Расскажи, как живешь

Глава 3 Хабур и Джаг-Джаг

Эти осенние дни великолепны. Мы встаем рано, сразу же после восхода солнца, завтракаем вареными яйцами и горячим чаем и отправляемся в путь. Еще холодно, и я надеваю два шерстяных свитера, а сверху еще большую вязаную кофту. Освещение удивительное: нежно-розовая заря смягчает коричнево-серую гамму окрестных скал. С вершины кургана все вокруг выглядит пустынным. Повсюду — курганы, холмы, городища, их не меньше шестидесяти.

Шестьдесят некогда полных жизни древних поселений. Эти края, где сегодня лишь кочевники порой разбивают свои коричневые шатры, в свое время были весьма оживленной частью древнего мира, — пять тысяч лет назад. Здесь зарождалась цивилизация, и именно тут мною найдены черепки от горшков с узором из черных точек и крестиков — предшественники чашки, купленной мной в «Вулворт», из которой я пила сегодня утром свой чай…

Я сортирую черепки, оттягивающие карманы моей кофты (я уже дважды меняла в них подкладку), выбрасываю дубликаты и выбираю те, что смогу представить, конкурируя с Маком и Хамуди, на суд Нашему Главному Эксперту.

Итак, что у меня в карманах? Толстый серый обломок — часть венчика горшка (ценен тем, что дает представление о форме сосуда), еще какие-то грубые черепки красной керамики, два фрагмента с ручной росписью и один — с точечным орнаментом (древнейший Телль-Халаф!), кремневый нож, один фрагмент донца и несколько обломков расписной керамики, не поддающихся идентификации, а также кусочек обсидиана.

Макс производит досмотр моих сокровищ, безжалостно выбрасывая большую их часть, но некоторые все же оставляет, одобрительно хмыкнув. Хамуди добыл глиняное колесо от колесницы, а Мак — покрытый резьбой черепок и фрагмент статуэтки.

Макс помещает все это в полотняный мешок, тщательно его завязывает и снабжает биркой с названием телля, где все собрано. Этот телль, не отмеченный на карте, Макс окрестил Телль-Мак, в честь нашего Макартни, которому принадлежит честь первой ценной находки.

На непроницаемой физиономии Мака мелькает нечто похожее на улыбку благодарности.

Мы спускаемся со склона Телль-Мака и садимся в машину. Солнце начинает припекать, я снимаю один свитер. Осматриваем еще два небольших кургана, а у третьего, на самом берегу Хабура, делаем перерыв на ленч. Едим мы крутые яйца, говяжью тушенку, апельсины и довольно черствый хлеб. Аристид кипятит на примусе чай. Жара достигает апогея, тени больше нет, все тонет в бледном мареве зноя. Макс утешает: хорошо еще, что мы производим рекогносцировку сейчас, а не весной. На мое «почему?» он объясняет, что весной среди травы искать черепки куда труднее. Макс уверяет, что весной тут все зелено. Это, по его словам, плодороднейшая степь! Ну это уж он чересчур преувеличивает, возражаю я, но Макс повторяет: да, это — плодороднейшая степь.

Сегодня мы поедем на Телль-Руман (малообнадеживающее название, впрочем, это не значит, что городище действительно окажется «римским»!) и по пути навестим Телль-Джума.

Все телли в этих местах весьма многообещающие, чего не скажешь о курганах, расположенных южнее. Здесь попадаются черепки второго и третьего тысячелетий до нашей эры, а римских вещей, слава Богу, мало. Тут встречается даже доисторическая керамика с росписью. Проблема одна — который из теплей выбрать для раскопок. О каждом Макс твердит с неизменным восторгом, что это как раз тот, что нам нужен!

Наша поездка в Телль-Халаф для меня своего рода паломничество. Название это так часто звучало в наших разговорах за последние несколько лет, что просто не верилось, что мы действительно достигли этого легендарного места и что оно — действительно существует наяву. Это очень красивый холм в излучине Хабура.

Я вспоминаю наш визит в Берлин — к барону фон Оппенхейму. Он повел нас тогда в музей своих находок, и они проболтали с Максом часов пять. Замечу: ни стула, ни кресла в музее не было, так что мой поначалу живой интерес постепенно угас. Я уныло бродила среди весьма уродливых статуй, которые были найдены, как я поняла, в Телль-Халафе и которые, по мнению барона, были современницами весьма примечательной керамики, в чем Макс позволил себе вежливо усомниться. На мой взгляд, все фигуры были одинаковы. Лишь потом я с удивлением узнала, что они и на самом деле одинаковые, поскольку все являются гипсовыми копиями одного-единственного подлинника!

Барон фон Оппенхейм погладил одну из них и воскликнул: «О моя прекрасная Венера!» — И снова пустился в спор, и мне оставалось только жалеть, что я не могу, как говорится в детском стишке, взять ноги в руки и дать стрекача.

Обходя многочисленные курганы в окрестностях Телль-Халафа, мы беседовали с местными и слышали множество легенд об «Эль-Бароне», главным образом о баснословных суммах в золоте, которыми он с ними расплачивался. С годами количество этого «мифического» золота немыслимо выросло. Похоже, даже правительство Германии уступало богатством этому барону!

К северу от Хассече множество деревушек и возделанных полей. После прихода сюда французов и ухода турок территория заселяется снова — впервые со времен римского владычества.

