльбескоя он теперь воспринимал как благо, как прощение, дарованное молодому человеку.

– Я очень изменился, дорогой Рогмо, – сказал Вентоттен. – Вот, возьмите эту чашку: горячий шоколад с ванилью и цукатами – это так вкусно, что мировая скорбь моментально покинет вас. Посмотрите на меня, я стал неисправимым оптимистом. Я верю в возможности нашей драгоценной госпожи – она сумеет переиначить любое предсказание. Выше голову, король! Заметьте, что все, что касалось ее, сбылось либо наполовину, либо на треть, а то и вовсе позабылось за ненадобностью.

Ну, сказал какой-то старый ипохондрик, что мир клонится к закату, – и что с того? Пускай себе клонится, главное, чтобы после наступил рассвет. Морлоки – это, конечно, неприятно, однако я уверен, что вы в состоянии покончить с ними раз и навсегда.

– Ваша уверенность вселяет в меня надежду, однако, боюсь, вы ошибаетесь, – ответил король эльфов.

– Меня пугает ваше настроение, – признался герцог. – Не вы ли готовы были умереть только для того, чтобы дать жизнь Вещи? И что же – стоило нашей дорогой госпоже избавить вас от неизбежного, вы начинаете жаловаться на жизнь. А ведь вы живете сверх нормы уже достаточно долгий срок – ну так оправдайте же его. Дорогой Рогмо, я уже немолод и поэтому точно знаю, что не бывает полной безысходности. Не может все быть совсем плохо.

– Вы правы, Банбери, – сказал Рогмо, прикрывая глаза от наслаждения. Шоколад с ванилью оказался настолько восхитителен, что превзошел все ожидания. – Вы правы, просто я захандрил. Я люблю свой народ, я выполню свое предназначение, но мне все-таки не по себе среди них – таких прекрасных, сияющих и холодных. С ними меня связывает долг, но как же мне не хватает Салмакиды, маленького храма, стоящего над озерами, ажурных мостиков, старого парка, похожего на дремучий лес! Как я истосковался по фонтану с веселым дельфином; знаете, герцог, там есть такой фонтанчик – в центре круглого бассейна вздымается зеленая стеклянная волна, а на ней будто летит улыбающийся дельфин. Одни только боги знают, отчего мне так не хватает этого дельфина!

– Оттого, наверное, что он веселый, – тихо ответил Банбери Вентоттен.

– А еще я смертельно тоскую по священной роще, по ручью, который протекает через нее, по скульптурам, стоящим по обе стороны ручья. По утрам, когда солнце только-только выплывает на край небосвода и никто не ходит по этим местам, Каэ отправляется поговорить со своими друзьями. И даже если кому-то случается застать ее там, то все уходят, потому что есть вещи, которые нельзя видеть.

Номмо и Магнус разговаривают в беседке. Куланн муштрует своих воинов, и они стонут от него. А все равно ни за какие блага не променяли бы его ни на кого другого. Барнаба шастает по парку, путается у всех под ногами и жует хурму или медовые печенья. А верховный жрец Истины в длинных белых одеждах пытается оказаться одновременно всюду, и у него это отчасти получается...

А еще, Банбери, вдруг, внезапно воздух начинает мерцать и переливаться серебром и ртутью. И появляется он – Жнец, Древний бог, самый опасный, самый грозный... В любом другом месте этой планеты люди бы с криками бежали прочь, сходили бы с ума от ужаса, умирали в конце концов! А здесь один жрец кричит другому через полпарка: «Передай госпоже, что пришел Владыка Ада Хорэ! И скажи виночерпию, чтоб подавал к столу зеленое!!! „ И Вечный Воин, сидя верхом на своем драконоподобном коне, смеется: „Ради меня так не бегают. Любят здесь тебя, Жнец“. И Тиермес отвечает: «Так ведь и я их люблю“.

Рогмо замолчал, сжимая в побелевших пальцах серебряную чашку из-под шоколада. Желваки у него на щеках перекатывались, словно король эльфов испытывал сильную боль.

– Вы невероятно счастливый человек, Рогмо, – сказал Вентоттен. – Вы так тоскуете по этому волшебному месту, и мне искренне жаль, что вы не там, но рассмотрите дело с другой точки зрения: я, например, этого вообще никогда не видел. И обречен тосковать по несбыточному, по тому, чего у меня не было ни одного раза в жизни. Ни одной минуты. Вы понимаете, насколько это страшнее?

– Кажется, да, – ответил Рогмо.

Посланцы Эль-Хассасина прибыли на четвертые сутки.

Орден унгараттов переживал смутные и нелегкие времена. Найти замену Катарману Керсебу в столь краткий срок было делом невыполнимым. Угроза войны с Эль-Хассасином пугала даже самых отчаянных: в ордене учили не только сражаться, но и думать. И все рыцари понимали, что шансов на победу у унгараттов сейчас нет. Ронкадор тоже не оставлял надежд на лучшее – матарии, кажется, стремились вернуть все кровавые долги.

Единственным утешением было то, что всегдашняя борьба за власть в ордене приутихла – теперь только безумец мог принять бразды правления без сомнений и колебаний. Несмываемым пятном на репутации ордена являлась и нелепая история с пленением Интагейя Сангасойи – если бы унгараттам удалось одолеть ее в честном бою и завладеть известными на весь Арнемвенд мечами Гоффаннона, то позора бы не было. Однако юная богиня оказалась сильнее, и даже бесконечные слухи, распространяемые шпионами по всему континенту, из которых следовало, что богиня использовала всю силу бессмертного существа против смертных рыцарей, мало помогали. Потому что вся эта история, наспех состряпанная, звучала глупо и неубедительно. Ничего удивительного не было в том, что в нее никто и не верил. В первую очередь те, кто должен был ее рассказывать.

Вот почему старший магистр Эльмарен Уджайн пребывал в сквернейшем настроении. Сегодня прибыло письменное распоряжение от короля Барги Барипада, изобилующее таким количеством глупостей, что стыдно было его читать. А воспротивиться... Вот Эльмарен и высчитывал, можно ли воспротивиться приказу короля; по всему выходило, что именно теперь и нельзя. Хотя... был у него один план, который мог разом переменить положение вещей. Только Эльмарен Уджайн не знал никого, чтобы обратиться за советом и помощью, чтобы просто поговорить. Его запросто могли предать – нынче в ордене еще и не то случалось.

Несколько дней подряд Уджайна одолевала заманчивая идея: что если атаковать Тиладуматти? Рыцарских замков на территории этой страны более чем достаточно, и никаких сомнений нет в том, что унгаратты, обитающие в них, не станут поддерживать шеида Теконг-Бессара. А о золотом запасе Тиладуматти ходили легенды по всей Имане. Конечно, Хартум гораздо богаче, но в Хартуме помимо неисчислимых сокровищ есть еще озеро Эрен-Хото и Лунные горы, населенные гномами и эльфами. Опять же – теперь это королевство принадлежит Интагейя Сангасойе. Вспомнив о богине, Уджайн раздраженно сплюнул. Нет, нет, к демонам этот Хартум – потом горя не оберешься: боги мстительны, злопамятны и злокозненны. Достаточно вспомнить о том, что Кахатанна одновременно разрушила Большой Бурган при помощи драконов, а сама в то время, как древние ящеры кружили над стенами, выбивала зубы Керсебу.

Старший магистр невольно закрыл рот рукой. Нет, он больше не допустит ошибок. Золотой запас Тиладуматти, знаменитая казна Теконг-Бессара – вот то, что ему сейчас нужно. Захватив эту страну, орден снова воспрянет духом. Купит оружие, отстроит крепости. И сможет с новыми силами встретить армии хассасинов. Иначе ордену унгараттов грозит гибель. Было, правда, у Уджайна одно сомнение – все же нынешний король Кортеганы являлся потомком основателя ордена, самого Пэтэльвена Барипада, и негоже было так с ним поступать. Многие рыцари могут не согласиться на это предприятие именно из-за уважения к особе монарха. Надо заметить, что на личность короля им было глубоко плевать, однако он являлся тем самым символом, за который они умирали на протяжении веков. Возлюбленные смерти – унгаратты – должны были иметь какую-то идею.

«Что ж, – подумал Уджайн, – значит, короля мы возьмем с собой. Он будет знаменем нашей победы».

Окончательно убедившись в том, что идея его не так уж и безумна, как казалось поначалу, он велел трубить сбор. И ровно в полдень выступил перед своими собратьями, стоя на перевернутой бочке посреди мощеного двора. Замок унгараттов в Кайкосе был велик, и более двух тысяч рыцарей одновременно выслушали его зажигательную речь.

Выслушали и одобрили.

Вечером того же дня послали гонцов во все концы Кортеганы и в Тиладуматти. Оповестили и короля Баргу Барипада. Оказалось, что его величество в целом одобряет затею, советует только не мешкать, чтобы не дождаться вторжения армий Кройдена и Ретимнона.

Через неделю Эльмарен Уджайн был единогласно избран великим магистром ордена унгараттов и принес присягу. А спустя три часа после этого значительного события длинные колонны всадников двинулись по направлению к границе Тиладуматти.

Хотя Теконг-Бессар больше любил город-крепость Эль-Матарию, который стоял на самом берегу моря Тирелл, официальной столицей являлась древняя Маягуана. Именно сюда и должны были приплыть в самом скором времени обещанные Баяндаем войска.

Уже несколько недель прошло с тех пор, как явился ко двору Золотого шеида этот удивительный человек, а восторг и восхищение, которые он вызвал у владыки, все не угасали. Баяндай оказался на редкость сдержанным, и даже после того, как было заключено соглашение, отказался разглашать тайны своего народа. Теконг-Бессар не слишком настаивал, понимая, что много знать в данном случае просто опасно. Не подписали они никаких бумаг, заключив договор только на словах, ибо Баяндай с неподражаемой улыбкой спросил:

– Ты же не собираешься после обмануть нас?

– Нет, – отчаянно замотал головой Теконг-Бессар, вспомнив, с какой легкостью расправился гость с его охраной.

– Вот видишь, нам не нужно письменного подтверждения твоего согласия. А мы, поскольку золота не получали, тебя и подавно обмануть не сможем. Логично?

– Действительно, – сказал шеид.

Единственное, что он узнал о своих наемниках, – это то, что называют они себя лурдами, убивать умеют в совершенстве, а обещания выполняют неукоснительно. Похоже, что законов в их мире вообще не было, все строилось только на строгом соблюдении давно установленных правил. Видимо, лурдам и в голову не приходило, что кто-то из них может нарушить данное слово; это они считали качеством других обитателей Арнемвенда.

Отправляясь в путь, Баяндай пообещал, что вернется спустя три недели. Каким образом он собирается обернуться до Гобира и обратно за такой короткий срок – Теконг-Бессар решил не выяснять. И две с лишним недели ждал довольно спокойно, развлекаясь тем, что строил догадки о происхождении народа лурдов и о том, почему они не завоюют себе любую страну и не станут там жить. Диковинным образом он был абсолютно уверен в собственной безопасности. Баяндай за одну-единственную беседу сумел убедить его в том, что слово лурдов крепче камня, а Золотому шеиду он пообещал поддержку, защиту и верность.

В середине третьей недели с границы примчался взмыленный всадник и сообщил, что армия унгараттов в полной боевой готовности движется к Маягуане. Несколько крепостей, находящихся на северо-востоке Тиладуматти и только формально принадлежащих этой стране, открыли ворота перед своими братьями по ордену. Сейчас армия встала на отдых, но должна вот-вот двинуться в путь. А в царстве нет реальной силы, способной ей противостоять. Похоже, что дней через десять они окажутся в столице, и тогда правление Теконг-Бессара придет к концу.

Мрачный шеид вернулся в свою опочивальню, где его осмелился побеспокоить сановник, занимавшийся иностранными делами. Он принес кучу депеш, однако Теконг-Бессара они уже не интересовали. Ему было абсолютно все равно, поддержал ли Барга Барипад идею этого похода или оказался таким же бессильным, как и он сам.

В последний день третьей недели Золотой шеид Тиладуматти отправился на смотровую площадку самой высокой башни Маягуаны. Он твердо решил ждать до полуночи, и если лурды не прибудут сегодня, то никто не сможет помешать ему броситься вниз с этой головокружительной высоты. Может, это был и не самый лучший выход, но Теконг-Бессар не хотел становиться ни заложником, ни изгнанником, ни входить в историю как монарх, заколотый в своем дворце рыцарями противника или того хуже – собственными придворными-предателями. Мысли шеида одолевали самые невеселые, и он рассеянно попивал вино, неподвижно уставясь в одну точку на светлом горизонте.

Спустя два часа он заметил, что точка эта значительно увеличилась в размерах; а еще через час стало ясно, что это несколько кораблей под всеми парусами несутся по зеленым волнам моря Сейбо.

... Каэтана бросилась к ним.

Хлопоча над телами бессмертных, она не заметила, как исчез, будто растаял легким облачком, Олорун. Как скрылся в одном из проемов Сокорро. Она была целиком и полностью поглощена своими друзьями. Справедливости ради нужно отметить, что за Веретрагну и Вахагана она все же беспокоилась гораздо меньше.

Не прошло и минуты, как Тиермес снова начал сиять неземным серебристым светом. Он легко вскочил на ноги, расправил изумительные драконьи крылья и воскликнул, словно пропел:

– Я победил! Ты видела, Каэ, как я победил?!

Она кивнула головой, соглашаясь. Ей было трудно что-либо объяснять Тиермесу – драгоценные минуты и так утекали, словно вода сквозь пальцы. Рядом завозился Вечный Воин. Поскольку он был военачальником, то всегда видел печальный результат, даже если глаза его видеть этого не хотели.

– Ты здесь, – заявил он. – Это хорошо, потому что мы живы, остались собой и... Не помню, что случилось. Куда делись тела этих чудовищ?

Каэ отвела взгляд:

– Знаешь, Траэтаона, тебе все равно не нужны мертвые тела. Давай побыстрее смотаемся отсюда, а то закончится отведенное нам время и останемся мы здесь искать эти самые тела до скончания вечности. – И, заметив, что оба бога собираются спросить о чем-то, оборвала их:

– Вы можете просто поверить мне на слово?

– Придется, – проворчал Траэтаона.

Наклонился, поднял из воды все еще бесчувственные тела Веретрагны и Вахагана и, пробормотав: «Хилая нынче молодежь пошла», двинулся к выходу.

Тиермес оказался придирчивее.

– А где кони? – спросил он, обращаясь к Каэ. – А где эти отвратительные существа? Как ты вообще сюда прорвалась?

– Жнец, уймись с вопросами. Коней нам сейчас вернут, мой ждет меня на поверхности. И давай убираться отсюда быстрее. Иди вперед, я тебя догоню.

Тиермес изобразил изумление на своем прекрасном лице, но тоже двинулся туда, где по всем законам логики и разума должен был находиться выход из зала. Однако такового не обнаружил. Видимо, он попытался сделать что-то с пространством, потому что обернулся к Каэтане и спросил серьезно:

– Что с нами было? Я не могу перенести нас на поверхность...

– Не ты здесь хозяин, Жнец. Может, ты бы и совладал с этим сварливым местечком, но у нас на самом деле нет времени. Иди, прошу тебя, сейчас все образуется.

Тиермес услышал в ее тоне не просто просьбу, а отчаянную мольбу. И уступил. Упрямство не красит никого, даже бога, богу оно вообще противопоказано. Правда, Каэтана не учла, что просить Жнеца уйти вперед еще не означает возможности скрыться от него вообще. Тиермес знал обо всем, что происходит за его спиной. Со странной улыбкой наблюдал он за тем, как выводят из огромного пролома в стене его коня, коня Траэтаоны, щерящегося оскаленной пастью, и скакунов Веретрагны и Вахагана.

Видел, как прощается с Каэ громадное чудовище – катхэксин в золотом венце на лысой чешуйчатой голове. И то, как Богиня Истины прижалась к груди этого монстра, обхватила его за шею руками и поцеловала – искренне, порывисто и вместе с тем нежно, – тоже видел Владыка Ада Хорэ. Он старался не слушать, как прерывисто шепчут они, расставаясь, но все равно не мог избежать этого знания.

– Я найду ее и отпущу на свободу. Живи спокойно.

– Прощай, маленькая богиня, – отвечал катхэксин. – Мы вечно будем ждать тебя.

Огромный золотистый дракон описал широкий круг в воздухе и опустился на каменное плато, пригнув шею. Каэ забралась на него, рухнула в полном изнеможении.

– Аджахак, меня нет. Я умерла.

– Не совсем. У тебя еще много дел, – ответил ящер.

– Здравствуй, Аджахак, – молвил, подъезжая, Траэтаона. – Это ты сегодня работаешь конем нашей девочки?

– Так вышло. – В голосе дракона звучали нотки классической скромницы.

– Спасибо, что побеспокоился о нас, – поблагодарил Тиермес. – Не представляю, что бы мы без вас делали.

– Благодарность Жнеца – сокровище, которое нужно хранить пуще зеницы ока, – церемонно сказал Древний зверь. – Если ты и впрямь благодарен мне, то давай договоримся: в случае, если душа моя попадет в Ада Хорэ, ты будешь к ней милосерден.

– Договорились, – кивнул Тиермес.

Пока они с Каэтаной выбирались на поверхность, она успела рассказать им все, что знала сама о народе катхэксинов, о хорхутах и дапаонах. Тоскливо, отворачивая лицо, чтобы слез не было видно, сообщила об Олоруне.

– Думаю, это он спас вас. И еще, конечно, помогло то, что сила Мелькарта в этом месте иссякает. Иначе ничего бы у меня не вышло.

– Что-то я не помню случая, чтобы у тебя ничего не вышло. – Траэтаона наклонился, чтобы поцеловать ее.

Двух коней он вел в поводу. Веретрагна и Вахаган были перекинуты поперек седел, они все еще находились вне сознания. Видимо, им здорово досталось, да и пробыли они на нижнем Джемаре гораздо дольше остальных.

Тиермес уже успел послать зов Джоу Лахаталу, а затем Арескои и га-Мавету. Кто-то из Новых богов должен был явиться на Джемар, чтобы забрать своих братьев. Так и вышло.

Сам Змеебог поджидал недалеко от Белой скалы, коротая время разговорами с Аджахаком. К моменту его появления Древний зверь уничтожил всех хорхутов в округе, и – как результат – эта часть Джемара стала на самом деле пустынной. Теперь, оглядывая поле битвы, дракон думал, что он немного перестарался. Мало того, что тела убитых валялись повсюду живописными грудами, – изменился пейзаж. Вывороченные скалы, разметанные по всему плато обломки камней – каждый размером с хороший дом, глубокие борозды, оставленные чудовищными когтями, и множество прочих деталей, которые были созданы исключительно при вмешательстве грозного сына Ажи-Дахака.

– Впечатляет, – сказал Джоу Лахатал, озираясь по сторонам.

За своими братьями он явился в колеснице, отлитой из белого золота и запряженной крылатыми змеями. Алый плащ сверкал и переливался на солнце, доспехи сияли ослепительной белизной.

– Рад, что тебе понравилось, – отозвался дракон. – Но, по-моему, чуть-чуть чрезмерно. Чрезмерность же граничит с безвкусицей. А этого я уже немного боюсь.

– Полно, Аджахак! Они другого и не заслуживали, – рассмеялся Змеебог.

– Не торопись так рассуждать, мальчик мой, – наставительно заметил дракон. – Художник должен во всем знать меру и оставаться достойным этого гордого звания.

– Тебе виднее, – с невольным уважением сказал Лахатал. – А теперь, прости мне мое нетерпение, что здесь произошло? Где Каэтана, где все остальные?

– На вопрос, что произошло, я тебе отвечать не стану, пусть сами рассказывают. Тем более что я ничего почти не знаю: я тут хорхутами занимался, а остальное как-то проскочило мимо. На второй вопрос ответить проще – внизу, под нами. – И дракон грациозно склонил шею, указывая головой на камни.

– Что там можно делать?

– Знаешь, Змеебог, мы с тобой разной крови: вот даже твои змеи шипят и косятся на меня. Но я бы хотел, пока есть время, сказать тебе вот что – твои братья умудрились провалиться в другое пространство, попав в него во время Взаимопроникновения двух миров. Эта история очень старая и очень грустная, а они со своей охотой на хорхутов оказались в центре событий, не зная ни начала, ни конца. Наша Каэ рискуя жизнью вытащила их оттуда, заодно еще прихватила Траэтаону и Тиермеса...

– А те что там потеряли?! – ахнул Джоу Лахатал.

– Твоих же братьев... Так вот, не просто будь ей благодарен, а вырази это действием. Запрети своим братьям охотиться здесь. Эти несчастные чудовища не заслуживают того, чтобы убивать их, они заслуживают сожаления. Поверь мне.

– Прости, Аджахак, только я что-то не замечаю, чтобы ты пожалел их. – Джоу Лахатал еще раз выразительно огляделся.

– У меня не было выхода. Но я здесь в первый и, надеюсь, в последний раз. И уж тем более не на охоте.

– Это так.

Они бы еще долго обсуждали этот вопрос, но тут земля затрепетала, выпуская из своих недр странную компанию.

Чумазая, уставшая и страшно веселая Каэтана ехала в одном седле с божественным Владыкой Ада Хорэ. Тиермес выглядел как обычно, словно это не он только что побывал на краю гибели – еще более страшной для бессмертного, нежели для простого и уязвимого существа. Он весь мерцал серебристо-голубым светом, а драконьи крылья трепетали, сложенные, за его спиной. Траэтаона возвышался рядом на своем драконоподобном скакуне и то и дело вытягивал тонкую смуглую руку, чтобы пригладить Каэтане ее спутанные волосы. Веретрагна и Вахаган все еще не пришли в себя, а потому позы не изменили.

Джоу Лахатал мигом забыл про свое достоинство и необходимость стоять в сверкающей колеснице, чтобы произвести выгодное впечатление. Он выскочил из нее и помчался навстречу Кахатанне, перемахивая через громадные валуны. И на лице его сияла счастливая улыбка.

– Здравствуй, Каэ, дорогая.

Она обняла его, свесившись с седла. Произнесла жалобным голосом:

– А теперь заметь, какие вы все красивые, и только я похожу на метелку из перьев, которой обычно вытирают пыль.

– Ты самая прекрасная метелка в мире, – порывисто сообщил Джоу Лахатал. И тут же призадумался – было ли сказанное комплиментом или сейчас грозный Жнец решит вопрос престолонаследия в пользу га-Мавета?

Но никто не рассердился. Первым захохотал дракон, потом Каэтана, а потом и остальные присоединились к этому безудержному веселью.

– Ну, забирай своих томных красавцев, – хохотнул Траэтаона.

Веретрагну и Вахагана с предосторожностями погрузили в колесницу.

– Мне нужно покинуть вас, – сказал Змеебог, беря вожжи.

Змеи зашипели, изогнули прекрасные гибкие тела, покрытые яркими узорами, расправили крылья.

– А позже я явлюсь в Салмакиду. Каэ, я ведь был в Тевере, как ты и просила, и выяснил много интересного.

– Буду ждать тебя, – помахала она рукой на прощание.

Казалось, раскаленные камни Джемара порядком надоели всем, и бессмертные торопились покинуть это место. Жара была невыносимая; снова мучила жажда. Стоял полный штиль.

– Хоть бы немного прохладного ветра, что ли, – пробормотал Траэтаона, протирая изящной рукой слезящиеся от пыли глаза. – Отсюда явно нужно исчезать поскорее.

– Так чего же мы ждем? – спросила богиня.

– Наверное, глотка свежего морского воздуха – в меру солоноватого, в меру прохладного и влажного, а главное – нежного и легкого, – произнес у нее за спиной шелковый голос.

Все расцвели улыбками. Вечно юный Астерион сидел недалеко от них на белом пушистом облачке. Он скрестил под собой ноги, будто находился на уютном диванчике. Голову подпер ладонями и в такой позе рассматривал своих друзей и родственников веселыми глазами. Плащ и волосы вились над ним. Он легко дунул в сторону дракона, и тотчас же запах горного луга, снега и свежей воды окутал Древнего зверя. Тот зажмурился от удовольствия, подставляя бока налетевшему ветерку:

– Ветер Демавенда!

– Рад доставить тебе удовольствие...

Каэ в это же время жадно глотала свежий, влажный морской воздух, и соленые брызги летели ей в лицо.

– А вам что, дорогие мои?

– Дождь, – хором ответили оба бога. – Сильный дождь.

Астерион простер руки к небу ладонями вверх, и над головами обоих бессмертных появилась пухлая темная туча, из которой хлынул теплый ливень. Подождав, когда все отдохнут от зноя и немного расслабятся, Бог Ветра снова обратился к Каэтане:

– Что с талисманами, дорогая Каэ?

– Они запечатаны в другом пространстве, Астерион.

– А это можно приравнять к уничтожению?

– В каком-то смысле да. Их никто оттуда не достанет, кроме меня.

– Ты позволишь мне сказать об этом в Сонандане?

– А кому ты хотел бы об этом сообщить в первую очередь? – заинтересовалась она. Обычно ветреный – что являлось основой его сущности – Астерион никогда не стремился участвовать во всех делах; он предпочитал изредка наведываться в разные концы мира, выясняя попутно все, что его интересовало. Он мог помочь, но на долгую и кропотливую работу его не хватало. Поэтому поведение бессмертного казалось более чем непривычным.

– Я хотел бы поговорить обо всем с Магнусом. Этот чародей даже меня заставил прислушаться к своим соображениям. Я бы хотел кое-что проверить. Ты не против?

– Конечно нет. Отправляйся прямо сейчас.

– Я так и сделаю. Я буду в Сонандане раньше вас всех.

Астерион спрыгнул со своего облака, но не опустился на землю, а попал в порыв знойного и сухого ветра Джемара, закрутился и растаял в нем. Этот фокус он проделал явно для того, чтобы позабавить остальных.

– Он всегда умел стремительно передвигаться, – сказал в пустоту Траэтаона. – Бьюсь об заклад, что он сию секунду уже беседует с Магнусом.

– А тебе нужно больше времени? – заинтересовалась Каэ.

– Немного. Около пяти-шести минут. Мне пространство представляется плотным и вязким. И я какое-то время трачу на то, чтобы сориентироваться.

– Садись, – сказал дракон. – Я уже готов пересечь океан.

Когда Аджахак был готов подняться в воздух, Каэ обратилась к Тиермесу:

– А вы как же?

– Траэтаона возьмет моего скакуна и отправится прямиком в Сонандан отсыпаться и отдыхать. А я, если ты не против, провожу вас с Аджахаком.

– Как это? – мило удивилась она.

– Очень просто. Я подумал, ты ведь очень давно не видела летящего бога, так давно, что могла даже позабыть. Вот я и хочу доставить тебе удовольствие.

Если бы кто-то в это время посмотрел на безоблачное небо, то увидел бы удивительную картину.

Над безбрежным пространством океана Локоджа огромной птицей парит золотистый дракон. На его шее едва можно различить крохотную фигурку. А рядом, мерно взмахивая мерцающими перепончатыми крыльями, летит ослепительный Тиермес, прозванный Жнецом.

И его серебристо-голубое тело почти сливается с небесным сводом.

Магнус сидит над своим чертежом в дальней комнате огромной библиотеки. Он не вылезает отсюда вот уже двое суток подряд, и только добросердечные слуги, приносящие ему еду и питье, не дают магу упасть без сил. Спать он решительно отказывается, только иногда, когда глаза устают, нетерпеливо прищелкивает пальцами, наспех творя заклинание. Оно-то и помогает ему продолжать работу.

Астерион появляется в комнате внезапно. За окном уже ночь, хотя на Джемаре солнце светит вовсю.

– Ну как? – спрашивает Бог Ветров нетерпеливо.

– Все зависит от того, что ты сейчас скажешь.

– Что я скажу? Вот тут, но это весьма приблизительно, потому что находится – как бы это объяснить? – этажом ниже. В другом пространстве. Они не уничтожены, но заперты в нем, и Каэ говорит, что никто, кроме нее, их оттуда не достанет через тысячу лет.

– Почему именно через тысячу?

– Потому что проникнуть в это пространство можно только раз в тысячу с лишним лет.

Магнус серьезно занимается своим чертежом. Астерион с интересом наблюдает за работой мага. Полностью поглощенный своим занятием, молодой чародей вынимает недостающие предметы из воздуха, как это обычно делают бессмертные, раскладывает по полочкам, видным только ему, а потом по мере надобности снимает оттуда.

– Потрясающе, – говорит бог. – Ты давно так умеешь?

– Как? – не поднимая головы, спрашивает Магнус. – А-а, так... Конечно, это же совсем просто.

– Интересно, что ты еще считаешь совсем простым, – бормочет Астерион негромко.

Пока он пытается понять, каким образом Магнусу удается управляться с пространством – ведь заклинаний, как его коллеги, он не читает и даже не похоже, чтобы он произносил их про себя, – молодой чародей находит искомую точку.

– Ну и ну! – произносит он, откидываясь на спинку стула. – Я и сам не ожидал. Она все-таки сделала это, Астерион. Вот он – знак Лавара. И теперь остается решить всего один вопрос – что с этим делать?

– Как это что? – Бог Ветров смотрит на мага с безграничным изумлением. – Немедленно открыть проход тем, кто до сих пор не может выбраться из западни. Ведь моим братьям только этого знака и не хватает... Ну, может, не только его, но попробовать стоит. Неизвестно, правда, где и как. И скажи правду, твои учителя никогда не рассказывали тебе о сущности этого знака?

– Весьма приблизительно, – говорит Магнус. – Насколько я представляю себе, он может снять любую печать. То есть абсолютно любую. И потому можно выпустить на волю как добро, так и зло.

– Дорогой мой! – восклицает Астерион. – Так не читай же его над чем попало. Или используй свою волю, чтобы при наложении знака Лавара вызвать именно то, что тебе необходимо. Или того, кто тебе необходим. Ты не будешь против, если в первый раз это попробую я?

– Кто я такой, Астерион, чтобы быть против?

– Ты, – серьезно говорит Бог Ветров, – самый сильный чародей, который когда-либо рождался под этим небом, даже если это небо еще ни о чем не подозревает...

Внезапно бессмертный прерывает себя на полуслове, прислушивается.

– Извини, Магнус, – бросает через плечо. – По-моему, я нужен на Охе...

В темной библиотеке смертельно уставший чародей роняет голову на стол. Стол, конечно, твердый, но он этого не чувствует. Он уже спит.

Лурды выглядели более чем странно, и на какой-то краткий миг Теконг-Бессар усомнился в правильности своего выбора. Но отступать было поздно, да и некуда.

Люди с Гобира прибыли на трех кораблях; была их всего тысяча, разбитая на сотни; все десять сотников беспрекословно подчинялись Баяндаю, из чего Золотой шеид сделал вывод, что его гость является персоной еще более важной, нежели он считал. Сотни выстраивались во дворе замка, распаковывали тюки, в которые были уложены их вещи и оружие. Командиры лурдов отправились в конюшню, где заранее предупрежденные конюхи делали все, чтобы угодить этим статным, сильным людям с лицами каменных изваяний. Правда, иногда сотники вежливо улыбались, но под их улыбками подданные Тиладуматти терялись, смущались и испытывали безотчетный ужас.

Приблизительно так и должны чувствовать себя обычные люди, когда палач, занося топор над их головой, решает вдруг по-дружески улыбнуться.

Стражники скептически рассматривали прибывших, вполголоса споря, как обернется дело: в пользу унгараттов или на руку шеиду.

– Нет, они, правда, люди сильные и ловкие, это сразу видно, – втолковывал один из охранников своим товарищам. – Но ведь без доспехов их просто раздавят. Конница налетит и затопчет – унгаратты сплошь в броне их так сразу не достанешь. А эти ну ровно червяк земляной – мягкие, гибкие, тощие и податливые.

– Авось знают, что делают, – неуверенно возражал другой. – Не могут лурды эти ничего не знать о доспехах. Да ты сам посуди – ты их клинки заметил?

Воцарилось почтительное, чуть ли не торжественное молчание. Охрана мельком увидала мечи прибывших воинов и надолго потеряла дар речи. Недавно вся Кортегана гудела от страсти к мечам Гоффаннона... Так вот, мечей Гоффаннона охранники шеида не видели, но зато видели лурдские клинки.

– Клинки и впрямь драгоценные, – согласился не колеблясь спорщик. – Но одним клинком жив не будешь. Господа рыцари недаром придумали полное вооружение и доспехи. Ты ж погляди – клинки тоненькие, ежели топором против них, то от мечей лурдских ничего не останется.

– А я говорю – останется! – не выдержал первый охранник.

Они бы еще долго спорили, но тут один из лурдов, несильно размахнувшись, перерубил бревно с человека толщиной. Он вовсе не красовался, и на застывших с открытыми ртами охранников внимания не обращал – просто проверял остроту меча.

– Ах ты!.. – отреагировала толпа.

Во двор замка высыпала целая толпа слуг, поваров, придворных и воинов внутренней охраны. Слух о прибытии диковинных людей, нанятых шеидом для войны с унгараттами, моментально облетел столицу, и у стен крепости уже бесновался простой люд, изнывая от желания хоть одним глазком поглядеть на пришельцев.

Теконг-Бессар досадливо поморщился, когда ему доложили о непосредственной реакции его добрых граждан.

– И что ты посоветуешь сделать, Баяндай? – спросил он. – Разгонять толпу силой я не могу. Было бы абсолютной глупостью настраивать против себя своих подданных в столь неудачный момент. А терпеть их выходки я тоже не намерен.

– Ты позволишь мне заняться этим делом? – с легкой улыбкой спросил лурд.

– Конечно. – И Теконг-Бессар всплеснул пухлыми руками, всем своим видом показывая, что он полностью поддерживает Баяндая в любом начинании, и даже спрашивать не стоило.

