Рабыня Рива, или Жена генерала

Глава 1

– Кровная месть – главное в жизни григорианца, – прошептала я на ухо командора Лиама. – Молодой генерал станет оберегать честь семьи, не касайтесь в разговоре его родных. Он может вызвать вас на поединок.

Я перевела дух и отступила на полшага. Теперь я находилась за спиной своего хозяина.

По углам шлюзовой площадки стоял почетный караул. Второй заместитель занял место по левую руку командора. Мы ждали первой встречи старых противников, и воздух искрил от напряжения. Великий день. Если случится чудо и мирный договор подпишут, он положит конец Десятилетней войне. Войне, в которой мой народ проиграл и заплатил дань десятью тысячами рабов. Я одна из них.

Я снова приблизилась к уху Лиама:

– Пожелайте удачи и процветания его супруге. Он не женат. Для григорианца это равно пожеланию благополучия рода.

Со своего места я видела лицо Лиама полубоком: прямой нос под козырьком фуражки, массивный подбородок и краешек брови. И сейчас эта бровь приподнялась.

– Почему не женат?

– Возможно из-за молодости генерала и долгой войны. Точных сведений нет.

– Назад.

Я отступила, одернув китель. На мне была форма вспомогательных сил – на военную, как и на личное оружие, я не имела права. Она была черной, чтобы с первого взгляда понимали кто я. Рядом с белым парадным мундиром Лиама и синей формой флотских она смотрелась позорным пятном.

Шлюзовые двери пришли в движение.

Лиам подобрался, солдаты забряцали оружием, один в боковом коридоре опустился на колено, используя угол в качестве укрытия. В любой момент были готовы открыть огонь. Война затронула многих, но к финалу лишь один народ не сложил перед агрессором оружие. Я считала, что Григ победит, но после оглушительных сражений стороны пришли к примирению. Соглашение подпишут на равных, как бы Лиам ни скрипел зубами.

Наконец, массивные створки разъехались. Три фигуры за ними, плохо видные с залитой светом площадки, направились к нам, и я поняла, что темнота в глубине шлюза обманчива – за ними стояла стена бойцов в темной броне.

Григорианцы на голову выше человека и центр тяжести у них смещен вперед. Если смотреть сбоку, кажется, что они сгорблены, впечатление усиливали мощная шея и массивный плечевой пояс. Серая кожа была гладкой везде. Лицо – нечто среднее между человеческим лицом и звериной мордой. Оно было рельефным, с резко выдвинутым лбом, под которым пряталась человеческие глаза. Желтые, с черной каймой вокруг радужки, они больше всего выдавали сходство с человеком – в них светился разум. Узкий нос с резко очерченными ноздрями и рот, почти лишенный губ, напротив, были похожи на черты животного.

Генерал Эс-Тирран шел в центре – худощавый, но выше остальных. Он припадал на правую ногу – едва заметно, но среди этого народа принято скрывать травмы. Ранен он тяжело. Исцарапанная темно-серая броня, похоже, прошла всю войну.

Лиам подал руку первым – на Григе рукопожатия не в ходу. Эс-Тирран замешкался, но ответил тем же.

– Приветствую, Эс-Тирран, – сказал Лиам. – Желаю процветания вашей супруге.

Григорианец смотрел мимо, оглядывая присутствующих. Желтые глаза остановились на мне, ощупали черную форму – он понял, что я рабыня.

– У меня нет супруги, – он повернулся к Лиаму. – Я принес клятву.

Голос оказался тихим, вкрадчивым, он влез под кожу и потек в венах вместо крови. Незаметным движением я согнала с руки мурашки.

Недолгая заминка и я почувствовала, как злится Лиам – он не понял слов григорианца, но сообразил, что оплошал. Моей вины не было – я сама не поняла, о какой клятве речь и почему генералу не понравилось пожелание.

– Церемония состоится завтра в восемь утра, – отчеканил Лиам. Ладонь прижалась к бедру, словно он хотел вытереть ее о белоснежные форменные брюки. Прижалась и застыла. – Будьте моим гостем. Вас проводят в каюту.

– Сам доберусь, – желтые глаза вернулись ко мне. – Пришли девушку. Обещаю, что не наврежу твоей рабыне.

«Да хоть съешь ее» – читалось в раздраженной позе Лиама, но он просто кивнул.

Старые враги разошлись.

Командор развернулся и пошел по коридору, Эс-Тирран остался на площадке. Я поспешила за хозяином. Григорианцы пробудут на «Стремительном», пока договор не вступит в силу.

– Вонючая рептилия, – зашипел он, брызгая слюной, как только мы скрылись за поворотом.

Я подала платок, который всегда держала наготове. Лиам бешено обтер руки и отшвырнул в сторону. Я подобрала на ходу.

У лифтов мы остановились. Командор поднимется на мостик – мне туда нельзя.

– Рива! Приди к нему сегодня, будь гостеприимна. Потом расскажешь.

Я кивнула, тщательно следя, чтобы лицо осталось безмятежным – эмоции на «Стремительном» не приветствуются.

Лиам скрылся в лифте. Когда дверцы захлопнулись, скрывая стройную спину, обтянутую белым кителем, я выдохнула. Не раскисай. Всего один вечер. Всего один…

Я красивая женщина. Наверное, поэтому оказалась на флагмане.

Когда меня забрали, я закончила начальный курс ксено-этики и, несомненно, это тоже послужило причиной. Но главное, что я была молода и подходила под вкусы Лиама.

Вот уже час в своей маленькой сумрачной каюте я пыталась настроиться на нужный лад. Живу я плохо, но лучше, чем другие рабы. Здесь нет окон, кровать – узкая койка с темно-синим одеялом, пол металлический. Даже раковина в санузле жестяная и темно-серая – из сырого железа. На моей планете заключенные живут лучше.

Вечер на «Стремительном» официально начинался в шесть – это через полчаса. К этому времени я должна быть в апартаментах Эс-Тиррана.

Вместо формы я надела черное платье до колен и соорудила прическу наподобие «корабельного узла», но свободнее – пышную и небрежную.

Подошла к зеркалу. Сильнее всего на моем лице выделялись глаза, большие, синего цвета – в моем мире это признак красоты. Татуировка вокруг пушистых ресниц делала их выразительнее. Вот уже два года из них не уходила печаль, превращая и без того глубокий взгляд в настоящую морскую бездну.

Глава 2

– Ты иларианка?

Я кивнула.

– Вам следовало лучше сражаться. Вы не продержались и года.

Не стану спорить.

Мой мир был первым, кого Лиам подмял под себя. Только через несколько лет я поняла почему: он знал, что мы не выстоим, а трусливое правительство откупится рабами, которые были так ему нужны.

– Как ты относишься к Лиаму? – Эс-Тирран подошел ближе, наклонился.

– Он вырвал меня из рук семьи, сделал любовницей... Даже мирный договор ничего для меня не изменит. Как я могу к нему относиться?

Внимательный взгляд янтарных глаз генерала следил за лицом. Но у меня не задрожали губы и не потекли слезы. Я долго служила на «Стремительном» и привыкла ко многому. Но все-таки он разбередил раны. «Вырвал из рук» – не фигура речи: я вспомнила, как кричала и плакала мама, как солдаты избили отца прикладами.

Я сглотнула и отвела глаза. Нам не свойственно чувство ненависти, но Лиаму я желала зла.

– Так ты с ним не связана? Не вижу брачных украшений. Наши женщины носят браслет вот здесь, – Эс-Тирран обхватил кольцом мою руку чуть выше локтя и слегка сдавил. Я ощутила, как проминается кожа под шершавыми пальцами генерала.

– Нет. У командора Лиама есть жена.

– Говорят, в честь мира он заключит второй брак.

– Я просто рабыня, – мне хотелось забыться, и я отпила из бокала, прежде чем добавить. – Командор Лиам не обсуждает со мной жизнь.

– Лиам, – неприязненно повторил генерал. – Лиам… Ты много лет ему служишь. Скажи, Рива, ты хочешь вернуться домой?

Я опустила глаза. В бокале опять стало мало. Зачем он задает эти вопросы и раздирает незаживающие раны? Неужели не знает ответа.

– Конечно, – тихо сказала я. – Больше всего на свете.

Я не обязана отвечать, но молчать невежливо. Будь прокляты все своды и правила, регламентирующие, как жить рабу и о чем ему думать.

– Я могу освободить тебя, – он наклонился, глядя в глаза. Желтые радужки оказались так близко, что я увидела светлые точки вокруг зрачков. – Если завтра ты публично принесешь клятву верности. Но мне нужна клятва, которую услышат.

– Можете освободить? – я нахмурилась, мечтая, чтобы это оказалось правдой, но страшась, что ослышалась.

Клятвы для григорианцев значили много: ими скрепляли любые сделки, начиная брачными узами и заканчивая торговлей. Они клялись, принимая присягу, прощаясь с любимыми, принимая дружбу или вызывая врага. Клятва прочнее договора – даже сегодня, после заключения соглашения с Лиамом генерал обязался принести клятву о Мире. Но «если другие не слышали, то этого и нет» – такая у григорианцев поговорка. Клятву должны засвидетельствовать от одного до десяти, зависит от того, насколько она серьезна.

– Не знаю… – растерялась я, когда поняла, что он не подшучивает надо мной.

– По соглашению с Иларией ты получишь вольную через двадцать лет. Стоят ли годы ожиданий одной клятвы?

– Вы считаете, Лиам уступит меня вам ради мира? – я пыталась найти рациональное объяснение его предложению и не находила.

Зачем я ему? Он со мной даже не спал.

– Мне не нужен мир, – отрезал генерал. – Я хочу убить его. Когда подойду к тебе на мостике завтра, согласись поклясться, а потом повторяй за мной. После этого ты станешь свободной. Согласна, Рива?

– Что за клятва? – прошептала я.

– Узнаешь завтра. Я принес жертву ради своего народа. У меня не будет наследников, не будет настоящей жены, но есть цели выше собственных интересов. Принеси и ты свою. Постой за свой народ.

– Мой народ меня продал, – бесстрастно напомнила я.

Лиам пожелал молодых рабов. Все на момент отбора были не старше двадцати. Хорошие, здоровые, образованные. А девушки еще и красивы.

Когда я говорю – бесстрастно, я вру.

– Ты можешь это изменить, – хрипло сказал он. – Но все имеет цену, Рива. Чем ты готова пожертвовать ради свободы?

Я молчала, а генерал, затаив дыхание, следил за мной янтарными глазами.

– Принеси мне клятву, Рива. И я освобожу тебя. Ты поклянешься, а я Лиаму кинжал воткну в глотку!

Он сжал кулак – сероватые пальцы были с грубой кожей на тыльной стороне кисти. Кулак заскрипел от напряжения. Зубы генерала сжались – он даже оттянул губы.

Шад Эс-Тирран ненавидел моего хозяина лютой ненавистью.

Как и я.

Не найдя на лице согласия, Шад зарычал и отвернулся.

– Рива! – он экспрессивно добавил ругательство на своем языке, назвав меня трусихой.

