Ранчо у моста Лиан

ГЛАВА VII В которой досказывается о нескольких весьма интересных событиях

Когда обеим женщинам, наконец, стало ясно, что старый ранчеро скончался, они дали волю столь долго сдерживаемым слезам и рыданиям, душившим их. Между тем сыновья усопшего отошли немного в сторону, чтобы не мешать скорби женщинам и, упав на колени, долго и горячо молились об отце. Затем они молча пожали друг другу руки и в продолжении нескольких секунд продолжали неподвижно стоять лицом к лицу. Наконец, дон Рафаэль заговорил первый:

— Брат! — сказал он, — отец наш завещал нам один священный долг.

— Да, брат! — ответил дон Лоп.

— Что касается меня лично, то я решил во что бы то ни стало, исполнить его волю.

— И я тоже!

— Чего бы нам это ни стоило!

— Да, — во что бы то ни стало!

— Прекрасно, значит, мы поняли друг друга?

— Да, и всегда будем понимать! — с живостью подхватил дон Лоп.

— Спасибо тебе, брат, — продолжал дон Рафаэль, — покойный отец сказал нам, что в единстве и дружбе нашей вся наша сила и мощь!

— Да, брат, мы любим друг друга и ничто в жизни не сломит нашей дружбы!

— Благодарю тебя еще раз, Лоп! Скажи, ты не имеешь подозрения относительно того, кто бы мог быть убийцей покойного отца?

— Нет, у отца нашего не было врагов!

— Да, но у него были завистники!

— Правда, его считали богачом!

— Во время последнего нашего пребывания в Сан-Блазе он получал деньги в присутствии нескольких лиц.

— Ты это знаешь наверное?

— Да!

— Так, значит, это один из присутствовавших при уплате отцу тех трех тысяч унций золота решился на это страшное дело.

— Да, но, ведь он же был не один!

— Ты прав, их было 15 человек и отец убил четырнадцать. Когда рассветет, мы пересчитаем тела убитых бандитов. Отец уверял нас, что только один бежал и я не знаю почему, но твердо убежден в том, что тот, которому посчастливилось бежать, и есть зачинщик этого страшного дела.

— Весьма возможно! Он, вероятно, прятался то врага за спинами своих сообщников и принял деятельное участие в борьбе лишь тогда, когда его вынудила к тому крайняя необходимость.

— Когда же мы примемся за дело?

— Тотчас же после похорон отца, — сказал дон Рафаэль, — не следует убийце давать время укрыться!

— Что он, конечно, не замедлил бы сделать, если бы только мы дали ему возможность!.. Есть у тебя относительно этого какой-нибудь план?

— Да, я полагаю, что он хорош, однако следует его обдумать еще раз. Мы после обсудим его вместе с тобой.

— И не станем откладывать этого в долгий ящик!

— Будь спокоен! Я не менее тебя спешу покончить с этим негодяем, но мы не в коем случае не можем оставить здесь мать и Ассунту; необходимо отправить их как можно скорее в Тепик. Впрочем, я спрошу у них, что они намерены делать.

— Быть может, они пожелают ехать в Тепик не ранее, как после похорон отца.

— Да, это вероятно, и мы обязаны считаться с их желанием.

— Да, ты прав!

И молодые люди подошли к плачущим женщинам. При виде их те печально улыбнулись.

— Мы останемся при нем всю ночь! — сказала донна Бенита.

— Матушка! вам нельзя долго оставаться здесь, на сырой траве: ночь очень холодная.

— Разве мы можем покинуть это тело? — грустно прошептала она.

— Нет, вы не покинете его, дорогая матушка! — почтительно и ласково сказал дон Рафаэль.

— Мы с братом перенесем его в тайник!

— Не отказывайтесь от этого, матушка, — вставил дон Лоп, — подумайте о вашем здоровье и о здоровье нашей сестры.

— Что сталось бы с нами, мама, если бы мы потеряли и вас? — печально вымолвила Ассунта.

— Поступайте, дети, по внушению вашего сердца, — сказала донна Бенита, — но только позвольте мне остаться при человеке, которого я так любила всю жизнь!

