Ранние рассветы

Её поймали на подходах к парте, окружили и задали всего пару вопросов, но изучающими взглядами окатили с головы до ног.

— Ну, болела долго и пропустила практику. Мне разрешили пройти этот курс с вами. Я из третьей группы, — в который раз объясняла девушка.

Ей было неудобно, но она старалась не показывать смущения, теребила в руках ремешок сумки.

— Меня зовут Альбина. — Она заискивающе улыбнулась, чем несказанно развеселила парней.

— Хочешь чаю? — серьёзно и строго поинтересовалась Ляля.

Альбина залилась краской до самых ушей. Такая бледная — до этого, миниатюрная и черноволосая, она выглядела куклой и была кукольно красивой, хватай и рисуй конфетные обёртки.

— А можно? — Она осторожно села на край стула, ставя сумку на колени.

— Нет, — всё тем же прокурорским тоном отрезала Ляля. — Ты что, видишь тут чайник? Я просто из вежливости спросила.

Застывшая у стены Сабрина громко хмыкнула, одобряя шутку. Альбина уставилась в одну точку на парте круглыми от обиды глазами. В аудитории снова повисла скука, и стало слышно, как муха безысходно жужжит между оконными стёклами.

Маша отвернулась от новенькой и уткнулась в руки, сложенные на парте. Она подумала: надо бы объяснить Альбине, что Ляля вовсе не издевалась, а на самом деле хотела как лучше. А Сабрина вообще-то не имеет привычки злобно насмехаться, это она от скуки. Всё из-за того, что они застряли в институте прозрачным городским вечером, а преподаватель опаздывал на целых два часа. Даже из деканата уже приходили предупредить, чтобы они не разбегались. Альбина просто попалась под руку.

Но мысли ворочались медленно и тоскливо, затихла муха за стеклом, и Маша ленилась обернуться к новенькой, чтобы всё объяснить. Та, кажется, захлюпала носом. А Сабрина глядела поверх голов в окно, потом вдруг обернулась к двери, и точно — через пять секунд все услышали шаги в гулком от пустоты коридоре института.

— Прошу меня извинить, я задержался. Был срочный вызов, ребята. Вы должны понять меня, как будущие профессионалы.

Он влетел в аудиторию, пахнущий вечерним городом и тайной. Узкие прямоугольные очки почти сползли. Он бросил кожаный портфель прямо перед Машей и опёрся обеими руками на её парту, оглядывая курсантов.

— Ну что притихли? Давайте знакомиться. Меня зовут Мифодий Кириллович. Мы с вами ещё не встречались, но обязательно увидимся на третьем курсе, на лекциях по демонологии. Если вы все дойдёте до третьего курса, конечно. — Он залихватски подмигнул Маше, та вместо ответа вжала голову в плечи.

Она уставилась на вышитую эмблему института на его футболке, чтобы не залиться краской, как Альбина минуту назад.

— Леди, — на этот раз Мифодий обернулся к Сабрине. Та улыбнулась, изящно касаясь кончиками пальцев подбородка. Вероятно, раздумывала, какую пакость придумал им очередной преподаватель очередного практического курса. — Сейчас вы страшно рады, что не будете выезжать из города, но уверяю вас, расслабляться не стоит. Теперь подробнее.

Обломок мела взлетел в его руках, и Миф отвернулся к доске. Длинные светлые волосы, стянутые в хвост, блестели от солнечных лучей. Маша никак не могла вникнуть в смысл написанного, буквы плясали перед глазами. Она заглянула в блокнот Сабрины, которая старательно конспектировала всё подряд.

— А ничего так, — оценила она то ли свои записи, то ли преподавателя в целом, хитро сощуривая тёмные глаза.

Альбина слабо всхлипнула за их спинами.

Глава 9. Тот, кто живёт в шахте лифта

Поздним вечером Маша спустилась в фойе общежития и села в жёсткое кресло у окна. Холодный подоконник ткнулся в подбородок, она прикрыла глаза, из-под ресниц наблюдая за редкими прохожими. Над городом повисло грозовое небо, исцарапанное ветками клёнов. Вахтёрша заперла двери на ночь, изучающе посмотрела на Машу и ушла к себе. Ничего не спросила.

Коридоры незаметно наполнились вечерним гулом голосов, шагами, с кухни потянулся запах подгоревших котлет. Маша закинула ногу на ногу и похлопала по колену исписанным блокнотом. Прохожие исчезли, теперь только стрижи носились у окон. Маша закрыла глаза.

— Привет, — несмело шевельнулось сзади.

Маша обернулась и чуть заторможено кивнула Альбине.

— Ты тоже здесь живёшь? Как-то раньше не сталкивались.

— На пятом этаже. — Альбина опустилась на краешек соседнего кресла. — А я тебя часто видела. А сейчас шла мимо, смотрю — знакомое лицо. Решила подойти, всё-таки теперь вместе учимся.

— Ну да, — протянула Маша и снова прикрыла глаза, давая понять, что не в настроении вести светские беседы.

Альбина была в домашнем халате и с полотенцем в руках — значит, собиралась в душ и не засидится долго. Почему же она не уходит, комкает полотенце и до сих пор жмётся на краю кресла?

— Извини, я хотела спросить.

Маша обернулась к ней, морщась от ноющей боли в затылке. Альбина попробовала улыбнуться — дрогнули уголки почти прозрачных губ.

— Что у тебя случилось?

Язычок оранжевого солнца лизнул её волосы, гладко зачёсанные назад. Альбина улыбнулась — теперь по настоящему, и фарфоровые щёки залил румянец.

Боль расплавленным металлом залила виски. Маша мученически сжала зубы и сквозь них ответила:

— Ничего. Всё в порядке. Ты иди, а то воду в душе отключат.

Альбина застенчиво махнула рукой.

— Просто ты так сидишь тут, совсем одна. Если не хочешь говорить, то не надо, конечно. Но если я смогу помочь, или хотя бы выслушать.

Маша мысленно поморщилась. Что это с ней? Природный альтруизм или нашла подходящий способ вписаться в коллектив?

— Хорошо, что встретились, — через силу улыбнулась Маша, судорожно соображая, в какую бы сторону увести разговор. Компания Альбины была некстати, но не прогонять же её прямым текстом. — Кстати, хотела тебе сказать, ты не обижайся на девчонок. Ляля правда так проявляла вежливость, хоть в это и тяжело поверить. А Сабрина хорошая, просто немного резкая. Нужно привыкнуть.

— Да, я так и подумала, — послушно кивнула Альбина. — Хорошая. Просто знаешь, какая дикая вышла история… на самом деле я не болела. Я попросила, чтобы меня перевели в вашу группу.

На неё не действовали даже Машины полуприкрытые глаза. Такое впечатление, что если вскочить и заорать, что есть мочи «пошла вон!», она только улыбнётся.

— Вот как? — вымученно отозвалась Маша, совершенно теряя надежду побыть в одиночестве.

— Да. Перевод — это не очень-то просто, но у меня были причины. Понимаешь, в прошлой группе меня, как бы сказать, не приняли. Ну, знаешь, был конфликт.

«И теперь я сижу тут и выкладываю всё первому встречному», — раздражено подумала Маша. Нужно было отвечать что-то весёлое и ни к чему не обязывающее, а слова не шли на язык, слова застревали в горле, слипались там в серую массу и медленно скатывались вниз.

— А, у нас тоже все постоянно цапаются, вот недавно, например… — начала она и замолкла. Она хотела рассказать про Тайку и Венку, но вовремя вообразила, что тогда разговор затянется ещё часа на два. — В общем, постоянно что-то творится.

За окном совсем стемнело, зажглись рыжие фонари. Вахтёрша выбралась в коридор и тяжело зашагала прочь. Отчётливо шлёпали задники тапок по её пяткам.

Альбина сложила руки перед грудью в молитвенном жесте, расправила плечи. Её халат, красный, в синие сердечки — яркое пятно на фоне серых общажных стен. Маша приподняла голову от подоконника.

— Понимаю, но у меня была совсем другая история. В общем, меня затравили. Знаешь, так бывает.

— Да? — Маша тут же устыдилась своего живого интереса и постаралась сбавить тон. — Ты преувеличиваешь. Просто поссорилась с кем-то, наверное.

В полутёмном фойе было так легко спрятать глаза. Альбина чуть отвернулась.

— Нет, Маша. Совсем не просто. Смотри.

Прежде чем Маша успела предупредительно вскинуть руки, Альбина дёрнула молнию халата вниз. Оголилось покатое девичье плечо и длинные полузажившие шрамы, как от удара плетью. Маша почувствовала комок в горле. Так, с историей про Венку и Тайку точно следовало повременить.

— О Вселенский разум!

— Вот именно, — тихо, но твёрдо произнесла Альбина. — И это ещё не всё. Надеюсь, теперь ты мне поверишь. Всё это было ужасно, не хочу даже вспоминать. Они просто зажали меня в угол. Знаешь, это так страшно, когда тебя бьют ногами, это очень страшно.

Маша поймала себя на том, что в ужасе прикрывает рукой рот, и пальцы подрагивают. Она уже не помнила, почему пришла в фойе, почему сидела у окна и кого ждала, наблюдая из-под ресниц за прохожими.

— Третья группа? Ногами? Вселенский разум… С ума сойти можно. И что? Ты кому-то рассказала?

Полумрак дрогнул — Альбина неопределённо качнула головой.

— Рассказала, но не всё. Кое-кого выгнали из института, но очень тихо. Они очень не хотели скандала. Меня вот перевели с другую группу. Так не хочется уходить совсем.

Маша молчала, не находя слов. Утешение, поддержка? Чего ждала от неё Альбина, исповедуясь в полутёмном, пахнущем горелыми котлетами фойе?

— Ну, — от волнения голос охрип, она кашлянула, — надеюсь, теперь всё будет хорошо.

Где-то на периферии зрения мелькнул силуэт — то ли вахтёрша вернулась, то ли просто кто-то из курсантов решил прогуляться по коридору. Маша мотнула головой, пытаясь сфокусировать взгляд, но в дверном проёме фойе уже никого не было.

— Я очень боюсь, что всё станет известно, пойдут разные слухи, сплетни. — Альбина тряхнула головой. — Ты не подумай, что я тебе навязываюсь. Просто увидела, что ты сидишь тут, одна. Я подумала вдруг, может, у тебя тоже что-то случилось, я могла бы поддержать.

Совсем стемнело. Маша видела теперь светлое пятно вместе лица собеседницы, алое пятно её халата, серый прямоугольник окна справа. Подоконник больно упёрся в локоть.

— Нет, — слабо улыбнулась она. — Нет, у меня ничего такого. Всё в порядке, правда. Просто хочется иногда посидеть одной. Сабрина там все учебники на уши поставила, к завтрашнему заданию готовится.

…Они возвращались в комнаты, когда за открытыми окнами ночь уже стрекотала сверчками. Почти все двери были закрыты, редко из-под какой выбивалась на паркет полоска света.

— И давно твои родители разошлись? — спросила Альбина вполголоса. Сухое полотенце висело у неё на плече, бахрома у края щекотала локоть.

— Мне было три года, толком ничего не помню, — рассеянно улыбнулась Маша. На самом деле ей было не до смеха.

— А с кем из них ты живёшь?

— Ни с кем. Я сама по себе живу, — улыбнулась Маша и взялась за ручку двери. — Вот я и пришла. Спокойной ночи.

Альбина махнула ей рукой и ушла дальше по коридору с мигающими неоновыми лампами.

На пороге лежал лоскут света. Из-за шкафа, который разделял комнату на две неравные части, было видно, что зажжена настольная лампа. Сабрина сидела за письменным столом, сложив ноги по-турецки, и лениво перелистывала очередной конспект.

— Наконец-то, я уже думала искать тебя. — Она беззвучно соскользнула со стула и потянулась к электрическому чайнику. — Наговорилась с новенькой? Видела вас в фойе.

Маша глянула на часы: было поздно, но так хотелось поболтать и поделиться тем, что она узнала об Альбине. За поздним чаем с печеньем — самое милое дело.

— Представляешь, — полушёпотом поведала Маша, по инерции косясь на дверь, — они её избили. Я сама видела на плече едва заживший шрам. Это жуть какая-то. Не могу поверить, что в институте все замолчали.

Сабрина показательно закатила глаза, ломая в пальцах овсяную кругляшку. Чая в её чашке почти не убавилось, и лампа плавала в тёмной глади, как большая рыба в маленьком аквариуме.

— По-моему, она всё сочиняет. Ерунда какая-то! Всё это очень уж напоминает новомодный фильм про несчастную девочку, которая в конце удачно выходит замуж.

Маша грустно поболтала остатками чая в кружке. Подняла глаза: Сабрина рассматривала на свет печенье в сверкающих крупинках соли.

— Вообще-то, если хоть часть из того, что она мне рассказывала, правда, то мне жаль её.

— А почему ты не думаешь, что она и сама может быть виновата? — зло сощурившись, выдала Сабрина. — Ну достала всех так, что они на неё накинулись.

— Думаешь, так бывает? — Маша не очень понимала, от чего её подруга так взъелась на эту несчастную со всех сторон Альбину.

Сабрина поднялась, уперевшись коленом в табуретку, и отхлебнула ещё чаю.

— Бывает ещё и не так. Просто с чего бы это ты болтаешь с ней весь вечер, да ещё рассказываешь такое, чего я бы от тебя в жизни не добилась?

Маша поражённо замолчала.

— Что-то я не понимаю, ты ревнуешь? — поняла она через секунду.

— Ты о чём? Нет конечно. Я тут кое-что накопала по Ростровской больнице, давай посмотрим. Кстати, ты уже знаешь, что нас послали на самый сложный объект?

В пальцах Мифа плясал кусочек мела, пачкал пальцы, крошился на пол.

— Понимаете, на базе, где я раньше проводил практику, произошла неприятная ситуация. Ничего экстра страшного, однако, наше с вами руководство решило перестраховаться. Имейте в виду.

Он принялся вышагивать от стены к стене, глядя в пол. Маша не отрываясь смотрела на преподавателя. На исписанной доске, на спине Мифа, на его руках лежали блики света.

— То есть вы попали под своеобразный эксперимент.

Кто-то на задних партах хмыкнул. Миф поднял голову и улыбнулся, близоруко сощурившись поверх очков. Оранжевые отблески заката в линзах — Маша невольно улыбнулась им в ответ.

— Радостно, конечно, но и опасность есть. — Миф снял очки и тряхнул ими, держа за дужку. Его глаза казались теперь совсем молодыми, светлыми. — На старых объектах каждая пылинка была описана вашими коллегами. На новых — ещё ничего толком не изучено. Поэтому я сейчас читаю вам лекцию о технике безопасности, вы быстренько расписываетесь, что прослушали, а потом мы немного поговорим о приборной базе и, конечно же, распределим объекты. Кто хочет самый сложный?

Он усмехнулся, вынимая бумаги из портфеля. Маша увидела руки Мифа совсем рядом, и ссадину на ребре ладони, и тонкий белёсый шрам чуть повыше запястья. И едва ощутимый аромат чайного дерева. Может, показалось?

Больница была, пожалуй, одним из самых грандиозных и бредовых сооружений города. Точнее — проектов. Она стояла посреди кленовой рощи, огромная, белокаменная и пустая. Окна нижних этажей, забитые крест накрест, окна высоких этажей, взирающие на мир пустыми глазницами. Говорили, и в тех, и в других иногда загоралось свечение, хоть электричество в больницу так и не провели. Болтали всякую ерунду.

Восемь крыльев, двенадцать этажей. Сабрина достала и распечатала самый подробный план, какой только нашёлся в архивах города, и всё равно он был слишком уж общим, с кучей белых пятен и множеством восклицательных знаков. «Опасность обрушения или любая другая опасность», — говорилось в условных обозначениях напротив них.

Маша сложила карту и сунула в карман джинсов. Пять вечера — лучшее время суток в городском июле. Солнце пряталось за больницу, оранжевым нимбом растекаясь по небосводу, и только недавно спала жара, оставив каменный город остывать в прохладном ветре с реки.

Асфальтовых дорог к больнице не было — новых не построили, а те, которые закладывали по проекту, давно заросли сорняками, запорошились песком. Маше хотелось снять кроссовки, закатать брюки и пойти босиком по тёплой земле, и чтобы кустики осоки щекотали голые щиколотки.

— Подожди секунду, — окликнула она Сабрину.

Та обернулась и посмотрела выжидательно. Единственная не заколоченная дверь в больницу была закрыта на висячий замок, ржавый, как…

— Как моя жизнь, — решила Маша вполголоса и достала из другого кармана мобильный телефон.

— Отключи его, может дать помехи на приборах, — крикнула Сабрина. Она уже стояла у двери и подбрасывала на ладони большой ключ на простом металлическом брелке.

— Так и собираюсь сделать.

Маша сунула телефон на самое дно сумки, закинула ремешок на плечо и быстро нагнала Сабрину.

Та уже вынимала замок из проржавевших дужек. Грязь сыпалась на полуразрушенное крыльцо, высокая трава, проросшая сквозь асфальт, шевелилась от дыхания ветра. Маша отступила на шаг, ещё раз оглядывая чудовище из стекла и бетона, которым стала больница. Пора было бы уже и привыкнуть к её виду, но у Маши каждый раз захватывало дыхание.

— Ничего себе. М-да, наверное, были очень веские причины, чтобы забросить такую громадину.

Так вышло, что они остались последними. Миф пожелал беседовать по отдельности с каждой парой, остальные тем временем дожидались в пустом коридоре института. За окнами верещали стрижи.

Маша сидела на высоком подоконнике, холодном, хоть за день он был просто обязан нагреться от солнца, и болтала ногами. Ни одна мысль не шла в голову, и от прохлады, от безделья и от болтания ногами было так хорошо, что не описать. Сабрина неподвижно стояла рядом, облокотившись на стену. Молчала, а Маша напевала в полголоса глупую навязшую в зубах песенку.

Хлопнула дверь.

— Идите, — махнула им Ляля, когда они с Мартимером вышли из аудитории, держась за руки. Следом семенила Альбина, прижимая к груди пластиковую папку.

— Он не прав, что сунул им в пару ещё и эту, — пробормотала Сабрина, провожая новенькую взглядом.

— Ему тоже некуда деваться, не одну же её отправлять к привидениям, — резонно возразила Маша и нажала на дверную ручку.

Миф встретил их доброжелательным взглядом. Он верхом сидел на стуле, придвинутом к первой парте. Очки в прямоугольной оправе сползли на самый кончик носа.

— Ну что ж, леди. Мне о вас много хорошего рассказали, — он улыбнулся Сабрине, и та шутливо нахмурилась в ответ. — Поэтому я и решил выдать вам самое сложное задание. И самое ответственное, конечно же. Что-нибудь слышали о Ростровской больнице?

— Это та, где сатанистов замуровали? — на радостях брякнула Маша и тут же прикусила язык. Её не так часто хвалили, но даже когда удавалось примазаться к Сабрининой славе, ей удавалось всё испортить.

Миф негромко рассмеялся, вежливо улыбнулась Сабрина, хотя и послала Маше вопросительный взгляд. Мол, откуда ты берёшь такое?

— Вижу, вы в курсе городских сплетен, — покивал Миф. — Но на самом деле никого там не замуровывали. Всё это газетный бред.

Он снял очки и привычно поиграл ими. Маша наблюдала исподлобья: заалевшие щёки не давали поднять голову от ладоней.

— Там произошла аномалия, и строительство закрыли до выяснения обстоятельств. Но пока суть да дело, а дел у наших оперативников, сами знаете, по горло, так больницу и забросили. И аномалия успела хорошенько обосноваться. Там пробовали погулять разные молодёжные группировки, как вы и сказали, — он благосклонно кивнул Маше, — ну, любители острых ощущений, но всё закончилось печально. Так что вот вам ключ.

Он уронил на парту перед собой ключ от старого замка, тяжёлый, длинной с Машин указательный палец, с бородкой, подпорченной ржавчиной.

— Правила те же, что и для остальных, но будьте раз в пять осторожнее. Приказываю отступать при малейшей опасности для жизни и здоровья. Я за вас отвечаю, леди. Вы же не будете меня подводить?

…- Маша! — окликнул Миф.

Сабрина, замершая наверху лестницы, молниеносно обернулась.

— А? — невразумительно откликнулась Маша снизу.

Он подошёл к перилам, отгораживающим верхний этаж от лестничной клетки, и замер, скрестив руки на груди.

— Маша ведь, правильно? Мне вас рекомендовали, как очень талантливую ученицу. Можете задержаться ещё на пару минут?

Свет пробивался через неплотно приколоченные доски и полосами ложился на бетонный пол. Маша включила фонарик. Хоть за стенами больницы — всего пять вечера, внутри уже сгустились сумерки. Она гоняла шарик света по стенам, разглядывая тёмные потёки и пятна плесени, слушала свои шаги.

Они шли по галерее с куполообразными сводами, под которыми комками собиралась темнота. Сабрина, шагающая впереди, вдруг обернулась.

— О чём вы говорили с ним тогда?

Маша сразу же поняла, о чём она, и чуть ускорила шаг, чтобы оказаться рядом с подругой. За два курса она успела узнать, что аномалии не умеют подслушивать, но говорить громко под высокими сводами больницы всё равно не хотелось. Коробило от звука собственного голоса между квадратными колоннами.

— Миф хочет стать моим научным руководителем. Он спрашивал, пойду ли я на оперативную работу.

Сердце сладко сжалось. Конечно, она не рассказала Сабрине всего — не то было место и время. Да и самой нужно было сжиться с новыми чувствами, прежде чем рассказывать о них.

— А ты?

— Соглашусь, наверное. Что мне терять?

Сабрина на мгновение обернулась, и в свете фонарика лукаво блеснули чёрные глаза. Всем известно, что чёрных радужек не бывает, но разве усомнишься — под высокими куполами больницы.

— Ты же хотела становиться следователем, — напомнила она. — Уже передумала?

