Радамехский карлик

Глава III. В Нубийской пустыне

Маленький караван, под предводительством Мабруки-Спика, сначала направился прямо к востоку, по дороге к Берберу, а затем свернул к югу, по направлению к Радамехскому оазису. Дорога эта вначале, поблизости от Суакима, пролегала по местности гористой и разнообразной, но после нескольких часов пути вид совершенно изменился, постепенно переходя в едва заметные волнистые бесплодные дюны, сливавшиеся с горизонтом. Дорога эта была проложена караванами и казалась простой тропой. Такого рода тропы, впрочем, постоянно заметаются самумом, и если бы только остов какого-нибудь павшего в пути верблюда или коня не служил, так сказать, путеводным столбом, то подобная дорога совершенно бы исчезла. Такова Нубийская пустыня на всем своем протяжении между Нилом и Красным морем. По виду она не имеет ничего общего с Сахарой, но вместе с тем она, быть может, еще более безотрадна, однообразна и печальна.

После весьма продолжительных переговоров все три «комиссара»: Костериус Вагнер, Игнатий Фогель и Питер Грифинс, единогласно решили остаться в Суакиме и, хотя Норбер Моони заподозрил, что под этим решением кроется какая-то недоброжелательная мысль, но общество этих людей было так неприятно для молодого астронома, что он в душе был рад их решению. Итак, на этот раз экспедиция состояла из господина Керсэна, его дочери, доктора Бриэ, баронета и Норбера Моони; все они были верхом в сопровождении нескольких слуг. Впереди всех ехала Гертруда в белой летней амазонке и маленьком английском полотняном шлеме с синей вуалью, что чрезвычайно шло к ней; подле нее, на маленьком черном муле, ехала ее служанка Фатима в арабском наряде; кроме того, Гертруду окружили со всех сторон ее четыре спутника, а старый Мабруки-Спик то шагал впереди, то сбоку, то немного позади.

Люди с различными походными предметами и провиантом, распределенным на семи верблюдах, составляли арьергард, придавая маленькому каравану еще более живописный вид. Впереди ехали пятеро арабов, ловко примостившихся на самой шее своих верблюдов, среди тюков и всякой клади, высунув только часть медно-коричневых лиц из-под объемистых белых покрывал. Далее следовали две совершенно разнородные фигуры: то были Тиррель Смис, слуга сэра Буцефала, который, очевидно, весьма неохотно знакомился с ездой на верблюде; другой – громадный черномазый детина, с веселым и довольным лицом, одетый в серую тужурку с алжирской феской на голове, был Виржиль, денщик господина Моони.

Мы говорим «денщик», потому что Виржиль никогда сам не называл себя иначе, как денщиком, когда кто-либо интересовался его социальным положением. Бывший алжирский стрелок, он до сего времени никогда не служил никому, кроме французских офицеров, в качестве денщика или ординарца. Зная, чего стоит этот Виржиль, брат господина Моони, капитан алжирской армии, выбрал именно его в спутники Норберу, узнав о намерении последнего совершить путешествие в Судан.

Действительно, Виржиль был человек незаменимый во всех отношениях, хотя, конечно, не мог претендовать на роль камердинера, повара или грума, как человек совершенно незнакомый даже с самыми элементарными понятиями этикета и даже обычаев цивилизованной жизни. Это действительно был денщик, и не более того, но денщик незаменимый, находчивый, предусмотрительный, сметливый и догадливый.

В данный момент выражение крайнего недовольства, сказывавшееся на гладко выбритой физиономии Тирреля, по-видимому, ужасно забавляло Виржиля.

– Ну, что же, друг, – сказал он, бесцеремонно похлопав его по плечу в тот момент, когда верблюд Тирреля своими боками коснулся боков верблюда, на котором сидел он сам, – вы бы предпочли, конечно, вагончик первого класса на железной дороге? не так ли, друг?