Домой возвращаемся поздно. Погода меняется; подымается ветер, что весьма неприятно: в лицо летит пыль с песком и начинают болеть глаза. Обедаем мы с французами, все превосходно, хотя привести себя к званому обеду в мало-мальски приличный вид было довольно сложно. Чистая блузка, а для мужчин белые рубашки — вот единственный вариант имеющегося у нас парадного костюма. Вечер прошел чудесно, но, когда мы возвращались, начался дождь. Нас ожидала «веселая» ночь под вой собак, гуденье ветра и хлопанье мокрого брезента на ветру.

Ненадолго оставив Хабур, сегодня мы отправляемся на реку Джаг-Джаг. Огромный холм вблизи нее чрезвычайно меня заинтересовал, но меня тут же разочаровали, — увы, это оказался не телль, а потухший вулкан Каукаб.

Наша цель — некий Телль-Хамиди, место известное, но труднодоступное, так как прямой дороги туда нет. Это означает, что ехать придется по целине, через бесчисленные канавы и «вади»[36]. Хамуди полон энтузиазма, Мак, как всегда, мрачно-невозмутим, он уверен, что мы не сумеем добраться до Хамиди.

Мы едем семь часов — семь весьма утомительных часов: машина то и дело буксует, так что приходится откапывать колеса. Хамуди просто великолепен. Машина для него что-то вроде необъезженной, но горячей и быстрой лошадки.

Когда впереди маячит очередное пересохшее русло, он азартно орет Аристиду в ухо:

— Быстрее! Быстрее! Не давай ей раздумывать! Бери с наскока!

Когда Макс приказывает остановиться и идет осмотреть препятствие, Хамуди в отчаянии трясет головой, на его лице — гримаса отвращения.

Нет, не так, словно хочет он сказать, управляются с горячей и нервной машиной! Такой просто нельзя давать время на размышления — и она будет вести себя как шелковая!

После всех объездов, сверки с картой и расспросов у местных проводников мы наконец добираемся до места.

Телль-Хамиди великолепен в лучах послеполуденного солнца, и рыдван наш с гордым видом въезжает по пологому склону на самую вершину, откуда открывается вид на болотце — приют диких уток. Мак изрекает с мрачным удовлетворением:

— Вода, разумеется, стоячая!

Это мы ему потом припомним!

Началась лихорадочная спешка, с каждым днем мы все усерднее обследуем окрестные телли. Для нас очень важны три вещи. Чтобы вблизи имелись деревни — нам нужны рабочие. Затем, нужен источник воды — то есть телль не должен быть расположен далеко от Хабура, Джаг-Джага, или хотя бы какого-нибудь не полностью разрушенного колодца. И третье — необходимо найти подтверждение того, что в чреве телля таится именно то, что мы ищем. Ведь раскопки — это азартная игра. Тут около семидесяти городищ, и все они были заселены примерно в одно и то же время, попробуй узнай сразу, где тут развалины жилищ, где — хранилище табличек с письменами, а где попадутся особо интересные объекты? Маленький телль может оказаться не менее перспективным, чем большой, поскольку самые главные города скорее всего давно разграблены и разрушены. Самое главное — удача. Ведь как часто бывает: сезон за сезоном экспедиция ведет нудные раскопки, по всем правилам, методично... попадаются иногда довольно интересные фрагменты, но ничего похожего на сенсацию, и вдруг — случайный сдвиг, фут в сторону — и вот она, уникальная находка!

Заранее себя утешаем: какой бы мы телль ни выбрали, что-нибудь да найдем.

Снова едем на целый день за Хабур в Телль-Халаф и на два дня — на Джаг-Джаг (явно переоцененный Максом, если судить чисто внешне: мутный коричневый поток между отвесных берегов), где отмечаем для себя многообещающий холм под названием Телль-Брак. Это большое городище с признаками различных поселений от доисторических до ассирийских. Милях в двух от реки — армянское село, а неподалеку и другие деревни. До Хассече отсюда час езды — значит, не будет проблем с продуктами. Жаль, поблизости телля нет воды, впрочем, можно выкопать колодец. Телль-Брак одобрен как возможный вариант.

Сегодня мы едем по основной трассе из Хассече в Камышлы, на северо-запад — здесь расположен еще один французский военный пост, на границе между Сирией и Турцией. Дорога равно удалена от обеих рек, но возле Камышлы подходит вплотную к Джаг-Джагу.

До ночи осмотреть все телли по пути невозможно, и мы решаем заночевать в Камышлы. Мнения по поводу того, где остановиться, разделились. Французский лейтенант заявляет, что так называемая гостиница в Камышлы невозможная, просто невозможная! «C'est infecte, Madame!»[37] Но на вкус Хамуди и Аристида, это превосходная гостиница, вполне европейская — с кроватями! В самом деле, первый класс!

Заранее предчувствуя, что прав окажется француз, мы отправляемся в путь. После двухдневного дождя погода опять наладилась. Вообще, настоящего ненастья раньше декабря здесь не ожидается. Но между Хассече и Камышлы пролегают два глубоких «вади», и если они заполнятся водой, дорога окажется перерезанной на много дней. Слава Богу, сейчас в них воды совсем немного, мы без особого труда преодолеваем их, точнее сказать, те из нас, кто едет в «такси» Аристида. Абдулла же, верный себе, съезжает вниз на третьей скорости и рассчитывает на ней же преодолеть склон.

Затем он все-таки переключается на вторую, но поздно: двигатель, взревев, умолкает, и злополучная «Мэри» тихонько сползает на самое дно оврага, погружаясь задними колесами в грязь. Мы выходим из своей машины и, как говорится, добавляем масла в огонь.

