Раскопки

Бейзил Браун Май – июнь 1939 года

Всю неделю лило как из ведра. Вода затекала нам в ботинки, забиралась под брезент, крыша в сторожке начала подтекать. Тачка вязла в земле, чуть ли не до самой колесной оси. Мы постелили доски, но если нагрузить тачку как следует, то она становится такой тяжелой, что толкать ее ровно, не съезжая с досок, практически невозможно. Да и из-за воды дерево, понятное дело, становится скользким. Время от времени начинало казаться, что работа встала и вперед мы совсем не продвигаемся. И вот в четверг, часа в три дня, я стоял на дне траншеи, как вдруг меня позвал Джон Джейкобс:

– Бейз!

– Что такое?

– Можешь подойти?

Я забрался на край, возле которого стоял Джон. В руках он держал что-то металлическое. Примерно четыре дюйма в длину, покрытая ржавчиной, эта штуковина напоминала болт. Я попросил показать место, где Джон обнаружил свою находку, и он ткнул пальцем в розово-коричневый участок на песке. Заметив его, я тут же попросил всех отойти, а сам наклонился поближе, вооружившись лопаткой. Я было начал копать, как вдруг заметил еще один такой же участок розового песка – примерно в шести футах по левую руку от меня. И хотя по размерам этот участок был невелик да и особенно не выделялся, я все равно его заметил.

Я начал раскидывать землю. Вскоре мне удалось обнаружить еще один кусок металла – ржавчины было больше, но форма та же самая. Как будто болтик. Я огляделся. Копать перестал, просто огляделся. В шести дюймах от второго участка розового песка был третий.

И что же это у нас такое?

Прежде чем вернуться к изучению местности, я еще раз оглядел болт, найденный Джоном. А потом болт, который нашел я сам. Меня охватило чувство, будто подобные вещицы я уже видел. Или что-то очень похожее. Но где и когда?

Я сел на доску и задумался. Да будь я проклят! Захотелось удариться головой о стену, как я вспомнил – точно такую же штуку я видел в Альдебурге, и я в этом совершенно уверен, хотя и прошло уже пятнадцать лет. Я отряхнулся и сказал Джону и Уиллу, что отлучусь на пару часов и что во время моего отсутствия им ни в коем случае нельзя ничего трогать. Я сложил кусочки металла в карман, прыгнул на велосипед и поехал в сторону Орфорда.

Пока я ехал, облака наконец начали рассеиваться. Я добрался до Рендельсхемского леса, а кроны деревьев начали темнеть. Я подбирался все ближе к морю, и бриз оказался таким сильным, что чуть не сдул с меня кепку. Я проехал Орфорд и выбрался на дорогу, которая шла вдоль побережья. Справа земля спускалась к воде. Я ехал через пшеничные и осоковые поля, пока не достиг паромной переправы напротив Слоудена. Как назло, там уже стоял паром, который должен был вот-вот отойти.

Я бросился на палубу. Отплытия пришлось подождать еще пару минут. Медленно паром отошел и двинулся через реку. С велосипеда я не слезал и все глядел на противоположный берег, желая, чтобы он как можно быстрее оказался ближе. Когда паром причалил, я выехал в город и понесся мимо лодочных домиков и пляжных хижин. Меня окликнули несколько человек. Один из них – понятия не имею кто – крикнул:

– Куда спешить?

Но я не остановился, а только лишь помахал рукой, проезжая мимо.

Велосипед я оставил возле музея. За столом сидела женщина, которую я не знал. Я спросил, на месте ли мистер Брайтлинг.

– Нет, – сказала она потрясенным голосом, который звучал так, будто он либо умер, либо эмигрировал несколько лет назад. Но я не стал выяснять, в чем дело, а вместо этого объяснил, кто я такой, и спросил, могу ли я заглянуть в их кладовую.

Ей эта идея совсем не понравилась. Некоторое время женщина пыталась мне отказать, все поглядывала на часы и объясняла, что музей закрывается через полчаса. Она добавила, что они бывают открыты и в более позднее время – до шести. Но только по средам, и это не сильно помогало, учитывая, что был четверг.

– У меня важное дело, – сказал я. – Очень важное.

И все же она не сдвинулась с места. В отчаянии я сказал:

– Меня послал мистер Рид-Моир.

А вот это сработало. Женщина тут же переменилась.

– Почему вы сразу не сказали? – спросила она.

Я забормотал, что не хотел шумихи. Женщина оказалась очень полезной: проводила меня до кладовой, извинилась за беспорядок и предложила чашку чая.

Я отказался от чая и принялся осматривать ящики. Хотя комната была маленькой, на всех четырех стенах от пола до потолка стояли шкафы. Места было ровно столько, чтобы открыть дверцу. Насчет беспорядка она не ошиблась. Я вспомнил, что старик Брайтлинг никогда особо не занимался каталогизацией. Его преемник тоже особенно не утруждался. В одном только ящике я нашел коробку, полную наконечников стрел бронзового века, трое часов для охоты (у одних не было задней крышки корпуса и одной из стрелок), контейнер с антикоррозийным ударным порохом Джойса и еще несколько пакетов с горчичными зернами. Видимо, из Садовой Могилы в Иерусалиме.

Через полчаса во рту у меня пересохло, и я пожалел, что отказался от чая. Но снова звать ту женщину было слишком поздно. Я сидел на корточках и рылся в одном из нижних ящиков, когда заметил кусок пурпурной ткани. Края рваные, нитки торчат. Я взял ткань в руки и понял, что в нее что-то сложено. Что-то тяжелое и цилиндрическое. Я развернул ткань, и вот оно. Я достал железку, которую нашел в Саттон-Ху, и сравнил их. Болт из ящика оказался меньше, но формы такой же. Это бы заметил любой дурак. Под железякой лежала этикетка с указанием даты и места находки: май 1870 года, Снейп.

Я перевернул этикетку. На обороте от руки была написана идентификация. Или, по крайней мере, возможная идентификация. Ее автор поставил в конце вопросительный знак, чтобы перестраховаться. Несколько минут я глядел на эту надпись, пытаясь понять, что это значит и что меняет.

– Спокойно, Бейзил, – сказал я себе. – Не спеши.

Но все равно я слышал, как бьется мое сердце. Во рту страшно пересохло. Завернув кусок железа в пурпурную ткань, я положил его обратно в ящик. По пути к выходу я поблагодарил женщину за столом за ее помощь.

– Вы нашли то, что искали? – спросила она.

– Не уверен, – ответил я.

– Очень надеюсь, что вы не приехали впустую, – сказала она. – Обязательно передавайте привет мистеру Риду-Моиру.

– Конечно, – пообещал я. – Обязательно передам.

Понятное дело, что чертов паром стоял на противоположном берегу, когда я вернулся в Слоуден. Пришлось стоять и ждать, пока он добрался до моего берега. На обратном пути снова начался дождь. Я с силой крутил педали и ехал как можно быстрее. Пыхтел как паровоз, пока проехал те восемь миль, что отделяли меня от Саттон-Ху. Джон и Уилл ждали в хижине. Мальчик миссис Претти, Роберт, тоже сидел там. Не могу сказать, что мне было приятно его видеть. В тот момент я не хотел отвлекаться.

– Удачно съездил, Бейз? – спросил Уилл.

– Пойдемте со мной, ребята, – сказал я. – И прихватите рулетку.

Мы вышли на улицу. Перед тем как мы начали, я не забыл записать время – начало первого. Затем я опустился на колени там, где Джон нашел первый кусок металла. Я взял рулетку и отмерил шесть дюймов до второго участка розового песка. Затем, двигаясь по прямой, я поискал еще одно розовое пятно в шести дюймах от меня. Там ничего не было. Я раскидал песок, чтобы убедиться точно. Нет, там точно ничего нет. Что-то я не понимаю.

– Он должен быть тут, – подумал я, – должен.

И тут я понял, какой я дурак. Естественно, отмерять нужно не по прямой.

По мере продвижения участки, конечно, должны как бы расходиться.

Переместившись на полшага влево, я поискал там. На этот раз пришлось поковыряться немного глубже, но вскоре, как и до этого, передо мной начал просвечивать розоватый песок. За полчаса я обнаружил пять мест с розовым песком. Все они находились на одинаковом расстоянии друг от друга, но расходились к краю траншеи. Каждый находился немного глубже, чем предыдущий.

– Что это такое? – все время спрашивал мальчик. – Что это вы нашли, мистер Браун?

Я не хотел отвечать. Не только ему, я никому не хотел рассказывать. Надо еще немного подождать. Как расскажу, пути назад не будет. Кроме того, сказал я себе, нужно найти еще один участок, чтобы точно во всем убедиться.

Я снова отмерил шесть дюймов по той же траектории и начал скоблить. Тут же начало появляться еще одно пятно коричневато-розового песка. Под ним был еще один кусок металла. Однако на этот раз я не стал его доставать. Я посмотрел вверх. Все трое столпились вокруг и смотрели вниз. Я видел, что мальчик очень хочет задать очередной вопрос, и не успел он открыть рот, как я сказал:

– Думаю, это корабль.

Джон Джейкобс переспросил первым:

– Корабль? В каком смысле корабль?

– Корабль, который захоронили в кургане.

Он начал смеяться.

– Зачем кому-то понадобилось хоронить корабль?

– Наверное, потому, что это могила.

– Чья могила?

– Пока не знаю. Но кого-то важного, думаю. Вряд ли из-за какой-то мелкой сошки пошли бы на такие хлопоты. Просто представьте, сколько сил потребовалось: сначала корабль надо было тащить от реки вверх по склону. Тот кусок металла, который ты нашел, Джон, – это заклепка. По розовым пятнам понятно, где искать другие заклепки. Видишь, они заржавели и окрасили почву.

– Но, Бейз, если это корабль, что случилось с корпусом? – спросил Уилл.

– Все сгнило, – сказал я. – Но посмотрите сюда. – И я указал туда, где гряда из твердого песка шла от одной заклепки к другой. – Видно, как шли доски. Они оставили эти отпечатки. Это все, что осталось. Это и заклепки.