Не в силах совладать с гневом, он ходил вокруг, припадая на правую ногу. Я старалась не смотреть, чтобы не привлекать внимание к травме. Он же ранен… Как собирается биться?

– А если вы проиграете поединок? Что станет со мной?

Он предлагал публично отречься от Лиама прямо на Церемонии. Страшно представить, какое я понесу наказание, если генерал не справится.

– Без самоотречения не бывает побед, – Эс-Тирран ответил крылатым выражением григорианцев.

Думаю, понятно, почему лишь они оказали достойное сопротивление.

Он смотрел мне в глаза и ждал. Но я не могла как истинная григорианка бросить на кон свою жизнь, даже не подумав. Впрочем, что я теряю, кроме издевательств?

Я отпила еще напитка. Бордового, сладкого – оно напоминало ягоды, какими я лакомилась в детстве. Мы с мамой сами их собирали. Шад подошел, и я вынырнула из горьких воспоминаний.

– У меня есть для тебя кое-что, – сказал генерал. – Что поможет решиться.

На раскрытой ладони лежало кольцо – детское, со стекляшкой вместо камня. Ярко-розового цвета, поцарапанное острым камнем, от него пахло полынником и сладким сеном… Но только в моих снах. Это кольцо купила мне мама.

– Откуда оно у вас? – испугалась я.

– С твоей семьей все хорошо, – григорианец поднес ладонь ближе, приглашая взять. – Наши миры никогда не воевали, мы не враги. Я посетил твоих родителей и попросил что-то, что поможет тебе довериться. Твой отец отдал эту вещь. Возьми.

– Как они? – я все еще смотрела на кольцо, одновременно веря и не веря. Меня отделяли годы от прошлой жизни. Было больно возвращаться туда даже в воспоминаниях.

Глава 3

Кают-компания «Стремительного» была убрана по случаю подписания Мирного договора.

«Убрана» – означает по-корабельному не чистоту, здесь всегда должно быть чисто. Это значит «убранство» – нарядная роскошь, без которой можно обойтись, но только не на флагмане. Золотистые портьеры закрывали стены, пол устали красным бархатом.

Лиам в белой форме с сияющими золотыми погонами и в черных сапогах, занимал место на трибуне. Как хозяин корабля, но не положения, он имел право взойти туда первым, но придется ждать гостя – генерала.

В просторном помещении собрался цвет корабля: высшие офицеры, некоторые были с женами, прилетевшими на борт по случаю конца войны. Все в парадных мундирах, дамы в вечерних платьях – красных, белых, розовых, желтых… Черного ни одного.

Черную одежду можно увидеть только в концах зала, где располагались места для рабов. Право взойти на трибуну из нас получит кто-то один – я или Эрик, второй ксено-этик «Стремительного».

По случаю праздника я была в платье и в черных туфлях. Хотела надеть костюм, но в последний момент пришла разнарядка: рабы в брюках, рабыни в платьях. Черные туфли, прическа такая же, как и вчера – я выглядела красиво. В зеркале в другом конце зала я видела свое отражение: пышный «корабельный» узел, татуировка, делавшая глаза ярче. Я ненавидела свою внешность: она сделала меня любовницей Лиама. Ненависть пришлось прятать глубоко внутри. Мой удел: терпеть и улыбаться.

Эс-Тирран обещал сделать меня свободной.

Сейчас в кают-компании не было ни одного григорианца. Нервничая, я сцепила руки в замок и они, бледные, выделялись на черном платье, словно большая буква «V».

Раздался писк подключаемого микрофона. У меня екнуло сердце, я перебирала пальцами, едва дыша. Сейчас на двух чашах весов лежало будущее: в одном мирный договор подписывают, я остаюсь на «Стремительном» и продолжаю, сжав зубы, служить хозяину. После войны, скорее всего, меня переведут… А с возрастом я покачусь все ниже. Когда цветок увянет, мне найдут замену. Может быть, я заинтересую кого-нибудь ниже званием и положением. Все ниже и ниже, пока не стану не нужна никому… Как закончу свою жизнь, я не знаю. Будущее в тумане. Но ничего хорошего там нет.

Если я приму предложение генерала, туман придет сразу. Но у меня будет надежда добиться свободы, и я готова платить любую цену… Не я ее продала. Это решили за меня – обстоятельства и мое правительство. Но я заплачу, чтобы ее вернуть.

Я глубоко вздохнула и крепко стиснула пальцы, борясь с головокружением.

В распахнутых дверях появилась сутулая фигура, и я замерла на вдохе.

Эс-Тирран и свита за ним замерли, осматривая зал. Этого требует церемония. С заминкой зазвучала музыка и под звуки марша они двинулись к трибуне по красной дорожке. За ним шли советники, помощники и охрана.

Он был в броне. Мой взгляд скользнул по фигуре и остановился на кинжале.

Генерал прошел мимо, даже не взглянув на меня, словно мы не договорились накануне. Голова кружилась все сильней, в глазах потемнело, и я вспомнила, что нужно дышать.

Делегация взошла на трибуну.

Лиам первым подошел к микрофону, и голос загрохотал по залу – он поздравлял всех с «долгожданным днем», поздравлял с окончанием тяжелой войны «для всех нас», будто не сам ее развязал и говорил, как счастлив подписать договор с Григом. Ложь. Григ он ненавидит – за то, что тот не сложил оружие.

Он говорил что-то еще, но я не разбирала слов. Голос Лиама гремел в ушах, как гнев бога-громовержца. Гремел, словно он уже знал о моем предательстве. В уверенной позе Эс-Тирран стоял рядом и в своей броне выглядел грозно, как страшный вестник войны. У них воинственный народ. Любой повод они воспринимают за приглашение к сражению – личному или государственному.

Лиам закончил и уступил место генералу.

Тот сказал несколько приветственных слов своим. Выразил сдержанную радость от победы и публично пообещал подписать на равных мирный договор. Я смотрела, как они отходят к столу и по очереди жмут друг другу руки. Начиналась главная часть церемонии, речи окончены… Сейчас на сцену вызовут ксено-этика. Я уже приготовилась, что офицер-распорядитель выкрикнет мое имя, но внезапно пригласили Эрика.

Я выдохнула и отпустила измученные нервами пальцы. Генерал невозмутимо наблюдал за приготовлениями и в мою сторону не смотрел. А может, я все придумала вчера? Может воспаленное испуганное сознание все придумало? Ни одного взгляда, ни одного намека…

Мгновение и договор подписан.

Эс-Тирран произнес короткую клятву, обещая беречь хрупкий мир. Официальная часть закончена.

Лиам протянул руку для торжественного рукопожатия, но григорианец прошел мимо и спустился с трибуны. Удивленные люди следили за ним, бесстрастной осталась только свита. Он шел ко мне. Тот момент, которого я ждала.

В горле появился ком, но я помнила его слова о самоотречении. Если бы Илария знала, что это, меня бы здесь не было.

Григорианец остановился в метре и упал на колени, он склонился в низком поклоне, упираясь руками в пол, и он застыл со сгорбленной спиной на целых три секунды. Так кланяются монарху… И перед клятвой, если хотят, чтобы ответили согласием. Только жизненная необходимость заставит григорианца припасть перед рабыней.

Я смотрела на напряженные плечи и спину генерала, боясь поднять глаза и увидеть колкие взгляды и шокированного Лиама, которому некому объяснить, что происходит.

Григорианец выпрямился, но остался на коленях.

– Согласна быть названной?

Он спрашивал, готова ли я к взаимной клятве.

Я онемела: тело стало совсем невесомым, я его не чувствовала. Все взгляды в зале были направлены на меня.

– Да, – выдавила я, бросаясь в неизвестность и отрезав себе пути отступления.

Он сделал шаг навстречу, шершавая ладонь легла на шею, он притянул меня к себе, и мы соприкоснулись лбами.

– Перед Двуликими и свидетелями говорю, что ты моя женщина…

Глава 4

Я поняла, что происходит. Поняла, почему ему была нужна именно я – у Шада появилась причина официально вызвать Лиама на дуэль, и убить его без политических последствий для своей страны. Я поняла, почему так часто он говорил о жертвах. Если он проиграет, то и мне конец. Отныне мы в одной связке.

Один шанс на миллион и Григ им воспользовался.

Только один день – день мирного договора позволил приблизиться к Лиаму на расстояние атаки. К нему не подошлешь убийц. Но вот договор подписан и можно разделаться с врагом для полного триумфа.

А рабыня… Кому нужна рабыня.

Я поняла, почему Шад так вел себя в каюте. Он и для себя закрыл множество путей, публично взяв чужеземку в жены. Но так потребовала его страна. Мы заложники одной ситуации.

Я прижала ладонь к губам, не в силах справиться с эмоциями.

Лиам и генерал играли в гляделки. Растерянные глаза Лиама наполнились решимостью, и он рванул кортик с пояса, сжав губы в белую нитку.

– Что ж, генерал. Если настаиваете! – его буквально трясло от гнева.

Он ненавидит, когда на него смотрят как на труса. Он безупречен, командор в сияющем мундире, пример для каждого. – Я принимаю вызов!

Генерал повернулся ко мне.

– Иди ко мне, – его пальцы сомкнулись на рифленой рукояти ритуального кинжала. У григорианцев он всегда при себе, потому что только это оружие можно использовать в поединке – или голые руки. Но нож лучше кулаков. – Подойди для ритуального поцелуя, Рива.

Шея, плечи, спина – почти все тело покрылось мурашками. Нет, я боялась не его, а самой сути этих слов. Я его жена, он хотел поцеловать меня перед боем, словно я григорианка.

Я приблизилась, почти не чувствовала, как кладу руки ему на предплечья, как его пальцы охватывают мои локти в странном, тесном объятии, и он прижимает меня к себе. Я подняла голову, не глаза – не хотела встречаться с янтарным чуждым взглядом. Но наши губы соприкоснулись – теплое, шершавое прикосновение. Совсем ненадолго – это традиция, а не чувства. От чувств григорианцы жен не целуют.

Он отпустил меня и повернулся спиной, а я пыталась прийти в себя после поцелуя, и успокоить бешено стучащее сердце. Самое главное, не показывать чувств… Они сделают меня слабой.

Лиам вышел в центр кают-компании. Злой, красный, он выглядел сияющим и карающим в своем шикарном мундире. Кортик, зажатый в руке, превратился под светом корабельных ламп в сверкающее лезвие длиной почти с мое предплечье.

Он тяжело дышал, но был готов драться – впрочем, не факт, что выстоит. Но он не мог отказаться, не мог выставить себя трусом на глазах команды, высокопоставленных политиков и их жен.

Генерал на голову выше и выглядит тяжелее. Плюс броня, которую он не снимет – он пришел в ней, имеет право в ней остаться. Я смотрела, как они кружат друг против друга – прямой Лиам и чуть сгорбленный Эс-Тирран, следя за каждым движением противника. Генерал прихрамывал.

Я все еще не верила, что будет бой.