Макс вопит: «Олух!» Почему Абдулла не делает так; — как ему было говорено сотни раз?! Хамуди бранит его за медлительность.

— Надо быстрее! — кричит он. — Ты слишком осторожничаешь. Ей нельзя давать раздумывать, вот и все!

Аристид весело кричит:

— Иншаллах, через десять минут вылезем!

Мак нарушает свое молчание ради очередного мрачного предсказания:

— Худшего места, чтобы застрять, не придумаешь. И машина стоит почти перпендикулярно… Мы еще долго отсюда не выберемся!

Абдулла же, воздев руки к небесам, изрекает нечто несусветное:

— На такой хорошей машине мы бы спокойно переплыли на третьей скорости, зачем переключаться и тратить лишний бензин, Я хотел как лучше, старался вам угодить!

Наконец причитания и проклятья сменяются практическими действиями. Извлечены из багажника доски, крючья и прочие приспособления — на всякий случай они у нас всегда с собой. Макс отталкивает Абдуллу и сам садится за руль «Куин Мэри», остальные подкладывают доски. Мак, Хамуди, Аристид и Абдулла становятся позади, чтобы толкать машину, а я занимаю место на берегу, чтобы поддержать мужчин боевым кличем либо полезным советом. Макс жмет на газ, клубы сизого дыма вырываются из выхлопной трубы, мотор ревет, колеса вращаются, сквозь пелену дыма слышатся душераздирающие крики о милосердии Аллаха.

«Мэри» продвигается на два фута вперед, крики все громче, Аллах воистину милосерден…

Увы! Аллах милосерден недостаточно: колеса прокручиваются, и «Мэри» сползает обратно. И снова подкладываются доски, машину толкают, снова слышатся крики, во все стороны летят фонтаны грязи, и всех душат выхлопы сизого дыма. Еще чуть-чуть!

Сил не хватает. К «ситроену» привязывают трос и берут «Мэри» на буксир. Аристид садится за руль. Все снова расходятся по местам.

Аристид чересчур рьяно взялся за дело и слишком быстро отпустил сцепление. Трос слетает. Новая попытка.

Теперь мне доверена роль сигнальщика: как только я дам отмашку носовым платком, Аристид стартует.

Повторение того же маневра. Хамуди, Абдулла и Мак приготовились толкать, причем первые два еще и ободряют машину криками. Макс снова заводит мотор. Снова — фонтаны грязи и воды вперемешку с сизым дымом; кашляя, мотор завелся, колеса поворачиваются, я даю отмашку.

Аристид, издав дикий вопль, крестится, потом кричит:

«Аллах Керим!» — и врубает скорость. Медленно, очень медленно «Мэри» ползет вверх. Трос натянут до предела, «Мэри» замирает, задние колеса буксуют; Макс неистово крутит баранку, «Мэри» сдается и зигзагом выезжает наконец по крутому склону на твердую почву.

Две фигуры, по уши заляпанные грязью, бегут следом за ней с торжествующими воплями. Третья фигура, тоже вся в грязи, шествует в мрачном молчании — это наш невозмутимый Мак.

Взглянув на часы, я сообщаю: «Пятнадцать минут, неплохо». Мак с отсутствующим видом «утешает»:

— Следующее вади будет хуже.

Все-таки наш Мак — действительно не человек, а истукан какой-то!

Мы едем дальше. Хамуди горланит лихую песню. Они с Максом веселятся напропалую. А на нашем заднем сиденье царит гробовое молчание. Я не выдерживаю и сама пытаюсь завязать разговор. Мак выслушивает мои глупейшие замечания вежливо и терпеливо.., как обычно, проявляя подчеркнутое внимание, которого они вовсе не заслуживают, изредка бормоча: «В самом деле?» или: «Да неужели?»

Вот и второе вади. Мы останавливаемся, и Макс садится за руль вместо Абдуллы. Аристид преодолевает овраг с ходу. Макс следует за ним сначала на второй скорости, а потом, уже выезжая из воды, — на первой. И вот, торжествующе урча, «Мэри» вскарабкалась на берег.

— Ну, видал? — спрашивает Макс Абдуллу. Тот упрямо вскидывает голову и делается еще больше похожим на верблюда.

— Она бы и на третьей скорости прошла, — угрюмо заявляет он, — Чего было переключать?

Макс снова обзывает его олухом и советует впредь делать то, что ему говорят. Абдулла кротко отвечает, что он всегда старается делать как лучше.

Макс прекращает бесполезный спор, и мы едем дальше.

Теллей здесь много. Я уже прикидываю, не пора ли мне огибать склоны с другой стороны, памятуя о подошвах.

Мы прибываем к теллю под названием Шагар-Базар.

Из домишек выбегают дети и собаки, чтобы посмотреть на нас. Появляется фигура в развевающихся белых одеждах и ярко-зеленом тюрбане. Это местный шейх. Он приветствует нас с необычайным радушием. Макс уходит с ним в самый большой из саманных домишек. Через несколько минут они снова появляются, и шейх кричит:

— Инженер! Где инженер?

Хамуди объясняет, что он имеет в виду Мака. Тот выступает вперед.

— Ха! — кричит шейх. — Вот лебен! — Он протягивает сосуд с местным подобием простокваши. — Инженер, какой вы любите лебен — густой или жидкий?