Все они хотели знать, сколько кораблю лет. Я сказал, что точно не знаю. Возможно, это ладья викингов. А может, что-то еще древнее.

– Ну, я никому… – начал Уилл и остановился.

Я посмотрел на него и усмехнулся:

– Никому не скажешь.

Я, конечно, собирался сообщить миссис Претти о том, что нашел. Но Роберт уже побежал в дом. Видимо, чтобы рассказать матери вперед меня. Он подпрыгивал, размахивал руками. Когда миссис Претти дошла до кургана, я показал ей заклепки и песчаные пятна. Затем рассказал о том, что видел такую же заклепку из Альдебурга, а также об этикетке, объясняющей, как она попала в корабельное захоронение в Снейпе.

Она некоторое время осматривала заклепку. Затем, к моему удивлению, протянула руку.

– Поздравляю, мистер Браун, – сказала она.

Она сделала паузу, и уголки ее рта, казалось, поползли вверх.

– Я же говорила, что там что-то есть.

– Да, говорили, говорили…

Потом она пожала руку Джону и Уиллу. Мы все какое-то время постояли, улыбаясь, как дураки. Было уже семь часов, и мы решили, что пора закругляться. Миссис Претти и Роберт пошли домой. Когда мы накрыли траншею брезентом и мешковиной, Джон и Уилл предложили пойти выпить по стаканчику, чтобы отпраздновать. Но я был слишком возбужден, чтобы проводить время в компании. Вместо этого я пошел вниз к устью реки. Лесной купырь доходил мне до плеч, а деревяшки, которые указывали, где проходит тропинка, терялись под кустарником. Пробившись к воде, я сел на берегу. Компанию мне составило несколько уток, между которыми разгоралась ссора.

Здесь росла мохнатая крапива, а еще щавель, листья которого испещряли черные дырочки. Рыбацкая лодка с темно-красными парусами плыла вверх по реке, и слышался только треск стручков ракитника. Обернувшись, я увидел особняк Саттон-Ху, возвышавшийся на обрыве. В окнах горел свет, а позади на горизонте возвышалось несколько корявых сосен. Все это напомнило мне иллюстрацию в одной из книг «Сообщества чтения Библии», которую я читал еще в школе.

Мне захотелось, чтобы рядом со мной оказалась Мэй. Тогда бы я рассказал ей, что произошло.

Да, я был бы рад поделиться с ней. Но все, что мне оставалось, – это представить, что она рядом. Знаю, она была бы очень довольна, но без фанатизма. Она не такая. Но она всегда верила, что в конечном счете чего-нибудь я все-таки добьюсь.

На берегу я просидел, пока более-менее не успокоился. Затем я направился домой к Лайонсам, где мы с Билли и его женой Верой поужинали холодной бараниной с брокколи. А перед тем, как отправиться спать, я написал письмо Мэй и еще одно – более обстоятельное, со всеми подробностями – Мэйнарду. Еще я написал преподобному Харрису из Торндена. Подумал, он будет в восторге от нашей находки. Ставя подпись, я уже почти засыпал.

К счастью, дожди прекратились и земля вскоре высохла. Пока мои помощники разгребали и просеивали землю, я переходил от одного участка розового песка к другому. Вместо того чтобы продолжать рыть траншею в центре насыпи, я решил идти по заклепкам, спускаясь к каждой из них сверху. Таким образом я окажусь внутри корабля, а не буду прорывать тоннель в его середине. Зачерпывая землю, я надеялся сохранить песчаную корку корпуса нетронутой.

Таков был расчет. Не то чтобы у меня не было сомнений на этот счет, но, к моему облегчению, ребра корабля хорошо проглядывались, отпечатанные на песке. Все, что мне оставалось, – это разгребать песок, пока не дойду до твердой корки, а затем следовать по линиям от одного ребра к другому.

По ходу дела кое-что прояснялось. Начнем с того, что ладья лежит под наклоном. Один конец направлен вниз. Возможно, ее так поставили или с годами она просела. Трудно сказать. Судя по тому, как распределяются заклепки – они расположены линиями примерно по семь на каждые три фута, – мы, видимо, вплотную вышли на один конец корабля. Я до сих пор не понимаю, корма это или нос. Не могу сказать, почему именно, но у меня есть предчувствие, что корма.

Чем глубже я погружаюсь, тем шире становится корабль. Ясное дело, что никто и не предполагал, что мы найдем что-то подобное. В ответ на мое письмо Мэйнард прислал мне несколько полезных подробностей о захоронении корабля в Снейпе. Тот корабль был сорок шесть футов в длину, девять футов девять дюймов в ширину и четыре фута в глубину. Судя по ширине, этот корабль, возможно, такого же размера. Может, даже больше. Однако об этом я молчал. Я не сказал даже миссис Претти. Мне кажется, нет смысла кого-то особенно обнадеживать. По крайней мере, не сейчас.

Я начинал работать в пять утра – как только появлялось достаточно света. Сначала выкуривал трубку, проходился по кругу, обдумывая, что делать дальше, и только затем спускался по лестнице на дно траншеи. Благодаря росе расслоения в почве видны хорошо. Да и потом, так хорошо начинать рано, когда весь день еще впереди.

В восемь часов приезжают Джон и Уилл. Затем в зависимости от погоды миссис Претти и Роберт приходят понаблюдать за нашими успехами. По ходу дела я указываю на заклепки и сообщаю обо всем, что обнаружил. Пока что я нашел пять маленьких кусочков бирюзово-голубого стекла и одну глазурованную керамическую бусину, тоже голубую. Немного, знаю. Я ожидал большего, даже на этой стадии. Но нельзя исключать возможность, что курган все-таки разграбили. Хотя грабители могли копать не в том месте или поменяли направление раскопок. Тем не менее пока нет никаких признаков того, что расположение заклепок как-то менялось. И это явно доброе предзнаменование.

Когда Джон и Уилл расходятся по домам, я еще пару часов работаю в одиночку. Из-за того, как падает свет, нежелтый песок особенно хорошо виден на закате. Поэтому я стою у входа в траншею и вижу, как розовые линии пробегают передо мной, а затем исчезают в глубине насыпи.

Всякий раз, когда миссис Претти остается дома или едет в Вудбридж, к нам приходит ее сын. Роберт – весьма милый ребенок, он любит играть и, как я подозреваю, рад нашему обществу. Они с Уиллом Спунером придумали игру, в которую играют во время перерывов на чай. У Уилла под кожей осколки шрапнели. Он получил их во Франции, когда солдат, стоявший рядом с ним, подорвался на гранате. Видимо, смысла их вытаскивать нет. Они видны на запястье и на тыльной стороне правой руки – темно-синие очертания, похожие на раздавленных мух.

Эти кусочки металла под кожей перемещаются – Уилл уверен, что происходит это, когда в воздухе повышенная влажность. И иногда они опускаются к костяшкам пальцев. Их игра с Робертом заключается в том, что мальчик закрывает глаза и показывает, где, по его мнению, находится один из кусочков. Затем они проверяют, прав ли он. Играть так они могут целую вечность.

Чтобы как-то занять мальчишку, я показал ему, как счищать землю с заклепок. Сказал – и это правда, – что ему доверили очень большое дело, а еще что крайне важно перестать чистить, когда земля изменит цвет с желтого на розовый. Сначала он так переживал, что едва удерживал щетку. Но уже через несколько дней стал справляться довольно ловко. В качестве награды я выделил ему отдельную лопатку. Он повесил ее на колышек в хижине рядом с нашими лопатками.

Чтобы никто случайно не забрел на наше место раскопок, миссис Претти предложила оцепить участок. Она посоветовалась со мной, и я решил, что идея хорошая. Как-то вечером Билли Лайонс принес колья, веревки и кувалду.

Когда мы закончили, Билли повесил на веревку табличку, на которой большими белыми буквами значилось: «Опасно! Заминировано!»

– Вот так, – сказал он. – Теперь никто сюда не сунется.

Все это время я ждал, когда же расстояние между противоположными заклепками достигнет максимума, а затем снова начнет сужаться. Но они продолжают расширяться. Сейчас я нахожусь в двадцати пяти футах от первых заклепок и на девять футов глубже первоначального уровня земли. Нам пришлось расширить траншею, чтобы у нас имелось достаточно места. Теперь в ширину траншея сорок футов от одного края до другого.

И совершенно ясно, что эта ладья больше, чем та, что была в Снейпе. Намного больше. Единственная ладья, о которой я знаю и которая может сравниться с нашей, – это найденная в норвежском Осеберге в 1906 году. Ее длина составляла более семидесяти футов. Мне не хочется загадывать, но наш корабль вполне может оказаться таким же большим. Что, конечно, сделает его самым крупным корабельным захоронением, когда-либо найденным на английской земле. Всякий раз, когда я позволяю себе об этом задуматься, меня кидает то в жар, то в холод.

С жаром все понятно – это просто волнение. Но почему-то я не могу избавиться от страха, что все пойдет не так. Кроме того, вчера посреди дня пришло письмо от Мэйнарда, и все разом переменилось.

«Я провел небольшое исследование предметов, найденных в захоронении в Снейпе, – писал он. – Как ты знаешь, Бейзил, саму камеру разграбили, но в одном из углов обнаружили массу волос цвета пурпура. Считается, что они с какого-то церемониального плаща. В дополнение к этому были найдены фрагменты зеленого стеклянного кубка. Позже было установлено, что этот кубок относится к раннему англосаксонскому стилю».

Он выделил слова «ранний англосаксонский».

Вот это да… Все это время я полагал, что ладья в Саттон-Ху относится к временам викингов. Я даже думать себе не позволял о более поздних периодах. Но если корабль – англосаксонский? Более того – если речь идет о раннем англосаксонском периоде? Эта мысль совершенно сбила меня с толку. Сбила с толку и тут же подбросила высоко-высоко. То есть корабль намного старше, чем я думал. Лет на 300. Если он относится к раннему англосаксонскому периоду, то значит, мы имеем дело с пятым или шестым веком. А это Темные века.