Тот скользящими шагами прошел через весь зал, отворил дверь и... ничего не сделал: ни голоса не подал ни махнул, даже мускулы на его лице не дрогнули, насколько мог со своего места заметить шеид. Однако спустя несколько секунд перед Баяндаем так же бесшумно и внезапно возник один из его лурдов. Был он на полголовы ниже своего предводителя и немного шире в кости; Но так же коротко острижен; одет в кожаные одежды – облегающую безрукавку с глубоким вырезом на груди, узкие штаны и кожаные наручи. Тонкая талия была перетянута широким – в две ладони – поясом, за которым тускло поблескивали рукояти кинжалов.

– Мадурай, – обратился к нему предводитель, – те люди во дворе замка и за стенами ведут себя нескромно. Они мешают.

Лурд склонил стриженую голову, и в его правом ухе сверкнула бриллиантовой каплей серьга. Так же молча удалился из поля зрения шеида, и Теконг-Бессар не смог понять даже, в какую сторону он направился.

Мадурай же выскользнул с черного хода, открыл боковые ворота замка и вышел наружу. Толпа бесновалась прямо у центрального входа, вопила, кричала; большинство собравшихся, особенно те, кто прибыл в последние полчаса, понятия не имели, зачем вообще здесь находятся. Человек в толпе – это совсем не то же самое, что он же, но в одиночестве. Толпа пробуждает самые низменные инстинкты, причем происходит это моментально и не объясняется ничем.

Граждане Маягуаны прыгали, делали непристойные жесты, улюлюкали. Кто-то внезапно завопил:

– Смерть чужакам!!! Зачем нам чужаки?

– Правильно! – поддержал его второй голое. – Унгаратты, хассасины, теперь эти... Люди! Что же с нами делают? Что же мы, на своем горбу всю жизнь кого-нибудь возить будем?!!

– Унгаратты в трех переходах от столицы! – вы крикнул истеричный голос. – Если мы выдадим им шеида и чужаков, они пощадят нас!

– Верно! Верно! – раздались вопли и справа, и слева.

Волнующаяся многотысячная толпа не поняла, когда как появился перед ней высокий, бронзовокожий человек с коротко остриженными светлыми волосами. Одет он был настолько необычно, а стоял в такой свободной и раскованной позе, что все поневоле затаили дыхание, рассматривая его. Видимо, по чистой случайности стоял он на таком месте, что был хорошо виден отовсюду. Даже те, кто стоял в задних рядах, могли свободно его разглядеть.

– Друзья мои, – мягко произнес Мадурай, – вы утомились, ожидая загадочных лурдов. А это нехорошо. Вам следует идти по домам, друзья мои.

Толпа вздохнула как один человек. Ничего угрожающего не было ни в словах, ни в интонациях странного воина. Однако всех охватил ужас. Они почувствовали, что виновны перед ним, а он волен карать и миловать по своему усмотрению. Людям стало страшно, и они попятились, отступили. Всего на один или два шага, но начало было положено.

– Может, вы хотите что-нибудь сказать моему командиру? – столь же спокойно продолжил Мадурай, и его указательный палец внезапно уперся в какого-то толстяка, стоявшего в первом ряду. – Наверное, ты? Или ты? – Указующий перст переместился на соседнего человечка, моментально ставшего жалким и испуганным.

– Нет, нет, господин!

– Тогда что же вы делаете здесь? – спросил лурд жестко.

Все стали переглядываться, недоумевая: кажется, вообще перестали соображать, и толпа, поволновавшись, начала медленно разваливаться. Задние ряды уже мчались со всех ног по направлению к Маягуане.

– Убирайтесь, друзья мои, – посоветовал Мадурай и улыбнулся.

Его улыбка подействовала сильнее любой угрозы. И спустя несколько минут холм был чист. Лурд довольно огляделся по сторонам, затем снова вошел в замок через боковые ворота.

– А вы, – бросил охранникам, – немедленно на стены. Начать готовиться к обороне замка! – рявкнул так, что у солдат уши заложило. Спотыкаясь, роняя на ходу мечи, они кинулись врассыпную, словно стайка кроликов.

Слуги и придворные попятились при виде Мадурая и не стали дожидаться, пока он обратится конкретно к ним, – сами исчезли в недрах замка.

Лурд отправился к своим товарищам, им предстояло готовиться к большому сражению.

Аджахак доставил Каэтану в Сонандан уже под утро. Небо медленно серело, Салмакида еще спала; Храм Истины тоже был тих и спокоен.

– Наверное, Траэтаона не стал никого оповещать о своем прибытии, – предположил Тиермес. – А то бы Нингишзида донял его заботой и расспросами о тебе. Думаю, наш Вечный Воин завалился в какой-нибудь беседке и спит как суслик. Набирается энергии.

– Он очень правильно решил, – одобрила Каэ. – А то не миновать бы нам теплой встречи.

– Ну, дети мои, – вмещался в их разговор дракон. – Отпустите старую, полудохлую ящерицу, и она тоже последует примеру мудрого Траэтаоны. А потом можете беседовать под открытым небом сколько вашей душе угодно. Только не жалуйтесь никому на усталость – вас все равно не поймут...

– Конечно, конечно, – сказала Каэ, спускаясь с шеи Аджахака на руки Тиермеса. – Извини. Еще раз благодарю тебя за помощь.

– Скоро увидимся, – пообещал дракон.

Он поднялся в воздух и стремительно понесся к Демавенду.

Каэ и Тиермес остались стоять недалеко от храмового парка; как-то само собой вышло, что Владыка Ада Хорэ все еще держал на руках свою драгоценную ношу. Заметив это, он опустил ее на землю со всей осторожностью.

– Что ж, – сказал, улыбаясь, – если хочешь, я сейчас же отправлюсь в Курму, к твоему Зу, и расскажу ему, что ты вернулась и все благополучно закончилось. Думаю, он уже знает, что ты улетела невесть куда на драконе, и теперь империя разваливается на части от его стенаний.

– Не дразни его, это нехорошо, – мягко укорила Каэтана.

Она смотрела на Тиермеса странным, долгим взглядом, и глаза ее – влажные, лучистые – сияли ярче утренних звезд.

– Что с тобой? – встревожился Жнец.

– Ничего особенного. Просто, когда ты исчез там, на Джемаре, я ощутила пустоту. Я пыталась, но так и не смогла себе представить, что буду делать без тебя, если случится самое непоправимое.

– Постой-постой, – прервал ее Тиермес. – Это не правильно!

– Что не правильно? – изумилась Каэтана.

– Обычно я говорю тебе о своих чувствах, а ты прерываешь меня и даешь понять, что все, что было когда-то, – было когда-то. И к настоящему не имеет отношения. Не отбирай у меня мой хлеб и не вторгайся на мою территорию. Я грозен и свиреп, когда защищаюсь.

Странное это зрелище – растерянный владыка Царства Мертвых.

Богиня Истины – хрупкая, маленькая, такая слабая на фоне величественного сияющего Жнеца – подошла к нему вплотную, встала на цыпочки и обвила его руками. Движение это было отнюдь не дружеским, а полным чувства и тоски по нему.

Недоумевающий Тиермес легко подхватил ее на руки, приблизил свое лицо к ее – залитому слезами, отчаянному:

– Да что с тобой?

– Знаешь, Тиермес, вдруг этот мир и вправду придет к концу? Вдруг мне не удастся то, что задумано? И я вовсе не хочу умереть до того, как ты узнаешь, что я совсем не случайно спустилась тогда в Ада Хорэ... Что я, я люблю тебя.

Тиермес хотел было спросить: «А как же Зу-Л-Карнайн? « – но он был слишком мудрым, слишком древним существом, чтобы выяснять для себя очевидные истины.

Каэтана любила не так, как может любить простое смертное существо. Будучи бесконечной по своей природе, она могла вместить в себя бесконечное количество душ.

Истина одна.

Но для каждого – своя.

Тиермес был уверен еще в одном: в том, что его обожаемая богиня любит не только его и Зу-Л-Карнайна;

Он даже мог назвать имя этого человека, но не хотел причинять ей боль.

В ту ночь в покоях Богини Истины никто не спал. Ровное серебристо-голубое сияние заливало и комнату, и здание храма, и окрестности, словно тут рождалась голубая звезда. Когда Владыка Ада Хорэ испытывает неземное блаженство, даже в Царстве Мертвых наступают мир и покой. Арнемвенд облегченно вздохнул, хотя и не понял, что же случилось с ним: обновление, радость, дарованная свыше? Мир особенно не задумывался над этим вопросом.

А потом в рассветном небе, когда уже пели птицы и первые жрецы торопились по своим делам, протирая заспанные глаза, когда Куланн только-только вылил на себя первый кувшин ледяной воды, – в бездонную синь поднялись две диковинные птицы. Они носились друг за другом, они парили, они сплетались телами.

Лазоревый огромный дракон и сияющий бог с драконьими крыльями за спиной.

Чем больше урмай-гохон думал над сделанным ему предложением, тем больше считал его выгодным во всех отношениях и достойным его грядущего величия. Тем более что просьба почти совпадала с его собственными планами.

Когда невысокого старика с пронзительными глазами привели к нему в покои, Самаэль ощутил присутствие незримой, но знакомой энергии. Он почувствовал себя настолько хорошо в обществе этого странного посетителя, что проникся к нему симпатией – чувством, прежде ему незнакомым.

Назвавший себя Деклой говорил от имени повелителя Мелькарта, утверждая, что Ишбаал и его господин – суть одно и то же, но в двух воплощениях. Самаэль не знал, верить ли этому невероятному сообщению, однако и венец Граветта, и меч Джаханнам полностью одобряли сказанное Деклой. И советовали урмай-гохону прислушаться, понять, согласиться.

Просил же Декла, чтобы Молчаливый начал войну с Зу-Л-Карнайном и Интагейя Сангасойей – владычицей Запретных Земель. Согласно его плану урмай-гохон должен был доставить двенадцать человек в Шангайскую равнину, за что была обещана Самаэлю непомерная награда.

Декла утверждал, что когда двенадцать избранных тенью Джаганнатхи соберутся на Шангайской равнине, откроется проход между мирами и на Арнемвенд сможет явиться повелитель Мелькарт, или же Ишбаал, если Самаэлю так приятнее его называть. Но существо вопроса от этого не меняется. Сам старик предлагал свои услуги в качестве проводника и советника, так как утверждал, что служил в Сонандане начальником Тайных служб и лучше других осведомлен о том, что происходит в стране; знает он, как кто станет реагировать на вторжение, и вообще может сообщить огромное количество полезной информации.

Самаэль прекрасно сознавал, насколько ценным мог оказаться подобный советчик. Его смущало другое – где эти люди, которых он должен провести, кто они?

– Я не понимаю, старик, – сказал он. – Отчего вы не можете проникнуть туда тайно?

– Урмай-гохон, верно, шутит. Он же не думает, что сюда, в его покои, сейчас могут пробраться двенадцать человек и делать все, что им потребуется, а армия танну-ула будет стоять на месте и молчать. Так и в Сонандане. Пока жива Интагейя Сангасойя и ее родня, пока существует армия сангасоев и империя Зу-Л-Карнайна, мышь не проскользнет туда. А уж тем более не дадут они вызвать повелителя Мелькарта. Без него же мир сей погибнет.

– А это еще почему? – невольно усомнился Самаэль.

– Потому, урмай-гохон, что власть Древних и Новых богов пришла к концу; силы их иссякли, и они не могут по-прежнему править Арнемвендом. Сам посмотри – всюду разруха, войны, интриги. Нечисти развелось... Если в тело этого мира не влить новой, горячей крови, он рухнет. И нашим детям жить будет негде. Кем ты собираешься править, Самаэль, спустя двадцать лет?

Молчаливый не мог не признать правоту старика. Его самого постоянно раздражало засилье Новых и Древних богов на Арнемвенде. К тому же у него и без того был план – начать войну с Зу-Л-Карнайном, потому что армия его стала наконец достаточно сильной, чтобы противостоять даже такому грозному противнику.

Надо сказать, что Молчаливый был осторожен и расчетлив. Но это вовсе не означало, что ему доставляло удовольствие сражаться со слабыми, беззащитными государствами. Превзойти Зу-Л-Карнайна – это была цель, достойная сына Ишбаала. А захватить Сонандан казалось еще более заманчивым. Но Самаэль не позволил себе потерять чувство реальности в свете радужных перспектив.

– Ты считаешь себя неплохим воином, Декла, – запросто обратился он к старику. – Тогда ответь мне вот на такой вопрос: я двину армию танну-ула на Бали, а оттуда – на Урукур или Эреду...

– На Урукур, – быстро вставил Декла. – Иначе в тылу у тебя останутся враги, а это всегда опасно.

– Ты прав. Но вопрос мой заключается не в этом. Западные государи, а также твой родной Сонандан – неужели же они будут сидеть сложа руки перед лицом надвигающейся опасности? Хорошо, я склонен согласиться, что Тевер и Таор останутся в стороне. И Хадрамаут предпочтет сохранять нейтралитет. Но Аллаэлла и Мерроэ! Представь себе – объединенные войска этих двух гигантов под командованием такого полководца, как Зу-Л-Карнайн, при поддержке сангасоев и бессмертных. Я высоко ценю себя, но я не безумец, чтобы утверждать, что смогу одолеть такую силу.

– Если следовать твоей логике, урмай-гохон, то спорить с тобой не приходится. Но если бы дела на самом дела обстояли таким образом, то я бы и не осмелился явиться к тебе с этим нелепым предложением. Ты великий стратег, и зачем бы я стал выставлять себя на посмешище; и – хуже того – рисковать тем, что вызову твой справедливый гнев и буду за то наказан?

– Ты разумно говоришь, – согласился Самаэль.

– Но на самом деле, урмай-гохон, в мире все уже немного отличается от нарисованной тобой картины. И начну я с тебя. Ты великий человек, Самаэль, и я говорю это не для того, чтобы сделать тебе приятное. Мне не было смысла преодолевать огромное пространство, разделявшее нас, терпеть тяготы пути, чтобы явиться к посредственности и отвесить ей комплимент.

Огромный урмай-гохон немного напрягся, отчего его мышцы под шелковой кожей взбугрились. Он моментально стал похож на грозного урроха, с той лишь разницей, что этот владыка лесов уступил бы дорогу человеку Самаэлю, встреться они однажды на ней. Ибо звери чувствуют, кто сильнее, а кто слабее их.

– Я сразу сказал тебе, что мне нечего бояться. Я слишком стар, чтобы желать власти, а может, просто это не в моем характере. Мне нравится сама игра, но не ее результат. И потому мне хотелось бы найти среди детей Мелькарта того, кому я хотел бы служить конкретно.

– Объясни точнее, – потребовал Самаэль.

– Двенадцать избранных должны прийти на Шангайскую равнину, и каждый из них должен быть велик, иначе он просто не снесет тяжести своего могущества. Могущество дорого стоит, Самаэль. Среди тех, кто придет открыть дорогу повелителю Мелькарту, – а я буду среди них, – все должны быть равны. Но никто впоследствии не потерпит над собой иного владыки, нежели наш общий господин. И потому неизбежно разгорится новая схватка – на сей раз между избранными. Я хочу уже сейчас определить, кто будет моим хозяином, потому что уже сказал тебе – меня верховная власть не влечет.

– Ты откровенен до последнего, – подозрительно сказал Самаэль. – Почему?

– Потому, что ты кажешься мне самым великим из тех, кто станет делить этот мир. Я не видел многих других, однако о них и не слышно ничего. А ты уже сумел войти в историю, причем с ничтожными средствами для этого. Ты взял жалкие разрозненные племена дикарей и варваров и создал из них грозный и непобедимый народ, при одном имени которого север Арнемвенда содрогается от ужаса.

– Это правда, я создал народ танну-ула своими руками, – абсолютно спокойно согласился Молчаливый. – Я создам огромное государство, а меньшего мне не нужно.

– Это признак величия – отказываться от мелочей во имя главного, – заметил Декла.

– Мне нравится, что меня хвалит такой дальновидный и мудрый человек, как ты, старик. Я слушаю тебя...

Если бы при этом разговоре присутствовали подданные урмай-гохона, то они бы сочли, что ослышались. Не в характере грозного их владыки было хвалить кого-либо. Самаэль потому и был прозван Молчаливым, что свое одобрение, равно как и неудовольствие, вслух не высказывал. Он приучал людей понимать его взгляды и жесты. Декла высоко оценил оказанную ему честь – не потому, что в этой чести нуждался, а потому, что хорошо понял, с какой сильной личностью имеет дело. И похвала урмай-гохона дорогого стоила. Значит, он действительно многого добился; достиг того, ради чего и пришел в замок Акьяб, рискуя самой своей жизнью. Но радости своей Декла ничем не выдал, а продолжил:

– Что же касается самой войны, то ты и сам подозревал, наверное, что Аллаэлла и Мерроэ не станут помогать Зу-Л-Карнайну, ожидая, пока вы с ним решите, кто же сильнее. Обескровленную в такой войне армию победителей они захотят одолеть сами. Но тут-то они и ошибутся.

Самаэль и сам так считал, однако счел необходимым усомниться.

– Положим, короли не захотят вмешиваться, но ведь есть еще и бессмертные, которые могут просто приказать им сделать это. Весь мир знает, что Интагейя Сангасойя благоволит к императору – что стоит ей заставить одного из Древних или Новых богов явиться к западным правителям и огласить им свою волю – выступить против меня?

– Значит, нужно сделать так, чтобы это не произошло. И есть нужный человек, который поможет нам в этом деле.

– Кто он?

– Аджа Экапад – один из избранных. До недавнего времени он был верховным магом Мерроэ, однако столкновение с Интагейя Сангасойей на некоторое время лишило его этой должности. Думаю, сей змей хитер настолько, что уже придумал, как внушить королю Колумелле вражду к Зу-Л-Карнайну. В крайнем случае стравим между собой Мерроэ и Аллаэллу, подключим к этой распре Тевер и Таор, и им будет не до проблем на востоке.

– Хитер ты, Декла.

– Я стараюсь быть полезным тебе, урмай-гохон.

– И будь уверен, что я оценю это сполна. Продолжай, мне нравится, как ты мыслишь.

– Что касается нейтралитета Хадрамаута, то теперь его нет и не будет никогда. Понтифик Дайнити Нерай – заплывший жиром тунец, в нем ровно столько же разума и жажды деятельности. Первый советник Вегонаба Лин мертв, а по этой причине не сможет помешать нам в наших планах. Главное место на политической арене этой страны сегодня занимает некий Дженнин Эльваган.

– Я слышал о нем, – сказал урмай-гохон. – Это знаменитый флотоводец.

– И избранник Мелькарта. Он сделает все, что посчитает нужным наш повелитель и отец. А поскольку мы также можем диктовать его волю остальным, то мы и заставим Эльвагана напасть на Сонандан с юга. Суда хаанухов поднимутся вверх по Охе. Так уже было когда-то. Но если мы тщательно все подготовим, то на сей раз ошибки не случится.

– Ты хорошо осведомлен о том, что творится в мире, – одобрительно заметил Молчаливый. – Знаешь, чем дольше я слушаю тебя, тем больше думаю, что я хочу иметь такого советчика. Будешь моим гохоном, если не сочтешь это недостаточной честью для себя.

– Какая разница, как называться, – отмахнулся Декла. – Главное, чтобы твои подданные знали, что остальные гохоны не могут противоречить мне. Если им что-то не по душе, то они должны обращаться к тебе, чтобы решить спор.

– Это обрадует тебя?

– Нет, но сильно поможет в работе. Ты вообрази, Самаэль, что ведешь войска на приступ, а твои гохоны начинают сомневаться, колебаться и задавать вопросы. Что делать?

– Убью. – Урмай-гохон был краток.

– Я не смогу убивать твоих военачальников. Но какие-то меры принимать буду должен. Вот и прошу о таком указе.

– Согласен. Ты будешь служить именно мне?

– Да, Самаэль. Но только об этом никто не должен знать.

– Умно, – кивнул головой Молчаливый. – Продолжай про войну.

– В Джералане восстание. Зу-Л-Карнайну придется трудно, потому что тагары – народ сильный и отчаянный. Для них смерть значит гораздо меньше, чем бесчестье. Прибудет помощь с Иманы. И еще – если все будет развиваться по плану, то очень скоро я смогу сообщить тебе новые сведения.

– Это хорошо. А теперь расскажи мне о твоей бывшей повелительнице, об Интагейя Сангасойе. Мне нужно знать, что она собой представляет.

– Этого я доподлинно не ведаю, Самаэль. Потому что я ушел из Сонандана почти одновременно с ее прибытием. Скажем так, мы разминулись. Однако я видел ее несколько раз и уверен, что в ней есть скрытая сила при кажущейся внешней слабости. Внешность ее обманчива, и потому нужно всегда помнить, кто стоит перед тобой в обличье юной, хрупкой, ранимой женщины.

– Ладно, это мы обсудим позже. А теперь ответь – есть у тебя еще какие-нибудь просьбы или пожелания? Я постараюсь исполнить их, чтобы показать тебе, что по-настоящему ценю преданных и умных людей.

– Есть, урмай-гохон, – ответил старик и твердо посмотрел в глаза Самаэлю. – Мне нужен один человек ежедневно. Все равно кто – мужчина, женщина или ребенок. Главное, чтобы он был не стар и не болен.

– И что ты будешь с ним делать? – заинтересовался Самаэль.

– Это неинтересно, урмай-гохон, а потому позволь мне не отвечать на этот вопрос.

– Пусть. Тогда я спрошу иначе: тебе нужен каждый день новый человек – значит ли это, что предыдущего в живых уже не будет?

– Да.

– Это я и хотел услышать с самого начала. Я велю воинам приводить к тебе пленников и рабов. Ты будешь сам выбирать свою еду, – безразличным голосом сказал Молчаливый, делая вид, что не замечает удивления Деклы. Ему было необходимо доказать старику свою проницательность и остроту ума, дабы тот с самого начала понял, что обманывать урмай-гохона бесполезно и даже опасно.

Декла оценил этот ход. Внимательно посмотрел на урмай-гохона, взвешивая, стоит ли сейчас открывать ему тайны, связанные с его происхождением. Но потом решил, что для этого еще не пришло время. И пошел к выходу, твердо печатая шаг.

– А как мы свяжемся с избранными? – внезапно спросил Самаэль.

– Не нужно с ними связываться. Они сами найдут, нас, когда придет срок.

Понтифик Хадрамаута Дайнити Нерай пребывал в глубоком унынии.

Внезапная и трагическая гибель первого советника Вегонабы Лина не просто удручила его, но и лишила единственного человека, которому он по-настоящему доверял. За последние несколько дней понтифик очень много думал и пришел к выводу, что даже при небезразличном отношении к судьбе своей страны он понятия не имеет, как поступать. Дайнити Нераю было поздно вступать на зыбкую почву интриг и политики – слишком много лет своей жизни он проходил мимо очевидных вещей, и нынче, за неделю-две, было немыслимо им обучиться. Требовались для этого долгие годы кропотливого и вдумчивого труда, а именно этих долгих лет у Нерая и не было.

После последнего разговора с Вегонабой понтифик как бы ожил и включился в окружающую его жизнь. Отпуская первого советника, он с нетерпением ждал, когда тот вернется и продолжит поучительную беседу со своим повелителем, когда ознакомит его со всеми трудностями и сложностями. Дайнити Нерай хотел и стремился стать полезным. И когда слуга доложил о прибытии Дженнина Эльвагана, понтифик даже обрадовался. Ему предоставлялась прекрасная возможность не просто сидеть и томиться бесплодным ожиданием, но и поговорить с настоящим мастером своего дела. Он помнил, как лестно отзывался Вегонаба Лин о молодом флотоводце, как высоко ценил его талант.

Но Джаннин Эльваган принес страшную весть.

По его словам выходило, что, забывшись, с головой уйдя в работу, первый советник оказался настолько неосторожным, что распечатал какой-то конверт. Будучи молодым человеком, к тому же воином, Дженнин успел отскочить назад, почуяв опасность, но сам Вегонаба остался на месте, парализованный дымком, струившимся из конверта. А после явился демон, которого было невозможно одолеть сталью, и Эльвагану пришлось просто-напросто сбежать, ибо его друг был мертв, а шаммемм не был силен в магии и ничего не мог противопоставить исчадию зла.

К счастью Дайнити Нерая, Вегонаба не рассказал ничего о том, что случилось между ними несколько часов назад. Так, упомянул вскользь, считая подробности делом сугубо личным. Именно деликатность советника спасла жизнь понтифика Хадрамаута. Дженнин Эльваган продолжал считать его полным ничтожеством, неспособным заметить – в силу своей лени – даже конец света, буде тот состоится прямо у него под носом. И он не считал необходимым слишком притворяться перед этим жирным тупицей. Ему бы стоило уничтожить Нерая, но он сдерживал себя из тех соображений, что это-то всегда успеется, а пока необходимо заняться более важными и неотложными делами.

Понтифик слушал и всматривался в лицо адмирала-шаммемма.

И чем больше он слушал, тем меньше верил его рассказу. Как бы ни был он раньше безразличен ко всем делам, но все же не был слеп. И он прекрасно помнил, что молодой Эльваган никогда так не выглядел. Прежде, когда понтифику случалось видеть его на празднествах или больших приемах, где Нераю волей-неволей приходилось появляться перед своими подданными, чтобы таким образом засвидетельствовать факт своего существования, шаммемм казался скромным, совсем еще юным. Несмотря на свой высокий пост и несомненный талант флотоводца, он был скромен, тих и застенчив. Легко краснел.

«Да-да, – вспомнил понтифик, – конечно же, краснел. Вегонаба представлял его мне в первый раз после какой-то там морской баталии, где Эльваган проявил себя с лучшей стороны, и мальчик смущался и был абсолютно бордовым. Что же с ним произошло? «

Надменный, сильно повзрослевший, с холодными, льдистыми глазами, суровый человек, стоявший сейчас перед ним, лишь отдаленно походил на того Дженнина Эльвагана, которого он знал прежде. И этот человек отчаянно лгал понтифику. Но доказать сам факт лжи Дайнити Нерай не мог ничем, а заяви он о своих подозрениях кому-либо из придворных, те сочтут это еще одним монаршим капризом, еще одним проявлением его беспросветного безразличия к окружающим, обернувшегося своей противной стороной – подозрительностью.

О, как горько жалел теперь понтифик Хадрамаута о том, что прослыл среди своих подданных ленивым и неразумным человеком!

Но он уже достаточно хорошо ориентировался в событиях, чтобы прикинуться собою прежним, чтобы не пробудить у Эльвагана никаких подозрений.

– Ладно, – вяло шевельнул кистью. – Это... благодарю.

Шаммемм поклонился до неприличного небрежно и быстро вышел из комнаты, окна которой выходили на море. Его вел тихий, шелестящий голос Корс Торуна, указывавший путь и последовательность его дальнейших действий.

– Ты убедишь этих тупиц в необходимости рейда на Сарконовы острова. Ты должен победить пиратов. Ты должен добыть еще один талисман. Без тебя, шаммемм, никто не сможет ничего сделать. Ты избран повелителем Мелькартом, и блестящее будущее ждет тебя.

Ты отдашь другому избранному добытый тобой талисман, а взамен получишь корону Морских эльфов. И ты станешь братом Йа Тайбрайя. Стоит ли говорить тебе, что Хадрамаут будет лежать у твоих ног? Но и это лишь малая толика тех благодеяний, которыми осыплет тебя наш повелитель, когда придет в этот мир.

– Что скажешь, господин? – спрашивало украшение, висевшее под одеждой, на груди шаммемма.

– Я сделаю все, я все сделаю, – твердил он, шагая по направлению ко дворцу Войны, где располагались все службы, связанные с ведением боевых действий на море.

Сказать, что Тхагаледжа был приятно удивлен, обнаружив Каэтану во дворце, – значит не сказать ничего. На самом деле владыка Сонандана испытывал смутные чувства. Он собирался завтракать, и ему уже доложили о том, что стол накрыт, так что повелитель может приступать к трапезе когда пожелает. Татхагатха весьма желал пригласить во дворец Нингишзиду, потому что вездесущего жреца везде видели, но никому не удавалось настолько приблизиться к нему, чтобы поговорить. Тхагаледжа очень хотел обсудить с верховным жрецом текущие дела, а потому принял самые решительные меры, приказав посланным не возвращаться без него.

Те прониклись значимостью задания, исчезли и не появлялись так долго, что оголодавший татхагатха наконец постановил пренебречь приличиями и сесть за стол без Нингишзиды.

Выходя из своих покоев, он специально сделал крюк, прошел через галерею и попал во внутренний двор, где недавно расцвели золотыми цветами фруктовые деревья, привезенные с юго-востока страны, в дар повелителям Сонандана. Деревья носили диковинное название – шуша, – но теперь Тхагаледжа понял отчего.

Плотные, сияющие на солнце лепестки терлись друг о друга при самом слабом и незначительном ветерке, и дерево начинало тихо-тихо шептать – шушукать. Тхагаледжа постоял возле чудных растений несколько минут, послушал их сбивчивый и торопливый шепот, рассмеялся. И двинулся завтракать, предвкушая удовольствие.

Зайдя в трапезную, он обнаружил там идиллическую картину: во главе стола мирно ворковали Кахатанна и Тиермес. Владыка Ада Хорэ выглядел каким-то притихшим и счастливым; как ни странно, это ему тоже шло. Его невероятная красота приобрела новое качество и из суровой и холодной превратилась в живую и теплую. Некоторое время Тхагаледжа стоял на пороге, пытаясь осмыслить увиденное. Наконец его осенило и он спросил:

– Вы уже вернулись? А когда?

Каэ открыла было рот, чтобы ответить, но тут прямо сквозь стену шагнул в зал отдохнувший, а потому величественный и серьезный Траэтаона.

– Доброе утро. Где мой завтрак? – спросил он хищно.

– Что тебе положить? – осведомилась Каэ голосом приветливой, гостеприимной хозяйки и, обернувшись к Тхагаледже, пригласила:

– Входи, татхагатха. Садись и принимайся за еду. Все-таки это твой завтрак, а наше нашествие грозит тебе полным истреблением всех этих восхитительных кушаний.

Затем обратилась к Траэтаоне, который удобно устроился прямо под распахнутым окном, выходящим в сад:

– Я не расслышала, что тебе положить?

– Еду, – ответил Вечный Воин решительно. – Много еды.

– Узнаю тебя, – не удержался от комментария Жнец. – Наконец-то ты снова стал самим собой.

– Это верно. – Траэтаона завладел целым жареным поросенком и теперь не спеша и методично поглощал его.

– Как у нас? – спросила Каэ у татхагатхи.

– Хвала богам, что вы вернулись, дорогая госпожа, – выпалил тот. – Конечно, я знаю, что утро не начинают с таких новостей, но вам все равно нужно быть в курсе всех событий. Тагары пересекли хребет Онодонги и совершили нападение на наши уальяги, выше по течению...

– Хентей, что, с ума сошел?! – в сердцах воскликнула богиня.

– Хентей-хан тут ни при чем. Он едва успел предупредить нас своим посланием, что его родич – Альбин-хан поднял мятеж и какая-то часть тагаров, недовольных тем, что Джералан входит в империю, примкнула к нему. Печальная новость стала нам известна: старый хан Хайя Лобелголдой был зверски убит восставшими. – Татхагатха перешел с официального тона на домашний. – Представьте себе, Каэ, дорогая, эти мерзавцы пытали старика, выкололи ему глаза; я его никогда особенно не любил – он мне казался каким-то хитрым, скользким как рыба. И я искренне радовался тому, что он уступил трон Хентею. Тем более что молодой хан так в вас влюблен... Но я испытал искреннюю, настоящую душевную боль, когда узнал, что случилось с Лобелголдоем. Потом всадники Альбин-хана нарушили границу Урукура и выжгли дотла два поселения саракоев.

– О боги! Я представляю себе, что должно было последовать за этим! – сказала Каэтана с тревогой в голосе. Она помнила суровых и хладнокровных саракоев, превыше всего чтивших святость и неприкосновенность домашнего очага. – Там же может начаться резня!

– Чуть было не началась. Но Хентей-хан попросил помощи и защиты у Зу-Л-Карнайна, и наш император успел предотвратить надвигающуюся войну между Урукуром и Джераланом.

– Наверняка это было сделано нарочно, – сказал Траэтаона. – Но довольно-таки бездарно. Чтобы выступать от имени Джералана, Альбин-хан должен был убить Хентея. По возможности устранить так, чтобы его самого никто в преступлении не обвинил. Иначе он ставит себя вне закона и Джералан только косвенно отвечает за все его действия.

– Ну что ты такое говоришь? – умоляюще спросила Интагейя Сангасойя.

– Ничего особенного. Я же не говорю, что хочу, чтобы Хентея убили, я просто рассматриваю ситуацию и нахожу в ней множество слабых мест. Альбин-хан обречен на провал.

– Неизвестно, – вздохнул Тхагаледжа. – Конечно, он допустил массу ошибок, но все же тагары не могут простить аите смерть хана Богдо Даина Дерхе. Он стал для них символом гордости, свободолюбия и независимости. Так что, пожалуй, значительная часть населения сочувствует мятежникам. Пусть не в открытую, но дай им время или несколько успехов в боевых действиях, и тогда страна превратится в кровавое месиво.

– А что же Зу?

– Император сейчас в самом невыгодном положении. Конечно, он послал несколько отрядов тхаухудов, чтобы подавить мятеж, однако мертвый Альбин-хан моментально станет мучеником, принявшим страдания и смерть за свой народ, а живой – он будет гонять тхаухудов по всему Джералану, заставляя их совершать ошибку за ошибкой. Стоит ему заманить их в одно-два селения и учинить там разбирательство, и страна восстанет. Положение может спасти только сам Хентей-хан, но и ему это будет сделать непросто. Большинство его сановников втайне симпатизируют бунтовщикам.

