Рабы Нью-Йорка

Моему брату Роланду было пять лет, когда кузен научил его одной шутке. Том да Джон да У-Щип-Ни ехали на лодке. Том да Джон свалились в воду. Кто остался в лодке? Мой братец сказал: У-Щип-Ни, и кузен его ущипнул. Придя домой, братец решил рассказать эту шутку маме и сказал: Том да Джон ехали на лодке. Том да Джон свалились в воду. Кто остался в лодке? Никого, — ответила мама. Братец повторил все снова и, когда мама во второй раз сказала никого, бросился на нее с кулаками.

Прошло двадцать лет… Я старше братца, всю жизнь была старше, а мама до сих пор рассказывает, как его взбесил ее неправильный ответ. Он хотел одного — сделать ей то же самое, что сделали ему. А я теперь живу в Нью-Йорке, и главная моя забота — квартирный вопрос. Я снимала квартирку в старом кирпичном доме в Верхнем Вест-сайде, но она была слишком дорогой, а недорогую найти оказалось совершенно невозможно. Да и дела у меня шли не очень-то гладко. То есть денег я вообще не зарабатывала. Думала, что перееду в Нью-Йорк и стану продавать свои фенечки — украшения из резины и ракушек, серьги с пластиковыми Джеймс-Бондами и все такое, но выяснилось, что этим уже занимается куча других девушек. Так что в какой-то момент я решила все бросить и сказала Стасу, что собираюсь вернуться домой к матери. Мы со Стасом до этого полгода встречались. Тогда-то Стас и сказал, что мы могли бы попробовать жить вместе.

И вот уже почти год мы живем в его квартире в Виллидже. Комната одна, большая, но в ней полно коробок и шкафов, битком набитых бумагами. Он здесь обитает уже лет десять и лет шесть после развода жил один.

Я понемногу привыкаю к такой жизни. Утром убираюсь, выгуливаю далматинца Эндрю, потом подаю Стасу завтрак — два яйца всмятку, печенье с изюмом, кофе с тремя ложками сахара. Обычно в это время швейцар звонит по интеркому и я спускаюсь вниз забрать какую-нибудь посылку или бегу в магазин, например за сигаретами. Потом Стас уходит работать. Он художник, работает сам на себя, и с утра ему не обязательно торопиться, только в последнее время он выскакивает из дому часов в десять, потому что нервничает — у него скоро должна открыться выставка в галерее на Пятьдесят седьмой.

Днем я смотрю сериалы и выпиваю вторую чашку кофе. А потом начинаю придумывать ужин. Могу приготовить, например, куропаток по-корнуолльски в апельсиновом соусе, рис с карри, спаржу или fettuccine[1] с чесночными хлебцами и салатом из аругулы. Без особых изысков. Взяв с собой Эндрю, иду в Ки Фуд, сдаю пустые бутылки. Стас любит кока-колу и Крекер Джек, пастилу лопает прямо из пакета.

В общем, привыкаю потихоньку. Он часто ворчит, особенно если я оставляю свою косметику в ванной. Раньше он говорил: Ох, Элинор, грехи твои тяжкие, пока я не сказала, что это у него регрессивная реакция на католическое детство. Его раздражают всякие мелочи. Если я, к примеру, мою посуду и он углядит на полу лужицу жира, накапавшего, пока я несла фольгу от жаркого в мусорное ведро, он просто из себя выходит. Бесится, когда я не убираю одежду или кладу выстиранные вещи туда, где он их не может отыскать. Ну а если я покупаю не тот дезодорант, он минут пятнадцать объясняет мне, почему он пользуется не антиперспирантами, а именно дезодорантами. Антиперспиранты закупоривают поры и мешают естественному процессу потоотделения, что вредно для здоровья, а дезодоранты просто скрадывают неприятный запах. Но квартира-то его, и, когда мы начинаем ссориться, я с паническим ужасом думаю о том, что сматываться мне некуда.

У меня есть в Нью-Йорке пара подружек. Одна из них сдает свободную комнату за 650 долларов в месяц. У другой ребенок трех лет, и я уверена, что она бы с радостью поселила меня на диване в гостиной, если бы я днем нянчила ее крошку. Но будет ли мне от этого лучше? Сейчас я хотя бы стараюсь освоить искусство совместного проживания с мужчиной.

Так случилось, что на эту вечеринку я пошла без Стаса. Он неважно себя чувствовал, а я все-таки пытаюсь иногда выходить на люди без него. Для меня это проблема из проблем. Я предпочитаю всюду ходить с ним и, пока он болтает со своими друзьями, просто стою рядом и время от времени улыбаюсь, но говорить-то мне ничего не нужно. Допустим, подходит к нам в ночном клубе какой-нибудь его приятель, так он говорит не со мной, а со Стасом — о делах или о софтбольной команде, в которой они оба играют. Нужно мне что-нибудь говорить? Ничего мне не нужно говорить.

В общем, это было новоселье неких Моны и Фила. Я их почти не знаю. Они только что сняли за полторы тысячи в месяц — Моне достались какие-то деньги от родителей — квартиру на Четырнадцатой улице. Сущая находка, шестой этаж без лифта. Фил — плотник, поэтому сантехнику он может наладить сам. Они даже вещи еще до конца не распаковали, все было заставлено коробками. Некоторое время я сидела на кушетке, пила приготовленную в миксере Маргариту и слушала рассказ Мониных родителей об их путешествии в Китай. В каком-то отеле в Пекине они жили в номере люкс — у них в тургруппе устроили лотерею, они ее выиграли, и им достался роскошный номер с уймой напитков в баре.