— Не бойтесь, чтобы мы чем либо воспрепятствовали вам — с этого момента каждое малейшее желание ваше будет для нас законом! — сказал дон Рафаэль.

— Пойдемте, мама! — нежно вымолвила Ассунта, беря ее под руку и медленно удаляясь вместе с нею.

Едва успели они уйти и скрыться из вида за строениями карал я, т. е. конюшен, как из леса послышался конский топот.

Молодые люди переглянулись и стали прислушиваться; в ожидании нового нападения они зарядили свои двустволки. Шум усиливался и приближался.

— Странно! — прошептал дон Рафаэль, — неужели неприятель снова идет на нас?

— Не думаю, теперь уж близко к рассвету, но что бы мог значить этот шум? наши кони все дома?

— Да! — сейчас увидим, — сказал дон Рафаэль и сделав несколько шагов вперед, крикнул громким голосом.

— Кто идет?

— Мир вам! — отвечал звучный молодой голос, — я слуга Господен и направляюсь теперь в пуэбло Пало-Мулатос, где, как мне говорили, люди нуждаются в присутствии священника.

— Идите смело, падре! Здесь, действительно, есть люди, нуждающиеся в вашем утешении и помощи, которые с радостью примут вас!

Двое всадников выехали на прогалинку; ехавший впереди был человек молодой с кроткими, но энергичными чертами бледного исхудалого и истомленного лица. На нем была скромная ряса из черной порыжевшей и во многих местах подштопанной саржи; позади его ехал причетник.

— Добро пожаловать, батюшка! — сказал дон Рафаэль, — сам Господь посылает вас к нам в этот страшный час скорби и испытаний!

Священник и причетник поспешили сойти с коней; при виде дымившихся развалин и груды мертвых тел; первый молитвенно сложил руки и спросил.

— Боже мой! Что все это значит? какая страшная драма разыгралась здесь, на этой полянке?

С минуту он призадумался, но вдруг, ударив себя пальцем по лбу, поспешно спросил:

— А далеко мы от Пало-Мулатос?

— На расстоянии приблизительно одной мили батюшка! — ответил дон Рафаэль.

— Что это за место, где мы теперь находимся?

— У моста Лиан!

— А этот ранчо, который там догорает, кому он принадлежит?

— Моему отцу, дону Сальватору Кастильо.

— Да, да… так оно и есть, — прошептал священник, как бы говоря сам с собою, затем добавил вслух; — А где же ваш отец?

— Его призвал Господь — а вот и его бренные останки! — сказал молодой человек, указывая рукой на тело умершего ранчеро.

Священник набожно опустился на колени возле покойного и долго молился вместе с сыновьями ранчеро над их отцом. Встав после молитвы, молодой священник сказал:

— Нельзя оставить тело здесь, надо снести его куда-нибудь!

— Мы только что собирались унести его, когда звук копыт ваших лошадей встревожил нас.

— Ну, так спешите исполнить ваше намерение! — сказал священник.

Молодые люди подняли тело, положили на свои скрещенные ружья и понесли его; священник следовал за ними, шепча молитвы, а немного поодаль шел и причетник, ведя в поводу обеих лошадей.

Тем временем вдова и ее приемная дочь вытащили на середину комнаты одну из коек, и ожидали с тревогой и беспокойством, когда сыновья принесут, наконец, тело отца.

Увидав священника, обе женщины вскрикнули от радости и хотели упасть к его ногам, но он остановил их и, преподав благословение, сам собственноручно уложил тело дона Сальватора на койку, окропил его святой водой и возложил распятие ему на грудь. Затем, обратившись к присутствующим, он сказал:

— Помолимся, братья!

Все опустились на колени. Священник открыл требник и громко стал читать молитвы, одну за другой, прислужник также выполнял свое дело, а родственники умершего молились за него.

По окончании этих молитв, дон Лоп проводил причетника на конюшню, где они вместе разместили лошадей и позаботились о них.

Когда дон Лоп в сопровождении причетника вернулся из конюшни, священник стоял в головах у тела, а женщины тихо плакали, припав к одру усопшего, подле которого они стояли на коленях. Приказав знаком причетнику заменить его у изголовья покойника, патер подошел к двум братьям и пригласив их знаком следовать за собой, сказал:

— Пойдемте, я имею сказать вам нечто!