Ей легко было говорить — она-то давным-давно определилась и сдала заявление на кафедру. Зачем тянуть? Маша тоже не особенно переживала по поводу выбора, но сейчас вдруг забеспокоилась. Мечта против внезапно вспыхнувшей симпатии. Что выбрать?

Конечно, решать ещё рано, да и вообще нельзя решать под влиянием эмоций, но когда же обходилось без них?

Луч фонарика выхватывал из полумрака переходы и арки, пустые дверные проёмы, ниши, забитые досками окна, снова, снова, снова. Сабрина сказала, нужно подниматься выше, как минимум этаж на четвертый. Чем выше, тем громче аномалия, тем охотнее она приближается людям. Но выше шестого — нельзя. Миф запретил, и запрещали всезнающие авторы методички. Жирный восклицательный знак — опасность.

— Скажи честно, он тебе нравится? — произнесла Сабрина вполголоса. На третьем этаже говорить расхотелось даже ей. Главная лестница оказалась разрушена, и — как они вовремя заметили — затянута серебрящейся от искусственного света паутинкой. Пришлось разворачивать карту, искать обходные пути.

— Миф? — растерянно переспросила Маша. — А тебе разве нет?

— Он ничего так, — дёрнула плечом Сабрина. — Но я о другом.

Они молча поднялись по крутой чёрной лестнице. Рука у Маши дрогнула, и фонарик вместе с ней. Луч света метнулся в сторону, выхватывая из темноты гладкую стену с алой надписью-граффити. Толстые ножки буков походили на жучиные брюшки. Много перевёрнутых на спину жуков. Маша сощурилась, пытаясь прочитать.

— На… па… что-то иностранное?

— Не уходи от разговора, — укоризненно поддела её Сабрина.

Маша споткнулась о последнюю ступеньку, схватилась за перила. Из-под ног вниз полетели мелкие камешки. Она повернула луч фонарика к себе — на пальцах осталась липкая чёрная грязь.

— Я не влюблена в Мифа, если хочешь знать.

— Но ты близка к этому? Меня это очень беспокоит. Я думаю, лучше тебе отказаться от его руководства, пока не натворила глупостей. Слышишь, Маша?

— Давай поговорим потом?

Маше стало мерзенько, как будто внутри большой палкой перемешивали мутную жижу болота. Воспоминания. То, что она попыталась забыть или проигнорировать, списать не случайность, снова полезло наружу. Может, всё потому, что Сабрина была права?

— Вот, наверное, подходящее место.

На плане больница напоминала гигантскую ромашку с восьмью лепестками-крыльями и круглым административным корпусом в центре, из крыши которого, как тычинки и пестики, торчали громоотводы и антенны. Восемь крыльев — восемь отделений, лес вокруг и лучшее оборудование — мечта. Несбывшаяся.

Сабрина бросила сумку на пол. Сюда нисходили две центральные лестницы. Маша опёрлась плечом на стену рядом с тёмным провалом, глянула внутрь: оттуда на неё пахнуло сырым ветром, и дна шахты лифта видно не было, туда не доставал даже свет фонарика.

Они расположились: Сабрина полукругом расставила вокруг себя три прибора, Маша опустилась на корточки, пристроив на колени блокнот. В те несколько секунд, когда их шаги и шорохи уже утихли, а экраны приборов ещё не засветились, они услышали дыхание больницы, как дыхание огромного умирающего животного.

— Так, — сказала Сабрина и прищурилась, глядя на мерцающие голубые экранчики. — Записывай.

Цифры в столбик — рутинная работа. Хорошо бы они сошлись потом в единый график и перемерять не пришлось.

— Слушай, а странно всё-таки, — вставила Маша, — ой, что там было после трёх — запятая — восемьдесят девять?

— Три — запятая — восемьдесят четыре, — повторила Сабрина и тихо припомнила демонов, когда поняла, что за разговорами пропустила две следующие цифры. — Что тебе странно?

— Ну я всё думаю, какая большая больница. Денег угрохали море, наверное, и бросили из-за непонятной ерунды.

— Ну почему же… Тьфу! Я из-за тебя опять цифру пропустила. Всё, молчи.

Маша тяжело вздохнула, чтобы подруга почувствовала её раскаяние, села прямо на пол и, морщась, вытянула затёкшие ноги. Фонарик свалился с колен и, весело позвякивая, покатился к шахте лифта, так что Маша едва успела подхватить его над пропастью. Руку лизнул зловонный подвальный сквозняк.

— Восемь — запятая — двадцать три. Ш-ш-ш…

Сабрина замолчала и обернулась к ней. Восемь — запятая — двадцать… недописанная двойка скрючилась на бумаге, ручка оставила на блокнотном листе длинный вдавленный след.

— Слышишь?

Вздрогнув от её шёпота, Маша вскочила на ноги. Шлёпнулся на пол блокнот.

Сабрина дёрнулась к мерцающим экранам, но очередная цифра замерла на губах. В голубоватом полумраке Маша видела, как знакомо она хмурится, как свет играет в гранях маячков, и её рука дрожала. Двадцать… скорченный лебедь и смятый уголок блокнота.

Тихонько вздохнул над ухом сквозняк. Сабрина дёрнулась вперёд, не глядя щёлкая по кнопкам. Мгновение — и все экраны потухли, замерли стрелки, и разом стало так темно, что с непривычки Маша потерялась в пространстве.

Она смогла вздохнуть, когда руки коснулись шершавой стены за спиной. Поняла, что видит серые стены и тёмный провал шахты лифта. Дальше по коридору было, как будто светлее, туда доходил солнечный свет.

Стояла тишина, какая-то особенная тишина, нарочитая, неправильная. Но потом Маша снова услышала дыхание больницы, услышала и успокоилась.

А через секунду она поняла, чего именно опасалась Сабрина. Откуда-то снизу, как будто из той самой шахты, послышались мерные неторопливые шаги.

— Ну так что это были за шаги? — поинтересовался Рауль, наворачивая круги по кухне. Каждый раз, когда он проходил мимо стола, звенели брошенные тут кружки, а Сабрина у окна показательно закатывала глаза.

Маша пожала плечами.

— Не знаю, послышалось, может. Но может и аномалия так развернулась. — Она помолчала, облизывая ложку от сгущенки. — Странно всё это, потому что мы больше ничего не слышали, хотя потом облазили полбольницы.

Она поймала взгляд Сабрины и растянула губы в улыбке. Они, конечно, ещё раз пять расставляли приборы, прислушивались, светли фонариком во все тёмные углы, но ничего так и не нашли, а все графики, которые Сабрина построила сегодня утром, выглядели угрюмыми барашками на водной поверхности. Такие наловить можно в любом доме. В общем, им нечего было показывать Мифу сегодня на консультации.

— Всё готово, — возвестила Маша, звучно скребя ложкой по краю сгущёночной банки. — Налетайте.

Рауль тут же выдвинул два стула, плюхнулся на один из них и потащил к себе весь торт сразу, заодно собирая пальцем потёки сгущенки на краях блюда.

— Эй! — возмутилась Сабрина. — Понабежали тут.

— С вас заварка, — ввернула Маша, протирая полотенцем широкий железный нож — исчезали одно за другим пятнышки ржавчины на лезвии.

В кухню тихонько протиснулся Ник уже с чашкой, он подцепил чайник за прозрачную ручку, налил себе и сел на свободный стул. «Аромат гибискуса», — прочитала Маша на пачке чая. Цветные ярлычки свешивались из каждой чашки, как флаги поверженных государств. Почему-то стало трудно дышать.

Сабрина открыла было рот, чтобы возмутиться, но только махнула рукой и пошла ставить чайник снова — кипяток подошёл к концу.

— А у вас как с объектом? — поинтересовалась Маша, разрывая неловкую паузу.

Намазанные сгущёнкой вафли весело хрустели под ножом, а в углу Сабрина уже звенела посудой и притворялась, что ничего не слышит. Она до сих пор переживала неудачу, и шли впустую все слова Маши о том, что завтра сущность обязательно проявит себя, да и Миф даст пару подсказок. Честно признаться, Машу и саму вводила в ступор мысль, что у Сабрины могло что-то не получиться.

— Да хорошо, там только сидеть и сидеть, — проговорил Ник с набитым ртом. От его куска торта на скатерть упала капля сгущёнки. — У нас же старая телебашня в речном районе. Там столько сущностей, хоть диссертацию пиши. Всех, наверное, и за практику не опишем.

От грохота все трое вжали головы в плечи — Сабрина бросила в раковину охапку чайных ложек. Постояла, опираясь на край мойки, вздохнула и принялась их мыть. Рауль вопросительно взглянул на Машу, и та в ответ жалобно приподняла брови — не спрашивай.

— Сабрина, ну я же для тебя торт мазала, а ты собираешься весь день ложки мыть?

Та дёрнула плечом вместо ответа.

Мимо окна на пятом этаже носились птицы, разгорался в голубом-голубом небе летний день, и выбираться на улицу никому не хотелось. Солнце раскалило крыши города.

Притихшее на лето общежитие вдруг снова расцвело голосами.

— О, а здесь кормят? — Растрёпанная Ляля внеслась в кухню, похватала все миски, оставленные невнимательными соседями, потом учуяла торт и нависла над ним, как медсестра над раненым — не бойся, я тебя спасу.

«Чего-то не хватает», — растерянно подумала Маша, разглядев её щеки, измазанные чем-то чёрным, и оглянулась на дверь. В проёме безропотной тенью застыл Мартимер. — «Ну вот, теперь все в сборе».

— А как у вас с объек… — Ляля замолкла, пойманная взглядами Маши и Рауля. Ник облизывал сгущёнку с пальцев.

— Держи лучше. — Маша двинула в её сторону две чистые чашки.

Открыли окно, и писк птиц стал совсем близким, внизу на дороге загудели машины, и запахло нагретым асфальтом. Сабрина тщательно вытерла руки и устроилась на стуле рядом с Машей, подобрав под себя ногу. Попивая чай, она смотрела мимо, никому не отвечая и не реагируя на шутки. Её кусок торта, заботливо уложенный Машей на отдельное блюдце, оставался не тронутым.

— Слушай, классная штука, — заявил Рауль, оттирая полотенцем сгущёнку с рубашки. — Сбацаешь мне такой на день рождения?

Теперь на большом блюде лежали только вафельные крошки, и Маша по привычке бултыхала в кружке остатками чая, прищуривала глаза и смотрела, как отблески света прорастают длинными тонкими лучами.

В коридоре послышались лёгкие шаги, и она затылком почуяла чужое присутствие. На пороге возникла девичья фигура в цветастом халатике выше колен. Маша не сразу обратила на неё внимание, и когда обернулась, Альбина уже стояла, горестно сжимая губы. Тонкие морщины разрезали лоб, тонкие руки — как птичьи лапки — были сложены на груди.

— А… вы все здесь собрались, да? — проговорила она чуть слышно, но каким-то странным образом заставляя всех обернуться.

Замешательство длилось всего мгновение, а затем Альбина развернулась и ушла, бесшумно ступая мягкими тапочками по паркетному полу.

— Наверное, стоило её пригласить, — пробормотала Маша себе под нос, отставляя кружку подальше.

— Вообще-то мы никого не приглашали, все так, сами явились, — резко поднимаясь со стула, фыркнула Сабрина.

Из гулкого общажного коридора послышались прерывистые всхлипы.

— Да, перехвалил я вас, однако. — Разглядывая их графики, Миф почесал в затылке карандашом. — Что-то слабовато, леди.

Сабрина сидела с каменным лицом, сложив перед собой руки, как первоклассница, только вот у первоклассниц не бывает таких жёстко поджатых губ, и таких сведённых у переносицы, чёрных, как графитные линии, бровей.

— Маша. — Миф постучал по парте обратным концом карандаша. — Что же там такого сложного, что поставило вас в тупик? Страшно? Темнота сбивает с толку? Или стены давят? Расскажите мне.

— Не совсем так, — нерешительно отозвалась Маша. Обычно говорила Сабрина, но сейчас она, кажется, дала обет молчания. — Мы вроде всё делали как обычно. Сама не понимаю, почему не получилось.

Сабрина тяжело дышала у её плеча, Миф смотрел изучающе. Под их обоюдным осуждением Маша почувствовала себя мышью на препаровальном столике. Пришпиленной за все четыре лапки.

— Маша, мне кажется, вы абсолютно не стараетесь, а так нельзя. Понимаете, железо не сделает за вас всю работу, нужно потрудиться самим. Я не зря сказал, что объект довольно сложный. — Миф посмотрел мимо и сузил глаза, как будто там было интересно, куда интереснее, чем с Машей. За окном аудитории пылал белёсый диск солнца. — Сделайте то же самое, что делаете обычно, только ещё лучше. Сущность выйдет к вам. Должна выйти. Если, конечно, я в вас не ошибся.

Его губы были испачканы чернилами — Маша видела. Ей вдруг стало очень страшно его разочаровать, и этот страх сковывал пальцы — она сжимала их в замок. Миф хлопнул стопкой листов по ладони и тут же поднялся, уперевшись руками в парту.

— Пока что тут нечего обсуждать, леди. Надеюсь, на завтрашнем отчёте вы порадуете меня.

Они же снова остались последними — по мановению руки Мифа, и Маша кожей ощутила пустоту коридора ещё до того, как открыть дверь. А за открытыми окнами, наверное, верещали стрижи. Хотя нет.

— Маша.

Не успела её ладонь лечь на дверную ручку, Миф окликнул её, и брови Сабрины снова сошлись у переносицы.

— Задержитесь ещё на две минуты. Пусть ваша подруга подождёт в коридоре.

Где-то за полдень облака заволокли небо, и стало хоть немного легче дышать. Сабрина опять засела за графики, забыв — или притворившись, что забыла, — все сегодняшние разговоры, а Маша, скорее от безысходности, чем по непреодолимому желанию, выбралась из комнаты.

На закрытой лоджии она расстелила спортивный коврик и села, слишком измученная мыслями, чтобы оставить силы на упражнения.

…Асфальтовая дорожка от института к общежитию вилась по кленовой роще. Проходя мимо беседки, Маша меланхолично отметила, что узорчатые лавочки пустуют. Жарящее изо всех сил солнце разогнало даже заядлых гуляк.

Она догнала Сабрину и положила руку ей на плечо.

— Ну перестань дуться. Горгулью пережили, и Мифа как-нибудь переживём.

— «Ваша подруга» — он так сказал, — состроила недовольное лицо Сабрина. Нельзя сказать точно, чего в ней было больше: удивления или злости, но Маше стало немного не по себе от её тона.

— Да ладно тебе.

До общежития они дошли молча, и у самых дверей Сабрина остановилась и села на скамейку ядовитого цвета.

— Рассказывай. Думаешь, я боюсь получить плохую оценку? Думаешь, это волнует меня больше всего на свете?

Маша в нерешительности замерла у перил.

— А что тогда?

— О чём вы говорили с Мифом? — прокурорским тоном поинтересовалась Сабрина.

Мимо прошествовали две важные старшекурсницы, полностью погружённые в свои взрослые серьёзные проблемы, и даже не обернулись. Маша смотрела им в спины и не знала, что отвечать.

— Маша, я волнуюсь.

Она с тяжёлым вздохом опустилась рядом, ощутила прохладное прикосновение Сабрины к своему плечу. Прядь её волос, собранных на затылке в хвост, пощекотала Маше шею. Сабрина придвинулась к ней ближе. Нужно было отвечать, хоть что-нибудь, но она чувствовала, что не сможет.

— Да всё о том же, — пробормотала Маша, глядя в чисто выметенный асфальт под ногами. — Я просто сказала ему, что не против писать диплом по этой теме, и всё.

— Но я не понимаю, почему об этом обязательно нужно говорить наедине. И вы торчали там двадцать минут, а не две. Да, я засекала.

Маша в бессилье тряхнула руками.

— Ну, не знаю, как так вышло. Преподы любят переливать из пустого в порожнее, вот он и болтал. Пойдём собираться, а то опять ничего не выловим.

…Жёсткий коврик, пышущий жаром бетонный пол.

— Извини, что отвлекаю тебя.

Маша вздрогнула и обернулась. Ах, вот и ещё один нерешённый вопрос — в узком общем коридоре стояла Альбина, теребя в руках пояс халата. Чёлка падала на её лицо, скрывая выражение глаз.

— Привет. — Маша поднялась с пола и села, спиной привалившись к бетонному ограждению. Пресс остался недоработанным, и противные мысли не успели выветриться из головы. — Хорошо, что встретились.

Альбина опустилась на другой край коврика. Её волосы пахли терпкими духами, и Маша невольно отшатнулась — она не любила излишней близости.

— Ты не обижайся за торт. Мы правда никого не приглашали, само вышло, — выдала она охрипшим вдруг голосом.

«Решит, что я вру. Точно ведь решит…»

Она подтянула под себя ноги и села неудобно, но так, чтобы не касаться собеседницы.

— Всё в порядке, — слабо вздрогнула Альбина. Она скрючилась так, что Маша не видела её лица, только макушку и плечи в коротких рукавах халата. — Я привыкла.

— Что случилось? — сообразила, наконец, Маша. — Миф раскритиковал? Не бери в голову, нас он вообще так отругал, что сквозь землю хотелось провалиться. И ничего, живы. Хотя Сабрина, конечно, в шоке.

По-летнему шумел под окнами общежития город, и кто-то хохотал на нижнем этаже, хлопали двери, а Альбина сумрачно водила ногтем по молнии халата. Вверх-вниз. Вжик-вжик. Маша наблюдала за её пальцем.

— У меня большие проблемы. Большие, — повторила Альбина, словно Маша могла не расслышать.

— Опять? — не сдержалась она и тут же смутилась выкрика. В воздухе между ними плавала серебристая пыль, как конфетти.

Альбина подняла голову. Она стала как будто эфемерно-прозрачной, бледной почти до синевы, и чёрные пряди прилипли к влажным от пота щекам. Внутри у Маши всё похолодело.

— Что случилось?

Альбина отвела глаза. Вверху включили музыку, истошно заорал иностранный певец. Маша ощутила, как по телу под футболкой текут капли пота.

— Пойдём, — выдавила она, шаря руками по бетонному ограждению. Певец орал, рычали машины, и солнце обжигало руки. — Пойдём-пойдём.

— Куда? — растерянно спросила Альбина, прижимая ладонь к губам.

— Не важно. На кафедру пойдём, к декану, к ректору. Везде пройтись успеем. Эти, из твоей группы, они опять тебя терроризируют, да?

Альбина ухватила её за руку и требовательно дёрнула вниз. Серебристая пыль закрутилась тайфуном.

— Ты не так поняла. У меня совсем другое. — Она трудно сглотнула, снова пряча глаза под чёлку. — Знаешь, почему я живу в общежитии, хоть у меня родители в этом городе? Просто я не могу больше жить с отцом. Он пьёт последнее время, почти не переставая, тащит вещи из дому. Ну, ты понимаешь, наверное?

Маша не была уверена, что понимает всю глубину проблемы, но кивнула. Тайфун пылинок между ними почти успокоился. Скребя ногтем по молнии, Альбина снова выдавила улыбку.

— Я чем-то могу помочь? — нахмурилась Маша. Разговор начинал действовать ей на нервы, а в особенности то, что каждое слово приходилось вытаскивать пыточными клещами. Пришла говорить — излагай, а если не хочешь — оставь всех в покое.

Наконец Альбина покачала головой.

— Вряд ли. Не сердись, что я себя так веду. У меня сейчас очень тяжёлый период в жизни, я даже хожу к психоаналитику.

— Помогает? — сморозила Маша, тут же прикусывая себе язык.

— Пока не очень.

Они помолчали, каждая глядя в свою сторону. Маша смотрела в небо с редкими огрызками облаков. Бетонная стена приятно холодила спину, и подниматься и уходить не хотелось. Терпеть молчание Альбины тоже не было сил.

Но та вдруг шевельнулась, устраиваясь в позе лотоса.

— А у тебя как дела? — показательно весёлый тон окончательно убил в Маше всё желание поболтать. — Он так и не позвонил?

— Нет, не позвонил. Значит, занят был. Слушай, я, наверное, пойду, а то Сабрина ворчать начнёт. Встань, пожалуйста, с коврика.

Альбина подняла на неё прозрачные глаза. Ни тени обиды — божественная мудрость и спокойствие в каждом зрачке.

— Я вижу, ты переживаешь.

«Переживаю, что мне лезут в душу». Маша едва не выдернула коврик у неё из-под ног. Она уже жалела, что вчера вечером понарассказала Альбине слишком много, вывернула душу наизнанку, потому что больше никто бы не послушал.

— Я хочу помочь. Может, тебе тоже нужно сходить психологу?

Альбина теперь почти бежала за ней по коридору. Шлёпали по паркету тапочки. Из-под двери кухни просачивался запах подгоревшей гречки.

— Ты просто не хочешь признаться, что тебе нужна помощь!

— Я сама могу справиться со всеми проблемами, — бросила Маша через плечо и замерла.

В дверном проёме комнаты стояла Сабрина. Работал вентилятор, и от этого её волосы развевались. Она выразительно приподняла брови.

— От кого это ты бежишь?

Не дождавшись ответа, Сабрина сама посмотрела за угол, но только пожала плечами. Видимо, Альбина не стала дожидаться развязки.

— Собирайся уже, пойдём, — устало выдавила она и хлопнула дверью.

Глава 10. Возьми меня с собой

Люди толпами валили на городской пляж. Ещё бы — суббота, вечер. В автобусе стало тесно от разгорячённых полуголых тел. Маша, спиной привалившись к поручню, рассматривала сосредоточенное лицо Сабрины, пыталась угадать, о чём она думает, глядя мимо пространства.

Мимо пронеслась прохладная гладь озера, и в автобусе стазу стало просторно. За окном потянулись рощи и частные дома — окраина, скоро конечная — им выходить.

— Прицепилась ко мне эта Альбина, — сквозь зубы выдала Маша и оглянулась на всякий случай: вдруг Альбина устроилась на одиночном сидении, первом от водителя, и слушает теперь все их разговоры. Нет, там парень. — Всё у неё плохо. А я что, жилетка ей? И если бы я могла помочь, а так…

— Скажи ей, чтобы шла лесом. Или хочешь, я скажу?

