Расправить крылья

Глава 8, в которой карандаш Арнульфа летал по бумаге

Это какое-то сумасшествие, думал Арнульф. Его рука с карандашом летала по бумаге, словно рисунок уже был на ней, а он всего лишь как ребенок, едва касаясь, обводил контур. Была бы пастель или акварель хотя бы… Нет, это точно безумие, я никогда не рисовал так.

Эта женщина сводит меня с ума. Она совсем другая, я видел, я знал кучу женщин, но не встречал ничего подобного. Эти линии тела, его цвет… Боже, ну как я передам бархатный блеск норки и матовую кожу Ирен, которая еще светлее и нежнее персиков! Мне нужен цвет, а не серый беспомощный грифель… Завтра же куплю пастель. Это можно сделать только самой лучшей, самой дорогой и свежей пастелью… А глаза? Карандашом должны получиться хотя бы глаза. Нет, тускло, а они живые, они как у газели.

Нет, это только кажется, что как у газели. Такие глаза у львицы, у мягкой, изящной, грациозной львицы, которая вся состоит из упругих, крепких, послушных мышц. Она только кажется томной, а на самом деле там безумный, дикий, звериный темперамент и первобытное неприятие чужака…

Как неподвижно она сидит! Так сидит дикий зверь, уверенный в своей мощи. Львице чужда суета, она знает, кто враг, а кто — жертва. Неужели я жертва? Нет-нет, тогда она давно прогнала бы меня со своей территории… А может быть, она играет со мной как кошка с мышкой? Тогда почему я чувствую, что только сейчас я действительно художник? Со мной никогда не происходило такого, я что-то делал, мучился, искал… А сейчас я знаю, какую линию, какой штрих проведу в следующий момент, словно кто-то водит моей рукой… Но цвет! Хоть немного цвета!

Рисунки один за другим летели на пол, а Ирен сидела все так же неподвижно, с той же самой улыбкой, лишь глаза все время меняли выражение. Арнульф понимал, что она наверняка беседует сама с собой, но даже не пытался угадать ее мысли, просто знал, что они о нем…

Как красиво все это было бы в цвете! Мягкая, приглушенная песчаность обоев с редкими полосами изумрудно-бирюзовых цветочных гирлянд, бежевое покрывало на коричневом диване, пронзительная коричнева меха, очень близкая по тону к волосам Ирен, миндалевидные, совсем темные глаза и потрясающе матовая, чуть-чуть розоватая кожа, рядом с ней даже бархатистые бочки персиков кажутся галантерейными…

Полная нога с точеной щиколоткой, как у породистой лошади, чуть-чуть покачивает золотистые ремешки и тонкий каблук туфельки на фоне серовато-бирюзового узорчатого ковра… А ее рука играет с прозрачным фужером, в котором переливается темно-бордовое вино, почти такого же тона, как и ее глаза. Разве возможно передать это в рисунке?..

Впрочем, если не считать бирюзового, то здесь всего три оттенка коричневого: темный — шубки и дивана, бежеватый — персиков и покрывала и — особый матово-жемчужный тон ее тела…

Нет, ерунда, это не выразить одним коричневым, вся штука именно в загадочной бирюзе всей ее квартиры… Не пронзительной, зеленоватой, как у Матисса, а именно первозданной, заново открытой импрессионистами… Странно, что кареглазая брюнетка выбрала именно бирюзу для интерьера. Впрочем, так велит ее темпераментная натура, я ведь сразу угадал это уже на ее бирюзовой кухне…

— Ирен, а у вас есть кофе?