– А что они делали у нас? – заинтересовалась Каэ. – Не хотят же они напасть на Сонандан? Мы их не угнетали, это будет уже началом войны, и они сами развяжут нам руки, особенно если и Хентей попросит нас вмешаться. Мы будем в своем праве – станем мстить за нарушение границы и, скажем, за убийство наших подданных.

– Видимо, они разведывали тайные тропы, – ответил татхагатха. – И старались какое-то время остаться незамеченными. Но потом внезапно сменили тактику и обстреляли с берега наши уальяги, воспользовавшись полным штилем и тем, что суда шли не посредине реки. Может, они хотели захватить их, чтобы переправиться на другой берег? Отряд был довольно большой, командовал им некий Тайжи-хан – мы уже связались с Джераланом; это соратник Богдо Даина Дерхе, безумец, который поклялся отомстить императору за гибель своего господина. Очень опасный человек, – и хорошо, что его уже нет в мире живых. Наши воины перебили весь отряд Тайжи-хана, а его самого убил капитан Лоой. Правда, наш доблестный мореход пострадал в этом бою... Но только не пугайтесь, Каэ, дорогая, все уже хорошо!

Побледневшая и испуганная Кахатанна несколько минут глубоко дышала, приходя в себя. Ей было страшно подумать о том, что добрый, милый капитан Лоой мог умереть – и где? – в родном и безопасном Сонандане, в нескольких милях от Салмакиды. Нет, это было уже слишком.

– Ты бы поосторожнее с ней, Тхагаледжа, – пробормотал Вечный Воин. – Она же за них за всех переживает.

– Простите, Каэ. Я не с того начал, наш капитан себя неплохо чувствует: ему успел помочь Астерион, и все обошлось.

– Я уже ничего не понимаю, – мягко прервала его Интагейя Сангасойя. – Ты бы помедленнее и все по порядку. Я ведь отсутствовала не так уж много времени, а ощущение такое, что несколько лет пробыла в полной изоляции. Астерион, тагары, Лоой... что еще?

– Да, здесь много что напроисходило, – согласился татхагатха. – Но ничего особо страшного, все образовалось.

– Кстати, о времени, – заметил Жнец, который все это время успокаивающе поглаживал Каэ по руке. – Наверное, нужно пригласить и Барнабу, и Нингишзиду, и Магнуса, и Номмо... короче, всех.

– Нингишзиду ловят, – машинально ответил Тхагаледжа, – а остальных я сейчас прикажу оповестить.

– А зачем ловят Нингишзиду и где? – изумился Траэтаона. – Он тоже что-то натворил?

– Не появляется мне на глаза все время, что вас не было. Словом с ним перекинуться не могу. Он озабочен какой-то новой проблемой, и, с одной стороны, я его понимаю, но все-таки я его повелитель, а не наоборот, – прошу прощения у госпожи, что при ней рассуждаю о верховенстве. Я немного устал гоняться за ним по всей Салмакиде. В храме его застать невозможно, в роще его видели несколько минут назад, у себя в покоях он не появлялся несколько дней, во дворец забегал как раз во время моего отсутствия. Согласитесь, что это даже как-то несолидно.

Бессмертные посмеялись причудам верховного жреца, но через несколько минут разговор перешел на другие, куда более волнующие темы. Из хороших новостей главной было выздоровление Лооя, а также новые пополнения, пришедшие из дальних провинций. Несколько полков лучников, около пяти или пяти с половиной тысяч копейщиков, – татхагатха вызвал своего секретаря и упоенно зашелестел какими-то бумагами, роняя их попеременно то в соус, то в жаркое. Каэ стало жалко трудов повара, и она сказала:

– Верю на слово, что много. После покажешь.

– Как велит госпожа, – согласился Тхагаледжа и принялся наставлять секретаря и гонцов на предмет первоочередных задач. Соблюдая правила приличия, все ждали, когда он освободится, чтобы наконец приступить к еде.

Когда все приказы были отданы и бессмертные в компании правителя Сонандана накинулись на завтрак, Тхагаледжа спросил с надеждой и тревогой:

– Что с талисманами, госпожа?

– А при чем тут госпожа? – моментально ответил до боли знакомый голос сварливого перстня. – Я долго терпел эти издевательства, я молчал, хотя меня намеренно игнорировали, третировали и еще что-то ужасное, просто я не могу сейчас припомнить нужного слова. Но я его вспомню и тогда уже скажу, смело глядя в лицо угнетателям и кровопийцам моим...

Все, кто находился в этот момент за столом, затаив дыхание слушали бесконечный поток жалоб, высказанных Ниппи. Оказалось, что все успели соскучиться по немыслимому существу и по его публичным выступлениям.

– Но сейчас я отвечу по существу. – Внезапно и тон, и сам голос перстня переменились, и он продолжил значительно тише:

– Я ведь почему молчал – я пытался составить себе представление о том, что с этими клятыми талисманами происходит. И меня не хватает на все...

– А что с ними? – с тревогой спросил Жнец.

Именно грозный Владыка Ада Хорэ, никогда прежде не имевший равных себе, понимал, сколь опасен враг. Столкнувшись с тем, что и его можно поймать в ловушку, что и ему можно расставить западню, он день ото дня все больше беспокоился о происходящем. Что же может случиться с остальными и особенно со слабыми людьми, если даже ему нет спасения от козней Мелькарта? Тем более что какая-нибудь ошибка грозит стать и последней – даже Каэтана не сможет помочь. Хотя бы потому, что она не может оказаться одновременно в нескольких местах.

– Видишь ли, я все время боялся сказать, но выхода у меня нет – я не успеваю почувствовать, когда талисманы извлекаются из тайника. Многие из них сейчас перемещаются по Арнемвенду, только малая часть их постоянно пребывает в одном и том же месте. Какие-то страшные силы ведут со мной жестокую игру. Много талисманов двигается в разных направлениях, и мне трудно уследить за ними. Какие-то попали к владельцам настолько искушенным в магии либо к существам Древней крови, что я могу только приблизительно указать место их нахождения. – Ниппи помолчал, а потом спросил несчастным голосом:

– Вы меня теперь выбросите, да? Когда все мои возможности исчерпаются?

– Твоя отличительная черта – крайняя глупость, это я всегда отмечал, – заметил Тиермес. – Кто же разбрасывается такими дурнями, как ты?

– Каэтана обещала отвезти меня назад и замуровать в храме Нуш-и-Джан. Я не хочу назад, там водопад, там сыро и мокро, а я почти что мертвый и никому не нужный!

– А тогда тем более глупо сетовать на свою беспросветную и трагическую судьбу, – сказала Каэ внушительно.

На самом деле ей было искренне жаль глупый перстень, тем более что она давно относилась к нему как к живому и разумному существу, но было очевидно, что если сейчас ему кто-нибудь выразит сочувствие, то потоку жалоб и стонов конца не будет. А разговор только-только начинался. И разговор серьезный...

– Хватит хныкать и немедленно займись делом!

– Как?!

– Расскажи, сколько талисманов ты можешь обнаружить без колебаний и сомнений?

Перстень ненадолго замолчал, потом откликнулся:

– Сейчас только три.

– Значит, – торжествующе заключил Траэтаона, – всего девятнадцать!

– Как это понимать?

– Сейчас Каэ уничтожила шестнадцать этих штуковин. Если мы успеем отыскать еще три, то выходит девятнадцать, а нашему противнику не хватит ровно одного талисмана, чтобы открыть выход Мелькарту. И тогда остальные талисманы можно будет вылавливать постепенно, без суеты и спешки. Это же прекрасно!

Тиермес склонил голову набок, высчитал что-то в уме и подтвердил:

– Действительно, все может сложиться очень удачно, однако советую поторопиться, потому что не только мы знаем об этом. Уверен, что слуги Мелькарта станут землю рыть, чтобы помешать нам добыть оставшиеся три безделушки. Вещай, Ниппи, где первый.

– А как мне определить, какой из них первый? – спросил воспрянувший духом перстень.

– Какой ближе, тот и первый, неужели не ясно? – не выдержал татхагатха. – Где, спрашивают тебя?

– В Урукуре, в старом храме, который находится в оазисе. Вокруг пустыня...

– Там больше нет храма, – печально откликнулся Траэтаона. – Он когда-то был, это правда. Самый древний храм Джоу Лахатала на планете. И ему служили вайделоты, одни из самых мудрых людей этого мира. Они странно служили Лахаталу, вроде бы и ему, но, когда он допускал ошибки, не поддерживали его. Да... Так вот совсем недавно храм этот был разгромлен, а вайделоты – убиты. Джоу Лахатал сам ездил туда, проверял. И ничего не сказал нам о талисмане.

– Он там, – упрямо повторил Ниппи.

– Очень может быть, – произнес кто-то от дверей.

Все сразу обернулись в ту сторону. На пороге трапезной стоял сам Змеебог, счастливый и улыбающийся. За его спиной высились четыре фигуры: Вахаган, Веретрагна, Арескои и га-Мавет.

Слуга, спешивший доложить о том, что все указанные татхагатхой персоны найдены и приглашены на завтрак, пискнул, отлетая в сторону. Он таращился на бессмертных и открывал и закрывал рот. Видимо, паренек недавно прибыл из провинции и к такому обилию божественных существ еще не успел привыкнуть.

Некоторое время спустя, когда были произнесены все благодарности, когда Вахаган с Веретрагной отбыли, а трое Новых богов, напротив, уселись за стол; когда Тхагаледжа был вынужден позвать кого-то из придворных и внушительно потребовать накрывать и обед, и ужин одновременно, когда Магнус, ведя за лапку Номмо, явился к своей обожаемой госпоже и оба они долго целовали, и обнимали, и теребили ее, вызывая ревнивые взгляды богов, особенно Тиермеса, – Каэ решилась спросить об истории с капитаном Лооем.

– Сейчас придет Куланн, – откликнулся Магнус. – Он расскажет, что было на реке. Сам Лоой теперь находится в Салмакиде, отдыхает; завтра должен приехать сюда – он уже вполне способен передвигаться без напряжения и болезненных ощущений. А я только могу рассказать тебе о том, что ему повезло: ты побывала на Джемаре и таким образом завершила знак Лавара.

Магнус обвел взглядом собравшихся и обнаружил выражение полного недоумения на всех без исключения лицах.

– Ясно, – сказал он себе под нос и пустился рассказывать историю с самого начала. Это повествование заняло несколько часов, поскольку слушатели оказались внимательными и непрестанно требовали подробностей, а также нуждались в кратких исторических экскурсах. К тому времени, когда он завершил его, подоспел к обеду Нингишзида под руку с князем Маланом-Тенгри.

Достойный скаат даже не поразился столь блестящему обществу, только на секунду замер у дверей и внимательно рассмотрел сангасоев, стоявших на страже с обнаженными мечами.

– Вот чего я не понимаю, великие Древние и Новые боги, – проговорил он. – Зачем вам нужна охрана? Это от вас нужно охранять, а вас – от кого?

Никто во всем Хадрамауте не смог возразить шаммемму Дженнину Эльвагану, когда тот предоставил неопровержимые свидетельства зверств и преступлений пиратов; и решение отправить эскадру на Сарконовы острова, чтобы раз и навсегда покончить с этим гнездом зла, было совершенно естественным. В доме Войны за поход против пиратов проголосовали шестнадцать сановников из семнадцати, имеющих право голоса.

Шаммемм не стал медлить и, испросив соизволения у понтифика Дайнити Нерая, что, впрочем, было всего лишь простой формальностью, которой, однако, не принято пренебрегать, вывел в Коралловое море эскадру, включающую в себя пятнадцать боевых судов хаанухов, в их числе – огромный флагман «Брат Иа Тайбрайя», только несколько дней назад спущенный со стапелей на воду.

Удача сопутствовала хаанухам более, чем в обычных походах; это было заметно на десятках мелочей, которые чаще всего не ладятся у любых, даже самых опытных и искушенных в своем деле моряков. Команда прониклась к Эльвагану уважением, и уже через несколько дней по всей эскадре поползли слухи о божественной избранности молодого шаммемма.

Ветер всю дорогу был попутный, сильный и свежий, ровно надувающий паруса. Дул он с севера и по всем правилам должен был принести с собой холод, чего – к немалому удивлению хаанухов – так и не случилось. Корабли неслись вперед с невероятной скоростью, работа спорилась как по мановению волшебной палочки, снасти не рвались и не приходили в негодность, даже мачты скрипели потише. Это был единственный в своем роде морской поход, в котором команды пятнадцати кораблей практически отдыхали. Словно какой-то добрый морской дух взял на себя все их заботы. Правда, несмотря на отсутствие проблем, Дженнин Эльваган сурово запретил своим матросам, а также воинам, которых везли на Сарконовы острова, пить. Это требование команды, вопреки ожиданиям капитанов, восприняли абсолютно спокойно, и никаких серьезных волнений по этому поводу не было.

Эльвагана уважали и боялись до дрожи в коленях. Все знавшие его раньше в один голос утверждали, что адмирал-шаммемм сильно изменился за последнее время, но многие объясняли это пережитым горем – весь Хадрамаут знал, какая теплая дружба связывала шаммемма и первого советника Вегонабу Лина. Иные полагали, что молодой человек просто возмужал, как и положено любому мужчине, на которого возложена серьезная ответственность. Так или иначе, никто ничего странного в переменах, происшедших с Эльваганом, не видел. Что же касается его способностей флотоводца, то за ним были готовы идти хоть на дно морское, веря в его удачу и в то, что он обязательно всех оттуда выведет с победой и добычей.

Море, при том что ветер дул постоянно, было почти спокойным. Невысокие волны подхватывали корабли под днище и будто на мягких ладошках передавали друг другу, значительно увеличивая и без того небывалую скорость. Сидящий в «вороньем гнезде» наблюдатель сам себе не поверил, когда безбрежное пространство Кораллового моря внезапно перегородила темная полоса. Матрос минут пять недоверчиво вглядывался вдаль, тер глаза и отчаянно плевался, надеясь на то, что от усталости просто грезит. Но ничего не помогло – даже кружка питьевой воды, вылитая в отчаянии на голову. Темные пятна не только оставались явью, но еще и неслись на корабли с неподобающей твердой земле скоростью. И когда стали окончательно видны размытые очертания суши, обалдевший матрос неуверенно завопил:

– Земля! Впереди по курсу земля! – И совсем тихо добавил:

– Но не Сарконовы острова, наверное.

Им, ходившим по Коралловому морю на самых разных судах, было трудно представить, что суша показалась вдали не через две недели, а на четвертый день плавания. Событие это тайком от шаммемма обсуждалось всюду и всеми – от капитанов до простых матросов.

Воины отнеслись к этому значительно проще. Будучи хаанухами, они тоже удивлялись, но времени на разговоры именно у них и не было. Стрелки проверяли тетивы и гибкость луков, пересчитывали стрелы. Латники прилаживали свои гибкие панцири, сделанные из шкур и грудных пластин морских животных, – такие доспехи были значительно легче металлических и крепились при помощи сложной системы ремешков по бокам. У каждого воина был за пазухой острый как бритва нож, приготовленный специально для того случая, если хаанух будет сброшен в воду. Плававшие как рыбы, они легко разрезали крепления своих панцирей, и уже ничто не мешало им держаться на поверхности столько, сколько будет необходимо.

Дженнин удалился на нос флагманского корабля и там в одиночестве оставался довольно долгое время. Поскольку все его подчиненные были уверены, что их командир возносит молитвы морским божествам, то не беспокоили его и близко не подходили.

– Ни о чем не тревожься, – шептал между тем тихий голос. – Все будет по воле твоей.

– Что мне нужно делать? – спрашивал Эльваган.

– Ничего особенного. Веди сражение, как делал бы всегда, а малая толика удачи, которая обычно решает исход битвы, тебе уже дарована.

– Благодарю тебя, повелитель Мелькарт, – сказал шаммемм.

Пираты на то и пираты, чтобы не упускать лакомый кусок, если он сам плывет к ним в руки. Не прошло и часа с того момента, как наблюдатель заметил сушу, а уже неслись навстречу эскадре Хадрамаута бесчисленные корабли пиратского братства.

На Сарконовых островах хорошо помнили события недавнего прошлого, когда одинокий корабль, атакованный несколькими судами, не просто оторвался от них, но и уничтожил значительную часть нападавших. Помнили и о гибели Красного хассасина, а потому ошибок больше не допускали. Три с половиной десятка кораблей двинулись встречать маленький флот, а еще около дюжины готовились к отплытию, чтобы в нужный момент подоспеть на помощь.

И стремительно разрезали волны два головных корабля – «Морской змей» хаануха Огокина Овайхи и «Голубая ласточка» аллоброга Доэна.

Харманли Терджен долго выбирал и колебался, кого послать в Хахатегу искать защиты у эльфов. И после того, как рассмотрел семь или восемь возможных кандидатов на выполнение этого задания, махнул на все единственной рукой и решил ехать сам. Меджадай Кройден и Рорайма Ретимнон поддержали его и предоставили полную свободу действий.

К тому времени когда Терджен собрался в Хахатегу, в Сетубале уже начиналась паника. Каждую ночь в городе и его окрестностях исчезало несколько человек, останки которых находили позже в самом ужасном виде. Даже привыкшие к жестокости с младых ногтей Безумные хассасины чувствовали себя прескверно, подбирая кровавые ошметки, оставшиеся от их родных и близких. Привыкшие к беспрекословному повиновению люди еще молчали, но недовольство назревало исподволь. И соправители Эль-Хассасина предвидели скорый и неизбежный взрыв негодования и народного гнева, который, как известно, чреват еще большими зверствами и жестокостями, нежели те, на какие способны порождения тьмы.

Поэтому от Харманли Терджена ждали скорых результатов и, скрипя зубами, приказали великому магистру умерить на время гордыню и найти в себе достаточно сил, чтобы при необходимости и поклониться королю эльфов.

На рассвете из южных ворот Сетубала выехала длинная колонна всадников и направилась по дороге, ведущей к границе с Хартумом. Харманли Терджен ехал впереди.

Ничего существенного в пути не случилось, если не считать того, что несколько темных силуэтов сопровождали колонну, скрываясь в придорожных зарослях. Терджен запретил своим рыцарям охотиться на них, приказал всем держаться вместе, а на привалах выставлять охрану вокруг лагеря кольцом, причем ставить воинов на расстоянии каждых двух шагов. В ордене Безумных хассасинов дисциплина издавна была железной, и даже если воинам предосторожности, принятые великим магистром, и казались чрезмерными, однако они вслух их не обсуждали, выполняли все, что было приказано, с четкостью хорошо отлаженного механизма.

Наверное, именно по этой причине ни один человек в отряде не был убит и до границы с Хахатегой добрались без потерь. В Хахатеге было значительно легче. Темные тени все еще мелькали за стволами деревьев, а по ночам приближались к кострам настолько, что иные воины даже слышали их легкие шаги, однако стало этих смутных силуэтов гораздо меньше. И были они скорее любопытны, нежели агрессивны.

Оповещенные королями Эль-Хассасина, власти Хартума готовились к встрече посольства. Не успела колонна рыцарей провести сутки на территории соседнего государства, как уже была встречена воинским подразделением в три сотни человек – прекрасно обученных и вооруженных. С появлением солдат Хартума темные силуэты и вовсе оставили людей Терджена в покое.

Откровенно говоря, великому магистру не раз и не два приходила в голову шальная мысль броситься за этими соглядатаями, догнать их и вызнать все, что можно только узнать человеку о морлоках и способах борьбы с ними. Однако Терджен отчетливо понимал, что именно этого от него и добиваются, – ловушка была расставлена нехитрая. А даже если бы ему удалось реализовать свой безумный план, то он потерял бы очень много времени. Тогда как в Эль-Хассасине каждую ночь продолжались бы кровавые преступления проклятых эльфов. И он нашел в себе силы следовать своей дорогой. Выдержка и решимость Харманли Терджена была сполна вознаграждена тем фактом, что, когда он подошел со своим отрядом к ярко-желтым стенам Хахатеги, его встретили не только от имени наместника Хартума – герцога Талламора.

Прямо посреди главной площади города Терджен с изумлением увидел нескольких эльфов, ехавших куда-то неторопливо. И, уловив его напряженный взгляд, сайнанг, возглавлявший пышную процессию встречающих, пояснил:

– Король эльфов Рогмо Гаронман почтил нас своим прибытием.

Харманли Терджена встретили приветливо, моментально освободили от пропыленной и грязной одежды, не покушаясь, впрочем, на доспехи и оружие, что весьма расположило его к здешним хозяевам, предложили ему и его спутникам пройти в огромный зал с бассейнами для омовения, где на мраморных скамьях лежали заранее приготовленные пышные и – что важнее – чистые одеяния. А когда хассасины отдохнули с дороги и привели себя в порядок, очаровательный дворцовый распорядитель – улыбающийся и сияющий, но в пределах благоразумия и достоинства – пригласил послов Эль-Хассасина на обед, во время которого они могли изложить свое дело, приведшее их в Хартум.

Герцог Талламор произвел на Харманли Терджена странное впечатление. Это впечатление, не имеющее ничего общего с его основным заданием, довольно долго мешало ему сосредоточиться на том, ради чего он и проделал неблизкий путь. Пока наконец великий магистр не сообразил, что барон Банбери Вентоттен, герцог Талламор, страшно похож на великого магистра Арлона Ассинибойна, чей портрет он не раз встречал в картинной галерее ордена. Рядом висели портреты Чаршамбы Нонгакая и Пэтэльвена Барипада. Сообразив, в чем дело, а также вспомнив о кровном родстве между магистром Ассинибойном и герцогом Талламором, Харманли несколько успокоился. Достаточно для того, чтобы выдержать с достоинством встречу с королем эльфов и его немногочисленной, но весьма внушительной свитой.

Сам Рогмо Гаронман оказался фигурой необыкновенно интересной, несмотря на то что эльфы из его свиты выглядели величественнее и строже. Рогмо действительно был полуэльфом, и теперь, когда Терджен имел возможность видеть его рядом с людьми и существами Древней крови одновременно, его происхождение бросалось в глаза. По сравнению с человеком он был утонченнее, весь вытянутее, светлее и чуть ли не прозрачнее. Ясные серые глаза, длинные светлые волосы, зеленовато-белая кожа без единого пятнышка или изъяна, а также резкий контраст между внешностью юноши и взглядом зрелого мужа, много повидавшего, много пережившего, – все это выдавало в нем эльфийское начало. Но когда великий магистр переводил взгляд на стоящих рядом со своим королем эльфов, то понимал, что Рогмо резче, жестче и грубее этих невероятных существ.

Изменчивые, мерцающие, сияющие глаза цвета морской волны или стремительно сереющего от дождевых туч неба постоянно ускользали от глядящего в них человека; эльфы смотрели как бы сквозь собеседника, отчего создавалось впечатление, что им известна вся его подноготная. Волосы у них были пышнее и воздушнее, нежели у Рогмо. И сами они были еще выше, еще стройнее и легче. Мерцающие, текущие одеяния и лунные клинки завершали их образ. Терджен почувствовал восхищение, но не осмелился выразить его вслух.

– С чем же прибыли к нам посланцы Эль-Хассасина? – спросил Банбери Вентоттен, пользуясь правом хозяина. – Вы, Харманли, – можно я буду называть вас Харманли? договорились? – вы берите салат, приготовленный по фамильному рецепту. Вот и его величество король не даст солгать: кушанье отменное, возбуждает аппетит, а при хорошем аппетите и за добрым столом откровенничать не в пример легче.

Терджен собрался было запротестовать насчет откровенности и даже лицо соорудил соответствующее – строгое и холодное, но наместник Хартума замахал на него руками:

– Вы бросьте немедленно эту дипломатию. А то мы с Рогмо вас не поймем или поймем, но неверно. Расслабьтесь, будьте дружелюбнее, естественнее. Воевать мы с вами не станем, у вашего народа к нам дело – что же вы ломаетесь, словно неопытная девушка?

Никому на свете Харманли не позволил бы вести такие речи; уничтожил бы, стер в порошок. Несмотря на любую необходимость. Однако Банбери Вентоттен был настолько симпатичным и милым и произносил слова таким радостным и приветливым голосом, что ссориться с ним было делом немыслимым. И Терджен немного смешался – роль откровенного и симпатичного человека была ему внове.

А Рогмо смотрел на него с неприязнью. Отрубленная выше локтя рука Терджена невольно напоминала ему о том страшном побоище на горе Нда-Али, когда хассасины напали на его друзей. И болела душа, когда вспоминал он о Тоде, умершем там же, над грудой поверженных врагов.

Накануне, когда герцог Талламор получил срочную депешу, оповещавшую его о прибытии послов из Эль-Хассасина, он испытал подобное чувство – ненависти, неприязни и горечи. И добрый Банбери впервые за все время их знакомства сделал ему строгий выговор, не приняв во внимание даже королевский титул Рогмо.

– И не смейте питать к ним злобу. Посмотрите на Каэ – она же простила Джоу Лахаталу и его братьям смерть своих друзей. Себе не простила, а им – да. А почему? Потому что душа любого разумного существа должна быть всегда открыта для прощения и понимания, иначе мир действительно канет во тьму. Они прибудут просить вас, дорогой Рогмо, о том, что вы и сами собирались сделать. А потому не заставляйте их умолять вас выполнить ваш долг. Все злодеяния, сотворенные хассасинами, останутся на их совести. И, как сказала бы наша дорогая госпожа, – каждый обязательно заплатит за то, что он сделал. И обязательно получит в конце полный расчет. Мир так устроен, и не берите на себя функции судьи или палача. Это не ваша роль.

– Да они же неисправимы! – возмутился Рогмо. – Они поклоняются этому Ишбаалу и в войне с Мелькартом обязательно будут на его стороне. Пусть сами пожрут друг друга – нам же легче. Они уже не изменятся никогда – вы это хоть понимаете?!

– Друг мой, – мягко ответил герцог Талламор. – Помните тот первый вечер, когда я имел честь и удовольствие познакомиться с вами? Помните, я был уверен в том, что мой бывший командир – исполин Бордонкай – не может быть нормальным человеком? Что он убийца и мерзавец?

– Да, – прошептал полуэльф.

– Не мне вам рассказывать, насколько я ошибался. А вы, дорогой мой, хотите обвинить целый народ – это уже не ошибка, не заблуждение, но что-то похуже. Послушайте меня, не выносите им смертный приговор – этим пусть займется судьба. Обещаете?

– Ладно, обещаю. – И Рогмо первым протянул ему руку.

Теперь, глядя на взволнованного, нервничающего Харманли Терджена, который явно не знал, как приступить к изложению своей просьбы, король эльфов внезапно решил избавить хассасина от этой ненужной процедуры. Он обратился к нему через стол (они сидели напротив):

– Вы приехали, потому что вас одолевают морлоки?

– Да, – немного растерянно отвечал великий магистр. Не так, ох не так он намеревался вести эту беседу. Слишком уж напрямик, слишком все просто. Выросший в самом центре запутанных интриг королевского двора Эль-Хассасина, Терджен относился к простому способу решения дел с некоторым подозрением.

– Я поеду с вами, и мы постараемся решить это дело, – сухо заявил Рогмо, не дожидаясь, пока его попросят об этом. – Мы искали морлоков здесь, в Лунных горах, но раз они перекочевали на север континента, придется и нам отправляться за ними. Вы и ваши люди можете отдохнуть в течение завтрашнего дня, а я пока завершу свои переговоры с герцогом Талламором. Послезавтра мы выступим в поход.

И Терджен невольно отметил, что таким величественным и таким прекрасным никогда не был даже неподражаемый Чаршамба Нонгакай.

А Рогмо подумал о том, что хорошо, что он догадался назвать послезавтрашний день. Ему хотелось еще немного погостить у Банбери Вентоттена, еще поговорить с этим прекрасным, умным и тонким человеком. Потому что Рогмо Гаронману необходимо было сказать очень многое, использовав эту единственную возможность передать весточку друзьям в далеком Сонандане.

Полуэльф был абсолютно уверен в том, что поход против морлоков станет для него последним. Просто он не хотел никого беспокоить этим своим предчувствием.

Она сделала всего один крохотный шажок по направлению к светящемуся пятну, которое висело прямо перед ней, на высоте двух-трех локтей от земли, и свет узнал ее, схватил в объятия, закружил и перенес туда, где она давно мечтала оказаться.

Каэтана стоит на Мосту, упирающемся обоими концами в бесконечность, и по этой бесконечной ленте шагает по направлению к ней светловолосый исполин в черных доспехах.

– Я истосковалась, – говорит она, протягивая к нему руки.

На Мосту нельзя пересечь незримую границу между двумя мирами, они здесь только встречаются, но не более того. Разве что короткое соприкосновение может позволить Мост – но и это случается крайне редко.

– Ты так давно не приходил, – говорит она.

– Просто ты прекрасно справляешься, – отвечает он, подходя ближе. – Я не хотел тревожить тебя лишний раз.

– Это нечестно, – говорит она. – Ты же знаешь, что наяву я никогда не смогу сказать то, зачем пришла сюда.

– Знаю, – отвечает он. – И это счастье – и твое, и всего мира. Ты не должна знать об этом, когда выходишь из сна.

– Но я же не могу долго скрываться от самой себя.

– Научишься, – отвечает исполин. – Ты все можешь.

– Кто я? На Мосту можно узнать, кто я на самом деле?! – почти кричит она в испуге и отчаянии.

Он прижимает ее к себе и гладит по волосам. И она потихоньку успокаивается, прижавшись лицом к его груди, к тому месту, где когда-то была рана, нанесенная секирой.

– Все меняется, – говорит он, поглаживая ее. – Все проходит. Все невечно.

– Но я...

Он не дает ей продолжать, закрывая губы долгим и нежным поцелуем.

– А ты сама не знаешь, сколько способна выдержать и преодолеть. Однажды тебе станет очевидной и та цена, которую нужно будет заплатить за покой и счастье этого глупого, но такого прекрасного мира. Правда?

– Почему ты больше не приходишь? – спрашивает она, словно слепая тычась в его огромные ладони.

И руки, которые могут сокрушить скалу, обращаются с ней легко и бережно.

– Я приду, когда это будет нужно.

– Мне это уже нужно, милый, – говорит она с такой болью, что ему становится невмоготу. Но он должен упросить ее потерпеть, иначе... Иначе Интагейя Сангасойя, Суть Сути и Мать Истины, не найдет поддержки и успокоения у своей мятущейся души.

– Потерпи, – просит он. – Помоги себе. Я знаю, что это нелегко, но у тебя особенное предназначение, и твоя скорбь, и твоя боль меньше, чем то, что ты должна сделать. А поэтому ты не имеешь права их испытывать так, как может себе позволить это смертная женщина. Все будет прекрасно, только потерпи. Обещаешь?

– Да, – шепчет она.

– А теперь я пойду, потому что уже не могу оставаться тут. – Он еще раз целует ее долго и нежно.

– Почему понимание всегда приходит так поздно? – спрашивает она. – Почему я не успела поговорить с тобой прежде?

– Все правильно, – шепчет он. – Иначе ты бы просто не выжила, а мир нуждается в тебе.

– Почему никто не спрашивает, в чем нуждаюсь я?

– Спросят. Однажды и об этом спросят. Ну, иди. Иди и помни, что ты должна быть сильной. Прощай.

– Боги! – взахлеб произносит она. – Как же я устала быть сильной!

– Бывает, – улыбается он. – Иди.

Мост позволяет лишь краткие свидания, и потому ей приходится повернуться и пойти в ту сторону, откуда она явилась сюда. Дальше Мост сам все сделает так, как нужно, – это его работа. И он привык хорошо исполнять ее. Не меньше привык он и к безоговорочному послушанию, поэтому – если Мост умеет удивляться – удивляется, что она внезапно поворачивает назад, как если бы он не прилагал все силы, чтобы помешать ей это сделать, и бежит... Она летит птицей по серому, уходящему в бесконечность Мосту и кричит:

– Я больше не могу без тебя жить!!! Я не могу больше, Бордонкай!!!

Кахатанна проснулась от собственных рыданий.

Она сотрясалась всем телом, рычала, словно пойманный в капкан зверь, и слезы нескончаемым потоком лились на постель. Ей уже казалось, что она выплакала их все, горло и глаза болели, но она продолжала рыдать.

Ей было страшно и тоскливо, но она абсолютно не помнила ни того, что ей снилось, ни причины, по которой на сердце скорбь, тяжесть и темнота.

Опытный глаз Огакина Овайхи сразу отметил, что корабли, идущие ему навстречу, не являются обычным торговым караваном. Их расположение свидетельствовало о том, что в этой небольшой, но грозной эскадре кто-то один прекрасно знал, что делал. Будучи хаанухом по происхождению и капитаном военного флота в том далеком прошлом, когда имя Огакина Овайхи еще не занесли в Черный список, где перечислялись самые опасные пираты Сарконовых островов, он успел прослужить под командованием нескольких адмиралов, но такого блестящего построения не видел никогда.

Огакин Овайхи и сам был талантливым моряком. Недаром в Черном списке он постоянно лидировал – цена на его голову с каждым годом все возрастала, и вскоре цифра стала настолько астрономической, что небезызвестная в Хадрамауте личность – господин Цоциха, главарь контрабандистов, произнес знаменитую фразу о том, что одна голова Огакина обеспечит пенсию всему братству на несколько десятков лет вперед. А потому, вступая в морское сражение, капитан Овайхи приблизительно представлял себе и свои действия, и возможные ответные шаги противника. Именно способность предугадывать ответный ход и сделала его практически непобедимым.