Маша отвернулась, чтобы проводить взглядом ещё несколько домов.

— Некрасиво как-то.

— Некрасиво? — усмехнулась Сабрина, проводя кончиками пальцев по поручню. Она совершенно мистическим образом держала равновесие в автобусе, маневрирующем по пустым дорогам, и почти всю дорогу спокойно держала руки в карманах. — Я думаю, что она в третьей группе всех так довела, вот её и поколотили. У меня тоже руки чешутся, как только её вижу.

Она характерным жестом сжала и разжала кулаки.

— Да жалко мне её, — призналась Маша. — Вся несчастная такая, замученная.

— Ну пожалей, — фыркнула Сабрина и отвернулась. — Ты же собиралась следователем быть, вот и сопоставила бы факты. Я поговорила с парнем из третьей группы, он сказал, что никто твою Альбину не бил, и вообще у них ничего экстраординарного не случалось.

Со сдвоенного сиденья на них внимательно посмотрела женщина, прижимающая к груди сумку, как младенца. Маша встретилась с ней взглядом — может, мать? Нет, вроде бы не похожа на Альбину. Женщина отвернулась.

— Да так он тебе и выложит правду-матку, как на духу, да? — скептически состроила Маша, но в душу её закрались сомнения. Хотя с другой стороны, зачем Альбине врать. Не для того же, чтобы с ней подружиться, так?

Они так и молчали до конечной остановки: Маша перебирала в уме знакомых, соображая, через кого бы выйти на надёжную информацию о третьей группе, а Сабрина смотрела в окно и изредка тихо усмехалась своим мыслям.

Когда из-за деревьев показалась бетонная свечка больницы, в автобусе не было никого, кроме них и задремавшего на своём насесте кондуктора. Водитель закурил, не дожидаясь остановки, и ветерок протащил в салон горький дым.

Сабрина выпрыгнула первая и подала руку Маше. Заросшая дорожка к больнице виляла между клёнов, как будто заигрывала с пешеходами, и ветки хлопали по плечам, как старые знакомые.

— Есть какие-нибудь мысли? — Сабрина подцепила Машу за локоть. — Не торопись. Нужно договориться без него.

Она сузила глаза и кивнула на больницу, до которой осталось не больше двадцати шагов. Забитые досками окна слепо таращились на них. Маша зябко передёрнула плечами.

— Попробую, как прошлый раз. — Она вытащила из кармана джинсов почерневшее серебряное кольцо на цепочке — Маша совсем недавно чистила его, но от постоянного контакта с кожей оно чернело снова. — Если вышло в заповеднике, то должно получиться и здесь. Есть что-то для защиты? Ну, на всякий случай.

Сабрина молча достала два фонарика и матерчатый мешочек, который сразу прикрепила на пояс.

— Ясно, пойдём.

Они заперли дверь изнутри и бросили сумки тут же, чтобы дальше идти налегке. Первый этаж дышал странной смесью из запахов промокшего цемента, сладкого разложения и чужой, нечеловеческой жизни. Было темно, Маше казалось, даже темнее, чем в прошлый раз, хоть шарики света точно так же ползали по стенам.

По колонне метнулось круглое многолапое тельце, Маша шарахнулась в сторону прежде, чем сообразила — просто паук. Кольцо на цепочке молчало, покачивалось лишь в такт шагам.

— Знаешь, если мы будем обходить так всю больницу, мы тут проторчим до осени, — буркнула Маша вполголоса, но замолчала, потому что Сабрина предупреждающе подняла руку.

Они остановились. В тишине заброшенных коридоров, перебивая друг друга, шептали сквозняки. Первым погас фонарик Сабрины, следом Маша выключила свой. Она зажмурилась. Жёлтое пятно перед глазами постепенно растаяло. В темноте обострилось обоняние и слух. Шорох ветра в оборванных строительных лентах. Тишина. Сладкий запах гниющих листьев. Шаги.

Сабрина жестом ей приказала оставаться на месте и бросилась дальше по коридору. Когда глаза чуть привыкли к тусклому свету, пробивающемуся сквозь доски, Маша начала различать сереющие дверные проёмы. Стараясь ступать как можно тише, она пошла следом за Сабриной.

Маша прекрасно понимала, что в гонке за аномалией неизменно проиграет — сквозь собственный топот и сбившееся дыхание она вряд ли различит едва слышные шаги, и не даст различить Сабрине. Поэтому она снова вытянула вперёд руку с кольцом и стала обследовать длинный, как кишка, коридор. Когда кольцо дрогнуло у одного из дверных проёмов, Маша остановилась.

Она заглянула в комнату, которая, видимо, должна была стать палатой — просторной, с двумя высокими окнами. Выбеленные когда-то стены пошли уродливыми пятнами. Пол кое-где просел, обнажая какие-то волокна и комки.

Палец вскользь прошёлся по кнопке, и фонарик потух. Маша не услышала, а скорее почувствовала чьё-то невесомое присутствие. Без шороха шагов и прочих бессмысленных атрибутов. Она обернулась: из-за поворота вышла Сабрина, педантично светя фонариком себе под ноги.

— Ну как там? — спросила Маша, когда сердце перестало колотиться, как чокнутое.

Сабрина подняла голову, внимательно взглянуло на Машу из-под полуприкрытых век.

— Возьми меня с собой.

— Что? — не поняла Маша и решила, что ослышалась. Иногда чужое пространство с высокими потолками ломает знакомые голоса.

— Заберёшь меня с собой? — повторила Сабрина серьёзно. Её взгляд скользил по Маше почти осязаемо, как будто Сабрина проверяла — это ли её подруга или под шумок подсунули другую.

Маша тряхнула головой.

— О чём ты? Ты вообще что-нибудь нашла или нет?

Сабрина молча сверлила её взглядом, и Маша почти рассердилась на неё: серьёзное дело, а она тут о личных проблемах решила поболтать. Может, на каникулы уезжать некуда? Она интуитивно сделала шаг назад и едва не споткнулась о порог пустой комнаты, охнула от неожиданности. Падение удалось предотвратить, но под ногтями осталась серая крошка.

Сабрина не двинулась с места и взгляда её не отпустила. И Маша вдруг догадалась. Все внутренности как будто ошпарило кипятком. Она рванула назад, не помнила, как проскочила всю комнату наискосок, только поняла, что оказалась в тупике. И не нашла ничего лучшего, чем закричать.

— В городе нелётная погода!

Эхо подхватило её голос и понесло по коридорам, превращая в жуткий звериный вой, в потусторонний шёпот, в клёкот птицы. Маша замерла, спиной вжавшись в угол. Она не отводила взгляда от дверного проёма — тёмного и пока пустого.

Это была их фраза-маячок, придуманная ради шутки ещё на первом курсе, когда почтенный профессор истории бормотал за кафедрой, почти засыпая. Им захотелось кратенького позывного, чтобы в случае чего не орать «помоги!», и если враг ещё не знает, что ты его уже заметила, поворачиваешься к напарнице и говоришь: а в городе…

Сабрина ворвалась в комнату и остановилась на пороге, глядя на Машу во все глаза. Её дыхание всё-таки сбилось, и за это Маша собиралась благодарить Вселенский разум. Если сбилось дыхание — значит, она бежала, значит, она настоящая.

— Что у тебя случилось? Чего кричишь?

Маша сложила руки в молитвенном жесте.

— Скажи, как зовут нашего преподавателя истории?

— Леонор Итанович? — удивлённо выдавила Сабрина.

Маша кивнула и сползла по стенке вниз. Сидеть на корточках было неудобно, и ныли ноги, но вставать, казалось, ещё хуже. Сабрина приблизилась.

— Что случилось?

Маша выдала бы виноватую улыбку, но ведь знала, что на Сабрину всё равно не подействует. Дрожь в ногах пришла поздновато и — о, боги — как унизительно было сидеть тут и трястись.

— Наверное, нам нужно уходить отсюда. Миф сказал, если будет опасность…

— Да что нам теперь, бросить учёбу? — Сабрина от возмущения притопнула на месте. — Миф сказал, что объект сложный. Ты мне можешь толком объяснить, что видела?

— Я видела тебя. Если аномалия очеловечилась до такой степени, с ней опасно тягаться. У нас ведь даже никакого оружия, так, любительские штучки. Это в каждом учебнике написано. Это как посылать детей с рогатками обезвреживать вооружённых террористов. — Слова сыпались, как горох из прорехи мешка, часто и бессмысленно.

Сабрина смотрела молча, напряжённо, качала головой, и по тому, как она хмурилась, Маша понимала, что спорить придётся до ссоры или не спорить вообще.

— В любом случае нужно сообщить об этом Мифу, — закончила она и выжидающе уставилась на подругу.

— Я поняла, — серьёзно кивнула Сабрина и упёрла руки в бока. — И мы должны срочно доложиться Мифу, но перед этим я хочу тебе кое-что показать. Обещаю, это будет недолго.

Маша обречённо кивнула.

— Только ты ни на шаг от меня не отойдёшь.

…Вой ветра стал глубже и надрывнее, как в огромной трубе. Они шли уже не по первому изгибу коридора, и даже не по второму-третьему. Маша устала считать повороты и бросила, когда поняла, что Сабрина прекрасно разбирается в направлении. Они прошли через комнату с квадратным углублением в полу, похожем на бассейн, поднялись по трёхступенчатой лестнице, свернули снова. Маша начала молча поражаться, как же далеко Сабрина успела пробежать за такое короткое время, когда её спутница замерла у порога.

Комната, куда они пришли, вероятнее всего, могла бы оказаться очередной палатой или, например, кабинетом врача. Три высоких окна были заколочены. Как будто бы типичная для больницы комната.

Но все стены здесь покрывали странные символы, нарисованные белой краской. Словно кто-то специально проводил дни, вырисовывая каракули на полуосыпавшейся штукатурке. Кругляшок света скользил по стенам, давая рассмотреть сумасшедшую роспись.

Судорожно цепляясь на дверной косяк, Маша заглянула внутрь.

— Жуть. Что это такое, интересно?

Она обернулась к Сабрине, которая спиной прислонилась к противоположному косяку. Луч белого света озарил её руки, сложенные на груди, лежащую на плече косу, сплетённую особым средневековым манером — чтобы волосы не мешались, хладнокровно сжатые губы.

— Возьми меня с собой, — сказала Сабрина.

Маша попятилась, ещё не вполне понимая, что происходит. Первая мысль, которая её посетила — что всё это шутка. Но Сабрина всегда была паталогически серьёзна. Однажды Рауль рассказывал анекдот о неверной жене, внезапно вернувшемся муже и любовнике, которому предлагалось прыгать с тринадцатого этажа. Сабрина выслушала всё с серьёзным лицом, а потом заявила: «Дура, она же по статье пойдёт за такое».

— Не надо так шутить, — пробормотала Маша, глядя ей в глаза.

Сабрина не шевельнулась.

— Пожалуйста, не пугай меня.

В спину врезалась стена. Маша почувствовала, как крошится под пальцами старая штукатурка. В переплетениях коридоров, без оружия, без оберегов, позволив аномалии затащить себя так далеко… Маша развернулась и бросилась назад по коридорам, уповая лишь на то, что интуиция не подведёт.

Стало чуть спокойнее, когда она вылетела в залу с бассейном, а дальше коридоры быстро вывели в галерею. Маша смогла отдышаться только здесь — когда сумрак галереи показался белым светом после затхлой темноты боковых ответвлений. Ведя рукой по стене, она шла к выходу, всё ещё надеясь найти Сабрину. Могла же она вернуться в галерею и, не найдя Машу, решить дожидаться её у дверей?

Могла, но не дожидалась. Их сумки, брошенные в фойе больницы, были вывернуты наизнанку. Тут же валялись разбитые приборы, и Маша поняла, что за стёкла захрустели под её подошвами. Она присела над одним: безнадёжно испорчен. Вывернут электронный экран, рассыпались по бетону обломки корпуса. Кто-то не просто разбил его, по нему топтались, его швыряли об стену и колотили со звериной ненавистью. У Маши по спине пробежался строй ледяных муравьёв.

Её телефон нашёлся тут же, и к счастью он почти не пострадал — был расколот корпус, но батарейка ещё держалась, и на прикосновение он отозвался знакомой мелодией. Маша не пробыла в больнице ни секунды сверх необходимого.

Она отбежала к деревьям. Сбившееся дыхание сипело глубоко в груди, когда Маша судорожно искала в записной книжке номер Мифа. Непослушные пальцы наползали не на те кнопки, и от бессилия она припоминала демонов, вытирая наползшие на глаза слёзы.

— Да? — скучно отозвался Миф в трубке.

— Сабрина пропала! — закричала Маша, ни капли не сдерживая своё отчаяние. Ей показался оскорбительным его надменный тон.

— Кто? Маша, это ты? Где ты? Объясни всё толком.

Маша принялась говорить. Она говорила долго, сбиваясь, путаясь, начиная сначала, а Миф слушал, не перебивал, изредка вполголоса отдавал приказы — в сторону, и не отключался.

— Я сейчас буду, ты где? Возле двери? Не заходи туда больше, слышишь? Зайдёшь — голову откручу и повешу перед кафедрой, — шутливо попытался подбодрить её Миф и тут же в сторону заявлял: — Да не знал я, что там всё так запущенно. Вы мне сами список безопасных объектов подсовывали.

Он был с ней на связи до того самого момента, когда две служебные машины подъехали к роще. Из первой выскочил Миф, отводя телефон от уха. Машу он увидел сразу.

— Жива? Как ты? Дорогу сможешь показать?

Маша, которая всё это время расхаживала между деревьев, почувствовала себя опустошённой. Она вдруг заметила, что почти стемнело, что накрапывает дождь, и Миф изрядно нервничает, хотя и пытается это скрыть.

— Который час? — только и смогла выдавить Маша.

Миф мельком глянул на запястье.

— Почти десять.

— Не может быть.

Трое мужчин в форме Центра, которые приехали вместе с Мифом, принялись за дело: для начала они огородили небольшую площадку перед входом в больницу. Теперь там трепетали бело-красные ленты и мигали маячки-обереги. Маша тяжело сглотнула, глядя на всё это.

— Потому что мы приехали сюда в пять, и пробыли там от силы час.

Миф посмотрел на неё с жалостью, помял в пальцах хлястик форменной куртки.

— Маша, давай ты успокоишься, а потом расскажешь мне всё, да? Отведите её в машину.

Её подхватили под руку. Маша слышала, как Миф что-то выговаривал на повышенных тонах, скрипели петли дверей, но все звуки быстро отдалились, ушли на задний план.

В надвигающихся сумерках больница как будто выросла и чёрными провалами окон на верхних этажах неодобрительно поглядывала на суетящихся внизу людей. Женщина в белом халате поверх формы, которая и увела Машу от дверей, сунула ей в руку горячий чай в крышечке от термоса.

— Выпей. Нужно прийти в себя, без твоей помощи они не справятся.

Маша подумала, она шутит — сотрудница Ценра слабо улыбнулась, наверное, желая её приободрить.

— Чем быстрее мы её найдём, тем лучше. Ну, ты и сама понимаешь.

Она пошла к остальным, скинув халат на капот машины, и Маша осталась одна в прохладном вечере. В траве звенели сверчки, но ещё секунда, и зашуршал по листве дождь. Маша, обжигаясь, допила чай и выбралась из салона автомобиля. Каждая секунда была тяжёлая и блестящая, как ртутный шарик, каждую секунду Сабрина плутала по тёмной больнице одна, и мысль эта была невыносима.

Глубоко в груди всё ещё жила дрожь, но в ногах её уже не было. Дождь обжигал обгоревшие плечи, а под тонкой майкой кожа пошла мурашками от прохлады.

— Там была комната, вся изрисованная какими-то надписями, — сказала Маша, подойдя к Мифу сзади.

Он стоял, глядя в раззявленный дверной проём, чуть вздрогнул и обернулся, когда Маша заговорила.

— Да? Сейчас пойдём с тобой.

Маше очень хотелось спросить, что будет дальше, почему так развернулась аномалия, смогут ли они найти Сабрину — Миф же всё знает, он должен знать! Хотелось закрыть глаза, и когда откроешь — чтобы всё стало хорошо. Но она молчала.

Вскоре вернулись оперативники.

— Маячки поставили по холлу первого этажа, там пусто. Никаких волнений не нашли, — сказал молодой парень, по виду, едва ли старше пятикурсника.

— Ладно, — вздохнул Миф, как показалось Маше, разочарованно, — вы же не собирались идти на второй этаж? Они не собирались. Шахту лифта проверьте ещё. Ну давай, показывай свою комнату.

Он жестом приказал Маше следовать за собой.

В галерее у колонн мигали алые лампочки. Маша оборачивалась через каждый шаг, и хоть Миф нёс большой полицейский фонарь, темнота по углам всё равно сгущалась уродливая и синяя, как пролитые чернила.

Маша тайком вытащила кольцо из кармана, подняла его на вытянутой руке за спиной Мифа. Кольцо чуть дрогнуло, покачнулось.

— Вы хоть проверяли местность, прежде чем дальше лезть? — спросил Миф, оборачиваясь. Маша быстро подхватила кольцо, но он заметил. — Что это у тебя за методы из каменного века?

— Это… нас учили, — смутилась Маша. — Мы всё так проверяли.

— Теперь ясно, — сумрачно отозвался Миф. — Почему у вас ни демона не выходит.

Так было заведено. Любой задушевный разговор преподавателей рано или поздно сводился к тому, что наука давно шагнула вперёд, а в институте нет денег на новые приборы. На это постоянно указывали, и замученный жизнью ректор усыхал, почуяв подобные заявления, пытался сбежать подальше. Это ещё ничего, а вот стоило преподавателям института столкнуться с научными сотрудниками Центра, тут начиналось выяснение отношений и горестные вздохи: «И это у вас есть? А наши курсанты до сих пор в картонном домике на стационаре живут» — «Ничего, крепче станут».

Маша ускорила шаг, чтобы поравняться с преподавателем, и осторожно взяла его за руку. Миф не отстранился, но и пальцы не сжал. Хрипловато попросил:

— Не бойся. — Кашлянул, отвернулся.

Они прошли не меньше четырех поворотов, прежде чем снова заговорили.

— Вообще-то ребята никакой активности тут не нашли. Но если твоя Сабрина просто так заблудилась в этих катакомбах, тоже ничего хорошего. Недосмотрит ещё и провалится куда-нибудь. — Он заметил смятение на лице Маши, мягко высвободил руку и коснулся её плеча. — Не бойся. Всё будет хорошо. Я ведь тоже заинтересован, чтобы с ней всё было хорошо.

Маша замерла у следующего разветвления пытаясь вспомнить, куда повернуть. Тёмные потеки у потолка, раскрошившийся кирпич у косяка — кажется, здесь. Снова комната с пустым бассейном. Она почувствовала, как сбивается дыхание. Хотелось достать кольцо из кармана, проверить, хоть и без того она ощущала, как давит закутанный в паутину потолок. Миф, впрочем, вёл себя спокойно, осматривал тёмные углы.

— Здесь вон туда, — указала она на двёрной проём.

Там свет фонаря стал как будто тусклее, он уходил вперёд на пару шагов, и Маше то и дело хотелось выставить перед собой руки, чтобы не уткнуться в стену. К своему удивлению она узнавала ободранные стены, сбитый косяк — до него дотронулась Сабрина, когда вела её сюда. Просто скользнула рукой.

— Объясни мне ещё раз, почему ты решила, что перед тобой — аномалия? — сквозь сжатые зубы поинтересовался Миф. — Ну, кроме того, что ты почувствовала какую-то потустороннюю жуть.

Маша устала объяснять, уже не находилось слов, но она послушно пожала плечами.

— Я знаю Сабрину, она бы никогда так себя не повела. Да и вообще, вот когда я убегала, почему она не побежала следом?

— Пошутила?

— Это какая-то дурацкая шутка, — пробормотала Маша в сторону. — Нет, она не могла. Она бы вышла уже, я знаю. Зачем ей всё это устраивать, бить приборы, ну зачем?

— Ясно.

Маша сама себе боялась признаться, что теперь ни в чём не уверена. Потому что нельзя описать словами ледяной ужас, который окатил её. «Возьми меня с собой». Она не могла ошибиться, не могла, не могла.

— Здесь? — спросил Миф, освещая очередной поворот.

— Да.

До комнаты оставалось не больше десятка шагов, когда Миф остановился. Он поводил фонарём, как будто искал тайнопись на стенах, оглянулся. Маша жалась к нему, потому что уже давно ощущала чужое враждебное присутствие за спиной. Светила туда — и не видела ничего, кроме облупившейся краски и комков паутины.

— Здесь? — спросил он снова, заставив Машу вздрогнуть.

— Да. Комната справа.

Миф преодолел оставшееся пространство парой прыжком. Маша едва успела за ним, но не могла не успеть — оставаться одной в темноте было страшно до ледяных муравьёв по коже.

Он взялся за косяк, осветил комнату, и бледное в искусственном свете лицо вдруг сделалось жестоким.

— Уходи отсюда! — рявкнул он на оторопевшую Машу. — Ну? На выход, быстро!

Почти ничего не соображая, она бросилась назад. Сердце колошматило в горле, норовя порвать тонкую кожу. В ногах вдруг проснулась холодная усталость, и в мельтешении перед глазами иногда выныривали стены, от которых каким-то чудом удавалось уворачиваться. В галерее пришлось притормозить, потому что каждый вздох жёг разодранную гортань. Но она шла, хоть и держалась рукой за стены.

У дверей чуть не упала на колени и поняла, что сил больше нет.

— Что же такое, — пробормотал Миф, явившись из пустоты и тишины через пару тяжёлых выдохов.

Он поднял Машу за талию и подтолкнул к дверям. Она подчинилась, как давно сломанные часы — надави на стрелку, и тикнет пару раз.

