"ЦЫГАНОВЫ"

3. РОЖДЕНЬЕ СЫНА

Ребёнка нёс отец. А Цыганова

Была ещё бледна и рядом шла.

Ребёнок в стёганое одеяльце

Из голубого шёлка был одет,

Перепоясан лентой с пышным бантом.

И чуть распахивался, обнаружив

Тугую пену белоснежных кружев.

Оркестра не хватало. Музыкантом

Был только ветер — полевой флейтист.

Он в поле разливал свой ровный свист.

Так Цыганов, казавшийся гигантом

Над низким горизонтом, шёл с женой

И нёс ребёнка позднею весной.

На полевой дороге колеи

Ещё хранили форму ранней грязи.

Но было сухо. Рыжие слои

Напоминали про однообразье

Распутицы.

Пот лил ручьём со лба

Отцовского, когда взошли на взлобок.

Там перед ними свежий куст был робок.

Но пел. И поле пело, как труба.

И вся округа перед Цыгановым

Каким-то звуком наполнялась новым

И новым цветом для него цвела.

Он сына нёс в атласном одеяльце,

И Цыганова каменные пальцы

Природа вся разжать бы не могла.

Он нёс младенца в голубых обновах,

Как продолженье старых Цыгановых

И как начало Цыгановых новых,

Он нёс начало будущих веков,

Родоначальника полубогов.

Среди пелёнок, кружев, одеялец

Лежал их дома новый постоялец.

И Цыганов глядел при этом вниз,

Чтоб незаметно было, как лились

Из глаз его безудержные слёзы…

Остановились около берёзы.

На валуне присели отдохнуть.

И Цыганова отворила грудь.

Тут он увидел сына. Он не знал,

Что так младенец немощен и мал.

Он только понял, что за это тело

Он всё бы отдал, чем душа владела,

И то свершил, чего не совершал.

Но вдруг ребёнок сморщил свой носишко

И раз чихнул.

— Чихать умеет, вишь-кo, —

Промолвил с уважением отец.

— А как же звать его? Серёжка, Мишка? —

«И впрямь, как звать его? — подумал он. —

И почему же каждое созданье

Не знает, каково его названье.

За чем на свете тысячи имён?

И странно, что приобретаешь имя,

Которое придумано другими.

А сам бы как назвал себя?»

Трудна

Была та мысль его про имена.

Он бросил думать и сказал:

— Жена,

Пусть сын наш будет Павел. —

И она,

Чуть улыбнувшись, отвечала: — Ладно.

Они всегда ведь с мужем жили ладно.

И вот они пришли домой. И в люльку

Плетёную ребёнка положили,

Чтоб он там спал покуда день и ночь,

Пока пробрезжит свет в его глазах

И первый смысл его коснётся слуха.

А впрямь ли так он нем, и слеп, и глух?

Молчал отец. Жена дитя качала.

И это тоже было лишь начало.