Плохо вступать в сражение, не будучи уверенным в благополучном его исходе. Плохо не верить в победу. Это прописные истины, и Огакин Овайхи никогда ими не пренебрегал. Однако на сей раз он испытал неприятное, сосущее под ложечкой чувство неуверенности и – неловко произнести вслух – страха. Правда, капитан немедленно успокоил себя тем, что численный перевес пиратов столь значителен, что о поражении может думать лишь паникер и глупец. Его дело – правильно начать сражение, предоставив следующим за ним кораблям добить противника. И все же... Все же что-то было не так.

Грузный одноухий аллоброг Доэн, командовавший «Голубой ласточкой», также считался пиратом удачливым и отважным. И конечно, он был искусным моряком – другие в братстве не задерживались: они погибали в первом или втором сражении с регулярными войсками либо их приканчивали свои же во время дележа добычи. Да и экипаж такому неудачнику набрать было просто невозможно. То, что аллоброг вот уже шестнадцатый год подряд числился среди лучших в Сарконовом братстве, говорило о многом.

Был он страшным любителем модной одежды и украшений. И поскольку ухо у него было всего одно, то понравившиеся ему серьги приходилось вдевать в него в двойном количестве.

Конечно, Доэну далеко было до хаануха, но хаанухи в табели о рангах – если речь шла о море, конечно – вообще стояли на недосягаемой высоте. А со всеми остальными одноухий аллоброг был готов поспорить на что угодно. Он тоже заметил изысканное и необычное построение приближающихся кораблей, но в отличие от капитана Овайхи не придал этому серьезного значения. Доэн справедливо полагал, что несколько сотен зажженных стрел, пушенных в корабль противника, вызовут пожар, а следовательно, панику и решат исход сражения в пользу нападающих. Он уже выстроил своих лучников вдоль правого борта, приказал поставить все паруса, а гребцов посадить на весла, дабы максимально увеличить скорость «Ласточки».

Они с Овайхи должны были проскочить мимо флагмана, выпустив стрелы в команду вражеского корабля, а затем атаковать первые два галиона. Доэн очень любил прогонять свою «Ласточку» между двумя судами противника: во-первых, окованные железом и утыканные крючьями борта его корабля при соприкосновении с вражескими наносили им серьезные повреждения; во-вторых, выпустив сотни две стрел в обе стороны, его лучники падали на палубу, накрывшись большими деревянными щитами, и ответный залп союзники обычно давали уже друг по другу.

Если учесть, что на корабле Овайхи было два нижних тарана, расположенных по обеим сторонам острого киля, то «Морской змей» словно нанизывал на клыки свою жертву. Злые языки утверждали, что такое расположение таранов сильно уменьшает маневренность судна, однако тараны были устроены в надводной части и только при сильном волнении зарывались в воду.

За этими двумя признанными лидерами следовали корабли поменьше и похуже, зато таким числом, что маленькая эскадра должна была быть проглочена в течение нескольких часов не самой яростной схватки.

Каково же было удивление Доэна, когда в самую последнюю минуту огромный флагман легко свернул в сторону. Поскольку ветер переменился в доли секунды, как если бы два воздушных потока столкнулись лоб в лоб и один из них одолел, – командир лучников просто не успел сориентироваться. Но его нельзя обвинять в этом, потому что невозможно человеку спорить скоростью с ветром. Немыслимо.

Так или иначе, зажженные стрелы были пущены по голубому красавцу-флагману, но мощным порывом ветра их подхватило и отнесло на корму «Ласточки» и дальше – к следующим за «Змеем» и «Ласточкой» пиратским судам. Несколько стрел просто упали в море, зашипев и изойдя черным жирным дымом.

Корабли эскадры с невозможной для морских судов грацией и стремительностью ускользали от врага, становясь носом к борту пиратского судна. «Голубая ласточка» не смогла выполнить свой любимый маневр и протиснуться между двумя кораблями хаанухов, потому что борт о борт они не становились вообще. Зато два пиратских судна нечаянно налетели на корабль Доэна и сполна получили все увечья, предназначавшиеся другим.

Флагман, носивший имя «Брат Йа Тайбрайя», таранил маленькие суда пиратов, не сворачивая в сторону ни на ладонь. Он просто налетал на них и давил своей многотонной громадой, словно ореховые скорлупки. Разглядывая его вблизи, Огакин Овайхи с ужасом понял, что этот корабль построен необычным способом и усовершенствованная конструкция позволяет ему проделывать такие трюки, которые прежде были исключены.

В начавшейся суматохе никто не смог воспрепятствовать хаанухам забросить абордажные крючья. Бросившись перерубать канаты, морские разбойники, к ужасу своему, обнаружили, что крючья крепятся на толстых цепях и, чтобы избавиться от этой напасти, нужно выдирать их из досок, на что совершенно не было времени. Раздались отчаянные крики – это обнаружилось, что несколько шлюпок, полных смолы, прочно прикрепили к борту пиратских кораблей и подожгли издалека, расстреляв горящими стрелами. Смола вспыхнула в несколько мгновений, и вскоре три или четыре громадных плавучих факела горели посреди Кораллового моря. Пираты, которые и сами нередко использовали подобный способ для того, чтобы справиться с противником, оказались абсолютно беспомощными при отражении атаки и неподготовленными к борьбе с огнем.

Как оказалось, на каждом корабле атакующей эскадры помимо экипажа находился большой отряд воинов Хадрамаута в неизменных костяных панцирях. Воины эти по несколько десятков спрыгивали на палубы вражеских судов и учиняли там настоящую резню. Огакин Овайхи поразился необычности приемов и тому мастерству, с каким они выполнялись: прирожденные мореходы, хаанухи никогда не славились умением сражаться врукопашную. Эти же, без сомнения, проходили специальное обучение. О каких-то школах для воинов, открытых Корс Торуном, сообщали шпионы Сарконовых островов, но никто не думал, что после смерти мага кто-либо сможет разыскать этих воинов и нанять их на службу.

Попытка Овайхи и Доэна собрать вокруг себя остатки разбитой эскадры и прорваться в открытое море тоже не удалась. Противник преградил им путь, и после короткого боя, потопив еще две галеры, заставил повернуть назад. С огромной высоты Коралловое море походило на степь, а плывущие по нему корабли – на стадо пугливых коз, которых гонят в нужном направлении несколько собак.

Разгром пиратов был завершен в два часа. Эльвагану даже не пришлось особенно напрягаться для этого. Все действительно случилось по его воле, и обещанная доля удачи ему не изменила.

Поднявшись на нос своего гиганта-флагмана, он осмотрелся кругом.

Всюду полыхали вражеские суда. Лучники эскадры расстреливали плывущих пиратов почти в упор, и то и дело маленькие водовороты порозовевшей воды отмечали место последнего упокоения кого-нибудь из членов Сарконова братства. Огромные воронки оставались после того, как уходило под воду протараненное, разбитое, сожженное судно. На нескольких захваченных кораблях орудовали команды под охраной воинов. Хаанухи забирали все, что представлялось им особенно ценным, а затем, спустившись в трюм, прорубали днище корабля. Такое судно было обречено.

Несколько кораблей под всеми парусами стремились назад, под спасительную сень коралловых рифов.

Губы Эльвагана искривила презрительная улыбка. Через несколько часов его эскадра будет в пиратском логове, и в живых не останется никого. Огнем и сталью покарает он отступников, увековечив свое имя и добыв желанное украшение. Хадрамаут навсегда запомнит этот рейд на Сарконовы острова, и слава Эльвагана останется в веках.

– Будет так, как ты решил, шаммемм, – тихо ответил кто-то невысказанным его мыслям.

Дженнин прислушался. Он умел уже безошибочно определять, кто именно говорит с ним. И сейчас к нему обращался сам талисман. Шаммемм ласково положил ладонь на золотое украшение и задумался...

Он был все так же задумчив и тогда, когда поздно вечером, в зареве пожаров и треске рушащихся построек, его воины догоняли и убивали последних оставшихся в живых. Обезумевшие от ужаса пираты не понимали уже, что происходит, принимая хаанухов Эльвагана за морских демонов, явившихся из глубины, чтобы покарать их за злодейские деяния. И они не были уж слишком не правы.

Незадолго до того, как все пятнадцать кораблей эскадры вошли в бухту главного из Сарконовых островов, носившего имя Руд, во всех фортах одновременно появились какие-то отвратительные твари невероятных размеров, набросившиеся на защитников. Жабоподобные, бородавчатые, крылатые монстры обладали исполинской силой. К тому же когти и клыки их моментально разрывали на части не только хрупкое человеческое тело, но и стальные, и костяные доспехи. Стены фортов, сложенные из белого песчаника, очень скоро обагрились кровью. Ее широкие потоки стекали вниз, образуя небольшие мутные лужицы. Под ярким солнцем кровь мгновенно сворачивалась, привлекая мух и ос.

Затем полчище ос накинулось на одну из пиратских шаек, заев их членов до невменяемого состояния. Несколько человек умерли сразу, остальные же – оплывшие, бесформенные, неузнаваемые – не могли шевельнуть ни одним членом и только глухо стонали.

Морские змеи, обычно пугливые, выползли из теплой воды, проскользили по камням и набросились на Доэна. Их размеры были совсем невелики, но этот вид змей славится своей ядовитостью.

Аллоброг скончался через два часа в жутких мучениях.

В последние минуты жизни он уже бредил, и грезились ему страшные картины всеобщей гибели и смерти. Видел он полыхающую огнем и молниями равнину на берегу какой-то полноводной реки; высокие горы с другой ее стороны – и огромный темный провал прямо в свежем утреннем воздухе, ведущий в иное пространство, откуда лился поток кошмарных тварей... Виделось ему и отчаянное сражение, в котором гибли и умирали люди.

Но поскольку люди гибли и умирали страшной смертью и рядом с ним, то некому было выслушать Доэна, и о его видениях так никто и не узнал.

Огакин Овайхи погиб значительно позже, когда хаанухи уже заняли все прилегающие острова и отчаянное сражение кипело на берегу Рула. Несколько головорезов Сарконова братства до последней капли крови защищали древнее капище, построенное прямо в скале, грубо обработанной под тело рыбы. Во рту этой исполинской рыбы находился вход, и возле него пираты бились яростно, свирепо, не жалея себя. Терять им было нечего – форты горели, Сарконово братство перестало существовать, а на их территории хозяйничали ненавистные хаанухи.

Невысокий, но крепко сбитый молодой человек, в темных, строгих одеждах, с единственным аквамариновым перстнем на пальце, вступил в бой с капитаном Овайхи у входа в капище.

Поначалу Огакин рассчитывал на то, что хотя бы этого красавчика с каменным лицом он сможет забрать с собой в царство мертвых, но противник оказался настолько сильнее и искуснее, что даже лучший фехтовальщик Сарконова братства ничего не смог поделать с ним. Пяти минут не прошло, как Овайхи, смертельно раненный в шею, наблюдал за тем, как широким темно-красным потоком вытекает из него жизнь. Когда глаза его расширились и остекленели, уставившись в одну точку, Дженнин Эльваган переступил через тело последнего защитника Сарконовых островов и решительно вошел в чрево каменной рыбы.

Вернулся он оттуда, когда уже стемнело, хаанухи догоняли и убивали тех, кто сумел спрятаться днем: их осталось совсем немного – этих загнанных, как дикие звери, головорезов, и шаммемму было в общем все равно, покончат с ними или нет. Это уже касалось только его воинов.

На Сарконовых островах помимо пиратов жили старики, женщины и дети. Вместе – больше пяти тысяч человек.

Пять тысяч душ – это и была та цена, которую заплатил шаммемм Эльваган за второй талисман Джаганатахи.

Приблизительно в то время, как корабли Дженнина Эльвагана встретились с пиратскими судами в Коралловом море, к западу от Маягуаны, на широком и ровном поле, недавно вспаханном и засеянном, сошлись две армии.

Одной командовал Эльмарен Уджайн, и она состояла из пеших и конных войск ордена унгараттов; вторая же – тысячный отряд лурдов под предводительством Баяндая – подошла со стороны столицы и построилась прямоугольником десять на сто человек.

Согласно древней традиции, унгаратты выслали герольда, трижды протрубившего в рог и зачитавшего воззвание к вражеской армии с предложением сдаться немедля, дабы сохранить собственные жизни и избежать ненужного кровопролития. В этом случае герольд счел возможным добавить от себя, что соотношение сил настолько несопоставимо, что магистр Уджайн считает естественным, если противник сложит оружие. Он обещает пленникам все возможные воинские почести и соблюдение их достоинства. Вместо ответа черный квадрат двинулся в атаку.

Унгаратты, особенно конные рыцари, закованные в вороненую сталь, плохо представляли себе, какие смертники решились выступить против них исключительно в пешем строю, к тому же практически без оружия и доспехов. Пренебрегая всеми правилами ведения боя (хотя можно сказать, что и в строгом соответствии с оными, ибо впоследствии все стратеги, изучавшие это сражение, не обнаружили ошибки в действиях магистра Уджайна), конные рыцари окружили странных воинов в кожаной одежде и наставили на них пики и секиры, требуя немедленно сдаться в плен. И вот тут началось побоище.

Изумленные унгаратты, оставленные в резерве скорее за ненадобностью, нежели из какого-либо хитроумного замысла, увидели, как падают с коней их товарищи; как брызжет фонтанчиками кровь; как медленно превращается в отвратительное месиво недавно вспаханная земля. Они бросились, конечно же, на помощь, почуяв неладное. Но только сами попали в кровавую мельницу.

Как маленькая певчая пташка в зубах здоровенного уличного кота не имеет ни малейшего шанса на победу, так и Возлюбленные смерти были уничтожены лурдами с пугающей быстротой и легкостью.

Оказалось, что воины Баяндая обладают недюжинной силой и нечеловеческими, с точки зрения рыцарей, возможностями. Когда всадники окружили лурдов со всех сторон, стоявшие в первых рядах, по периметру, высоко подпрыгнули, оторвавшись от земли на высоту конского роста, и страшным и – что самое невероятное – одновременным ударом ног вышибли ближайших рыцарей из седел. Им не дали коснуться земли другие лурды, заколов еще в падении. Часть конницы была истреблена странными, почти незаметными метательными шипами, которые вонзались в шею или глаза, доходя в этом случае до мозга; несколько сотен человек даже не успели заметить, что их убивают.

Коням отрубали ноги, и, лишенные опоры, они ржущими, стонущими грудами валились на землю, в своей страшной агонии придавливая и всадников. Когда же Уджайн велел лучникам расстрелять коварного противника, то оказалось, что лурды умеют уклоняться от стрел. И только незначительная их часть была убита несколькими залпами.

Наверное, тогда унгараттов охватила паника. Они стали отступать, причем бегущие рыцари смяли своих же пехотинцев. И многие пешие солдаты ордена погибли под копытами взбешенных коней.

То, что было потом, сражением не решится назвать уже никто.

В кровавой бойне, которую учинили лурды армии унгараттов, выжили считанные единицы. Либо трусы, другими словами – предусмотрительные люди, успевшие сбежать; либо те, кто был завален телами убитых товарищей и по счастливой случайности не задохнулся и не истек кровью.

В этот день, собственно говоря, и перестал существовать орден унгараттов. Хотя в Кортегане и Тиладуматти, во множестве замков еще оставались отдельные отряды, но из Тиладуматти они были вскоре изгнаны. Поражение столь угнетающе подействовало на большинство членов ордена, что они не смогли оказать достойного сопротивления войскам матариев, вторгшимся некоторое время спустя на побережье моря Лох-Дерг. Малый Бурган и Штайр, которые являлись основными центрами сопротивления таким морским набегам, лежали в руинах, а новый великий магистр, имени которого история даже не сохранила, разительно отличался от своего предшественника, не говоря уже о Катармане Керсебе, который едва не сравнился с самим Пэтэльвеном Барипадом. У него не хватило ни знаний, ни таланта, ни решимости восстановить славу ордена.

Что касается Эльмарена Уджайна, то он пал одним из первых на безымянном вспаханном поле на окраине Маягуаны от руки Мадурая – брата предводителя лурдов.

«Возможно, Истина мстит за пренебрежение ею даже тогда, когда сама о том не подозревает. И поющие драконы теперь будут кружиться над крепостями унгараттов до тех пор, пока Возлюбленные смерти не приведут Истину в свой дом как почетную гостью, не вымолят у нее прощения и не поймут, что посягающий на Истину в конечном итоге сражается против самого себя» – этими словами заканчивается десятая книга Истории ордена унгараттов и деяний его великих магистров.

Три сотни эльфийских меченосцев с лунными клинками – это такое количество, которое не в состоянии нанять за деньги ни один владыка Арнемвенда.

Это такая сила, которой может противостоять только объединенная армия бессмертных.

Это такая красота, что даже безразличные ко всему на свете хассасины смотрели на своих спутников с трепетом и благоговением.

Они ехали верхом на белоснежных конях.

Три сотни белоснежных эльфийских скакунов – словно ромашковое поле, простирающееся от горизонта и до горизонта; словно снега, лежащие на вершине Медовой горы Нда-Али, – девственно чистые, ослепительные и холодные. Эльфийские кони не ржали и не цокали копытами. Они двигались словно стена тумана, словно белые гребни волн, и Харманли Терджена пробирала дрожь, когда он искоса бросал взгляд на ехавших рядом воинов.

Командовал эльфами не сам Рогмо, но его ближайший родич – Манакор Гаронман, – высокий беловолосый эльф в бледно-зеленом плаще и доспехах, усыпанных хризолитами. Его пояс, поводья коня, сапоги и даже ножны лунного меча выглядели так, словно были сплетены из травы. На самом деле материал был совершенно иной, но об этом никто из людей не догадывался, тем более что эльфы и благоухали травой, цветами и свежей зеленью.

Сам ветер как-то иначе обнимал их прекрасные тела, перебирал волосы и шевелил легчайшие плащи. Эльфы ехали молча, а серебристые колокольчики на упряжи их коней, напротив, легко позвякивали, сплетаясь своими голосами в какую-то замысловатую, нежную и печальную мелодию.

Хассасины притихли, призадумались. Они боялись повышать голос в таком соседстве, и не то что ругательств – простых разговоров слышно не было. Даже необходимые фразы произносили благоговейным шепотом. Суровые воины Ретимнона и Кройдена сами не понимали, что с ними творится, однако не сопротивлялись абсолютно новым и незнакомым чувствам. Возможно, так начинается любовь, о существовании которой хассасины прежде не подозревали.

Эльфы вообще людей не любили. Жестокие, кровавые, безумные хассасины не нравились им более других. Однако превыше любви и нелюбви стоял долг Древнего и мудрого существа перед тем ребенком – растерянным и испуганным, – которым для эльфа являлся любой человек.

Морлоки – проклятые эльфы – это было их печальное прошлое, их страшное наследство, и отвечать за него тоже могли только они сами. Что же касается хассасинов, то не о них думали Древние существа, выступая в поход, но о Кахатанне и прочих бессмертных, мечущихся сейчас по всему Арнемвенду, чтобы предотвратить скорую гибель этого прекрасного мира.

Рогмо ехал поодаль, как бы сам по себе; и даже Манакор, который пытался несколько раз вовлечь его в разговор, наконец отстал и теперь только изредка поглядывал на своего короля, пытаясь угадать, что же на уме у этого удивительного существа – полуэльфа.

Внезапно в придорожных густых кустах раздался сначала кашель, а затем скрипучий голос произнес:

– Привет тебе, Гаронман! Пригляди, чтобы меня не спутали с кроликом и не употребили в пищу...

Хассасины чуть было с седел не попадали, когда на дорогу выбрался бородатый человечек – коренастый и приземистый, по пояс любому из них, в яркой одежде и огромных башмаках.

– Неужто гном? – спросил кто-то из воинов, не в силах сдержать удивление.

– Гном, – строго одернул его Терджен. И вполголоса добавил:

– Если мы уже едем рядом с тремя сотнями эльфов, то чем тебя, дубину, потряс один-единственный гном? – А вслух вымолвил:

– Приветствую тебя, Древнее существо. Прости, но не знаю, как тебя зовут.

В нынешние – смутные и странные – времена Терджен вел себя не так, как обычно. Он вообще сильно изменился после смерти Чаршамбы Нонгакая и после того, как столкнулся лицом к лицу с Кахатанной.

– Знакомьтесь. – Рогмо внезапно очнулся от своих размышлений. – Это наместник короля Грэнджера, советник Раурал. А это – Харманли Терджен, великий магистр ордена...

– Не нужно, не продолжай, – оборвал его гном. – Кто ж на Имане не знает орден Безумных хассасинов и его бессменного предводителя?

Терджен отчего-то смутился, не поняв, хвалит его гном или осуждает.

– Я к тебе, король Рогмо, на пару минут. Уделишь время старому знакомцу или нет возможности?

– Сейчас...

Рогмо спрыгнул со своего коня и обратился к Манакору и Терджену:

– Вы подождите меня во-он на той поляне, отдохните. А я скоро вас догоню. Ладно, Манакор?

– Конечно, ваше величество, – внушительно ответил тот, напоминая Рогмо, что ему не нужно обсуждать с подданными свои действия. Достаточно просто велеть.

– Ну, езжайте. – И Рогмо махнул рукой.

Терджен невольно подумал о том, какой неограниченной властью и возможностями обладает этот на первый взгляд молодой человек. И впервые чуть было не позавидовал, хотя зависть была не в чести у великого магистра. Просто то, что он видел, существенно отличалось от прочих проявлений могущества, известных ему.

Триста эльфийских меченосцев с лунными клинками, верхом на белоснежных скакунах – это ведь просто невозможный сон, пришедший вдруг из далекого детства, когда он маленьким мальчишкой мечтал краем глаза увидеть хотя бы одного эльфа. Детям чужды взрослые проблемы – они не делят между собой землю, море и небо и вполне в состоянии жить бок о бок с ожившей легендой, не чувствуя своей ущербности. Глядя на эльфов, однорукий Терджен понимал, что люди ненавидят эльфов именно за то, что те так прекрасны.

– Что случилось, Раурал? – спросил между тем Рогмо у своего друга.

– Тоска случилась, Гаронман. Вот я и пришастал к тебе. Не обессудь...

Рогмо видел, что гном не договаривает самого главного, а времени у него не оставалось, и потому он пришел Рауралу на помощь.

– Ты понял, что мы больше никогда не увидимся, и решил попрощаться?

– Что-то вроде того, Гаронман. Нас, Древних, не обманешь. Мы свою смерть чуем, чему я вовсе не рад. Предпочел бы неведение, но, увы, нас никто не спросил об этом. Не хочу думать, что будет с тобой. Может, это меня в шахте завалит или ветал сожрет. Но только проститься нам с тобой обязательно нужно. Расставаясь, должен ты знать наверняка, что я тебя люблю как родного, как если бы ты был гномом. Что тот, кто переживет другого, все расскажет остальным друзьям. Давай руку, полуэльф. Ты ведь все равно слишком живой и теплый, чтобы быть эльфом. И за что на тебя свалилась эта тяжесть, Гаронман? Если выживешь ты, то Каэтане передай, что сам захочешь... Все будет верно.

– Если выживешь ты... – начал было Рогмо, но Раурал тоскливо на него посмотрел:

– Знаю я, все знаю. Может, оно и глупо – вот так, задолго до события прощаться. Но еще глупее не проститься, когда возможность эта была. Ну, обнимемся, что ли?

Манакор Гаронман – истинный эльф по крови – со странным выражением лица смотрит, как в нескольких сотнях шагов от того места, где остановился отряд эльфов и людей, его король обнимается с плачущим и улыбающимся гномом.

В отличие от гномов эльфы никогда не плачут, а улыбаются крайне, крайне редко.

Что же это за соленая капля тяжело сползает на трепещущую бабочкой улыбку на губах Манакора?

Этот талисман сопротивлялся еще отчаяннее, чем предыдущие. Добытый из-под песка, из какого-то старинного тайника, что неясным образом не заметил в прошлый раз Джоу Лахатал (и слава судьбе, что не заметил, сказал Змеебог), он предлагал Каэтане такие вещи, что она даже приостановилась на секунду – послушать. Очень уж забавно все это у него получалось. Впрочем, даже мир Тайара, обещанный в качестве бесплатного приложения к основному подарку, не подействовал искушающе, и талисман, дико завизжав, распался на две половины под ударом сверкающего Такахая.

Каэтана вытерла влажный лоб.

В пустыне Урукура, в отличие от Джемара песчаной, зыбкой и наполненной миражами, было еще жарче. И даже Аврага Дзагасан, использованный на сей раз в качестве средства передвижения, а вернее – переползания, шипел недовольно, требуя воды.

После гибели вайделотов оазис как-то сам собой высох. Озеро ушло в пески, храм уже наполовину занесло, и только могущество Джоу Лахатала открыло ход к тайнику. Сама Каэ копала бы тут до скончания века.

Когда талисман перестал существовать, А-Лахатал, отправившийся с братом в это путешествие, воздел над бывшим озером руки, и откуда-то из-под белого, раскаленного песка фонтаном ударила в пылающее небо прохладная вода. Мутная лужа становилась все больше и больше, расползаясь вширь, и мусор пеной всплывал на поверхность, но А-Лахатал, счастливо улыбаясь, уверил всех, что это явление временное. Через несколько дней все уляжется, и в этом месте снова возродится жизнь.

– Хорошо бы, – сказала Каэ мечтательно.

Они уселись верхом на Аврагу Дзагасана, и вдоволь напившийся Змей заструился своим нескончаемым телом, перетекая с бархана на бархан.

Глядя на эти бесконечные горы песка, она внезапно ощутила острую тоску по снегу – голубовато-белому, холодному и пахнущему фиалками и свежестью.

– Ты плохо выглядишь, – обратился к ней А-Лахатал, когда развалины храма и возникающее из небытия озеро остались позади. – Я дольше других тебя не видел, и мне лучше видно. Остальные, верно, постепенно привыкли. Ты устаешь от этих вражьих талисманов?

– Наверное, – рассеянно откликнулась она.

– Или тебя мучит что-то другое? – не отставал А-Лахатал.

– Может быть...

– Скажи мне, Каэ, дорогая, а вдруг я смогу тебе помочь?

– Спасибо, но ничего не нужно, – улыбнулась она печально и вымученно. – Я сама не знаю, что происходит со мной. Я больше не могу без этого жить, просыпаюсь каждую ночь оттого, что плачу навзрыд, – и кто бы ответил, чего мне так не хватает?

– Все уляжется, вот увидишь, все уладится, – пробормотал А-Лахатал. – Знаешь, мне очень больно, потому что я не знаю, чем тебе помочь. И поэтому, если ты вдруг придумаешь, скажи мне обязательно.

– Договорились, – кивнула она.

Наблюдая за тем, как движется к цели Аврага Дзагасан, Каэ сделала вывод, что для Древних существ пространство выглядит как-то иначе. Проводя в нем столько же времени, они умудряются как бы поглотить его. Возможно, это зависит и от невероятных размеров драконов и змеев. Скачущий во весь опор конь буквально через несколько секунд остался бы далеко позади, вздумай он вдруг устроить гонки с невероятным Змеем Земли.

Правда, Аврага Дзагасан не любил воды. Но зато в океане обитал Йа Тайбрайя, так что все стихии были распределены.

Воспоминания о Йа Тайбрайя причинили Каэ сильную боль, но она постаралась скрыть это от своих спутников, чтобы не огорчать их лишний раз. Они и так слишком переживали за нее.

В Салмакиде продолжали твориться странные вещи.

Пускай и неопасные на первый взгляд, но Каэтану угнетала уже одна мысль, что что-то выходит из-под контроля, не подчиняется; и кто знает, каким окажется впоследствии, чью сторону примет?

Неуловимый Аннораттха обретал все большую известность. О нем с восторгом говорили все – жрецы, поэты, воины, лучники, меченосцы. И даже повара. Однако с того времени, как Каэтана захотела с ним познакомиться, он не попадался на глаза ни ей, ни ее друзьям. Оставался единственный способ – приказать доставить его для дружеской беседы связанным по рукам и по ногам, но она считала это чрезмерным проявлением любопытства. Никакой угрозы со стороны Аннораттхи она не чувствовала и решила предоставить событиям развиваться естественным путем.

Когда капитан Лоой прибыл из загородного поместья, где завершал лечение, она немедленно пожелала встретиться с ним. Они страшно соскучились друг по другу, и этикет на сей раз был нарушен. Каэ сжала Лооя в объятиях, стараясь не причинить ему боль, отчего они вышли не только порывистыми, но и весьма нежными. Присутствовавший при встрече Тиермес негромко хохотнул и пробормотал тихо, но так, чтобы Каэ услышала:

– Может, и мне получить ранение между лопаток? И глаза такого диковинного цвета.

Только тогда Каэтана всмотрелась в лицо капитана и поняла, что ее беспокоит с момента их встречи. Цвет глаз Лооя полностью изменился, и теперь они переливались всеми оттенками изменчивой морской волны. Но задавать вопрос об этом человеку, который побывал на краю смерти, а может и за ее краем, было неудобно, и она дождалась момента, когда осталась наедине со Жнецом.

– Скажи, Тиермес, человек, снова оживший, сильно меняется?

– Должен. Царство Мертвых не забывается бесследно. Правда, я почти не видел людей, вернувшихся оттуда. Наверное, братец Астерион сильно намудрил. Мне кажется, что он не забирал его у Смерти, я вглядываюсь в Лооя, но не вижу, чтобы он когда-то умирал.

– Нет?

– Нет, Каэ. Это что-то другое. Он выглядит как существо далеко уходившее – вот это будет вернее. Но он всегда оставался живым. И все же что-то мешает мне сказать, что Лоой просто излечился от тяжелого ранения.

– Почему?

– А ты сама не чувствуешь?

– Чувствую, иначе бы и не спрашивала тебя. Однако ты у нас специалист по таким вещам. А я только могу сказать, что в Лоое по-прежнему нет зла; что он наш друг – только странно изменившийся, как если бы... Только не смейся, Тиермес, если бы он был женщиной, я бы сказала, что в нем дремлет новая жизнь. Но поскольку это невозможно, то я не знаю, как это объяснить.

– А ты забудь о том, что это невозможно, – серьезно посоветовал Тиермес. – Просто рассказывай.

– В нем, словно во чреве матери, существует новая, абсолютно иная сущность. В ней нет зла и нет опасности для нас. Только Лооя она изменила. Но, как если бы это был недавно зачатый ребенок, я не слышу его самого – только дуновение дыхания, и не более. Потому я ничего не могу сказать о нем.

– Увидим позже, что это за существо, – успокоил ее Тиермес. – Обещаю тебе, что я стану приглядывать за Лооем, чтобы с ним ничего не случилось.

– Спасибо тебе, милый.

– Никогда не считал себя милым, – хмыкнул Жнец. Но видно было, что ему приятно это слышать.

Днем позже они почти забыли об этом разговоре, потому что внимание всех сангасоев было приковано к Теверу.

В бурной истории Варда княжество Тевер почти никогда не играло серьезной роли. Словно балласт на судне, плывущем посреди океана, оно занимало свое место – не больше, но и не меньше. Трудно сказать, почему никто и никогда не пытался его завоевать. Возможно, потому что князья Тевера, сами сознавая вечную шаткость своего положения, всегда заключали выгодные династические браки. Таким образом, на протяжении полутора тысяч последних лет государство постоянно находилось под опекой более могущественных соседей – либо Аллаэллы, либо Мерроэ.

Мерроэ особенно было заинтересовано в родстве с теверскими князьями, поскольку своего выхода к морю не имело: суда, спускавшиеся по Даргину в Коралловое море, неминуемо должны были проходить через границы Сарагана и Курмы, отчего товары обходились его купцам значительно дороже. Естественно, что Аллаэлла, безраздельно царящая на западных морских просторах, особенно в Зеленом море, находилась в более выгодном экономическом положении. Какое-то время короли Мерроэ полагались только на силу своего оружия, и на границе не прекращались вооруженные столкновения, хотя официально был заключен мир.

После двух или трех сотен лет такого сосуществования, когда ненависть между гемертами и аллоброгами была особенно сильной – ибо именно эти провинции чаще других подвергались нападению, – какой-то из очередных королей Мерроэ внезапно пришел к выводу, что Аллаэлла гораздо больше и – как это ни неприятно сознавать – сильнее.

Примерно в то же время ничего не представляющий из себя Тевер неожиданно даже для самого себя стал драгоценностью, которую все стремились присоединить к своей короне. Тевер предпочитал Аллаэллу в качестве своего сюзерена хотя бы из тех соображений, что граничил с провинцией алгонкинов. От Мерроэ же его отделял воинственный Сараган, который не допускал попыток северного соседа пробиться через его земли к желанному княжеству. Сараган реагировал однозначно – громил и крушил любых захватчиков, однако и Теверу доставалось на орехи – просто так, для острастки.

Во всех исторических хрониках Варда княжество Тевер упоминается вскользь, только в связи с какими-то более важными фактами. И тем не менее косвенно оно участвовало почти в каждом событии, которое отражалось на истории континета и мира в целом, даже если политики и историки этого не замечали.

Неизвестно, почему именно эта точка на карте Варда внезапно привлекла внимание Каэтаны. Но, отправляясь на Джемар в поисках пропавших бессмертных, она была окончательно уверена в том, что на юго-западе происходит что-то из ряда вон выходящее. И это по ее просьбе Змеебог направился туда, чтобы разобраться в том что еще, возможно, и не случилось.

Невидимый, он явился в Тур – столицу княжества ночью и стал прохаживаться по темным, едва освещенным улицам безо всякой определенной цели и смысла. Джоу Лахатал намеревался посмотреть, чем живет город.