Мак, который очень любит лебен, кивком указывает на кувшин с водой в руках у шейха. Макс не успевает и рта раскрыть, как шейх разбавляет лебен водой. Мак выпивает его с явным удовольствием.

— Я не успел тебя предупредить, — говорит Макс. — Эта вода — просто жидкая черная грязь.

Находки в Шагар-Базаре обнадеживают, кроме того, здесь рядом деревня, колодцы и весьма расположенный к нам, хотя и скуповатый шейх. Можно бы сюда и вернуться, решаем мы и двигаемся дальше.

Объезжаем топкие места, чтобы подобраться поближе к Джаг-Джагу, и к вечеру, обессиленные, прибываем в Камышлы.

Аристид лихо останавливает «ситроен» у входа в «первоклассную гостиницу».

— Ну как? — спрашивает он. — Разве не красивая? Она ведь каменная!

Для нас же важно — что там внутри. Что ж, какая-никакая, а гостиница. Мы входим, карабкаемся по крутой лестнице и попадаем в ресторан с мраморными столиками, где крепко пахнет парафином, чесноком и дымом.

Макс вступает в переговоры с хозяином. Тот уверяет, что это настоящий отель, с кроватями! В подтверждение он распахивает какую-то дверь, и мы видим четверых людей, уже спящих на кроватях… В комнате еще две свободные кровати.

— Вот, пожалуйста! — говорит хозяин гостиницы. — Ну, а этого, — он пинает ближайшего из спящих, — можно и вытурить. Ничего, это мой конюх.

Макс заявляет, что нам нужна целая комната. Хозяин озадачен: но ведь это будет страшно дорого! Макс беспечным тоном отвечает: пусть дорого. И тут же интересуется: сколько?

Хозяин чешет за ухом, окидывает нас оценивающим взглядом (из-за дорожной грязи вид у нас довольно непрезентабельный), наконец решается назвать сумму: фунт с четверых, это нас устроит?

К его безграничному изумлению, Макс соглашается не торгуясь. Буквально через минуту спящие выдворены, велено явиться прислуге. Мы усаживаемся за один из столов с мраморной столешницей и заказываем лучшие блюда, имеющиеся в меню.

Хамуди вызывается проследить, чтобы нам приготовили все необходимое. Через четверть часа он возвращается, расплываясь в улыбке. Одну комнату предоставят Максу и мне, в наше полное распоряжение. Мак и Хамуди получат вторую. Кроме того, радея о нашей репутации, он за пять франков выпросил для нас чистые простыни!

Еда подана: жирноватая, зато горячая и очень вкусная.

Мы наедаемся до отвала и сразу отправляемся спать. Я без сил падаю на свежезастланную постель и, уже засыпая, вспоминаю: «Клопы!» Впрочем, по мнению Макса, тут они нам не угрожают: здание построено недавно, а кровати новенькие и железные.

Из-под двери ресторана к нам проникают запахи дыма, чеснока и парафина, оттуда слышатся приглушенные разговоры на арабском, но сейчас ничто не помешает нам заснуть.

Мы просыпаемся довольно поздно. На коже вроде никаких укусов. Макс распахивает дверь спальни — и замирает как вкопанный. Весь пол ресторана занят телами спящих. Их не меньше дюжины. Тяжелый, спертый воздух.

Нам приносят чай и яйца, и мы вновь отправляемся в путь.

Хамуди печально сообщает Максу, что он вчера вечером долго и серьезно разговаривал с хваджа Макартни, но, увы, даже два месяца спустя хваджа Мак по-прежнему не понимает ни слова по-арабски!

Макс спрашивает у Мака, как ему «Разговорный арабский» ван Эсса? Хороший учебник? На что тот отвечает, что разговорник куда-то запропастился.

В Камышлы мы делаем кое-какие покупки и едем в Амуду. Дорога туда — одна из главных, можно сказать, шоссе. Она идет вдоль железнодорожных путей, за которыми — уже Турция.

Но хоть это и «шоссе», состояние его ужасно: сплошные выбоины и ухабы. Нас всех уже порядочно порастрясло, но зато налицо приметы важной магистрали — нам встретилось несколько машин. Абдулла и Аристид уже несколько раз, наверное, получили изрядную порцию проклятий за излюбленную здесь шоферскую забаву: разгонять или до смерти пугать караванчики осликов и верблюдов, которых водят старухи или мальчишки.

— Дорога достаточно широкая, разве нельзя было их объехать? — сурово спрашивает Макс.

Абдулла с обиженным видом парирует:

— Разве я не веду грузовик? Разве я не должен выбирать путь поровнее? Пусть эти несчастные бедуины со своими ослами сами убираются с дороги!

Аристид потихоньку подъезжает сзади к тяжело нагруженному ослу, справа и слева от которого устало бредут мужчина и женщина, и оглушительно сигналит. Осел в ужасе удирает, погонщица с воплем бросается следом, погонщик грозит кулаком, а Аристид хохочет. Вслед ему несутся проклятия, но он словно их не замечает.

Амуда — город преимущественно армянский и, если честно, малопривлекательный. Здесь невероятное количество мух, мальчишки — невероятно дерзкие и наглые, у жителей какой-то сонный и в то же время озлобленный вид. Никакого сравнения с Камышлы, который я явно недооценила. Мы покупаем здесь мясо — весьма сомнительного качества, над ним роем вьются мухи. Кроме того, закупаем очень вкусный свежий хлеб и не очень свежие овощи.

