Ранние всходы

ЭПИЛОГ

Прошло пятнадцать лет. Стоял светлый осенний день. В скверах везде уже мелькали тронутые первым холодком листья. В такие дни Петербург получает какой-то особенный бодрый вид, а все улицы переполнены оживленной публикой. Вернувшийся с дачи петербуржец точно старается наверстать потерянное летом время. Самые дома, ремонтированные и подкрашенные, выглядят веселее. Оживление захватывает даже самые далекие городские окраины, как Выборгская сторона или Васильевский остров. Именно в такой ласковый по-осеннему день по Сампсониевскому проспекту шли средних лет дама и пожилой мужчина, в которых сразу можно было узнать провинциалов и по костюму и по неуменью торопиться. Они шли по тротуару и читали вслух номера домов. -- Здесь...-- проговорила наконец дама, останавливаясь перед громадным четырехэтажным домом.-- Да, да... Тот самый дом. Мужчина молча соглашался, с таким видом, когда человек не желает противоречить. Плотный, коренастый, с окладистой бородой, он производил впечатление уравновешенного человека, который не умеет волноваться даже в серьезных случаях. Они вошли во двор и начали подниматься по темной каменной лестнице. -- Та самая лестница,-- говорила дама, останавливаясь на площадке перевести дух.-- Сколько тысяч раз я прошла по ней. Они поднялись в четвертый этаж и позвонили у двери без визитной карточки. Отворила толстая седая старушка в белом чепце. -- Прасковья Игнатьевна, не узнаёте? -- весело проговорила дама. -- Нет, не узнаю... -- А Честюнину помните? -- Честюнину? Много ведь у меня жило курсисток, где их всех запомнишь... -- А Катю тоже не помните? Которая еще застрелилась? -- Эту отлично помню... Так вы её сестра двоюродная? Теперь всё припомнила... Милости просим. Старушка всполошилась и повела гостей в свою каморку, где всё оставалось попрежнему. -- А я -- Андрей Ильич Нестеров,-- рекомендовался мужчина.-- Вы еще как-то письмо мне писали... -- Не помню письма...-- добродушно недоумевала Парасковея Пятница.-- А может быть, и писала... Парасковея Пятница сильно состарилась, и Честюнина смотрела на неё с сожалением. Была такая бодрая и здоровая женщина, а теперь получилась какая-то развалина. Старушка непременно захотела угостить кофе и поминутно убегала в кухню. Она заметно оживилась и кое-что успела припомнить. -- Да, да...Теперь помню,-- повторяла она.-- Как же... И Катю помню. Такая была веселая... Ваоилий-то Васильич захаживал ко мне. Придет и плачет... Сильно убивался он о дочери. Перед самой смертью был у меня недели за две. Рядом его похоронили с дочерью... А вы замужем-давно? -- Нет, я попрежнему остаюсь девушкой... -- Как же это так? -- Да как-то так уж вышло... Всё некогда, Прасковья Игнатьевна. А тут и молодость прошла, поздно выходить замуж... -- Скучно под старость будет, милая... -- Ничего, как-нибудь проживем. Не всем замуж выходить... -- Это, конечно, бывает, а всё-таки... -- И я вот тоже не женился,-- отвечал Нестеров на немой вопрос любопытной старушки.-- Счастье не вышло... -- Тоже нехорошо. -- Что поделаешь! -- А где же вы живете теперь? -- В провинции... Я в земстве служу, и Марья Гавриловна тоже в земстве. Вместе работаем, а потом взяли да и поехали вместе в Петербург. -- Так, так...-- соглашалась старушка.-- Совсем другой нынче народ пошел. Слушаешь, слушаешь и как будто ничего понять не можешь. Стара стала, умирать пора... За кофе все разговорились, припоминая старину. Парасковея Пятница даже всплакнула, когда зашла речь о Кате. В её репертуаре это было самое трогательное воспоминание, и она несколько раз возвращалась к нему. Да, хорошая была девушка, веселая и такая ласковая, точно котенок. Гости посидели и начали прощаться. -- Спасибо, что не забыли старуху,-- говорила Парасковея Пятница, провожая их на лестницу.-- Не поминайте лихом. С Выборгской они проехали в Александро-Невскую лавру, где с большим трудом разыскали могилу Кати. Честюнина долго стояла перед ней и не замечала, как по её лицу катились слезы. Это были слезы о несбывшихся надеждах, разбитых иллюзиях далекой юности и о чем-то таком, что осталось невыполненным. -- Марья Гавриловна, я вас не узнаю...-- проговорил Нестеров. Она улыбнулась сквозь слезы и, указывая на могилу Кати, ответила: -- Я здесь похоронила себя, Андрей Ильич...

1896 г.