Потом я их слушать перестала, огляделась по сторонам и вдруг увидела совершенно потрясающего парня, который сидел со мной рядом и ел жареную курицу из Кентакки фрайд чикен - Фирменное название сети экспресс-кафе… Мона и ее муж Фил приготовили соус сами, но, поскольку замотались с переездом, купили в Кентакки кур и разложили их в корзиночки с льняными салфетками. Я ничего не ела, потому что поужинала со Стасом. Он приболел, и я ничего особенного не готовила, только фасолевый суп, макароны с сыром и салатик. Сначала, когда я увидела, как этот парень ест курицу и пялится на меня, я даже разозлилась, поскольку решила, что: а) он чересчур уж красив, этакий кудрявый брюнет с зелеными глазами, и б) он, скорее всего, актер, потому что вид у него был такой, словно он играет в сцене из Тома Джонса, был такой фильм с Альбертом Финни. Стас говорит, что у меня не руки, а паучьи лапки, и мне стало не по себе от того, как этот парень грыз тощее куриное крылышко и меня разглядывал. Я чуть не сказала ему, чтобы перестал выпендриваться и вел себя по-человечески.

Он представился, и мы разговорились. Я впервые за тыщу лет разговаривала с посторонним мужчиной. Стас наполовину поляк, наполовину итальянец, поэтому не поощряет моих бесед с лицами противоположного пола.

Этот парень, Микель, оказался из Южной Африки. Писал политические романы, и поэтому его вышвырнули из страны. То есть не буквально вышвырнули, а просто конфисковали рукопись, над которой он работал. Я спросила, не знает ли он случайно Джимми Гвинна из Кейптауна. Естественно, Микель его знал, даже снимал с ним вместе квартиру в Лондоне лет шесть назад. На новоселье Микель пришел с Милли, с которой я давно мечтала познакомиться: Милли — одна из немногих женщин-художниц, добившихся в Нью-Йорке успеха. Мы поздоровались; оказалось, что мы с Милли учились в одном колледже, только в разное время — она его закончила лет на восемь раньше, чем я. Мне и в голову не пришло, что Милли с Микелем — пара, я думала, они просто пришли одновременно. Короче, Милли отошла куда-то, а Микель стал болтать со мной дальше.

Я дала Микелю свой адрес и телефон, но почему-то умолчала о том, что живу не одна. Надо признаться, что делала я это безо всякой задней мысли. Стас постоянно твердит, что у меня должна быть собственная жизнь. Глаза у этого Микеля умопомрачительные — как два зеленых омута, такие раз увидишь и больше не захочешь. Взглянет-коленки дрожать начинают, а меня такие штуки просто бесят. Так что я никак не реагировала — то есть не позволяла коленкам дрожать — и беседовала с ним, словно он был моей подружкой. Впрочем, я, пожалуй, уже разучилась разговаривать по-другому.

Через несколько дней (Стас как раз ушел в мастерскую) Микель позвонил, и мы с ним договорились выпить вместе кофе. Оказалось, что он живет в нескольких кварталах от нас. В таверне Белая лошадь я уселась в самом дальнем углу, надеясь, что никто с улицы меня не заметит и не расскажет Стасу о том, как я провожу время.

Пришел Микель. Зубы у него сверкали совершенно невообразимой белизной (наверное, вода в Южной Африке какая-нибудь особенная), глаза — ну просто изумрудные (а может, он носит цветные линзы). Кому рассказать — не поверят. Он принес мне свой роман. Его опубликовали в Англии, и теперь он искал американского издателя. Роман назывался Чужак с видом на жительство. Мне все-таки пришлось объяснить, что я живу не одна, и Микель спросил, как это у меня получается. Я сказала, что получается нормально, но все-таки есть надежда, что в один прекрасный день у меня появятся деньги и тогда я смогу съехать. Еще я сказала, что со Стасом ладить научилась, но он терпеть не может людей в доме, дивана у нас нет, только кровать, и вся квартира завалена его вещами, ремонта не делали лет десять, а я мечтаю о настоящей квартире, может даже с засаженным геранью балкончиком, и тогда бы я смогла иногда приглашать на ужин человек восемь-десять.

Тут-то и выяснилось, что Микель живет с Милли. Они познакомились в Лос-Анджелесе. Милли приехала туда с выставкой, а Микель там жил, отбирал сценарии для какой-то кинокомпании. Микель пригласил Милли в Южную Африку, она познакомилась с его матерью, и они отлично поладили. Микель возил Милли к зулусам, она с ними плясала, потом они всю ночь пили какие-то местные напитки, и Милли все ужасно понравилось. Потом Милли вернулась в Нью-Йорк и предложила Микелю переехать к ней, ведь все издательские дела надо решать в Нью-Йорке. Еще Микель сказал, что они прекрасно уживаются друг с другом, только все время ссорятся.

Дело обстоит так: у Милли есть собственная квартира, и когда ее предыдущий друг, с которым они собирались пожениться, купил соседнюю, они сломали перегородки и объединили оба помещения. И теперь бывший друг Милли сдает свою часть Микелю за почти символическую плату, настолько символическую, что хоть Микель и на мели, но все же может себе позволить жить в Нью-Йорке, где, собственно, жить и хочет. Сдает бывший Миллин друг свою часть квартиры Микелю так дешево потому, что восстанавливать стены чертовски дорого, а Милли наотрез отказывается делить помещение с чужим человеком. Микелю повезло, что Милли не считает его чужим, иначе ему пришлось бы вернуться в Лос-Анджелес к работе, которая не вызывает у него ничего, кроме отвращения.

Мы сидели и разговаривали. Микель положил свою руку на мою. В этом не было ничего сексуального, просто мы сидели за деревянным столиком в таверне Белая лошадь, сидели и смотрели друг на друга. Мы оба оказались в одинаковом положении. Будь у одного из нас своя квартира, все могло бы обернуться иначе. Не то чтобы Микелю не нравилась Милли; нет, она ему нравилась. Но они часто ссорились, и ему не дозволялось вечером выходить одному. Милли не большая охотница до вечерних развлечений, а Микелю очень бы хотелось поближе познакомиться с нью-йоркской жизнью, раз уж он здесь оказался.