Не говоря уже о том, что такого рода фамильярность вовсе не входила в привычки корректного Тирреля Смиса, и что он плохо понимал французский язык, сам тон и манера обращения Виржиля шокировали чопорного слугу, и тот отвечал презрительной миной, не проронив ни слова и мысленно решив, что такого рода безмолвный ответ яснее всего должен показать неизмеримо громадную пропасть, разделявшую камердинера и мажордома баронета от денщика простого астронома. Но Виржиль нимало не смутился этим или, вернее, вовсе не заметил презрительной гримасы и величавого высокомерия Тирреля, да если бы даже и заметил, то, по простоте душевной, не сумел бы ни понять, ни оценить их. Сняв с шеи художественной работы флягу, висевшую у него на толстом шнурке того же цвета, как и его феска, добродушный парень радушно протянул ее своему спутнику со словами:

– Попробуйте-ка этого, приятель, и тогда вы скажете мне спасибо! – При этих словах лицо денщика озарилось широкой веселой улыбкой. Такого рода вежливость и любезность подоспела как раз вовремя, чтобы тронуть уже наполненное негодованием сердце Тирреля Смиса, затронув именно самую слабую его струну. К французской водке Тиррель Смис питал особое уважение, и потому, не заставив долго просить себя, он поднес горлышко бутылки к своим губам и возвратил ее Виржилю только после довольно продолжительного наслаждения ею.

Это возлияние Бахусу, очевидно, благотворно подействовало на почтенного Тирреля Смиса, развязав ему язык и пополнив все его познания во французском языке.

– В котором часу мы прибудем в отель? – осведомился он, делая видимое усилие казаться любезным.

– В отель?! – воскликнул Виржиль, – вы, конечно, не думаете, что отели, подобно грибам, вырастают на каждом шагу в Нубийской пустыне. Мы, вероятно, сделаем привал около полуночи, чтобы отдохнуть часочка три-четыре, под сенью наших походных палаток и, закусив для подкрепления сил, двинемся дальше.

– Но… эти джентльмены… и леди… – возразил Тиррель Смис.

– Ну, и они, наши джентльмены, и леди сделают точно так же, как мы, проспят часок-другой на своих пледах и одеялах, съедят по корке хлебца и тоже поедут дальше!

– О, я этого совсем не одобряю для сэра Буцефала… совсем не одобряю… – Он не докончил своей фразы: настолько был взволнован и негодовал на такой режим. У камердинера даже горло сдавило при одной мысли, что его господин, сэр Буцефал, будет вынужден ужинать и провести ночь таким странным образом. Перспектива такого ужасного положения повергла его в такой сплин, что он покинул его лишь, когда маленький караван по знаку Мабруки сделал привал на том месте, где дорога разветвляется, причем одна ведет в Радамех, а другая – в Бербер. Все без исключения молодцами совершили этот первый переход; в несколько минут привычные арабы развели огонь, зажгли факелы, вбили колья, раскинули палатки и разостлали ковры. Все расселись кругом и с аппетитом принялись за ужин. Шестичасовая прогулка на свежем, теплом воздухе сильно способствовала усилению аппетита; все были веселы и довольны.

Только Тиррель Смис был сильно опечален совершенным отсутствием ценного фарфора и серебра. Он даже счел долгом протестовать против такого нарушения священных правил этикета, стоя, безмолвный и неподвижный, во фраке, белом галстуке и белых перчатках за спиной своего господина все то время, пока длился этот походный ужин, причем лицо мажордома хранило выражение самого мрачного уныния.

Закусив и подкрепив свои силы вкусным ужином, Гертруда и Фатима удалились в особо приготовленную для них палатку; их примеру последовали трое французов и баронет, расположившийся в другой палатке. Все думали только об отдыхе и сне.

Но отдых этот был непродолжителен. Не прошло и часа с тех пор, как наши путешественники успели заснуть, как внезапно были разбужены звуками голосов, шумом шагов и топотом конских копыт. Фатима крадучись выскользнула из палатки, чтобы узнать, в чем дело.

– Это берберийское племя, отправляющееся на поклонение Могаддему Радамехскому, – сказала она вернувшись. – Их по меньшей мере человек до ста, и все верхом на ослах.

– Я хочу посмотреть на этих паломников! – воскликнула Гертруда, встала и присоединилась к отцу и остальным путешественникам, вышедшим также из своей палатки посмотреть на пилигримов.

Берберы ехали верхом на малорослых осликах, которыми управляли простыми недоуздками. Были тут и женщины, и совершенно нагие дети, которые при виде лужи стоячей воды вблизи лагеря тотчас же принялись барахтаться в ней. Очевидно, вновь прибывшие намеревались также расположиться здесь.

К счастью, устраивались они недолго. Соскочив со своих мулов, они улеглись прямо на землю и тотчас же уснули. Тишина и спокойствие снова воцарились над спящей пустыней.

Но вдруг странный звук снова нарушил сон наших путешественников.

– Что это? – испуганно воскликнула Гертруда, вскакивая на ноги.