Едва я успел все это осознать, как пришла миссис Претти, чтобы узнать, как у нас дела. За шесть недель моего пребывания в Саттон-Ху она, кажется, потеряла в весе, совсем исхудала. Двигается более скованно. Но с тех пор, как мы обнаружили ладью, она стала держаться пободрее. Я рассказал ей о письме Мэйнарда и о вероятной длине ладьи.

Когда она узнала про кубок, у нее начали подкашиваться ноги. Я протянул руку, чтобы помочь ей, но она меня остановила.

– Мне продолжать? – спросил я.

– Будьте так любезны, мистер Браун.

Закончив, я принес два стула из хижины, и мы сели под тисами. Отчасти, чтобы не слишком погружаться в собственные мысли, я начал рассказывать о раскопках в Осеберге. Насколько я помню, погребальная камера находилась в центре корабля. Снаружи она выглядела нетронутой, но оказавшиеся внутри кровати, тележки и даже сани – все было перевернуто вверх дном.

Оказалось, что грабители проделали дыру в крыше камеры и спустили кого-то – скорее всего, ребенка – на веревке. Я сказал миссис Претти, что напишу Мэйнарду, чтобы узнать, знает ли он что-то еще. Она уже собиралась уходить, но тут сказала, что хотела мне кое-что рассказать. Что-то, что вылетело у нее из головы во время всей этой суматохи. Очевидно, многие люди говорили, что хотели бы увидеть корабль. Слухи, как водится, распространились. Она решила, что лучший способ их всех принять – это устроить вечеринку с хересом и пригласить всех желающих. Может быть, я мог бы выступить с небольшим докладом, подумала миссис Претти. Объяснить, что происходит. Что я думаю? Вряд ли стоит говорить, что это последнее, чего бы мне хотелось. Чтобы вокруг толпились люди, ворошили землю и задавали кучу глупых вопросов. С другой стороны, возразить я, конечно, не мог.

– Звучит здорово, – сказал я.

– Отлично. В таком случае я займусь приглашениями.

А потом она добавила:

– Я хотела поблагодарить вас, мистер Браун.

– За что, миссис Претти?

– Вы так терпеливы с Робертом.

– Это ерунда. С ним мы зато все время начеку.

– Для него это очень важно. Каждое утро он ждет не дождется, когда увидит вас. У вас есть дети, мистер Браун?

– Нет, – ответил я. – Детей нет. Мы хотели – и Мэй особенно. Но как-то не сложилось.

– Извините. Я не хотела лезть не в свое дело.

– Да нет, ничего страшного.

– Что думаете о раскопках, мистер Браун? Вы точно справитесь в одиночку? Мне бы не хотелось, чтобы вы все взваливали на себя.

– Обо мне не беспокойтесь, миссис Претти. Я стреляный воробей. Ощипать мне перышки не так-то просто.

Она посмотрела на меня из-под шляпы.

– Да, – сказала она. – Что есть, то есть.

В доме меня ждало письмо от Мэй. Ее почерк был еще более размашистым, чем обычно. Чернильные кляксы покрывали страницы.

Я положил ее письмо в прикроватный ящик, вместе с другими, которые она присылала. Я хотел написать ей ответ и попросить рассказать, что случилось. Но усталость одолела меня, и я уснул прямо в одежде.

Я проснулся посреди ночи и сначала не понял, что меня разбудило. Но сообразил я довольно быстро: дождь барабанил в окно с такой силой, что казалось, будто кто-то бьет камешками по стеклу. Взяв фонарик, я спустился вниз. У двери висел дождевик, и я натянул его через голову.

Снаружи дождевые капли летели почти что горизонтально. Я бросился к курганам, порывы ветра били меня в грудь и отталкивали назад. Оказавшись на месте, я увидел, что случилось то, чего я так опасался: ветер вырвал брезент, который теперь хлопал, как сорвавшиеся паруса.

Дождь заливал ладью. Я взял в пастушьей хижине молоток, опрокинул при этом чайник, а затем поскользнулся на ступеньках, спускаясь обратно. Я даже и не знал, с чего начать. Когда я ухватился за один из кусков брезента, он тут же потянул меня на себя. Я попытался снова, но произошло то же самое.

Теперь, правда, мне удалось подтянуться и закрепиться. Затем я подтащил брезент к себе. Одной рукой я его удерживал, натягивал веревки и вбивал колышки. Единственное, что я мог, – связать два куска веревки вместе. Затем я протащил веревку вокруг открытой части ладьи, растянул брезент и закрепил другую сторону. Я поставил первые два колышка. Но на третьем я снова потерял опору и начал скользить вниз, прямо внутрь корабля. Я вцепился пальцами в мокрый песок. Он больно впивался в кожу, гнул ногти. Наконец, я перестал скользить. Сначала выбросил вперед одну руку, затем другую. Опираясь на них, я начал тащить себя вверх по траншее, не решаясь использовать ноги, чтобы еще больше не попортить ладью. Выбравшись из траншеи, я увидел, что верхушки деревьев гнутся над моей головой. Некоторое время просто лежал, а дождь капал мне на лицо. Но довольно быстро я собрался с силами.

Когда брезент был закреплен, под ним все равно проносился ветер, вздувая материал. Понятия не имею, сколько воды попало внутрь. Надо дождаться утра, когда песок начнет подсыхать. Больше всего меня беспокоило, что часть корабля могло просто смыть.

Как смог привел себя в порядок и пошел обратно в особняк. Когда тропинка обогнула поворот возле дома Саттон-Ху, я увидел, что наверху горит свет. Шторы немного открыты. В щели между ними виднелась фигура, смотрящая в ночь.

Как только рассвело, я встал и вышел из дома. Всю дорогу до курганов меня не покидал страх – что же я увижу? Сначала я снял брезент, затем заглянул внутрь. Потом еще раз, чтобы удостовериться точно, что никаких повреждений нет. Следов дождя тоже не осталось, разве что почва стала темнее. На мгновение я даже подумал, не привиделось ли мне все это.

Следующие полтора часа я провел в ожидании приезда Джона и Уилла, испытывая все большее нетерпение и гадая, что могло их задержать, пока не вспомнил, что сегодня суббота и они не приедут. Но зато на помощь мне пришел Роберт.

Я дал ему метлу, и мы провели следующий час или около того, сметая лужи воды с краев брезента. Когда мы закончили, я сказал:

– Пора выпить чаю, как думаешь?

– Да, конечно.

Мы пошли в хижину, и я на примусе вскипятил чайник. Каркаде я засыпал в заварочный чайник и залил водой. Пар поднялся и собрался под крышей. Я взял в руки кружку. Потом я заметила, что мальчик держит свою кружку точно так же. Пока чай остывал, Роберт сказал:

– А вы знаете, кто построил ваш корабль, мистер Браун?

– Точно нет. Пока нет. Сначала я думал, что викинги. Но теперь кажется, что англосаксы. Викингов здесь не было до 900 года. А если это англосаксы, значит, ладья более древняя. Гораздо, – добавил я.

Он задумался, потом сказал:

– Кое-чего я не понимаю.

– Чего именно?

– Зачем кому-то понадобилось закапывать корабль под землю.

– Видимо, чтобы корабль мог увезти того, кто похоронен внутри, из этого мира в другой.

– Но где этот другой мир, мистер Браун?

– Ну, об этом никто точно не знает.

– А откуда они знают, что ладья там, если никто ни в чем не уверен?

– Они не знают. Не совсем. Они просто… надеются.

– Но у них должно быть какое-то представление?

– Думаю, что должно. Никогда об этом раньше не задумывался.

– Я вот знаю, где Норвич, хотя никогда там не был.

– Это не то, – сказал я мальчику.

– Почему?

– Потому что это так. Ты поймешь, когда станешь старше.

Он продолжил пить чай. Но ненадолго. Он поднял глаза и, казалось, собирался заговорить, но остановил себя.

– Давай, выкладывай.

– Как вы думаете, мистер Браун, будет война?

– Я не знаю. Надеюсь, что нет.

– Мистер Грейтли думает, что будет. И мистер Лайонс тоже.

– Да?

Я достал свою трубку и начал ее чистить. Провел перочинным ножом по внутренней стороне чаши, а затем постучал им по стене хижины, чтобы выбить остатки табака.

– А как это было? – спросил он.

– Как было что?

– Когда вы воевали.

Я набил трубку табаком и зажег. Дым поднимался перед моим лицом.

– Я не воевал, – сказал я.

– Не воевали? – повторил он, и его голос повысился от удивления.

– Нет.

– Почему?

– Потому что меня не взяли. Сказали, не подхожу по здоровью. Из-за болезни, которую я перенес примерно в твоем возрасте.

– Что за болезнь?

– Дифтерия.

– Ого. А мистер Спунер и мистер Джейкобс воевали.

– Да, знаю.

– Вам было очень грустно, что вы не можете воевать?

– Да, очень.

– Все ваши друзья, наверное, ушли.

Я кивнул.

– Многие погибли?

– Шестьдесят один человек только из моей деревни.

Теперь мы оба сидели и смотрели в чай. Сквозь щели в полу виднелись полоски травы – зеленее и тоньше, чем обычно.

– Если придут немцы, мистер Браун, как вы думаете, они поплывут вверх по устью реки и высадятся в Вудбридже?

Я рассмеялся и сказал:

– Это вряд ли.

– А они могут.

– Почему ты так думаешь?

– Так раньше уже так делали.

– Кто? – сказал я, улыбаясь.

– Викинги.

И он был совершенно прав, конечно, хотя я никогда не думал об этом раньше. Должно быть, я слишком застрял в прошлом, чтобы соединить его с настоящим. Теперь же я жалел, что так произошло.

– Ну, пойдем, – сказал я. – Не можем же мы оставаться здесь и болтать весь день.

Я выплеснул остатки чая. Роберт последовал моему примеру. Однако в его кружке осталось больше чая, чем у меня, и он забрызгал мои ботинки. Когда мы вышли, я решил, что можно спуститься по трапу в корабль. Даже вблизи не было ничего серьезного. Ничего, кроме нескольких незначительных повреждений. Песчаные ребра все еще были довольно твердыми, а розовые пятна виднелись так же отчетливо, как и раньше.