Мы собрались уходить, и я разрешила Микелю заплатить за мой кофе. Он сказал, что позвонит мне на днях, и я попросила его звонить с одиннадцати до часу, когда Стаса наверняка нет дома. Я попросила, чтобы он надписал мне книжку, и он написал: Элинор, что живет у реки, от Микеля с любовью. И еще я сказала: Слушай, а напиши-ка свой телефон. Вдруг мне понадобится тебе позвонить?

Ничего предосудительного здесь не было и быть не могло. К Микелю я решила относиться как к подружке, поэтому и рассказала Стасу о нашей встрече. Ясно было, что у нас с Микелем ничего не получится, мы оба в одинаковом положении, но, может быть, мы могли бы общаться вчетвером — я бы дружила с Милли, а Стас ходил бы с Микелем играть в бильярд. Нужно ведь заводить новых друзей, а если живешь с кем-то, то лучше дружить парами.

У Стаса чуть нервный срыв не случился. Два дня он со мной вообще не разговаривал, а потом как пошел орать. Велел мне убираться вон, если мне так уж хочется спать с этим типом, возмущался, как я смею приносить в дом любовные послания от какого-то кретина.

Я сказала:

— Знаешь, Стас, если бы между нами что-то было, я бы не стала тебе ничего говорить. Я просто рассказывала Микелю о тебе и о том, какой ты замечательный, а он говорил о Милли.

Стас сказал:

— Не морочь мне голову! Так все и начинается — сначала рассказывают друг другу о своей жизни, а потом заваливаются в постель. Слушай, давай-ка разбежимся. Ты меня достала.

Это продолжалось весь день. Я не выдержала и расплакалась.

— Если хочешь, чтобы я ушла, — сказала я, — пожалуйста! Ты прекрасно знаешь, как я тебя люблю — почему же ты так странно на все реагируешь? Я думала, он тебе понравится. Он так хотел посмотреть твои картины. А я бы с удовольствием с ней подружилась.

— С кем? — спросил Стас.

— С его подругой.

— Ты что, хочешь, чтобы я ей позвонил и назначил свидание? — сказал Стас. — Этого ты хочешь? Замечательно. Ты все это придумала, потому что сама себе не доверяешь. Знаешь, что я в тебе больше всего ненавижу?

— Неряшливость? — спросила я.

— Нет.

— Характер?

— Нет, — сказал он. — На тебя нельзя положиться. Вот что я ненавижу в тебе больше всего. Ты чертовски ненадежный человек. Тебе самой от себя не тошно?

Вот это уж мне совсем непонятно. То есть да, я знаю, я человек ненадежный, но при чем здесь это? То, что я встретилась с человеком и выпила с ним кофе, отнюдь не свидетельствует именно об этом моем недостатке. Я проплакала все воскресенье, а Стас отправился играть с приятелями в софтбол.

Микель позвонил в половине первого. Я пыталась говорить с ним легко и весело. Он действительно очень умный и милый, и я совершенно не понимаю, как Милли может с ним ссориться. Я хотела сходить выпить с ним кофе, только вот глаза опухли от слез. И тут я не удержалась и рассказала ему, в каком аду жила эти три дня, потому что Стас, узнав, что я ходила пить кофе с мужчиной, чуть с ума не сошел от ярости.

— У меня все то же самое. Она совсем спятила, — сказал Микель.

Мы помолчали.

— Может, выпьем кофе завтра? — предложила я.

— Завтра не могу, — сказал он. — Как насчет среды?

— Давай я позвоню тебе утром, — сказала я. — Не знаю, смогу ли я в среду.

Мы опять помолчали, а потом он сказал, что лучше мне ему не звонить.

Я видела его еще один раз. Печальная была встреча. Мы столкнулись в банке. Он был с Милли, и она как-то странно мне улыбнулась. Я была без косметики и в очках со стразами, так что, может, она меня и не узнала. В тот вечер, когда мы с ней познакомились, я была в линзах и навесила на себя кучу собственных украшений, кажется, серьги и бусы с Джеймс-Бондами и прочей ерундой. Когда Милли отошла к банкомату, Микель подошел ко мне и спросил, пойду ли я из банка домой.

Мне повезло — когда я вернулась, Стаса дома не было, а через несколько минут позвонил Микель. Разговаривали мы недолго. Микель сказал, что будет лучше, если мы некоторое время не будем общаться. Говорил он шепотом.

— А как же наш бурный роман, неужели он прервется, едва начавшись?

Молчание было мне ответом.

— Шутка! — сказала я.

Теперь, если Стас оказывается днем дома, я молюсь только об одном чтобы телефон не зазвонил.

Я стараюсь содержать квартиру в чистоте и порядке. Мама моя живет на севере штата, и у нее только одна спальня. К ней мне удрать нельзя. В семь тридцать я встаю и иду гулять с Эндрю. Все хорошо. Стас купил мне пальто, оранжевое шерстяное пальто с зеленым бархатным воротником. Я предпочла бы что-нибудь более консервативное, но новое зимнее пальто иметь приятно.

Из Бостона позвонила моя подруга Эбби. Позвонила в истерике. Она уже несколько лет живет с одним парнем. Он был арт-директором в рекламном агентстве, а она преподает в Симмонсе Колледж Симмонса — престижный частный колледж для женщин в Бостоне… Живут они в Бэк-Бэе, в доме Роджера, старом особняке, который он отремонтировал. Его уволили, и теперь он хочет, чтобы она взяла часть расходов по содержанию дома на себя, но жениться не предлагает. А тут объявился прежний возлюбленный Эбби, который хочет, чтобы она переехала в Нью-Йорк и жила с ним.