— Так, — говорил он жёстко. Маша не видела его лица. Она ничего не видела перед собой. — Возвращаемся в город. Ничего мы не сделаем. Возвращаемся, я сказал. Её отвезите домой.

На заднем сидении служебной машины она не спала — наблюдала за мельтешением огней и чувствовала, как непоправимо теряет что-то важное. Время, да. Блестящие ртутные шарики. Они всё дальше от больницы. Нужно толкнуть дверь и выйти. Автобусы, наверное, уже не ходят. Зачем ей автобусы?

Маша трясла головой, временно возвращая себе ясность мысли, и тут же снова впадала в полубред. Происходящее казалось кошмаром.

«Нужно забраться на крышу и прыгнуть», — серьёзно подумала она. — «Когда падаешь во сне, всегда просыпаешься у самой земли».

Маша посмотрела на проплывающие высотки.

«Надо назад. Жаль, автобусы уже не ходят. Пешком тяжело».

— Выпей чего-нибудь горячего и ложись спать, — сказала ей женщина в белом халате поверх формы. Кажется, это было у крыльца общежития.

Она не помнила, как добралась до комнаты, а там, не раздеваясь, рухнула на кровать. Казалось, что дверь откроется, и войдёт Сабрина. Скажет: «Быстро ложись спать, завтра вставать рано». Или ещё: «Графики ещё чертить, а уже поздно. Когда эта практика кончится».

Маша подняла голову: часы показывали полночь.

— Можно?

Она не поняла, откуда идёт голос, оглянулась на дверь: там стояла девушка в красном домашнем халате. Она заискивающе улыбнулась. Маша подумала, что нужно улыбнуться в ответ и не смогла.

— Прости, что так поздно. У тебя есть минутка?

Маша с трудом села на кровати, голова была тяжёлой и пустой — внутри только ветер.

— Проходи, — кивнула она и зажмурилась от боли.

Альбина обошла комнату по кругу, перевернула на письменном столе какой-то учебник, коснулась брошенного на спинку кровати полотенца, у окна поправила отогнутый уголок занавески.

— Как у тебя дела?

Маша наблюдала за ней из-под ресниц, вздрогнула, как от холода.

— У меня плохо. Очень плохо.

Альбина замерла у приколотого к обоям плаката: домик в заснеженных горах. Обернулась.

— А что случилось?

— Демоны! — Маша не знала, что всё ещё способна кричать. — Отстань от меня уже! Тебе что, приятно слушать о чужих проблемах?

Альбина отшатнулась, её лицо сделалось несчастным. Оно и было-то не очень весёлым, а сейчас уголки губ поползли вниз, дрогнули в плаксивой гримасе. Она сжалась, как будто ожидала удара.

— Я…

— Уходи, — тихо попросила Маша. — Давай… поболтаем потом.

Та скривилась, сжала кулаки. Зашипела, как раскалённая сковорода под ледяной водой:

— Когда мне плохо, мне даже поговорить не с кем! Все прогоняют. Посмотрим-посмотрим, я найду, чем тебе ответить.

Когда дверь захлопнулась, Маша снова легла и посильнее зажмурилась. Не помогало. Ничего не помогало. Хотелось то ли выть, бросаясь на стены, то ли искать самую высокую крышу, то ли бежать к Мифу и вытрясти из него всю душу за то, что он… а что он?

Маша поднялась, схватила со стола первую попавшуюся чашку и пошла на кухню, почти не соображая, что делает. Несмотря на поздний час, в некоторых комнатах горел свет, и из-за приоткрытых дверей доносились голоса. Она упрямо шла, едва не столкнула первокурсницу, вышедшую из душа с полотенцем на голове.

В кухне стоял приторный запах подгоревшей варёной картошки. Маша выключила газ, зачем-то поменяла местами две чужие миски на столе и села. Кружка выпала из обессиливших пальцев.

Сколько она просидела, уткнувшись лбом в стол, уже не вспомнить. Кто-то взял Машу за плечи. Кто-то, охая, подобрал с пола осколки.

— Слышишь?

Она как будто вынырнула, увидела встревоженное лицо Ника, потом Лялю с веником наперевес.

— Мы уже всё знаем, — сказала она судейским басом. — Мы тебя ждали в фойе, а ты через чёрный вход зашла.

Горестно помолчали. Маша протянула Нику руку запястьем вверх.

— Мне какой-то укол сделали, наверное, успокоительное. Хотя я в истерике не билась. — Ей почему-то стало очень важно это объяснить, и чтобы он поверил. — Но я не могу спать.

Он хмурился. Ляля молча опустилась на соседний стул.

— Миф был на кафедре, когда ты позвонила, — сказал, наконец, Ник. — Это вообще случайно вышло, что он там задержался. Ну, вот и приехал быстро. Ты не рассказывай пока, если не можешь. Мы и так видим, что ничего хорошего.

— Чаю хочешь? — строго поинтересовалась Ляля. — Только я сейчас другую кружку принесу.

— А можно? — Маша попробовала улыбнуться, но губы сами поехали куда-то в сторону, и она поняла, что плачет, уткнувшись в локоть Ника.

Слёзы не принесли облегчения, скорее наоборот — всколыхнули в душе мутную болотную жижу, заставили вспоминать всё с самого начала. Бессмысленные попытки представить, как всё могло бы случиться по другому. Ник погладил её по волосам.

— Соберись. Ей как никогда нужна твоя помощь. Подумай, что Сабрине сейчас в десять раз хуже, чем нам. Так что соберись, поспи, и завтра мы все вместе подумаем, что делать. И сделаем. Не может быть, чтобы она не вернулась.

Маша закивала, потому что не получалось говорить сквозь слёзы.

Да, нужно взять себя в руки. Да, истерикой никому не поможешь. Да, она сильная. Да, да, да…

Спала она или нет — Маша так и не поняла. Перед глазами мелькали заплетённые паутиной потолки, колонны в алом свете маячков, провалы-двери, снова паутинные потолки. Потом раздался стук. Она вскочила с кровати, отчаянно соображая, кто же может стучать по колонне.

— Маша? С тобой там всё в порядке? — послышался приглушённый взволнованный голос.

Ещё не очень сжившись с пространством, она поплелась открывать дверь. Оказалось, что небо уже совсем светлое, в небе носятся громогласные стрижи, а часы показывают семь утра.

На пороге стоял Миф.

— Разрешишь пройти? Ох, как у тебя душно, я открою окно.

Пока он возился с задвижками, Маша снова присела на кровать. Она чувствовала себя разбитой, шею и лоб покрывала лихорадочная испарина.

— Еле нашёл тебя, — сообщил Миф, верхом садясь на стул и складывая руки на его спинке. Стёкла очков так блестели, что Маша не могла рассмотреть выражение его глаз. — Ну что, пришла в себя? Продолжим разбираться?

Машу бросило в жар от мысли, что ей придётся снова пересказывать вчерашние события. Она открыла было рот, но тут же закрыла. Миф заговорил первым.

— Понимаешь, — он замолчал, берясь протирать очки краем рубашки. — Понимаешь, я сам занимался этим объектом несколько лет назад, ничего особенного не нашёл и бросил, потому что появились другие дела. Если честно, я до сих пор не очень понимаю, что случилось с твоей подругой, ну нет в больнице никакой аномальной активности. Но раз уж ты утверждаешь, что она не могла так… пошутить, то будем искать. Самый лучший вариант, который я вижу: она заблудилась. Сама же видела, какие там катакомбы.

— Но у Сабрины была карта и фонарик. — Маша вдруг обнаружила, что её голос дрожит. — Я не представляю…

— Ша! — остановил её Миф. — Мало ли, что случилось — упала, например, в провал и подвернула ногу. Ну не будем пугаться раньше времени. Да и я не о том. Знаешь, Маша, я всю ночь думал над тем, что ты мне рассказала.

Она слушала, бессильно опустив руки на колени, а Миф говорил. Его голос мягкими бинтами пеленал её панику, не давал ей вырваться наружу.

— По твоим рассказам это похоже на сильно разросшуюся сущность. Такая с лёгкостью покопается в наших с тобой головах и выдаст ещё парочку видений.

Он замолчал, глядя в открытое окно, за которым теперь ещё громче верещали стрижи.

— Мифодий Кириллович. Скажите, что вы увидели в той комнате вчера? Когда сказали мне уходить.

Он быстро глянул на неё, и Маша вообразила, какое жалкое зрелище представляет сейчас из себя: спала она прямо в одежде, на то, чтобы умыться и причесаться, конечно, не нашлось времени. Пересохшее горло давно требовало глоток воды.

— Мне просто показалось, Маша. — Из-за блестящих стёкол она снова не могла различить выражения в его глазах. Миф поднялся, вернул стул на место. — Одевайся, через час поедем к больнице. Веришь в каких-нибудь богов? Помолись им.

К человеческим богам Маша всегда относилась скептически. В конце концов, люди всегда останутся людьми, и богов своих будут очеловечивать до безобразия. Маше больше нравился бог магов — Вселенский разум, который и богом-то по большому счёту не был. Квинтэссенцией энгергетики всех живущих, не создателем, а созданием. А значит, чем-то вроде аномальной сущности. Поверить в сущности Маше было очень легко.

Пока она приводила себя в порядок, пока искала чистую футболку, стало немного спокойнее. Наверное, предел страха был уже пройден, и ей осталось только жить в нём, как живут в полуразрушенном доме, если некуда больше идти.

Минут через двадцать явился Ник и выслушал всю историю от начала до конца.

— А почему она просила забрать её с собой? Это что-то значит?

— Это просто. — Она достала с полки обтрёпанный учебник, перелистала его, надеясь тут же найти нужную страницу, но не вышло. — Сущность сама не может покинуть пределы больницы, потому что больница — её часть. Но она выросла до таких пределов, что собственное тело-здание стало для неё тесным. Единственная возможность сущности вырваться — помощь кого-то из людей. Вот она и просит помощи. Я об этом только недавно читала.

Ник нахмурился.

— У кого-то просит помощи, а кого-то кушает? Прости, я не имел в виду… — Он запнулся.

— Ничего, — тихо отозвалась Маша, опускаясь на стул рядом с ним. — Это Миф привёл меня в смятение. Вроде бы ничего плохого и не сказал, а осадок остался. Мне всё больше и больше не нравится такое положение дел.

Она усмехнулась. Казалось бы — куда ещё больше?

— Ладно, будем надеяться, что Миф прав, и Сабрина подвернула ногу, потеряла карту и заблудилась в трёх галереях. Впрочем, если аномалия её водит, то это вполне реально. — Маша подхватила с кровати сумку, непривычно лёгкую без приборов. — Я еду с ними. Позвоню, если что-нибудь выяснится.

При ярком свете солнца больница растеряла всю свою угрожающую мощь. Стало видно, как непогода сильно подточила бетонную свечку, и прогнившие строительные леса у одного из крыльев казались переломанными рёбрами.

Здание дышало — Маша чувствовала это, стоя в десяти шагах от входа, и не понимала, что происходит со всеми приборами, которые раз от разу демонстрируют ряды нулей.

Одну её в больницу Миф не пустил, а сам постоянно был занят. Из случайно услышанных разговоров Маша понимала, что за утро оперативники обыскали второй и третий этаж, а к полудню добрались до шестого. Выше подниматься они не стали. И никаких новостей.

Блеск алых маячков был виден даже через забитые досками окна. Она бросила взгляд на наручные часы: почти два, а она всё время просидела на старом бревне, в тени деревьев. Маша уже думала пройти на огороженную территорию самостоятельно, когда в дверном проёме показался Миф.

Он огляделся по сторонам, как будто вышел из поезда в незнакомом городе, и направился к Маше, глядя себе под ноги. Она зашагала ему навстречу.

— Орлова, — сказал он, глядя в сторону и щурясь, хоть солнце спряталось за бесконечным серым маревом облаков. — Похоже, это всё, что мы можем сделать. Похоже, это конец нашего мероприятия.

Миф снял очки и принялся протирать их о край рубашки, загнувшийся от ветра. Секунды две Маша не могла понять, что он имеет в виду.

— Как это — всё? — медленно произнесла она. Слова были чуждыми влажному воздуху и редкими крикам птиц. Машу сковало холодом посреди душного июля. — Мы же её не нашли, как это — всё?

Она смотрела на Мифа снизу вверх и никак не могла поймать его взгляда.

— Маша, поверь мне, я десять лет работаю с такими вещами. Это безнадёга. Маш, печально, но иногда так бывает.

Птицы закричали, как оглашенные, заметались в кленовых кронах. Она почувствовала, как медленно кругом идёт голова, захотелось сесть или хотя бы опереться на что-нибудь. Она сделала шаг назад, покачнулась.

— Но я ведь даже не была там. Я весь день просидела возле больницы!

Миф блеснул стёклами очков, повернувшись, наконец, к Маше. Он выглядел осунувшимся, постаревшим лет на десять — так сразу. Светлые волосы, собранные в хвост, растрепались, и прядь металась по ветру.

— Ты такой профессионал, что сразу же сделаешь то, что не сделал десяток военных Центра? Маша, понимаю, что ты расстроена, но не нужно судьбу смешить.

Она встрепенулась, взмахнула руками, переполненная возмущением до краёв.

— Мифодий Кириллович, вы хоть понимаете, что кроме меня никто не видел аномалию? Никто её даже не чувствует, а я чувствую. Мне нужно попробовать. Ну неужели вы можете всё так бросить?

Миф отвернулся снова, пожевал губами, размышляя о чём-то своём. Сложив руки на груди в молитвенном жесте, Маша наблюдала за ним, с трепетом ожидая решения. Похолодели кончики пальцев.

— Хорошо, — кивнул Миф, и её сердце, кажется, снова забилось. — Пойдём вместе. Чем демоны не шутят…

Он развернулся и зашагал к двери, и Маша едва успела следом. Высокая трава путалась в ногах. Подмигивали алые маячки. Она собиралась сделать всё — и пойти даже на самый большой риск, потому что шаг назад означал конец. Как сказал Миф, «конец мероприятия».

Кольцо закачалось на цепочке — пока просто от шагов, но стоило Маше войти в галерею, она почувствовала, как невидимая сила дёргает её за пальцы, тревожит почерневшее серебро. Среди маячков-оберегов — живая нечеловеческая сущность. Ей сразу стало холодно до той степени, когда с трудом гнулись пальцы.

— Мифодий Кириллович!

Он обернулся.

— Она здесь. Прямо здесь. Отойдите в сторону, я хочу встретиться с ней.

— Маша, осторожней, — раздался откуда-то сбоку встревоженный голос Мифа.

Её крутануло на месте, в лицо бросился густой туман, пахнущий разложением и плесенью. Стена с облупившейся штукатуркой вдруг оказалась перед глазами. Маша упёрлась в неё рукой, и ладонь заскользила вниз. С болью — как будто по ножам.

— Маша, — слышалось, как через вату.

Она поднялась с колен: маячки волчьими глазами горели сквозь туман. Боковым зрением она улавливала мельтешение чёрных теней, бесформенных, многоногих, но как только оборачивалась — тени исчезали.

Холодное прикосновение к запястью вызвало дрожь по всему телу. По галерее разнёсся скрежет, шорох, шипение.

— Возьми меня с собой!

Вдруг щёку обожгло. Маша повалилась на пол, больно приложившись плечом о камни. Туман некоторое время не давал открыть глаза, пальцы сами собой заскребли по бетону. Опустился занавес темноты.

Она поднялась, глотая пыль, и не сразу смогла различить, что находится всё в той же галерее, а в шаге от неё стоит Миф и снова протирает очки полой рубашки. Щека горела огнём.

— Маша, хорошо, что ты пришла в себя. — Он сжал и разжал кулак, как будто разминался перед боем. Потом нагнулся. Маша напрягла зрение, чтобы понять, что он там поднимает с пола. — Надеюсь, сейчас ты, наконец, поняла, как всё это опасно.

Серебряное кольцо. Почерневшее от времени серебряное кольцо лежало на его ладони. Привычным жестом Миф сунул кольцо в карман.

— Но я видела какую-то сущность. Я доказала вам, что она существует! Теперь вы не бросите искать Сабрину?

Миф сузил глаза. Была ли это игра света, и тени залегли таким причудливым образом, но его лицо — мужественное лицо викинга — вдруг стало злым, отчаянным, как у припертого к стене хулигана из подворотни.

— Как до тебя не дойдёт! Ты показала мне, что это место очень опасно, что оно жрёт людей, как горячие пирожки. Вот что ты мне доказала. Думаешь, я только и мечтаю, как пойти под трибунал из-за таких безалаберных курсантов, как вы с Сабриной? Думаешь, мне делать больше нечего, как круглые сутками лазать по развалинам, чтобы найти ваши трупы и констатировать смерть?

Он тяжело, сквозь зубы выдохнул и уже чуть спокойнее произнёс:

— Я только что спас тебе жизнь, а если бы меня не было здесь в эту секунду, это был бы твой конец. Ясно? На выход.

Маша едва не задохнулась от обиды и ужаса. Она трясущимися руками закрыла рот, хотя кричать всё равно не было сил, и не могла оторвать взгляд от Мифа. От дыхания его грудь тяжело вздымалась и опадала. Прошла долгая секунда, и он взял её за запястье.

— Извини. Извини, что накричал на тебя. Я должен был знать, что ты ничего не сможешь сделать, но я тебя снова сюда пустил. Сейчас поедешь домой. Слышишь? Ещё одно поползновение в больницу — и я запру тебя за решётку. — Миф деланно рассмеялся, но быстро замолчал. Маша всё ещё смотрела на него расширенными от ужаса глазами и не отвечала. — Пойдём.

Маша сжимала зубы, стараясь не застонать.

— Пойдём! — Миф взял её за локоть и потащил к двери.

Она не сопротивлялась. Мысли метались в голове яркими вспышками: сплошь междометия, бессмысленные выкрики. Она еле переставляла ноги, пытаясь успеть за Мифом, почти теряя сознание от боли в вывернутом локте.

На этот раз успокоительное подействовало. Может быть, ей вкололи несравнимо больше, но Машу вырубило прямо в машине. Это было приятно: сразу ушла боль, растворились все мысли.

Из тёплой ароматной дымки к ней вышла Сабрина, теребя кончик средневековой косы. Улыбнулась.

— Ты заберёшь меня с собой?

— Конечно, — быстро сказала Маша, боясь, что Сабрина не дослушает. Протянула руки. — Я заберу тебя, куда скажешь.

Она резко проснулась на своей кровати и села, всё ещё окружённая сновидением. Но даже сквозь него Маша помнила всё произошедшее так чётко, что не нужно было ломать голову.

Привычная комната, гладко заправленная кровать Сабрины, разбросанные по столу конспекты.

Она не помнила только, сама ли шла в комнату, или её принесли. Глянула на часы — пять вечера. Пять. Вчера в пять они с Сабриной вышли из автобуса, и Сабрина подала Маше руку. Привычный жест.

Она помнила ещё. В машине Миф говорил, снова, как будто мягкими бинтами, перетягивая её страх. Чтобы не болело.

— В конце концов, вы знали, куда шли учиться. И подписывались в документах, что берёте на себя ответственность. — Он нервно стучал костяшками по боковому стеклу и снова говорил — бинтов ведь нужно много. — Вы взрослые люди. У нас в институте бывают случаи гибели. Может быть, ты больше не захочешь тут учиться. Может быть, ты уйдёшь. У нас так бывает.

Маша попыталась нашарить в складках покрывала мобильный телефон. Его там, конечно, не было. Сумка лежала на стуле, раззявленная, почти пустая. Он лежал там. Пока Маша жала на кнопки, она вдруг осознала, что очень болит ладонь. Кожа была разодрана в клочья. Вся рука в запёкшейся крови.

Она кое-как нашла нужный номер.

— Ответь, пожалуйста.

Гудки лились в ухо. Снова — абонент будет уведомлён о вашем звонке. Снова.

Маша упала на кровать, теряя телефон в одеяле. Было так душно, что лоб и виски покрывались испариной. Волосы давно слиплись от пота, надо бы помыть. Надо бы встать сначала, просто встать.

Она снова нашарила телефон.

— Сабрина, ответь, пожалуйста, ты мне так нужна…

Конечно, она не ответила.

В полночь Маша сидела на кухонном подоконнике, внимательно слушая тиканье настенных часов. Когда говорил Ник, прислушиваться приходилось изо всех сил. Когда говорил хоть кто-то, она раздражалась, сжимала от злости зубы, но молчала. Её собственный голос заглушил бы тиканье совсем.

Часы как будто отсчитывали те краткие мгновения, когда ещё можно попытаться что-то сделать, изменить, но она не делала. А время шло. Время шло, поезд уходил, самолёт улетал, всё. Конец мероприятия. Финиш.

— Он не прав. Ты понимаешь вообще, что он не прав? — Ник в отчаянии доказать ей хоть что-то тряхнул руками.

— Он прав, — произнесла Маша чьим-то чужим голосом.

— Он не прав. Он не имел права снимать с себя всю ответственность!

Сегодня вечером к ней приходил Миф. Он стучал пальцами по подоконнику, нервно тёр очки подолом рубашки и говорил. Пеленал её гнев.

— Ты должна сказать, что я не посылал вас в больницу. Что вы сами туда пошли. Я не собираюсь отвечать за вашу глупость…

— Какая разница! — не выдержала Маша, и Ник замолчал. — Он не будет больше искать Сабрину. И никто не будет. Больница теперь — объект повышенной опасности, через оцепление никого не пустят.

Она зажмурилась так сильно, как могла, лбом прижалась к прохладному стеклу. Гулко тикали в голове часы. Что-то уходило, что — она не могла поймать руками, не могла удержать.

— Если вы перестанете орать друг на друга, то я вам кое-что прочитаю, — сердито заявила Ляля, которая всё это время просидела в углу кухни, перебирая листочки блокнота, как заядлый коллекционер — свои лучшие экземпляры.

— Прочитай, — не сразу согласился Ник, так и не придумав, чем ответить Маше.