Казалось, этого не может быть. Сейчас что-то случится, они рассмеются, пожмут руки, разойдутся. Но напряженное дыхание Лиама выдавало – это не шутка. После первого же выпада его лицо покрылось испариной: генерал метил в артерию. Ритуальный кинжал едва не вонзился ему в горло. Он был настроен убить Лиама – быстро, не затягивая.

После следующего броска Лиам отшатнулся так резко, что фуражка слетела на пол. Он раздраженно скривил губы, на потный лоб упала прядь. С каждым ударом Лиам злился все сильнее, понимая, что противник силен, а главное – вынослив.

Они еще ни разу не достали друг друга – Лиам уклонялся. Но он уставал. С каждым неудачным выпадом он раздражался, генерал был в броне, ему приходилось метить в лицо или горло, чтобы ранить его. Несколько раз кортик задевал броню.

Не очень справедливо, но на Григе свои понятия справедливости. Да и не заслужил ее Лиам.

От резких движений мундир стал выглядеть небрежно, волосы сбились. Командор не выглядел как на картинке – картинка и война не одно и то же. А он уже давно не был в бою.

Офицеры смотрели на них, не зная, что предпринять. Женщины испуганно наблюдали за боем – и я тоже. Некоторые смотрели и на меня – ксено-этик Эрик пялился почти в упор. Он все понял: что у нас был негласный договор с генералом накануне, что все это – лишь уловка, чтобы заманить Лиама в ловушку. Эрик рисковал. Но он сам раб, он ничего не сказал Лиаму, в надежде, что Эс-Тирран сделает свое дело.

Вскрикнула офицерская жена, и я обернулась.

Бой стремительно шел к развязке. Следующий выпад Эс-Тиррана был удачным: на мундире появился разрез, сочившийся кровью – прямо по центру груди. Лиам остановился, прижав ладонь к ране, словно пробуя на ощупь. Затем упрямо опустил руку и остался на арене. Он пошел влево, обходя генерала, чтобы выбрать позицию для атаки.

Он устал от изматывающего боя. Я видела по его глазам – злым, упрямым, но загнанным. Ему не хватало выносливости тянуть – он сдавал.

Кто-то предложил остановить бой, но никто не решился вмешаться или помочь командору.

Эрик рассказывал заместителю Лиама, чем это грозит по григорианским законам. Если один выходит из поединка – победитель мог требовать от того, кто сдался практически всего. Не очень удобный политический рычаг, но Григ обязательно умело им воспользуется.

Еще один выпад – Лиам едва увернулся, он уже спотыкался.

Заместитель с кем-то связывался по срочной связи. Эрик что-то встревоженно пояснял рядом, жестикулируя. Одна ладонь изображал Лиама, другая – генерала. Он пояснял на их примере, чем все закончится в случае победы одного или другого.

Следующий выпад я пропустила. Лиам устал, он стоял уже неподвижно, крепко стиснув кортик.

Быстро обернулся на трибуну, где стояли Эрик и заместитель командора.

– Послушайте, – начал Лиам, облизав окровавленные губы. Я догадалась, что он хочет остановить бой, но не решался сказать это вслух. Признать трусость. Но и умирать ему не хотелось.

Глава 5

Эс-Тирран опустился на колено перед телом Лиама – обтереть нож об мундир.

Он поднялся, неуклюже из-за ранения, опираясь на колено, словно ему трудно вставать. Генерал сунул кинжал в ножны и, не оглядываясь, пошел к нам – своей свите и ко мне.

– Уходим, – велел он.

Все кончено: мир подписан, Лиам убит – григорианцы возвращались на корабль.

Команда ошеломленно наблюдала, как генерал, прихрамывая, идет к выходу. В янтарных глазах не было эмоций, словно это стекляшки. Холодный взгляд скользил по публике, не задерживаясь ни на ком. Равнодушный – даже к собственной судьбе, он брезгливо смотрел на людей.

Охрана, советники – свита растянулась цепью, следуя за ним. Только я осталась на месте. Меня словно пригвоздило к полу, я не была способна ни на шаг. Сейчас они уйдут, а я останусь в зале, под обстрелом глаз присутствующих… Толпа разорвет меня в клочья. Обратного пути нет.

Сглотнув, я сделала первый шаг – едва поспевая. За моей спиной осталась пара солдат генерала, остальные терялись в дверях, его самого я уже не видела, он вышел из зала. Больше всего я боялась отстать и остаться один на один с командой…

Я пошла быстрее, борясь с детским желанием броситься вдогонку.

На плечо легла рука григорианца. Один из солдат понял мое состояние и дал знать: все в порядке, я здесь.

Из кают-компании мы вышли последними. И думаю, Эрик смотрел мне вслед и мысленно желал мне благополучия. Хоть кому-то удалось вырваться со «Стремительного». Правда, мы еще до шлюза не дошли.

В коридоре было тихо. Караул выглядел растерянным, но им дали команду не задерживать, и мы прошли по богато убранному коридору к лифтам. Шикарные уровни сменились техническими: здесь все куда проще. Пол и стены из металла, а лестница решетчатая, чтобы было видно кто спускается или поднимается по ней. Я шла в конце цепочки, не считая двух солдат позади. Но спина генерала, припадающего на раненую ногу, словно после боя разболелась старая травма, виднелась в конце коридора.

Мы подошли к лестнице и подошвы солдат заколотили по решетке. Скоро будем у шлюза.

Я робко смотрела под ноги и прощалась с кораблем. Еще не могла поверить, что покидаю «Стремительный» – в новую жизнь, в неизвестность, но такую сладкую и желанную. Эс-Тирран обещал отвезти меня домой. Молю, пусть так и будет. Молю, пусть он не захочет того, чего обычно хотят от жен… А если и так, оно стоит того. Меня не испугает любая цена за свободу.

В конце коридора открывался шлюз.

Сердце так гулко билось в груди, что, казалось, его слышали все. Но я без сомнений вышла на шлюзовую площадку и за генералом последовала через открытые створки ворот.

Вот и все.

Отсюда начинается юрисдикция Грига – нас никто не задержит. Я свободна – от Лиама, но пока не от Эс-Тиррана.

На лифтовой платформе солдаты встали стеной за нашими спинами. Генерал стоял перед ними в центре, слева – советник, а я – справа как супруга. Я чувствовала себя вещью, прекрасно понимая, что послужило причиной моего освобождения. Неожиданно, но освободило меня то же, что и мучило – я была любовницей Лиама. По законам Грига муж имел право убить любого любовника жены, если был повод. В нашей ситуации их хоть отбавляй.

Но я физически ощущала на плечах груз: я ему обуза. Он не хотел, чтобы я становилась его женой, как и мне не хотелось видеть его мужем. Но у нас, заложников политической ситуации, не было выбора. Было больно смотреть на генерала.

Я наблюдала, как через прозрачную стенку мелькают темные этажи «Стремительного». Мы спускались все ниже: прямо в недра корабля Эс-Тиррана, пока шлюзовой лифт совсем не погрузился в темноту.

Вспыхнул верхний свет и лифт остановился.

Когда створки открылись, я непроизвольно вздрогнула. У григорианцев свое представление о красоте и правильном. Красота для них – пустой звук. По крайней мере, с точки зрения обычного человека.

Стены были из голого металла, но пол пластиковый – глушить шаги. Разумно, если учесть, что в среднем они тяжелее человека и ботинки у них на магнитной подошве, как в скафандрах. Он вышел из лифта и пошел, не оглядываясь, прямо по коридору. Солдаты, попавшиеся навстречу, не выказывали ему почестей: как и все они, он шел по своим делам, равный среди прочих. Нас никто не встречал.

Меня солдаты повели по другому коридору – влево. Эс-Тирран наверняка пошел на мостик – докладывать о выполненной миссии. А я… А меня… Ведут в каюту? В тюрьму? Если бы я знала.

Но ничего страшного не случилось: затемненный коридор привел в жилой сектор. Я угадала.

– Ваша каюта, Эми-Шад.

Передо мной открылась переборка.

– Благодарю, – пробормотала я.

За мной закрылась дверь и я осталась одна в тишине и прохладе. Остались ли солдаты на дверях или ушли, я не знала – из коридора не проникали звуки. Каюта была достаточно просторной. И здесь уже кто-то жил – меня привели в апартаменты мужа, а не в отдельные. Значит, он действительно считает меня женой.

Я вспомнила, как назвал меня солдат. Эми-Шад – «жена Шада». Это моя новая фамилия.

В каюте я этого не чувствовала, но по опыту поняла, что мы расстыковываемся со «Стремительным» и уходим.

Дико, до зубовного скрежета хотелось выбежать в коридор и посмотреть, как в иллюминаторах исчезает «Стремительный». Но не знала, можно ли мне выйти или генерал хочет, чтобы я ждала здесь.

Женщины из их народа не обязаны слушаться мужа. Но я не григорианка, еще и рабыня… Уже бывшая, но еще минут пять назад была невольницей. Подумав, я все-таки вышла. Солдат на дверях не было, коридор полностью пуст. По наитию я пошла не к выходу из жилого сектора, а в обратном направлении. Все корабли одинаковы, а в конце жилых отсеков часто делают что-то вроде уголка отдыха. Там будут и окна. Здесь же не было ничего, кроме скучных металлических стен и одинаковых дверей.

Коридор вильнул и расширился в просторное помещение. Потолок терялся высоко, там были лампы, но сейчас они были отключены. Свет давали только пара светильников, замаскированных в стенах, а еще – световая дорожка вокруг огромного, во всю стену окна. Из-за нее казалось, что окно обведено гибким неоном, светящимся приятным голубоватым светом.

Глава 6

Солдат невозмутимо выслушал речь офицера. Его не беспокоило, хотя говорили о его потенциальной смерти. Надеюсь, на нас не нападут.

Я умолкла, увлеченная видом из иллюминатора: прекрасная сияющая база из прозрачного полимера, металла и огней напоминала игрушку. В детстве у меня была такая: сфера из пластика, а внутри балерина. Она танцевала, если потрясти и на балетной пачке вспыхивали искры. Станция напомнила ту балерину.

– Как называется база? – спросила я.

– «Веста», – ответил офицер. – Международная станция во имя мира.

Зал прилета вскружил мне голову. Я посмотрела вверх и чуть не потерялась: потолок был прозрачным и по нему ходили люди, а выше был еще один уровень, и еще. Этажи с прозрачным полом убегали ввысь друг за дружкой.

У меня закружилась голова.

– Эми-Шад? – солдат предупредительно наклонился ко мне.

– Все хорошо, – я тихо рассмеялась от восторга и осторожно двинулась вперед, стараясь не смотреть ни вверх, ни вниз. В зале прилета пол тоже был прозрачным.

Ни дверей, ни переборок – только огромные ворота-выход, похожие на арку. Не знаю, как они предотвратят утечку атмосферы, случись разгерметизация. Совсем не боятся войны? Или за восемь лет технологии сделали скачок, который я пропустила, и у гражданских появились новые способы?

Сразу за воротами начиналось широкое фойе. Хорошо, здесь пол металлический. Не знаю, как бы ходила, будь он везде прозрачным.

– Одежда, – напомнил сопровождающий и мягко придержал за локоть, направляя в соседний коридор.