Несколько часов прошли довольно заурядно, и Змеебог начал было скучать; а скучая, задумался, чем бы ему заняться. Стоило, наверное, вернуться к себе во дворец, успокоив Каэтану, что на сей раз ничего существенного в Тевере он не увидел и никакой опасности или явной угрозы не обнаружил. Что же касается обычного зла, то его с лихвой хватает в любых местах Арнемвенда; полностью искоренить тьму и мрак не только невозможно, но и не нужно, – Тевер ничем не отличается от остального мира, и, возможно, волновалась она зря. Но тут же сам себя строго одернул – прошли те времена, когда Джоу Лахатал сомневался в возможностях Богини Истины, и уж окончательно забылось то время, когда он осмеливался вставать у нее на пути.

Если Богиня Истины чувствует неладное, кто он такой, чтобы отрицать ее правоту?

За этими мыслями Лахатал и не заметил, как наступил рассвет. Он все еще слонялся по узеньким, кривым улочкам Тура, где иногда каменные дома настолько близко подходили друг к другу, что обычному человеку протиснуться в эту щель было просто невозможно. Видимо, граждане Тура считали, что такие внезапные тупики не противоречат логике градостроительства, однако в этом Лахатал был с ними совершенно не согласен.

Он как раз остановился в таком месте, с любопытством разглядывая два дома, которые, будто на бегу столкнувшись лбами, уперлись друг в друга полукруглыми балкончиками. Плющ, спускаясь по стене одного из них, оплетал балконную решетку соседнего дома, и это было красиво.

Внезапно серая, почти прозрачная тень перемахнула с одного балкончика на другой. Джоу Лахатал и обратил на нее внимание лишь потому, что она выглядела так же, как любой из его братьев, пожелай тот стать невидимым для любых других существ. Однако тень, которая теперь медленно просачивалась в щель между двумя домами, уходя из тупика, не была ни одним из Новых богов. Равно это не был и Древний бог, чье присутствие Джоу Лахатал мог определить безошибочно. У сущности Древних богов был какой-то особенный, ни с чем не сравнимый аромат, похожий на сладкий запах экзотических цветов.

От этой тени тянуло запахом смерти.

Смерти окончательной и бесповоротной.

Смерти бессмертных.

И Джоу Лахатал отшатнулся.

Наверное, именно это его и спасло, потому что как раз в тот момент тень, обернувшись, мерзко на него зашипела и, вытянув отросток серой мглы, похожий на руку, поманила Змеебога за собой. Он попытался вскрикнуть, но не смог издать ни единого звука. Всепоглощающая тьма потянулась за ним, открыв огромный тоннель, в котором не было ничего.

Абсолютное ничто.

Ледяной холод. Ледяная ярость.

Злоба беспричинная и тем более страшная, что не вызвана ничем, кроме собственной сущности.

Джоу Лахатал не предполагал, что пустота может быть такой страшной. Он на своем опыте испытал то, что чувствовал га-Мавет в тот страшный день, когда Новые боги впервые столкнулись с Мелькартом. Пространство Мелькарта – вот что это было такое.

Но, к счастью, в самый первый момент он не впустил эту поедающую все живое тьму внутрь себя. Одно-единственное мгновение решило все; Змеебог понимал, что ему необходимо бежать отсюда, но что-то еще, неуловимое, летучее, словно оттенок звука или запаха, то, что воспринималось не им самим, а его древнейшей частью, которая у людей называется подсознанием, кричало и умоляло.

Тень еще раз потянулась к нему, и вдруг Лахаталу показалось, что он обнаружил в ее чертах что-то знакомое. Черт никаких у тени этой не было, и потому ничего подобного и быть не могло; но потрясенный Змеебог стоял и смотрел.

Осколок мглы и пустоты словно испытывал внутреннюю борьбу; тень рвалась на две части – и одна часть стремилась вперед, пытаясь поглотить Змеебога, а вторая удерживала ее на месте. И это было страшное и жалкое зрелище.

А еще Змеебог думал, что его подводит зрение или пространство Мелькарта пытается сыграть с ним злую шутку, но в серых клочьях мглы он то и дело видел огненные пятна.

Обрывки алого плаща Шуллата.

Тень ушла.

Немного отдышавшись, Змеебог направился на центральную площадь столицы, где стояли торговые ряды, чтобы потолкаться среди разношерстной публики и послушать свежие сплетни и слухи.

Праздношатающиеся граждане Тура уже спешили туда, а Джоу Лахатал еще с полчаса блуждал по внезапно обрывающимся улицам, выдавая себя за странствующего воина. Наконец, когда никто не смотрел на него, Змеебог протиснулся в стену одного из домов, а вышел уже в нужном месте. Он очень уставал тогда, когда ему приходилось притворяться простым смертным, и то, что Каэтана постоянно находилась в этом почти человеческом состоянии, наполняло его одновременно и уважением к ней, и несказанным удивлением. Он просто представить себе не мог, каково это – все время иметь столь ограниченные возможности.

Утро выдалось ясное, солнечное. Несмотря на то что Тевер находился значительно южнее Сонандана, погода здесь отнюдь не способствовала хорошему настроению. В Тевере не было гор, и, находящийся между двумя водными бассейнами – морем Фамагата и Внутренним морем Хо, – он постоянно находился под воздействием потоков холодного и теплого воздуха, что приводило к вечным туманам, дождям и прочим проявлениям непогоды. Солнце было в Тевере редкостью, и горожане пользовались любой возможностью нарядиться и показаться на люди в обновах.

Рынок – по этой же причине – был переполнен. Правда, ни фрукты, ни зелень в строгом смысле слова не соответствовали своему предназначению. С точки зрения Змеебога, их проще было сразу скормить лошадям, но теверцы охотно закупали их целыми корзинами.

Высокий, стройный, могучий воин божественного телосложения и внешности сразу привлек внимание многих – особенно женщин. Поэтому Лахаталу без труда удалось разговориться с двумя полными и словоохотливыми кумушками средних лет. Скорее ему было сложнее отбиться от остальных желающих поучаствовать в беседе. Польщенные вниманием такого красавца, кумушки старались толково и обстоятельно отвечать на любые его вопросы. Вовсе не потому, что считали их жизненно важными, но затем, чтобы подольше задержать своего ослепительного собеседника.

А Джоу Лахатал вовсю пользовался своим обаянием, чтобы добыть максимум необходимых ему сведений. Он даже пригласил обеих дам выпить вина в маленькой палатке, стоявшей на краю площади, и те согласились, даже не посопротивлявшись для приличия.

Возможно, это было самое великое деяние Змеебога за последние несколько тысяч лет.

За кружкой доброго вина они и познакомились. Кумушки звались Чходо и Янсуль и оказались дальними родственницами самого начальника княжеской охраны. От них Джоу Лахатал узнал много интереснейших вещей.

По словам Янсуль, их родственник был весьма обеспокоен тем положением, которое создалось в Тевере и особенно в Type в последние несколько месяцев. Появились здесь адепты неведомо какого бога. Имени его вслух они не называют, а только обещают, что он спасет мир, обреченный гореть в очистительном пламени. Что отдавшие своих детей в жертву этому богу обрекают их не на смерть, как кажется замутненному взгляду смертного, но дают право начать жизнь сначала – уже в новом качестве. И дети эти станут приближенными грядущего бога-избавителя.

Многие верят. Отчаявшиеся, хотя еще ничего особенно страшного не произошло, люди готовы поверить в худшее. Сомнения и колебания, страх и ненависть, зависть и глупость – вот союзники этого нового бога.

Князь Тевера сразу понял, насколько опасной может быть подобная религия, и приказал арестовать самозванных жрецов Безымянного, как его моментально прозвали в народе. Однако кто-то из арестованных во всеуслышание проклял Тевер, тут-то и началось худшее.

Стало появляться по ночам, чаще всего в предрассветные часы, жуткое существо. Огромного роста, в алых одеждах, с красными волосами и пылающими, словно уголья, глазами; и даже золотое украшение на груди отсвечивает огненными всполохами. По описанию существо очень походило на Шуллата Огненного, однако ведь Шуллат никогда не нападал на младенцев и не высасывал у них мозги.

Многие матери, у которых на глазах убили их детей, сошли с ума; многие погибли, пытаясь отобрать у ночного кошмара своих сыновей или дочерей. Как ни странно, взрослых людей монстр не трогает, если его к тому не вынудить непослушанием или агрессивным поведением. Оттого и верит начальник стражи в правдивость свидетельств, что поступают они из разных концов княжества; кто-то из очевидцев полубезумен, кто-то – вполне владеет собой, однако слова их совпадают почти во всем. И поскольку начальник охраны уверен, что сговора между ними нет и быть не может, следовательно, существо это на самом деле объявилось в Тевере и сеет смерть и опустошение.

Обращались к жрецам Шуллата Огненного, но ничего не смогли они ответить, потому что не откликается на, их молитвы изменчивое божество. Храмы его опустели, а огонь на алтарях погас. Эти признаки пугают жрецов, но поделать они ничего не могут.

Угостив кумушек еще одной порцией, Джоу Лахатал выяснил, что на нынешнего князя Маасейка было совершено уже несколько покушений, и это все потому, что он отказался приносить Безымянному в жертву все тех же детей.

«Сдались Мелькарту эти дети!» – в ярости подумал Змеебог.

Игра становилась не просто опасной, но еще и велась безо всяких правил. Беззащитные маленькие люди – что они-то могли сделать для своей защиты?

И внезапно вспомнилось, как Каэ, фехтуя, твердила: страх губит разум, зависть губит сердце, а сомнения – душу.

Страх, зависть и сомнения – вот три кита, на которых собирался построить свой мир повелитель Мелькарт. Везде, где люди станут испытывать эти чувства, найдется ему лазейка. А только ли люди?..

Ведь и сам Джоу Лахатал испытывал и страх, и сомнения. Он не знал, как ему теперь одолеть собственного брата – Шуллата Огненного, бывшего бога Арнемвенда, а теперь – избранного, носителя талисмана Джаганнатхи, одного из двенадцати.

Серебряный месяц был похож на диковинную рыбу, запутавшуюся в сетях облаков.

Трава пахла воспоминаниями, и воспоминания эти принадлежали одновременно и полуэльфу Рогмо, и кому-то еще – гораздо более древнему и могущественному. Для этого второго трава значила гораздо больше, нежели Рогмо мог себе даже вообразить.

Деревья пытались что-то сказать, но полуэльф не понимал их так, как его Древние братья. Он только слышал голоса, которые произносили длинные фразы на незнакомом языке.

Человеческое жилье выглядело неуместным под этим небом и на берегу этого моря.

Когда отряд эльфов подъезжал к столице, на самом краю пышного, вечнозеленого леса произошла еще одна встреча, о которой позже слагались легенды.

В чаще внезапно раздался дикий шум и скрежет, будто через подлесок ломилось целое стадо упитанных животных, при этом они должны были громко бить в барабаны, дудеть и скрипеть несмазанными дверными петлями. Эльфы недоверчиво переглядывались, а Рогмо обратился к Манакору с сияющими глазами:

– Ты слышишь?

– Филгья трудно не услышать, повелитель!

– Ты заметил? – растерянно спросил Рогмо. Он и не подозревал, что так обрадуется новой встрече с прелестной семейкой пеньков-предсказателей.

Теперь ему казалось, что он видел их на заре времен, что его странствие по Аллефельду в компании Магнуса и Номмо происходило так давно, что мало касалось его нынешнего. Все, что случилось тогда, хоть и не стерлось из памяти, но было задвинуто в какой-то самый дальний, самый пыльный ее угол и вспоминалось скорее как сон или легенда, слышанная в детстве. И только пеньки-патриархи остались реальными. Они были сами по себе и занимали в душе Рогмо свое собственное место, питая его верой и надеждой на лучшее. Потому что если в мире существуют такие невероятные – очаровательные, добрые и милые – существа, то совершенно невозможно, чтобы этот мир был недостоин любви и защиты, пусть даже ценой собственной жизни. Тот, кто хоть однажды имел счастье встретиться с филгья, никогда не спутает их голоса ни с какими другими и всегда почувствует их приближение.

И впрямь на открытое пространство с шумом и топотом выкатилось около полутора десятков веселых маленьких бревнышек с огромными аквамариновыми глазами. Их сухонькие ручки-веточки торчали как попало, а ступни больше всего походили на плоские, широкие куски коры.

– Мы шагаем-маршируем, чтобы встретиться с тобой, мальчик Рогмо, – пропел скрипучим голоском один из филгья – самый старый, как определил Рогмо еще в прошлую встречу.

– Как же я рад, – пробормотал он, слезая со своего коня и опускаясь на колени.

К нему моментально подсеменил самый маленький пенек и крепко обнял за шею ручками в зеленых, только что распустившихся клейких листочках.

– Здравствуй, мальчик Рогмо, – проскрежетал ласково.

Эльфы благоговейно смотрели на существ, о которых на Арнемвенде уже очень давно не слышали. Но не успели они заговорить, как пенек-патриарх поднял плоскую твердую ладошку – сплошь в старческих сучках:

– Сегодня мы не будем ничего предсказывать, сегодня мы не вещаем; мы пришли сказать теплые слова мальчику Рогмо, а потом пойдем-помаршируем дальше, потому что еще очень много тропинок остались нехожеными.

– Я так ждал, что мы встретимся еще, – обратился Рогмо к маленькому филгья.

– Мы приходим ненадолго, мы уходим ненадолго, ты видел разноцветного толстяка – неужели теперь ты станешь бояться времени? – проскрипел малыш. – Нам надо идти, Рогмо. Просто мы были рядом и заглянули на минутку – исполнить обещанное в Аллефельде.

Рогмо заозирался, наконец вспомнил что-то и, подбежав к своему скакуну, вытащил из седельной сумки пакет с цукатами. Он не знал, любят ли филгья есть и едят ли они вообще, но ему захотелось что-нибудь подарить маленьким существам.

– Цукаты, цукаты! Сладкие цукаты! – запрыгали те на плоских ступнях и захлопали в ладошки. – Вкусные цукаты от Банбери Вентоттена!

– Они и это знают! – восхищенно обратился Рогмо к своим воинам.

Те скупо улыбнулись в ответ.

– А теперь нам и правда нужно прощаться, Рогмо! – проскрипел малыш. – И хоть мы и не предсказываем сегодня, я шепну тебе на ухо: ничего не бойся, все будет хорошо. Ты сильнее своего предсказания, ты сильнее своего предназначения, ты справишься. Поставь меня на землю, мальчик Рогмо, мне пора идти.

– Пора, пора, – зашелестели и остальные.

– Скажите мне что-нибудь на прощание, – попросил полуэльф. – Мы еще увидимся?

– Увидимся, – затопотал на месте маленький пенек, сверкая аквамариновыми глазками. – Конечно увидимся, потому что мы многое умеем...

И семейство филгья проследовало в противоположные заросли кустов, прокладывая в них крохотную просеку. Эльфы смотрели им вслед так, как только и можно смотреть вслед уходящему чуду.

Но когда филгья отошли от отряда на значительное расстояние, они остановились и затоптались на месте, издавая странные, тоскливые звуки, больше похожие на плач или стон.

– Вот мы и попрощались, – сказал маленький пенек, – как умели, так и попрощались. – Он крепко прижимал к себе пакетик с цукатами.

– Потому что мы многое умеем, и лгать во спасение – тоже, – сказал филгья-патриарх, вытирая аквамариновые глаза ладошкой.

Для Рогмо и само путешествие, и целый день, проведенный в Сетубале, в знаменитом дворце королей Эль-Хассасина, промелькнули словно сон – тяжелый, тягучий, туманный. Он смутно понимал, что с ним происходит, стараясь только не выказать своей неприязни к тем, кто был причастен к боли и страданиям его друзей и любимой госпожи.

Переговоры вел Манакор. Он же выяснил, где можно найти морлоков, куда они отправляются после захода солнца, где прячутся с рассветом. И Рогмо был вынужден признать, что в ордене Безумных хассасинов глупцов уж точно не держат. Лазутчики сумели добыть очень много полезных сведений, оставшись при этом в живых. Когда речь шла о морлоках, и это являлось небывалым достижением.

Все следы вели к Медовой горе Нда-Али.

Не то морлоки защищали Ишбаала, не то доставляли ему тела убитых, чтобы напоить его новой энергией. Не то, напротив, сами искали у него защиты и поддержки – этого никто доподлинно не знал. Однако это уже было неважно.

Незадолго до полуночи триста эльфийских меченосцев отправились к подножию Нда-Али, чтобы там принять бой со своими братьями по крови, проклятыми эльфами – своим стыдом и своей вечной болью.

Меджадай Кройден, Рорайма Ретимнон и Харманли Терджен вышли на террасу дворца, провожая гостей. Эльфы ехали не оборачиваясь. А если бы кто-то из них оглянулся, то заметил бы, как восхищенно сияют глаза правителей Эль-Хассасина.

– Они прекрасны, Харманли, – сказал Меджадай, когда эльфы скрылись из виду.

– Никогда не думал, что доживу до такого светлого дня в своей жизни, – согласился Ретимнон.

Подобные откровения были удивительны и даже немного неприличны, оттого двое мужчин, находящихся на террасе, сделали вид, что не слышали этой фразы, хотя в глубине души и сами что-то похожее чувствовали.

Около часу ночи эльфы прибыли на место.

– Что прикажешь, повелитель? – спросил Манакор, спешиваясь.

– Что можно приказать? – пожал плечами Рогмо. – Вы такие опытные воины. Будем ждать, пока не появятся морлоки. А когда увидите их – убивайте.

– Хорошо, повелитель, – откликнулись эльфы, словно лес прошелестел.

Ждать морлоков пришлось не слишком долго. Спустя час дозорный подал условленный сигнал – по тропинке, ведущей от пещеры к подножию горы, спускалась длинная вереница темных силуэтов. И когда они вышли из леса на открытое пространство, триста эльфов окружили их со всех сторон. Между братьями по крови завязалась жестокая битва, в которой раненых или побежденных быть не могло. Должны были остаться лишь выжившие и убитые.

Рогмо поразило, как хороши были морлоки. Ему-то по наивности казалось, что проклятые эльфы и выглядеть должны соответственно. Но не знай он, кто стоит перед ним, никогда бы не отличил морлока от истинного эльфа, если бы не заглянул одному из них в глаза.

Глаза морлока были абсолютно черные: ни белков, ни зрачков – одна сплошная поверхность, словно стекло, в котором тускло отражался звездный свет. Ни жалости, ни сострадания, ни боли, ни муки.

Они умирали молча. И убивали тоже молча. И это было ужасно. Рогмо видел, как оживились проклятые эльфы, когда почувствовали, с кем имеют дело. Видимо, жизненная энергия его воинов была им нужнее, чем кровь людей или гномов. Морлоки стаскивали его подданных с коней, припадали к их телам в страстном смертельном объятии, похожем на поцелуй. Это было отвратительное зрелище, и полуэльф рубил направо и налево. Меч Аэдоны был по рукоять в крови морлоков – и была эта кровь такая же черная, как их души и глаза.

Рогмо заметил одну странную особенность. От его ударов враги умирали быстрее, словно он рубил наверняка. Видимо, сбывалось древнее пророчество, и меч Гаронманов освобождал их от проклятия таким вот образом. И еще заметил Рогмо, что если с остальными эльфами морлоки сражаются, то к нему приближаются просто так – за своей смертью. И их лица спокойны и немного печальны.

И еще понял Рогмо, что морлоки немы.

Почему-то именно это потрясло его до глубины души.

Он приказал своим воинам отступить, чтобы не рисковать попусту, а сам с занесенным мечом вышел вперед. И морлоки, слепо вытягивая перед собой полупрозрачные руки, по очереди подходили к нему за смертью-прощением. Кровь их широким потоком лилась по лезвию меча Аэдоны, насквозь промочив белые одежды короля эльфов.

Убивая своих сородичей, выполняя свое предназначение, Рогмо не слишком задумывался о той цене, которую ему предстояло заплатить за это деяние.

Равнина была усеяна телами, закутанными в черные плащи. В траве натекли лужицы черной крови. Несколько десятков морлоков лежали запрокинув к ночному небу бледные лица и уставившись в него пустыми глазами. Нет, не пустыми! Мертвыми, это правда, но вовсе не пустыми. Светло-серые глаза упрямо смотрели в небо, пытаясь отыскать там ответ на горький вопрос – как могло произойти такое? Как ты, Гаронман, смог уничтожить плоть от плоти своей и кровь от крови? И у Рогмо не было ответа. И та часть полуэльфа, которая принадлежала Древнему народу, та часть, в которой гном Раурал признал легендарного короля, знала, что сегодня, в эту ночь, последний король эльфов Рогмо Гаронман не только избавит людей от страшного врага, не только очистит землю от зла, не только отпустит на волю проклятых некогда братьев, но и заплатит за это положенную цену.

А еще вернее – расплатится за то зло, которое причинил некогда своим проклятием. Ибо если бы не это проклятие, многое в мире могло сложиться иначе.

Но полуэльф Рогмо об этом не думал.

Ему было легко и светло.

Он успел попрощаться с теми друзьями, которых удалось повидать, и передать прощальные приветы остальным. Его руки не были обагрены невинной кровью, его совесть была чиста. И только об одном жалел Рогмо – о том, что не успел проститься с маленьким Хозяином Лесного Огня. Но он надеялся, что когда душа его попадет в Ада Хорэ, Тиермес будет к ней милостив.

Он не чувствовал усталости даже тогда, когда в живых оставалось всего два или три морлока. Только успел подумать, что незачем было вести за собой целое эльфийское воинство и губить поданных – он бы и сам управился с этим, потому что в конце концов оказалось – не война это вовсе, а что-то гораздо более страшное.

Последняя фигура – выше и стройнее прочих – не двинулась ему навстречу, а осталась стоять на прежнем месте, шагах в трех или четырех.

– Что же ты? – мягко спросил Рогмо. – Иди сюда, я закончу свою работу.

– Я подойду, – внезапно ответил морлок. – Но перед тем подумай, Гаронман, готов ли ты расплатиться за все зло и все несчастья, которые ты обрушил на нас? Мало тебе было той боли и того горя, что обрушились на эльфийский народ во время войны с Мелькартом?

– Я готов, – спокойно ответил полуэльф. Странным образом чувствовал он, что несет ответственность за случившееся много тысяч лет тому назад бесконечно далеко от этих мест. Но судьба настигает своих должников, куда бы они ни отправились.

Полуэльф немного удивленно отметил, что его разум как бы раздваивается и он присутствует в собственном теле только частью, причем часть эта весьма и весьма незначительна, а основное место занимает кто-то величественный, могущественный и древний, как само время. Рогмо скорее догадался, нежели понял, что это и есть знаменитый Гаронман.

– Я готов, – повторил уже истинный король эльфов. – Я давно понял, что та расплата, на которую я вас обрек, страшнее, чем преступление. И значит, я также виновен в том, что вы веками были обречены созидать вокруг себя только мрак и тьму, лишенные всякой надежды. Сегодня такой день, когда я отвечу за содеянное мной.

– И ты не представляешь как! – вдруг прошипел проклятый эльф. – Вглядись в меня, ты узнаешь это лицо?

Рогмо, повинуясь движению прочно обосновавшегося внутри него Гаронмана, вытянул шею, всмотрелся. Да, он знал этого морлока. Вернее, не он, но вторая и главная его часть.

– Ты! – воскликнул Гаронман, отшатываясь.

И Рогмо вместе с ним ощутил дикую, ни с чем не сравнимую боль.

– Сын, – прошептал Гаронман, пораженный этим явлением.

– Да, отец. И неважно, в чье тело ты спрятался от меня и от своей совести, чью беспамятную душу ты заставил расплачиваться вместе с тобой, – все это неважно. К тому же я знаю этого полуэльфа – сын Аэдоны, как же я ненавижу его! Как же я ненавижу тебя, отец, и все твое потомство! Ведь меня ты изгнал и проклял. У тебя не нашлось для меня ни любви, ни прощения! Помнишь, какими мы потерянными были тогда – ваши дети, ваша кровь? И вы, бессмертные, древние, как сам Арнемвенд, благородные, не придумали ничего лучше, кроме как проклясть нас. Так получи же назад свое тогдашнее благословение, отец!

Морлок отступил на шаг, распахивая плащ, и Рогмо с ужасом увидел у него на груди золотое украшение, тускло блестевшее в лунных лучах. Отвратительные монстры сплетались в страстном объятии, и лицо морлока, нечеловечески прекрасное, почему-то напоминало ему морды этих чудовищ. Хотя на самом деле сходства никакого не было.

Вместе с этим порывистым движением проклятого эльфа из темноты словно выступила истинная Тьма – без единого проблеска света, без единой надежды – Тьма и пустота. Ледяная ярость пространства Мелькарта.

– Ты должен заплатить не так, как предполагал, – кричал морлок. – Просто умереть – было бы слишком просто и незатейливо. И я не успел бы почувствовать удовлетворения от твоей гибели. Просто умереть – это легко. Если бы ты убил меня тогда, отец... – тоскливо сказал он вдруг. – Знаешь, бесконечные века мрака и холода – это все-таки слишком. Нужно, чтобы ты сам это попробовал теперь.

Рогмо стоял помертвевший. Ему было плевать сейчас на то, что сотворил когда-то легендарный его предок со своими детьми; ему было абсолютно безразлично, расплатился ли он сполна за все зло, которое причинил. Он помнил только об одном: если сейчас король эльфов Рогмо Гаронман, вооруженный лунным клинком Аэдоны, ступит в этот тоннель вечного Мрака и пустоты и очутится там, в запредельности, в пространстве Мелькарта, то какой же безмерной злобы враг появится тогда у бесконечно дорогой ему Каэтаны! Какого же могущества противник станет противостоять миру и покою его любимой планеты!

Пустота затягивала, словно гигантский водоворот. Выкручивала мышцы, вытягивала жилы. Эльфы пятились прочь, не имея сил подойти к своему повелителю.

Где-то на краю крохотной, словно лепесток цветка, Вселенной, беззвучно кричал Манакор, пытаясь всем телом пробить стену льда, отделявшую его от короля. Но у него ничего не выходило.

Эльфийские белоснежные скакуны ржали и вставали на дыбы, но Рогмо этого уже не видел и не слышал. Он стоял, уперевшись ногами в землю, набычившись, словно все небо внезапно свалилось на его плечи, и не уступал. Ему было вдвойне тяжело и оттого, что король Гаронман как-то сник и ослабел. И человеку Рогмо приходилось вытягивать из этой мертвой бездны сразу двоих – себя и его. Он стоял, вонзив меч Аэдоны глубоко в землю, и твердил сквозь зубы:

– Каэтана, Каэ, услышь, пожалуйста! Придумай что-нибудь. Я ведь сейчас не выдержу!

И громко смеялся морлок, но глаза его при этом оставались черными, мертвыми. Потому что ему было совсем не смешно.

Между королем Гаронманом и его платой за совершенное зло не мог встать никто – ни боги, ни эльфы, ни прочие Древние существа, – но только полуэльф Рогмо. И Рогмо понимал, что его слабые силы угасают.

Внезапно помутневший взгляд его налитых кровью, полуслепых от боли и сверхъестественного напряжения глаз упал на клинок Аэдоны, который служил ему своеобразным посохом в эти минуты.

Когда-то в невероятно далеком теперь Сонандане, в той самой роще, где обитали тени погибших друзей Каэтаны, она учила его:

– Родители дают человеку, приходящему в этот мир, тело, боги – искру таланта, а судьбу и смерть человек выбирает сам.

И в этот момент внезапного просветления, когда все в мире стало ясным и четким, будто он сам создавал его, Рогмо Гаронман выбрал свою судьбу и свою смерть.

Никто из эльфов не успел вскрикнуть, морлок в отчаянии протянул к нему руки, но было уже поздно. Там, на самом пороге бездны, манящей его к себе, король эльфов крепко обхватил рукоять лунного клинка, размахнулся и вонзил его себе в грудь.

Лунный меч очень длинный, и потому Рогмо долго давил на рукоять, хотя конец лезвия уже вышел из спины, обагренный его светлой и чистой кровью. Он упал на траву лицом вперед, одной рукой все еще сжимая рукоять, а другой – цепляясь за шелковистые травинки, словно у них ища поддержки и спасения.

Он лежал как бы на границе между двумя мирами – ни морлок, ни эльфы не могли к нему подойти. И в эти секунды все должно было решиться. Умирающий Рогмо чувствовал, как бездна медленно, но неуклонно втягивает его в себя, и только несколько травинок все еще удерживали его на краю.

Несколько травинок, сумевших вместить в себя целый мир.

А больше Рогмо ничего не видел – было слишком темно.

И вдруг из тьмы и мрака выступили несколько фигур. Одна из них – исполин в черных доспехах – встала между телом Рогмо и краем уходящего в никуда тоннеля. И бездна, ворча, словно побитый пес, отступила перед ним. Бездна уже знала этого непреклонного гиганта и боялась его. Полуэльф почувствовал, как разжались ее костлявые, ледяные пальцы, державшие его за сердце.

Вторым Рогмо увидел га-Мавета. Желтоглазая Смерть подошел к нему, смущенно улыбаясь.

– Мне очень жаль, Рогмо, что нам довелось так встретиться, – сказал он печально. И положил руку на плечо эльфийского короля. – Пойдем, если ты можешь.

Рогмо поднялся и широко улыбнулся га-Мавету:

– Спасибо, что не оставил меня. Пойдем поскорее.

– Она ждет, – сказал бог. – Можно, я провожу тебя?

– Конечно, – откликнулся полуэльф.

Сейчас, когда черный исполин стоял между ним и пространством Мелькарта, у Рогмо было достаточно сил, чтобы не только отойти от края этой бездны, но и навсегда уйти от нее.

Светлая, словно сотканная из травы и лунных лучей, дорога уходила в бесконечную высь. Этой дорогой двигались сияющие души, и Рогмо в первый момент замешкался, не решаясь ступить на нее.

– Это путь в Царство Мертвых? – спросил он у га-Мавета.

– Конечно нет, Рогмо Гаронман. Поэтому я и прошу позволения сопровождать тебя по этому пути хотя бы немного.

Рогмо как ребенок вцепился в ладонь однорукого бога и сделал первый шаг. Дорога приняла его, подхватила и понесла на себе в какое-то бесконечно чистое пространство. Га-Мавет стоял и озирался.

Уходя, Рогмо обернулся и помахал рукой черному исполину.

Дорога вдруг разошлась в две стороны. И полуэльф остановился, раздумывая. Он не знал, в какую сторону ему пойти, потому что душа неясно ныла и рвалась на части.

– Я понимаю, – сказал полуэльф, обращаясь к тому, кто томился внутри него все это долгое время. – Я понимаю. Только что же мне делать?

– Отпусти его, – посоветовал га-Мавет.

И тогда наследник Энгурры, сын эльфа Аэдоны и смертной женщины, задорный и веселый меченосец Рогмо, обратился к легендарному и могущественному королю эльфов Гаронману.

– Ты свободен, – сказал он. – Мы расплатились по счету, и теперь ты волен идти куда захочешь.

А потом он испытал сильную, но мгновенную боль: будто лунный клинок обрушился на его душу и разделил ее на две половины. И вот уже светлый и сияющий эльф стоит рядом с Рогмо, глядя на него с любовью и нежностью. Когда эльф ступил на дорогу, она вытянулась дальше и стал виден ее конец, которым она упиралась в море. Лазурное, спокойное, рассветное море, где своих повелителей ждали их дети и подданные – и среди них князь Аэдона, Мердок ап-Фейдли и все прощенные морлоки, чьи души были отпущены на свободу королем Рогмо.

– Пойдем? – спросил Гаронман.

– Нет, – мотнул головой Рогмо. – Мне вон туда! – И указал в ту сторону, где утопал в зелени маленький храм с изогнутой изумрудной крышей и где веселый дельфин летел на вздыбленной волне. Там, в священной роще Салмакиды, было у него одно любимое местечко, и душа Рогмо стремилась туда со всей силой.

– Ты уверен? – сияющий эльф взял его за руку. – Тебя ведь ждут. Ты знаешь, как тебя ждут, и все равно отказываешься?

– Теперь да. Но ты скажи отцу, что я очень хочу быть вместе с ним, что я очень хочу быть с вами со всеми и, возможно, однажды приду. Но если это случится, то после, потом.

Царственный эльф и его преемник обнялись на дороге и расстались – уже навсегда.

Когда Рогмо сделал первый шаг в выбранном направлении, в Сонандане в Храме Истины высоко взметнулось зеленое пламя, и огненный шар лопнул в груди великой Кахатанны, как случалось всякий раз, когда она принимала к себе души своих детей.

Тело последнего эльфийского короля Рогмо из рода Гаронманов с величайшими почестями предали земле у подножия Медовой горы Нда-Али.

Эльфы сами собирали своего повелителя в последний путь. Они омыли Рогмо в морских волнах, убрали его цветами и опустили в глубокую могилу. Затем каждый из них бросил в нее по букету цветов. И уже потом подошли стоявшие все это время в почтительном отдалении Безумные хассасины. За несколько часов они возвели над могилой короля Рогмо высокий холм.

Морлок скрылся в ту минуту, когда стало ясно, что бездна не поглотит эльфа.

Манакор Гаронман отправился после похорон в Сонандан, чтобы там принести присягу на верность новой королеве эльфийского народа, Интагейя Сангасойе, Богине Истины и Сути. И прочие эльфы благословили его на это деяние.

Спустя два или три дня после похорон жители Эль-Хассасина увидели на холме большую процессию странных существ – маленьких, бородатых, в огромных башмаках. Только, вопреки обыкновению, гномы сменили свои яркие наряды на черные плащи с капюшонами.

В дар погибшему эльфийскому королю они принесли самые прекрасные изумруды и хризолиты из своих шахт. Этими камнями они выложили весь могильный холм, наложив заклятие на драгоценности, чтобы их никто не похитил. Однако ни один из жителей Эль-Хассасина, приносивший свежие цветы на полыхающий зеленым огнем, похожим на пламя Истины, холм, не пострадал от действия этого заклятия, ибо не посмел взять ни одного, даже самого крохотного, камешка.