Я размышлял над идеей начать работу в центре корабля. Но без Уилла и Джона, которые могли бы помочь сдвинуть грунт, мало что мог сделать. Вскоре я обнаружил то, от чего заныло мое сердце – следы засыпанной ямы. Она спускалась прямо из середины кургана, прямо к месту, где могла находиться погребальная камера. Останки флейты грабителей. Можно было ясно видеть изменения в почве. Это было похоже на дымоход, опускающийся в землю. Значит, здесь они были. Как я и боялся. Однако на этом этапе невозможно было определить, простиралась ли дыра до самого корабля или нет.

С одной стороны от него находились остатки сгоревшего столба. В центре было черное ядро, окруженное красной пепельной полосой. Я решил, что это, вероятно, остатки костра, который разожгли грабители. Мои подозрения подтвердили несколько черепков керамики, которые я нашел неподалеку. Они не были англосаксонскими – даже близко не походили.

Когда я закончил затирку и зачистку, столб торчал в воздух на восемь дюймов, гораздо более узкий у основания, чем у вершины. Когда я убирал последний песок, я поднял голову и увидел Рида-Моира на фоне неба.

– Вот вы где, Браун, – сказал он, как будто меньше всего на свете ожидал меня найти.

Он не проявил никакого желания спуститься вниз в траншею. Вероятно, беспокоился, что запачкает одежду. Вместо этого он ждал наверху, пока я поднимусь.

– Значит, вот оно? – сказал он, когда я уже был наверху.

– Да, – подтвердил я.

Рид-Моир кивнул, его голова плавно двигалась вверх-вниз, как рукоятка насоса.

– Значит, больше, чем Снейп?

– О да. Больше, чем Снейп. Определенно.

– А Осеберг?

– Еще слишком рано говорить.

– Хм… Вы ведь понимаете, что это значит? Нам, то есть Ипсвичу, будут завидовать все музеи страны. Даже Европы. Только подумайте об этом.

– Я знаю, – сказал я.

Он улыбнулся:

– Браун, я надеюсь, вы никому ничего не рассказывали.

– Что вы имеете в виду, мистер Рид-Моир?

– Я имею в виду, надеюсь, вы никому не рассказали о том, что здесь было обнаружено.

– Нет, – сказал я. – Кажется, нет.

– Хорошо. Это облегчение.

– Кроме моей жены.

– О… – сказал он. – Вашей жены? Ей можно доверять, она не поднимет шум?

– Думаю, не поднимет. Честно говоря, археология ее не очень интересует.

– Тем лучше. Последнее, чего мы хотим, это чтобы кто-то еще вынюхивал и попытался присвоить себе нашу славу.

Я подумал, что Рид-Моир уже закончил, но ошибся.

– Я полагаю, вы вели полевую книгу. Там все подробно описано. Наброски, замеры и так далее?

– Конечно.

– Покажите мне ее, пожалуйста?

Я принес полевую книгу из пастушьей хижины. Рид-Моир начал листать страницы. Сначала медленно, потом все быстрее. В один момент он остановился. С открытой книгой в руках он поднял голову.

– Но, Браун, у вас тут все в ужасном беспорядке. Только посмотрите на эти рисунки. Они же очень грубые. А некоторые записи сделаны карандашом. Неужели вы не понимаете, что это важный документ? Он важен для всех, кто имеет отношение к раскопкам. Просто подумайте! Конечно, мне не нужно напоминать вам, на кого вы работаете.

– На миссис Претти, – сказал я.

– На кого? Нет, нет… Не надо казуистики, Браун. Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Надо лучше все записывать. Вряд ли стоит говорить о том, что мы находимся в очень деликатном положении. Нам не нужна критика со стороны коллег.

Закрывая книгу и возвращая ее мне, он сказал:

– Я видел, что вам помогает ребенок.

Я объяснил, что Роберт – сын миссис Претти.

– Понятно… Тем не менее это создает небрежное впечатление. Постарайтесь, чтобы в будущем его было не так видно, хорошо?

Весь оставшийся день я продолжал сокрушаться по поводу замечаний Рида-Моира. Я был так зол, что даже рано закончил работать. Когда я вернулся в коттедж, там лежала посылка от Мэйнарда. Внутри был большой том в зеленом переплете и письмо, в котором объяснялось, что это все, что он смог найти о раскопках в Осеберге. Я просмотрел отчет. Он, конечно, казался подробным, и в нем было много иллюстраций. Но, к сожалению, он был на норвежском языке.

В тот вечер за ужином, как мне кажется, я был немного тише, чем обычно. Чтобы завязать разговор, Билли спросил меня, слышал ли я, как полковник ухаживал за миссис Претти.

– Нет, кажется, не слышал, – ответил я.

– Это очень интересная история, – заявил он. – Не правда ли, Вера?

Вера согласилась, что история заслуживала внимания. Без дальнейших уговоров Билли начал рассказ, а Вера по ходу дела издавала соответствующие звуки во всех нужных местах.

Оказывается, полковник Претти жил в Ланкашире, недалеко от семьи миссис Претти, точнее, мисс Эдит Демпстер, как ее тогда звали. Демпстеры зарабатывали на строительстве газометров. Мисс Эдит была единственным ребенком. Ее мать умерла, когда она была еще маленькой, и девочка осталась дома ухаживать за отцом. У него было слабое здоровье, хотя Билли не знал, чем он болел.

Каждое воскресенье полковник видел мисс Эдит в церкви. Когда здоровье ее отца позволяло, он наносил ей визит. А потом, в день ее восемнадцатилетия, полковник предложил мисс Эдит выйти за него замуж. Однако она отказала ему, сказав, что не может оставить отца одного. На следующий год он снова сделал предложение, тоже в день ее рождения. И снова она отказалась. Однако полковник отличался настойчивостью. Через год он снова вернулся. И на следующий. Но происходило все то же самое. Каждый год он приезжал, всегда в день рождения мисс Эдит, и каждый год она отказывала ему. Так продолжалось семнадцать лет.

– Семнадцать лет! – мечтательно повторила Вера, поглядывая на меня, чтобы убедиться, что я все понял.

Наконец, старик умер. Когда полковник в очередной раз приехал, он опять сделал Эдит предложение. И на этот раз она согласилась и вышла за него замуж. Но к этому времени ей было уже за тридцать. Что касается полковника, то ему было уже за пятьдесят. Тем не менее они поженились и переехали сюда, чтобы начать все с чистого листа. Они прожили здесь около десяти лет. И тут произошло нечто совершенно неожиданное. В возрасте сорока семи лет миссис Претти забеременела.

– Сорок семь! – снова повторила Вера.

Только на этот раз я почти опередил ее. До ужина я был так зол, что не мог сосредоточиться ни на чем другом. Но теперь все прошло. Впервые за долгое время я не думал о ладье. Никогда не слышал, чтобы у кого-то в таком возрасте появлялся ребенок. Сначала проблем не было, сказал Билли. Но потом в середине срока миссис Претти подхватила тиф.

Хотя с ребенком – Робертом – все было в порядке, ее здоровье так и не восстановилось. По крайней мере, полностью. Что касается полковника, то он умер от сердечного приступа весной 1937 года. По странному совпадению он умер в свой день рождения.

Дальше никто особенно не разговаривал. Когда я отправился спать, то долго не мог заснуть. Каждый раз, когда я закрывал глаза, видел, как полковник поднимается по этим каменным ступенькам к большой входной двери, а потом спускается обратно. Интересно, как он это выдержал. Год за годом, когда ему отказывали. Все время надеясь, что однажды удача ему улыбнется.

Я проснулся в четыре часа. Лежа в постели, я ждал, когда небо посветлеет. В конце концов рассвет разгорелся с сердитым блеском. Когда я вышел к курганам, на горизонте появились пурпурные полосы. Вода в устье реки была вся взъерошена массой белых гребней волн, метавшихся туда-сюда. С наступлением утра мое настроение стало улучшаться. Я убедился, что грабители могил так и не добрались до захоронения в Саттон-Ху. Они пытались, но по какой-то причине остановились. Я раскопал около четырех футов рифли, а потом она просто исчезла. Под ней почва снова была густой и липкой.

Возможно, они боялись, что их засыплет, а может, им просто надоело. Я объяснил Джону и Уиллу, что с этого момента мы сосредоточимся на середине корабля, а не на линиях заклепок. Они не увидели в этом ничего необычного. А если и увидели, то были слишком тактичны, чтобы сказать об этом. И снова я предложил работать послойно с поверхности. Сначала двигаться в одном направлении, затем возвращаться в другом, снимая по шесть дюймов зараз. Прикрепив лопаты к концам длинных ручек, мы начали работать. Эти ясеневые рукоятки очень удобны, они позволяют нам выбрасывать землю прямо из траншеи, чтобы потом сгрести ее в кучу.

Весь день мы продолжали снимать песок, внимательно следя за любыми изменениями его цвета. Когда мы с Джоном работали на участке к западу от центра корабля, Уилл в это время дежурил на тачке, а Роберт помогал ему. Тут я наткнулся на потемневшее пятно. Оно было не более четверти дюйма в ширину и шло поперек судна. Сначала я решил, что это остатки одного из реберных брусьев. Но чем больше я думал, тем меньше был уверен.

Конечно, это мог быть и другой брус. Но также это могло быть все, что осталось от одной из стен самой камеры. К сожалению, времени на то, чтобы что-то предпринять, уже не оставалось. Джон и Уилл ушли в шесть, а через час или около того Роберт отправился ужинать. Вместо того чтобы продолжать работу, я хотел еще раз все обдумать и решить, что делать дальше. Я уже развернул брезент и готовился расстелить его, когда обернулся и увидел большого, незнакомого мужчину. Он спускался по лестнице прямо в брюхо корабля.

– Извините! – позвал я. Без толку. И хотя мужчина явно меня слышал, внимания он не обратил.

Тем временем лестница прогнулась под его весом. Когда он оказался внизу, я увидел, что он не просто большой. Он огромный. Брюки задраны очень высоко, и он носил пятнистый галстук-бабочку.