Маше хотелось уйти в комнату, чтобы ничего не слышать, но для этого нужно было отрываться от прохладного стекла. Она открыла глаза: в неоновой темноте города сновали редкие машины, гасли и зажигались вывески магазинов. За кленовой рощей горели разноцветные огни подсветки института.

— Вы слушаете меня? Маша, ты слушаешь меня? Заканчивай впадать в кому, ты мне уже надоела, — ворчливо заметила Ляля.

Пришлось обернуться — так дешевле, чем спорить с ней.

— Короче так. Десять лет назад Миф действительно занимался этой больницей. Он долго там возился, а потом сказал, что ничего, мол, нельзя поделать.

— Откуда ты это узнала? — вежливо удивился Мартимер из-за холодильника.

Ляля гордо задрала подбородок.

— Я нашла это дело в библиотеке, в закрытой секции.

— Ого, — не сдержался Ник.

Она сделала серьёзное выражение лица, мол, уметь надо, и снова уткнулась в блокнотные записи.

— Я только самое интересное выписала. А знаете, что самое интересное? Он тогда сам же выступал на разных городских заседаниях и всячески доказывал, что строительство больницы надо закрыть. Конечно, сначала никто не хотел его слушать. Ну, подумаешь, сорвался там кто-то с последнего этажа. Подумаешь, леса обрушились. Столько денег вбухано в эту махину! Но Мифа поддержали многие преподаватели института, очень уважаемые люди, и, в конце концов, к ним прислушались.

— Так и что, я не поняла, сначала он доказывал, что больница очень опасна, а потом сам же нас туда и послал? — Маша повернулась к ней, теперь полностью, свесив ноги с подоконника, подалась вперёд всем телом.

Ляля набрала в грудь воздуха, как перед криком, тяжело выдохнула и протянула:

— Если ты меня не будешь перебивать, то я даже договорю до конца.

Глава 11. Последний этаж

— «Аномальная сущность в теле здания — как раковая опухоль в человеческом теле. Сначала кажется незначительной, ну, прыщик вскочил, зачесалось где-то, но постепенно приходит боль, которая под конец становится невыносимой. Представьте себе организм человека, который полностью состоит из видоизменённых клеток. Он всё ещё жив, но это уже не человек, мы не можем знать, как функционируют его органы. Теперь представьте себе огромное здание, которое полностью оплетено нечеловеческой энергетикой. Оно всё ещё состоит из комнат и коридоров, но мы уже не можем с точностью утверждать, что будет, если пройдёшь до конца той лестницы».

— Красиво сказано, романтично, — пробормотал Ник. Он теперь стоял, привалившись спиной к подоконнику, почти дотрагиваясь до Маши.

— Всё равно пока не зайдёшь туда — не поверишь, — скептически вставила она.

Ляля подняла голову от блокнотных листочков, теперь её лицо выглядело растерянным.

— Куда же я дела страничку… У-у-у, зараза.

Маша тяжело вздохнула, оглянулась на часы: половина первого. Хотя какая разница, во сколько ложиться спать, если завтра не будет. Завтра не будет ничего.

— Это всё красиво, конечно, но я всё равно не понимаю. Допустим, Миф выяснил, что больница очень опасна, и вроде как с ним все согласились, но что дальше? Забили окна досками, повесили замок на дверь, и всё, гуляйте, кто хотите? Да какие-нибудь придурки могут запросто принести с собой лом, оторвать доски и залезть внутрь. Мало ли подростков, которые ищут острых ощущений?

— Я как раз об этом и хотела сказать! — раздражённо выкрикнула Ляля. Она со злостью бросила листочки на пол, топнула по ним ногой в тапочке и стала рассказывать своими словами, красочно сдабривая речь нелестными эпитетами. — Да, так же и вышло в итоге! Сами помните, наверное, тогда все газеты и каналы только об этом и рассказывали. Вот демоны, у меня же это записано было, не помню только, где. Так вот, в больницу как раз и залезли подростки, человек пятнадцать, точно не помню. Ну, типа сатанисты, решили провести ритуалы с дохлыми кошками, подальше от взрослых. Хотя, конечно, никакие они не сатанисты, а просто идиоты, ну не суть. Вечером залезли, а утром родители спохватились — никто не вернулся. Искали-искали, вышли на больницу, а там уже — ку-ку. Никого нет, только дверь выворочена, и кровь по стенам размазана.

Маша, которая притихла, глядя в окно через плечо Ника, взглянула на свою руку, ободранную днём о стену в больнице. Четыре глубоких пореза наискосок ладони — она промыла раны, но забинтовать оказалось нечем, а просить в медпункте было лень. Как можно так ободраться о стену, она старалась не думать.

Ляля вскочила со стула и заходила по кухне из угла в угол. Схватилась за голову.

— Это какая-то идиотская история. Это какая-то ерунда.

— И я не понимаю, — согласилась Маша, водя пальцем по запотевшему стеклу. — Нет, я понимаю, что аномалия сожрала сатанистов. Ещё и не такое бывало. Но почему Миф после всего этого отправил нас туда? В городе полно тихих и мирных сущностей, которые разве что старушек пугают из-за угла. Он что, забылся? Какая-то ангельская забывчивость.

— А я тебе о чём весь вечер твержу? — устало вздохнул Ник. — Вопрос не в том, что вы неправильно себя повели в больнице. Вопрос в том, как у него ума хватило вас туда послать. И после этого он спокойно заявляет, мол, ничего не знаю, моя кафедра с краю? Это очень странно с его стороны.

Они замолчали, а Ляля выскочила в коридор, вцепившись себе в волосы.

— Вы чего тут орёте, ночь на дворе, — возмутилась сонная старшекурсница. Она постояла в дверном проёме, держа в руке зубную щётку, как штык-нож.

— Отстань, — запоздало отреагировала Маша. Старшекурсница вяло пожала плечами и зашлёпала прочь по коридору. Маша обернулась к Нику. — Если это всё так, то, по-моему, вырисовывается чёткая картина его вины. Не хочешь ли ты сказать, что он специально нас туда послал?

Прибежала Ляля, растрёпанная даже больше, чем обычно, села на коленку к Мартимеру. Он едва слышно охнул.

— Ну, по логике вещей, так и получается, — покачал головой Ник.

Маша снова уткнулась в стекло. Огни города слились в сплошную разноцветную карусель. Летели по кругу белые искры машинных фар.

— Стоп, — сказала она и сжала зубы. — Ну я всё равно не понимаю. Зачем ему это? Ему что, так хочется под трибунал пойти и сесть лет на десять?

— Трибунал будет только в том случае, если докажут, что Миф на самом деле послал вас туда, — со знанием дела заявила Ляля. Она что, в библиотеке и учебники по праву успела проштудировать? — Пока что только ты можешь это доказать, потому что он нас по парам делил, а не при всей группе раздавал задания. Видите ли, педагогический момент. А если бы аномалия сожрала вас обеих, никто бы доказать не смог! Он бы сказал, мол, ничего не знаю, они сами туда полезли.

В запале она стукнула кулаком по второй коленке Мартимера, тот молча стерпел.

— То есть Миф хотел убить нас обеих? — Маша сузила глаза, наблюдая, как огни города прорастают тонкими лучами. — Как-то слишком круто для него. Да и зачем?

— А ты что, видишь другой вариант? — сердито прикрикнула Ляля. — Нужно вещи собирать и валить по-быстрому, пока он тебя в тёмной подворотне по голове не тюкнул. А лучше — идти в Центр и рассказать всё. Пусть разбираются с этим уродом!

Где-то в ночи коротко взвизгнула сирена, окрасив край низкого неба в синий и красный цвета.

— Ляля права, — кивнул Ник, отрывая Машину руку от стекла. Она не сопротивлялась, когда Ник повернул её к себе лицом. — Я имею в виду, по голове, может, и не тюкнет, но его нельзя так оставлять. Преступность появляется от безнаказанности. Завтра вместе пойдём в Центр, подадим заявление, пока Миф дело не замял.

Тогда ей всё показалось понятным и простым.

Рано утром на город налетела буря. Сорвала тент уличного кафе, сыпанула песком в окна, разбросала по дорогам сорванные кленовые листья. Потом пошёл дождь. Маша лежала на Сабрининой кровати, завернувшись в одеяло почти с головой, и смотрела в окно. Подушка всё ещё пахла её духами. Долго била молния, озаряя бледным светом мечущиеся деревья, но к семи часам всё стихло.

Маша поднялась, когда в общежитии ещё было тихо. Она сходила в душ, надела рабочие джинсы и любимую футболку с надписью «армия». Сумка осталась почти пустой — на дне валялись фонарик и проездной, карта и ключи от комнаты. На лестнице она ни с кем не столкнулся.

Среди раскинувшихся на дороге луж осторожно лавировал автобус номер семьдесят три. Конечная остановка — больница. Хоть автобус был почти пустой, Маша так и осталась стоять на задней площадке салона, провожая взглядом поникшие и ободранные бурей деревья.

Больница стояла грустная от потёков дождя, трепетали обрывки строительных и полицейских лент. Маша обошла вокруг новенький знак «Внимание! Опасная зона. Вход запрещён». В щелях между досками больше не мерцали алые огоньки. Дверь была забита, в петлях висел сверкающий металлический замок, но Маша предполагала, как попасть внутрь.

Она хорошо изучила карту за ночь и знала, что первое от главного входа крыло должно было стать кардиологией, потом шло инфекционное отделение. В третьем расположилась бы травматология, и ещё там был оборудован отдельный вход для травмпункта.

Ей повезло — доски, которыми была заколочена дверь, прогнили за десять лет, и гвозди сами выходили из косяков. Дерево крошилось под пальцами. Маша вырвала пару досок, потом дёрнула дверь, и остальные отошли сами.

Больница вздохнула, разрывая тонкую кожу строительных лесов, вниз полетели труха и мусор. Маша шагнула назад, вскидывая голову. Больничные корпуса почти закрывали собой небо, оставив ей только клочок серых облаков. Серые стены нависали со всех сторон.

Внутри было темно, очень темно, и темнота налипла на стены, срослась с ними, так что её бы не разогнал ни один полицейский фонарь. Маша передвигалась почти на ощупь, и каждый шаг сверяла с картой. Света от её фонарика едва хватало, чтобы рассмотреть пол перед собой и не навернуться в провал.

Обрушенные галереи путали её планы, заставляли останавливаться и напрягать глаза, чтобы найти на карте обходные пути. Маша задыхалась от пыли, хватала воздух открытым ртом и снова останавливалась, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце. Она шла так медленно, что, наверное, заставила бы аномалию зевать, если бы аномалия так умела.

Иногда Маше чудился гул дождя, бормотание за спиной и шаги, но она старалась не слушать. Она пришла искать разгадку, и здесь не к месту страхи. Если бы при ней было кольцо — если бы Миф не отобрал его между делом, — оно бы едва уловимо покачивалось, и чужеродная сила пощипывала бы ей пальцы, как лёгким морозцем.

Когда она добралась до кардиологии, остановились наручные часы. Маша знала, что в таком месте они запросто могут выйти из строя, поэтому почти не удивилась, только раздосадовано тряхнула рукой. Всё-таки не вовремя.

Но найти комнату с надписями оказалось не сложно — она как будто сама выплыла навстречу, приглашающее раззявив дверной проём. Маша вошла, шаря фонариком по стенам, и тут же вспомнила про сатанистов. Да просто идиоты — так бы сказала Ляля.

Они изрисовали все стены пухлыми, как будто раздувшимися от неведомой болезни, буквами, и дальше первого слога Маша не могла прочитать ни одной из них. Белые меловые линии давно поблекли, покрылись плесенью и разводами, стёрлись кое-где. Маша вздрогнула, когда свет фонарика вырвал из темноты жуткую ухмыляющуюся рожу с огромными клыками. Темнота и сырость только сделали её ещё более пугающей.

Луч света дрогнул, и Маша увидела на полу разорванный круг: кирпичная крошка, почти высохшая, в потёках белой жидкости образовывала неровную форму, и в нескольких местах линия обрывалась. Маша присела на корточки, рассматривая места разрывов. Линии были ещё свежие, и руки её задрожали в приступе отчаянной радости — наверняка круг нарисовала Сабрина.

Она же брала с собой мешочек на широких завязках — крошка от красного кирпича и соль, для большей надёжности — с несколькими каплями женского молока, но, конечно же, обычно брали коровье. Такую смесь готовили по старинной методике, которая передавалась курсантами из поколения в поколение, и она должна была защищать от аномалий. Некоторые особо суеверные даже сыпали смесь под порог, чтобы не пустить в дом плохих людей. Преподаватели жестоко гоняли за такое, Горгулья, например, называла кирпичную крошку мракобесием и сумерками сознания. Но убедить курсантов, что тщательно охраняемые ими традиции — ерунда — не смогла даже она.

Тем более, что ерунда иногда срабатывала. Редко — да и случаи, требующие таких экстренных мер защиты, происходили нечасто, — однако все удачи молва хранила, а неудачи отбрасывала без сомнений и жалости.

Маша внимательно рассмотрела разрывы, как их и учили делать. Может быть, страх играл злые шутки, но ей упрямо казалось, что разрывы были сделаны изнутри, а не снаружи, а значит, Сабрина вышла из круга сама, а не аномалия вытащила её за шиворот. Защита сработала, и у Маши появилась надежда.

Она ещё покрутилась по комнате, пытаясь прочитать надписи на стенах, но буквы упрямо расползались, как пауки от лучика света. Куда идти теперь, она не представляла, но была полна решимости идти хоть куда угодно.

Скорее всего, Сабрина провела в комнате с надписями первую ночь — ведь вечером они её не нашли, а потом она вполне могла добраться сюда. А после, утром, пошла искать выход. До шестого этажа оперативники прочесали все коридоры, а значит, нужно было подниматься ещё выше.

По методичке так делать не полагалось, но идти больше оказалось некуда. Маша прошла по хорошо знакомому холлу, нашла центральную лестницу, ту самую, рядом с пустой шахтой лифта, и медленно стала подниматься по ступенькам, проверяя каждую на прочность. Когда свет фонарика срывался вниз, обрушенные перекрытия обнажались до дна, показывая тёмную воду, которая почему-то стояла на нулевом этаже. Над такими дырами витал затхлый запах болота, тины, сладкого разложения.

Маша замерла на втором пролёте, едва не вжавшись в стену. Собственное сбившееся дыхание перекрывало все остальные звуки, вот только она всё отчётливее слышала шаги. Они доносились со стороны шахты лифта, насколько она вообще могла судить в коридорах, взрывающихся эхом.

И вдруг всё закончилась — наступила тишина, даже ветер как будто перестал выть. Маша попробовала вздохнуть, но воздух клокотал в горле. Он закрыла глаза и несколько секунд стояла, прогоняя панику.

У неё нет выхода, она пойдёт дальше, на шестой этаж.

Они сказали, что если бы Сабрина забралась туда, она погибла бы с вероятностью десять из десяти. Но она же рисовала круг кирпичной пылью с молоком! Значит, была жива и смогла бы защититься и дальше. С другой стороны — Маша хорошо помнила из лекций — аномалия могла гнать пойманного человека вверх, как волков загоняют в круг с красными лентами.

Сабрина могла переждать ночь в комнате с надписями на стенах, а потом пойти искать выход. Тем более, что фонарик и карта у неё были с собой. А потом она бы и сама не поняла, когда очнулась бы на непонятном этаже среди незнакомых коридоров и комнаток. А потом бы настала ещё одна ночь. Время в больнице шло само собой, не подчиняясь обычным земным законам. Позавчера Маша пробыла тут от силы сорок минут, а выяснилось, что пять часов и не меньше. Миф подтвердил.

Подъём шёл тяжело. Когда в общежитии ломался лифт, она взлетала на пятый этаж, не успевая даже сообразить, куда так несётся. Сейчас каждая ступенька давалась с трудом. В пролёте Маша остановилась, чтобы отдышаться, и увидела выведенное мелом слово, которое видела в самый первый день. Толстые буквы, как и тогда, не хотели обретать смысл. Потом она тряхнула головой, сузила глаза.

«Дальше», — было написано на стене корявым детским почерком, то ли рукой человека в припадке эпилепсии. За надписью кривились ещё несколько линий, но сколько она не приглядывалась — всё бесполезно.

Она мазнула светом фонарика по ступеням и снова едва не вздрогнула: ступени были припорошены вековой пылью, крошками от бетона и чем-то красным, напоминающим битый кирпич.

За спиной гулко охнуло и потянуло новым запахом — то ли дёгтем, то ли сырой землёй. Маша приложила все силы и не обернулась, пошла дальше, стараясь реже останавливаться на пролётах. Лучше она передохнёт, когда поднимется.

Между тем, высота ощущалась: воздух стал густым, горьким и, хоть окна здесь не были забиты досками, темнота никуда не делась. Рёв ветра в коридорах стих, но пространство наполнилось другими звуками. Из каждого угла теперь слышались шорохи, присвистывания и снова шаги.

— Ты слушаться меня не собираешься, да? — тихо и зло поинтересовался Миф.

Маша стояла перед ним, не зная, куда девать глаза. Стыдно ей не было, но всё же неловко, что по её милости боевой состав Центра опять срывается на спасательную операцию.

Миф самолично стащил её с лестничного пролёта пятого этажа. Маша не сопротивлялась — она и сама уже шла вниз, иначе демона с два он бы нашёл её в переплетениях коридоров.

Все маячки уже погасили, и под хмурым небом они остались вдвоём. Зажглись фары машин за кленовой рощей. Маша молчала. Оказалось, что она провела в больнице восемь часов кряду, одногруппники успели забеспокоиться, потом — запаниковать, а потом призвать на помощь Центр.

— Ну что ты молчишь? — произнёс Миф уже спокойнее и отпустил Машино плечо. — Планируешь, как полезешь снова?

Ноги дрожали и подгибались от усталости.

— Я дошла до десятого этажа, — сказала она и слабо улыбнулась.

Может, Мифу её усмешка из-под прищуренных глаз показалась издевательством. Даже в подступающих дождливых сумерках стало видно, как он побелел почти до синевы. Миф схватил Машу за локоть и с силой тряхнул, как будто хотел оторвать руку. Но ударить по-настоящему не решился, может, духу не хватило, может, боялся, что увидят. Впрочем, она и так едва не полетела на землю. Горло сжало от страха.

— Я за твою глупую жизнь отвечаю, между прочим! Свалилась же ты на мою голову. Немедленно в машину. Я ещё подумаю, что с тобой делать.

Маша не стала говорить ему ничего: ни о кирпичной крошке на ступенях, ни о защитном круге. Даже о меловых надписях на стенах лестничных клеток не стала. «Дальше, дальше». Они как будто заманивали в ловушку. Да, Миф бы так и сказал, и ещё бы прочитал лекцию на тему того, как аномалии обходятся с такими безответственными людьми.

Всю дорогу она молчала и ловила взгляды Мифа, который сидел рядом с водителем, то и дело косился на Машу, как будто она могла открыть дверцу и выпрыгнуть на полном ходу. Мимо проносились улицы города, залитые дождливым туманом. Маша рисовала на запотевшем стекле следы неведомых зверей.

— Я смогла дойти до десятого этажа, — презрительно выпалила Маша, когда Миф обернулся в очередной раз.

Он промолчал.

Оказывается, у Мифа был свой кабинет в Центре — комната на первом этаже и под лестницей, но просторная, с двумя большими окнами. Письменный стол и два стеллажа, снизу доверху заваленные бумагами. Пошатываясь от усталости, Маша еле добралась до стула.

— Говори, — приказал Миф, запирая дверь.

Окна в одежде из белых жалюзи смотрелись продолжениями стен, и Маша ощутила себя, как в западне. Ещё бы чуть-чуть и начала задыхаться. Миф ходил вдоль окон, сцепив пальцы под подбородком.

— Сабрина пошла вверх, я точно знаю.

— Отлично. Она что, стрелочки рисовала на стенах?

Маша молчала, тяжело дыша себе в ладони. Ей было плохо — то ли жарко, то ли холодно, и хотелось в темноту и тишину. Но даже в таком состоянии она понимала, что ничего не скажет Мифу о своих подозрениях. Она же не сумасшедшая. Ей, в общем-то, и пары сильных ударов хватит, чтобы больше не подняться.

— Отвечай, — потребовал Миф.

— Я видела смесь из кирпичной крошки и соли. Сабрина брала с собой такое.

— Ох, святая простота, — взвыл Миф у окна, хватаясь растопыренными пальцами за шуршащие полоски жалюзи. — Хорошо, давай я объясню с самого начала. То, что у тебя неплохая чувствительность к аномалиям, и так ясно. Этого не отнимешь. Но у тебя же нет элементарных знаний! Понимаешь, эта практика у вас — она так, для общего развития. Чтобы вы поняли, что не в магазин игрушек попали, а в серьёзное заведение. Конечно, никто не собирался вам давать на самом деле опасный объект. Как, скажем, студента-биолога никто не отправит в клетку с голодным тигром. Пойми ты уже. Всё, что произошло — трагическая случайность. Больница давно была выброшена из списка опасных территорий, как выяснилось, зря.

— Что вы врёте! — не выдержала Маша, хотя до сих пор отчаянно сжимала зубы, чтобы не заговорить.

Миф удивлённо замолчал, по-прежнему цепляясь за пластиковые полоски.

— Нет, я не вру. Если бы я хотел вас убить, я бы за шиворот не вытаскивал кое-кого из больницы.

Тут замолчала Маша и, судорожно собирая остатки мыслей, решила: а ведь он прав. Стоило ему только чуть-чуть сыграть на публику, и Маша бы по собственной глупости свалилась бы с пятнадцатого этажа, и Миф оказался бы чист и невинен. «Я сделал всё, что смог. Откуда же я мог знать, что она снова туда полезет? Это новая, ещё не исследованная способность аномалии, она притягивает своих жертв, как бы далеко они не находились».

— Красные кирпичи, — с нервным смешком произнёс Миф. — Ерунда какая-то, сумерки сознания.

Он прошёлся по комнате, включил компьютер — тот отозвался приветливым гудением. Маша сидела, поджав ноги под стул, и думала, почему слёзы, выступившие на глазах, ледяные.