— И что ты намерена делать? — спросила я.

Эбби сказала, что ее прежний возлюбленный, Брюс, порядочный подонок, но Бостон и Роджер ей опостылели.

— Я могла бы жить в Нью-Йорке с Брюсом, — сказала она, — и летать раз в неделю в Бостон на работу. Может, в Нью-Йорке мне попадется кто-нибудь получше.

— Не делай этого, Эбби, — сказала я. — В старые времена браки детей устраивали родители. Конечно, можно было нарваться и на подонка, но по крайней мере законную супругу нельзя было вышвырнуть на улицу. А теперь у нас рабовладельческий строй. Живешь с мужиком в Нью-Йорке — изволь быть его рабыней.

— Знаешь, — сказала она, — я привыкла к тому, что Роджер готовит сам. Думаешь, готовить Брюсу придется мне?

Ей отлично известно про мои ужины и про то, как я каждый день ломаю голову над меню.

— Да, — сказала я. — Готовить Брюсу придется тебе. А что ты будешь делать, если вы разругаетесь и он велит тебе убираться к черту? С твоей зарплатой квартиру в Нью-Йорке не снять.

— Брюс, конечно, мерзкий тип, — призналась она. — Но ведь я могла бы пожить с ним, пока не найду кого-нибудь получше.

— Об этом и не мечтай. Ничего ты не выиграешь, не надейся. — Раньше я ей этого не говорила, потому что не знала, что там у них с Роджером, но, похоже, все не так плохо. — Будешь жить с Брюсом, станешь его рабыней. В других городах, где жилье дешевле, все совсем иначе. У Роджера такой власти над тобой нет, ведь ты в любой момент можешь съехать и снять в Бостоне что-то свое.

— Это мне в голову не приходило, — сказала она. — Пожалуй, я еще подумаю. А ты точно знаешь, что в Нью-Йорке нет свободных мужиков?

— Есть женщины, — сказала я. — Сотни и сотни женщин, которые выслеживают дичь. А мужики — они либо голубые, либо сами рабы. Единственный выход — разбогатеть и обзавестись квартирой. Тогда сможешь заиметь собственного раба, нищего, но покорного.

— А женщины эти, которые дичь выслеживают, они хоть из себя ничего? спросила Эбби.

Да она просто ничего не понимает!

— Эбби, — сказала я, — это Нью-Йорк. У них у всех стрижки за сто семьдесят долларов и черные пояса с бляхами из чистого серебра.

— Понятно, — сказала она. — А вообще-то как жизнь?

— Мы со Стасом живем отлично, — сказала я. — Он купил мне новое зимнее пальто. Слушай, я больше не могу говорить. Пора выгуливать Эндрю.

Я повесила трубку и подумала, что надо было мне сказать: Знаешь, Эбби, Том да Джон свалились в воду, и в Нью-Йорке остался только У-Щип-Ни. Правда, я не уверена, что она бы меня поняла. Помню, когда моему братцу Роланду было пять лет, он носил ботиночки с металлическими мысками. После того как кузен рассказал эту шуточку и ущипнул его, мой братец лягнул его, отчего кузен пришел в ярость и кинулся жаловаться нашей маме. У него даже синяк остался. Мама чуть со стыда не умерла — выходило, что все ее педагогические методы себя не оправдали. Сейчас Роланд — стажер первого года в отделении акушерства и гинекологии одной из техасских клиник.

Внутренний голос велел мне позвать гостей. Пока жила со Стасом, я все время мечтала устроить вечеринку. Теперь я живу одна и ничто мне не мешает это сделать. Да только я не хочу. Боюсь.

Я немного подумала, как бы все-таки эту вечеринку устроить, а потом возблагодарила свою счастливую звезду — у меня нет ни стола, ни стульев. Так что этот каприз переходит в разряд неосуществимых. Гостей можно звать только в том случае, если им есть на чем сидеть. Но внутренний голос зудел: Элинор, ты должна позвать гостей. Тебе это пойдет на пользу, — и я, в конце концов, сдалась. Сама не знаю как, но я очутилась в магазине, где купила стол и два стула и оформила доставку.

Я отлично знала, к чему ведут мои действия. И понимала, что сейчас в моей жизни такой период, когда все идет наперекосяк. А если вечеринка удастся, это будет означать, что в конце концов я сумею и жизнь привести в порядок.

В моей комнате с относительным комфортом может разместиться человек пять гостей. Телефоном я пользоваться ненавижу, и десятка два приглашений послала по почте. Текст был такой: Приходите на коктейль в мое скромное гнездышко.

Пригласила я человек пятнадцать мужчин и пять женщин. У меня был план: познакомить всех мужчин, которые меня уже не интересуют, с тремя моими одинокими подружками (две дамы были замужние и должны были прийти с супругами).

Я, правда, отлично помнила, как после свиданий с молодыми людьми звонила каждой из подружек и выдавала подробный отчет о странностях очередного кавалера. Оставалось надеяться на то, что они об этом благополучно забыли.

В день приема все не заладилось с самого начала. Стол доставили в коробке, и состоял он из полусотни деталей. К нему прилагалась инструкция, написанная недоступным моему пониманию языком (видимо, перевод с китайского). Знала бы, что его пришлют в разобранном виде, ни за что б не купила. Я предприняла попытку собрать детали воедино, но через два часа вынуждена была сдаться. Внешне стол напоминал стол, но столешница просто лежала на ножках, и все сооружение держалось на честном слове.