– Стойте, – крикнул я, гораздо громче, чем раньше.

И тут он наконец остановился.

– Что это вы тут делаете?

Он посмотрел прямо сквозь меня. Вернее, через мое плечо на линии заклепок, уходящие в песок.

– О боже, – сказал он. А потом продолжил спускаться по лестнице.

– Нет, нет! Нельзя!

Он снова остановился.

– Что, простите? – сказал он таким тоном, будто никакое прощение его не интересует.

– Вам сюда нельзя.

– Почему?

– Потому что это небезопасно для человека вашего…

– Моего чего?

– Вашего телосложения, – сказал я.

К этому времени он был всего в двух или трех перекладинах от дна. В той же медленной, обдуманной манере, что и раньше, он закончил спуск. Затем он встал на одну из досок и выпятил грудь. Он сделал это так, словно выставлял ее для осмотра.

– Мэгоу говорил, что это самая крупная находка. В Восточной Англии. Но все равно неожиданно.

– Послушайте, – сказал я, – я уже дважды просил вас уйти. Кто угодно бы понял, но я повторю снова. Здесь нужно быть осторожными, все вокруг очень хрупкое. Да и тут опасно, – сказал я, показывая на табличку Билли «Заминировано».

– А что насчет камеры? – спросил он.

– Камеры? Какой камеры?

– Вы нашли следы погребальной камеры?

Возможно, он запыхался, но когда он говорил со мной, то разбивал слова на части, как будто разговаривал с ребенком.

– Нет, – сказал я. – Ничего не нашел.

Вскоре он начал подниматься обратно по лестнице. На полпути мужчина остановился и посмотрел назад на корабль.

– О боги, – повторил он.

Когда я вернулся домой, Вера сказала:

– Наверху тебя ждет сюрприз, Бейзил.

Не могу сказать, что я был в настроении для новых сюрпризов.

– В смысле?

Она рассмеялась:

– Иди и посмотри сам.

В моей спальне стояла Мэй. На щеках – красные пятна. Волосы торчали во все стороны.

– Как ты здесь оказалась? – спросил я.

– Старик Миддлтон ехал в Вудбридж. Он предложил меня подвезти. В своем последнем письме, Бейзил, ты был не в духе, так что я забеспокоилась. Я подумала, что будет лучше посмотреть, как ты себя чувствуешь. И я привезла тебе свежую одежду.

– Все в порядке, – сказал я. – Правда?

Она подняла подбородок, и я ее поцеловал. Потом мы вместе сели на кровать с металлическим каркасом, установленную необычайно высоко. Так высоко, что наши ноги свисали, не касаясь пола. Солнце светило прямо в окно. Нам обоим пришлось прикрыть глаза от бликов.

– Ты рад меня видеть, Бейзил?

– Конечно, рад.

– Ты нечасто это показываешь, – сказала она.

Я поцеловал ее еще раз. Затем я сказал:

– А чего ты не снимешь шляпу?

Мэй вытащила шпильки. Когда она подняла головной убор, ее волосы закрутились вокруг головы в тугой штопор.

– Ну что, так лучше?

– Намного лучше, даже больше, – быстро ответил я.

– Этот Рид-Моир… Ведет себя так, будто он Господь Бог. Если я когда-нибудь увижу его, дам ему по мозгам.

– К счастью, шансов на это немного.

– Ты слишком доверчив, Бейзил. Слишком. Какого размера ваш корабль?

– Шестьдесят четыре фута.

– Шестьдесят четыре фута!

– И я думаю, что еще, возможно, на пятнадцать футов побольше.

– Тут каждый захочет урвать кусочек славы. Тебе надо быть начеку.

– Со мной все будет в порядке.

– Нет, правда, Бейзил. Я серьезно. Сделай все, как надо, и ты сможешь сделать себе имя.

– Все будет нормально, – снова сказал я, желая сменить тему. – Так что случилось с Поттером и арендой?

– Он не давал о себе знать. Думаю, я от него отделалась. По крайней мере, на время.

– Надеюсь.

– Наглость какая. Ведь он почти ничего для нас не сделал.

– Не будем его злить, – сказал я.

– Не волнуйся, Бейзил.

– Мы ведь все равно ничего не можем сделать?

– Да, ничего.

Солнце опускалось, и в окно светили последние лучи. Внизу Билли и Вера разговаривали. Я слышал их голоса, доносившееся через половицы.

– Что ты еще делала?

– Да ничего особенного, – сказала она.

Что-то в голосе Мэй заставило меня спросить:

– Что ты имеешь в виду – «ничего особенного»?

– Да ничего!

– Ну скажи мне, – попросил я.

Ее щеки стали еще краснее.

– Я убрала твои книги, Бейзил.

– Что?

– Мне пришлось! Я едва могла пройти. Не говоря уже о том, чтобы сесть.

– Так что ты сделала?

– Некоторые я убрала под крышу, другие – в сарай. Остальное сложила в кучу. Не сердись на меня.

– Я не сержусь, – сказал я. Да я и правда почти не сердился. Почти. Мэй опустилась на середину кровати.

– Матрас так себе, – сказала она. – Слишком мягкий. Особенно здесь.

– Нормальный.

Она провела рукой по вязаному покрывалу.

– Тебе это ничего не напоминает, Бейзил?

Я рассмеялся. Конечно, напоминает. Когда я только ухаживал за Мэй, как-то вечером мы договорились встретиться у Рикинг-Холла. Мы собирались сесть на автобус до Стоумаркета, чтобы посмотреть кино. Мэй специально связала платье. Оно было по последней моде, чуть выше колена. Но по дороге туда ей пришлось идти через поле. Трава была мокрой, и шерсть напиталась влагой. К тому времени, когда она добралась до места встречи, платье опустилось ниже лодыжек.

– Выглядела я наверняка чудесно?

– Ну, я не жаловался, правда?

– Даже не знаю, что стало с тем платьем.

– Его ты, наверное, тоже убрала, – сказал я.

Мы сидели на кровати, а свет вокруг нас угасал. Сгущался сумрак. Воздух как будто натерли углем.

– Как ты думаешь, Бейзил, сколько ты еще здесь пробудешь?

– Может быть, еще три недели. Или месяц.

– Так долго! Я скучаю, когда тебя нет дома. Особенно сейчас.

– Иди ко мне, – сказал я.

– Так я и так у тебя.

– Поближе.

Она придвинулась по матрасу ко мне. Я начал гладить ее по спине, чувствуя, как из-под одежды, словно пуговицы, выпирают косточки. Потом я положил руку ей на плечо. Но тут она отстранилась.

– Бейзил, я не могу.

– В каком смысле?

– Старик Миддлтон сказал, что я должна быть на Орфордской дороге в девять, если хочу, чтобы он подвез меня обратно.

– Но я не хочу, чтобы ты уезжала.

– Я тоже не хочу ехать, Бейзил. Но ты же сам все понимаешь.

Она встала и начала надевать шляпу. Через некоторое время я тоже встал. Когда она разобралась со шляпой, то наклонилась и посмотрела на себя в зеркало.

– Будь осторожна со стариком Миддлтоном, – сказал я ей.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты поняла.

– Не говори глупостей, Бейзил. Его же не зря называют стариком Миддлтоном, ты же знаешь. Ты ведь не ревнуешь?

– Нет, – сказал я. – Может, совсем чуть-чуть.

– Иногда ты говоришь всякую ерунду.

– Да?

– Не то чтобы я против. Приятно чувствовать себя желанной.

– Так и должно быть, – сказал я.

– Что должно быть?

– Ты должна чувствовать себя желанной.

Она засмеялась. Затем Мэй провела пальцами по моей щеке.

– Смотри аккуратнее здесь.

– Хорошо.

– Не работай слишком много. И, Бейзил, не вздумай терпеть глупости от этого Рида-Моира.

На следующее утро я закончил вскрывать линию песка, которую нашел накануне. Она проходила прямо поперек ладьи, почти от одного борта до другого. Через час Джон Джейкобс обнаружил еще одну. Еще одна линия, проходящая через весь корабль. Эта вторая линия, однако, была менее четкой, чем первая. Она больше напоминала слабую нить, проходящую сквозь землю. Мы измерили расстояние между двумя линиями – восемнадцать футов. Чем больше я об этом думал, тем больше мне казалось, что это остатки стен погребальной камеры. Когда я рассказал об этом миссис Претти, она сказала, что хочет взглянуть.

Я придерживал ногой нижнюю часть лестницы, чтобы она не упала, и помогал ей спуститься вниз ступенька за ступенькой. Она встала на кусок брезента и осмотрела обе линии.

– Думаете, что это то самое, мистер Браун?

– Не знаю, – сказал я. – Не уверен. Но возможно, что да.

Весь день мы расчищали участок в центре ладьи, снимая песок потихоньку, слой за слоем. Во время работы я обнаружил третью линию окрашенного песка. Она оказалась намного короче остальных – едва ли четыре фута в длину, и шла вниз и наружу к планширу.

Сидя на краю траншеи, я пытался понять, что могут означать эти линии. Лучшее, что я смог придумать, – первоначальная погребальная камера, вероятно, находилась в днище корабля со скатной крышей, как у Ноева ковчега в детской книжке со сказками. Осебергская камера, похоже, была построена именно так, насколько я мог судить по иллюстрациям в книге Мэйнарда. Но на каком-то этапе крыша, видимо, провалилась внутрь. Скорее всего, из-за веса грунта. Падение, несомненно, привело к смещению содержимого камеры. Я набросал эскиз, как могла выглядеть камера, настолько близко к масштабу, насколько это было возможно.

Я смотрел на набросок, когда появился Мэйнард. Я сразу понял, что что-то не так. Он и в лучшие времена вечно беспокоится. А сейчас он был как никогда раздражен. Вместо того чтобы спросить, в чем дело, я решил подождать, пока он сам мне расскажет. Ждать он себя не заставил.

– Бейзил, – сказал он, – боюсь, я совершил глупость.

– Что такое?