Хамуди отправляется на разведку и возвращается, когда мы уже все закупили. По узенькой боковой дорожке, следуя его указанию, въезжаем во двор, где нас приветствует армянский священник — необыкновенно учтивый. Он немного знает французский. Обведя рукой двор и дом, он говорит, что это его владения и что он готов сдать нам часть помещений будущей весной, «если договоримся». Одну из комнат он освободит под склад будущих находок. Предварительно договорившись, едем в Хассече. Дорога из Амуды и дорога из Камышлы сливаются в одну в Шагар-Базаре. По пути мы осматриваем несколько теллей и возвращаемся в наш лагерь без особых приключений, но страшно усталые.

Макс осторожно спрашивает у Мака, не повредила ли ему вода шейха. Мак отвечает, что еще никогда не чувствовал себя лучше, чем сейчас. Когда мы забираемся в свои спальные мешки, Макс напоминает мне:

— Я же говорил тебе, что Мак — сокровище! Отличное пищеварение! Его желудок может выдержать любой жир и любую гадость. И притом нем как рыба.

— Может, для тебя это и хорошо! — вздыхаю я. — Вы с Хамуди хохочете целыми днями как ненормальные, а мне каково?

— Не понимаю, почему ты не находишь с ним общего языка! Ты бы попыталась!

— Да я все время пытаюсь, но из него и слова не вытянешь!

Макс только весело хихикает, ему мои проблемы просто смешны.

Сегодня прибываем в Амуду — здесь будет плацдарм для наших дальнейших действий. «Мэри» и такси оставляем на приколе во дворе армянского священника. Одну комнату нам уже освободили, но Хамуди, произведя ее досмотр, рекомендует все же спать в наших любимых палатках. Мы ставим их довольно долго, потому что снова дует сильный ветер и начинается дождь. Похоже, что на завтра прогулки по окрестностям отменяются. Сутки дождя способны здесь парализовать весь транспорт. Хорошо, что у нас уже есть комната, где можно переждать завтрашнюю непогоду. Займемся разборкой наших находок, а Макс напишет свой отчет о проведенных обследованиях местности.

Мы с Маком расставляем вещи: складной столик, шезлонги, лампы и все прочее. Остальные отправляются в город за покупками. Между тем ветер все усиливается, и дождь хлещет не на шутку. Несколько стекол в окнах разбиты, и в комнате очень холодно. Я с надеждой смотрю на керогаз.

— Скорей бы Абдулла вернулся и наладил его.

Слов нет, наш Абдулла — никудышный шофер, он глуп, он абсолютно невежественный человек и тем не менее как никто умеет управляться со всякими приборами. Он один в состоянии сладить со всеми их капризами.

Мак подходит к керогазу с опаской и смотрит на него.

Принцип, сообщает он, понятен. Зажечь?

Я вручаю ему коробок спичек. Надо налить денатурат, подкрутить фитиль, и прочее, и прочее. Мак действует очень уверенно, будто четко знает, что и как делать.

Время идет. Керогаз не горит. Мак начинает все сначала — денатурат, спички. Проходит еще пять минут.

— Так.., принцип понятен…

Еще через пять минут я украдкой бросаю на него взгляд.

Похоже, Мак начинает злиться. И уже не так воображает.

Вопреки очевидным принципам керогаз сдаваться не собирается. Мак ложится на пол и продолжает борьбу. Вот он уже отпускает первое ругательство. О!

В этот миг я его почти что люблю. Оказывается, нашему Маку не чуждо ничто человеческое! Мак человек. Керогаз его одолел!

Через полчаса возвращаются Макс и Абдулла. Мак весь пунцовый; керогаз так и не горит.

— Ну-ка, хваджа, дайте его мне! — Абдулла. Он хватает денатурат, спички, и через две минуты керогаз вспыхивает как миленький, хотя я уверена, что Абдулла и знать не знает принципов его действия.

— Ну! — Мак, как всегда, лаконичен, но сколько сказано этим «ну»!

К ночи ветер усиливается до урагана, дождь льет как из ведра. Вбегает Аристид — палатки сейчас сорвет! Мы все выскакиваем под дождь. Вот она, оборотная сторона «1е camping». Макс, Мак и Аристид воюют с бешеным шквалом, пытаясь закрепить большую палатку. Мак вцепился в центральный кол. Внезапно кол с треском обламывается, и Мак шлепается в жирную грязь. Боже! Его невозможно узнать!

— Ах ты.., чтоб тебя… — рычит он.

Наконец-то! С этой ночи Мак стал вести себя по-человечески! Он больше не истукан! Он стал таким, как все мы!

На следующий день непогоды как не бывало, но дорогу всю развезло. Мы осмеливаемся выбираться только на ближайшие телли. Среди прочих — Телль-Хамдун — большой холм вблизи Амуды, на самой границе: железная дорога проходит по его склону, так что часть телля попадает на территорию Турции.

Однажды утром мы приводим туда рабочих. Они должны будут выкопать траншею на его склоне. Здесь сегодня холодно, и я прячусь с подветренной стороны. Погода вполне осенняя, и я сижу на склоне, закутавшись в кофту. Внезапно, как всегда, неведомо откуда появляется всадник. Он пришпоривает лошадь и кричит мне что-то по-арабски. Я не понимаю ничего, кроме приветствия, очень вежливо на него отвечаю и объясняю, что хваджа находится с другой стороны холма. Всадник как-то странно на меня смотрит, задает еще какой-то вопрос, который я, естественно, не понимаю, после чего, откинув голову назад, оглушительно хохочет.