– Это просто осел кричит, – сказала Фатима. Действительно, то кричал один из осликов, вероятно, обрадованный тем, что ему посчастливилось найти клочок зеленой травы, и таким образом выражал свою радость. Крик этого ослика не был так резок и пронзителен, как крик его европейских собратьев, но продолжительность его заставила путешественников сильно обрадоваться окончанию этого пения.

– Ну, наконец-то! – воскликнула Гертруда, когда осел замолк, – он допел свою арию, а то я уже думала, что он пропоет так до самого утра.

Однако, едва только один певец закончил свою партию, как другой начал в другом тоне.

– Увы! – воскликнула Фатима, – теперь нам не дождаться конца! Теперь все они, один за другим, будут проделывать то же самое. Я знаю их привычку.

– Неужели?

– Да, непременно, они всегда так делают: если только один начнет, то все последуют его примеру, а ведь их более шестидесяти… этот концерт, наверное, будет продолжаться более трех часов!

– Да ты уверена ли в этом?

– Вы сами услышите!., я не ошибаюсь! – жалобно сказала Фатима.

– Но, в таком случае, нам нечего и думать о сне!

– Ну, конечно! Какой тут сон!

– Так это весьма невесело!

Подобного же рода разговоры происходили, вероятно, и в соседней палатке. Отовсюду слышались раздраженные голоса, ропот и воркотня, а между тем третий, четвертый, пятый и шестой ослы затянули свои монотонные серенады.

Наиболее гневным и нетерпеливым слушателем этого ослиного концерта являлся, конечно, Тиррель Смис.

– Замолчите ли вы, скверные, неблагородные животные! Вы не можете даже дать покоя такому джентльмену, как сэр Буцефал!.. – яростно рычал он.

Схватив попавшуюся ему под руку палку, он устремился с ней туда, где находились ослы, и принялся тузить что было мочи очередного певца.

Тогда ослами овладело какое-то музыкальное бешенство. Заслышав жалобные звуки истязаемого товарища, все они хором завели такой громкий концерт, что он сделался положительно нестерпимым. А Тиррель Смис, ослепленный яростью и своим великим усердием, принимая это crescendo за личный вызов, тузил несчастного концертанта все сильнее и сильнее, невзирая на крики и угрозы берберов, озлобившихся на англичанина до последней крайности.

Виржиль также подоспел к месту происшествия.

– Оставьте! Перестаньте! – кричал он мажордому, – вы только хуже раздразните их так. Я знаю верное средство успокоить ослов и заставить их замолкнуть. Пойдемте со мной.

Затем денщик призвал и остальных слуг, сделал им необходимые указания, и, к величайшему удивлению всех, через несколько минут водворилась полнейшая тишина после ужаснейшего шума и гама.

Мысль Виржиля и средство, примененное им, были весьма просты. Зная, что ослы, как это всем известно, только тогда кричат с полным удовольствием, когда задирают хвосты вверх, Виржиль придумал заставить их опустить хвосты весьма остроумным способом. Он пригнал их всех к тому месту, где были свалены тюки, и с помощью своих товарищей стал привязывать к их хвостам концы веревок, которыми были перевязаны товары. Ослы нашли такого рода аргумент весьма убедительным и перестали кричать, потеряв всякую охоту концертировать при новых условиях. Посмеявшись от души над средством, примененным находчивым Виржилем, все с величайшим удовольствием отправились отдохнуть еще немного перед отправлением в дальнейший путь. В четыре часа утра голос Мабруки возвестил нашим путешественникам, что пора двинуться дальше. Наши друзья один за другим выходили из своих палаток и весело оглядывались по сторонам, как вдруг голос Виржиля привлек всеобщее внимание:

– Ах, проклятые собаки арабы! Этакие висельники! Уж поплатитесь же вы у меня за это! – восклицал он.

– Что там такое, Виржиль? Что случилось? – осведомился господин Моони, выбежавший на его крик.

– Да то случилось, сударь, что эти канальи, эти черные собаки, убрались отсюда раньше нас и увезли с собой все наши запасы, все ящики и тюки с провизией!

– Неужели? Что же мы будем делать?

– Да вот, смотрите, эти черти все увезли, ведь ничего не оставили… И мясо, и все консервы, и сухари, и печенье… не исключая даже бурдюков с водой, которая была им вовсе не нужна, потому что здесь больше воды, чем им нужно. Нет, эти черти забрали нашу воду просто для того, чтобы досадить нам, этакие негодяи!