– Я не хотел, честное слово. Думал, как лучше. Хотел убедиться, что мы – вы – на правильном пути. Я написал Мэгоу с острова Мэн.

– Мэгоу?

– Да, в тамошний музей. Я знал, что у него есть записи о захоронениях, которые были найдены на острове. Записи, которые могли бы быть очень полезны, чтобы определиться с периодом, к которому относится ладья. Ну и, – сказал он более резким голосом, – откуда мне было знать, что он учился в Кембридже с Чарльзом Филлипсом? Не успел Мэгоу получить мое письмо, как он связался с Филлипсом и все ему передал. По телефону, – добавил он, будто этот факт еще больше усугублял дело. – Теперь, похоже, все знают о раскопках. Уже поговаривают, что Британский музей подключился. И министерство.

– Господи.

– Знаю, Бейзил, знаю… Никогда бы не подумал, что такая мелочь будет иметь такие последствия. Как вы понимаете, Рид-Моир в ярости. Помимо прочего, он терпеть не может Филлипса. Оказывается, между ними с давних пор идет вражда. Очевидно, Филлипс самым подлым образом вырвал у него контроль над Обществом Восточной Англии. Вы знаете, каким иногда бывает Рид-Моир. Далеко не самый разумный малый, честно говоря. Он говорил со мной в очень пренебрежительных тонах.

Я сложил рисунок и положил его в карман. Мэйнард все еще стоял на месте с таким видом, будто проглотил фунт червей.

– Что будем делать, Бейзил? – спросил он.

– А что мы можем? Подождем и посмотрим. Что бы ни случилось, мы, видимо, узнаем об этом последними.

Когда Роберт появился на следующее утро, он сказал, что мама неважно себя чувствует и, возможно, сегодня не выйдет. Если мы не найдем ничего существенного. Он также упомянул, что накануне вечером у нее был посетитель. По его словам, он уже собирался ложиться спать, когда кто-то позвонил в дверь.

Не могу сказать, что я обратил на это внимание. Пока Роберт не сказал, что посетитель этот был большим. Тогда я навострил уши.

– Что значит «большой»? – спросил я.

– Толстый, – сказал он и хихикнул. – Хотя нельзя так говорить.

– Как он выглядел?

– Я же только что сказал, мистер Браун.

– Заметил что-нибудь еще?

– На нем был галстук-бабочка.

– Да?

– С пятнами.

– Да, – сказал я, – так я и думал. Ты видел его раньше?

Роберт покачал головой.

– Но мама его знала.

– Как ты это понял?

– Потому что он называл ее своей дорогой.

– Своей дорогой? И ей это понравилось?

– Думаю, она сделала вид, что не заметила.

– Ты не запомнил имя этого человека?

– Нет, простите, мистер Браун.

– Ничего, – сказал я. – Не важно.

– Но мистер Грейтли наверняка знает, – добавил он. – Он провожал его к маме.

– Да, он наверняка знает.

– Я могу сбегать спросить его, если хотите.

– Не нужно.

– Давайте сбегаю.

– Ну давай.

Он убежал и вернулся через несколько минут.

– Грейтли сказал, его зовут Филлипс. Мистер Чарльз Филлипс. Вы его знаете?

– Да, знаю его. Археолог. Из кембриджского Селвин-колледжа.

– Как думаете, что он здесь делает?

– Точно не знаю. Хотя думаю, что догадываюсь.

Все утро мы продолжали копать в середине корабля, там, где, как я подозревал, должна находиться погребальная камера. Боясь потревожить почву, я взялся за совок, щетку и лопатку. Времени, конечно, уйдет больше, зато так безопаснее. И хотя я старался не спешить, работал я куда более энергичнее, чем обычно. Как будто вокруг моей головы сомкнулся металлический обруч, становясь все туже и туже.

Тем временем я пробирался вперед, отскребал землю, чистил. Три полоски нежелтого песка уходили вниз на добрых четырнадцать дюймов, не становясь при этом светлее. Несмотря на то что я ничего не нашел, я был уверен в одном – никаких следов, что кто-то когда-то проводил здесь раскопки, не было. Это, конечно, не значит, что погребальная камера все еще цела. С другой стороны, трудно представить, как еще грабители могли проникнуть внутрь, не оставив следов. И если камеру действительно не тронули – что ж, любопытный человек должен был поинтересоваться, что внутри.

В конце дня, когда мы с Робертом закончили укрывать центр корабля, он сказал:

– Мистер Браун…

– Да?

– Я тут все думаю…

– Ты поосторожнее, а то так голова разболится. Так о чем ты все думал?

– Если к маме будут еще приходить, хотите, я буду держать ухо востро и расскажу, что услышу?

– Даже не знаю, – сказал я.

– Мне нетрудно.

– Я уверен, что нетрудно. Но даже если так…

– Я никому не расскажу. Это будет наш секрет.

– Секрет, говоришь?

– Мне же надо будет только слушать.

– Говорят, те, кто слушает, никогда не слышат ничего хорошего о себе.

Иногда Роберт выглядит так, будто его побили. Так бывает, когда он не понимает, что происходит, или чувствует себя лишним.

– Ну хорошо, – сказал я. – Будет наш секрет. Но только смотри не попадись.

– Не попадусь, мистер Браун, – сказал он, уже убегая к дому. – Обещаю!

На следующий день миссис Претти не выходила. Я предположил, что это потому, что она все еще плохо себя чувствовала, но потом Роберт сказал, что она уехала в Лондон. Он выглядел озадаченным, а когда я спросил почему, он ответил, что обычно она уезжает по средам, а сегодня четверг.

Кроме того, у него были кое-какие новости. Накануне вечером его матери позвонили из Министерства труда. Видимо, там всерьез озаботились навесом, говоря, что раскопки такой важности нельзя оставлять открытыми стихии.

Я сразу понял, что скоро ждать нам возле нашего корабля всяких дельцов. На навес уйдет несколько дней, и, очевидно, на это время все раскопки приостановятся. У миссис Претти, однако, такая перспектива особого восторга не вызвала. По словам Роберта, она приказала им убираться восвояси. Или что-то в этом духе.

– Она очень разозлилась, – сказал он. – Я из своей комнаты слышал, как она говорила по телефону. И она все еще сердилась, когда пришла, чтобы почитать мне. Потом мама вернулась вниз в гостиную и закрыла за собой дверь… Боюсь, это все, что я разузнал.

– Ты молодец, – сказал я ему.

– Правда?

– Правда.

Постаравшись, насколько это возможно, выкинуть эти новости из головы, я начал раскапывать западный конец камеры. Через несколько минут я наткнулся на что-то твердое. Разгребая землю, я нащупал край находки и начал его заглаживать. Через несколько часов я понял, что, похоже, нашел что-то глиняное. Примерно три фута в длину и восемнадцать дюймов в ширину. В середине дырка. В этом углублении я нашел несколько камней и два небольших кусочка древесного угля.

– Видел когда-нибудь такое, Бейз? – спросил Джон, когда мы все вычистили.

Я покачал головой. Большой кусок глины. Неизвестно, вручную ли его вылепили. Судя по тому, где он лежал, первоначально его, должно быть, водрузили на крышу камеры. И каким-то образом эта штука осталась целой, когда крыша рухнула. Мы вчетвером ее вытащили. Она оказалась на удивление легкой, гораздо легче, чем поднос для мяса в первом кургане. Под ней находился квадратный участок земли, гораздо более темный, чем песчаная почва вокруг. Прямо как у двери.

Никто из нас ничего не говорил. Мы просто смотрели вниз на потемневшую землю. И вдруг чувство, будто у меня на голове железный обруч, пропало.

– Бейз? – тихо сказал Уилл.

– Да, – откликнулся я. – Я думаю, да…

Взяв шило, я начал царапать. Я процарапал себе путь вверх по узкой полоске земли, а затем вниз. Первый звук был таким слабым, что я едва услышал его. Я попробовал еще раз. Раздался еще один звук. Я смахнул землю щеткой, решив, что это, вероятно, камешек. Я продолжал говорить себе, что это камешек, пока не убедился, что это нечто иное. Это была монета, размером не больше пуговицы с рубашки. Не совсем круглая, но почти и с острыми краями. Я потер ее, очистил от земли. На одной стороне был изображен крест. Все столпились вокруг, желая посмотреть. Когда мы все закончили, я поднял голову и увидел, что к нам идет Грейтли. Его фрак развевался за спиной. Он остановился у входа в траншею.

– У меня для вас сообщение, Бейзил, – сказал он.

– Какое?

– От мистера Чарльза Филлипса.

– Так.

– Он говорит, что вы должны немедленно прекратить работы и застелить все брезентом.

– Прекратить работы? – переспросил Джон Джейкобс. – Что это, черт возьми, значит – «прекратить работы»?

– Я лишь передаю то, что мне сказали, – заявил Грейтли. – Вы все должны немедленно прекратить работы.

– Что это значит, Бейз? – спросил Уилл.

– Не знаю. Миссис Претти уже вернулась?

– Боюсь, что нет, – ответил Грейтли. – И я не знаю, когда она вернется. Предполагаю, что сегодня вечером. К сожалению, она не оставила номер, по которому мы могли бы с ней связаться.

– Могу я воспользоваться телефоном?

– Я уже сказал, Бейзил. С ней нельзя связаться.

– Могу я воспользоваться телефоном? – повторил я.

Грейтли колебался, видимо, не в восторге от этой идеи. Потом сказал:

– Если вы считаете, что это необходимо.

В итоге все мы вошли в дом через заднюю дверь и прошли по коридору. Телефон висел на стене у кухонной двери. Я снял трубку и набрал номер Мэйнарда. Он ответил после второго гудка. Я объяснил, что произошло, однако оказалось, что Мэйнард уже был в курсе. Он сказал, что Рид-Моир уже успел поговорить с Филлипсом. Не то чтобы Мэйнард знал, о чем именно, но Рид-Моир в данный момент пытался связаться с соответствующим человеком в Министерстве строительства.

– Я думаю, это все из-за навеса, Бейзил, – сказал он.

– Хочешь сказать, что нам придется все бросить и ждать, пока они сделают навес? Какой дурак это придумал?