— У, — заключил Миф, наверняка, страшно радостный от того, что пришлось закончить разговор, — да ты горишь.

Маша невольно мотнула головой, уходя от его прикосновения. Сквозь шум в голове она слушала, как Миф по телефону вызывает врача, долго и путано говорит о каком-то отражённом эффекте.

Судя по голосу, врач была та, которая вчера не пожалела для Маши успокоительного. Вслед за этим потянулась какая-то муторная канитель. Маша ещё раз услышала про отражённый эффект, потом про след аномалии, потом про то, что её обязательно вылечат. А в голове всё ещё билась мысль — нужно добраться до крыши.

Пахло печёными пирожками. Маша отчего-то решила, что Миф обязательно упрячет её в камеру. Такие были при Центре — не тюрьма, а скорее крошечный гостиничный номер, но выйти из него не дадут. Когда подействовали лекарства, она сообразила, что находится в больнице.

Сама виновата. Нужно было идти дальше, а не откладывать на потом, проклиная весь мир. Она тогда очень устала, желудок уже давно подвело, а в голове осталась только одна мысль — прилечь. Восемь часов бродить по этажам больницы!

Она открыла глаза в отдельной палате, чистой и светлой от неоновой лампы. Потрогала себе лоб — вроде бы температура спала. Да это же простое переутомление, а никакой не зеркальный эффект, когда аномалия запускает в тебя щупальца, чтобы выбраться наружу. Миф преувеличил, конечно. Ему это выгодно.

Её одежды в палате не нашлось, а сама она была одета в казённую пижаму. Даже телефон — и тот отобрали. Маша подумала, что выбираться будет затруднительно.

Она снова легла на кровать и зажмурилась, что было сил. В темноте горело ярко-оранжевое пятно — лампа. Потом вернулись здравые мысли.

Там, в больнице, до десятого этажа её довели призрачные следы кирпичной крошки. И если в больничных стенах нет ни одного кирпича, то значит, крошку рассыпала Сабрина. Зачем? В мешочке оказалась дыра, или она специально помечала дорогу, чтобы вернуться? Чтобы её смогли найти? Но зачем тогда идти вверх? Неужели аномалия смогла так её запутать?

Она полежала ещё немного, ожидая, когда пройдёт слабость, потом поднялась и подёргала дверь. Отлично — её ещё и заперли. Интересно, здесь так со всеми пациентами поступают, или Миф всё-таки наплёл, будто она буйная и настроенная на побег?

Возле кровати обнаружилась кнопка вызова медсестры.

Маша сидела на краю постели, когда услышала за дверью близкие шаги. Через секунду в палату вошла крупная женщина в белом халате.

— Проснулась. Очень хорошо, часа через два придёт врач и тебя осмотрит. А пока лежи, отдыхай. Тебе чего надо?

— Телефон, — потребовала Маша. — Мне родителям нужно позвонить.

— Родителям и без тебя сообщат. — Медсестра на секунду задумалась. — Хотя ладно, сейчас спрошу.

«Надо же, как упекли», — подумала Маша, когда захлопнулась массивная дверь. Вера в то, что сбежать отсюда возможно, резко пошатнулась.

Но телефон всё-таки отдали. Маша повертела его в руках, испытывая на прочность почти севший аккумулятор. Аномалия сделала своё дело — надъела и его. Кому звонить? Маша вызвала из памяти телефона последний набранный номер, даже не надеясь на ответ.

Конечно же, Сабрина не ответила.

Потом её долго бросало то в жар, то в холод. Принесённое лекарствами облегчение оказалось недолгим. Кажется, приходил врач и то брал её за запястье, то щупал лоб. Маше не нравились его деловитые прикосновения.

Очень нужно было выбраться отсюда. Если Сабрина ещё жива, у неё всё равно осталось меньше суток. Выдержать в заброшенной больнице без воды и еды больше трёх суток — не в человеческих силах. Маша с трудом разлепила пересохшие губы.

— Нужно идти вверх, только вверх, ещё выше, — сказала она.

Все, должно быть, приняли её слова за лихорадочный бред.

Утром во рту было мерзко от лекарств, в голове — противно от долгого сна, а во всём остальном теле прочно поселилась слабость. Маша поднялась и обнаружила, что дверь открыта. Она прошла мимо поста дежурной медсестры, которая была ужасно занята, в туалет. И только когда побрызгала на лицо холодной водой, смогла вернуть мыслям привычный ход.

Внутренние часы отсчитывали последнее время — осталось меньше двенадцати часов, а ей не добраться до больницы, никак не добраться. Из зеркала на Машу смотрело совершенно незнакомое, бледное существо.

— Скоро всё кончится, — пообещала она отражению. — А вот как кончится, я не знаю.

Судя по часам на посту дежурной медсестры, было немногим больше шести утра. А ещё у неё на полке лежала Машина сумка, из полураскрытой молнии которой виднелся шнурок от фонарика.

Маша прогулялась ещё взад-вперёд по коридору, зашла за поворот. Там была открыта дверь на лестницу, ещё чёрный выход, но стоило дёрнуть дверь, как по ту сторону что-то страшно загрохотало.

Она вернулась в палату, прилегла, разом ощутив, какая же всё-таки тяжёлая голова. Если прикрыть глаза, можно было снова увидеть автобус, тяжело пробирающийся по залитым дождём улицам. Он снился ей всю ночь и вернулся теперь.

Наконец, она услышала шаги по коридору, что-то тихонько запищало — мимо двери мелькнул подол белого халата. Маша вскочила так быстро, что закружилась голова. Броситься мимо приоткрытых дверей палат, стащить сумку за ремешок, потом сразу к лестнице. Даже если её кто-то заметил, то не сообразил крикнуть.

Внизу была открыта дверь с надписью «гардероб». Медсёстры беседовали, не стесняясь эха в коридорах. Маша поднырнула под плотный ряд курток, по счастливой случайности увидела свою и сдёрнула с крючка.

— Девушка, вы куда? У вас пропуск есть? Без пропуска нельзя!

Она уже была на улице. Кованая калитка не скрипнула. Маша вскочила в первый попавшийся автобус.

Минут десять она пыталась успокоиться и сообразить, что делать теперь. По стёклам автобуса лупил дождь. Маша не заметила, как продрогла. Дрожь зарождалась глубоко в груди и электрическим током расходилась по телу. Никому из ранних пассажиров автобуса не было дела до неё, девушки в пижамных штанах и куртке, перепачканной в строительной пыли.

Она выбрала не самый лучший маршрут, объехала кругом почти весь город, потонувший в лужах, и вышла у больницы, когда алое солнце начало пробиваться сквозь облака Заброшенное здание отозвалось на её прикосновение мёртвым гулом. Какие-то тени замелькали в окнах, за досками.

— Я заберу тебя с собой, — сказала Маша, стоя по колено в мокрой траве. — Только дай мне дойти до последнего этажа.

Дверь у травматологии так и не закрыли, она болталась на несмазанных петлях, и дождь заливал внутрь. Маша вошла. Первые шаги дались с трудом, но потом стало тепло, согрелись даже пошедшие мурашками руки. Темнота внутри больницы уже не казалась абсолютной, особенно после полумрака дождливого города.

Маша шла знакомой дорогой, уже по памяти обходя завалы и ямы. Луч фонаря мазнул по стене, попал в комнату с надписями на стенах. Она не поверила своим глазам: каждое слово легко читалось, каждое слово было: дальше.

«Дальше, дальше, дальше», — вязью по стенам. Толстые ножки буков расползались, как насекомые.

— Я иду, — сказала Маша.

Она больше не останавливалась на лестничных пролётах. Коридоры тихо подвывали сквозняком, шумел за стенами больницы дождь.

«Дальше», — шептали ей стены.

Маша быстро потеряла счёт этажам, но когда сердце зашлось от тяжёлого подъема, вдруг поняла, что вокруг стало светлее. На стене кровавым цветом была выведена цифра тринадцать. Маша позволила себе небольшую передышку, выключила фонарик: теперь можно было обойтись и без него.

Посторонних звуков она больше не слышала, и на пролёте четырнадцатого этажа оборвался след из кирпичных крошек. Две лестницы вверх. Маша по инерции прошла ещё несколько шагов, и поняла, что уже на пятнадцатом. Здесь не было коридоров и комнат — огромная зала, наполненная серым светом подступающего утра. Потолок подпирали квадратные колонны.

В пол оборота к Маше, поджав под себя ноги, сидела Сабрина. В круге из красного кирпича, с закрытыми глазами. Маша бросилась к ней, Сабрина, услышав шаги, оглянулась, и несколько секунд они молча смотрели друг на друга, не зная, что сказать.

— Почему ты так странно одета? — произнесла Сабрина наконец. — Сколько времени прошло?

— Почти трое суток. — Маша опустилась на колени рядом с подругой, обхватила её за холодные голые плечи. Кажется, в ней не осталось ни капли тепла. — Возьми куртку. Пойдём вниз.

Сабрина отстранила её руку с предложенной курткой.

— Пойдём. У меня села батарейка в фонаре. И потерялась карта. И почти закончилась кирпичная крошка. Ты долго меня искала?

— Почти трое суток, — повторила Маша.

Вокруг запахло обычной стройкой — отсыревшим бетоном, штукатуркой, плесенью по углам. Зашумел совсем близко дождь. Маша снова обняла Сабрину и, хоть та сопротивлялась, надела на неё свою куртку.

Их вместе вернули в больницу, но Сабрину выпустили уже через несколько часов. У неё не обнаружилось даже самой лёгкой формы истощения, которое обычно довольно быстро развивается вслед за посиделками в аномальном месте. Даже нейрограммы были чистыми — врач в недоумении развёл руками, назвав Сабрину три раза сильной личностью и два неимоверно везучей. А Машу оставили в больнице.

И все посещения сократили до самого минимума, потому что как раз её нейрограмма показывала совершенно ненужные пики активности. К тому же по вечерам снова и снова поднималась противная температура.

Тряпка мазнула по окну, оставив мокрый след, а потом — жирную размазанную грязь.

— Неужели оно когда-то было прозрачным? — вполголоса проворчала Сабрина.

Ляля вместо ответа повозила по стеклу шваброй с длинной поролоновой мочалкой на конце. Грязные капли потекли на подоконник.

Уборка в институте всем страшно надоела, но терпели: оставалось всего три дня отработки, а потом — целый огромный август каникул. Ляля потопала к следующему окну, воя песню о том, как бегемота собирали на войну.

— Как там Маша? — поинтересовался Ник, возникнув за спиной Сабрины.

Она тяжёло опёрлась о подоконник — натирание тряпкой грязных окон иногда выматывает не меньше, чем махание мечом. Под конец рабочего дня Сабрину начинали страшно раздражать волосы, выбившиеся из-под резинки, и праздные вопросы, от которых она теперь не могла отделаться. И взгляды. Особенно — взгляды.

— Она ещё в больнице. К ней никого особо не пускают. А что?

Ник пожал плечами, перебрасывая молоток из одной руки в другую.

— Да мутная эта история с аномалией, с Мифом.

Миф давно укатил из города под предлогом срочных дел в районе, но скорее всего — просто решил отсидеться, пока не уляжется пыль. Потому что любому станет неуютно под ненавидящими, любопытными, ехидными взглядами. Взгляды. Вот чем институт наполнился сверху донизу.

Мимо, у самой стены, прижимая к боку цветастую сумку, прошла Альбина.

— Эй, а ты-то куда? — крикнула ей вслед Сабрина. — Ещё три окна осталось.

Альбина обернулась, разом горбясь и становясь цветом как стенка, не спасал даже яркий сарафан. Глаза сделались умоляюще-большими.

— Я отпросилась, мне нужно к врачу. К окулисту. Я записывалась на прошлой неделе.

— Какой ещё врач? — скривилась Сабрина. — Вот домоешь окно, и будет тебе врач. А пока — живо тряпку в зубы.

Альбина метнулась обратно.

— Ты чего так с ней? Вдруг и правда к врачу нужно, — тихо защитил обиженную Ник, когда Альбина скрылась за поворотом в кладовку — снова надевать рабочий халат.

Сабрина с раздражением бросила тряпку на подоконник, отчего во все стороны полетели грязные брызги. Впрочем, окну было безразлично — чуть больше грязи, чуть меньше.

— Ничего. Пусть привыкает, ей теперь с нами учиться три года.

— Вы там что, перегрелись? — басовито поинтересовалась Ляля. — Она только практику проходит, а потом обратно в третью группу вернётся.

Сабрина задумчиво оглянулась на неё.

— Было бы неплохо.

Утром снова шёл дождь. Сабрина приехала к больнице в семь утра, чтобы к девяти её пустили, заставив перед этим подписать кучу бумажек, что она всю ответственность принимает на себя. Машу она сначала увидела в узкое окошко, выходящее из палаты в коридор, а потом отперли палату.

Маша полулежала на кровати, отвернувшись к стене. Неделю назад её перевели из обычной палаты в изолятор. И, видно, она была не столько замучена болезнью, сколько неопределённостью и скукой. Впрочем, на звук открывшейся двери она даже не обернулась. Сабрина села на край её постели.

— Доброе утро. Я подумала, что нам нужно поговорить.

Маша обернулась на неё, слабо улыбаясь.

— Хорошо, только не долго. А то мало ли…

Сабрина не выдержала, вскочила на ноги. Вдох-выдох, нужно успокоиться и всё рассказать по порядку, а не то Маша снова отвернётся к стене. Попробуй, достучись до неё потом.

— Только обещай, что выслушаешь меня до конца.

Маша безразлично пожала плечами:

— Как скажешь.

Сабрина коснулась переносицы, потом выставила руку перед собой, словно Маша тут же бросилась бы на неё, и выдала то единственное и самое главное:

— Понимаешь, не было никакой аномалии.

От окна до двери в палате было всего шесть шагов. Их Сабрина прошла, наверное, десяток раз, пока говорила. Она всё боялась, что объясняет путано, что взгляд Маши снова станет потерянным, и она не ответит.

— Я узнала все подробности, ну, в институте все только и обсуждают Ростровскую больницу. Все, конечно, выдвигают самые фантастические догадки, придумывают умные слова. Но я поняла, что не было на самом деле никакой сущности, ничего не было. Поэтому и приборы у нас в первый день ничего толком не показали, помнишь? Потому и у Мифа приборы ничего не показывали. Ты должна это помнить.

— Я помню, — произнесла Маша, чуть дрогнул её голос. — Это странно, конечно. Но почему я тогда видела эту сущность, чувствовала? Да ты и сама можешь рассказать…

— Подожди, — тяжело вздохнула Сабрина, ероша и без того растрёпанные волосы. Она прикрыла глаза, собираясь с мыслями. — Сущности не было, но потом она появилась.

— Разве так возможно?

— Ты обещала выслушать меня до конца!

Маша кивнула, едва ли обидевшись на резкий тон подруги.

— Понимаешь, когда мы пришли, там ничего не было. Потому мы и не смогли ничего найти. Что там искать-то вообще? Но потом Миф стал нудить: ищите, мол, ищите. И мы стали искать. Особенно ты.

Сабрина почувствовала себя беспомощной. Та картина, которую она прекрасно видела перед собой, никак не хотела облачаться в слова.

— В общем, я не знаю, как описать это по-научному. Ну, ты очень старалась хоть что-то найти, и, в конце концов, создала это. Или притянула, я не знаю, как правильно. — Она замерла, глядя Маше в лицо. Та непонимающе хмурилась. — Сущность была в больнице, только когда там появилась ты. Миф искал и ничего не нашёл, а когда зашла ты…

Маша молчала, в замешательстве переводя взгляд с рук Сабрины, сложенных у подбородка, к окну и обратно.

— Никто кроме тебя её не чувствует, не слышит, не видит.

Машино лицо сделалось несчастным.

— А как же ты? Ты ведь её чувствовала, ты шла на пятнадцатый этаж, ты рисовала защитный круг.

— Да. — Сабрина устало опустила руки. — Когда ты была в здании, я тоже чувствовала аномалию. Ты поднималась выше, и аномалия гнала меня выше. Ночью ничего не было, я рисовала круг просто на всякий случай. А когда ты приходила меня искать — я чувствовала её, да.

Маша замолчала, уставившись мимо, наверное, перебирая в уме все события тех дней, сопоставляя их друг с другом, как кусочки цветной мозаики. Когда все кусочки совпали, её взгляд снова стал осмысленным.

— Ты знаешь, это ведь всё объясняет. И даже то, что сущность говорила мне забрать её с собой. Я просто думала, что она обязана так сказать, и она так сказала.

Сабрина увидела, что её губы уже искусаны в кровь. Маша теребила уголок простыни, и ткань вытерлась, стала почти прозрачной у неё под пальцами. Может быть, Маша каждую ночь смотрела в стену, пытаясь собрать все события в стройный ряд, и кусала губы, и теребила угол простыни.

— Как бы узнать, осталась аномалия в здании или её уже нет?

— Маша, умоляю, у нас есть другие проблемы! — Сабрина в отчаянии тряхнула руками. — Мне абсолютно не важно, что там происходит в старой больнице, пусть она хоть рухнет к демонам в нижний мир. Мне важно, что происходит с тобой.

Она замолчала, а Маша резко села на кровати, упираясь руками в матрас.

— В смысле, ты хочешь сказать, что в моей голове нет никакой сущности, и я всё сама себе вообразила?

— Я об этом тебе уже час твержу.

Сабрина опустилась на край постели и с тоской посмотрела на Машу.

— Ну давай же, приходи в себя. Ты сама её создала, сама и выгони. Помощи ждать больше неоткуда.

Маша взяла её руки, молча положила их себе на колени и склонила к ладоням Сабрины голову. Они просидели так, пока в дверь не постучала раздосадованная медсестра.

— Пора бы заканчивать, леди. Не время для посиделок. — И хлопнула дверью.

«У неё так много забот, ещё нужно успевать прогонять незадачливых посетителей», — подумала Сабрина. Она сильно сжала Машину руку.

— Мне тебя не хватает. Возвращайся, хорошо?

В последний день отработки ветер подметал дорожки сквера перед институтом, сжалившись над измученными жарой курсантами. Они устроились посидеть в теньке, пока никто из преподавателей не сунулся их проверять.

Город замер в полуденной жаре, как замирает большое сытое животное, когда убеждено в своей безопасности.

— Скорее бы уже всё закончилось, — мечтательно выдал Ник, запрокинув голову так, что видел здание института вверх ногами. — Даже пять лекций в день не выматывают так, как эта бесконечная практика.

Его все молчаливо поддержали, кроме Мартимера, который упорно шкрябал в сторонке метлой по асфальту. Сабрина обернулась, чтобы отряхнуть со штанины мусор, и случайно заметила у остановки знакомую фигуру. Сначала не поверила, но через секунду подняла руку и несмело махнула. Маша бросилась к ним.

— Не беги так! — успела проворчать Сабрина, прежде чем Маша обхватила её за шею.

Институт весело подмигнул солнечными бликами на стёклах. Каждый звук и запах после больницы казался ей ярче, даже свеже посаженные и ещё вялые тюльпаньи ростки хотелось пощупать и попробовать на вкус.

— Тебя что, уже из больнички выпустили? — громко поинтересовалась Ляля. Кто-то не выдержал и ткнул её локтем в бок. — Да я же от радости, — тут же возмутилась она.

Маша обняла и Лялю, утыкаясь в пушистые волосы, ностальгически пахнущие институтской пылью.

— Хороший ты человек, — со слезами в голосе произнесла Ляля.

— Вообще-то меня не особенно хотели выписывать, но признали, что динамика положительная. Ну, если честно, я почти сбежала. — Маша улыбалась, смущённая таким вниманием.

Ветер притих в кронах деревьев, перестали мельтешить по лицам солнечные зайчики, и Сабрина увидела то, что пряталось за Машиной улыбкой. Тонкая горькая морщинка у переносицы. Секунда — и морщинка исчезла.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Мартимер, громко шкрябнув метлой как раз за спиной у Маши.

— В целом хорошо…

Он удовлетворённо кивнул.

— Но если станет хуже, нужно принимать масло чёрного тмина. По ложке в день, с самого утра. Очень помогает. Я тебе принесу.

Глава 12. Преподавательский совет

Выводы писали в последний вечер, и Маша задремала над клавиатурой, отвыкшая от такого бешеного ритма. Отчёта по практике все традиционно боялись даже больше, чем экзамена по демонологии. Хотя Сабрина и махала руками в ответ на каждую попытку Рауля раздуть панику, но сама весь вечер судорожно рылась в конспектах.

— Чего все так расшумелись! Главное тут — побыстрее отчитаться, никому не хочется летом выслушивать наш бред. Посмотрят, скажут, мол, идиоты вы все, гнать вас всех взашей, да ладно, живите, и разойдутся. Тоже мне, нашли проблему, — громко выговаривала она, листая учебник.

Маша занималась приятным делом — дремала на тёплой клавиатуре ноутбука. Под голос Сабрины, как под шорох дождя, хорошо и привычно спалось.

— Ты записала? — Сабрина подтолкнула ножку стула, и Маша проснулась. — Мне категорически не нравится наш отчёт.

— Наверное, пойду прогуляюсь, — простонала Маша, поднимаясь. — А то я ничего уже не соображаю.

В двенадцать ночи по коридорам общежития летал сквозняк. Она дошла до кухни, никого не встретив, плеснула в кружку чуть тёплой воды из чайника и встала у окна.

— Не спится? — раздалось за спиной.

Маша вздрогнула, расплескав воду на любимую футболку с надписью «армия», обернулась. В дверном проёме стояла Альбина в позе бедной родственницы, которую не пускают даже на порог.

— Да я бы с удовольствием легла спать, — пробормотала Маша и снова отвернулась. Альбина, конечно, не виновата, что вызывала у неё чувство вины, смешанное с опаской.

— А мне вот не спится, — вздохнула Альбина, становясь рядом.

От неё пахло приторно, словно чьим-то чужим праздником с вином и фейерверком. Маша посторонилась.