– Надо отправиться за ними в погоню, – сказал Норбер, – они, вероятно, не могли еще далеко уйти за это время!

– Как вы думаете, Мабруки? – обратился к проводнику господин Керсэн, – что вы на это скажете?

– Я полагаю, что это будет бесполезно, – сказал старик, – даже если мы их нагоним, что, вероятно, вовсе не трудно, они уж, во всяком случае, успеют к тому времени припрятать всю нашу провизию в песок и, как только завидят нас, тотчас же бросятся все врассыпную!

– Но что же нам делать в таком случае? Ведь не умирать же нам с голоду по их милости!

– Горю помочь можно… – сказал Мабруки.

– Как?

– Можно отправиться в залив Даис и купить там съестные припасы.

– А далеко это?

– Приблизительно около трех миль к востоку отсюда, – сказал Мабруки, – но дорога слишком плоха для лошадей.

– Если так, то как же нам быть?

– Я могу отправиться туда с двумя верблюдами и их вожаками и нагнать вас на следующей остановке, если хотите. Сбиться с дороги вы здесь не можете, вам следует идти все время прямо на юг. Любой из этих арабов может вам указать дорогу!

Предложение это было принято и тотчас же приведено в исполнение. Мабруки отправился с двумя арабами и двумя верблюдами, тогда как остальные принялись убирать палатки.

В этот момент появилось какое-то странное существо, в котором очень трудно было узнать всегда столь безупречно корректного Тирреля Смиса. Тем не менее это был он, мокрый, облепленный грязью с головы до ног, в самом жалком виде.

Общий взрыв хохота приветствовал его появление.

– Я положительно не понимаю, что со мной случилось. Надо полагать, что был настоящий ливень для того, чтобы я мог пробудиться в таком виде.

– Хм, это не шутка! – пробормотал Виржиль, как будто озаренный какой-то новой мыслью.

Не сказав никому ни слова, он побежал в ту палатку, где образцовый камердинер и мажордом провел ночь, и нашел ее буквально затопленной. Вся палатка представляла собою сплошную лужу, в которой плавали пустые бурдюки.

– Ведь это еще новая шутка этих каналий берберов! – сказал Виржиль. – Ведь это они вас отблагодарили за избиение их ослов, вы думали, что они простят вам это! Нет, не такой это народ!..

– Надо еще благодарить за то, что они бурдюки нам оставили! – весело воскликнул доктор Бриэ, человек очень оптимистического темперамента. – По крайней мере, мы можем наполнить их водой из этой лужи.

– Из этой лужи! – воскликнул Виржиль, – отплесками этих грязных арабчат?

– Как так?

– Они все так прекрасно выкупались в этой луже, что теперь в ней не осталось ни одной капли чистой воды. Это не более как помои!

Все с прискорбием согласились с тем, что Виржиль прав, но гнев Тирреля Смиса положительно не знал границ.

– Нет воды! Ни одной капли воды!! – отчаянно восклицал Тиррель задыхающимся голосом.

– Да, ни капли!..

– Но тогда как же я приготовлю tub… tub – для сэра Буцефала?! – восклицал Тиррель Смис, весь красный от злобы и негодования.

– Приготовить что для сэра Буцефала?

– Tub… ванну… вот что!

– Ну, вот! – весело воскликнул Виржиль, рассмеявшись, – это последняя из всех наших забот; клянусь вам, что сэр Буцефал, ваш господин, от этого наверное не умрет!

Но это уверение нисколько не успокоило негодование почтенного Тирреля Смиса.

Двинулись в путь, но настроение путешественников было не столь веселое; надо сознаться, что всякий из них был бы доволен закусить чем-нибудь перед дорогой. В последний момент отъезда все видели, что Виржиль усердно занялся собиранием остатков топлива, сухой травы и сухих прутиков, и связывал их в большую вязанку.

– Разве вы боитесь замерзнуть в пути, или собираетесь развести костер на луке вашего седла? – спросил Тиррель, злобствовавший на него за его насмешки.

– Вот именно, вы совершенно верно угадали! – отозвался Виржиль, нимало не смущаясь.

Усердный парень до тех пор не тронулся с места, пока не нагрузил своего верблюда двумя большими вязанками топлива и четырьмя пустыми бурдюками.