Молодые люди молча последовали за ним. Выйдя за конюшни, священник продолжал идти вперед, пока не пришел к самому берегу реки.

— Остановимся здесь! Тут никто не может услышать нас кроме Господа Бога. Теперь скажите мне, знаете ли вы меня?

— Да, но только с вида, батюшка. Мы знаем, что вы тот самый священник, который в каждый воскресный и праздничный день служит обедню в церкви селения Пало-Мулатос, а мы и все члены нашей семьи всегда аккуратно присутствуем при каждом богослужении! — сказал дон Рафаэль.

— Следовательно я не совсем чужой для вас человек! Живу я, как вы, может быть, знаете совершенно одиноко в жалком маленьком хакале вместе с одним моим причетником в местности называемой pildra negros.

— Да мы знаем! — сказали молодые люди.

— Я занимаюсь в свободное время собиранием различных лекарственных трав и изготовлением всяких целебных напитков и снадобий, которыми пользую больных, приходящих ко мне за помощью, или же развожу их тем, кто в них нуждается и сам не в состоянии придти за ними. Так вот, сегодня ночью, вскоре после полуночи, когда я только прочитал свой молитвенник и помолясь Господу Богу, собирался лечь отдохнуть, кто-то постучался в мою дверь, которая у меня никогда не запирается на замок.

— Войдите во имя Бога! — сказал я.

— Аминь! — произнес кто-то за дверью.

Дверь отворилась и ко мне вошел мужчина, которого я раньше никогда не видал. Он входя почтительно наклонился, но не снял своего сомбреро, и когда я захотел прибавить огонь в моей лампе, удержал меня за руку, сказав:

— Не трудитесь батюшка, нам и так светло; слишком яркий свет режет мне глаза.

Отходя ко сну, я по обыкновению уменьшил пламя своего ночника настолько, что он едва теплился; при этом свете, с трудом можно было различить что-нибудь, однако, поняв из слов этого человека, что он желает сохранить в моих глазах инкогнито, я не стал настаивать, и тут же спросил, чем я могу служить ему.

— Батюшка! — сказал он, — с час тому назад, я возвращался из Сан-Блаза; в окрестностях Пало-Мулатос на меня напала шайка бандитов, от которых мне пришлось отбиваться, я защищался настолько удачно, что мне удалось уйти от них, но, к несчастью, парируя удар мачете левой рукой, я получил серьезную рану.

И с этими словами он развернул обернутую в холщовую тряпку пораненную левую руку и показал ее мне.

Действительно, рана была ужасна: от двух пальцев левой руки оставалось лишь по одному суставу, и те, как оказалось при более тщательном осмотре, нужно было отнять во избежании распространения гангрены.

Братья многозначительно переглянулись между собой. Священник, по-видимому, ничего не заметивший, продолжал:

— Я предупредил этого человека о том, что считаю ампутацию необходимой, и он ответил мне на это.

— Если надо, так делайте!

Так как я стал оглядываться кругом, то он осведомился:

— Чего вы ищете, падре?

— Я смотрю, не осталось ли у вас еще лоскутка этой юбки, которую вы изорвали, чтобы обернуть вашу руку; она мне будет нужна, — сказал я.

— Это не юбка, — поспешил заявить мне незнакомец, — а какая-то тряпка, которую я нашел и поднял, где-то в лесу, сам не помню где.