Я знал, что сорвался на крик, но ничего с собой поделать не мог.

– Видимо, в исключительных обстоятельствах министерство может приказать землевладельцу следовать их указаниям, – сказал Мэйнард. – Полагаю, министерство тесно сотрудничает с Британским музеем. Поэтому могут быть и другие сложности.

– Сложности? Какие еще сложности?

– Пока не знаю, Бейзил. Все несколько запутано. Как я уже сказал, мне не удалось поговорить с Ридом-Моиром. Думаю, все, что остается, – это дожидаться возвращения миссис Претти. Обсудите этот вопрос с ней.

– То есть вы хотите сказать, что нам и правда придется остановить работы?

Ответ последовал, но далеко не сразу. Я даже подумал, что, возможно, связь прервалась. А потом Мэйнард снова подал голос:

– Мне жаль, Бейзил. Но мне кажется, вы ничего не сможете поделать. Я постараюсь держать вас в курсе. До свидания.

Он положил трубку, раздался щелчок. Мгновение или два спустя я тоже повесил трубку.

В первое мгновение мне захотелось написать Мэй и рассказать о случившемся. Но выразить свои мысли словами я не мог. И ни с кем говорить я не хотел. Мы перестелили брезент, и я решил прогуляться в Вудбридж, чтобы хоть чем-то себя занять.

Движения на дороге почти не было. Только несколько машин и пара телег – одна из них везла свеклу, другая – ботву. Наверху сидел мальчик. Груз под ним раскачивался, и он вцепился в телегу, чтобы не упасть.

Мне потребовалось около часа, чтобы добраться до города. Там я направился к причалу и сел на скамейку рядом с мельницей. Я решил, что понаблюдаю за рекой и успокоюсь. Но тщетно. В итоге мне захотелось прыгнуть в воду.

Потом я пошел по Хай-стрит, пытаясь отвлечься, разглядывая витрины магазинов: ряды обуви, текстиль, кучи безделушек за экранами из оранжевого целлофана. Библиотека уже закрылась, туда было не зайти. Я думал заглянуть в магазин, но тоже не хотелось, и я пошел дальше бесцельно бродить по улицам. Прошел мимо отеля «Булл» и церкви Святой Марии, затем свернул направо.

Я добрался до окраины города и пошел обратно, но на этот раз по другой дороге. Я не обращал особого внимания, куда иду, мысли мои все еще были сбивчивы и путаны.

Через некоторое время я все же заставил себя обратить внимание на то, что происходило вокруг. Я шел мимо террас низких кирпичных домов с выходом прямо на улицу. Все дома были испещрены белыми пыльными пятнами. Видимо, в кирпичи положили слишком много извести. В конце террасы стояла часовня, тоже из кирпича, но более насыщенного и румяного, чем дома.

Часовня стояла в стороне от дороги. Полоса асфальта вела через ряды надгробий к двойным дверям. Одна из этих дверей была открыта. Внутри горел свет.

Особенно не раздумывая – да что там, вообще не раздумывая, – я свернул по дорожке и вошел. Оказавшись внутри, я увидел, что народу в часовне больше, чем я думал. Несколько человек обернулись, чтобы посмотреть, кто это так поздно пришел, и это все, что их интересовало. Большинство смотрело на небольшую сцену в дальнем конце помещения.

На дальней стене висело изображение Спасителя. С одной стороны от него большими золотыми буквами было написано: «Дарите свет», с другой: «Дарите любовь».

Напротив «Дарите свет» была матовая белая лампочка, установленная на вершине столбика. На сцене стояла женщина. Седые волосы подстрижены под каре, одета в длинное пудрово-голубое платье. Я нашел место в последних рядах, у стены. Рядом со мной была маленькая полочка, на которой стояли графин с водой и два стакана. Только когда сел, я понял, что, по крайней мере, один человек, а возможно и больше, плачет. Тихо всхлипывает про себя. Надо было уходить, конечно.

Но мне не хотелось выставлять себя на всеобщее обозрение, поэтому я остался сидеть. Женщина в голубом стояла совершенно неподвижно. Перед ней – небольшой пюпитр. Одну руку, согнутую в локте, она вытянула вперед. Тыльная сторона ладони повернута к ней, как будто она смотрит на часы. На запястье висело что-то похожее на ожерелье или цепочку. Она пристально изучала украшение.

– Рональд, – сказала она через некоторое время. – Кто-нибудь знает Рональда?

Наступила тишина, но тишина, полная надежды, как будто все ждали, что кто-то ее заполнит. Молчание нарушил лай собаки. Должно быть, кто-то из прихожан привел пса с собой. Затем мужчина, сидевший через два ряда от меня, поднял руку.

– Моего отца звали Дональд, – сказал он.

– Я же не сказала «Дональд», – сурово ответила женщина. – Я сказала «Рональд».

Мужчина опустил руку.

– Рональд? – повторила она, оглядываясь по сторонам.

Но руку никто не поднимал. Женщина, казалось, ничуть не переживала.

– Я попробую еще раз, – сказала она и погрузилась в размышления о цепочке.

Прошло еще несколько минут.

– Эрик, – сказала она наконец.

Поднялось несколько рук.

– Эрик – прекрасный мальчик, – сказала женщина. – Ему около девятнадцати или двадцати лет.

Руки оставались поднятыми, белые пальцы тянулись наверх.

– Откуда ты, Эрик? – спросила женщина, наклонив голову на одну сторону. Ответ не заставил себя ждать. Эрик сказал, что он из Баклшема.

Тут раздались стоны. Все руки, кроме двух, опустились.

– Эрик скончался во Франции, – сказала женщина, – но у него остался отец. И мать тоже? Нет, не мать. Простите. Она уже с ним. Как зовут твоего отца, Эрик?

Снова ее голова опустилась на одну сторону. Эрик сказал, что его отца зовут Даг. Я услышал вздох. Одна из двух рук опустилась. Другая оставалась поднятой еще несколько мгновений. Затем и эта рука опустилась. Она принадлежала мужчине, который сидел один недалеко от входа. Хотя в церкви было ничуть не холодно – на самом деле было довольно тесно, – он был одет в пальто.

– Это вы, дорогой, не так ли? – сказала женщина в голубом.

Мужчина кивнул. Затем он что-то сказал, но я не расслышал. Женщина спустилась со сцены по ступенькам и обратилась прямо к нему:

– С Эриком все в порядке. Они оба в порядке. Эрик и мама. Эрик говорит, что очень любит вас и что вы не должны о них беспокоиться.

– Я надеюсь, что скоро смогу присоединиться к ним, – сказал мужчина серьезно.

– Вы отправитесь к ним, когда будете готовы, дорогой, – сказала женщина. – Не раньше. Меньше всего они хотят, чтобы кто-то ушел раньше времени. Понимаете?

Мужчина снова кивнул:

– Вы можете еще что-нибудь мне рассказать?

– Дайте подумать… Эрик такой красивый мальчик. Я вижу, что у него ваши глаза. И такое честное лицо. Но у него шрам на одной из рук. На всю руку. Это с войны?

– Нет. Он еще ребенком был – упал на разбитое стекло.

– Да, я так и подумала: не похоже на свежую рану. Знаете, что мне говорит ваш Эрик? Он говорит: «Я бы хотел, чтобы он больше смеялся». Ведь раньше вы часто смеялись, так?

Мужчина ничего не ответил.

– Попробуйте делать так, как говорит Эрик, дорогой. Смейтесь больше. Ведь там не все так мрачно и плохо, знаете ли. А теперь давайте посмотрим, кто еще пытается выйти на связь.

Следующим был Бернард, вскоре за ним последовала Эйлин.

– Я чувствую много жидкости, – сказала женщина, сжимая живот. – Она болела? Что-то с животом?

Так продолжалось: охи и ахи, поднимающиеся и опускающиеся руки, время от времени лаяла собака.

– Кто возьмет Брайана? Высокий джентльмен. Что-то у него в петлице. Думаю, гвоздика. Они не приходят, если их никто не ждет, вы же знаете.

Женская рука послушно поднялась.

– Вы, дорогая? Я спросила Брайана, есть ли у него сообщение, и он ответил, что нет. Он просто хотел поздороваться.

– Да, – сказала женщина, – он никогда не был особенно разговорчивым.

Тут я понял, что делать мне здесь нечего и что вмешиваюсь в чужое горе. Я встал, намереваясь выскользнуть через все еще открытую дверь. Сделал всего пару шагов, когда понял, что что-то произошло. Наверное, все дело в том, как тихо стало. Я поднял голову. Женщина в голубом снова спускалась со сцены. Теперь она целенаправленно шла по проходу. Походка у нее была какая-то перекатывающаяся. Я смотрел, как она приближается, не зная, что делать. Она подошла и коснулась моего плеча.

– Вы знали Эмили? – спросила она.

– Нет, – сказал я с облегчением. – Кажется, нет.

– Подруга вашей матери? Возможно, бабушки? Женщина лет пятидесяти? Легкая на подъем и с хорошим чувством юмора?

Из вежливости я сделал вид, что пытаюсь припомнить подобную знакомую. Однако пора было заканчивать с этим спектаклем:

– Боюсь, что вынужден разочаровать вас.

– Ясно.

Она постучала кончиками пальцев по щеке, будто бы разозлившись на саму себя.

– Я вижу зеленые поля. Да… зеленые поля, которые вы покинули ради более важной работы. Так?

Все повернулись ко мне. Люди крутились на своих стульях, их лица были полны любопытства.

– Ну, возможно, – сказал я.

– И песок. Песок и зеленые поля. Скажите, кто-то мешает вам в ваших делах?

Я ничего не ответил.

– Да, – сказала она. – Так я и думала.

Она снова прикоснулась ко мне. На этот раз ее веки дрогнули, как будто ее глаза закатились назад. Затем она вновь заговорила, полностью уверенная в своих словах:

– Вот вам мое послание: вы должны постоять за себя. Поняли?

Я снова кивнул.

– Хорошо. Не позволяйте никому вам мешать. Иногда нужно просто идти вперед несмотря ни на что.