Потом я попыталась приготовить соус (у меня был рецепт из Вименс дей это должно было быть нечто с сыром и мексиканским перцем), но никак не могла включить плиту. Она у меня электрическая, а с электричеством я давно не в ладах. После разрыва со Стасом я съездила навестить мать, и каждый раз, когда я там у нее хотела поджарить тост, тостер самовозгорался. Или начинал расшвыривать обугленные куски по всей кухне.

У меня все ломается. Переехав в новую квартиру, я четыре раза за две недели меняла автоответчики — они отказывались работать. В общем, поняв, что плита не включится, я спустилась вниз за почтой. Пришел счет из Кон Эд на девяносто долларов. Я глазам своим не поверила: девяносто долларов за месяц! У меня квартирка-студия, такая крохотная, что пришлось купить диван-кровать — обычная тахта заняла бы всю комнату, — складной стол и складные стулья. То есть, не будь они складными, их бы просто некуда было поставить. В начале сентября еще тепло, да и плитой я почти не пользовалась. Пару раз включала на ночь кондиционер, но это не стоит девяноста долларов. Кажется, придется сидеть вечерами при свечах, иначе счета за электричество меня разорят.

Я позвонила человеку, который снимал эту квартиру до меня, и он сказал, что, даже если весь месяц пользовался кондиционером по вечерам, счета приходили долларов на сорок, не больше. Ну как тут не психовать! Меня наверняка используют для накопления электроэнергии. Она сочится из стен и прямо в меня. На бланке было указано, что со всеми вопросами надо звонить некоему Альберту Менендесу, что я и сделала.

— Девяносто долларов, Альберт! — сказала я. — Бред какой-то!

— Для Кон Эдисон это не бред, — ответил Альберт.

Но мне это казалось полным бредом. Поэтому я задумалась об объективной реальности. Ну почему все валится именно на меня? Тут я поняла, что начинаю заводиться, а гости придут только в восемь. И я отправилась прогуляться.

Я сидела на опоре моста, тут-то он ко мне и подошел.

— Прогуливаешь? — спросил он.

Я подумала: мне ведь почти тридцать. Но, пожалуй, я бы не слишком удивилась, если бы меня вдруг принудительно отправили в школу, в первый класс. Я взглянула на него. Симпатичный, может даже чересчур, такой чуть грубоватый, как с рекламы сигарет. Глаза голубые, волосы каштановые, вьющиеся. В клетчатой рубашке.

— С чего мне прогуливать? — сказала я. Кажется, это его огорчило. Но мы все-таки разговорились. Он оказался дизайнером по мебели, ему нравится мебель Фрэнка Ллойда Райта, именно мебель, а не архитектура, и еще работы кого-то, чье имя мне совершенно незнакомо, но я сделала вид, что знаю, о ком речь. Этот парень — его зовут Ян — сказал, что прогуливает работу, потому что захотел покататься на мотоцикле. Мотоцикл, красный БМВ-800, стоял на парковке за мостом.

Я сказала, что у меня депрессия. Вечером ходила с подругой выпить, перебрала и теперь страдаю от последствий: 1) физических, таких, как головная боль, усталость и нехватка витаминов В и С, 2) от чувства тревоги.

— Физическое состояние — на него можно и наплевать. Главное — тревога, — сказала я. — Все время беспокоюсь, как я буду принимать вечером гостей.

Ян присел рядом со мной. День был жаркий, но пасмурный, и в воздухе пахло скипидаром. Ян сказал, что он венгр, во всяком случае родители оттуда, и отлично умеет готовить гуляш и паприкаш, а рос он в венгерской общине в Нью-Джерси. Даже произнес несколько слов по-венгерски, наверное, хотел доказать, что не врет. Он спросил, сколько мне лет, а когда я сказала: Двадцать восемь, с некоторой обеспокоенностью заглянул мне в глаза. Странно, но в последнее время везде, куда бы я ни пришла, все выясняют, сколько кому лет. Просто эпидемия какая-то! И каждый норовит уколоть другого его возрастом — словно бабочку на булавку насаживает.

— А тебе сколько лет? — спросила я.

— Тридцать четыре.

— Это уже старость, лапочка, — сказала я.

— Мне уйти? — спросил Ян.

— Нет-нет, — сказала я. — Шутка.

И я рассказала ему историю про то, как один пожилой человек (семидесяти двух лет), друг семьи, позвонил и пригласил меня на ленч. После ленча (arroz con pollo)[2] он сказал, что хотел бы поехать ко мне и заняться любовью. Хоть я и ответила, что будет лучше, если мы останемся друзьями, и напомнила про его счастливый брак, у выхода он меня все-таки облапил. Я бросилась прочь, а он на прощание выдал комплимент относительно некоей части моего тела.

— Разве это не ужасно? — спросила я.

— Почему это тебя шокирует? — сказал Ян, — Наверняка ты с таким не раз сталкивалась.

— В семьдесят два года! — сказала я. — Животное. — И попыталась объяснить, что мужчины моего возраста рукам воли не дают. — Если ты кого-нибудь куда-нибудь приглашаешь, а потом вы решаете завершить встречу в постели, то решение бывает обоюдным, так ведь? Ты же не станешь кидаться на девушку на пороге ее дома.

Ян согласился со мной и подтвердил, что не станет. У следующей опоры кто-то играл на трубе, причем довольно плохо, и стоны трубы неслись над водой. Из-за этого музыкального фона все походило на сцену из фильма, во всяком случае, так казалось. Я объяснила Яну, что устала от мужчин, навешивающих на меня оценочные суждения.

— Большинство мужчин, с которыми я встречаюсь, все время выдают какие-то определения, — сказала я. — Но ведь любому — мужчине, женщине можно сказать, что он чем-то расстроен, и в пятидесяти процентах случаев попадешь в точку. — Ян, кажется, меня не понял.