Я не стал более настаивать, но человек этот показался мне подозрительным. Одежда его была вся в крови и порвана во многих местах. Рассказ о случившемся был передан как-то сбивчиво и смотря по тому, как он подыскивал слова, мне показалась, что все это была чистая ложь и вымысел. Кроме того, он в разговоре изменял свой голос и я сразу заподозрил в нем одного из многочисленных бандитов, которыми теперь кишат наши леса. Особенно заинтересовало меня обстоятельство с этой юбкой или тряпкой, которую, как он уверял он нашел в лесу, между тем как на ней, кроме пятен свежей крови от его раны, не было ни малейшего пятнышка, ни малейшего следа земли. Кроме того, не подлежало ни малейшему сомнению, что это была часть женской юбки, разорванной второпях. Однако, кто бы он ни был, бандит или не бандит, он был человек и рана его была весьма серьезна, следовательно подать помощь ему было необходимо и я выполнил над его рукой требуемую операцию, как только мог лучше, затем с величайшем тщанием сделал ему перевязку. Он вынес эту страшную операцию очень мужественно, не издав ни малейшей жалобы или стона, а когда я кончил, — пошарил в своих карманах и достал из них горсть золотых монет, в числе которых мне бросилась одна: старинный пиастр, который я заметил еще потому, что он был пробит. Человек этот поспешно спрятал эту монету опять в карман, а подал мне четверть унции золота и сказал:

— Благодарю вас, батюшка, — и прошу вас принять это для ваших бедных.

Не знаю почему, но я положительно не мог решиться принять эту монету, мне казалось, что я вижу на ней след крови — и я осторожно отклонил предложение незнакомца.

— Я всегда помогаю людям безвозмездно, — сказал я довольно сухо, — но если вы считаете нужным дать милостыню за оказанную мною вам помощь, то дайте ее сами первому встретившемуся бедняку.

— Пусть будет по вашему, падре — согласился мой пациент, пряча обратно в карман свои деньги. — И так, благодарю еще раз, и прощайте!

— Идите с Богом! — сказал я.

— А долго ли будет заживать рана? — осведомился он.

— Нет, — успокоил я его, — не более, как с месяц, в том случае, если вы аккуратно два раза в день будете делать перевязку так, как я сделал ее вам. А вот и баночка мази для скорейшего заживления вашей раны.

— Благодарю, я с радостью приму ее тем более, что не сегодня, завтра покидаю эту страну и не буду иметь возможности зайти к вам еще раз.

Затем он простился и направился к двери, которую отпер, но вместо того, чтобы выйти и запереть ее за собою поспешно вернулся и, захватив испачканный кровью обрывок юбки, торопливо засунул его в один из своих карманов.

— Вам эта тряпка не нужна, а мне она может понадобиться — сказал он, как знать, что может случиться, возможно, что она как-нибудь… — здесь он прервал себя на полуслове и резко добавил — мне она нужна!

Я не сказал ему ни слова на это. Во всяком случае человек этот мне казался странным; в манере его проглядывала какая-то нерешительность: то он уходил, то возвращался и вообще действовал как будто под давлением какого-то чувства сильнейшего, чем его воля. Захватив тряпку, он пошел к двери, отворил ее но вдруг, снова вернулся и резким отрывистым голосом проговорил:

— Сеньор падре, если вы желаете проявить ваше неисчерпаемое милосердие к ближним, то можете сейчас же отправляться в пуебло Пало-Мулатос, на луговинке у моста Лиан! Я полагаю, что в ранчерии Сальватора Кастильо случилось несчастье: вас с радостью встретят там!

И он саркастически рассмеялся, громко хлопнув дверью; слышно было, как он бегом, точно за ним гнались, бросился в кусты, в самую глушь лесной чащи.

При последних его словах и диким саркастическим хохотом подозрения мои разом превратились в уверенность. Не было сомнения, что человек этот был убийца и под гнетом ужасного упрека совести, против воли, признался в своей преступности, мучимый ужасом от совершенного им злодеяния.

Не тратя ни минуты, я разбудил своего причетника и приказал седлать коней, после чего мы тотчас же пустились в путь. Я был убежден, что если мне не придется перевязывать раны, то во всяком случае, придется утешать скорбящих.

— И мы крайне благодарны вам, отец мой! — воскликнул дон Рафаэль.

И молодые люди стали целовать ему руки, обливая их слезами.

— Как вы полагаете, кто этот человек? — спросил священник.

— Это убийца нашего отца! — в один голос воскликнули оба брата.

— Смотрите, не торопитесь обвинять по первому подозрению человека, который, быть может, не один виновен в этом деле и, пожалуй, не в такой степени, как вы полагаете!

— Мы не подозреваем, — глухим голосом произнес дон Рафаэль, а уверены в том, что утверждаем!