Она развернулась и пошла обратно к пюпитру. После этого слово взял мужчина. Он сказал, что хочет от имени всех нас поблагодарить мисс Флоренс Томпсон за замечательный пример работы медиума. Он уверен, что всем это принесло огромное утешение. По толпе побежал согласный шепоток.

Когда в зале снова стало тихо, мужчина попросил нас встать и открыть гимн под номером 308 в сборнике гимнов. С одной стороны сцены раздались звуки органа. Над низким занавесом виднелась копна светлых волос, предположительно принадлежащая органистке, которая раскачивалась из стороны в сторону. Сначала она исполнила один куплет, чтобы познакомить нас с мелодией. А затем мы все вступили:

Не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы вернуться в особняк Саттон-Ху. Гораздо меньше, чем чтобы дойти до Вудбриджа, – это точно. Когда я свернул на подъездную дорожку, часы показывали чуть больше половины восьмого. Не считая нескольких облачков, небо все еще было ясным. Если повезет, то, по моим расчетам, светло будет еще часа полтора. Машина миссис Претти стояла у задней двери. Должно быть, она вернулась, пока меня не было.

На месте раскопок все было так, как мы оставили. Это радовало. Я зажег трубку и спустился по лестнице. Добравшись до дна, я убрал лестницу с края траншеи и положил ее на землю. Не знаю точно почему. Вроде бы никто больше прийти не должен был. Тем не менее мне хотелось остаться одному.

Я убрал брезент: квадрат нежелтого песка виделся все так же отчетливо. Я опустился на колени и принялся за дело. Ждать пришлось недолго. В двух футах от того места, где я нашел монету, я наткнулся на зеленоватую полосу. Как будто остатки куска меди. Затем появилась еще одна зеленая полоса. Более тусклая, чем первая – даже после того, как я прошелся по ней щеткой. Но примерно такой же ширины и длины, как и предыдущая. Бронзовые обручи. Вот что я нашел. Бронзовые обручи от бочки.

Свет начинал угасать. Я посмотрел на часы – девять часов. Я прикинул, сколько времени понадобится, чтобы сходить в дом и принести фонарик, и решил, что никуда не пойду.

Пот стекал по лицу и капал на землю. Не могу сказать, сколько прошло времени, когда я наткнулся на кусок дерева. Сначала решил, что это, должно быть, бочка. Или ее остатки. Однако деревяшка оказалась больше и более плоской, чем я ожидал. Но если это не бочка, то что же? Была, конечно, и другая вероятность – часть обвалившейся крыши погребальной камеры.

Я продолжал счищать землю. А затем остановился – всего на мгновение, и, как только опустил щетку, я его увидел. В левом верхнем углу куска дерева виднелось небольшое отверстие – едва ли больше той монеты, которую я нашел в тот день. Пока я смотрел на эту дырку, размышляя, что делать дальше, почувствовал, что рядом кто-то есть.

Сначала я попытался не обращать внимания. Какая разница, кто это. А потом раздался шепот:

– Мистер Браун.

Я поднял голову. Роберт, в тапочках и халате, сидел на одной из насыпей.

– Ты как здесь?

– Я увидел огонек вашей трубки. Что вы нашли?

– Ничего.

– Можно я подойду посмотреть?

– Нет, нельзя.

– Пожалуйста, мистер Браун!

– Не сейчас, – сказал я, гораздо громче, чем хотел. – Разве не видишь, я занят? Иди в кровать и не мешай.

Понимаю, что говорил грубо, но мне слишком хотелось вернуться к работе, и времени заглаживать вину не было, так что я попросту вновь принялся за дело. Когда я снова поднял голову, Роберта не было.

Свет быстро исчезал, последние проблески угасали. Может, если бы времени было больше, я бы и не сделал то, что сделал. Не знаю. А может, это все отговорки. Но сказать себе «нет» точно не мог. Да я ведь даже почти не осознавал, что делаю. Засунул палец в отверстие, и тут у меня возникло странное ощущение, будто палец попал из одной стихии в другую. Через несколько минут – хотя понятия не имею, сколько я так просидел, – палец я вынул. Подходя к дому, я почувствовал, как пот холодит кожу. Над крышей дома луна была такой бледной, что казалась почти белой. Я позвонил в звонок. В дверях появился Грейтли, свет отражался от стен.

– Ты знаешь, который час, Бейзил?

– Не важно, мне нужно ее увидеть.

Задумавшись, он помолчал. Затем посмотрел на меня:

– Извини, Бейзил. Придется подождать до утра.

На следующее утро случилось то, чего не случалось уже несколько недель – я проспал. Когда проснулся, было уже шесть часов, а когда оказался на месте раскопок, была уже почти половина седьмого. Следующие два часа я провел, работая вокруг деревяшки. Дело шло медленно: дерево продолжало расслаиваться.

В четверть девятого я позвонил в звонок, полагая, что миссис Претти уже встала. Дверь снова открыл Грейтли. Он опять сказал, что к миссис Претти нельзя. Я спросил, как она себя чувствует. Он ответил, что нормально. Насколько ему известно. Я не понимал, что происходит. Ерунда какая-то. Но делать нечего. Во всяком случае, мне в голову ничего не приходило. Поэтому я пошел обратно и продолжил работу. В одиннадцать часов возле траншеи появился Грейтли. Насчет того, что я продолжал заниматься раскопками, он ничего не сказал, но объявил, что миссис Претти готова меня принять, и мы молча пошли в дом.

Мы уже стояли в коридоре, когда он тихо сказал:

– Твои руки, Бейзил.

– А что мои руки?

– Не мешало бы помыть.

В чулане я помыл руки, после чего Грейтли провел меня в прихожую. Дверь в гостиную была закрыта. Оттуда шли голоса. Как только Грейтли постучал, голоса стихли. Первым я увидел Чарльза Филлипса – мужчину в галстуке-бабочке. Он стоял у камина, опершись локтем о полку. Я оглянулся. Мэйнард и Рид-Моир стояли за диваном. Хотя Рид-Моир стоял совершенно неподвижно, что-то в том, как он держался, явно говорило, что внутри он корчится от неудовольствия.

Посреди комнаты стояла миссис Претти.

– Большое спасибо, что пришли, мистер Браун, – сказала она. – Вы, конечно, знаете мистера Рида-Моира и мистера Мэйнарда. А с Чарльзом Филлипсом вы встречались?

– В некотором роде, – сказал я.

– Теперь, когда мы все собрались, может, сядем?

Хотя по гостиной прошел согласный шепот, никто не пошевелился.

– Не желаете ли присесть, мистер Браун? – спросила миссис Претти.

– Мне и так хорошо, большое спасибо.

Несколько секунд все молчали. Затем миссис Претти сказала:

– Я пригласила вас сюда, чтобы обсудить довольно деликатный вопрос, мистер Браун.

Тут я уже решил выложить все начистоту – мне показалось, что по-другому никак. Поэтому я тут же выпалил:

– Я знаю, что мистер Филлипс велел мне прекратить раскопки. И знаю, что не должен был вчера вечером возвращаться и продолжать…

Но не успел я сказать что-нибудь еще, как миссис Претти подняла руку, останавливая меня.

– Я не собираюсь упрекать вас за ваш энтузиазм, мистер Браун. Совсем наоборот. На самом деле хочу с самого начала заявить, что мы все здесь очень высокого мнения о том, как вы проводите раскопки.

Рид-Моир кивнул. Чарльз Филлипс, как я заметил, тоже. И тут я начал переживать.

– Тем не менее, – продолжала миссис Претти, – мы все должны принять во внимание, что наши раскопки принимают гораздо бо́льший размах, чем мы себе изначально представляли.

Миссис Претти сделала паузу, видимо, чтобы перевести дух. Тут вступил Филлипс.

– Не стоит принимать это близко к сердцу, Браун, – сказал он.

– Что именно, мистер Филлипс?

– То, о чем я собираюсь сказать. Прежде всего я хотел бы поддержать мнение миссис Претти о ваших способностях. Вы проделали великолепную работу. Вы настоящий эксперт по саффолкской почве, и вам нет равных. Честно говоря, даже не знаю, кто бы мог справиться лучше. Однако, как уже отметила миссис Претти, это очень важные раскопки, одни из самых важных в стране. И мы не можем доверить их случайной группе из – при всем уважении – небольшого провинциального музея. Поэтому, с полного согласия миссис Претти и, конечно же, с согласия мистера Рида-Моира и мистера Мэйнарда, я беру раскопки под свой надзор. Буду работать с несколькими людьми из Британского музея. Все они лучшие специалисты в своих областях. Мы также будем тесно сотрудничать с Министерством строительства.

Смысл его слов дошел до меня не сразу.

– Вы меня убираете? – спросил я.

– Я бы не хотел так говорить, Браун. Надеюсь, вы захотите продолжить работу. Хотя и на более второстепенной роли.

Я посмотрел на Рида-Моира, а он на меня. У торговца рыбой на столе я и то видел более живые глаза. Затем я перевел взгляд на миссис Претти. Она уставилась в пол.

– Когда именно вы приступаете к работе, мистер Филлипс? – спросил я.

– Немедленно. С сегодняшнего дня.

В голове моей кружил какой-то вихрь. Он подхватывал мысли, а затем отбрасывал их куда-то далеко.

– Понятно, – сказал я. – В таком случае я хотел бы вас заверить, что сделаю все возможное, чтобы помочь. Как угодно, как сочтете нужным.

Филлипс повернулся к остальным:

– Видите? Я же говорил вам, никаких трудностей не возникнет. Тем не менее я благодарен вам за ваше понимание, Браун. Очень благодарен.

– Это всё? – спросил я.

– Да, – ответил он. – Кажется, да, если только…

Он взглянул на миссис Претти, но та никак не отреагировала.

– Нет, мы все сказали.

Грейтли ждал за дверью, чтобы проводить меня. Когда мы проходили мимо кухни, выбежал Роберт. Он остановился, увидев меня. Я направился к нему, хотел погладить по голове, только и всего. Но стоило мне двинуться в его сторону, как он вздрогнул и убежал обратно.