— А мне не кажется, будто ты чем-то расстроена, — сказал он.

— Я и не расстроена, — ответила я. — Ну, может, самую малость, но это потому, что нервничаю перед гостями. И нет у меня никаких причуд и странностей. Все вокруг с причудами, а я нет. Уж это я определить в состоянии.

— Угу, — сказал Ян и предложил мне прокатиться на мотоцикле. Я подумала и согласилась, хотя в последний раз, когда я каталась на мотоцикле, нарвалась на своего отца, Макса, — сначала он узнал Рики, малолетнего преступника, за спиной которого восседала я, а потом и меня. Он заставил Рики остановиться, велел мне слезть и впредь запретил кататься на мотоциклах.

Я прикинула, что срок давности Максовым запретам уже вышел, но все-таки немного нервничала. Макс был не прав, но не во всем. Я понимала, что развлечение это опасное, возможно на грани патологии, но не будет же Ян гнать по улицам города на бешеной скорости. Он дал мне шлем, который возил пристегнутым к переднему колесу, и я попыталась засунуть в шлем свою рыжую гриву. Ощущение было такое, будто меня сдавили тисками.

— Не трогай это, — сказал Ян, показав на какую-то штуковину сбоку. Можешь обжечься.

Потом он вышиб подножку, завел мотор, и мы рванули вперед. Машин было полно, мы долго, пока не пробились к тротуару, объезжали какие-то такси, и ощущение у меня было такое, что еще немного, и колени мне снесет напрочь. Я крикнула Яну в ухо, что хочу проехать мимо дома моего бывшего дружка. И даже представила себе, как мы с Яном мчимся на зеленый свет и я машу Стасу рукой; Стас замирает в изумлении, а потом бросается за нами вдогонку. Стаса, естественно, на улице не было, но приятно иногда немного помечтать.

Мы с Яном ураганом пронеслись по Южному Манхэттену, а потом он высадил меня неподалеку от дома. Я уже собралась с ним распрощаться, и тут мне в голову пришла одна идея. Ян оказался милым и симпатичным парнем, и, хоть мне он вряд ли пригодится, возможно, подойдет какой-нибудь из подружек. В людях я, по-моему, разбираюсь неплохо, а Ян учился в Вест-Пойнте, бросил его и поступил в Бард-колледж. Короче, я дала ему свой адрес и пригласила вечером в гости. Он сказал, что придет с удовольствием.

Часть адреналина я, конечно, катаясь на мотоцикле, спалила, но все-таки не могла заставить себя вернуться домой и ожидать там надвигающегося приема. Поэтому я решила сходить куда-нибудь поесть и направилась вверх по улице. Аньес, местная экстрасенсша, сидела у окна. Когда я проходила мимо, она меня остановила и показала на мужа, который стоял у сточной канавы рядом с собакой — изнуренной и потрепанной, точь-в-точь старая плюшевая игрушка.

— Мы женаты уже тридцать лет, — сказала Аньес, — и очень подходим друг другу. Он ненавидит людей, а я их люблю и беседую с каждым. Он плохо видит, но ноги у него здоровые. Я едва хожу, зато зрение отличное. И живем мы в разных квартирах.

Я кивнула.

— Поболтаем в следующий раз, — сказала я. — Мне надо пойти перекусить. И еще купить вина. У меня сегодня гости.

Завернув за угол Бликер-стрит, я учуяла запах говядины. С чесноком и луковым соусом из пакета — не худший вариант. Кажется, нечто похожее я когда-то ела. Было почти три часа пополудни.

И тут я увидела двух знакомых мужчин. Оба катили перед собой коляски с детьми.

— Привет, Элинор! — крикнул мне Марк. Я перешла улицу и подошла к ним. — Наши жены отправились на смотрины младенца, а мы остались при детях. Ты ведь знакома с Борегаром?

— Да, — ответила я и взглянула на ребеночка, которого вез Борегар. Он был просто прелестный.

— Это не мой, — сказал Борегар. — Племянница.

— Как дела, Элинор? — спросил Марк и посмотрел на меня с состраданием. Не виделись мы с ним с тех самых пор, как я разошлась со Стасом.

— Отлично. Просто великолепно, — сказала я. — Делаю карьеру, у меня премиленькая квартирка…

Марк занервничал.

— Очень рад, — сказал он. — А мы ходили смотреть Златовласку и трех медведей.

— Тебе понравилось? — спросил Борегар у племянницы. У детки было пухлое надутое личико. Я бы ей дала от силы года полтора.

— Очень понравилось, спасибо, — ответила она.

Вид у обоих молодых людей был довольно хмурый.

— А вам самим-то понравилась Златовласка? — спросила я. Они промолчали. — На соседней улице вчера была ярмарка, — сказала я. — Может, и сегодня там что есть, зайдите проверьте. — Я показала им кожаный напульсник в заклепках. — За эту штуковину я заплатила всего два доллара. Надо было еще купить. Там были и с шипами. Честно говоря, я бы носила десяток сразу — до плеча. И тогда никто бы ко мне не полез.

Борегар внезапно встрепенулся.

— Куда ты переехала, Элинор? — спросил он. — Выглядишь ты просто замечательно.

— Точно, Элинор, — подтвердил Марк.

Короче, я и их пригласила.

Потом я пошла в кафе, заказала гамбургер и картошку фри. Мне нужно было как-то себя поддержать. Еда была до того омерзительна, что это даже привело меня в восторг. Почти ледяная полусырая картошка, водянистый кетчуп и тощий кусочек мяса между двумя холодными кусками булки. Отвратительно. Я, дрожа от нервного возбуждения, смотрела на часы, следя за неумолимо бегущим временем. Посетители в этот час были только случайные. Я чувствовала, что токи, от меня исходящие, влияют и на окружающих. Какой-то бородатый хиппи донимал официанта.