— Уверены?

— Да, выслушайте нас, батюшка! — и дон Рафаэль пересказал священнику то, что сам слышал от умирающего отца.

— Ну, а теперь, когда вам все известно, что вы на это скажете?

— Я скажу, что отец ваш был героем и умер героем, что его борьба, борьба одного человека против пятнадцати, нечто необычайное, выходящее из ряда вон. Это напоминает мне старинную легенду.

Священник был прав. Этот геройский подвиг стал в настоящее время популярной легендой в этих лесах, при чем однако принял в устах восторженных пересказчиков еще более невероятные размеры. Я сам не раз слышал ее, но только в современной легенде говорилось, что отважный ранчеро защищался не против пятнадцати человек бандитов, а против целого батальона испанских войск и умер победителем, предательски убитый последним уцелевшим испанцем, который вскоре погиб от раны, нанесенной ему умирающим ранчеро.

Мы восстановили истину, считая это своим священным долгом, но, быть может, были не совсем правы, сделав это.

Однако будем продолжать рассказ:

— Да, — сказал дон Рафаэль, — отец наш был смел и мужествен, как лев, и если бы Господь помог нам вернуться во время, то мы с братом спасли бы его, но сейчас дело не в этом. Что вы думаете относительно виновности этого человека?

— Теперь уже не подлежит сомнению, что он единственный виновник. — Что же вы думаете делать?

— Вы спрашиваете нас об этом? — с горькой улыбкой отозвался дон Рафаэль.

— Да, и при этом боюсь услышать ваш ответ, потому что, к несчастью, заранее предвижу его.

— Мы станем преследовать убийцу нашего отца! — глухо вымолвил дон Рафаэль.

— И отомстим за него! — с дикой энергией добавил дон Лоп.

— «Мне отмщение, и аз воздам», говорит Господь! — строго вымолвил молодой священник.

— Но Господь сказал также: «повинуйся отцу твоему» — возразил дон Рафаэль.

— А последнее слово отца нашего было криком мести! — энергично подтвердил дон Лоп.

— Дети, дети, берегите себя и свои души! — горестно воскликнул молодой священник.

— Кровь вопиет и требует отмщенья, батюшка, — сказал дон Рафаэль, — никакой закон не защищает и не ограждает нас от насилия; наши алькады, когда мы обращаемся к ним с жалобами и просьбами, отвечают нам: Мы ничего тут поделать не можем, расправляйтесь как знаете, это ваше дело!

— Да, это правда! — со вздохом, прошептал священник.

— И вот ту справедливость, в которой нам отказывают, мы сами чиним и мстим жестоко, безжалостно, чтобы доставить себе удовлетворение. Единственный закон, который все мы жители этих темных лесов признаем, это закон возмездия.

— «Око за око, и зуб за зуб!» — сказал дон Лоп мрачным тоном; — это закон краснокожих и лесных бродяг, единственный закон наших лесов!

— Канадские охотники и американцы называют этот закон законом Линча и всегда применяют его с великой строгостью на всем пространстве прерий!

— Дети мои, — печально сказал священник, — я не стану спорить с вами об этом, — вы не поймете меня, — так как с молоком матери всосали в себя дух мстительности, который ничто не в силах искоренить в вас, — так уж лучше оставим этот бесполезный спор!

— Благодарю вас, батюшка! Но скажите, вы же видели его, этого человека, каков он?

— Роста высокого, по-видимому, сильный и мускулистый; ему, должно быть, около пятидесяти лет, если не более — в этом не трудно убедиться по его рукам. Хотя походка у него легкая и уверенная, как у человека молодого, но все же в ней замечается нечто натянутое, отсутствие той свободной эластичности, какою отличаются движения человека молодого, — что же касается его лица, то я ничего не могу сказать вам о нем, потому что не видел его.

— Как? Неужели вы не разглядели его лица?

— Нет, даю вам слово, ведь, если только вы не забыли, то в комнате было почти совсем темно, а поля его громадного сомбреро были опущены низко на глаза; кроме того, для большей предосторожности, лицо его было покрыто слоем сажи или затерто мелким порохом, что делало его совершенно не узнаваемым. — Что только мог заметить…

— Что?