И от этого шага их удерживал не страх перед колдовством гномов, но уважение и благодарность.

Короли Эль-Хассасина – Меджадай Кройден и Рорайма Ретимнон, – присутствовавшие на похоронах, вынуждены были удалиться, чтобы подданные не видели их слез. Плачущих королей в этой стране никогда не было и не должно было быть.

А еще через десять дней в Эль-Хассасин прибыл с неофициальным визитом наместник Хартума – герцог Талламор. Вместе с ним приехали четверо самых известных скульпторов и архитекторов Иманы. В несколько дней они разбили у могильного холма маленький парк. Даже не парк, а всего несколько аллей, вдоль которых сильваны и альсеиды высадили молоденькие дубы. В том месте, где эти аллеи пересекались, был поставлен круглый фонтан, в центре которого на зеленой стеклянной волне смеялся мраморный дельфин. Он не был точной копией того веселого своего собрата из Салмакиды, а выглядел так, как описывал его Рогмо.

Это было самое меньшее, что добрый Банбери Вентоттен мог сделать для своего друга.

Баяндай и Мадурай спустились вслед за Теконг Бессаром в темное, но сухое и чистое подземелье. Золотой шеид нес факел, освещая себе путь. Конечно, это было вовсе не похоже на него, но сюда Теконг Бессар не пускал слуг – он не настолько доверял им. Скорее наоборот – был уверен, что зрелище, которое предстанет перед их глазами, обязательно сведет их с ума. До какой-то степени он был прав.

Даже невозмутимые лурды на несколько минут опешили и стояли неподвижно, оглядываясь в полном изумлении.

Золото и камни были здесь повсюду: лежали в сундуках, кучами были насыпаны на мраморном полу, ровными штабелями высились у стен золотые и серебряные слитки. Золотые кувшины были доверху заполнены тяжелыми монетами, драгоценные ларцы из кости и металла были переполнены перстнями, цепями и браслетами. Одних корон и венцов тут было не меньше нескольких сотен.

Тем более странными казались постороннему взгляду два огромных глиняных идола, полностью занимавшие правый дальний угол этого необъятного подземелья.

Лурды несли в руках небольшой сундучок, окованный железом.

– Вот, – сказал шеид, поводя рукой в широком жесте. – Выбирайте. Я настолько благодарен вам, что решил предоставить вам право самим взять свою плату. И, как оговорили, – то, что придется по душе.

Действительно, договариваясь с Баяндаем три недели назад, Теконг Бессар пообещал уплатить за услуги лурдов полный сундук драгоценностей из своей казны на их усмотрение и, сверх того, недрагоценную вещь – буде она попадется на глаза Баяндаю, – давно и безуспешно разыскиваемую его народом.

Спутники Золотого шеида уже окончательно взяли себя в руки и теперь деловито сгребали в сундук золотые монеты из первого попавшегося кувшина. Теконг Бессар с удивлением отметил, что их руки вовсе не трясутся от жадности, как было бы с любым попавшим в это сказочное место. Нет, все-таки лурды – люди особого толка. Они даже не стали разглядывать все остальное, удовольствовавшись тем, что первым попалось на глаза. Когда их сундучок был наполнен доверху, Мадурай запер его и обратился к Золотому шеиду:

– Мы нашли оговоренное, но не знаем, отдашь ли ты нам эти вещи.

– Что же это? – спросил шеид, про себя приготовившись соглашаться без раздумий. Он высоко оценил услугу, оказанную ему лурдами. И реально смотрел на вещи: если он сейчас нарушит соглашение, то от Тиладуматти в течение суток не останется камня на камне – он уже видел, что произошло с унгараттами, и вовсе не хотел разделить их горькую судьбу.

– Вон те идолы, – указал Мадурай на две бесформенные груды, теряющиеся в темноте. – Они когда-то были вывезены с Варда твоими подданными; это домашние божества наших предков – мы их любим и хотели бы забрать с собой. Здесь им все равно не находится дела.

Теконг Бессар весьма удивился. Сколько он себя помнил, идолы стояли в углу. Он когда-то пытался расковырять одного из них, чтобы узнать, что там, под слоем глины, но отец запретил ему это делать, сказав, что если это изображения каких-то неведомых духов, то они вполне могут обидеться на такое неуважительное отношение. Сняли их с какого-то из разбившихся о рифы и затонувших в море Сейбо кораблей. Из соображений безопасности – проще говоря, на всякий случай – спрятали в царской сокровищнице. Во всяком случае так объяснял их происхождение отец Теконг Бессара. А как оно было на самом деле, знали, пожалуй, только сами идолы. Ценности в них было ни на грош, а если и была, то шеид о ней не подозревал. И поскольку был человеком разумным, то сразу согласился на просьбу лурдов, не задавая глупых вопросов о том, что делали их домашние божества на Варде – то есть весьма далеко от пылающего Гобира.

– Берите, конечно берите. Если хотите чего-то еще, то я буду рад исполнить вашу просьбу.

– Спасибо, шеид, – ответил Баяндай. – Но сверх уговора нам ничего не нужно. Мы же дали тебе слово.

Теконг Бессар с любопытством следил, как эти диковинные люди станут выносить из подземелья золото и идолов – ведь и то и другое весило немало. Скорее всего человек десять нужно было для того, чтобы справиться с этой тяжестью. Но братья долго не мешкали. Один подхватил полный сундук золотых монет, а второй поднял на плечи обе глиняные фигуры.

Теконг-Бессар точно знал, что внутри они отнюдь не полые.

Так лурды еще раз удивили его – уже на прощание. Вечером того же дня корабль лурдов отчалил от пристани. Прощаясь, Баяндай пообещал шеиду, что будет продолжать следить за тем, как развиваются события на Имане. И непременно придет на помощь, если Теконг Бессару потребуются его услуги. О цене они договорятся потом.

Когда берега Тиладуматти скрылись за горизонтом, Мадурай и Баяндай зашли в просторную каюту, которую занимали вдвоем. Правда, теперь в этом помещении было тесно, потому что большую часть места занимали два огромных глиняных идола.

Теконг Бессар весьма удивился бы, если бы знал, что братья как по команде подняли тяжелые топоры и с размаха вонзили их в глину. Когда первый слой был полностью сбит, под ним обнаружилось дерево. Его постигла та же судьба. В деревянных саркофагах, изрубленных в щепки, лурды нашли металлические сосуды, повторяющие форму больших изображений. С сосудами братья обращались гораздо более осторожно и вскрыли их только полчаса спустя.

В этот миг каждый из них стал обладателем украшения – подвески из зеленого золота. Той самой платы, которую отдал Теконг Бессар за победу над унгараттами.

В памятном сражении под Маягуаной было убито полторы сотни лурдов и несколько тысяч рыцарей ордена унгараттов.

Несколько тысяч душ – вот цена, которую Баяндай и Мадурай заплатили за талисманы Джаганнатхи.

Магнус и Астерион выглядели настоящими заговорщиками. Каэ только диву давалась, как они умудрились спеться за столь короткое время. Молодой чародей и прекрасный Бог Ветров проводили вместе все свободное время, а это значит – почти целый день плюс изрядный кусок того времени, когда приличные люди предпочитают отдыхать.

С другой стороны, как откомментировал эти события Номмо, приличными людьми тут и не пахло. Магнус только пожал плечами в ответ на эту реплику – по идее полагалось бы оскорбиться, но ведь Хозяин Лесного Огня ничего предосудительного и не сказал, всего лишь чистую правду.

Смерть Рогмо потрясла всех обитателей Салмакиды.

Каэтана не выходила из своих покоев несколько дней и никого к себе не впускала, за исключением Тиермеса, который старался не оставлять ее ни на час; а когда показалась на глаза друзьям, те только охнули. Похожая на скелет, изможденная, с черными кругами под глазами, она силилась выглядеть веселой. Она так и не уронила ни единой слезинки, и Нингишзида в один голос с остальными врачевателями душ твердил, что горькие слезы облегчили бы нестерпимые муки и унесли с собой большую часть боли. Однако никто в мире не мог заставить Каэтану заплакать. Мост тоже не пускал ее, и потому даже в запредельности не могла она найти избавления от своих страданий. Остальные выглядели не лучше: особенно альв, Куланн и молодой чародей, более других любившие полуэльфа. Маленький Номмо, с потускневшим взглядом и свалявшейся шерсткой, не мог найти себе занятия и все время застывал, задумавшись, в неудобной позе, пока его не окликали. Магнус тоже скорбел, однако все время продолжал работать.

Спустя две недели после сообщения о смерти короля эльфов прибыл в Сонандан Манакор Гаронман, наделенный полномочиями принести Каэ присягу на верность и вечное служение от имени своего народа. Интагейя Сангасойя встретила его во всем блеске и величии, на которые только была способна. Она бы с радостью отказалась от эльфийского престола, но память о Мердоке ап-Фейдли и обещание, данное ею при расставании с самим Рогмо, обязывали. Манакор еще гостил в столице, когда явился к Каэтане посланец от хартумского наместника и известил ее, что у могильного холма отныне и навеки поставлен фонтан с веселым дельфином. Удивительно, но именно это письмо Банбери Вентоттена и вызвало наконец горькие слезы у непреклонной прежде богини; а со слезами на смену горю пришла тихая и светлая печаль.

Так или иначе, жизнь постепенно вошла в прежнюю колею. А Каэ с ужасом и тревогой думала о том, какие еще потери придется пережить, прежде чем мир снова обретет покой и счастье.

В тот ясный солнечный день – впрочем, именно такие дни чаще всего случались в Сонандане – Магнус и Астерион долго возились с каким-то чертежом, а затем скрылись с глаз долой и где-то пропадали до самого вечера. За множеством дел их отсутствие не было по-настоящему замечено. И задумались над этим незначительным происшествием немного позже.

Каэтана проснулась оттого, что ее комнату заливал нестерпимо-яркий свет. Она протерла глаза, но оказалось, что смотреть просто невозможно. Тогда она прикрыла их рукой и так вышла на ступени храма. Со всех сторон уже бежали сюда жрецы, слуги, воины и все ее друзья. Интереснее всех было наблюдать за Нингишзидой. И хотя из-за слепящего света не было видно выражения его лица, сама его поза и энергичные жесты уже говорили о многом. Рядом с Каэ оказался вдруг Барнаба, хрустя коржиком, – ей иногда казалось, что толстяк воплотился вместе с этим лакомством и теперь оно никогда не закончится, будучи частью его тела.

– И что это за пожар?

– Кто его знает... Какое-то очередное явление, сейчас поймем.

– Но хоть не враги?

– Нет, злом тут и не пахнет. Просто что-то непонятное, хотя и до боли знакомое.

– Кажется, я узнаю! – взвизгнул Барнаба.

– Ну...

– Э-э-э, нет. Ты сама узнай, – пропел толстяк. – Тут главное – получить море удовольствия.

Каэтана собиралась продолжить эту поучительную беседу, но не вышло. Свет вспыхнул с новой силой, и громовой голос потряс все окрестности:

– Придите и внемлите! Я явился на эту темную и тусклую землю, дабы даровать вам свет! Падите же к моим ногам и трепещите!

Последнее слово как-то особенно раскатисто получилось у этого неизвестного оратора, и эхо еще долго перекатывало его по соседней роще.

– С ума сойти, – сказала Каэтана. – Что это за чушь?

– Это только начало, – ехидно заметил Барнаба, – цветочки, так сказать. А дальше будет веселее и занятнее.

– Спасибо, вот уж утешил так утешил.

– По мере скромных сил стараюсь, – потупил сразу четыре глаза разноцветный чудак.

Свет немного потускнел, поутих, давая собравшимся возможность рассмотреть говорившего. Надо признать, что смотреть и впрямь было на что; сверкающая расплавленным золотом колесница стояла посреди храмовой площади. Она была запряжена столь же ослепительными золотыми грифонами – существами неземной красоты и грации. И колесница, и грифоны были больше нормального размера, но не гигантские. Даже речи не могло быть о том, чтобы сравнить их с Драконами или Змеем Земли.

На колеснице возвышался юноша.

Подобно Тиермесу, тело которого отливало ртутью, он был словно подсвечен изнутри солнцем. Кожа его янтарного цвета казалась теплой и шелковистой на ощупь. Волосы спускались ниже лопаток, так что с первого взгляда его можно было принять и за юную женщину, но это заблуждение тут же развеивалось, когда взгляд падал на его могучие плечи, мускулистые руки и узкие бедра. На юноше была золотистая, искрящаяся туника и высокие, по колено, сандалии. Он опирался на длинное копье с огненным наконечником. Голову украшал сияющий венец с семью высокими зубцами.

– Падите ниц! – снова загрохотал он, видимо вдоволь насладившись произведенным эффектом. – Придите под мою длань, и стану я защитой и опорой вам, бедным и сирым! Вернулся я, услышав ваши моления...

Тут ослепительный колесничий немного приутих, потому что не было что-то слышно восторженных криков толпы. Никто не бесновался от счастья и даже просто не радовался. На площади перед Храмом Истины царила гнетущая тишина, нарушаемая только шорохом золотых крыльев грифонов.

И в этой звенящей тишине внезапно раздался насмешливый и не менее звучный, чем у колесничего, голос:

– Совсем ошалел братец Кэбоалан! Одичал вдали от родины. Однако сколько величия!

– Я вернулся, как только смог, – рассказывал Солнечный бог спустя несколько часов, сидя за накрытым. столом в резиденции татхагатхи.

Тот уже и не удивлялся своим гостям, привычно говорил любезности и выяснял гастрономические предпочтения новоприбывшего бессмертного. Оказалось, что Аэ Кэбоалан вовсе не такой уж страшный и нелепый бог. Просто за много тысячелетий он отвык разговаривать со своими приверженцами; да, собственно говоря, тысячи лет назад все было совсем иначе. Каэтана ввела новые правила общения с людьми, и Солнцеликому пришлось быстро подстраиваться под них.

После третьего бокала знаменитого зеленого, столь высоко ценимого Тиермесом, у него стало неплохо получаться.

– Война, говоришь, – обратился он к Каэтане. – Печально. Но никуда не денешься. А что Барахой?

– Нас не интересует, что думает по этому поводу Барахой, – прервал его Траэтаона.

– Но ведь что-то он все равно думает, – лукаво заметила Каэ.

– Дорогая! Ты уже простила его? – изумился Вечный Воин. – Вот уж не думал, что ты сможешь найти оправдание его поступку!

– Так что, что он сделал? – вмешался Кэбоалан. – Вы учитывайте, пожалуйста, что я абсолютно не осведомлен в ваших делах. Кажется, я отсутствовал даже дольше, чем предполагал.

– Наш драгоценный верховный владыка, все еще погруженный в мировую скорбь по себе, любимому, не придумал ничего лучшего, чем в канун войны поселиться в другом мире – более удобном, более дружелюбном и гораздо менее опасном, – сердито сказал Траэтаона. – Это предательство. Если он не знает, как это называется, то я ему объясню, – пре-да-тель-ство, – произнес он по слогам. – И мне странно, что Каэ говорит об этом так, словно простила его.

– Не то чтобы простила, но думаю, что кое-что изменилось. Не у меня, не у нас – у него...

– Ты что-то скрываешь?

– Нет, нет, совсем ничего. – Она подняла руки ладонями вверх, словно сдавалась. – Да и вообще речь сейчас о нашем Солнцеликом.

Аэ Кэбоалан пристально разглядывал Богиню Истины, хмурился.

– А ты совсем-совсем другая. Так изменилась, что я бы тебя, наверное, и не узнал. Даже если бы встретил. У тебя изменилась сущность, внешность, взгляд...

– И... – подбодрила его Каэтана.

– И знаешь, так мне нравится больше.

– Так это же прекрасно!

Солнцеликий некоторое время хмурился и морщился, стараясь уложить в памяти все новости, лавиной обрушившиеся на него после столь продолжительного отсутствия. Наконец в путанице мыслей, одолевавших его, ухватил одну ниточку.

– Каэ, дорогая, – обратился он к Богине Истины. – Если тебе не трудно, покажи мне этот великий талисман, ради которого ты совершила такое далекое путешествие и потратила столько сил.

Справедливости ради нужно отметить, что Каэтана не успела предупредить Кэбоалана о том, что талисман ей достался не просто говорящий, но и весьма разговорчивый – что не одно и то же.

– Наконец! – скрипучим голосом заявил Ниппи, не дожидаясь, пока его представят. – Я уж думал, все, конец. Все обо мне забыли, всем на меня чихать. Но нет! Нашлась светлая личность, и я с радостью говорю ей: «Привет! «, «Как дела? « А с вами всеми я не говорю, потому что вы меня игнорируете. И хоть имеете на это право, но я возмущен и подавлен...

– Стой! – рявкнул Аэ Кэбоалан, невольно поднося ладонь к лицу. – Молчи! Молчи, говорю тебе! Каэ? – обернулся он к ней. – Неужели ты все время обречена слушать это маленькое чудовище?

– Не все время, – рассмеялась богиня. – Теперь он просто онемел. Ты его раньше не слышал.

– Какое счастье! – искренне молвил Солнцеликий. Несколько раз глубоко вдохнул и обратился к Ниппи:

– Внимай, безделушка! Сейчас я стану спрашивать, а ты – отвечать на мои вопросы и при этом будешь воздерживаться от комментариев, жалоб, поучений и всего остального, что придет тебе на ум.

– Мои поучения было бы не грех послушать, – взвился Ниппи, сверкая ослепительно-алым. – Некоторым просто необходимо поучиться хорошим манерам.

– Ниппи! – Каэ легонько щелкнула по перстню.

– Подчиняюсь давлению всемогущих существ, но не склоняюсь покорно!

Тиермес и га-Мавет перевели взгляд на ошарашенного Солнцеликого, затем на непроницаемое лицо Тхагаледжи и беззвучно захохотали.

– Итак, что сейчас творится с талисманами Джаганнатхи?

Похоже, это была единственная тема, способная привести перстень в чувство и заставить его говорить по существу.

– Плохое творится, – негромко отвечал он. – Очень плохое. Госпожа Каэтана быстро расправилась с большим их числом, и теперь эти магические предметы крайне обеспокоены. Я уже говорил, что талисманы Джаганнатхи следует воспринимать как настоящие, живые существа. Я и себя не считаю предметом, а они и подавно перешагнули ту грань, которая отделяет предмет от существа одушевленного. Они не просто наделены чрезвычайным могуществом, но и сами могут им воспользоваться, хотя бы частично. Да, им нужен хранитель, и хранитель не всякий, а тот единственный, кто сможет, подчиняясь воле повелителя Мелькарта, все же выдерживать смертельные силы этого предмета. Сейчас же, встревоженные и обеспокоенные гибелью себе подобных, те из них, что сумели вырваться на свободу, стали гораздо агрессивнее. И при этом – сильнее. Каждый из них питается силами того существа, которому принадлежит. Собравшись вместе, они являются такой мощью, одолеть которую будет почти невозможно.

– Я просил не заниматься прогнозами, а сказать, что ты видишь, – прервал Ниппи бессмертный, но прервал не зло и не резко, а скорее нетерпеливо.

– Я вижу еще два никем не найденных талисмана, – быстро ответил перстень. – Один находится на Шеоле, а второй – на Алане, во льдах.

– В таком случае, – Солнцеликий откинулся в глубоком кресле, – и я вам пригожусь. – И на вопросительный взгляд Каэтаны пояснил:

– На Алан доставить тебя могу я и только я.

– Он прав, – подтвердил Траэтаона. – Во льдах и снегах Алана можно остаться живым только благодаря Солнцеликому.

После прибытия Аэ Кэбоалана не прошло и нескольких дней, когда случилось новое событие.

С северных отрогов Онодонги примчался взмыленный гонец с сообщением о том, что внезапно проснулся и заработал вулкан Тай, спавший мирным сном с незапамятных времен. Люди, жившие у подножия этого вулкана, остались без крова, и потому они в скором времени прибудут в Салмакиду, чтобы татхагатха мог позаботиться о них, как и положено могущественному правителю Сонандана.

Татхагатха развил бурную деятельность, в результате которой всем нашлась работа. На окраине Салмакиды срочно строили новый квартал, достаточно большой для того, чтобы принять около четырех сотен семей. Тут же разбивали сады, поскольку пострадавшие были в основном земледельцами и садоводами.

Джоу Лахатал с братьями, прибывший, чтобы встретиться с Аэ Кэбоаланом, внес свою лепту в это доброе дело, выворотив и перенеся от самых гор груду камней, достаточных для того, чтобы выстроить вокруг нового квартала крепостную стену. Когда домики были закончены, трое бессмертных в один день возвели ее, украсив надвратной башенкой.

А спустя еще день вулкан взорвался. Это диковинное зрелище можно было увидеть издалека. Накануне он сильно дымился, и темные облака, пахнущие гарью, неслись к Салмакиде, подгоняемые свежим ветром. Затем в воздух поднялись огромные тучи пепла – тут уж пришлось постараться Астериону, чтобы отогнать их на безопасное расстояние от человеческого жилья, а также обогнуть заповедные леса племени йаш чан и Демавенд – обиталище драконов.

Потом земля заворчала недовольно и сердито, заворочалась, и наконец раздался оглушительный хлопок, после чего в небо взметнулся сноп оранжевого и красного огня.

Все столпились на смотровой площадке дозорной башни и во все глаза глядели на то, как расцветает в небе изумительной красоты цветок, обнимая своими лепестками все большее и большее пространство. Вулкан утих только к вечеру.

Вечером же и появился у ворот Салмакиды еще один бессмертный, задумчиво прошагав сначала по Шангайской равнине, а затем и по водам Охи, видимо не обратив внимания, где идет. Потому что лицо его было озабоченное и рассеянное.

Небесный кузнец Курдалагон остановился возле стены, потрогал ее раскрытой ладонью, толкнул, похоже проверяя на прочность. Может, толщина стены его удовлетворила, а может, он увидал слишком много знакомых лиц, чтобы и дальше интересоваться деталями, но только поторопился зайти в гостеприимно распахнутые ворота.

И Каэ, подпрыгнув, как в детстве, повисла на его шее.

Вернувшись с ошеломительной победой из рейда к Сарконовым островам, шаммемм Дженнин Эльваган приобрел совершенно иной статус. Теперь он был самым прославленным на весь Хадрамаут флотоводцем. Рассказы о его походе передавались из уст в уста; действительно, удачные морские баталии были для хаанухов не в диковинку, но, чтобы ни один корабль в эскадре не получил сколько-нибудь серьезного повреждения, чтобы практически все матросы и воины вернулись домой живыми и невредимыми, такого еще не было. И по логике событий, не могло быть вообще.

Поэтому звезда Дженнина Эльвагана поднялась на недосягаемую высоту.

По Хадрамауту поползли разговоры, вкратце сводящиеся к тому, что правлению Дайнити Нерая пора положить конец и возвести на престол молодого и блестящего шаммемма, чтобы он упрочил и умножил могущество и славу страны. И таких разговоров было великое множество.

В конце концов начальник Тайной службы встревожился настолько, что направился с докладом к самому понтифику Дайнити Нераю, чтобы ознакомить его с положением дел в государстве.

Понтифик принял его сразу, как только сановник доложил о своем прибытии, и даже, выслушав, отчаянно старался изобрести средство, чтобы пресечь подобные слухи. Сын Океана и Муж Моря ужасно боялся молодого шаммемма, но показывать этот страх подданным считал ниже своего достоинства да и понимал, что его боязнь обернется против него – вот и весь результат. Никаких толковых распоряжений он не дал, а начальник Тайной службы не предложил ничего конкретного, потому что с упомянутым докладом явился исключительно из соображений собственной безопасности и волновался только за свою шкуру.

Рассудил он довольно здраво: если понтифику донесут о том, что творится в стране, то Нерай не сможет упрекнуть его в том, что он утаил что-то. Ежели все останется на своих местах – ему это только на руку. Втайне практически все придворные Дайнити Нерая уже согласились с его скорой и неизбежной гибелью, а также с воцарением на престоле Хадрамаута основателя новой династии – потомка древнего и славного рода Эльваганов. Без своего верного Вегонабы Лина понтифик был столь беспомощен, а многочисленные придворные так отчаянно интриговали, что было просто опасно оставлять государство в этом состоянии на неопределенный отрезок времени. Даже талисман Джаганнатхи не мог бы добиться лучших результатов. Можно, конечно, объяснить происходившее тогда в Хадрамауте и влиянием темных сил, но не к чему. Дайнити Нерай просто пожинал плоды своего безразличия и лени.

И когда шаммемм наконец явился с докладом о результатах своего славного похода к понтифику, никто не сомневался в том, что неизбежно должно было произойти в дальних покоях дворца Да Зоджи.

Стражники сами отдали себе приказ покинуть свой пост – во избежание недоразумений. Не могли же они стоять у дверей, затыкая себе уши. А так всегда могли отговориться тем, что ничего не слышали. И даже клятву принести.

Сановники, слуги и челядь тоже нашли себе массу дел подальше от покоев понтифика. Кто отправился в винные погреба, кто – на кухню, находившуюся в полуподвальном помещении. Кто вообще с важнейшим поручением вышел в город.

Тих был дворец Да Зоджи и пуст.

Дайнити Нерай почувствовал свое одиночество кожей, и приближающуюся смерть тоже почувствовал. Он лихорадочно шарил в памяти, стараясь вспомнить, что нужно делать в подобных случаях. Но мудрый Вегонаба не предвидел такого ужасного развития событий, а потому никаких наставлений на сей счет не давал. Когда шаги приближающегося шаммемма гулко прозвучали на мраморных ступенях, понтифик внезапно хлопнул себя по лбу, встал со своего любимого кресла и проковылял в соседнюю комнату, где на стене висел фамильный меч Нераев – старый и в потрепанных ножнах, свидетельство былой славы старинного рода. Встав на цыпочки, Нерай, пыхтя и обливаясь потом, вытащил его. Меч был затупившийся и тусклый. Первое время, в дни юности понтифика, его еще чистили и точили, однако с годами стали забывать об этом, и теперь клинок пошел пятнами ржавчины.

Когда, прогрохотав каблуками по мраморным плитам абсолютно пустого дворца, шаммемм Дженнин Эльваган рывком распахнул двери в покои Дайнити Нерая, тот поднялся ему навстречу с клинком в руках.

С первого же взгляда было ясно, что меч понтифика такой же старый и несчастный, как и его владелец. И все же Эльваган сумел оценить этот жест по достоинству. Ведь именно о достоинстве и шла здесь речь.

Носитель талисмана Джаганнатхи сильно изменился – и жестокость, мрачность и ненависть, а также жажда славы и власти стали основными его чертами; но все же...

Все же он отдал салют грузному и нелепому понтифику, прежде чем скрестить с ним свой клинок.

Самаэль двинул свои войска на Бали.

Это было одной из главных новостей последних дней, и даже внезапная смерть понтифика Хадрамаута Дайнити Нерая и воцарение нового владыки – Дженнина Эльвагана прошли почти незамеченными в свете этого события.

Бали сопротивлялось отчаянно. Армии Урукура и Эреду шли на помощь с такой скоростью, какая только была возможна. Однако саракоям нужно было пересечь необозримое пространство пустыни, отделявшее Урукур от Бали и служившее естественной границей, а в Эреду стояло только два полка тхаухудов, и, естественно, выступить по первому зову союзников мог лишь один из них – а этого было крайне мало.

Зу-Л-Карнайн прекрасно понимал, насколько этого мало, но его в железные тиски взяли Джералан и Мерроэ.

Аджа Экапад вернулся в Кайембу абсолютно неожиданно, когда все уже считали его без вести пропавшим. Гуахайока Гейерред успел оплакать старого своего друга – графа Коннлайха – и две сотни отборных рыцарей; король уже назначил пенсии семьям погибших солдат, и жизнь в королевстве постепенно вошла в свою колею. Возвращение мага принесло всем не облегчение, а только горе и боль.

Аджа Экапад ни много ни мало обвинил аиту Зу-Л-Карнайна в том, что его люди напали на отряд рыцарей Мерроэ и безжалостно истребили их всех до единого. Ему же, магу, чудом удалось выжить; долгое время он прятался и залечивал раны, пока не набрался сил настолько, чтобы вернуться в столицу, к своему королю, и поведать ему правду об этом печальном событии. Экапад выступил перед королевским советом с обвинительной речью, и голос его звенел и срывался, когда он описывал последние минуты жизни доблестных воинов.

В королевском совете было много друзей и ровесников Коннлайха, и никто из них не остался равнодушным к рассказу Аджи Экапада. А внешний вид мага заставил их поверить и в перенесенные им страдания: отощавший, весь покрытый свежими струпьями и рубцами, оборванный, с лицом изборожденным морщинами, он казался старше лет на сто. Уже потом, спустя долгое время, члены совета недоумевали, как же получилось, что они оказались настолько легковерными и бездумными; как забыли, что имеют дело с одним из самых могущественных чародеев мира и что ему ничего не стоит околдовать их или принять какой угодно жалкий и измученный облик?

Никто из тридцати вельмож и военачальников, в том числе и гуахайока Гейерред, не знали о существовании талисмана Джаганнатхи и о его невероятных возможностях. Они не подозревали, что Аджа Экапад, столь гневно и пламенно говоривший перед ними, носит на груди украшение, в котором заключены страшные силы, – и этому кусочку золота ничего не стоило подчинить себе разум окружающих. Маг говорил, а все остальные верили, ибо так хотел талисман Джаганнатхи волею своего господина Мелькарта.

Взбешенный Колумелла тут же объявил войну империи Зу-Л-Карнайна, как-то не задумавшись над тем, что это является самым настоящим самоубийством. Любопытно, что королевский совет полностью поддержал его. И только гуахайока отчаянно протестовал против такого решения. Да, Гейерред тоже поверил магу; он тоже скорбел о горестной участи своих рыцарей, однако он прекрасно понимал, насколько безумным было решение воевать с аитой. Армии тхаухудов сотрут Мерроэ с лица земли в наикратчайший срок, залив эту несчастную землю потоками крови. И он требовал, просил, умолял прислушаться к нему. Тщетно. Все тщетно. Уже через несколько часов после окончания королевского совета армия Мерроэ готовилась к выступлению в поход.

Гуахайока диву давался тому, что происходило у него на глазах. Неподготовленные войска без продовольствия и оружия; разрозненные части, получающие приказы в разное время, отсутствие сколько-нибудь конкретного плана боевых действий – все это смахивало на общее безумие. Однако, когда он отказался в нем участвовать, пытаясь заставить короля Колумеллу остановиться, его попросту арестовали и поместили в башню Черной Крысы – самое отвратительное местечко, какое только его величество мог отыскать в Кайембе.

Очутившись в сырой и холодной камере, Гейерред какое-то время не мог прийти в себя от удивления. Быстрота, с какой все произошло, заставляла его считать все события минувшего дня дурным сном, который вот-вот развеется. Однако текли минуты, складываясь в томительные часы, и он уверился окончательно в том, что все это не сон, а самая страшная явь, которая только могла случиться с ним и со всем его королевством. Гуахайока был человеком смелым, решительным и твердым. И потому талисман Джаганнатхи вызвал у него лишь временное помрачение, которое постепенно проходило вдали от этого источника темных сил. Спустя несколько часов Гейерред не верил ни единому слову Аджи Экапада. У него была масса вопросов к магу, которые следовало задать еще там, на королевском совете. Что делал отряд Коннлайха на территории империи? Отчего Зу-Л-Карнайн отдал приказ тайно напасть на рыцарей Мерроэ и убить их, а не захватил и не отправил в столицу, чтобы вернее уличить Мерроэ в нарушении границ? Если же отряд аиты учинил кровавую резню на землях Мерроэ, то где именно и почему об этом никто не слышал до сего дня? Неужели ни путники, ни местные жители, ни охотники, ни странствующие рыцари – словом, никто ничего не видел? И не мог гуахайока поверить в то, что отряд Коннлайха сдался без боя. Да там такое бы стояло, что в Кайембе было слышно! И это значит, что история, рассказанная Аджой Экападом, – ложь. Ложь от первого и до последнего слова.

Первым и самым естественным движением военачальника было позвать кого-нибудь, чтобы потребовать аудиенции у короля. Колумелле нужно было открыть глаза на происходящее до того, как он обречет своих людей на кровавую бойню. Да и кто поведет войска в сражение? Кто осмелится противостоять гению Зу-Л-Карнайна? Но, немного поостыв, Гейерред рассудил, что к королю его не допустят все равно. А вот Аджа Экапад вполне может предвидеть подобный вариант и уничтожит неугодного гуахайоку – тем более что они всегда были соперниками. И это значит, что нужно искать совершенно другой выход.

Когда-то давно, когда Гейерред был еще ребенком и только грезил о воинской славе и подвигах во имя своей страны, его отец Гелиафар – один из высших военачальников Мерроэ – постоянно повторял:

– Множество славных рыцарей гибнут отнюдь не на поле брани. Они умирают бесславно, в походе, только потому, что их никто не научил выживать. Отбери у рыцаря меч и копье, отними у него секиру, топор и доспехи, лиши его коня и верного лука, и что тогда? Он окажется беспомощнее любого крестьянина, любого разбойника, чья подготовка, может, и хуже, зато более разнообразна. Рыцарям не хватает опыта и знаний. А их не заменит даже высшее воинское мастерство.