Солнце еще не показывалось на горизонте; воздух был чист и прохладен: в пути наши друзья совершенно забыли о том, что они остались без раннего завтрака, и что второй завтрак, ожидавшийся в будущем, тоже был весьма сомнительным.

Доктор Бриэ, которого по-прежнему ужасно интересовало, что именно привело Норбера Моони и его надзирателей в Судан, не мог удержаться от попытки еще раз выведать кое-что об этом. Но молодой ученый умел очень удачно избегать и обходить все такого рода вопросы, а баронет едва отвечал односложными словами, из которых трудно было вывести какое бы то ни было заключение.

После трехчасового пути путники наши прибыли к небольшой купе деревьев тощего вида, жидких и редких, росших на значительном расстоянии друг от друга на площади, поросшей тощим мхом и местами зеленой травкой, бледной и бессильной.

Это место было назначено Мабруки для остановки. Солнце успело уже высоко подняться, жара становилась томительной, и все ощущали сильный голод.

– У нас у всех есть ружья; я положительно не понимаю, зачем нам ждать завтрака! – сказал Виржиль.

И прежде чем кто-либо успел спросить его, что он хочет этим сказать, он вскинул ружье и двумя следующими один за другим выстрелами убил наповал двух птиц из породы фазанов. Зоркий глаз охотника заметил их приютившимися на вершине одной из пальм. Этого было достаточно для того, чтобы взволновать все пернатое население этого маленького оазиса, которое с неистовым криком взвилось в воздухе и вслед затем опустилось на прежнее место. Тогда Норбер, видя, что догадливый Виржиль уже развел огонь и проворно принялся ощипывать своих фазанов, последовал его примеру, и вскоре с полдюжины птиц были ощипаны. Этого было более чем достаточно для жаркого. Но кусочек хлеба не испортил бы обеда, как весьма основательно заметила Гертруда.

– Хлеба?.. – воскликнул Виржиль, – нет ничего легче, как добыть хлеба! это дело четверти часа!.. Эй, приятель, – крикнул он обращаясь к Тиррелю Смису, который, разинув рот и развесив руки, смотрел на его работу, – подите-ка сюда, милейший друг!..

И он увлек мажордома в маленький овражек, прорытый, по-видимому, дождевой водой, где рос высокий тростник, метра в два или три вышиной.

– Ну, что вы сделаете с этим, скажите мне, пожалуйста? – спросил он, не без лукавства посматривая на англичанина.

– Из этих тростников?.. Право, я не знаю, что с этим делать…

– Это совсем не тростники: в Алжире это называется сорго, а здесь арабы называют это дурра… правда, это не самый первый сорт, но все же, если нет другого выбора, то можно удовольствоваться и им!.. Прежде всего, нам придется приступить к жатве, а затем превратимся в хлебопеков!

И достав из кармана нож, Виржиль принялся проворно срезать сорго, связывать в снопы и, взвалив их на спину, вернулся в лагерь. Зерна сорго были совершенно зрелы, так что их без труда можно было давить между двумя камнями.

– Прекрасно, но для того, чтобы изготовить хлеб, необходимо иметь воду! – заметил доктор.

– И я так думаю! – весело отозвался Виржиль.

Он пошарил в карманах и достал оттуда свинцовую пулю, которую опустил в дуло своего ружья. Тщательно зарядив, он огляделся кругом и, по-видимому, с особым вниманием вглядывался в громадное фиговое дерево странной формы и вида, без ветвей и листвы. Затем, вскинув к плечу ружье, Виржиль спустил курок, целясь в самую середину ствола.

– Вот прекрасно! – воскликнул Тиррель Смис, – теперь он уже начинает стрелять в деревья!..

Действительно, раздался выстрел, пуля пробила ствол финиковой пальмы, – и в тот же момент из отверстия, пробитого пулей, полилась струя чистой свежей воды.

Фатима широко раскрыла глаза от удивления и готова была принять добродушного Виржиля за колдуна и волшебника. Что же касается его самого, то он успел уже ухватить в это время один из пустых бурдюков, захваченных им с прежней стоянки, и наполнял его теперь водой у своего импровизированного источника.

– Смотрите, что значит практический ум! – восхищенно воскликнул доктор Бриэ. – Я, конечно, знал, что жители Судана имеют привычку выдалбливать стволы старых деревьев, чтобы превращать их в водовместилища, тщательно заделав их потом. Но мне никогда не пришло бы в голову, что такого рода цистерной может быть и эта фиговая пальма, не говоря уже о том, что я наверное не догадался бы откупорить эту цистерну так просто и так ловко.