— Что у него не хватало двух передних зубов на нижней челюсти, и что он носил длинную густую бороду с проседью, впрочем, эта последняя подробность почти что бесполезная: ведь, бороду не трудно сбрить и человек этот наверное не преминет это сделать.

— Да, это верно.

— А если бы вы его встретили, то признали бы?

— Нет, так как черты его мне не знакомы; кроме того я заранее предупреждаю вас, чтобы вы не рассчитывали на мою помощь и содействие. Если бы даже я и узнал этого человека, то и тогда не указал бы вам его!

— Благодарю вас, батюшка, за ваше чистосердечие; мы с братом и одни сумеем исполнить то, что завешал нам умирающий отец! — с оттенком насмешки в голосе сказал дон Рафаэль.

— О, в этом я не сомневаюсь! — с грустной улыбкой отозвался священник, — я давно знаю, что вы, охотники, одарены каким-то особенным чутьем, какой-то чисто дьявольской способностью отыскивать следы человека, когда побуждаемы к тому чувством мести. И как бы ловок и хитер не был этот человек, ему все равно никогда не удастся уйти от возмездия. — Но помните только одно, дети мои, что если месть имеет, по-видимому, известную сладость и дает человеку минутное удовлетворение, то последствия ее почти всегда бывают горьки.

— Батюшка, мы поклялись отцу и сдержим эту клятву! — мрачно сказал дон Рафаэль.

— Мы исполним волю нашего отца! — холодно прибавил дон Лоп.

— Нам нечего здесь делать более, пойдемте же помолиться над усопшим! — проговорил священник.

Молодые люди молча склонили головы и послушно последовали за ним.

Ночь уже близилась к рассвету, до восхода солнца оставалось не более часа. Не смотря на свое глубокое горе обе женщины положительно изнемогали от усталости после этой ужасной томительной ночи и задремали, склонясь головами на смертный одр ранчеро, на котором покоилось тело усопшего, осыпанное множеством душистых цветов.

Священник и сыновья покойного условились в том, что дон Лоп и причетник отправятся в Пало-Мулатос для того, чтобы предупредить родных и друзей о смерти ранчеро, приготовить все в церкви для похорон, которые должны были состоятся в течении наступающего дня, созвать хор певчих и привезти гроб.

Сев на коней, они отправились немедля ни минуты.

На следующий день состоялись, как и было назначено, похороны ранчеро при большом стечении народа; сочувственная толпа провожала гроб до могилы. Когда гроб был уже опущен в землю и священник, произнеся над могилой последние молитвы, благословил землю, то прежде чем стали засыпать могилу, дон Рафаэль и дон Лоп, подойдя к самому краю, бледные как смерть, едва держась на ногах и опираясь друг на друга, простерли каждый свою правую руку над могилой, и дон Рафаэль, сделав над собой громадное усилие, произнес дрожащим от волнения, но громким и уверенным голосом следующие слова, возбудившие ропот одобрения в темной толпе присутствующих:

— отец мой! ты умер не своею смертью, ты пал от руки подлого убийцы и покоишься теперь в кровавой могиле, но пусть твой возмущенный дух успокоится на лоне Творца! Клятву, которую мы с братом дали тебе перед смертью, мы сдержим, клянемся в том перед лицом неба и всех собравшихся здесь друзей твоих: ты будешь отомщен!

— Мы клянемся в том! — громко в один голос произнесли оба брата, подняв руки к небу. И затем, бросив в могилу каждый по горсти земли, они медленно отошли от могилы, и смешались с толпой, смущенной, растроганной и взволнованной этой клятвой в такой торжественный момент.

Два часа спустя похорон, дон Рафаэль и дон Лоп мчались во весь опор по направлению к Тепику, куда они провожали донну Бениту и Ассунту.

Обе женщины пожелали присутствовать на похоронах усопшего, не желая с ним расставаться до самого последнего момента. По окончании службы в церкви Пало-Мулатос, все похоронное шествие двинулось обратно к мосту Лиан и здесь, в глубине уерты ранчо, была вырыта для покойного владельца могила, в нескольких шагах от того дома, где он прожил столько счастливых лет. Его зарыли в землю, по которой столько раз ступала его нога и здесь он должен был покоится, окруженный всем тем, что он любил при жизни.