Я не стала спорить. Не уверена, что мне это дозволено, пусть я жена генерала Шада. Все знают, что генерал Шад взял в жены рабыню.

Оказалось, мы шли к лифтам. Поднялись на два уровня вверх, и я очутилась в царстве моды сразу, как вышла из кабины. Фойе отделано в строгих черно-белых тонах, а девушки перед витринами магазинов – зазывалы, одеты очень строго. Одинаковые серые платья, волосы намазаны гелем и убраны в строгие крендельки на затылке. Ни украшений, ни косметики. Здесь одеваются жены и наложницы высокопоставленных мужчин, обслуживающий персонал должен выглядеть как мышки.

Когда я подошла к ближайшему магазину, девушка с дверей низко мне поклонилась, улыбаясь. Вблизи я рассмотрела, что кожа равномерно покрыта сероватым гримом, уродующим лицо, а ресницы острижены. Ногти короткие, а под платьем оказалась изуродована и фигура – грудь утянута, на боках накладки, которые делали их шире.

– Рива Эми-Шад! – объявил меня офицер и я испугалась.

Меня впервые представили так громко, жестко и торжественно вне корабля Шада.

На мгновение показалось, что сейчас девушка рассмеется и прогонит меня – ненастоящую госпожу, рабыню. Но она еще ниже поклонилась и изящным жестом пригласила в салон.

Чего здесь только не было!

Наряды из разных уголков вселенной: была одежда и с Иларии. Наши традиционные платья до пола, прямые, с двумя разрезами по бокам и закрытым воротником. И цвета наши, национальные: небесно-голубой, маково-красный.

Я улыбнулась, радуясь, словно встретила гостя, дорогого и редкого. Но улыбка исчезла. Я скучала по дому, но понимала: прошлого не вернуть. Больше я никогда не полюблю дом так, как любила в детстве.

Я отвернулась и просмотрела следующий ряд. Девушка навязчиво улыбалась, изящными жестами рук предлагая то одно, то другое платье, словно немая. Я наугад выбрала несколько, а она, подобрав нужный размер, расстелила их на столе.

Пальцы девушки скользили по шелковым невесомым подолам, показывая красивые складки, сложнейшую вышивку, каждый камешек на отделке пояса. Я расправила платье, и сразу ощутила отвращение – слишком пышное, нарядное, оно напоминало платья офицерских жен со «Стремительного», когда они приезжали к мужьям и те устраивали бал в главной кают-компании.

– Нет, – сказала я.

Она безропотно убрала отвергнутый наряд.

На столе появилось следующее и руки девушки вновь порхали над ним. Светло-розовые юбки из миллиона слоев тончайшей ткани, кант на коротких рукавах, белые цветы на подоле.

– Беру, – сказала я.

Цветы очень понравились – нежные, а главное, не напоминают ни о чем.

Следующее платье. Тоже отвергла. Девушка повернулась и показала на брючный костюм за ней. Брюки напомнили рабскую форму Лиама.

– Нет. Скажите, у вас есть такие же, других цветов? – я расправила отобранное платье. – Почему вы постоянно молчите?

– Она немая, Эми-Шад, – ответил за нее мой солдат. – Это безгласая рабыня.

– Что? – я обернулась. – Безгласая?

– Эми-Шад много провела времени на корабле, – пробормотал офицер. – Рабов, которым не нужен голос, во время войны его лишили. Вы не знаете. Она вам не ответит.

Я потрясенно уставилась перед собой, затем собрала несколько платьев и попросила офицера заплатить. При себе денег у меня не было. Напоминание о войне вернуло меня в чувство.

Говорили при ней, но девушка вежливо улыбалась, словно не слышала, о чем мы говорим. Слуха ее не лишали, я сама убедилась. Я не смогла смотреть ей в глаза.

На «Стремительном» казалось, что я живу в аду.

Ад был заключен в его корпусе, а за ним – счастье и свобода. Оказалось, это не так. Война затронула всех и навсегда изменила всех. Теперь нас обслуживают безгласые рабыни. Где же свобода, равенство, обещанные нам?

Может, и ею заплатила страна, позволила сделать из юной девушки немую и бесправную? Восемь лет на «Стремительном» я провела в яйце. И теперь «скорлупа» треснула, только мир открылся плохой.

– И много таких рабынь?

– Хватает, Эми-Шад, – вздохнул офицер, двигаясь вровень со мной по рядам. – Кто бы захотел работать здесь... Это делают рабы.

– И всех лишают голоса?

– Зачем он им? Требовать свободы?

Слова прозвучали жестоко. Мне казалось, они должны жалеть рабов, ведь Шад освободил меня… И офицер говорит сейчас с бывшей рабыней. Но на Григе такие же нравы, как и везде – жестокие нравы победителя. Проигравшие пусть льют слезы сами.

Глава 7

На корабль я вернулась, смирившись с несправедливостью.

Офицер был прав. Я должна радоваться тому, что имею. Мне очень повезло.

В каюте было пусто, как и утром – я осталась совершенно одна. Переоделась в новое платье, а старую форму выбросила – мне хотелось проститься со старой жизнью навсегда.

Заняться было абсолютно нечем. Я прилегла на кровать в новом платье, рассматривая обстановку. Григорианцы не сказать, что скромно живут, но скромнее, чем любил Лиам. У генерала должна быть роскошная каюта – и она была неплохой, но и не такой, какими были каюты старшего состава на «Стремительном».

Все в темных тонах: темно-синий, черный. Черные стены создавали немного искаженное пространство и каюта казалась другой формы, чем на самом деле. Я так увлеклась, что пропустила момент, когда пришел мой муж.

Эс-Тирран застал меня врасплох.

Переборка отъехала в сторону, открывая его высокую фигуру – все еще в броне. Он стремительно вошел в каюту – словно на мостик, и я привстала, толком не зная, что делать и как приветствовать его. Как жена? Как григорианка? Как рабыня?

– Рива, – безучастно сказал он и ничего не добавил.

Это приветствие. Генерал дал понять, что заметил меня. Он вошел в каюту и подошел к кровати – прямо ко мне. Я торопливо села.

– Генерал, – ответила я тем же тоном.

Называть его по имени мне казалось слишком дерзким.

Он окинул меня взглядом: оценивал внешний вид. Помимо того, что я переоделась, соорудила еще и прежний «корабельный узел». Это платье тоже оставляло плечи открытыми, хоть и было с рукавом. Черные пряди выглядели контрастом на фоне белых плеч.

Я расправила юбки – они сбились в груду, пока я лежала.

– Почему ты не купила иларианскую одежду? – генерал подхватил невесомую ткань на ладонь.

Вопрос меня удивил. Какая ему разница, как одевается жена? Не все ли равно?

Но янтарные глаза уставились на меня – он ждал ответа. А если муж спрашивает, лучше говорить. Конечно, григорианка на моем месте обязательно бы заартачилась, послала бы его парой гортанных выражений, если бы совсем достал. А ответь он тем же – могла бы вызвать на поединок. Правда до этого доходит редко. На их планете нет разводов – пара живет всю жизнь вместе. А раз так, не стоит доводить до крайностей.

– Не знаю, генерал.

– У иларианских женщин такие красивые платья, – продолжил он. – Воздушные, длинные, как свадебный убор. И такие красивые корсеты под ними. Как они называются?.. Такое слово… торжественное и печальное…

– Грация, – прошептала я. – Откуда вы знаете?

– У меня были женщины с Иларии.

– У нас не спят с иноземцами.

– Не спят, – согласился он и встряхнул ткань. – Почему ты выбрала это?

– Не знаю, – я по привычке подбирала слова, словно отвечала Лиаму. – Я хотела, но… Даже примерить не смогла. Они как будто меня обжигали.

– Правильно, – согласился генерал, отпуская ткань. – Тебя продали в рабство. Если у тебя есть достоинство, тебе должно быть противно. Что ж… Хотя бы цвет не рабский.

Он отвернулся и заковылял мимо. Я так и не спросила, что у него с ногой.

Я наблюдала, как он снимает броню, потом сидит на кровати, уставившись в одну точку. Его мысли были далеко отсюда – от супружеской постели и от меня.

Я шевельнулась, зашелестели юбки, и генерал вынырнул из воспоминаний.

– Ложись спать, – бросил он. – Завтра трудный день. Мы прибываем на Иларию.

Я робко легла в жесткую постель к нему лицом. Не раздеваясь, не готовясь ко сну. Чувствовала себя скованно рядом с ним, в его каюте. Такой я не ощущала себя уже очень давно – даже в кают-компании «Стремительного».

Он сказал, что завтра отвезет меня домой. Мне хотелось расспросить: когда, во сколько, хотя бы порадоваться, но душа была пустой, а говорить первой страшно.

Эс-Тирран все понял сам.

– Хочешь что-нибудь спросить?

– Я смогу увидеть родителей?

– Для этого я тебя туда и везу, – бросил он и снова уставился перед собой. Сгорбленная спина, руки он положил на колени и бицепсы расслабились. Если это можно назвать бицепсами, конечно. Худые, жилистые.

– Генерал… Шад, – не зная, как обратиться, я выбрала компромисс. – Я хотела поблагодарить вас… За то, что вы освободили меня. Я буду признательна всю жизнь за то, что вы вернете меня к родителям.

Он резко обернулся. Глаза изменили выражение: стали холодными, как у коршуна. Пронзительно-желтыми – или оттенок изменило освещение? Что его разозлило?

– Я не верну тебя родителям, – отрезал он.

Я привстала, комкая подол платья.

– Разве я не сделала того, что вы хотели? Не принесла вам клятву?

Я осеклась, когда произнесла это слово. Да, клятвы важны. Но что стоит генералу оставить меня дома – все знают, что наш брак просто политический шаг. Ему же будет так лучше: он сможет жить без оглядки на то, что его жена не относится к его виду.

На Григе это как клеймо на лоб. Нет, осуждать его не будут. Но и многие двери перед ним закроются. Почему меня не оставить на Иларии? Мы можем числиться супругами, но не будем мозолить друг другу глаза.

– Мы взаимно клялись, Рива, – ответил он. – Мы можем заключить союз по иларианским традициям, если хочешь, но разорвать его не можем. Это навсегда. Что про меня скажут? Жена Шада не держит слова! Меня отлучат от династии, ты же этого не хочешь?

– Вас и так отлучат от династии, – тихо сказала я.

Шад промолчал. Он это знал.

– Ложись спать, – отрезал он. – Не доставай меня.

Я лежала, рассматривая потолок. В глазах стояли слезы и зрение туманилось: меня пугали его слова. Возможно, не так, как будут через год или пять лет, но этот брак не был мне нужен иначе, чем спастись от Лиама.

Чем это будет отличаться от прежнего рабства, если я не могу уйти?

Но я согласилась платить эту цену сама. Своими руками мы творим не только судьбу, но и самые страшные ошибки. Не знаю, что будет дальше, но пока знаю, что не жалею. Я хотя бы побываю дома. Увижу маму. И самое главное – Лиам больше не придет за мной.