— О, ведь это хатун! — вопит он. — Вот это да! Я ведь говорю с хатун, а не с хваджа!

Развернув лошадь, он галопом несется на другую сторону холма, продолжая безудержно хохотать: надо же так оскандалиться — принять женщину за мужчину!

Погожие деньки, видимо, миновали, — небо все чаще затягивают облака. Мы осмотрели почти все из намеченных теллей. Пора решить, где нам весной копать. Три телля оспаривают честь быть изученными нами: Телль-Хамдун, интересный своим географическим положением, Телль-Шагар-Базар и Телль-Мозан. Этот последний — самый большой из трех, и многое зависит от того, насколько велик римский слой. Пробные траншеи придется копать во всех трех теллях. Начинаем с Мозана. Здесь рядом деревня, и Хамуди, как всегда, отправляется туда нанимать рабочих. Местные относятся к его предложению крайне подозрительно.

— Деньги нам не нужны, — заявляют они с ходу. — Урожай в этом году был хороший.

Поистине счастливая страна — такая простота нравов!

Единственная ценность здесь — пища. Урожай был хороший — значит, ты богач! Всю остальную часть года они пребывают в довольстве и безделье, пока снова не придет пора пахать и сеять.

— Немножко денег, — говорит Хамуди тоном Змия-искусителя, — никому не повредит.

— Но что мы на них купим? — резонно спрашивают крестьяне. — А еды до следующего урожая нам хватит.

Но тут в игру, как водится, вступает наша праматерь Ева. Хитроумный Хамуди расставляет силки: ведь на эти деньги можно купить какие-нибудь украшения женам.

Жены кивают. Раскопки, говорят они, — дело хорошее. Мужчины чешут в затылках. Как узнать, благородное ли это дело? Достойно ли им заниматься? Хамуди клянется, что это одно из самых благочестивых дел на свете. И потом, пока речь идет всего о нескольких днях! А до весны они успеют все обдумать и решить. Наконец наиболее дерзкие и мыслящие современно — их набралось с дюжину — не без колебания соглашаются. Консерваторы неодобрительно трясут белыми бородами.

По знаку Хамуди из недр «Мэри» извлекают кирки и лопаты и раздают рабочим. Хамуди сам берет кирку и демонстрирует, как с ней надо обращаться, потом объясняет, что именно требуется. Рабочим предстоит прорыть три пробных траншеи на разных уровнях склона. Наши новобранцы бормочут: «Иншаллах!» — и приступают к работе.

Телль-Мозан, увы, пришлось вычеркнуть из нашего списка. Здесь оказалось несколько римских слоев. Чтобы пробиться сквозь них, потребуется не один сезон. У нас на это нет ни времени, ни денег.

Сегодня мы едем к нашему старому приятелю — Теллю-Шагар-Базар. Здесь предварительные приготовления к раскопкам проходят гораздо быстрее. Шейх — человек очень бедный, как и все арабские землевладельцы, он по уши в долгах. Наше нашествие — для него шанс поправить свои дела.

— Брат, все, что я имею, — твое! — говорит он Максу, но в глазах его появляется хищный блеск, он наскоро прикидывает размер будущих барышей. — За землю вы можете мне ничего не платить, все мое — ваше.

Когда Макс отходит довольно далеко, шейх, почтительно склонив голову, спрашивает у Хамуди:

Э — Без сомнения, этот хваджа страшно богат. Так же богат, как «эль-Барон», который платил за все мешками с золотом?

— Теперь, — наставляет его Хамуди, — золотом не расплачиваются. Но наш хваджа очень щедр. Кроме того, хваджа здесь построит дом — очень красивый дом. Он увеличит славу шейха, все скажут: «Иностранный хваджа решил построить здесь дом для экспедиции, потому что хотел увековечить доброту, мудрость и благочестивость шейха — благочестивого правоверного, который совершил паломничество в Мекку и которого все почитают!»

Идея насчет дома пришлась по сердцу шейху. Он задумчиво смотрит на склон телля, рисуя в своем воображении стройные очертания будущего дома. Но потом вспоминает о более прозаических вещах.

— Но ведь я не смогу снять урожая с этого холма. Это большая потеря для меня, очень большая.

— Так, значит, ты уже его вспахал и засеял? — ехидно вопрошает Хамуди.

— Ну, пока нет, — признает шейх, — но мы его вот-вот засеем!

— А там уже когда-нибудь сеяли? Ведь нет? Зачем распахивать холм, когда полно места на равнине/ Шейх упрямо гнет свою линию:

— Нет, я потеряю урожай. Это большой урон для меня.

Но пусть! Я с радостью принесу эту жертву на благо государства. Пусть я разорюсь — кому до этого какое дело? — И с наигранным дружелюбием он уходит в дом.

К Хамуди подходит старуха, она ведет за руку мальчика лет двенадцати.

— У хваджи есть лекарства? — спрашивает она.

— Да, есть кое-какие. А что такое?

— Не даст ли он лекарства для моего сына?

— А что случилось с твоим сыном?

Вопрос излишний: у ребенка лицо дебила.

— Он не в своем уме, — отвечает старуха.

Хамуди печально качает головой, но обещает спросить у хваджи про лекарства. Рабочие начинают рыть траншею.

Хамуди, старуха и мальчик подходят к Максу. Макс смотрит на ребенка.

— Мальчик таков, каким его создал Аллах, — говорит он. — Мои лекарства ему не помогут.