Мысль эта была высказана Ассунтой, и дон Рафаэль осуществил ее.

Во время пути наши удрученные горем путешественники разговаривали о кровавых событиях, разом изменивших весь ход их тихой семейной жизни.

Они припоминали, что во время похорон братья успели убедиться, что никто из приглашенных не отсутствовал, что на всех лицах было написано одно и то же чувство скорби, печали и сочувствия, так что ничто не могло навести на след убийцы, которого, очевидно, не было в толпе провожавших в последнее жилище прах Сальватора Кастильо.

Около четырех часов пополудни наши путешественники прибыли в Тепик. Дом не законтрактованный, а купленный покойным ранчеро находился на улице Mercoderes, большой красивый дом с тенистою уертой (садом), обставленный просто, но удобно и со вкусом. Здесь были отдельные комнаты для каждого из членов семьи.

Путешественников ожидали шесть человек пеонов, женщин и мужчин, заранее посланных туда доном Сальватором. Все в доме было готово для встречи новых владельцев, и они входя не могли удержаться от слез при мысли, что дон Сальватор, не сказав им ни слова, разукрасил и обставил это жилище с такой заботой и любовью, желая порадовать их и заставить не очень сожалеть о милом ранчеро среди леса.

В тот же вечер новые обитатели городского дома сидели в своей уерте среди цветов, распространявших дивный аромат под влиянием ночного ветерка, чуть заметно колыхавшего их, и растроганным голосом полушепотом говорили о дорогом усопшем.

— А он один там! — со вздохом вымолвила донна Бенита, — и не ужели он всегда будет там один?

— Да, мы теперь далеко от него! — прошептала своим мелодичным голосом Ассунта.

— В этих стенах можно задохнуться! — сказал дон Лоп.

— Да… где здесь наши величавые зеленые дубравы, которым, кажется, нет конца, и предела! — продолжала донна Бенита.

— Не сокрушайтесь, матушка, — сказал Рафаэль, — ваше изгнание не будет продолжаться вечно, — вскоре вы вернетесь в наши родные леса, которые вам так милы и дороги. Эти роскошные громадные деревья, среди которых выросли вы, Ассунта и мы, эти узкие тропочки, заходящие в темную чащу, по которым мы счастливые и беспечные, как птицы Божий, бегали в запуски, — все это, я надеюсь, вы вскоре увидите вновь!

— Но, увы! наше ранчо, которое мы все так любили, превратилось в груды пепла и обгорелых развалин! — вздохнула донна Бенита.

— Да… но если захотеть, — робко сказала донна Ассунта, взглянув украдкой на дона Рафаэля, который отвечал ей улыбкой, — его можно построить вновь.

— Ах, да, — и хоть время от времени наезжать туда, чтобы провести там несколько дней! — с живостью воскликнула донна Бенита, — подышать привольной свежестью наших дивных лесов.

Разговор продолжался еще несколько времени все в том же духе, а затем все разошлись по своим комнатам и стали ложиться спать.

Братья заперлись в своей комнате и совещались о чем-то весьма серьезном.

Прошло около месяца, острое ощущение незаменимой утраты стало, мало-помалу, сменяться тихой грустью. Женщины вели очень замкнутую, почти затворническую жизнь. Их почти не было видно в доме, разве только за обедом и ужином, да еще под вечер в уерте. куда они приходили погулять и подышать прохладным вечерним воздухом, напоенным нежными ароматами цветов.

Напротив того, дон Рафаэль с братом проводили все дни вне дома.

Не редко они уезжали с рассветом и возвращались лишь очень поздно ночью. Ни донна Бенита, ни Ассунта никогда не расспрашивали их ни о чем: быть может, они выжидали того момента, когда молодые люди сами пожелают сообщить им о своих намерениях и планах, но оба брата хранили упорное молчание относительно того, где они пропадали по целым дням, и что делали в это время.