Глава 8

Она резко обернулась и вышла, вытирая руки о полотенце.

На ней было незнакомое платье – широкое, кажется, домотканое. Мама раньше сама ткала ткань, если было время. Кажется, оно у нее и сейчас есть. Как это странно ощутить: пока я была на «Стремительном» и рвалась сюда, проклиная судьбу, они жили. Ткали ткани, строили беседки, работали, заваривали чай, ели, смеялись, улыбались. Они жили – у них жизнь текла, а не застыла в стазисе, как моя. Они шли вперед, меняя взгляды, вкусы, настроения. Я этого была лишена, застрявшая в том возрасте, когда меня забрали, обуреваемая одной мечтой, одним желанием – вернуться.

И теперь, когда мечта сбылась, она меня опустошила.

Потому что здесь меня не так сильно ждали, как ждала я.

– Мама, – прошептала я и остолбенела.

Это несомненно была она… Но уже другая. Старше, с другой прической, другим выражением глаз. Они поразили меня больше всего – настороженные и чужие. Мама фальшиво улыбнулась.

– Рива! – она обняла меня, но аккуратно, как чужую.

Прежняя близость куда-то улетучилась. Это от неожиданности, точно знаю. Потому что мы еще не привыкли друг к другу, к тому, что я свободна. Наверное, она тоже никак не может привыкнуть.

Мамино платье на спине натянулось. Я ощущала под ладонями ее тепло – как в детстве, но такого же чувства не возникло. Я испугалась, неужели все ушло? Я взрослая, мне так хотелось нырнуть туда, в прекрасные детские воспоминания, когда мы были вместе и не случилось плохого. Неужели нас разлучили не только физически, но и духовно – навсегда?

– Мама! – из домика выбежал мальчик и остановился, увидев, что мы обнимаемся. Лет пять-шесть. Мой брат? Я никогда о нем не слышала, даже не знала. – Отпусти маму! – возмутился он.

Я осторожно убрала руки и только теперь под просторным платьем увидела округлившийся живот. Я крепче сжала руки и зажмурилась. Мама… Больше не моя. Дважды не моя.

– Рива, – приветливо повторила она. – Я так счастлива, что ты здесь! Вот папа увидит…

Она спрятала глаза и вернулась в беседку – заканчивать приготовления.

– А где твой муж? – скованно спросила она, и у меня упало сердце.

Тон, взгляд, мама, конечно, меня рада видеть, но дело еще кое в чем. В моем муже. В том, что я жена чужеземца.

Это ведь не по доброй воле. Не потому, что я полюбила генерала Эс-Тиррана и вышла за него, наплевав на наши традиции. Я это сделала, чтобы освободиться.

С момента своего замужества я не думала об этой проблеме. Я теперь его жена. Пусть фиктивно, не по-настоящему, но на Иларии такие браки не в почете.

– Рива, – позвала мама за стол.

Сына она загнала в дом и теперь сидела и улыбалась. До меня дошло, почему так тихо, почему никто не встретил меня. Хотели решить по-семейному, а не публично, потому что родители не хотели огласки.

Она налила мне чаю в белую чашку – я таких не помнила. Чай был красноватый: с лепестками сонницы и маковника. Сладкий, обжигающий дурман, дающий мгновенное успокоение. Только не мне. Мои раны травами не залечишь.

Мама устало опустилась напротив – себе ничего не взяла. Хотя в ее положении не повредит. Ей нельзя нервничать.

– Мам, а что говорят про… – я не сразу нашла, как продолжить.

Мне казалось, это должно быть событие – мое возвращение.

Нас угоняли в рабство тысячами – это не прошло бесследно. Официально пусть не было национального траура, но десять тысяч семей потеряли детей. Неужели никто не придет, не спросит у меня о них? Никто не порадуется, что хотя бы я вернулась? Я живое свидетельство тех горьких времен.

– Мама, что говорят про нас? – решилась я. – Никто не вспоминает… Не ищет выходы, чтобы забрать нас обратно?

Я все еще говорила «нас», потому что сердцем осталась там, по ту сторону линии фронта. Мама горько смотрела на меня.

– Рива, к чему бередить раны? – тихо спросила она. – Ты вернулась, и я счастлива. Но какой ценой, дочка? – она наклонилась и сжала руку. Волосы выбились из-под косынки – точь-в-точь, как мои. – А другие дети не смогут вернуться. У нас теперь…

Она почему-то замолчала, рассматривая гуляющий под ветром маковник.

– У нас не принято вспоминать поражение, – закончила она через силу. – В день окончания войны праздник устроили, а день капитуляции, будто не было его. И будто детей не угоняли… – мама взглянула мне в глаза. – Никто вспоминать не хочет. Будь надежда, мы бы надеялись, ждали. А ее нет, Рива, они не вернутся. Вот мы и не хотим вспоминать…

– Мама! – я не смогла найти слов, меня переполняли чувства. – Мама, мы тоже ждали! Мы только об этом и думаем, да я… Я была готова на все, чтобы вернуться.

– Знаю, – вздохнула она. – Но восемь лет, это долго, Рива. Ты молодая, еще не понимаешь, – она нахмурилась, и на темном лице появились тени, а между бровями – суровая складка. Видно, что за годы эта морщина стала привычной, хотя раньше ее не было. – Иногда проще забыть, чем есть себя всю жизнь. Проще малым пожертвовать, чем всем.

Она кивнула на дом, где прятались дети.

– Вот, мне их надо на ноги ставить. А как? Скажи мне? Папа поле уберет, кто возьмет у нас урожай? Кто ссуду даст? – она наклонилась, сцепив на столе натруженные руки. – Кто даст кредит на новые семена для следующего года? Кто, если наша дочь живет с григорианцем... Замуж вышла!

– Мама, – пробормотала я, чуть не плача.

– Что мама? Прости… Ты знала, что браки с чужими – табу.

– Ма… – я осеклась на полуслове. Что ей докажешь? – А где папа? Он придет?

– Придет, – вздохнула она и опустила глаза, пальцы гладили хорошо струганные доски стола. – Конечно, ты все же наша дочь, чья бы ни была жена.

– А не потому ли она моя жена, – раздался за спиной вкрадчивый голос генерала. – Что твоя страна продала ее?

Я резко обернулась: Шад стоял за спиной, на полпути к беседке. В окне маячили лица детей – им было интересно посмотреть на григорианца.

– На ваш вопрос я не отвечу, – мама сердито смотрела в стол.

Глава 9

У моего мужа суровая родина.

Особенно к чужакам.

Из иллюминатора я рассматривала дымчатый диск планеты. Военный корабль слишком велик для посадки, мы вновь пересядем на шаттл. За завтраком Шад обмолвился, что несколько лет не был дома – война не щадит даже победителей.

Завтрак тоже проходил интересно. Мы впервые ели вместе – одной семьей. Я как ксено-этик многое знаю о григорианцах, но что это значит – изучить чужую страну и обычаи по книгам? Когда попадешь туда сам, голова пойдет кругом. Так и со мной. Знала я много, но видела впервые.

Мы ели вдвоем. На «Стремительном» я привыкла есть одна или с другими рабами, но офицеры ели вместе. Здесь не так. Здесь командный состав ест в одиночестве или с членами семьи – как вышло со мной. Правда, я исключение. У них не принято таскать родню на войну просто из-за того, что ты по ним скучаешь. Это на «Стремительном» высший состав любил держать рядом жен и любовниц.

Ничего шикарного нам не подали: несколько ложек высокомолекулярного белка с комплексом аминокислот, немного сложных углеводов… Интереснее сам вкус. Острая, соленая пища обжигала рот. Я с трудом ела, хотя Шаду она никакого дискомфорта не доставляла.

Я знала, что они традиционно любят острые вкусы. Но не знала, что настолько. Мне до конца своих дней придется мучиться, давясь этим?

Заметив, что я перестала есть, Шад прищурился.

– Трудно есть? – понял он. – Я скажу, чтобы тебе делали другую пищу.

– Спасибо.

Я убрала вилку и ждала, пока Шад доест. Он и так оказал честь тем, что я не ем одна.

Пока я совсем не привыкла к нему – не понимала, какой у нас статус. Кто мы друг другу? Настоящие супруги или связанные клятвой лишь внешне, а внутри своей неправильной семьи мы другие? Да и нет никакой семьи. На Григе понятие «семьи» свое. Я волновалась, не понимая, как меня воспримут его родственники.

Он генерал, значит, семья родовитая. Там не потерпят кого попало.

Сердце по-заячьи сжималось от страха. Я боялась, что и тут навсегда останусь чужачкой, рабыней, пустым местом. Приложением к генералу Эс-Тиррану, ничего не значащим и жалким. Нечто, чему принесли в жертву высокопоставленного военного. На Григе это важная каста. Только военные могли претендовать на престол – присоединиться к династии монархов. И происхождение тут имело меньше значения, чем заслуги в войне. Но претенденту нужно соблюдать несколько правил. Не стать предателем, не быть осужденным, не быть опозоренным в бою. И самое главное: быть женатым на григорианке.

Своей женитьбой на мне он лишил себя множества возможностей.

Лишил будущего.

Меня могут за это возненавидеть, особенно, если он был единственным в семье.

Что ж, он пошел на это добровольно… Я рассматривала его и пыталась понять, что меня ждет и где мое место. Но самое важное, что в моем будущем нет Лиама и черной формы.

Сегодня я надела короткое платье: так здесь принято. Длинную одежду григорианцы не носят, заменяют ее плащом до пят во время песчаных бурь. Остальная одежда короткая – и у женщин, и у мужчин. Броня универсальна и в случае чего всегда подойдет в качестве одежды хоть на каждый день, хоть на торжественную присягу. Здесь внешний вид не главное, а броня – это почет и слава.

Мое платье было светло-зеленым.

Мне очень нравился цвет, когда я покупала его: он напоминал мне о зеленых полях Иларии, но сейчас стало грустно. Я оделась и с мужем пошла к шлюзам.

Во время посадки я увидела несколько высоких фигур на площадке.

Две женщины – они тоньше, уже в плечах. И один крупный мужчина. Женщины здесь служат наравне с мужчинами, так что их присутствие меня не удивило. Солнце било прямо в глаза, слепило и делало мир внизу темней. Неподвижные черные фигуры, завернутые в плащи, казались зловещими. Его семья или военнослужащие?

Из шаттла мы вышли бок о бок, как полагается супругам.

Здесь жарко. Местами планета сплошь в песках и пустынях – поэтому у них кожа грубее человеческой. Я к такой жаре не привыкла, особенно после службы на «Стремительном». Солнце било и пекло, воздух был раскаленным настолько, что от посадочного покрытия площадки пахло пластиком, так сильно он был нагрет.

От группы отделилась женщина – ниже остальных, а значит, моложе, и сбросила капюшон на плечи.