— Что с тобой? — повторял он все время. Официант явно плохо понимал по-английски, он был темен и угрюм. — Почему ты такой мрачный? — допытывался бородач. — Иди сюда, я тебе помогу. Ты откуда? — Официант не отвечал. — Ты классный, — сказал хиппи. — Такой красавчик, но еще и классный.

За моей спиной разговаривали две женщины. Они, видимо, только что навещали кого-то в больнице.

— По-моему, ее врач спятил, — говорила одна другой. — Ты видела ее карту? В графе Диета он написал постельный режим.

Наконец я выкатилась оттуда, купила вина и пошла домой.

На автоответчике была куча сообщений от моих гостей. Я совсем забыла, что наговорила следующее: Привет! Сегодня на завтрак я съела пончик, выпила кофе и стакан клюквенно-яблочного сока. У меня вечером гости. Приходите, если хотите. Оставьте сообщение после гудка.

Я стала слушать запись, и почти все говорили: Привет! На завтрак я съел яичницу из двух яиц и тосты и выпил шоколаду. Увидимся вечером, и я никак не могла сообразить, почему мне все рассказывают, что они ели на завтрак.

Плохие новости были все одинаковые — женщины, которых я пригласила, прийти не могли. Одна заболела, другой надо было уезжать, третья придумала какую-то дурацкую отговорку. Они все так долго жаловались на одиночество, что мне и в голову не могло прийти, что они решат пропустить столь волнующее событие. Короче, остались две дамы — я и моя подруга Эми. Она только что рассталась с мужем и наверняка постарается одарить своим вниманием как можно больше мужчин, чтобы доказать себе, что не потеряла формы.

Перед приходом гостей я так нервничала, что чуть не вывесила на дверь табличку Умерла вчера. Просьба разойтись и не беспокоить. Но, как впоследствии выяснилось, замок у входной двери внизу сломался, и большинство гостей все равно в дом не попало. Все шло шиворот-навыворот. Стол мне пришлось накрыть бумажной скатертью (скатерть у меня была как на Хэллоуин, разрисованная тыквами, другой не нашла), из угощения — немного сыру и крохотные треугольные тарталетки со шпинатом, которые я купила в супермаркете.

Должна признать, что бывает угощение пошикарней и поизысканней.

Но сама я выглядела великолепно: я как раз купила китайскую пижаму зеленого атласа, а на ногах у меня были золотые босоножки. Я зарядила фотоаппарат и даже вставила в него новые батарейки, поскольку твердо намеревалась запечатлеть сие событие.

Начали прибывать гости: Майк, Фриц, Барри, Марли, Джон и Тед. А еще Билл, Стэн, Ларри и Рассел. Я рассадила их на диван, на стулья и на пол. Все кидались ко мне на шею, а я с трудом вспоминала, кто из них кто. Все мужчины пришли с вином и цветами. Эми явилась в прозрачной леопардовой блузке, леггинсах и на высоченных шпильках. Она стояла у раковины и пыталась разморозить паштет, который стащила из кафетерия, где работает.

— Пойди познакомься с Марли, — сказала я. — Отличный парень, скромный. Между прочим, гетеросексуал.

— Не могу, — ответила Эми. — Боюсь. Я из тех гостей, которые предпочитают прятаться на кухне.

— У меня нет кухни, — сказала я. — Это же просто ниша. И почему раньше не предупредила? Ты же здесь, кроме меня, единственная женщина.

Комната была вся в сигаретном дыму, мужчины обшаривали в поисках вина холодильник. А я казалась себе Одри Хепберн в фильме Завтрак у Тиффани: Трумэн Капоте сидит в углу (на самом деле это был не Трумэн, а один мой приятель, который обожает меня вышучивать), в комнате полно мужчин и только одна подружка хозяйки. Я все представляла себе немного иначе, но так уж вышло.

Конечно, во время самой вечеринки пищи для размышлений хватало. Нормально ли общаются Майк с Фрицем (они говорили о ловле тунца, а потом стали обсуждать, как одеваются теннисисты из Восточной Европы), не слишком ли долго Эми рассказывает Марли про свой развод. Надо было опорожнять пепельницы, подливать вина, менять кассету Нино Роты (саунд-треки к фильмам Феллини) на африканскую музыку с бонго-бонго. Я, как могла, старалась поменьше общаться с гостями. Как, черт возьми, Холли Голайтли удавалось находить в этом удовольствие? Звонок внизу звонил не переставая, но наверх никто не поднимался (я тогда не знала, что в середине вечера замок заело). Мне казалось, что с минуты на минуту придет еще сотня человек, а когда этого не произошло, я вылезла на пожарную лестницу, чтобы посмотреть, кто внизу может, они позвонили и убежали.

— Стой, Элинор! — услышала я крик одного из гостей. — Не делай этого! Не прыгай!

На секунду я почувствовала себя на вершине успеха. Выползая в своей зеленой пижаме из окна на пожарную лестницу, я, конечно же, выглядела блистательной хозяйкой.

Теперь оставалось только, чтобы в дверь позвонил мужчина, который бы меня действительно интересовал. Тогда вечер, безусловно, удался бы. Но я не ждала никого, кто бы мне хоть мало-мальски нравился.

Наконец звонок таки раздался, и я слетела с пожарной лестницы. Это был Ян, причем с чемоданом. Я залпом допила свое вино.

— Привет, — сказал он. — Как дела?

— Нормально, — сказала я. — Проходи. Надеюсь, ты не собираешься ко мне переехать. Здесь и так повернуться негде. — Меня сбил с толку чемодан.

— Не волнуйся, — сказал Ян. — Просто как раз сегодня моя подружка меня выгнала. Я решил заглянуть к тебе, а уж потом пойду в гостиницу.