Однажды когда молодые люди, вероятно, случайно остались дома, часа в четыре пополудни, явился какой-то незнакомец и пожелал видеть дона Рафаэля. Незнакомца провели в комнату двух братьев, которые никогда не расставались и были постоянно вместе — и все трое мужчин заперлись и долго беседовали весьма таинственно о чем-то, после чего незнакомец уехал, а о том, что было говорено во время этого таинственного совещания, никто в доме не узнал ровно ничего. Любопытство обеих женщин было в сильной степени возбуждено всем этим, но ни та, ни другая не решилась вызвать молодых людей на откровенность, полагая, что, вероятно, какие-нибудь важные причины заставляют молодых людей до поры до времени скрывать от них то, что им так хотелось знать.

После посещения таинственного незнакомца продолжительные отсутствия двух братьев возобновились.

Так продолжалось три дня.

Дон Рафаэль и дон Лоп стали замечать, что здоровье донны Бениты и Ассунты заметно ухудшается от той новой жизни, на какую они были обречены. Яркий румянец молодой девушки сменился болезненной бледностью, донна Бенита также выглядела хворой и унылой.

Эти экзотические растения, выросшие в приволье девственных лесов, чахли в душной, тепличной атмосфере города, куда они так внезапно были перенесены.

Они буквально умирали от скуки.

Молодые люди не на шутку встревожились, и хотя обе женщины никогда ни на что не жаловались, тем не менее следовало немедленно принять меры, чтобы предупредить возможную катастрофу.

И вот, однажды, гуляя по уерте, донна Бенита сказала:

— Эти цветы прелестны и деревья красивы и тенисты, но их нельзя сравнить с красотою наших могучих лесных великанов, выросших на свободе, на вольном деревенском воздухе!

— Да, это правда, — согласился дон Рафаэль — мне сегодня пришла именно та же мысль, когда мы с братом возвращались с дальней прогулки по полям и лесам.

— О, вы счастливчики! вы можете пользоваться и наслаждаться этими дальними прогулками по лугам и лесам! — вздохнула донна Бенита.

— Ах, матушка, кто же вам мешает наслаждаться тем же самым, если только вы желаете? — сказал он, улыбаясь. — Почему вы не выезжаете с нами, вместо того чтобы проводить целые дни взаперти, в ваших душных комнатах?

Обе женщины удивленно глядели на молодого человека, как бы не веря самим себе.

— Что вы так смотрите на меня? — спросил он, — если вы хотите, то с завтрашнего же дня мы будем вместе совершать длинные прогулки и наслаждаться вольным деревенским воздухом. Не так ли, брат?

— О, конечно! — воскликнул дон Лоп, — и если мы раньше не предложили вам этого, то только потому, что опасались, что это будет неприятно для вас.

— О, мы ничего так не желаем, как такого рода прогулок?

— Почему же вы не сказали нам этого раньше, дорогая матушка?

— И так, завтра мы отправимся вместе с вами за город, решено? — воскликнула повеселев Ассунта, — а в котором часу?

— В котором вы пожелаете, сестрица! — сказал дон Лоп.

— Ну, в ваш обычный час! — решила она.

— Я боюсь, что это будет слишком рано для вас! — заметил дон Рафаэль.

— Нет, нет! мы будем готовы раньше вас! — сказала Ассунта.

— Ну, в таком случае решено. Так, до завтра!

На следующий день, с восходом солнца, обе дамы были уже в седле и выехали верхом вместе со своими кавалерами из ворот дома; вскоре маленькая группа очутилась за городом.

Воздух был свеж и напоен ароматами вольных лугов; в нем чувствовалась близость океана с его живительной прохладой, дышалось легко и свободно.

Женщины, видимо, наслаждались привольем деревенских лугов и полей и весело улыбались окружавшей их картине.

— Куда же мы поедем? — спросил дон Рафаэль у донны Бениты, — сегодня вы, дорогая матушка, должны избирать путь и направление.

— Ну, в таком случае, поедем к лесу!

— Хорошо, — весело согласился молодой человек, поворачивая своего коня в указанном направлении.

Все, очевидно остались довольны решением донны Бениты и смотрели в это утро бодро и весело.