— Что-то произошло, пока меня не было? — осторожно спросила она, выстукивая по подоконнику непонятный ритм. Воды больше не хотелось. — Говорят, ты не останешься в нашей группе?

— Ага, — выдохнула Альбина, мечтательно глядя на огни города. На перекрёстке светофор безостановочно мигал жёлтым.

— Что именно случилось?

Вместо ответа взвыл за окном двигатель ночного лихача. Маша поняла, что продрогла, и сложила руки на груди. Странно — из окна не дуло.

Альбина пожевала бескровными губами.

— Просто я решила уйти из института. Мне здесь не нравится. В смысле, я везде чужая.

Сладковатый запах стал сильнее. Маша покосилась на форточку — нет, закрыто. В мокрых от пота пальцах заскользил бок кружки. Маша решительно отставила кружку на стол и шагнула прочь.

— Не буду тебя отговаривать. Я вообще считаю, что нельзя навязывать людям своё мнение. Если ты решила уходить — то уходи. Ну а теперь извини, мне нужно ещё дописать отчёт.

Альбина кивнула, не оборачиваясь, как будто её приворожили подмигивающие огни многоэтажек. Где-то за кленовой рощей серебрилась ночная подсветка института.

Маша замерла на пороге с ощущением, будто забыла на подоконнике что-то очень важное, например, кусок отчёта. В задумчивости покусала ноготь на большом пальце.

— Альбина, а Ляля с Мартимером говорят, ты с ними не ходила на объект. Правда?

Халат закачался у неё на плечах, как, бывают, качаются флаги на мачтах военных крейсеров.

— А зачем мне с ними ходить? Я же решила уйти.

— Ну конечно-конечно, — глухо усмехнулась Горгулья.

На кафедре — в несообразно-длинной комнате, разделённой шкафами на три отдела — всегда говорили вполголоса. Потому что в третьем, самом крайнем отсеке, работал завкафедрой. Но сегодня Татьяна Альбертовна не стеснялась.

— Да, вот из-за таких мы и теряем бойцов. Именно из-за тех, кто только и жаждет, что драгоценного себя спасти.

В узком пространстве между шкафами зазвучали её шаги — как будто под звуки военного марша. Зашептали рядом осторожные шажочки Максима — тишайшего преподавателя ориентирования, которого по отчеству даже первокурсники не называли.

— Вы преувеличиваете. Ну всё же закончилось благополучно. Зачем снова ворошить прошлое?

— Я не ворошу прошлое, я собираюсь разобраться в ситуации, чтобы больше в подобные не попадать!

Снова шаги, снова шуршание бумаги. Из-за своего стола подал голос Леонор Итанович, полностью скрытый развесистым папоротником в горшке. Он обожал цветы, и методично превращал кафедру в отдел ботанического сада. И превратил бы окончательно, если бы не Горгулья.

— Вот в восьмидесятых я бывал в Полянске. Тогда ещё это была такая глушь, что даже автобусы не ходили. И вот как раз там произошёл интереснейший случай…

Громко хлопнули дверью. Закашлялся и замолчал Леонор Итанович. Миф вошёл на кафедру и бросил на стул дорожную сумку.

Весь пол здесь засидели разноцветные солнечные зайцы — под витражом в холле института Маша сама себе казалась разноцветной. Загорелые руки, и те сине-красные. У дверей с надписью «кафедра» ей только и оставалось, что снова и снова перелистывать отчёт.

— Знаешь, я всю ночь не спала. Учитывая ещё и то, что мы легли, когда уже светало… — У неё никак не выходило перестать тереть глаза.

Сабрина зевнула, закрываясь ладонью. Её лицо из-за витража казалось нездорово-зелёным. Маша поёрзала на подоконнике, с тоской глядя на кафедральные часы под потолком.

— Ночью приходила Альбина, сказала, что забирает документы из института.

— Правда? — восхитилась Сабрина. — Хоть одна хорошая новость.

Маша со скукой посмотрела в конец коридора, длинного, как тоннель в метро. Летом в институте было пусто, печально болталось у входа объявление со временем работы приёмной комиссии, праздно шатались туда-сюда преподаватели, по юности и неопытности не допущенные до полевой работы с курсантами.

У лестницы появился силуэт девушки в лёгком платье. Она приостановилась на секунду, потом махнула рукой.

— У вас тоже отчёт сегодня?

— Луиза! — Маша спрыгнула с подоконника так громко, что стало слышно в другом крыле.

Светловолосая очень бледная Луиза улыбнулась, подходя ближе. У неё была замечательная улыбка, как будто ярче вспыхивало пламя свечки.

Луиза училась в четвёртой группе. И практика у них проходила в стенах института, и, если совсем честно, о ней ходили истории похлеще, чем о лесных ведьмах. Никто, конечно, не стал бы расспрашивать напрямую, чем занимается четвёртая группа на своей кафедре, на нулевом этаже. Но Луиза Маше всегда нравилась — вот уж от кого не получишь тычка в спину.

Они постояли у витража, болтая о том, как надоели жара, суматоха и учёба. Голоса эхом отражались от стен и замирали под сводами института. Сабрина нарочито громко перелистывала страницы отчёта, по привычке нагнетая обстановку. И половина тем изошла на нет, когда Маша вдруг вспомнила:

— Слушай, ты же, кажется, хорошо знакома с третьей группой?

Луиза потеребила ленту, заменяющую пояс. Она имела привычку по-птичьи наклонять голову вбок, когда озадачивалась. В прозрачных глазах отражались солнечные зайчики.

— Да, я два месяца даже с ними училась.

— Вот скажи мне, что за случай с этой вашей Альбиной? Шуму на весь институт, а теперь она ещё и собралась окончательно уходить. Ты ведь наверняка слышала?

Сабрина рассержено шлёпнула отчётом по колену. Разговоры про несчастную девочку Альбину изрядно надоели всем в округе. Луиза же сделала большие глаза.

«Сейчас будет охать, мол, как же так, уйти после второго курса», — успела подумать Маша.

— Какая ещё Альбина? Не было такой. — выдала Луиза, истово морщась, как будто можно было вот так забыть человека. Как строчку в учебнике. Был он, и уже нет. Заснуть и уронить голову на расплывающиеся буквы.

До отчёта оставалось самое большее — минут пять, и почти все члены кафедры давно расселись в просторной аудитории. Маша знала, что он на кафедре остался один. А до этого она стояла, нервно щёлкая кнопкой на рубашке, подпирала стену, хотя Сабрина уже два раза выглядывала из аудитории и делала суровое лицо. Ожидание было невыносимо.

— Мифодий Кириллович! Миф…

Он обернулся — хмурый, как будто даже похудевший. Волосы, не собранные сегодня в хвост, уныло свисали на плечи. В руках — потрёпанная тетрадка, развёрнутая на середине. Дверь тяжело хлопнула у Маши за спиной.

— Что тебе, Орлова? Как вижу тебя, так нервно подскакиваю.

Ничего удивительного. До встречи с Луизой Маша и сама клялась никогда больше не заговаривать с Мифом. А теперь стояла, прижавшись спиной к двери кафедры. Справа — расписание, разукрашенное цветными маркерами, слева памятка «включить сигнализацию». Со шкафа свисали бледные плети традесканции.

— Извините. Я бы не стала к вам обращаться, но не могу справиться сама. Понимаете, со мной что-то происходит. Что-то плохое. Помогите.

Миф лениво перевёл взгляд на часы — уже без трёх минут. Выразительно глянул на Машу.

— Это подождёт до конца отчёта, или весь мир рухнет в пропасть прямо сейчас?

— Вы смеётесь, — горько отметила Маша, ощущая, как её трясёт. Царапать кафедральную дверь — вот чего она совсем не хотела делать, а делала. И была почти что уверена, что от ногтей останутся следы. — А сущность ходит по нашему общежитию. Уже недели три, а может и больше. Кто её знает…

Миф прищурился поверх очков. Бежала по кругу секундная стрелка.

— Тебе плохо?

— Мне? — в замешательстве повторила Маша. — Мне — нет. И вроде бы никому от этого не плохо. Но это же странно, что по общежитию ходит человек, которого нет и не было. Это же неправильно.

— С чего ты взяла, что там ходит сущность?

Маша чуть слышно зашипела сквозь зубы.

— Альбина Солнцева.

— Да, я помню её. — Миф привычным жестом поправил очки, бросил тетрадь на стол. — Я ещё поставил её третьей, потому что вас вышло нечётное число. И что с ней?

Взгляд на часы — осталась последняя минута, а в аудитории Горгулья, наверное, нервно стучала карандашом по столу.

— На самом деле её нет.

Миф приблизился к Маше, почти отечески улыбнулся, щупая лоб.

— Успокойся, а. Давай позже поговорим? Откуда в вашем общежитии может взяться сущность, мне интересно!

И она видела, что ни капли ему не интересно.

…Как и следовало ожидать, Альбина не пришла на отчёт. Миф занял своё место за столом комиссии, а Маша опустилась за парту рядом с Сабриной. Та опять сделала суровое лицо.

— Ну и о чём вы с ним говорили? Горгулья чуть всем мозг не съела.

Ответить Маша не успела. За трибуной председателя прокашлялся Леонор Итанович, и потекла привычная вступительная речь, переполненная воспоминаниями. Маша видела, как стекленели глаза преподавателей. У Леонора Итановича даже самые прилежные курсанты вроде Сабрины уже к третьей лекции приобретали важный навык — спать с открытыми глазами. За её спиной стихли судорожные перелистывания отчётов. Но Маша не могла забыться.

Мысль о том, что же такое представляет собой Альбина, не шла из головы. Маша чувствовала, как в душной аудитории у неё мурашки бегут по спине, стоит только представить, как Альбина идёт по коридору общежития, обычная с виду девчонка в красном застиранном халате. Идёт и улыбается всем подряд. Девочка, которой нет на самом деле.

Что она может? Зачем пришла? Что сделает, если будет недовольна?

Когда её вызвали для отчёта, Маша кое-как собрала разбегающиеся мысли. Миф полоснул её быстрым взглядом и отвернулся, словно чтобы протереть очки.

«Хоть бы ты дыру протёр в них», — мысленно пожелала ему Маша, проговаривая навязший на зубах текст отчёта. Текст был отдельно, а она — как будто не здесь.

Горгулья внимательно посмотрела на неё, почти не кривя губы, и спросила что-то из учебника. Маша быстро нашлась, голос не задрожал от волнения. Остальные пожали плечами — вопросов нет. Что-то записал в ведомости Леонор Итанович.

Даже не пытаясь подсмотреть, что он там нацарапал напротив её фамилии, Маша сошла с трибуны и вернулась за парту. Ляля кольнула её в спину карандашом.

— Перестань ёрзать, у меня сейчас морская болезнь из-за тебя начнётся. — Ляля вообще не умела шептать, так что её голос услышал даже Рауль, сидящий в другом углу аудитории, и упал лицом в отчёт.

Минуты ползли медленно, как будто заснули от голоса заведующего кафедрой. Да так и не проснулись.

Когда их, наконец, выпустили в коридор — дожидаться оценок, — Маша испытала небольшое облегчение. Так, если бы долгая и нудная боль в конце концов начала притупляться. Миф следом за ней не вышел.

— Да что с тобой такое? — Сабрина потрясла её за локоть.

Маша обнаружила, что стоит, сложив руки на груди, и не отрываясь смотрит через витраж, на задний двор института. Через цветные стёкла старые пристройки казались сказочными дворцами. И вокруг неё собралась вся группа.

— Пойдёмте в столовую пирожки есть, — предложила Ляля, но без особой уверенности.

Её голос потонул в тишине, как камешек в омуте. Маша окинула всех невидящим взглядом.

— Альбина, — начала она и поняла, что не знает, как продолжить. — Она не человек. Она аномалия. Которая… — Маша сглотнула оправдания. — Почему-то появилась в нашем общежитии.

Тихо припомнила демонов Сабрина, замершая по левую руку от неё. Рауль открыл и закрыл рот. Снял фиолетовые — по последней моде — очки, которые смешно смотрелись в сочетании с формой, опять нацепил их на нос.

— То есть ты уверена?

— Да. Я рассказала Мифу, и он обещал проверить. Хотя… — Маша привалилась спиной к прохладному стеклу. Рубашка на спине давно взмокла. — Он после той истории предпочитает обойти меня за километр.

Дверь аудитории грохнула об косяк. В коридор выбрался бледный Максим. Скомкав в руках бумажный платок, он постаял, покачиваясь с пяток на носки, потом ушёл обратно.

— Газ сам собой не включался? Двери не хлопали? В зеркалах ничего такого странного не отражалось? — по-деловому поинтересовалась Ляля, хлопая себя по форменной юбке, но в ней не было карманов, в которых хранились Лялины многочисленные блокноты.

— Вообще кто-нибудь в курсе, в какой комнате Альбина живёт? — медленно проговорил Ник, оборачиваясь почему-то на Мартимера.

Тот дёрнул плечом.

— Судя по всему, ни в какой. А как ты поняла, что она не человек?

Маша смотрела мимо. Туда, где начиналась полукруглая лестница на второй этаж. Ей казалось, что на дальних ступеньках, куда падала тень от колонны, воздух сгущается в подобие человеческого силуэта. Она тряхнула головой, и наваждение исчезло.

— Альбина вела себя странно, говорила такие вещи, которые на поверку оказывались жуткой ложью. А ещё она являлась, стоило мне только остаться в одиночестве. И она собиралась уйти.

Маша вздрогнула, как будто холодным лезвием ножа ей провели по шее.

Уйти.

Комендант общежития всем видом показывала, как недовольна, но перед удостоверением Мифа не устояла. Правда, Маше пришлось дожидаться в фойе, снова подпирая собой стену, а Миф перерывал документы за закрытой дверью. Он хотел одним движением показать Маше, что она неправа. Чтобы не тратить особенно много времени — найти Альбину в списках регистрации.

— А то не отстанешь же, я тебя знаю.

И сунуть ей бумажку, согласно которой Альбина Солнцева преспокойно жила тут на правах человека, а не аномалии. Однако не вышло.

Маша водила пальцем по стене, чертя руны на сыплющейся побелке, когда ещё раз хлопнула дверь. Миф выглядел раздосадованным даже больше, чем удивлённым.

— Демоны знают что, — буркнул он себе под нос и, не глядя на Машу, взбежал по лестнице.

Она медленно поднялась следом. После отчёта общежитие ожило — то тут, то там раздавались радостные возгласы, сушилось бельё на общих балконах, против всяких правил из каждой третьей двери доносилась музыка, в общем, шли последние приготовления к отъезду на каникулы. Все окна были распахнуты, несмотря на то, что город захлёбывался в пыли, жаре и автомобильных гудках.

Дожидаясь Мифа, Маша взобралась на подоконник и посмотрела вниз, на серое море асфальта. Справа и слева от широкой лестницы чернели клумбы, в которые каждую весну высаживались тюльпаны, и каждое лето они засыхали, как будто проклятые чьей-то злой волей. Вдалеке, у транспортной развязки, реяли сине-алые флаги, приготовленные ко дню города.

Миф стянул её с подоконника за локоть.

— Во-первых, — сказал он, тяжело переведя дыхание, — сейчас навернёшься вниз, я тебя соскребать с асфальта не буду. Во-вторых, объясни мне, в конце концов, что у вас тут происходит. Никто твою Альбину не знает. Это шутка такая, да?

Он упёрся обеими руками в подоконник, жёстко поджал губы. Светло-голубое небо над городом было исчерчено следами от самолётов.

— Мифодий Кириллович, — осторожно произнесла Маша, плечом прижимаясь к стене, чтобы видеть его лицо. — Вы когда-нибудь сталкивались с подобным?

Девушка на общем балконе сдёргивала с верёвок цветное бельё. Замирала, трясла каждую наволочку и складывала на табурет. Маша прищурилась: нет, не в красном халате, не Альбина.

— Да, — тряхнул головой Миф. — Сталкивался. Было один раз.

Она шагнула ближе, боясь не расслышать. Солнечные блик играли в стёклах его очков. Тонкие чёрные дужки запутались в волосах. Коснувшись подоконника рядом с ладонью Мифа, Маша ощутила тепло, идущее от белого пластика. Он был тёплым, как бок спящего животного. Вот-вот, и всё общежитие испустило бы тяжёлый вздох.

— И чем всё может закончиться? — чужим голосом проговорила Маша, уставившись в точку у горизонта. — Скажите, она ведь совсем ушла, да? Что с ней теперь будет?

Ветер трогал спутанные пряди на висках Мифа, красил серой пылью стёкла. Он скривился, как от головной боли, на лбу пролегла морщина.

— Побродит по городу. Если повезёт — пристроится куда-нибудь, в заброшенный дом, например, или в не очень заброшенный, поселится там и разрастётся. Будет жить, как обычная аномалия. Или нет, тогда она просто затухнет, лишившись твоей подпитки. Ты её хозяйка, только ты знаешь, насколько сильной она создана. Вероятно, достаточно сильной, если успела всем намозолить глаза.

Маша коснулась его рукава.

— Вы будете её искать? — через силу спросила она. Лучше бы не знать, но глупое упрямство заставляло стоять тут и требовать у Мифа ответы. Требовать, просить, просто смотреть на него, хоть бы избавиться от холодка, гуляющего по спине.

Миф повернулся к ней, растянул губы в ненастоящей улыбке. Глянул на манжет рубашки, который смялся под Машиными влажными пальцами.

— Будем, но не думаю, что это закончится успехом. — Он взял её за подбородок, больно сдавил. — И вот что с тобой делать, скажи пожалуйста. Скольких ты ещё создашь? Или уже создала?

Она вздрогнула. В пыльном коридоре вдруг стало нечем дышать. И воздух, и слова встали комом в горле.

— Что мне теперь делать? — прохрипела Маша.

Взгляд Мифа стал далёким и пустым. Он разжал пальцы, потёр их подушечками друг от друга, как будто выяснял, не запачкался ли. Серая пыль ложилась на его воротник.

— Чуть позже я вызову тебя к себе. Не уезжай пока. Попытаемся найти выход, не такой как в прошлый раз.

Миф расправил смятый Машей рукав и повернулся к лестнице, а морщина никак не разглаживалась. Маше стало страшно.

— А как было в прошлый раз? — крикнула она вслед Мифу, собираясь догонять и снова цепляться за рукав.

Он обернулся у самых ступенек, рассеянно улыбнулся, глядя в линяло-зелёную стену.

— Застрелили.

До вечера телефон молчал. До вечера шум машин глушил все разговоры под распахнутыми окнами общежития. До вечера пыль висела над дорогой, слоями, как пирог. Вечером Маша отвернулась к стене и закрыла глаза. Надоело мельтешение мыслей и лиц.

К пяти вечера почти вся группа успела съехать, оставив после себя затухающий шум в коридорах, второпях брошенные вещи и пожелания удачи под занавес. Никому из них не стало так уж радостно, как они старались показать, но у них хотя бы появилась надежда на скорое избавление. Маша видела, как Ляля не один раз, и не два настороженно оглядывалась, шагая по чёрной лестнице.

Общежитие быстро опустело. На гулких кухнях ещё встречались задумчивые пятикурсники, поглощённые предстоящим выпуском. Никого из них Маша не знала лично, но всё равно чувствовала взгляд в спину.

— Я останусь с тобой, сколько нужно.

Она ощутила, как рядом прогнулся матрас. Маша сильнее вжалась лицом в подушку, сдавливая пальцами виски. Ныли они от этого ещё сильнее.

— Сабрина, не надо. Ещё ты из-за меня билеты не сдавала. Собирайся, тебе выходить через час.

— Никуда я не поеду, — хмуро отозвалась она.

Маша молча перевернулась на спину. В углу стояла давно собранная сумка, и настроение каждый раз портилось, стоило только скользнуть по ней взглядом. Сабрина устроилась рядом, подобрав под себя ногу, и отстранено молчала.

Она ведь и правда никуда не собиралась уезжать — сидела в домашней футболке, поджав ногу, пока неумолимо тикали часы. Молчала. Подол выглаженного в дорогу платья грустно торчал из приоткрытой дверцы шкафа.

— Зачем ты так? — Маша взяла её за локоть.

Сабрина покачала головой, отчего не забранные в хвост волосы пощекотали Машу по руке.

— Я не знала, что всё так будет.

В открытое окно заглядывало тёмно-серое городское небо. Красным хороводом плясало по стеклу отражение соседней витрины.

— Меня не застрелят, — пообещала Маша без особой уверенности в голосе.

Сабрина как будто не слушала.

— Из-за чего это произошло? Он сказал? Раньше такого не было.

Маша поняла, что, глядя в одну точку, Сабрина пытается спросить про Альбину, но почему-то избегает называть её по имени. Воображение нарисовало вдруг полуразрушенное здание общежития, слепые оконные проёмы, забор из сетки-рабицы, знак «вход запрещён, опасная зона». И слова диктора из новостей: «Аномалия под кодовым именем Альбина поразила здание на одной из самых оживлённых улиц города. Жители эвакуированы, никто не пострадал». И сирены красно-синими сполохами в небе.

— Мне сказали, что из-за эмоционального фона. Разнервничалась, может. Или устала. Или вообще…

— Как ты чувствовала себя? — перебила её Сабрина, и Маше почти передалось её болезненное желание разобраться во всём, выяснить до последнего мгновения.

— Ну, — она пожала плечами, чуя, как фальшиво зазвучал голос. — Печально, скучно и одиноко.

Ночной город звал пройтись по улицам, подмигивая цветными огнями в окно, и где-то играла музыка, то громче, то тише. Маша изо всех сил вдохнула прохладный вечер.

— А во второй раз? Когда она пришла во второй раз, — произнесла Сабрина механически-хмуро.

— Печально, скучно и одиноко. Примерно так же, да. — Маша в задумчивости провела языком по внутренней поверхности зубов. — Она приходила, когда мне было не по себе. В третий раз — когда ты пропала. Я её прогнала. А вчера она сказала мне, что хочет уйти.