Тогда Гейерред отца не понимал. Он считал, что его заставляют заниматься делом унизительным и недостойным; он яростно сопротивлялся любой попытке научить его чему-либо, не относящемуся к схваткам и турнирам. Однако Гелиафар был человеком не только разумным и прозорливым, но и весьма волевым, в чем моментально убедился на своей шкуре его не в меру строптивый сын. Любой каторжник посчитал бы свою участь менее тяжкой, если бы увидал, как отец подолгу заставляет сына искать съедобные корни и питаться ими в течение нескольких дней кряду. Как учит его добывать огонь трением сухих палочек; как требует, чтобы сын научился есть и сырое мясо, и овощи. Это была только часть ежедневных выматывающих тренировок. Зато к восемнадцати годам Гейерред умел многое: не было на всем Варде такого замка, который он бы не открыл в считанные минуты; такой отвесной стены, на которую он бы не взобрался; такого противника, которого он бы не одолел голыми руками. Все могло стать для будущего гуахайоки оружием – ложка, гвоздь, обрывок веревки, подкова, оброненная тряпка и даже пучок соломы. Он знал, как плести сети и ковать оружие и броню, как лепить горшки и охотиться на сурков, ящериц и лягушек. Он мог распознать любые следы, и обоняние у него было как у гончего пса.

Много лет прошло с тех пор, как умер Гелиафар. Давно уже стал Гейерред гуахайокой Мерроэ, высшим воинским начальником в стране; многочисленные навыки и умения немного притупились и подзабылись за ненадобностью. Но теперь, находясь в каменном мешке, в башне Черной Крысы, он вознес благодарственную молитву своему мудрому и дальновидному отцу. А затем приступил к делу.

Растяпа-солдат, гремя ключами, отворил тяжелую и низкую дверь камеры, чтобы просунуть внутрь миску с едва теплой, отвратительного запаха похлебкой, положенной тем смертникам, которых запирали здесь. Башня Черной Крысы служила своеобразным склепом тому, кого казнить было невозможно, убить тайно – нельзя, а оставить в живых король не хотел. Они умирали здесь медленно, и никого нельзя было в этом обвинить.

Страшный удар сбил с ног стражника, и деревянная миска с глухим стуком упала на каменный пол камеры. Пролившаяся похлебка образовала мутную тепловатую лужицу, в которой вскочивший было охранник тут же поскользнулся. Он пытался было закричать, но толстый жгут соломы, сплетенный гуахайокой из части собственной подстилки, настолько сильно сдавил его шею, что он не мог даже пискнуть. Теряя сознание, стражник повалился на пол, и Гейерред придержал его железной рукой, чтобы не звякнули ключи или оружие. Завладев мечом – грубым, с неудобной рукоятью, гуахайока связал стражника и положил его лицом вниз на свою подстилку. Затем взвесил на руке связку ключей и выбрался из камеры.

Ему удалось без особых проблем покинуть башню Черной Крысы, если не считать двух или трех охранников, которые на свою беду попались ему по дороге. Гейерред не убивал их, не имевших никаких шансов сражаться с ним, только оглушал, чтобы они не подняли паники прежде времени. Найдя во дворе тюрьмы конюшню, гуахайока открыто вошел внутрь и придирчиво выбрал самого сильного и молодого коня, от которого в ближайшие сутки должна была зависеть его жизнь. Прежде чем охрана опомнилась и что-либо сообразила, он был уже далеко, несясь во весь опор по дороге, которая вела из Кайембы к храму Тиермеса. Гейерреду повезло в том, что ни король, ни министры, ни сам Аджа Экапад не были заинтересованы в том, чтобы стало известно об аресте гуахайоки, пользующегося уважением и любовью армии и простого люда. Потому большинство солдат, охраняющих тюрьму, даже не посмели окликнуть своего господина – разве что удивились, что он появился в столь странном месте один, без свиты.

В храме Тиермеса Гейерред появился к вечеру следующего дня.

Алан сверкал, как огромный драгоценный камень. Ослепительные снега, блистающие всеми оттенками белизны, были чудо как хороши, и Каэтана с восторгом оглядывалась, невольно прикрывая глаза рукой. Золотые грифоны стремительно неслись над океаном, закованным в ледяной панцирь, над огромными снежными горами, и резкое дыхание вечного холода не могло настигнуть их. Но все же даже здесь, в огненной колеснице Солнцеликого Кэбоалана, чувствовалось, какая лютая стужа царит там, внизу.

– Как тебе нравится Алан? – обернулся Кэбоалан к своей очаровательной спутнице.

– Потрясающе красиво, но не представляю, что здесь кто-то может жить. Континент безлюден и пуст?

– Не совсем, – улыбнулся Солнцеликий. – Нет пустынных континентов, есть населенные в большей или меньшей степени. Конечно, здесь не Вард и не Имана, однако и тут существуют города и селения; большинство из них мы оставим в стороне – они располагаются западнее, по всему побережью Алмазного океана...

– Какого-какого? – переспросила Каэ.

– Океана Меш. На языке здешних народов Меш означает алмаз; и ведь это точно подмечено. Смотри, как искрится и переливается.

– Говори, рассказывай дальше, – потребовала Богиня Истины.

– Да-да, конечно, но можно сперва я спрошу тебя о нескольких весьма важных для меня вещах? Я ведь слишком долго отсутствовал, – извиняющимся тоном добавил Кэбоалан.

Каэтана изобразила на лице внимательное отношение к собеседнику.

– Я почти ничего не понял из сбивчивых пояснений дорогих братцев, но это не самое главное; меня. волнует, что ты помнишь из своего предыдущего превращения?

Интагейя Сангасойя стала серьезной и печальной:

– Почти ничего, дорогой Аэ. С чем бы я ни столкнулась теперь – все мне приходится объяснять заново. Только изредка в памяти всплывают какие-то отдельные сведения, эпизоды, иногда просто цветные обрывки – как картинки. Например, я абсолютно не помнила ни Иманы, ни Джемара. Сейчас выясняется, что и Алан мне совершенно незнаком. Вот так.

– А твои прежние чувства и переживания – они не навещают тебя хоть иногда?

Каэ внимательно всмотрелась в ослепительно прекрасное лицо солнечного бога, и внезапная мысль поразила ее. Эта мысль и заставила юную богиню сперва порозоветь, а затем и вовсе залиться алой краской. Кэбоалан увидел, насколько она смущена, и торопливо заговорил:

– Прости, прости, если я был бестактен или груб. Я вовсе не хотел огорчать тебя или нарушать покой твоей души. Я понимаю, что с тех пор прошло слишком много времени и ты уже почти другая, – я не мог рассчитывать на то, что ты помнишь. Но сам я, в какой бы дали ни находился, как бы ни был затерян в пространстве и времени, никогда не забывал о... о нас с тобой. И я хочу, чтобы ты это знала. На всякий случай. Вдруг всплывет в памяти что-то из тогдашнего? И мне необходимо, чтобы ты была уверена в том, что для меня это действительно и по сей день.

– Спасибо, Аэ. – Она положила теплую ладонь поверх его руки.

Солнцеликий был бы очень удивлен, если бы узнал, что она в этот миг подумала. А подумала Каэ: «Ну и стерва же я, оказывается! «

– А теперь спрашивай, что ты хочешь знать. – Кэбоалан деликатно перевел разговор на другую тему.

– Все хочу знать. Все, что ты можешь сообщить об Алане и том, какие неожиданности нас здесь ждут. К чему готовиться?

Солнечный бог окинул взглядом ее ладную фигурку, закованную в панцирь Ур-Шанаби, посмотрел на шлем, украшенный изображением дракона, на мечи Гоффаннона, висящие за спиной.

– Ты боишься неожиданностей? Скорее это им нужно бояться тебя, прекрасная воительница.

– Оставь, Аэ. Ты прекрасно знаешь, что воительница из меня никудышная – только по необходимости. Конечно, спасибо за комплимент, но лучше поторопись с важными мелочами, если знаешь о таких. Думаю, пока ты сам воочию не столкнешься с силой Мелькарта, ты все равно не осознаешь, насколько страшен этот враг.

– Ты права. Я слушал вас всех внимательно, но меня не покидало ощущение, что меня разыгрывают. Ты ведь знаешь, Тиермес и не на такое способен: будет сидеть с непроницаемым лицом и вещать загробным голосом – поди не поверь. Видишь ли, я просто не могу представить, кто в состоянии противостоять и Древним, и Новым богам. Когда между нами царила вражда, еще допускаю – можно было воспользоваться этой нашей слабостью, стравить нас между собой и поодиночке уничтожить. Но теперь, когда Курдалагон глазам своим не верит, глядя, как Джоу Лахатал и Тиермес неспешно прогуливаются парком, а Траэтаона и Арескои фехтуют на поляне развлечения ради, – кто осмелится сунуться в этот мир?

– Мелькарт, – сухо отвечала Каэ, – страх, зависть, сомнения, горе – он не брезгует ничем, он все подбирает, как стервятник. А потом обращает против нас. Он играет на лучших, и на худших качествах людей, эльфов, гномов, богов...

– Понимаю. Разумом понимаю, но постичь не в состоянии!

– Далеко еще? – спросила богиня.

– Довольно. Грифоны могут лететь и быстрее, но их нужно поберечь, иначе в ответственный момент все может сорваться из-за какой-нибудь мелочи.

– Это справедливо, хотя вызывает удивление, что бессмертные грифоны тоже могут уставать. В легендах говорят, что они могут парить над землей годами – без сна и отдыха.

– В легендах все несколько иначе. Стоит чуть превзойти человека, и он приписывает тебе такие умения и способности, которыми ты отродясь не обладал. Да что я тебе говорю? Ты сама все знаешь.

– Уставшие боги, – хмыкнула Каэ. – Скажи нашим жрецам – не поверят.

– Ну, почтенный Нингишзида, должно быть, поверит.

– Почтенный Нингишзида растерял остатки своей почтенности уже очень давно и теперь пытается определить, кем же он стал после того, как я вторглась в Сонандан вместе с компанией Новых богов, дышащих мне в спину и горящих жаждой убийства.

– Об этом мы посплетничаем подробнее, – сказал Солнцеликий и даже зажмурился, предвкушая. – Джоу Лахатал во главе бесчисленных армий джатов, вместе со своими свирепыми братьями; а потом он же – но уже мягкий и тихий, добросердечный... Нет, такая метаморфоза просто не могла с ним произойти. И поскольку я верю своим глазам, то ты обязана подробнее изложить мне все обстоятельства. Но потом.

– Конечно потом, – внушительно молвила Каэ. – Сначала Алан!

– Что же касается Алана, то это весьма занятный континент. Чем-то он сродни Джемару или Гобиру – такие же невыносимые условия существования, и потому население весьма и весьма своеобразно. Здесь выживают сильнейшие, самые приспособленные, сообразительные и вообще – ты понимаешь. Океан Меш и многочисленные моря континента хоть и холодны – и для нас, жителей теплых краев, невозможна сама мысль о том, что в них может водиться какая-нибудь живность, – однако же весьма богаты рыбой и моллюсками, они способны прокормить вдвое больше людей, чем теперь населяет Вард. А поскольку на Алане отродясь такого количества жителей не было, то они процветают. Овладели искусством плавать среди льдов; кстати, обрати внимание вон на ту огромную скалу, – и Аэ Кэбоалан указал золотистой рукой куда-то вниз и вправо, – это айсберги – плавучие ледяные горы. Невероятная красота отсюда, сверху, и невероятная опасность для тех, кто там, внизу.

– Еще бы! – Каэ крепко взялась за борт золотой колесницы и наклонилась, чтобы внимательнее рассмотреть диковинную сияющую на солнце глыбу.

– На побережье есть несколько укрепленных городов. Правда, меня всегда удивляла сама идея – укреплять эти льды и снега; сюда ведь все равно никто не доберется. Ни один безумец не станет завоевывать это пространство.

– А кто живет в городах?

– О, жители здесь примечательные.

– Разве они не люди?

– Не совсем люди, дорогая Каэ. Эти племена зовутся иши и эдэ. Они вполне цивилизованны, даже более того – любители вкусно поесть, красиво одеться; высоко ценят прически, и парикмахеры здесь – великие деятели. Но все же ты будешь немного удивлена, если столкнешься хоть с одним из них.

– Ты меня заинтриговал, Аэ. Я уже горю желанием встретиться с ними.

– Извини, – шутливо поклонился Кэбоалан, – это не предусмотрено нашим благородным и многознающим проводником.

– Правильно, – моментально отреагировал Ниппи. – Города в стороне, талисман на севере – довольно далеко отсюда.

– Не огорчайся. – Солнцеликий поглядел на Каэтану не без лукавства. – Если тебе мало катхэксинов, хорхутов, мардагайлов и прочих милых созданий, то, надеюсь, Алан прибавит веселых впечатлений и ты наконец будешь удовлетворена.

Город она все-таки увидела. И он ее потряс. Посреди снегов, окрашенных в зеленоватые, голубые, розовые и золотистые тона, высилась над бурным морем ослепительно белая крепость. Из чего были сложены ее стены, Каэ даже не задумалась – настолько она была прекрасна. Высокие, хрупкие, словно сосульки, ее изысканные башни были завершены ярко-алыми черепичными крышами, над которыми развевались диковинные мохнатые флаги. Грифоны специально, словно угадывая мысли своих хозяев, спутались немного ниже, давая Каэтане возможность разглядеть все в подробностях.

На городской площади было людно. Кажущиеся крохотными на таком расстоянии, человекоподобные фигурки сновали взад и вперед; заснеженная площадь была уставлена яркими, разноцветными меховыми палатками.

– Они нас не видят? – осведомилась Каэ.

– Конечно нет, дорогая. Только солнце, стремительно движущееся по небосклону. Как и положено любым смертным.

Интагейя Сангасойя с огромным удовольствием отправилась бы в крепость, чтобы потолкаться среди ее жителей, поболтать о том, о сем, но бешеная колесница, увлекаемая прочь могучими грифонами, была уже очень далеко оттуда.

– Ты заметил, у них флаги меховые? – спросила она у Аэ Кэбоалана.

– И не только флаги и палатки, но и большинство других вещей. Думаю, на обратном пути стоит завезти тебя в это забавное местечко. Когда я в первый раз увидел добропорядочных граждан этого города, чуть со смеху не умер. Скажи, ты никогда не встречала медведей?

– Очень давно, – пожала плечами Каэ.

– Дрессированных или диких?

– Диких, кажется.

– Жаль, тогда ты меня не поймешь. Дело в том, что иши и эдэ сродни медведям – так мне, по крайней мере, представляется. Они косолапые, круглоухие, покрытые короткой, мягкой, но очень густой шерстью и чрезвычайно любопытные. А еще очень разговорчивые.

– Как хортлаки?

– Не совсем. Они не голосят, но ораторское искусство у них почитается превыше всех остальных. Самые известные ораторы в состоянии сутками вещать со своих постаментиков, и огромные толпы собираются, чтобы их послушать. Но рассказывать все равно бесполезно. Просто нужно как-нибудь посетить этот город.

– Хорошо бы дожить до этого момента, – усмехнулась она.

На сей раз никто не препятствовал Каэтане достичь цели ее путешествия. Она полагала, что враг пропустил ее на крайний север Алана вовсе не потому, что смирился со своим поражением, а потому, что сейчас где-то берет реванш. Несколько талисманов, недоступных теперь Ниппи, заставляли ее постоянно находиться в напряжении, хоть она и старалась никого не посвящать в свои смятенные чувства. Какое-то время они парили молча. Почти белое, такое же сверкающее, как и снега под ним, небо было совершенно безоблачным, и солнце стояло почти у самой кромки горизонта. Внезапно Ниппи завопил во весь голос:

– Снижаемся! Снижаемся, это уже рядом!

– Вниз, – негромко приказал Кэбоалан своим диковинным скакунам, и золотые грифоны устремились к указанному месту.

То была высокая ледяная гряда, образованная, наверное, в течение многих лет снегопадами и сильными ветрами.

– Здесь рядом море, – пояснил солнечный бог. – Иногда вскрываются полыньи, и ветер гонит волны прямо на каменный барьер. Некогда он был невысок, однако со временем становился все больше и больше от наслоений льда и замерзшего снега. Здесь ведь никогда не бывает настолько тепло, чтобы растопить эти глыбы. Так где же сам талисман?

– У вас под ногами, если вы пройдете еще несколько шагов вправо и два шага прямо, – моментально откликнулся перстень.

– Пошли, – согласился Солнцеликий.

Он легко соскочил со своей колесницы, повисшей в нескольких локтях над белоснежной поверхностью, и помог выбраться Каэтане. Повинуясь его знаку, грифоны моментально взвились к облакам и застыли там, помахивая крыльями, чтобы на недосягаемой высоте ждать своего господина.

– Это обязательное решение? – удивилась Каэтана.

– Да. Иначе колесница да и сами грифоны прожгут здесь все насквозь, и даже камень.

– Как же мы не сгорели?

Кэбоалан посмотрел на очаровательную богиню с укоризной:

– Когда ты привыкнешь к своему могуществу?

– Никогда. Зато постараюсь не задавать глупых вопросов.

– Договорились, не задавай вопросов, касающихся всевластия и могущества. – Прекрасный бог понизил голос до шепота и признался:

– Я и сам ничего в этом не понимаю. Просто привык, что дела обстоят именно так. Эй, перстень-провидец, мы на месте?

– Да, искрящийся!

Солнцеликий хохотнул, затем приобнял Каэтану за плечи одной рукой, а другой вытянул свое копье так, чтобы его огненное золотое острие указывало в нужную точку на белоснежном покрывале. От всего его тела исходило звездное сияние, и волосы извивались, словно языки пламени. Глаза Аэ Кэбоалана разгорались все ярче и ярче, становясь похожими на расплавленное золото. Каэтана услышала шипение и перевела взгляд с лица своего спутника на его копье. Снег за эти несколько кратких мгновений успел не только растаять, но и испариться на довольно обширном пространстве. И теперь они стояли ниже уровня поверхности, в своеобразном ледяном – весьма глубоком – колодце диаметром в пять или шесть длин копья. Под ногами у них был камень; и Каэтана пожала плечами, обращаясь к Ниппи:

– Талисман еще ниже?

– Странно, не понимаю, – протянул перстень. – Кажется, что нет. По моим представлениям, он должен быть прямо тут, но, если ты спрашиваешь, значит, его нет?

– Нет, нет, – резко оборвал его Аэ Кэбоалан. – Ищи.

– А что искать, когда вот он?

– Начинается, – проскрежетала Каэтана зубами. – Ты приготовься, Аэ, сейчас может произойти что угодно.

– Да. – Солнечный бог описал концом копья широкий круг, словно провел в воздухе черту, отделив себя и Каэтану от остального мира. Это странное действие моментально принесло результаты: на каменной поверхности образовалось правильное золотое пятно, по краям которого вздымалась к небесам огненная стена. Небольшие протуберанцы срывались с языков пламени и уносились ввысь. И в этом ослепительном свете стала видна черная тень, словно дыра, выкроенная в пустоте. Тень была обрезана по пояс, и за пределами круга продолжение отсутствовало. Но и того, что проявилось в свете истинного солнца, было вполне достаточно.

Обладатель тени явно пытался прорваться за золотую черту, но это ему не удавалось, и только его бесплотная часть пересекала ее; правда, и тень корчилась в сиянии солнца.

– Сейчас я его уничтожу, – пробормотал Кэбоалан.

Огромные мышцы на его янтарном теле взбугрились и заиграли, на руке, сжимающей копье, проступили голубоватые вены.

– Стой!

Каэ преградила ему дорогу. С подобным она никогда не сталкивалась, но зато догадывалась, что прав был Ниппи, когда предсказывал, что освобожденные врагом талисманы станут вовсю помогать своим собратьям.

– Кто здесь? – спросила спокойно, неуловимым движением обнажая верные клинки.

– Я хранитель талисмана, – прогудел будто бы из-под земли голос, от которого земля под ногами заходила ходуном. – Зачем вы явились сюда, несчастные?

– Ты хоть понимаешь, с кем говоришь?! – тут же вспылил Солнцеликий.

– А мне все равно, бессмертный, – прогудел голос. – Я узнал тебя, Бог Солнца, но это ничего не меняет.

– Ты?!

– Я, могущественный Аэ Кэбоалан, я...

Задавать лишние вопросы в такую минуту смерти подобно; пререкаться запрещено категорически; мысль должна работать четко и быстро – но какие мысли могли возникнуть в голове, если она понятия не имела, с каким из своих знакомцев повстречался здесь Солнечный бог. И Каэ, кляня себя за идиотское поведение, спросила:

– Кто здесь?

Как она и ожидала, ответил ей сам Кэбоалан:

– Один из бессмертных, которого я, как мне казалось, давно уже уничтожил. Но вот он – измененный, но существующий.

Похоже, Солнцеликий не очень-то и пытался быть кратким.

– Как с ним справиться?

– Кто его знает, – пожал плечами Кэбоалан. – Я-то был уверен вплоть до этого момента, что уже справился.

– Он невнятно рассуждает и плохо объясняет ситуацию, – неожиданно вмешался голос. От его раскатов с ледяных стен колодца откалывались и падали вниз увесистые глыбы, а иногда сыпался подмерзший снег. Правда, ни то ни другое не могло причинить вреда двум бессмертным, окруженным золотым сиянием, – и лед, и снег испарялись без следа, не долетев до них на высоту двух-трех длин копья.

– Некогда вы пришли в этот мир, не имея на него никаких прав, – просто вторглись и захватили, пользуясь тем, как слабы были мы все, истинные хозяева, после Первой войны с Мелькартом, – бесстрастно молвил голос. Однако Каэ моментально распознала за кажущимся равнодушием и скорбь, и не угасшую за тысячелетия неприязнь, и гнев побежденного. – Не я один восстал против вашего правления, когда пришло время, но вы были уже недосягаемо велики и могущественны; нас постигло еще одно поражение. После него вы простили многих и многих, а вот меня – нет. Солнцеликий преследовал меня по всему Арнемвенду, пока не загнал сюда – в эти бесконечные льды и снега. Здесь и состоялось наше последнее сражение. Здесь я пал бездыханным, и славный Кэбоалан приказал вечной мерзлоте поглотить мою телесную оболочку, тогда как дух уже витал в пространстве развоплощенным. Я до сих пор помню свое тело, пронзенное вот этим самым копьем. И помню упирающиеся в белое небо золотые лучи Короны Солнца – ненавистные по сей день лучи.

– Он не кажется мне таким бесстрастным, как в начале разговора, – обратилась Каэ к Солнечному богу. – И по-моему, ему совсем не все равно, кто сюда пришел – мы или другие.

– Он меня слишком ненавидит, – спокойно согласился Кэбоалан. – Как же он выжил тогда – вот чего я не могу понять.

– А за что ты на него ополчился?

– Это божество всепожирающего пламени; он не дает ни тепла, ни света, ни радости – только смерть и разрушения. Я не держал на него зла, однако в те времена, когда мы пришли на Арнемвенд, он был слишком опасен; я не хотел убивать его вначале, но он так отчаянно сопротивлялся, что сражение было неминуемо. Везде, где ни шел наш бой, все живое было обречено; вот почему я и загнал его сюда, во льды. Правда, теперь мне кажется, что все обстояло чуть-чуть иначе.

– В таких делах «чуть-чуть» очень много значит, – буркнула Каэ. – Он прав, невидимый?

– Догадался наконец. – В голосе послышалась насмешка. – Ты воюешь с Мелькартом, девочка. Я тоже когда-то был его противником; я не доброе божество, но Мелькарт казался мне чуждым и страшным. Однако этот солнечный красавец не оставил мне иного выхода: я умирал, и талисман Джаганнатхи позвал меня незадолго до того, как должен был наступить мой конец. Мне не из чего было выбирать, и я последовал его совету – принял свой последний бой здесь, почти на этом самом месте. Узнаешь, Кэбоалан?

– Интересно, чем оно отличается от остальной равнины? Конечно не узнаю.

– Потому что это не ты здесь погиб. Ты убил меня, и я умер. Знаешь ли ты, маленькая богиня, как это страшно – умирать во льдах? Солнцеликий покинул меня здесь, предоставив ветру оплакать меня, но даже ветер не захотел этого сделать. И тогда я согласился на предложение повелителя Мелькарта и принял живительную силу талисмана Джаганнатхи. Правда, до поры я был обречен охранять его – ведь я был развоплощен. Но теперь власть талисманов во много крат увеличилась, и я смогу поквитаться с тобой, Солнцеликий! Выходи из своего круга – все равно он недолго сумеет охранить тебя от моей ненависти и мести.

– Сплошная патетика, – сказала Каэ, обращаясь к бессмертному. – А по сути, есть всего лишь две проблемы: если талисман на нем, то у тебя нет шансов против этого чудовища; если талисман спрятан где-то рядом, то нужно его немедленно отыскать, а чудовище я могу оставить на тебя. Как решать?

– Решать, решать, – забубнил Ниппи себе под нос. – Вы меня совершенно не считаете за человека. Нет чтобы спросить нежно: «Ниппи, умница, где талисман? « Я бы и ответил, что прямо над этой тенью – невидимый, но не беда, отыщем. А так ничего вам не скажу...

– Спасибо, умница, – мягко сказала Каэ. – Скажи, дорогой, как звали этого бога?

– Когда-то его звали Имр, – ответил Кэбоалан. – Ты же не собираешься...

Договорить он не успел, потому что Каэтана не только собиралась, но и сделала широкий шаг, покинув пределы сверкающего золотого круга. Такахай и Тайяскарон звенели в морозном воздухе и огненными сполохами рассекали его.

– Спасибо, – прогрохотал голос. – Ему будет больнее смотреть, как умираешь ты.

– На здоровье, – откликнулась Каэ.

Ей было совсем не страшно, только весело. Она столько раз стояла лицом к лицу с чем-то худшим, чем сама смерть, что теперь воспринимала это как обыденность, как часть своей работы – не более. Видимый или невидимый, воскрешенный силой Зла или собственной ненавистью, Имр не казался ей очень уж опасным противником. Правда, она и не переоценивала собственные силы.

Такахай и Тайяскарон не просто всей душой любили свою госпожу, они умели и многое другое. Чудесные клинки уже привыкли чуять талисман Джаганнатхи, безошибочно узнавая его. У них не было глаз – но это им никогда не мешало, а теперь и вовсе помогало. Каэтана смежила веки и полностью отдалась на волю чувств. Ее руки, обретшие новую способность, воспринимали малейшую дрожь, малейшее колебание клинков как речь, как приказ, как совет. Она танцевала, быть может, самый диковинный танец в своей жизни.

Тайяскарон безошибочно определил нахождение талисмана Джаганнатхи и вонзился точно в центр золотого украшения. Талисман взвыл, застонал, но не умер, как случалось прежде, а просто стал видимым, заодно проявив и своего свирепого хранителя. Это был огромный серебристый демон со странной, уродливой головой – бесформенной, шишковатой и скользкой, словно и она была сделана изо льда. Глазницы были огромными и чрезвычайно глубокими, а глаза... глаза оказались мертвыми и пустыми. Каэтана была уверена в том, что истинный Имр исчез тогда, когда его убил Солнцеликий, а то странное существо, что сейчас пыталось сражаться с ней, всего лишь слепок, жалкое подобие, неумирающая ненависть давно умершего. Громоздкий, но стремительный и ловкий, он возвышался над ней словно скала. В его левой лапе было зажато опасное оружие – цветок, у которого вместо лепестков во все стороны торчали клинки длиной в локоть. В правой было копье.

Никто ничего Каэтане не говорил, но она знала наверняка, что одно прикосновение этого копья ввергнет ее в Серый мир, где власть Мелькарта во много крат сильнее. Если же ей нанесут рану, то объединенными усилиями талисманы Джаганнатхи постараются использовать ее кровь, чтобы помочь пространству Мелькарта проникнуть в нее.

Многочисленные предыдущие противники оказали ей неоценимую услугу: она постоянно училась. Ей не давали покоя, все время пытаясь уничтожить ее – маленькую Богиню Истины; и она научилась защищаться так, как никто другой в этом мире. Она и выжила лишь потому, что на нее нападали постоянно, каким бы парадоксальным ни казалось это утверждение. Имр был грозен, могуществен и искусен; когда-то Аэ Кэбоалану пришлось потратить немало сил, чтобы убить его, но Каэ была сильнее. Просто только она одна знала истинную цену той вере, надежде и любви, которыми дарили ее окружающие, спасая от зла, загораживая, словно самой крепкой броней. И все же ей приходилось тяжело. Она чувствовала, почти видела, как распахивается перед ней тоннель, уходящий в бесконечность, как клубится в нем бесформенное нечто, обретая форму и содержание, как тянет к ней свои многочисленные щупальца. Липкие и холодные, они прикасались к ее лицу, пытались схватить за руки и за ноги, обвиться вокруг туловища. Они пытались проникнуть под кожу, под ребра, чтобы высосать из нее живое тепло и заменить его мраком и пустотой пространства Мелькарта. Не Имр был смертельно опасен маленькой воительнице, но тот, кто тысячелетия подряд управлял этой марионеткой, наполнив ее своей собственной сутью.

Каэтана, которая прошла огонь и воду, тренируясь с Вечным Воином, навсегда запомнила его науку: никогда не отвлекаться на посторонние мысли во время сражения. Особенно – с опасным противником. И потому ей было нелегко заставлять себя, впитавшую в плоть и кровь это наставление, в этот раз поступать диаметрально противоположным образом. Но, думая о поединке, она бы неминуемо проиграла.

Жажда мести, ненависть к врагу, просто безразличие или равнодушие; боль и скорбь об умерших – все, что таится в глубине души, использовал Мелькарт в своих интересах, все обращал на пользу себе. И потому Каэтана думала о невозможном.

Она думала о Мосте, о том месте, которое изредка принимало ее и давало возможность встретиться с самым необходимым и дорогим человеком. Она отдыхала душой, вспоминая Эко Экхенда и последние дни, проведенные с Тиермесом.

Показалось ли ей, что Имр засомневался, немного замедлил нападение?

Во время путешествия Каэтана неоднократно повторяла своему спутнику о том, насколько опасно для него прямое столкновение с пространством Мелькарта. И теперь Аэ Кэбоалан метался в своем золотом кругу, находясь в относительной безопасности, вынужденный смотреть на отчаянное сражение между маленькой богиней и Имром, который стал чем-то другим за истекшие тысячелетия. Кэбоалан беспокоился за нее, но помнил наставления и старался удержать самого себя от глупостей.

Наконец Каэ удалось высоко подпрыгнуть и изо всех сил вонзить лезвие Такахая в плоть врага. Клинок заскрежетал, словно резал металл, но все же одолел бешеное сопротивление и по рукоять погрузился в тело Имра, пригвоздив к нему талисман Джаганнатхи, словно диковинную брошь. Два жутких вопля слились в один; корчился на дне каменного колодца умирающий демон, и медленно умирало украшение из зеленого золота.

Наконец все стихло.

– Уф, – сказала Каэ, вытирая пот со лба. – Правда, бывает и пострашнее, но это тоже не мед. Подержи-ка меня, сияющий.

– Восемнадцать, – сказал Ниппи, обращаясь в пространство.

В этот момент у Каэтаны подкосились ноги, а тело стала сотрясать мелкая дрожь. У нее стучали зубы и холодный пот заливал глаза. Даже панцирь Ур-Шанаби был не в состоянии обогреть свою хозяйку, даже тепло Солнечного бога не могло дать ей желанного покоя. Это была усталость – старая, как само сражение за Арнемвенд, и оттого еще более сильная.

– Некогда сознание терять, дорогуша, – продолжал перстень. – Остался последний рывок, и я искренне советую не расслабляться прежде времени. Искрящегося я попросил бы быстрее доставить госпожу на колесницу и немедленно возвращаться на Вард вплоть до моих дальнейших распоряжений.

Бесстрастные морды золотых грифонов впервые за все время их существования выразили что-то похожее на недоумение.

Тиермес не слишком часто посещал свои храмы. А посещая, на глаза жрецам не показывался, на моления почти никогда не отзывался, справедливо полагая, что смерть – вполне реальное явление и лишний раз подтверждать факт своего существования не имеет смысла. Будучи истинно могущественным существом, он не нуждался в том, чтобы это могущество за ним признавали те, чье мнение его не интересовало. Правда, даже если бы со Жнецом решил поболтать на эту тему дух Вселенной, и тот был бы выслушан весьма холодно и сдержанно. Владыка Ада Хорэ прекрасно знал как свои сильные, так и слабые стороны. И потому в старый храм, находящийся в Мерроэ, он явился без особой охоты, подчиняясь исключительно собственному внутреннему голосу.

Жнец предпочел бы, чтобы внутренний голос отправил его в более уютные и приятные для души места, чего, однако, не случилось. И он спокойно принял этот щелчок судьбы.

Грозные жрецы Тиермеса, пожалуй единственного из Древних богов, которому во все времена поклонялись истово, не имели счастья общаться со своим богом. Многие их поколения выросли и прожили всю жизнь в непоколебимой уверенности, что Тиермеса видеть нельзя – это смертным, сколь бы высокого ранга они ни были, запрещено. И когда поздно ночью в двери храма постучал высокий седой человек, назвавшийся гуахайокой Гейерредом и потребовавший ни много ни мало разговора с грозным богом преисподней, в храме случилась настоящая суматоха. Просто так прогнать самого гуахайоку было невозможно, следовало измыслить удобную форму отказа. К тому же верховный жрец, как только окончательно проснулся, моментально сообразил, что в одиночку, без свиты и охраны, на взмыленном коне, полководцы и верховные военачальники прибывают только в случае крайней нужды. Неурочный час посещения подтверждал эту мысль. Следовательно, Гейерреда нужно было выслушать, но как тогда поступить с ним?

Рассуждал Теронай недолго. И уже бежали к серебряным воротам младшие жрецы, чтобы приветствовать позднего посетителя и предложить ему свое гостеприимство.