– О, прием этот выдумал не я! – скромно отозвался Виржиль. – я заимствовал его от туарегов. Они всегда имеют привычку откупоривать эти водовместилища выстрелом из ружья, а так как этот старый ствол мне показался весьма похожим на такие водохранилища, то я и захотел убедиться в этом… Однако мой бурдюк уже почти полон… господин Смис, потрудитесь подержать его одну минуту, пока я сбегаю за остальными тремя, оставшимися на спине моего верблюда.

Между тем доктор, вернувшись в палатку, в которой укрывались от палящих лучей солнца остальные путешественники, рассказал им о новом подвиге Виржиля. Все пожелали тотчас же пойти посмотреть диковинное дерево и испить несколько глотков свежей холодной воды.

Придя к достопримечательной фиговой пальме, все увидели подле нее Виржиля в крайне возбужденном состоянии.

– Что случилось? – спросили его сразу несколько голосов.

– Случилось то, что нет больше воды! – воскликнул он, – и я не знаю, что сталось с англичанином, которому я поручил почти полный уже бурдюк… Смис!.. Смис!.. – кричал он что было мочи.

– Что случилось? – отозвался издали голос англичанина из одной палатки.

– Я спрашиваю, где вы, а главное, где моя вода?

– Вода! да здесь, конечно! где же ей быть? – отозвался Тиррель Смис, и его флегматичная, исполненная величавого сознания собственного достоинства физиономия показалась у входа палатки. Виржиль тотчас же побежал туда, а за ним последовали и остальные.

Неожиданное зрелище представилось глазам удивленных зрителей.

Примерный слуга, достав из одного из многочисленных чемоданов, составлявших багаж его господина, великолепную каучуковую ванну, расправил ее как следует и наполнил водой, находившейся в бурдюке, вылив все, до последней капли, не воспользовавшись лично ни одним глотком для того, чтобы утолить томившую его жажду. Затем, вылив в нее банку туалетного уксуса и бросив громадную греческую губку, он с довольным видом стоял теперь, держа на руке белоснежный купальный халат и, почтительно склонившись перед сэром Буцефалом, произнес обычным торжественным тоном:

– Ванна готова, сэр!

Пришлось употребить насилие, чтобы удержать Виржиля, наскочившего уже на корректного и самодовольного Тирреля и готового задушить его.

– Идиот! – воскликнул в то же время баронет, – вот уже который раз ты мне устраиваешь подобные штуки! Мадемуазель, господа, я, право, не знаю, чем оправдать себя в ваших глазах, но прошу вас поверить мне, что положительно непричастен к невероятной глупости моего слуги!.. Я не знаю, что удерживает меня в данный момент швырнуть его самого в эту ванну головой вниз и держать под водой до тех пор, пока он не захлебнется!

Тиррель Смис, более удивленный, чем огорченный всем происшедшим, казалось ничего не понимал в этой странной сцене. Бедный англичанин не знал, в чем, собственно, его могут упрекать. То, что он сделал, было вполне естественно и в порядке вещей. Разве не лежит на обязанности каждого хорошего камердинера приготовить поутру ванну для своего господина? Очевидно, Виржиль, предоставь ему действовать по его усмотрению, заставил бы Тирреля Смиса окончательно изменить свое мнение на этот счет, но по счастью для ушей Тирреля Смиса и для всех остальных присутствующих в этот момент пришли сообщить, что Мабруки-Спик вернулся.

Его задержали в пути прежде всего ужасная дорога, а затем медлительность и неповоротливость обитателей зауиа. Но, тем не менее, он привез с собой большие запасы всякой провизии, свежей воды, хлеба, словом, всего, что только требовалось нашим путешественникам… Теперь оставалось только посмеяться несчастью бедного Виржиля и злополучной заботливости о своем господине Тирреля Смиса. Виржиль теперь первый же сам смеялся над этим, в сущности, весьма забавным происшествием, но внутренне давал себе слово отныне смотреть в оба за своим приятелем англичанином, зная по опыту, что ему вполне доверять нельзя.

Дальнейшее путешествие обошлось без всяких приключений. С закатом солнца маленький караван снова двинулся в путь, а около полуночи сделал опять привал. На этот раз ночь прошла благополучно, а в четыре часа утра все поднялись и снова отправились дальше для того, чтобы по возможности раньше достигнуть цели своего путешествия, то есть прибыть в резиденцию Могаддема.