Тонкое лицо с сероватой кожей и полыхающими янтарными глазами напоминало лицо Шада. Лицо было воодушевленным, словно она вела за собой в бой. Родственница? Подруга? Может быть… бывшая невеста? Волосы, заплетенные в тонкие косички, были убраны под плащ. У мужчин волос почти нет, но у григорианок бывают – какой-то атавизм. Они редкие, но считаются признаком красоты и их носят в косах. Тонкий нос, подбородок – тонкокостный, аккуратный, что даже сделал бы честь девушки с Иларии. Он дрожал, словно она была перевозбуждена или в ярости.

Ее глаза были устремлены на Шада.

– Шад Эс-Тирран! – выкрикнула она.

– Шантара, – спокойно ответил он. – Счастлив видеть тебя здоровой.

– И я, брат! – на мгновение она прикрыла рот тонкими узкими ладонями с длинными красивыми пальцами и всхлипнула. Через мгновение она обрела прежнюю уверенность и выпрямилась, гордо глядя на него. – Теперь я зовусь Эстра-Шад! Еще долго будут говорить: твой брат женился на иларианской рабыне, чтобы убить ее хозяина. О твоей жертве будут помнить. Ты наш герой! Это она?

Все уставились на меня.

Все-таки семья. Отец, мать и сестра.

Григорианская семья складывалась вокруг главы и фамилии получали от его имени: дочь, сын, жена такого-то. Как я стала Ривой Эми-Шад – женой Шада. Но если один из членов семьи отличился, остальные имели право образовать новую фамилию и называться не дочерью или сыном, а сестрой, матерью или отцом. Для непосвященных это выливалось в страшную путаницу кто кем приходится. Супружеские связи роли не играли, только личное желание – его сестра могла выйти замуж, и все равно зваться Эстра-Шад, хотя ее муж вряд ли обрадуется, что оказался не таким именитым, как ее брат.

Глава 10

– Это отрава! – проорала она. – Не трожь руками!

– Спокойно, Шантара, – недружелюбно процедил ее брат и протянул мне руку, чтобы подняться. – Она не знала.

– Так следи за своей женой, – она бросила на него взгляд, полный вызова. Из-под век полыхнуло янтарным, она запахнула плащ и ушла, покачивая бедрами, к дому вслед за родителями.

– Эти цветы высаживают для аромата, потому что они отпугивают насекомых, – объяснил он. – Трогать их нельзя. Они смертельно ядовиты.

– Смертельно? А если кто-нибудь потрогает?

– До тебя это никому не приходило в голову. Идем в дом.

Я нерешительно пошла за ним. Сердце билось в груди громче обычного. Меня дико перепугала его сестра – агрессией и криком. Да и выглядела она решительной и опасной, как и многие родовитые григорианки.

Опасаюсь, она не простит мне загубленную жизнь брата.

Жаркий день мы провели в тиши и прохладе их сада.

Беседка в отличие от наших была каменной. Но, как ни странно, идею я оценила – там было тихо, прохладно и сумрачно. Идеальное убежище от жары и дурных людей. Мне сразу там понравилось. Это было прямоугольное строение, вход напоминал лаз в какой-нибудь склеп или грот – внутри было темно.

Но когда я вошла, оказалось, что на стенах светильники, а в центре сложен стол – тоже из камня. Его окружали каменные скамьи. Здесь не было насекомых, возможно потому, что беседку окружала узкая дорожка высаженных цветов, за которые я получила от Шантары по руке.

Еды не подали, да и напитков мало. Только ледяной настой каких-то пряных и острых трав. Я боялась пить, помня о вкусах, но григорианцы спокойно пили напиток, правда медленно. Одного кувшина хватило на весь день.

Шад расслабился в кругу семьи. Я сидела рядом, по левую руку – как настоящая супруга, но молчала. Слишком страшно участвовать в чужих разговорах. Я не могла набраться смелости попросить воды или чего угодно, что можно пить и не обжигаться.

– Династия ищет нового преемника, – в пустоту сказал отец.

Над столом повисла такая густая и многозначительная тишина, что даже я догадалась, о чем идет речь. Мне стало страшно и стыдно, словно обсуждали меня. Так и было, только мысленно. Я понимала, к чему это было сказано.

Шад ничего не ответил отцу, и я была за это благодарна.

Неожиданно сгустилось напряжение. Они даже не смотрели друг на друга, но их сила будто столкнулась мысленно в старом противоборстве отца и сына. Сына, который, как считал отец, поступил неправильно.

– Не будем, – заметила мать.

– Все генералы побьются за право стать монархом, – возразил ей отец. – Кроме Шада.

– Это мое решение, – мрачно заметил он. – Выбирай, о чем говорить, если хочешь, чтобы я оставался в твоем доме.

В висках запульсировал страх, у меня даже в ушах зашумело. До головокружения я боялась стать причиной ссоры Шада с семьей. Я того недостойна – у них прочные семейные связи. Очень прочные.

Семья молчала.

Почти не чувствуя ног, я поднялась.

– Рива? – глухо спросил муж, тоном интересуясь, куда меня понесло.

– Прошу меня извинить, – пробормотала я. – Я бы хотела лечь.

– Служанка тебя проводит, – равнодушно сказала мать, и я пошла к дому вслед за девушкой-рабыней, обхватив себя руками и стараясь поменьше думать.

Спальня была тихой и прохладной.

Открытое окно, до пола занавешенное белой тканью, вытягивало ее наружу. Мне нравился сквозняк – я давно от них отвыкла. На кораблях сквозняков нет.

Низкая мебель, очень простая, без украшений: стол на толстых квадратных ножках, кровать, состоящая из монолитного прямоугольника, даже ножек нет. Сверху лежала разобранная постель. У окна плетеный стул. Вот и все. Незакрепленные деревянные рамы поскрипывали.

Я накинула петельку на ручку створки, чтобы не качало.

Мне нравилось, что здесь были только природные материалы. Дерево, настоящие ткани. Так приятно, и глаз и кожу ласкает, не дает забыть, что я свободна. В углу сложен небольшой очаг – тоже из натуральных камней. Кто-то тщательно обтесал и отполировал их, смазал маслом, чтобы блестели и не грелись сильно. Мне тоже хотелось иметь свой дом: пустить корни, заботиться о нем, смотреть в окно… Это чувство своей крепости, своей силы. Понимаю, почему здесь живут кланами – силы тебе придает мощь всего рода.

Оставшись наедине, я сразу почувствовала облегчение. С ними я была не в своей тарелке, нервная и подавленная. Я не ровня им и ею не стану. Чужачка. Никто.

По этой ремарке, брошенной отцом, я поняла, что меня возненавидят.

Он мог удостоиться высшей чести стать монархом. Теперь этот путь для него закрыт.

Как бы они ни были подчеркнуто вежливы со мной, это неискренне. Даже сейчас, когда меня нет, они даже не станут меня обсуждать – слишком мелкая, неприятность, о которой не вспоминают. Мне так остро захотелось свободы, что во рту появился вкус пряностей из детства.

Я всегда была упрямой и смелой… Пока не пришла война. Она всех нас изменила, а меня чуть не уничтожила.

Сюда долетали их гортанные разговоры, а я ощущала себя такой маленькой и одинокой, что хотелось съежиться в комок. Или бежать – бежать в свою собственную жизнь, которую никто не кроит как хочет. По злой иронии я меньше всего влияла на свою жизнь: сначала родители решали, как мне жить, затем Лиам, теперь это будет делать семья генерала.

Наверное, я еще не отошла от встречи с родителями. Это меня подкосило.

А теперь они сидят там и орут на Шада за то, что взял рабыню с Иларии в жены, хотя только что чествовали его как героя, за то же самое. Он мог побиться за право стать правителем – на Григе это большая честь. Настолько большая, что весь род возьмет фамилию от имени прославившегося родственника.

Шад такую возможность навсегда утратил.

Знаю, он заставит их умолкнуть. Но на мне на всю жизнь останется это клеймо – та, что не дала взлететь своему мужу. Та, что его погубила. Погибель героя, рабыня Рива – на этой планете меня будут называть так всегда.

Глава 11

Дрожащие губы, слезы в глазах, лицо полное мольбы – Шад оценил все. Взглянул на руки: я ломала пальцы, не справляясь с паникой.

– Тебя это не затронет, – он помолчал, тяжело дыша и добавил. – Это ведь не твоя рука промахнулась.

Я застыла на полувдохе. Сердце пропустило удар и пошло в прежнем ритме: он меня не винил.

– Послушай, Рива, – сказал Шад сильным голосом. На меня он не смотрел – бродил туда-сюда, сильно прихрамывая. – Нам надо поговорить начистоту. Я не желал этого брака.

Я ни жива ни мертва сидела на постели.

Меня любой серьезный разговор пугал, а разговор с генералом доводил до паники. Подспудно я ждала, что мне в лицо кинут обвинения, обзовут рабыней. Скажут, что я пустое место и всем надоела. Я страшно боялась, что Шад разозлится и отошлет меня обратно к Лиаму, раз уж ничего не вышло.

Шад вздохнул и остановился, но смотрел в пол. Лицо было суровым.

– У меня была невеста, – резко сказал он.

Сердце прихватило: чувство было, словно я полетела в пропасть. Ради победы он расторг помолвку.

На Григе к вопросам брака относятся серьезно. Если женишься на всю жизнь, будешь осмотрительно выбирать пару. Невеста – это серьезно. Это значит, он крепко любил какую-то женщину. И я перечеркнула их планы… Конечно, на самом деле не я. Совсем нет. Это сделали те, кто отправил его к Лиаму.

– Ради своего народа мне пришлось оставить названную. Из генералов с правом подписи, только я не был женат. Я поклялся перед Высоким собранием, что возьму тебя в жены и вызову Лиама на поединок. Ты понимаешь, что это значит? Понимаешь, что я сделал? Что это означает для тебя, нас, нашего будущего? Я не хотел этого брака!

Все хуже, чем я думала. Намного-намного хуже. Я кивала, глотая слезы и молясь, чтобы он прекратил рычать от бессилия.

– Я отказался от политической карьеры. От детей. От всего, на что имеют право мужчина или женщина от рождения. Но сделал я это не ради тебя, Рива. Ради своей страны. Я мог отказаться, но не сделал этого. Ты понимаешь почему?

Я смотрела в пол, стараясь сдержать слезы.

– Да, генерал.

– Потому что без самоотречения не бывает побед. И я сделал выбор. Рива, я хочу, чтобы ты это поняла. Я не виню тебя в том, в чем ты не виновата. Ты моя законная супруга, что бы о тебе ни говорили.

Я резко подняла глаза. Генерал был серьезен.

– Ты Рива Эми-Шад с той самой ночи, как обещала мне поклясться. И ты клялась быть моей, помнишь?

– Спасибо, – прошептала я. – Мне очень нужны были эти слова.

Мне до конца жизни придется с ним прожить. И неизвестно кому из нас будет хуже.

– Что у вас с ногой? – спросила я.

Хромота не проходила, уже понятно, что это не недавняя травма. Шад удивленно вскинул янтарные глаза – да, для такого вопроса нужно быть очень близкой с мужчиной. Слова названной, матери, жены, но не посторонней.

Если он правда меня признает, то ответит.