Нельзя сказать, что Тиермес пальцем не шевелил для защиты своих приверженцев. Около трехсот лет тому назад один из правителей Мерроэ позарился на богатства храма, особенно же поразили его серебряные тяжелые ворота, выложенные сапфирами, аквамаринами и алмазами и полыхавшие нестерпимо ярким синим огнем. По велению короля был послан к храму обоз и отряд из пяти сотен тяжело вооруженных, закованных в сталь рыцарей, чтобы немедленно перевезти все эти сокровища в королевскую казну. Конечно, Тиермес так и не явился на зов своих жрецов; но зато пальцем небрежно указал, и несколько демонов смерти и два или три младших божества явились на место событий, после чего события стали развиваться явно не в пользу королевских слуг. Их оторванные головы той же ночью были выставлены на всеобщее обозрение в парадном зале дворца в Кайембе. После этой неудачной попытки серебряные ворота никого и никогда не привлекали иначе как произведение искусства.

– Что привело к нам славного гуахайоку? – спросил верховный жрец, выходя навстречу гостю.

Был он мал ростом, худ и абсолютно лыс. Его сморщенное личико чем-то напоминало обезьянью печальную мордочку, но боялись Тероная отчаянно. Жрец был и сильным магом, и прекрасным врачевателем, и довольно хорошим провидцем. Никто не хотел бы испортить отношения с ним. Тень Тиермеса защищала его от тех, кого не останавливали все вышеперечисленные качества самого жреца.

Одетые в серебристо-голубые шитые серебром одеяния служители Жнеца столпились вокруг своего повелителя.

– Мне необходима твоя помощь, Теронай, – молвил гуахайока. – Мне нужно поговорить с самим Тиермесом. Я бы обратился еще к кому-нибудь, но не знаю бога столь же могущественного и храма столь же близкого.

– Ты удивительно откровенен, – заявил жрец с едва заметной усмешкой. – Впервые слышу, чтобы бога выбирали только потому, что его храм находится на удобном месте. Это что-то новое в религии.

– Перестань насмехаться, жрец. Лучше подумай серьезно, прежде чем задавать свой следующий вопрос.

Теронай задумался: нет, не угроза слышалась в голосе гуахайоки – смертельно уставшего, пыльного, грязного, – но настойчивая просьба.

– Что в Кайембе? – спросил жрец. Перестав думать об этикете, он моментально включился в происходящее. Внешний вид да и скрытый намек в словах Гейерреда сказали ему многое о том, что случилось за несколько последних дней. Гуахайока явно впал в немилость, но еще двое суток тому назад прибывший из Кайембы посланец ничего подобного не докладывал. Значит, переворот? Всем известно, какую слабость питает его величество Колумелла к своему храброму и верному полководцу – он бы не дал его в обиду. Гуахайока торопится – ищет храм поближе. Значит, дело у него спешное; зачем строить догадки, если можно все услышать от него самого?

– Аджа Экапад! Это горшее зло, какое могло случиться с государством. Теронай, вели принести вина и еды какой-нибудь – умираю от голода, – совсем другим голосом произнес Гейерред. – Я хотел бы за этим ранним завтраком посовещаться с тобой и выслушать, какую помощь ты можешь мне предложить.

Жрец негромко хлопнул в ладоши, и тут же несколько служек со всех ног кинулись выполнять его приказ. В небольшой комнате установили стол черного дерева, покрыли его небесно-голубой, искрящейся скатертью (Гейерред не мог не отметить, что ткань эта стоит целое состояние), принесли блюда с дичью, жареным мясом, овощами, хлебом и кувшин вина. Затем все растворились в темноте, и только Теронай остался за столом вместе со старым военачальником.

– Итак...

– Итак, Аджа Экапад убедил короля Колумеллу объявить войну аите Зу-Л-Карнайну. Ничего, кроме злого умысла, в данном совете я не вижу.

– Ты прав, – молвил жрец. – А что, армия готова к походу?

– Нет, нет и еще раз нет. Мы слабее многократно; наши войска разбросаны по всей территории страны, однако король не пожелал даже выслушать меня. У нас нет ни запасов еды, ни оружия, ни коней. К любому походу нужно готовиться долго и серьезно, иметь план, – да ты и сам все знаешь.

– Знаю, – согласился жрец.

– Король летит как на пожар. А мне страшно подумать, что случится с Мерроэ, если мы столкнемся с таким гигантом, как империя аиты. Это конец. Верный конец.

– Чем аита не угодил его гневному величеству?

– Якобы тагары убили графа Коннлайха и его рыцарей.

– Король не пожелал выслушать послов императора?

– Король вообще никого не пожелал выслушать! Аита не ведает, что Мерроэ собирается объявить ему войну. Представляю себе, как разгневается он, если мы перейдем границу и начнем боевые действия.

– Это серьезно, – согласился Теронай. – Королевский совет, я понимаю, так же безумен, как и его величество?

– Да. Или еще больше.

– Что случилось с тобой?

– Его величество счел, что противоречить ему нельзя даже с позиций разума и беспокойства о благе страны; меня сместили со всех постов и посадили в башню Черной Крысы.

– Однако ты уже не там.

– Солдат охраны плохо обучают. Если я вернусь к своим обязанностям, обязательно займусь этим вопросом.

– И отнимешь надежду на спасение у очередного невинно осужденного узника? – ехидно спросил Теронай.

– Нелегко говорить с тобой. А теперь скажи, чем ты поможешь мне: против Аджи Экапада и его магии мне одному не выстоять.

Верховный жрец сплел тонкие скрюченные пальцы, задумался. Он действительно не знал, что ответить Гейерреду.

– Вот что, гуахайока. Я постараюсь выяснить, что происходит в королевстве. Но многого не обещаю.

По знаку Тероная находившиеся за портьерами служки со всех ног бросились в нишу за алтарем Тиермеса и вытащили оттуда выточенный из цельного аметиста шар размером с голову ребенка. Шар был укреплен на платиновой подставке, украшенной замысловатым узором из сапфиров и бриллиантов. От их нестерпимого блеска шар вспыхивал изнутри серебристо-синими огоньками.

– Это Око Жнеца, – будничным тоном пояснил жрец, тогда как гуахайока невольно отодвинулся в сторону.

Стол уже успели убрать и покрыть серебряной пластиной. Теронай водрузил Око Жнеца в самый его центр и стал нараспев читать молитву или заклинание. Несколько минут все оставалось неизменным, однако постепенно шар стал наливаться изнутри новым цветом, словно густое чернильное пятно расплывалось в его глубине.

– Я постараюсь проникнуть в душу Аджи Экапада, – сказал Теронай. – Смотри, слушай и запоминай. Не исключено, что после я ничего помнить не буду. Ты не боишься, Гейерред, это ведь не сражение?

– Ничего, перетерплю, – отрезал полководец.

– Вот и славно. Да-а...

– Что ты видишь? – встрепенулся гуахайока.

– Душу мага. Я знал, что она черна, но не представлял себе... Нет!!! Нет!

Последний крик верховного жреца оглушил и полководца, и находящихся на почтительном отдалении жрецов. Все они бросились к своему господину, однако не знали, что им следует предпринять, – видимо, никогда и ничего подобного не предусматривалось. Руки Тероная словно прилипли к гладкой и сверкающей аметистовой поверхности, и он, дергаясь всем телом словно тряпичная кукла, не мог оторваться от Ока Жнеца. В центре кипело и клокотало бесформенное, абсолютно черное нечто, грозившее поглотить не только жалкого человека, но и всю Вселенную. У Гейерреда возникло впечатление, что в этом крохотном пятнышке может сгинуть весь Арнемвенд. Видимо, то же самое происходило и с душой жреца: он стонал и извивался, с его губ падали хлопья пены, из ушей и из-под прикрытых век текла темная густая кровь. Один из младших служителей Тиермеса хотел было разбить шар, чтобы таким образом избавить Тероная от его губительного воздействия. Он ударил по шару с размаха тяжелым серебряным жезлом – символом власти и степени посвященности, и жезл, словно в трясину, втянулся в шар. Аметист остался совершенно неповрежденным, но сам служитель пострадал от собственной смелости. Удар молнии, пришедший из тьмы, клубящейся внутри Ока Жнеца, моментально испепелил несчастного.

Теронай еще сопротивлялся, но кровь текла сильнее, а крики и вовсе затихли.

Тиермес появился как наваждение – настолько стремительно, что никто и не поверил в то, что это не обман зрения, не плод воображения, а сам Владыка Ада Хорэ собственной персоной. Жрецы у Тиермеса были гораздо менее избалованы, чем их собратья в Сонандане.

Двумя мощными взмахами драконьих полупрозрачных крыльев Жнец перенесся в дальний конец храма, где разыгрывалась трагедия. Из воздуха он добыл свой кривой, похожий на серп меч и со свистом обрушил его на аметистовый шар.

Око Жнеца не рассыпалось от удара, не разбилось со звоном, но взорвалось изнутри, отбросив Тероная в сторону. Он пролетел несколько шагов и сильно ударился головой о колонну. Младшие жрецы стояли неподвижно, судорожно пытаясь вдохнуть воздух, глотая его открытыми ртами.

– Что вы как рыбы, выброшенные на берег? – Мощный органный голос Тиермеса заполнил все уголки храма. – Помогите своему господину.

Все кинулись исполнять приказ грозного бога, путаясь в полах длинных одеяний, толкаясь и шумно сопя.

– Без суеты, – добавил Тиермес, и все моментально стихло.

Гуахайока Гейерред до пола склонился перед прекрасным бессмертным. Жнец был выше его головы на полторы, а казался еще выше за счет того, что его тело цвета жидкой ртути было стройным и изящным до такой степени, какая недоступна даже разуму человека. Он небрежно прошелся по воздуху мимо оторопевшего Гейерреда, чтобы не ступать по осколкам шара, опустился в кресло, которое еще несколько минут тому назад занимал Теронай, откинулся. Его невероятные голубовато-платиновые сверкающие глаза уперлись в гуахайоку.

– Рассказывай: толково и без эмоций, – приказал он. Колонны храма завибрировали от мощи его голоса, – здесь не было обожаемой Каэтаны, и Жнец не сдерживал себя.

– Слушаюсь! – рявкнул Гейерред.

И второй раз за эту ночь пересказал свою невеселую историю. А когда закончил, тревожно спросил у Тиермеса:

– Он будет жить?

– Кто? – поднял изогнутую бровь бессмертный.

– Жрец. Теронай.

– Жить будет, а вот за остальное я не ручаюсь. Он столкнулся со страшным противником...

– Неужели Аджа Экапад настолько опасен?

– Экапад?! Нет, человек, Экапад ничто. Но его господин... никто не может одолеть его пока что.

– И даже ты, Жнец?

– Ты задаешь слишком много вопросов, человек. И рискуешь рассердить меня. Но ты поступил правильно и все исполнил как должно. И потому я не гневаюсь. Скажи, куда доставить тебя?

– Куда прикажешь, Владыка.

– Это верней. И больше мне нравится. Ты отправишься со мной в Курму, к Зу-Л-Карнайну. Все равно в Кайембе тебя ожидает либо вечное заточение, либо мучительная казнь.

– А Экапад?!

Тиермес только взглядом скользнул по нетерпеливому гуахайоке, и тому невыносимо захотелось забраться под стол или за алтарь. Грозен был повелитель царства мертвых, грозен и могуществен сверх всякого представления.

Жнец, не поднимаясь со своего места, лениво взмахнул драконьим крылом, словно окутывая его призрачным сиянием стоящего напротив Гейрреда, и тут же растворился в пространстве. Вместе с ним исчез и опальный полководец.

Когда золотая колесница Солнцеликого, влекомая могучими грифонами, опустилась на поляне перед Священной рощей Салмакиды, бессмертные оказались там спустя несколько секунд. Воздух мерцал, вспыхивал, потрескивал, искрился, пропуская богов одного за другим. Траэтаона и Арескои на ходу засовывали мечи в ножны; Джоу Лахатал, обратясь в ту сторону, откуда явился, выкрикивал последние распоряжения своим слугам, пока пространство не успело сомкнуться за ним; га-Мавет притащил под мышкой пыхтящего Номмо; Астерион и Магнус появились рука об руку, и у всех создалось впечатление, что чародей воспользовался собственным умением. Курдалагон притопал, вытирая черные закопченные руки передником. Он первый и подошел к Каэтане, снял ее с колесницы и крепко расцеловал в обе щеки:

– Здравствуй, девочка? Как успехи?

– Все хорошо, Курдалагон. Несколько часов отсыпаюсь, а потом готовлюсь к следующему приключению. Подробности может рассказать Кэбоалан, я не в состоянии.

– Мы так не договаривались! – запротестовал Солнцеликий. – Мы уговорились, что я буду защищать тебя от чудовищ, катать в колеснице, спасать от демонов и согревать во льдах не жалея собственной жизни. Но рассказывать подробности всем этим шумным персонам – об этом самопожертвовании меня никто не предупреждал.

Бессмертные захохотали, заговорили в один голос, добиваясь от Солнцеликого обстоятельного рассказа; он сражался как лев, но что один бог может поделать против всех остальных, вместе взятых?

Каэ исчезла, не дожидаясь конца этого разговора. Она тенью скользила в свой храм, ловко избежав встречи со спешащим на поляну Нингишзидой и его многочисленной свитой. И даже не стала окликать Куланна и его спутников, скачущих во весь опор. Похоже, что солнечная колесница привлекла внимание всех жителей Салмакиды, и все ее друзья устремились, чтобы увидеть свою любимую Кахатанну, а богиня вовсе не собиралась встречаться со своими подданными в эту минуту. Она просто хотела отдохнуть. И поэтому внезапное столкновение с незнакомым человеком ее несколько огорчило.

Человек этот был внешности вполне заурядной, и при обычных обстоятельствах она бы на него внимания не обратила. Или все-таки обратила? – страшно кого-то он ей напомнил. Каэтана даже остановилась, вглядываясь в его лицо, в умные, печальные глаза. Кто же это такой?

– Приветствую тебя, великая богиня, – поклонился между тем человек. – Вижу, что тебе невмоготу разговаривать, и потому не смею беспокоить. Разреши только сказать тебе, что я и есть тот самый Аннораттха, которого ты хотела увидеть и за которым посылала.

– Это было немного раньше, – мягко сказала Каэ.

– Я знаю. Но я смог прийти только сейчас. Это не неуважение и не непочтительность.

Интагейя Сангасойя задумалась и поняла, что у него действительно только сейчас появилась эта возможность; поняла сердцем, а не разумом – но так было даже вернее. Кивнула.

– Хорошо, ступай. Если отыщешь эту возможность еще раз, то загляни ко мне. Я с удовольствием с тобой поговорю.

Аннораттха поклонился и исчез в кустах, только ветки зашелестели. А Каэ продолжила свой путь, напряженно размышляя о том, была ли она права в отношении этого человека: тот ли он, за кого она его принимает? Но, кроме нее, на этот вопрос никто ответить не мог.

Как и было обещано, Интагейя Сангасойя проснулась через четыре часа, сбежала вниз по ступенькам и обрушилась с размаху в бассейн с морской водой. Через несколько минут, бодрая и свежая, она оповестила всех, что готова к общению.

Князь Малан Тенгри с восторгом предоставил обожаемой госпоже своего собственного быка, и оказалось, что Каэтана словно рождена для того, чтобы ездить верхом на этом могучем животном. На широкой спине быка было просторно и удобно; глубокое седло давало возможность расслабиться и отдохнуть. Правда, Каэ пришлось сесть скрестив ноги – бока у огромного зверя были слишком крутыми. Она сожалела лишь об одном – бык был чересчур быстрым средством передвижения и до дворца довез ее в считанные минуты, так что она даже толком не накаталась. Но времени не было, и Каэтана со вздохом сожаления спрыгнула на землю, не забыв, правда, приласкать черное всхрапывающее чудовище.

В трапезной было шумно и людно. Ее встретили приветственными и радостными возгласами, усадили в любимое кресло, налили вина и с невероятной скоростью уставили стол перед ней блюдами и тарелками – в Салмакиде знали, что уставшая богиня обязательно должна заморить червячка, чтобы стать разумным и толковым собеседником. Пока Каэтана ела, к ней все время кто-то подходил, кто-то обращался, что-то спрашивали и рассказывали одновременно. Барнаба даже предложил свой драгоценный медовый коржик, что было уже верхом щедрости и даже героизма с его стороны. Правому боку было жарко – это маленький мохнатый альв не желал ни на шаг отходить от нее. Да и остальные старались оказаться поближе. Словом, Каэ хоть и заметила отсутствие Тиермеса, но все никак не могла выяснить, где пропадает Владыка Ада Хорэ. Да и сомнительно было, что грозный бог посвятил кого-нибудь в свои секреты. Ей оставалось ждать.

На обед явился капитан Лоой, впервые поднявшись с постели на столь долгий срок. Траэтаона, озабоченный его состоянием, вызвал в Салмакиду бога-врачевателя Гайамарта, и доблестный моряк сразу пошел на поправку благодаря его искусству. Все знавшие капитана отмечали, что он довольно сильно изменился после этого ранения, однако тут же спохватывались: чего еще ожидать от человека, посмотревшего в глаза смерти?

– Что ты собираешься делать дальше? – осведомился Джоу Лахатал, когда собравшиеся немного притихли и приготовились всерьез обсуждать насущные проблемы.

– Ниппи отправляет меня на Шеолу. Понятия не имею, что это за место такое и где оно находится, так что, если у вас есть соображения, друзья мои, милости прошу – делитесь. Мне любая мелочь может пригодиться.

– Шеола, Шеола, – забормотал Тхагаледжа, – конечно, я что-то такое слышал. Но вот что?

– Легенду, старинную легенду, – мягко напомнил Нингишзида. – Вы, Владыка, как и все детишки Арнемвенда, очень любили легенду о таинственной Шеоле – странном месте, которое люди называют островом только потому, что не знают, как назвать его иначе.

– Час от часу не легче, – заметила Каэтана. – Легендарное место, говорите? Но оно существует?

– Существует, – громко сказал А-Лахатал. – Это очень загадочное место, и если талисман находится там, то придется нелегко.

– А когда было легко? – спросила Каэтана. – Справимся. Главное, расскажи все, что знаешь о Шеоле.

– К сожалению, немногое знаю, я там редко бывал. Не уверен даже, что сам Йабарданай заглядывал туда; ну а людей на Шеолу и на привязи не затащишь.

– Йабарданай бывал, – небрежно бросил Солнцеликий.

– И люди тоже, – раздался голос Лооя. – Точнее сангасои.

– Сангасои – это не совсем люди, – запротестовал А-Лахатал.

– Кто-нибудь мне расскажет коротко и ясно, что меня ждет на этом таинственном островке?

– Это не остров, – сказал Морской бог. – Это бездна. Еще более страшная и непостижимая, чем Улыбка Смерти.

«В центральной части океана Локоджа, далеко на востоке от Варда, находится одно из самых диковинных и опасных мест Арнемвенда. Здесь вздымаются из пенных волн расположенные кольцом семь высоких вулканов. Они давно уже перестали быть действующими, и в их огромных кратерах плещутся темные воды озер. Вода в них пресная. Вулканы окружают бездонную впадину, которая, собственно, и носит название Шеола.

В Шеоле нет и в помине обычных морских обитателей. Ни наяды, ни тритоны, ни прочие духи и божества не посещают этих мест.

Боятся.

Здесь на огромной глубине, которую не в состоянии вынести большинство живых существ, на гладком дне, образованном потоками застывшей лавы (когда семь вулканов Шеолы были еще сушей), стоит город. Он населен, и жители его довольно многочисленны. Это народ шеолов, способных жить исключительно под водой. Верхние слои океана – с зеленовато-голубой водой, пронизанные солнечными лучами, – считаются у них небом. В этом плотном и зыбком небе Шеолы парит, мерно взмахивая черными крыльями с белым подбоем, их верховное божество – гигантская манта. Это величественное существо не опускается ниже вершин подводной горной гряды, потому шеолы и верят, что оно общается только с душами их умерших. Делами же живых ведает тот, кого люди называют Кетус, и считают его вымыслом и легендой, ибо почти никто из них, населяющих сушу, никогда не видел Кетуса. Впрочем, это и есть их великое счастье. Те же, кто встречался с ним, не пережили этого момента своей жизни, и некому среди живых свидетельствовать в пользу его существования.

Шеолы, по человеческим меркам, совершенно безобразны. Их тела приспособлены для жизни при невыносимом давлении огромной толщи воды, глаза занимают пол-лица, как если бы они выкатились из орбит да так и застыли распухшими отвратительными шарами бледно-желтого или зеленого цвета. Вдоль всего тела растут многочисленные щупальца – короткие, похожие на бахрому и постоянно шевелящиеся. С их помощью шеолы довольно быстро передвигаются, а также плотно закрепляются на нужном месте – лепятся к камням, к любым предметам, ибо их щупальца снабжены крохотными присосками по несколько сотен на каждом. Череп сплющен; ушные раковины защищены двойным слоем выступающих роговых пластин, развернутых наподобие веера. Все тело плоское и гибкое, длинные пальцы – а всего их шесть – снабжены кривыми когтями, напоминающими по форме сабли. Рот акулий, с тройным рядом мелких, острых как бритва зубов. Шеолы чрезвычайно сильны и потому могли бы стать опасными противниками всего рода человеческого, однако их интересы слишком отличны, чтобы пересекаться хоть в какой-нибудь области.

Особенно интересно, что в кратерах семи вулканов, в пресных озерах, живут дальние родичи подводных существ. Они также называют себя шеолами и считают глубоководных тварей тем, кем люди считают мардагайлов, урахагов и вампиров. Их вражда так же вечна и непримирима, а разгорелась она в основном на религиозной почве, ибо обитатели озер также поклоняются Великой Манте. Они больше знакомы людям, их иногда видели моряки, затерявшиеся во время бурь и штормов в океане Локоджа и вынужденные пристать к печально известным семи вулканам в поисках пресной воды. Люди зовут их мерроу».

– Вот и все, что я знаю о Шеоле. – Капитан Лоой перевел дух и залпом выпил бокал вина, чтобы промочить пересохшее горло.

Боги и люди, находившиеся в трапезной, переглянулись. Рассказ Лооя странным образом заворожил их, и они могли поклясться, что своими глазами видели и черную ледяную бездну с ее загадочными обитателями, и семь вулканов, кольцом вздымающихся из пенных волн океана Локоджа; и поющих на замшелых камнях мерроу; и красное закатное солнце, опускающееся в алую воду.

– Когда ты успел там побывать? – спросил потрясенный А-Лахатал.

– Когда еще служил юнгой на корабле Гатты Рваное Ухо. Старик обожал такие местечки и частенько навещал их. Всего пять человек из команды осмелились покинуть корабль и вместе с ним подняться к одному из пресноводных озер. И нам случилось увидать мерроу. Зрелище, скажу я вам, отвратительное. Но самое главное сейчас – это выяснить, где именно находится талисман: на одном из бывших вулканов или под водой?

– Под водой, под водой, – забубнил Ниппи. – Под водой! Не просто под водой, драгоценный мой, называющий себя капитаном Лооем. А на дне – в Шеоле. Я всегда говорю точно. Я всегда указываю местонахождение талисмана, если только могу его указать.

– Это правда, – подтвердила Каэтана. – Только как же я туда попаду?

– Возможно, мне удастся раздобыть талисман, и я попытаюсь поднять его на поверхность, – сказал А-Лахатал.

– Нет, – вмешался Змеебог. – Это точно невозможно. Талисман сведет тебя с ума. Не забывай, что сейчас ему будут помогать одиннадцать разгневанных братьев. Этого почти достаточно, чтобы перевернуть мир.

– Тогда что же делать? Представь себе, что Мелькарт найдет возможность каким-либо образом поднять его со дна. Либо там, на дне, отыщет свою новую жертву и помощника?!

– Кого отыщет? – недоверчиво спросил Траэтаона. – Кетуса, что ли?

– Если его самого, то это будет конец, – негромко произнес капитан Лоой. – Настоящий конец – неотвратимый и мучительный. Потому что мир не видел подобного чудища. И если найдется сила, способная поднять его на поверхность, которая заставит его обратиться против людей, то им не выжить. Кетус слишком огромен; и сам Йа Тайбрайя уступит ему дорогу, чтобы уцелеть.

– Очаровательный прогноз, – сказала Каэ.

– А ты-то откуда это знаешь, капитан? – поинтересовался Куланн, вглядываясь в изменившееся, побледневшее лицо Лооя. – Ты так говоришь, будто сам его видел. А вдруг это просто выдумка, сказка, придуманная теми же мерроу или шеолами, чтобы отпугнуть прочих от их крохотной страны? Не так уж у них много места в этом мире: возможно, они хотят оградить его от любых посягательств извне.

– Он не капитан, – пробормотал Ниппи, обращаясь к своей госпоже. – Он только тот, кто называет себя Лооем.

– Пожалуй, ты прав. Только не кричи об этом на всех перекрестках, погоди. Капитан Лоой, может, и сам не сознает, насколько он изменился. Дай ему возможность самому все понять и пережить.

– Только ради тебя, – пискнул неугомонный перстень.

– Что же касается остального, – Кахатанна повысила голос, – у меня есть одна догадка. Должна сразу предупредить, что она довольно-таки безумная, однако я надеюсь, что окажусь права. Только мне необходимо побыть одной в своем храме.

С этими словами она легко поднялась из-за стола и вышла из трапезной. Уже в дверях обернулась и приказала:

– Если появится Тиермес, немедленно ко мне. А еще я очень рассчитываю на твоих грифонов, Солнцеликий! Так что позаботься о них.

Когда Каэ скрылась из виду, ошарашенный Барнаба произнес:

– Редко удается видеть ее такой грозной. Большие события грядут и большие потрясения.

В Храме Истины было тепло и уютно. Зеленое пламя на каменном алтаре ворчало и мурлыкало, словно домашний кот, пригревшийся на руках своей хозяйки. Двери, многажды смазанные и вычищенные, тем не менее тихо поскрипывали, поддерживая беседу с госпожой. Мягко плескалась вода в прямоугольном бассейне с изумрудным дном.

Каэтана сидела на полу у ног своего собственного изображения, которое так часто вынуждено было исполнять вместо нее обязанности владычицы сангасоев. Изваяние вышло у скульптора довольно похожим на настоящую Интагейя Сангасойю, только более грозным, величественным и важным, нежели она была в жизни. Впрочем, с изваяниями всегда так – и тут уж ничего не поделаешь.

– Как ты считаешь, это мне не снилось, не грезилось? Я ведь правда могу дышать под водой?

Пламя потрескивало, соглашаясь.

Когда-то давно расщедрившийся Йабарданай, зная о том, как страстно, как неистово Кахатанна любит его родную стихию, преподнес ей подарок – способность не просто опускаться под воду, как умели делать его многочисленные родственники, но и жить там – что было доступно ему одному. Но дабы остальные не попросили того же и не обиделись, получив решительный отказ (не терпел Морской бог никого в своем лазурном королевстве), подарок этот просил сохранить в глубокой тайне. Каэ тогда клятвенно пообещала и клятву свою исполнила. Да так хорошо, что теперь не было ни единой живой либо бессмертной души, которая могла бы подтвердить сам факт его существования. А беда заключалась в том, что теперь она не помнила – было ли это на самом деле или являлось плодом ее воображения. Правда, до сих пор почти все ее озарения соответствовали действительности, но вот это самое «почти» немного угнетало Богиню Истины – пару раз она все же промахнулась. И ей вовсе не хотелось погибнуть из-за какой-то неточности в своих воспоминаниях. Тем более что Шеола находилась слишком глубоко, чтобы ее домыслы можно было проверить опытным путем.

Вот Каэ и взывала сейчас к своей божественной душе, пытаясь получить от нее многострадальной ответ на этот жизненно важный теперь вопрос.

– Это сущая правда, повелительница, – сказал кто-то тяжелым мужским голосом.

Как бы ни многогранна была Интагейя Сангасойя, но таким голосом она отродясь не разговаривала и потому ни на секунду не приняла его за свой. А пружиной взвилась на ноги, еще в прыжке успев выхватить свои верные мечи.

– Браво, – сказал Аннораттха. – Вы можете гордиться. Сам Вечный Воин редко делает такие прыжки.

– Спасибо за комплимент. Но позволь узнать, что ты здесь делаешь в такой час?

– Ничего особенного. Просто стараюсь полностью осветить волнующий вас вопрос. Помогаю разобраться досконально, если вы, конечно, позволите.

Каэтана внимательно разглядывала позднего гостя. Странная улыбка блуждала по ее лицу, и ресницы лукаво трепетали.

– Удивительное дело...

– Что? – встрепенулся Аннораттха.

– Удивительное дело, говорю. Последнее время в Салмакиде происходят не просто чудеса, что еще как-то объяснимо, но чудеса, которые пытаются скрыть от меня. А это уже противоречит всем писаным и неписаным законам – ведь хозяйка здесь пока что еще я. И мне эта скрытность не совсем приятна.

– А если чудеса тебе же на благо, великая богиня?

– Неважно. Помимо благодеяний существуют правила приличия. И иногда – запомни это, Аннораттха, – потребность в том, чтобы твое достоинство блюли выше потребности в помощи и милости, оказанной тем, кто относится к тебе свысока. Я ясно выразилась?

– Более чем ясно, госпожа. Рад, что ты осталась верна себе. Искренне рад.

– Я тоже рада, странный ты человек. А что, сиреневые моря и зеленые закаты тебя уже больше не привлекают?

Аннораттха удивленно на нее взглянул:

– Так ты все знаешь?

– Всего не знает никто. А вот ты второй раз во мне ошибаешься. Конечно, отец, было бы странно, если бы я тебя не узнала с первого взгляда. К тому же ты так старательно избегал встречи со мной, что я поневоле заинтересовалась таким таинственным персонажем.

Барахой, великий Древний бог, уселся на какой-то мраморный пьедестал и расхохотался. Он смеялся до слез, вытирая их пышным рукавом синей рубахи, размазывая по лицу. На несколько секунд ему удавалось утихнуть, но потом он снова принимался смеяться, еще сильнее, еще безудержнее.

– Ах я старый глупец! Ах я наивный! Однако же выросла ты, дочь, помудрела. А я все никак не хотел этого признавать. Ты уж прости меня, дурака такого.

– А я давно простила. С тех пор, как почувствовала, что ты здесь. Я ведь все понимаю, отец. Понимаю, что гордость не позволит тебе просить прощения, а порядочность не даст остаться в стороне и смотреть из укромного местечка, как мы здесь умираем. У тебя не было иного выхода, чем принять чужой облик и попытаться все начать заново, с чистого листа. Так проще, и объясняться незачем и не с кем. Ведь Аннораттха не только никому ничего не должен, но еще и снискал всеобщее уважение и приязнь. Ты правильно поступил, великий Барахой, ты избавил себя от глупых споров о том, принимать ли нам твою помощь в предстоящем сражении или нет...

– Именно так, – согласился бессмертный. – Так я и рассуждал. Я огляделся по сторонам однажды и вдруг понял, что та ноша, которую ты взвалила себе на плечи, еще более непосильна, чем мне казалось. Я перестал относиться к тебе как к дочери и внезапно увидел в тебе равного, а во многом и превосходящего меня соратника, которому я могу доверять, на которого могу положиться. Я был плохим владыкой Арнемвенда и еще худшим отцом тебе, девочка. И потому я не предлагаю Интагейя Сангасойе принять в ряды своих союзников и друзей старого и трусливого, растерянного и не верящего ни во что Барахоя. Зато я могу предложить ей крепкую руку и верный меч Аннораттхи. Этот чудак, быть может, и не слишком велик и могуч, зато расторопен, сообразителен и во многом разбирается. Он может оказаться полезен в самых неожиданных ситуациях, к тому же у тебя есть шанс подружиться с ним – он твой горячий поклонник и верит тебе во всем. Это уже много, правда?

– Это очень много.

– Вот и ладно. – Барахой еще больше повеселел. – Знаешь, Каэ, дорогая, вот сказал тебе все, что хотел, и даже на сердце полегчало.

– Я рада за тебя... – Она запнулась, но все же произнесла:

– Отец. А теперь возвратимся к моему вопросу: откуда ты знаешь, что тогда произошло?

– Подсматривал, – просто отвечал бог. – Подглядывал, подслушивал. И мне стыдно, но ведь прошлого не вернуть. Зато мое любопытство теперь пригодилось, и ты можешь спокойно отправляться на Шеолу. Тебе грозит множество опасностей, но под водой ты всегда будешь своей – желанной, родной и близкой. Море примет тебя. Кстати, ты не хочешь поговорить со мной о Лоое?

– Пока нет. Но если ты хочешь сообщить мне, что он не совсем тот, за кого себя выдает или даже сам принимает, то спасибо за беспокойство: я и сама это поняла.

– Не сомневался, – покивал головой Верховный владыка. – Но подумал, что стоит обратить твое внимание, на тот случай если ты еще не задумывалась... – Он махнул рукой. – Ты правду говоришь, я тебя все время недооцениваю. Может, всем родителям их дети кажутся маленькими?

– И сколько тысяч лет еще должно минуть, чтобы убедить тебя в полной моей состоятельности?

– Неизвестно. Поэтому я и не хочу, чтобы ты признавала во мне своего отца. Грустно, но в этом качестве я тебе не только не нужен, но и мешать буду. Поэтому забудь, что ты меня видела. Лучше езжай на Шеолу и сделай все, что нужно, – так же блестяще, как ты справлялась до сих пор.

– Если бы, – вздохнула Каэ. – Ладно. Отправляйся-ка ты во дворец, найди Аэ Кэбоалана и скажи ему, что я буду готова приблизительно через час. Мы не можем мешкать.

– Слушаюсь, – ответил Аннораттха уже на ходу.

Ровно через час золотые грифоны Солнцеликого бога подняли в небо колесницу, в которой находились трое – Кахатанна, Аэ Кэбоалан и тот, кто теперь называл себя капитаном Лооем.