— Выпей вина, — предложила я и повела его в комнату, где в позе испанской махи, отдыхающей на коробках из-под мыла, возлежала Эми. На самом деле возлежала она на футоне Футон — японское ватное одеяло или тюфяк., который обычно служил мне и кроватью, и креслом. Я достала фотоаппарат, чтобы сделать несколько компрометирующих снимков. А потом взглянула на часы. Не то чтобы мне было совсем тошно, просто я не могла дождаться, когда все это закончится и я смогу наконец расслабиться. Мне осточертело веселиться. Веселье дается мне с трудом, оно меня травмирует. В некотором смысле гораздо веселее обходиться без него. По мне, веселиться — то же самое, что нервничать. Я подумала, что, пожалуй, предпочла бы в одиночестве предаваться депрессии.

Тем временем появились Марк и Борегар, причем пришли они явно вместе.

— Привет, ребята, — сказала я. — А где Тина и Бетой? — Я полагала, что они приведут с собой жен.

— Ох, — сказал Марк, вытащил сигарету и пошел искать зажигалку.

— Мы не знали, что надо приходить с женами, — сказал Борегар и со смущенным видом направился к столу взять что-нибудь закусить. Наверное, он зацепился за ножку стола, с размаху на него навалился, и стол рухнул. Недопитое вино в пластиковых стаканчиках и остатки сыра полетели на пол. Сразу трое бросились все убирать.

— Господи! Извини, — сказал Борегар.

Ян поднял стол, залез под него и все подкрутил как надо. Я взглянула на него с интересом.

— Не беспокойся, — сказала я. — Не думаю, что этот стол предназначался для практического использования. Он был всего лишь платоновской идеей.

Все курили, но — странная вещь-ни у кого не было спичек. Кажется, все вокруг было усеяно пустыми спичечными коробками. Но пока кто-то один курил, другой мог прикурить у него. У холодильника меня поймал Тед.

— Как ты считаешь, Элинор, — спросил он, — дети рождаются такими, какие они есть, или родители все же могут влиять на формирование личности? — У Теда восьмилетний сын, который далеко пойдет. Он уже организовал рок-группу, и они записали какой-то хит.

— Не знаю, — сказала я, пытаясь улизнуть. — Я на днях была в Сохо и видела женщину с огромным шимпанзе, одетым в костюм и ботинки. Странно, правда?

— Я видел в Воге фотографии твоих украшений, — сказал Тед.

— Прошу прощения, — сказала я и заперлась в ванной. Когда я вышла, оказалось, что почти все вино кончилось, и у меня, наконец, появился шанс избавиться от гостей. Удивительная вещь: каждый из мужчин решил, что я пригласила его потому, что в него влюблена, хотя на самом деле все было совсем не так. И каждый целовал меня на прощание и говорил, чтобы я не волновалась — он скоро мне позвонит.

— А ты познакомился с моей подругой Эми? — спрашивала я.

Я решила, что все разошлись, но Марк с Борегаром и Ян сидели на диване и приканчивали двухлитровую бутылку вина, которую они припрятали. Поняв, что уходить они не собираются, я легла на футон и протянула свой стакан, чтоб и мне налили.

— Боже мой! — сказала я, обхватив голову руками. — Напомните мне, чтобы я больше ничего подобного не устраивала.

Они сидели — ни дать, ни взять герои из Трех бездельников Три бездельника — телевизионный комедийный сериал. — и ждали, что я буду делать дальше.

— Мне было б легче, если бы у меня был парень, — сказала я, — с которым можно было бы разделить ответственность. Я начинаю думать, что уже никогда никого не встречу.

— Позволь мне кое-что тебе сказать, — пробормотал Борегар заплетающимся языком. — Зачем по пустякам впадать в отчаяние?

— Позволь мне кое-что тебе сказать, — заявила я. — Я и при Стасе постоянно впадала в отчаяние. Я вообще считаю, что жизнь есть акт отчаяния. — Борегар озадаченно посмотрел на меня.

— Она терпеть не может оценочных суждений, — сказал Ян.

— Спасибо, — сказала я. Несколько минут все молчали. Кассета закончилась, и в комнате воцарилась тишина. — Что ж, — сказала я наконец, слава богу, все позади.

— А что, собственно, у тебя было на уме, Элинор? — спросил Марк.

— Это была просто вечеринка, — сказала я. — А куда ты дел Тину?

— Я сказал ей, что не хочу, чтобы она сюда шла, — ответил Марк. Он успел здорово накачаться. — Сказал, что мне необходимо иногда выходить без нее. — Интересно, а почему в таком случае он проводит столько времени с Борегаром? Значит, не независимости ищет, просто с ней не хочет быть.

— Наверное, я скучаю по Стасу, — сказала я. — Я делала сегодня что-нибудь ужасное?

— Ничего плохого ты не делала, — сказал Борегар.

— Не больше, чем остальные, — сказал Марк.

Я была пьяна и чертовски устала.

— Сама знаю, — сказала я. — Знаю и все равно непрерывно терзаюсь.

— Никогда из отношений с другим человеком не получается того, что ожидаешь, — сказал Ян.

— Значит, это невозможно, — сказала я.

Борегар потянулся за сигаретой.

— Черт, все время забываю, что нет спичек, — сказал он. — Послушайте, а может, я попробую прикурить от плиты?

— Она не работает, — ответила я и вспомнила, что, когда была маленькой, родители учили меня пользоваться электроприборами — не совать пальцы в розетку, не включать ничего мокрыми руками. Они наверняка упустили что-то важное.

— Плита не работает? — переспросил Борегар.

— Завтра придется звонить в Кон Эд, — сказала я. Марк налил нам еще вина.