– Я получил осколочное ранение в бою, – глухо ответил он. – С тех пор беспокоит. Какие у тебя планы на жизнь, Рива? Как ты представляешь нас вместе?

– Не знаю, – призналась я.

Нет, я понимала, что рано или поздно мы заговорим об этом. Надо как-то жить: выбрать дом, завести зверушку, раз уж детей не будет, вместе есть, вместе спать. Наконец, познакомиться. Привыкнуть, что этот григорианец мой муж и это навсегда.

– Моя семья тебя не примет, – прямо сказал он и подошел к окну, где на сквозняке колыхалась нежная ткань. Он поймал ее шершавыми пальцами. – Нам придется уйти.

– Я не хочу, чтобы вы потеряли поддержку семьи, – напряглась я.

– Я ее не потеряю, – он обернулся. – У нас будет отдельный дом. Свой клан.

Я не выдержала и усмехнулась сквозь слезы. Внутри все переворачивалось от боли. Я знала, он лгал – и себе, и мне. Мы не сможем положить начало новому роду, у нас не будет потомков. Чтобы они появились, ему нужно было обручиться с женщиной своего народа. А наш дом обветшает, когда мы умрем, и умрет вместе с нами. В лучшем случае там поселятся дети его сестры.

– Спасибо, – снова поблагодарила я. Искренне, потому что мне он ничего не должен. Освободил, сделал женой, он не обязан создавать для меня уют и комфорт, защищать от родни. Но именно это генерал и делал. Может быть потому, что все в жизни привык делать на совесть – до конца и самоотречения.

– Ложись, Рива. Что делать, решим завтра. Путь был долгим, надо отдохнуть, – вздохнул он и сел на кровать. Как и вчера он сидел на краю, сгорбившись и обхватив голову руками, словно сам был в шоке от того, что произошло с его жизнью.

Я легла на кровать, как он и сказал, укрылась. Скоро рядом устроился и Шад. Я давилась слезами, не видными в темноте и мне было страшно – будущее меня пугало. Я не видела там ничего, что могло утешить. Только препятствия, лишения и много-много терпения.

У меня будет он, это не так страшно… Лиам выжил, но генерал не отдаст меня. Сейчас, когда паника улеглась, я понимала почему. Генерал бросил из-за меня вызов, вернуть меня – это признать свое поражение не в бою, а по смыслу. Он никогда не сделает этого.

И все равно меня трясло от страха. Лиам помнит меня. Запомнит он и унижение, нанесенное ему публично – в такой день, день триумфа с большой буквы. Он считал, что выиграл эту войну. С Григом подписан договор, он не пришлет сюда войска, а правительство Грига не выдаст своего генерала. Поединок был честным, здесь не подкопаешься.

Я в безопасности.

Но ничего не мешало Лиаму тайно прислать убийц: за мной или Шадом. Ничего не мешало выкрасть меня на потеху, чтобы наказать зарвавшегося григорианского генерала. Я не хочу стать переходящим знаменем и жертвенным агнцем одновременно.

Я так страшилась будущего, что не сомкнула глаз до утра и задремала, когда сквозь воздушную белую занавеску пробились лучи солнца.

Когда я проснулась, Шада не было рядом.

Выходить из комнаты не хотелось – встречаться с его родней, говорить с ними после вчерашних известий... Мне казалось, они ненавидят меня. Особенно Шантара. Его семья уже все знает: что Лиам выжил и Шад поставил на себе крест просто так. Да, это он промахнулся. Но его любят, а меня нет. Так что и винить будут меня.

Глава 12

– Эдетт, – поприветствовала я ее.

Невеста Шада.

Вместо того, чтобы опустить глаза и смутиться, я вовсю разглядывала ее. Теперь поняла женщин, которым было интересно посмотреть на меня. Точно так же меня разбирало любопытство: кого он назвал невестой добровольно.

Наверное, любил ее.

Если брак один на всю жизнь – выбирать партнера будешь тщательно. Жесткой необходимости для брака у григорианцев нет. Можно и не заключать его, если хочешь. Женщина может завести ребенка вне брака. И несмотря на это, они предпочитали скорее иметь семью, чем не иметь.

Точно так же Эдетт и на меня смотрела.

Она тоже его любила – уверена. И хотела видеть ту, ради которой он расторг помолвку.

Я была уверена: Эдетт не примет приглашение и уйдет. Я бы ушла, окажись в такой ситуации, но григорианка села за стол, ей предложили стакан и налили из общего кувшина.

Тонкокостная, красивая и плащ из дорогой ткани песочного цвета, с зеленым кантом из сложного узора. Она встряхнула волосами, выправляя их из-под капюшона и они рассыпались по спине, зазвенев колечками. Такие украшения я видела у некоторых молодых женщин.

Еще обратила внимание на эмблему на застежке, и на платье под плащом. Скрещенные крылья на фоне солнца, щит. Вооруженные силы. Эдетт – боевой пилот.

У Шада невеста была под стать семье, тоже из военной династии и, уверена, заслуженной и прославленной. В пилоты во всех мирах пробиться непросто. Требует самоотдачи и самообладания.

И ее он ради меня бросил. Ради рабыни.

– Как поживает твоя мать?

Эдетт пожала плечами.

– В трауре, как еще.

– А как ты? – с участием спросила Лиана, и мои щеки порозовели.

Они ведь обо мне. Делают вид, что меня не замечают, но говорят косвенно – спрашивают несостоявшуюся невесту, как она пережила расставание с Шадом.

Там, где брак заключают единожды, оказаться брошенной у алтаря – тяжелое испытание.

– Плохо, Лиана. Но, говорят, время даже камни в порошок истирает. Куда там сердцу.

– Постепенно все пройдет, – согласилась та.

– Шантара, слышала, у тебя появился названный?

– Появился, – усмехнулась та. Кажется, сестра и невеста прекрасно ладили. Если учесть боевой опыт обеих, им поговорить было о чем. – Когда ваши вернутся, мы поклянемся. Я короткую клятву хотела, не успели мы, ваших перебросили.

Названный Шантары служил в одном подразделении с Эдетт. Думаю, оттуда и слухи о скорой свадьбе. Сама она получила увольнительную из-за гибели сестры. Значит, осталась последней в семье.

– Он скоро вернется. Пригласи меня, – попросила невеста Шада. – Слышала по секрету, причины для короткой клятвы у вас были!

– По секрету – не за общим столом.

Обе белозубо рассмеялись. Эдетт сделала странный жест – приложила руку к груди напротив сердца, а затем к запястью Шантары. Я такой не видела. Жест подруг, боевых товарищей, незнакомый мне, но и без перевода ксено-этика понятный – мы близкие. Очень сердечный жест.

– Ты беременна? – вновь переспросила Лиана, не нервничала, но была явно заинтересована и ей не нравилось, что дочь не отвечает на прямой вопрос.

Шантара вновь ответила смехом.

По фигуре не скажешь, сестра Шада была стройной и тонкой. Но григорианки, несмотря на такое сложение, не ходили сильно пузатыми. Только на последних месяцах становились потолще. Ребенок рождался небольшим и худосочным, дольше рос, зато меньше хлопот доставлял матери при рождении. Почти до самых родов григорианки не только сохраняли подвижность, здоровье, но даже боеспособность. Может поэтому они были такими смелыми: меньше зависели от условий, мужа, семьи, рождая ребенка. Могли защитить себя и детей.

Теоретически даже Эдетт могла быть в положении. Ее отстранили бы от полетов только при изменении очертаний тела, а это почти перед самыми родами. Два-три месяца, и снова можно сесть в кресло истребителя.

Кто знает, может, поэтому они сильнее нас. Поэтому победили в войне.

– Что планируешь делать, Эдетт?

– Переведусь на одну из лун, как мама выйдет из траура. Предложили выгодный контракт. Ведущей в сторожевую пару.

– Тяжелая работа.

– Кто-то должен нас охранять. Принимать на себя удар в случае атаки. Шад… он ведь тоже так поступил, когда бросил меня.

– Не говори так, – мягко сказала одна из женщин. – Ты знаешь, почему он сделал это. Он покинул тебя не из любви к другой, а из любви к своей стране. Это его долг.

– Мне не легче! – резковато ответила она, и стремительно встала, звякнув кинжалом и кольцами в волосах.

Запахнула плащ. Не прощаясь, направилась прочь. Движения резкие, но не от злости – они в принципе так двигаются. Хотя мне показалось, Эдетт была раздражена.

Не смирилась с расставанием.

Не все государственный долг выше своего ставят, а если и так – это чувств не отменит.

Я была счастлива, что Эдетт не заговорила со мной. Нападения – даже словесного – я бы не вынесла. Сидела бы и давилась слезами, как накануне в спальне мужа рыдала и тряслась в страхе, что он вернет меня Лиаму.

Минута молчания, как по умершему, и они вновь заговорили.

– Эдетт тяжело переживает. Рива, ты была неучтива с ней.

– Что? – я очнулась от мыслей, с удивлением услышав свое имя. Надо же, обо мне вспомнили. – Неучтива? Я приветствовала ее.

– Но не пожелала ей благополучия. У Эдетт труднейший период.

Я облизала губы и… промолчала. Спорить нет смысла. Как ксено-этик я знала, что ничего плохого не сделала, только ее не переспоришь. Она просто цепляется. Должно быть, Эдетт ей нравилась.

Замечание Лианы было не лучше язвительных слов Эдетт, скажи она их. Я ведь никого не трогаю, специально веду себя тихо, стараюсь быть незаметной. Но, кажется, за столом я центральная фигура. Не выпадаю из поля внимания ни на минуту.

– Мама, не нужно, – резковато сказала Шантара.

В тоне читалось усталое: «Отстань от нее».

– Я лишь забочусь о том, чтобы все было благопристойно. Эдетт…

Глава 13

Утром мы переехали в новый дом.

Я ждала большего. Переезд выдался мрачным, не было ни одной эмоции, которой ждешь от новоселья.

Словно на поминки приехали, а не в новый дом.

У меня не было вещей, у Шада, прослужившего много лет, пока шла война, в родительском доме их тоже не осталось.

Обживаться придется с нуля: и ему, и мне.

Наверное, между нами больше общего, чем казалось на первый взгляд. Многолетняя война нас обоих выжгла, только по-разному.

Дом был меньше, чем у его родителей, но очень похожим: каменный забор, с высаженными перед ним смертельно ядовитыми цветами, внутри каменная беседка, больше похожая на грот. Дом был покинутым, прохладным и тихим. Оказавшись в его тени, мне сразу стало легче. С корабля доставили мою одежду к полудню. Я уже осмотрела комнаты, гостиную и кухню, привыкая к мысли, что буду здесь хозяйкой.

Шад постарался не попадаться мне на глаза.

Ушел в спальню, и дал мне освоиться. Я и сама его видеть хотела поменьше, но и это грызло меня: неужели так и не привыкнем друг к другу, будем избегать до конца жизни, появляясь вместе лишь для официальных мероприятий? Неизвестно, что хуже. Так ведь тоже невыносимо. Когда варианта всего два и каждый для тебя плох, это убивает не хуже отсутствия выбора.