Она говорила, замечая, как голос из деланно-хулиганского становится глухим, и больше не хотелось вдыхать горьковатый вечер.

— Я бы могла её удержать.

— Ты не могла бы, — негромко заметила Сабрина.

Маша видела теперь разве что её согнутую спину и чёрные волосы водопадом по голым рукам. А лица не видела.

— Всё это получилось по-идиотски! — Она не выдержала и сорвалась на тон выше. Холодная стена ткнулась в лопатки. — Сначала аномалия тебя затащила в старую больницу и там чуть не убила, теперь уже сущность гуляет по городу, и вообще не понятно, что будет дальше. С Мифом, конечно, у меня ничего не получилось, а я была так рада, когда он захотел стать моим научным руководителем. Размечталась, как будет хорошо. Знаешь, он же когда оставлял меня после консультаций, проводил тесты и потом всё говорил, как это хорошо, что я рано проявилась. Хоть раз в жизни я могла бы чего-то добиться. А!..

Она откинула голову назад, коснувшись затылком шершавой стены. В комнате горела только бледная настольная лампа, да светился экран компьютера, но глаза всё равно болели. Хотелось зажмуриться.

— Никогда у меня ничего не выйдет, — уже спокойно и уверенно произнесла Маша.

Сабрина обернулась и едва ощутимо притронулась к её руке чуть повыше запястья.

— Ты не виновата. Это я. Но я не знала, что так получится.

Она говорила сдавлено, как будто горло перехватило от боли. Маша раздосадовано тряхнула плечом.

— Перестань, ну что ты!

Охнул старый матрас, Сабрина поднялась — пальцы запутались в волосах. Пнула сумку, перегородившую узенький проход между стеной и шкафом, и вышла. Надсадно потянуло из окна дымом.

Ночью зазвонил телефон. Маша подхватила его и сама едва не упала с кровати. Но звонил не Миф, на экране высветился совсем другой номер. Она села на краю постели, спустив ноги в сероватую лужицу лунного света.

— Да?

— Давно уже была бы дома, — голосом мертвеца, восставшего из могилы, сказала Ляля вместо приветствия. — Ты как там вообще? Призраки из-за угла не лезут?

В комнате, в которой никогда не задёргивались шторы, городские огни освещали даже самую последнюю пылинку под шкафом. Маша оглянулась: кровать Сабрины была гладко заправлена, сумка валялась у стола, и подол платья по-прежнему торчал из-за дверцы шкафа.

— Не лезут пока, но, чую, скоро полезут. А тебе что, не спится?

— Я сижу на вокзале. Знаешь, чего звоню? Я подумала, а что если Миф сам тех сатанистов-идиотов в больницу заманил? И вас потом. Тогда его повесить мало.

Маша с силой зажмурилась, надеясь, что от этого пройдёт жестокая головная боль, открыла глаза — огромный молоток ещё колотился в затылке. Из окна была видна трасса, по которой нет-нет и проскакивала машина.

«Интересно, который час».

— Ага, и Миф кормил аномалию, как домашнего кролика. С чего ты взяла?

Ляля посопела в трубку, и Маше почудился стук поезда на заднем плане. Она поднялась и прошла по комнате — от кровати и столу, — чтобы размять затёкшие ноги. Из окна город был, как на ладони. Подсвеченный фонарями проспект казался сказочной дорожкой из жёлтого кирпича.

— Да я всё думала, чего он тебя в ту комнату пускать не хотел.

Вещи Сабрины лежали нетронутыми. Маша прикрыла рукой телефон и высунулась в коридор. Тут, как и всегда, мерцали неяркие лампы, и было пусто.

— Ладно, разберёмся, — пообещала Маша, пристально изучая тёмный конец коридора — там была старая вечно запертая кладовка, и лампа рядом с ней давно перегорела.

— Угу. Правила помнишь?

— Не оборачиваться? — Она повернулась к другому окончанию коридора. На окне тихонько покачивалась тюль.

— Угу, — промычала Ляля, соревнуясь в громкости голоса с вокзальными объявлениями. — И не отворачиваться, если что. Помнишь.

Ещё одно полезное суеверие.

Трубка зашлась гудками. Маша сунула мобильный в карман джинсов и зашагала в сторону кухни. Свет там был выключен, запертые двери комнат провожали её безразличными взглядами. По полу бродил беспризорный сквозняк.

— Сабрина? — окликнула Маша, заглядывая на пустую кухню. Светлый прямоугольник окна вздыбился шторой.

Маша прошла к нему, тщательно закрыла форточку. Из-под стола, с пустых полок на неё смотрела темнота. Всё жемчужно-серое небо над городом было исчерчено следами самолётов, рёв двигателей стал привычным.

Телефон в её кармане снова задёргался. Вытаскивая его, Маша отметила, что давно была пройдена полночь.

— Ник, привет. А тебе-то чего не спится? — спросила Маша тихо, как будто окружённая спящими. Прислонилась к подоконнику, надеясь почувствовать облегчение от мимолётной прохлады. Самолёты ревели даже через стекло.

Ник печально вздохнул.

— Не знаю, как-то мне не по себе. Ты, кажется, тоже не спала?

Из трубки слышались потрескивания, шорохи, как бывает, если теряется сеть.

— Уже проснулась. — От боли в затылке ей хотелось зажмурится, но сон бы не вернулся, Маша точно знала.

— Я подумал тут. Что могло случиться с аномалией в больнице после того, как там пропали подростки? Выдохлась она что ли? Ну правда, Миф же не мог вас послать на такой опасный объект.

— Между тем, строительство закрыли, выходит, тогда он был опасен, — проговорила Маша. Эти мысли давно вертелись в голове, не находя себе отгадок. — Да уж, тут ничего не понятно.

Они поговорили ни о чём ещё с минуту и пожелали друг другу спокойной ночи. И Маша решила спуститься в фойе. В спящем общежитии Сабрине особенно некуда было деваться: двери заперты, в большинстве чужих комнат — темнота и тишина.

Она нашла подругу на одном из лестничных пролётов, где кто-то из местных оставил стул и чахлый цветок на подоконнике. Сабрина сидела, обхватив себя за плечи, и волосы скрывали её лицо.

— Что с тобой? — испугалась Маша, опускаясь на корточки у её ног. Положила ладонь Сабрине на колено.

Та медленно покачала головой.

— Ну! — Маша нашла её руку, вцепилась в послушные холодные пальцы. — Идём в комнату.

— Ты ничего не поняла.

Ноги онемели от неудобной позы, и Маша выпрямилась. Рокот самолётов у самых окон вдруг стал невыносимым, раздражающим.

— Я всё поняла, — сказала она, царапая короткими ногтями затылок. Сколько можно терпеть эти мучения. — Ты винишь себя в том, что я чувствовала одиночество, и, соответственно, начала создавать аномалии. Но это всё бред. Мало ли как я себя почувствовала. Никто не мог предугадать.

Сабрина высвободила руку и зарылась пальцами в волосы.

— Ничего ты не поняла, — повторила она горько. — И хорошо бы мне сейчас промолчать, но я больше не могу держать это в себе. Я ведь правда не могла предугадать.

— В чём дело? — тревожно спросила Маша, ощутив отчаянное желание отступить к лестнице и забрать вопрос назад.

Сабрина встала, откинула с лица волосы. Окно на лестничном пролёте было закрыто, по сквозняк и здесь дотянулся длинными тонкими пальцами до полупрозрачной шторы. Белёсая сеточка закачалась.

— Я боялась, что потеряю тебя, — сказала Сабрина, глядя Маше в глаза. Она никогда не умела отступать, и сейчас не отступила.

— Ты не потеряешь, — бледно попыталась возразить Маша, нервно растягивая край футболки. — Что…

— Мне просто было интересно, как долго ты станешь меня искать, — выдавила Сабрина сквозь стиснутые зубы. — И я решила устроить небольшой… розыгрыш.

Маша стояла перед ней, не шевелясь. Казалось, если она двинет хоть пальцем, порвётся тонкая струна ночного спокойствия, и пустая лестница взорвётся криками.

— То есть как это? — пробормотала она непослушными губами.

— Так. В первый день я сама от тебя сбежала. Сама сыграла такую небольшую пьесу, в которую ты поверила, как оказалось. Потом я и сама поняла, что дело приобрело слишком серьезный поворот, хотела выйти к тебе, но появилась эта аномалия, из-за которой я не могла выйти. Всё зашло чересчур далеко, я понимаю. Я так не хотела. Прости.

Отчаянно взвыла за окном чья-то одинокая сигнализация.

— Лучше бы я не говорила, — добавила Сабрина после молчания, показавшегося вечным.

Скрипнул ножками по паркетному полу отодвинутый стул. Она отвернулась, снова выпустив из-под контроля волну волос.

— Зачем ты так? — смогла, наконец, вычленить Маша из тысячи бессвязных слов в голове. Она осталась у перил, одна, неловкая от удивления, глупо разводящая руками.

Сабрина привалилась к стене. Короткие шорты обнажали коленки, покрытые мурашками, как от холода — душной летней ночью. Волосы не давали разглядеть выражения её лица.

— Мне было интересно.

— Ты шутишь что ли? — обессилено проговорила Маша, отступая на шаг назад. Она споткнулась о первую ступеньку и еле удержалась на ногах.

— Ты отдалилась от меня. Чуть что — убегала поболтать с Альбиной, оставалась с Мифом и не собиралась ничего мне рассказывать. Хорошо, я скажу так. Я ревновала.

— То есть ты убежала, чтобы я обратила на тебя внимание? Сабрина, ну как же так, — проговорила Маша, заикаясь от возмущения и размахивая руками, как ветряная мельница. Произнося слова и понимая, что ни одно из них не убедит. — Я же всё рассказывала тебе. И об Альбине. Да и вообще, она же аномалия, ревновать к аномалии смешно! И Миф… ну правда, не целовались мы с ним после консультаций!

Молчание было страшным. В молчании больно колотилось о рёбра сердце, и холодок сползал вниз по пальцам.

— Теперь знаю, что не целовались, — эхом повторила Сабрина. — Но тогда я что могла подумать?

Маша выдохнула, не зная, что ещё сказать. Сжала и разжала кулаки.

— Ну хорошо, — сказала она, и коридорный сквозняк подхватил её голос, как море — пылинку. Развернулась и пошла вверх по лестнице, преодолевая ступеньку за ступенькой и каждый раз сглатывая комок в горле.

Она пришла вовремя и пятнадцать минут простояла под дверью, прежде чем в гулком институтском коридоре появилась знакомая фигура с развевающимися светлыми волосами.

— Пришла, — выгнул бровь Миф, как будто сомневался в том, что Маша вообще явится.

Он ловко перехватил ключ, повернул его в замочной скважине и в открытую дверь пропустил Машу вперёд. В крошечную подлестничную аудиторию на пять парт.

— Что-нибудь нашли? — спросила она, бестактная от бессонницы. Села и уставилась в одну точку, где на обоях осталось пятно то ли от чернил, то ли от раздавленного таракана.

— Нашли, — сердито отозвался Миф, верхом усаживаясь на мягкий стул. — Шестеро людей видели твою аномалию в разных районах города, и все описывают Альбину в точности.

Он замолчал, уставившись в окно, как будто за ним было хоть что-то кроме хмурого неба. С утра собирался дождь, а земля дышала тяжёлым густым паром, как бывает перед непогодой.

— И что она делала? — спросила Маша, устав ждать продолжения.

Глаза от недосыпа резало, как будто в лицо ей бросили горсть песка. Ни ночью, ни утром Сабрина в комнату не вернулась, а Маша занималась тем, что таращилась в стенку. В свете уличных фонарей казалось, что по комнате скачут странные силуэты-тени. Утром позвонил Миф и сказал прийти.

Миф склонил голову на бок, как будто его интересовало, что же выкинет Маша в следующую секунду. Вдруг подпрыгнет и взлетит.

— Пыталась втереться в доверие. Рассказывала всякие ужасы. То её родители выгнали из дома, то жених избил, то похитили и пытались изнасиловать. Люди ей сочувствовали, конечно, полицию там пытались вызвать, врачей, но Альбина от всего этого как-то грустнела, сникала и тихонько уходила. Можешь сказать что-нибудь умное?

Умное? Она совершенно потерялась в гулких коридорах своих мыслей, а он просил сказать «умное».

— Она мне тоже всякие ужасы рассказывали. Что кто-то из группы её побил. Почему она себя так ведёт?

Миф взглянул на неё из-под сведённых бровей.

— Потому что кушать хочет. А кушает она, как и всякая аномалия, не пирожки из столовой, а человеческую энергетику. — Он снова отвернулся к окну. — Хотя теперь мне уже кажется, что она способна питаться только тобой.

Грустный город за окном покрылся испариной слепого дождика.

— Это же хорошо, — с надеждой протянула Маша. Она повертела эту мысль в голове и так, и эдак. По всему выходило, что Миф должен пританцовывать от счастья — ещё одна проблема с плеч. Но весёлым он точно не выглядел. — Значит, Альбина скоро сама собой затухнет. Нам меньше проблем.

— Это хорошо, — подтвердил Миф, выстукивая костяшками пальцев по облысевшей спинке стула воинственную дробь. — Но вот с тобой придётся повозиться. И похоже, что я от этой прекрасной обязанности не отверчусь. Ладно, Орлова, отвечай мне чётко и ясно, я два раза переспрашивать не буду. Ты хочешь заниматься научной работой под моим руководством?

Так бывает, когда не ожидаешь от себя слишком смелых слов. Как будто наблюдаешь со стороны, а губы сами собой складываются, чтобы произнести:

— Да.

Проще и надёжнее было бы отказаться.

Миф выдохнул и стянул очки, вот только протирать их не стал. Линзы отбросили на ближнюю парту два бледных отблеска. Тонкая дужка крутнулась в его пальцах.

— Надеялся, что ты откажешь. Ну ладно, тогда собирай все мысли в кучу и начнём учиться.

Серым вечером они стояли на крыльце у институтского чёрного выхода. Миф отбросил назад выбившиеся из хвоста пряди волос.

— Звони мне, если что вдруг.

По его тону Маша поняла, что он будет вовсе не рад услышать в телефонной трубке её голос. Но ответит. Совесть не позволит не ответить.

— Хорошо.

Миф обернулся на неё и, кажется, первый раз без раздражения рассмотрел.

— Устала?

— Да, — призналась Маша, опуская глаза.

— Ничего. Ещё не так будешь уставать. — Он помял в пальцах кленовый «самолётик», примостившийся на перилах.

После вечернего дождя с ветром асфальт был усыпан зелёными ещё листьями.

— Мифодий Кириллович. — Маша глянула на него из-под намокших волос. Снизу вверх, как и положено. — Что случилось с теми сатанистами, которые пробрались в больницу?

Он усмехнулся совсем без удивления.

— Любишь городские сплетни? Ну хорошо, я расскажу тебе, ты ведь не отвяжешься. Да не было там никаких сатанистов. Был парень, такой же, как ты, только ещё сильнее, гораздо сильнее. Я нашёл его случайно, и мне стало интересно, что он может. Честно говоря, вышло всё — глупее не придумаешь. Он решил похвастаться перед друзьями, потянул их на стройку, а там и пришиб всех. Не то, чтобы он стал чудовищем. Скорее, младенцем, который играется с ракетной установкой. В больнице и правда не было никаких аномалий. Разве что сейчас появились. — Миф усмехнулся.

— Значит, мне ещё повезло, что я не убиваю всех направо и налево?

— Да, — легко согласился Миф, как будто речь шла о том, что кто-то не сдал вовремя библиотечную книжку.

Маша поморщила лоб. Туманная дымка над дорожками на заднем дворе института таяла, превращаясь постепенно в сумерки.

— Вы его пристрелили? Вы говорили, что…

— Да. Другого выхода не было. Я его застрелил, потому что он был опасен для окружающих. Но не сразу. Сначала я его запер в той комнате, в которую ты меня водила. Всё надеялся, что станет полегче, но не стало. Впрочем, сам виноват. Ещё и стены зачем-то разрисовал каракулями.

Внутри у Маши сделалось горячо, как от глотка только что вскипячённой воды. Миф говорил, не глядя на неё, и дымка на дорожках парка уже превратилась в густой вечер, разбавленный бледным светом фонарей у ворот и у входа в приземистое здание лаборатории. Из-за пасмурного неба стемнело очень быстро.

— Раз вы знали, что в больнице нет никакой аномалии, зачем же тогда закрыли стройку? — не поверила она. Не мог человек так спокойно рассуждать об убийстве.

Мог.

Миф махнул рукой.

— О, на это были причины, не переживай. Сильные мира сего не поделили то ли деньги, то ли сферы влияния. Меня только попросили сочинить научную причину. Я сочинил. Правдоподобно вышло, ведь так? Как раз с этими сатанистами удачно совпало.

Он улыбнулся в Машино застывшее лицо, шагнул вниз. И вскоре призрак белой рубашки скрылся за деревьями парка.

Ветер гонял по асфальту обёртку от конфеты, и вчерашние лужи шли рябью. Вокруг луж прыгали воробьи, пухлые, желторотые, разевали голодные клювы.

— Сабрина позвонила? — хмуро спросила Ляля, болтая над лужей ногами в резиновых сапогах.

В парке было пусто, никого не прельщал накрапывающий дождь, и мокрые воробьи под деревьями, и лужи, которые вольготно раскинулись под каждой скамейкой.

— Нет, — в который раз повторила Маша. Она устала слушать удивлённые возгласы, хлопанья руками и бесконечное «ну как же так!». — Это я ей позвонила. Потом ещё раз десять. А потом приехала.

— Ты меня, конечно, извини, но это идиотизм, — фыркнула Ляля.

Маша прищурилась, глядя на жёлто-оранжевую половинку солнца, падающую за крышу центрального музея.

— Я тоже вела себя неправильно. Я знала, что у Сабрины такой характер.

— Такой? — сказала она особым тоном. — Это уж точно. Ну и что дальше?

— Не знаю, — апатично выдала Маша. — Правильно Горгулья сказала, что за практику мы все свои плохие стороны покажем. Вот и показали. Вопрос в том, что дальше.

Они бродили по асфальтовым дорожкам, поскальзываясь на мокрых, сбитых дождём листьях. Заплакал им на зонты насупленный город, и тогда снова попрятались воробьи.

— Чему научил тебя Миф? — поинтересовалась Ляля, искоса поглядывая на Машу.

Та ловила капли, вытянув вперёд руку. Поджала губы с почти стёршейся помадой.

— Представь себе ленту. Представила? Теперь сверни её восьмёркой, чтобы она ни в одном месте не перегнулась. Потом ещё одну петлю, но чтобы левый конец ленты перегнулся. И дальше плети цепочку. Каждая третья петля — с перегибом. Плети дальше. А теперь в уме вычисли, сколько будет триста восемьдесят пять умножить на тринадцать. Не забудь о каждом третьем…

— Голову можно сломать! — выкрикнула Ляля, еле дождавшись конца.

Маша безрадостно усмехнулась. Парк, ограниченный четырьмя дорогами, был прямоугольным, и когда они доходили до выхода, Ляля придерживала её за рукав: «Ещё прямоугольничек?».

— Этим и занимаюсь. Мне ленты и прочие окружности уже во сне видятся.

Мимо прошлёпала по лужам девушка на высоких каблуках, сердитая и деловая, с большим пакетом в руках. Маша бездумно проследила за ней — нет, не Альбина.

— Ну и как, помогает?

— Как будто бы да, — пожала плечами Маша. — Времени нет думать об аномалиях. Только о лентах и восьмёрках.

Снова быстро стемнело — в лужах уже плавали отражения сырных головок фонарей.

— Это значит, ты теперь можешь создать какого угодно призрака, — чуть мечтательно пробормотала Ляля, опуская раскрытый зонтик, чтобы задрать к тёмному небу лицо. Звёзды, заглушённые городскими огнями, тускло поблескивали ей в ответ.

— Я даже не знаю, как это получается. А ведь правда. Что если… — Маша глянула на темнеющие впереди ели.

— Маша, — тихонько окликнула её собеседница. — Что-то мне не нравится твоя улыбка.

Эпилог

Засвистел на кухне чайник. Маша нехотя оторвалась от компьютера. Она вернулась через минуту, размешивая в кофе сахар, а на форуме уже появилось не меньше десятка новых сообщений.

«Ну что, так заскучали на каникулах, что новых приключений себе нажить решили? Между прочим, всего полторы недели прошло» — в конце Рауль поставил смешную рожицу.

Дальше шло три комментария Лялиного авторства, состоящие из смайликов и пару картинок с забавными подписями. Маша фыркнула над одной, чуть не забрызгав кофе клавиатуру, и быстро пролистала вниз.

«Ерундой вы вечно занимаетесь. Ну ладно, так и быть, я тоже с вами», — приписала Сабрина, отчаянно пропуская заглавные буквы.

Маша не стала читать дальше, пролистала в самый конец и принялась торопливо печатать: «Вот посмотрите, вы быстро втянетесь в игру».

Она не секунду задумалась и перевела взгляд вверх, на шапку форума, туда, где на мечах сражались нарисованные воины. Там, у кнопки «мои сообщения» повисла жирная единица. Маша потянулась к ней указателем мышки.

Взгляд скользнул по незнакомому нику, написанному латиницей. Она перебрала в уме всех одногруппников, как будто бы все, кого она приглашала, уже были зарегистрированы на форуме. Такого ника она не помнила.

Сообщение, правда, было незамысловатым: «А меня возьмёте?».

Маша пошла было спрашивать у Ляли, не позвала ли она ещё кого-нибудь, но вернулась на страницу с сообщением. Снова прочитала ник, и в животе кольнуло, как раскалённой иголкой. Спрятанное в латинице и разных закорючках и украшательствах, так популярных в Сети, в нике явно читалось имя.

Альбина.

Кнопка «мои сообщения» мигнула ещё раз. В новой вкладке открылся коротенький электронный возглас: «Маша, ты тут?».

«Ты получаешь сообщения?»

«Ответить мне что-нибудь».

«Маша, поговори со мной!».