Женщина вздыхает, по щеке скатывается слеза. А потом деловито спрашивает:

— Тогда, может быть, хваджа даст нам яда? Зачем ему жить!

Макс мягко отказывает. Она недоуменно таращится на него, потом сердито трясет головой, и они уходят.

Я лезу на вершину холма, где наш Макартни уже занят осмотром поверхностного слоя. Арабский мальчишка с важным видом слоняется вокруг с палкой в руке. Мак не рискует заговорить по-арабски, отчаянно жестикулирует, но мальчишка понимает далеко не все. Услужливый Аристид спешит на помощь.

Я осматриваюсь. На севере — гряда холмов — там уже Турция, а сверкающее пятно — это Мардин. На запад, юг и восток простираются плодородные равнины, весной они все зазеленеют и запестреют цветами. Повсюду вздымаются телли, кое-где виднеются коричневые шатры бедуинов.

Я знаю, что на многих теллях стоят деревушки, но их не видно — это всего лишь несколько саманных лачуг. Все вокруг дышит вековым покоем. Мне тут очень нравится, я надеюсь, что мы выберем именно Шагар-Базар. Мне хочется пожить в будущем новом доме. А если мы будем копать Телль-Хамдун, то придется жить в Амуде… Определенно, здесь мне нравится больше.

Наступает вечер. Завтра утром мы продолжим пробные раскопки. Пока что Макс результатами доволен, он уверен, что этот холм никто не трогал, начиная с пятнадцатого века до нашей эры, если не считать отдельных римских и исламских захоронений. Здесь попадаются превосходные фрагменты расписной керамики.

Шейх провожает нас до машины.

— Все, что я имею, — все твое, брат, — вновь твердит он. — Пусть я совсем обеднею, но отдам тебе последнее.

— О, я буду так счастлив, — отвечает Макс в тон ему, — если мои раскопки принесут вам славу и богатство. За потерянный урожай вам будет выплачена компенсация — у нас есть договор с французскими властями, вашим людям будут хорошо платить, за землю, на которой мы построим дом, вы тоже получите хорошие деньги. А в конце сезона вам будет вручен персональный подарок.

— О! — радостно восклицает шейх. — Мне ничего не нужно! Какие могут быть счеты между братьями?

На этой альтруистической ноте мы расстаемся.

На Телле-Хамдун проводим два холодных и ветреных дня.

Результаты неплохи, но часть телля расположена в Турции, то есть в другой стране. Значит, скорее всего, основные раскопки будут в Шагар-Базаре, а заодно возьмем концессию на Телль-Брак, вероятно, на следующий сезон.

Теперь нужно вплотную заняться подготовкой к весенней экспедиции. В Шагаре есть подходящий участок для сооружения дома; на то время, пока его будут строить, надо снять жилье в Амуде; надо заручиться наконец официальным согласием шейха, а перво-наперво — получить в Хассече очередной денежный перевод, пока заполнившиеся водой «вади» еще не отрезали нам дорогу.

Хамуди в последние дни в Амуде сорил деньгами, чтобы поддержать «нашу репутацию». Вообще, тратить деньги без счета — для арабов дело чести; к примеру, так развлекается в кофейнях местная знать. Проявить скупость в кофейне — это страшный позор. Зато у старухи, приносящей молоко, и у женщин, которые нам стирают, Хамуди безжалостно требует сдачи, хотя платим мы им жалкие гроши.

Макс и я едем в Хассече в «Куин Мэри», уповая на лучшее, хотя небо обложено тучами и уже моросит дождь, который в любую минуту может превратиться в ливень. Мы добираемся до места без приключений, но дождь уже разошелся не на шутку, и неизвестно, выберемся ли мы обратно. К нашему великому отчаянию, почтмейстера опять нет на месте, и никто не знает, где он. Мы рассылаем мальчишек на поиски нерадивого почтаря. Дождь и не думает униматься, Макс тревожится — если мы вовремя не уберемся, то застрянем здесь надолго. Мы все еще ждем, а дождь льет и льет.

Внезапно входит почтмейстер — беззаботной походкой, в руке у него корзинка с яйцами. Он удивлен и несказанно рад нашему приезду. Макс пресекает всякие комплименты и душевные излияния и просит обслужить нас немедленно, иначе дороги окончательно развезет и мы здесь застрянем.

— Ну и что? — беспечно отзывается он. — Поживете здесь много-много дней, мне это будет очень приятно. Хассече очень хороший город. Оставайтесь!

Его гостеприимству нет границ.

Макс просит поторопиться. Почтмейстер неловко отпирает все свои ящички и все так же бестолково роется в каждом из них, одновременно горячо уговаривая нас остаться погостить.

— Странно, — приговаривает он, — куда подевался этот конверт? Я, помню, как он пришел, и я еще подумал: «Когда-нибудь хваджа явится за ним». И положил конверт в надежное местечко, но куда?

Приходит помощник, и поиски продолжаются. Слава Богу, пакет найден, а мы снова претерпеваем все мытарства, связанные с получением наличных денег; их на почте опять не оказывается, и надо снова идти за ними на Базар!

А дождь и не думает униматься. Наконец мы получаем то, что нам причитается. Макс предусмотрительно покупает хлеб и шоколад — вдруг нам придется заночевать в пути.