Дом остался необжитым. Свои домашние обязанности я тоже не прояснила.

Шад вышел, когда жара спала, и застал меня за окном в гостиной. Я смотрела, как бледнеет небо, готовясь к сумеркам.

– Пора собираться.

Светский прием, про который сказала Шантара. Интересно, скоро ли я привыкну к их именам? Станут они родными и близкими мне? Или этого никогда не случится?

– Зачем мы туда идем?

Вопрос мучил меня весь день. Выходить в свет с мужем – нет хуже наказания. Все будут смотреть на нас.

– Ты не хочешь?

Я ведь не об этом спросила. А он оправдываться заставляет.

– Пытаюсь понять, что меня там ждет.

Какие новые унижения.

– Я взял тебя в жены по решению генералитета. Мы покажемся им на глаза.

– Хорошо, – вздохнула я. – Мне нужно одеться.

Я ушла в комнату, куда сложила вещи, и мысленно решила, что она моя. Пусть я тут всего несколько часов, но хочу, чтобы в этом доме что-то мое появилось. Перебрала несколько нарядов. Сначала хотела одеться так, как принято здесь, но выбрала платье, в котором я была дома… Слишком вычурно, красиво для местных, но почему нет? За григорианку сойти не смогу, нечего и притворяться. Они и так знают, кто я.

Когда я вышла к Шаду, на его лице и мускул не дрогнул.

Я не смогла определить, одобряет он мой наряд или нет. Возможно, ему просто все равно. Сам он был в броне, как и всегда.

– Пора ехать, – вздохнул Шад, и выглядел при этом, словно и сам не рад приглашению.

Торжественному залу, который сам монарх увидел, было далеко даже до кают-компании «Стремительного» в праздничном убранстве.

Многие пришли в броне.

Военные высших чинов – так все. Их женщины тоже.

Это заставило меня задуматься, раньше я о таком не слышала, даже как ксено-этик, но возможно у них в ходу династические браки, хотя бы среди знати, просто не афишируется? В этом случае будет тяжелее, чем я рассчитывала. Но я все равно улыбнулась: сквозь слезы и через силу.

Быть здесь лучше, чем где была раньше. Вместе со всеми я ждала, пока появится монарх.

К нам подошел пожилой григорианец в броне. Его спутница была одной из немногих, на ком не было военных эмблем или брони. Из-за этого она нравилась мне больше.

– Шад, рад, что ты здесь. Твой корабль прибыл последним, – он добавил. – Эми-Шад.

Кажется, не знает моего имени… Не зная, как к нему обратиться, я склонила голову в знак того, что замечаю его.

– Были причины задержаться.

Здесь все знали, что это за причины: брак со мной, и вызов Лиама. Но в разговор они вступать не стали, обменявшись любезностями, григорианец с подругой оставили нас.

Если я рассчитывала затеряться среди гостей – что ж, глупая идея. Похоже, все собрались посмотреть на нас. Так и было: Шад стал героем, привел меня. На «Стремительный» с этой аферой его послал генералитет, который здесь собрался. Он же разлучил их с Эдетт. Эта мысль успокаивала.

Раздался гонг, и я обернулась.

Хотела посмотреть, отчего шум – монарха вот-вот объявят?

И заметила среди гостей Эдетт.

Она не по приглашению пришла. Пусть Эдетт пилот – неплохой, герой войны, кто угодно, но не из высших чинов. Слишком молода для этого.

Неужели пришла бывшего названного увидеть?

Она смотрела на нас.

Мы завладели общим вниманием, но именно от ее взгляда стало не по себе. Заметил ли ее Шад? Я не стала оглядываться на мужа. Повернулась к монарху, сделав вид, что не видела Эдетт.

Он появился в зале с вооруженной охраной. Я еще помнила своих охранников, и их тактику: эти были вооружены так же.

Вопреки ожиданиям, на монархе не оказалось брони.

Это был мужчина среднего возраста, старше Шада, но не настолько, как его отец, например.

Было бы странно кричать его имя толпе, хотя чего-то подобного я ожидала. Вместо этого присутствующие склонили головы и на несколько секунд замерли. Я с интересом наблюдала за приветствием, тем, как смотрят на него подданные, как он сам держится. Неожиданно во мне проснулся профессиональный интерес ксено-этика. Одно дело слышать или прочесть, другое – наблюдать своими глазами.

Одет он был просто, хотя в гражданскую одежду. Не военный? Обычно к династии присоединялись генералы, другие высшие чины, возможно, он был министром в прошлом. Государственные деятели не были моей работой. На «Стремительном» я занималась военными.

– Шад, – монарх подошел и к нам.

– Гай Эс-Деймос, – поприветствовал Шад, склонив голову.

Я последовала его примеру.

– Рива, – сказал монарх, и я удивленно подняла глаза.

Лицо монарха осталось каменным, мрачным – ни намека на чувства. Но он знал мое имя. Не каждый даже в этом зале может таким похвастаться.

Глава 14

Мы возвращались поздно.

В домах вовсю горел свет, было необычно оживленно для темного времени суток. Шад предложил пройтись. Наш путь лежал через центр. На улицах шла торговля, гуляли пары с детьми.

Я открыла рот спросить, не праздник ли какой, что люди так поздно на улицах. Порыв ветра, такой редкий здесь, донес до меня аромат белых цветов и прохлады, и я все сама поняла. Проклятая жара ушла. Душистая, свежая ночь позволяла дышать полной грудью и чувствовать себя отлично. Особенно мне, к такой погоде не привыкшей.

Я глубоко вздохнула, даже ежась.

Коже было приятно и хорошо. На дожди, которые я любила дома, я не рассчитывала, в этой местности их не бывает. Но облегчение было колоссальным. Я привыкну. Смогу. На «Стремительном» я жила с трудом, но жила. Здесь мне страшно, но этому есть причины: слишком резкие перемены, которых я не ждала, шок дома… Когда вновь обрету почву под ногами – думаю, смогу здесь жить.

Изучу местные обычаи, кухню, может быть, подружусь с кем-то, должны ведь здесь быть иностранки, жены и дочери послов. Найду, с кем познакомиться. Тем более, слава мужа позволит мне войти в этот круг. И там меня примут. Найду работу по душе…

Будущее обретало соблазнительные очертания. Перестало казаться беспросветным адом.

Всего-то нужно было переехать, улыбнулась я, и тут же поежилась.

Значит, не показалось: в доме Шада я чувствовала враждебную атмосферу.

Наш дом был темным – ни огонька.

В окружении соседских он выглядел грустным и покинутым. У нас нет служанок, чтобы разжечь огни на улице, включить свет. Нет и домочадцев.

За поздним ужином, который мы купили по пути, потому что готовить его было некому: я еще не познала секреты местной кухни, а Шаду было не до того, я надеялась с ним поговорить.

– Мне кое-что пришло в голову, – неуверенно начала я, опустив глаза по старой привычке. – Может быть, я смогу найти какую-то работу? Это бы помогло мне…

…скорее освоиться.

Я закончить не успела, потому что Шад перебил.

– Не сейчас, Рива.

Я села на свое место, продолжая рассматривать каменный стол. Ужин мы устроили в беседке – здесь было хорошо, не беспокоили насекомые, и воздух был душистым.

– Почему? – я подняла глаза.

Шад не ел. Сцепив руки, нахохлившись, как опасный гриф, он смотрел в сторону. Янтарные глаза отсвечивали в полумраке. Жесткий вид, собранный – Шад о своем думал. Бесконечно далеком от меня и моих идей с работой.

Он молчал, я решила не лезть, и не переспрашивать.

– Вопросы с должностью мне нужно решить самому, – он встряхнулся и приступил к трапезе. – Будет это не просто. Высоких должностей я не получу из-за брака, возможно, меня переведут из столицы. Мы можем уехать. Пока я не проясню это, ничего не предпринимай.

Мне показалось это обидным. К нам хорошо отнеслись на приеме. Сам монарх поздоровался со мной, он меня заметил, по имени назвал, сколько даже не рабов – известных, знаменитых людей могут таким похвастаться?

Его называли героем.

А обратная сторона почестей и уважения – отказ в карьере, должностях, будущем. Здесь чтут традиции. Будь ты хоть трижды героем.

– Разве это честно? Они ведь сами предложили…

– В том и жертва, Рива. Разве нет?

Шад выглядел спокойным.

До меня дошло, что больше всех психовала генеральская семья и его девушка, он сам свой долг решил нести с честью.

– Куда мы можем поехать?

– Страна решит, где я нужен. Меня могут выслать в другую систему. Подальше с глаз долой. На станцию, сторожевой пост в отдаленной колонии…

Да уж, размечталась я быть генеральской женой. Отправят в колонию, буду ходить полжизни в скафандре среди трех с половиной колонистов.

– Не беспокойся. Скорее меня оставят на планете. Но могут перевести в зону пустынь. Налей мне выпить.

Еще хуже.

– Скоро это определится? – я привстала и подхватила кувшин.

– Не знаю. Когда покончат с политикой, отведут части, сделают все важное, и вспомнят обо мне.

– Может, мне познакомиться с кем-то? Я думала о жене посла или…

– Тебе не стоит выходить одной.

– Почему? – кувшин в руке дрогнул, я чуть не пролила. – Разве здесь не безопасно?

Я знала, что это не только высокоразвитая планета, но и безопасная. Армия хорошо финансировалась, многие если не были профессиональными военными, то отслужили. Дисциплинированный народ. Конечно, преступность есть, как и везде, зато как класс не существует коррупции. Плохими районами считались кварталы мигрантов, и некоторые зоны вокруг космодромов.

Я поглядывала на Шада, не понимая, в чем дело.

Боится, что опозорю его? Или не доверяет? Почему пытается запереть в доме, это не в их традициях – держать жену в четырех стенах.

– Не выходи одна. И никого не впускай в дом, если меня нет.

– Почему? – с тревогой я рассматривала янтарные глаза.

В них было одно безразличие.

– Не делай этого и не задавай вопросов, Рива. Не время. Я должен убедиться, что все идет как нужно.

– Хорошо, – я отвела глаза, чтобы он не увидел страха.

Если бы мне что-то угрожало, он бы приставил охрану, как на «Весте»? Или он потерял должность, а я не заметила? Чего боится? На меня идет охота или угрожает кто-то из своих. Больше Шад ничего не сказал, а мне и не нужно было.

Уснула я с трудом, а проснулась одна в доме.

Ночевали мы в разных спальнях. Дверь в его комнату была открыта, плащ исчез… Ушел.

Я вздохнула, чувствуя себя беззащитной.

Побродила по дому. На улице стояла жара и выходить я не стала. Чтобы быстрее освоиться, села на кухне изучать местные рецепты. Разнообразием они не отличались. Вкусами, если честно, тоже. Много острого, жгучего, едкого. Интересно, если не добавлять специи в таком количестве, будет ли это съедобно?..

От чтения меня отвлекла фигура, появившаяся у нашего дома. Перепугалась до мурашек, но незнакомец приблизился, и я поняла, что это женщина-григорианка. Впрочем, они не менее опасны, чем мужчины.