Мы снова усаживаемся в свою верную «Мэри» и на полной скорости мчимся прочь из города. Первое широкое «вади» преодолеваем успешно, а у второго видим удручающую картину: в нем увяз почтовый автобус, а за ним выстроилось несколько машин. Все шоферы и пассажиры уже в овраге — подкладывают доски, копают, толкают и понукают это немудрящее средство передвижения. Макс обреченно вздыхает:

— Все, считай, застряли на ночь.

Перспектива не из приятных. Я много раз ночевала в автомобиле и знаю, каково это. Просыпаешься утром, совсем закоченев, все тело ломит… Однако нам, можно сказать, повезло. Автобус, пыхтя и отдуваясь, выползает из оврага, другие машины тянутся за ним, ну, а мы уж тащимся последними. И вовремя: вода катастрофически прибывает.

Наш путь назад в Амуду — один сплошной кошмар.

Дважды, по крайней мере, «Мэри» разворачивало капотом к Хассече, несмотря на цепи на колесах. От этого постоянного скольжения возникает жуткое чувство: словно земля вообще перестала быть твердью. Полная иллюзия какой-то фантасмагории, все как во сне.

Мы приезжаем уже затемно, наши домочадцы выбегают нам навстречу с фонарями и радостными криками. Я выползаю из «Мэри» и тащусь в свою комнату. Грязь сплошь облепила мои ступни: на каждой висит широкая и плоская лепешка, такая тяжеленная, что ноги не поднять.

Никто, похоже, не надеялся, что мы сегодня вернемся, нас осыпают поздравлениями вперемешку с хвалой Аллаху.

Глядя на лепешки грязи у меня на ногах, я истерически хохочу. Фантасмагория продолжается. Хамуди тоже смеется и говорит Максу:

— Как хорошо, что хатун с нами! Ей весело от любого пустяка!

Все наконец улажено. Между Максом, шейхом и представителем французских властей состоялась торжественная встреча. Все записано черным по белому — условия аренды земли, компенсация, обязательства каждой из сторон. Бедняга шейх! Ему так хочется сказать, что все, что он имеет, принадлежит «брату» Максу, но тогда, по логике, придется отказаться от компенсации — а это тысяча фунтов золотом.

Шейх явно разочарован, видимо, втайне он лелеял мечту о каком-то сказочном богатстве. Впрочем, есть в договоре и один утешительный пункт: дом, построенный археологами, после окончательного завершения раскопок перейдет в собственность шейха. Услышав это, он немного повеселел и с довольным видом погладил окладистую, крашенную хной бороду.

— C'est tout de meme un brave homme[38], — замечает французский капитан после того, как шейх удалился. И пожимает плечами. — Il n'a pas Ie sou comrne tout ces gens la![39]

Арендовать дом в Амуде оказалось не так-то просто.

Выяснилось, что дом армянского священника представляет собой не одно строение, а шесть, соединенных вместе. Там живут целых одиннадцать семейств, что значительно осложняет дело. Священник же — только посредник владельцев.

Соглашение в конце концов достигнуто: к определенному дню все шесть домов будут освобождены, а все помещения побелят двумя слоями известки.

Кажется, все проблемы решены. Нам предстоит обратный путь к морскому побережью. Машины попытаются достичь Алеппо через Рас-эль-Айн и Джараблус. Это составит двести миль, правда, в начале пути будут сплошные «вади», но за два дня, пожалуй, можно добраться. Однако декабрь на носу, разбушуется непогода, и что делать тогда бедной хатун?

Нет уж, лучше хатун поехать поездом, в спальном вагоне… Такси довозит нас до какой-то неведомой станции, и вот уже ползет вдоль платформы голубой вагон, влекомый здоровенным пыхтящим паровозом. Кондуктор в шоколадного цвета униформе высовывается из окна. Багаж хатун (то есть теперь уже мадам) заносят в вагон, сама мадам карабкается по крутым ступенькам.

— Думаю, твое решение было мудрым, — говорит Макс. — Дождь опять начинается!

— До встречи в Алеппо! — кричи» мы друг другу, и поезд трогается.

Я шагаю за кондуктором по коридору. Он картинным жестом открывает дверь в мое купе. Здесь уже постлана постель.

Я снова в объятиях цивилизации. Конец le camping! Кондуктор берет мой паспорт, приносит бутылку минеральной воды и говорит:

— Прибываем в Алеппо в шесть утра. Bonne nuit, Madame![40]

Полная иллюзия, Что я еду из Парижа на Ривьеру!

А вообще странно, здесь, в этом диком краю, тоже есть спальные вагоны…

Алеппо! Магазины! Ванна! Я вымыла голову шампунем!

Можно навестить друзей.

Когда прикатывают три дня спустя Макс и Мак — сплошь заляпанные грязью и обвешанные дрофами, которых они настреляли в пути, — я встречаю их с превосходством человека, вновь испорченного благами цивилизации.

У них в дороге было много неурядиц, поскольку погода оставалась неизменно отвратительной, и я радуюсь, что предпочла ехать поездом.

Перед самым расчетом повар снова потребовал, чтобы в рекомендации было указано, что он может работать шофером, Макс в ответ заставил его проехаться на «Куин Мэри» по двору. Вскочив за руль, Иса резво включил газ, дав при этом задний ход, в результате наша «Мэри» снесла задом часть ограды. После этого Макс, естественно, никак не мог величать его шофером, Иса был страшно обижен. В конце концов они сошлись на обтекаемой формулировке:

Иса «служил у нас три месяца поваром и помогал ухаживать за машиной»!

Мы едем в Бейрут, где расстаемся с Маком. Он отправляется в Палестину, а мы проведем зиму в Египте.