Рассказы

Выборы

Все порядочные люди осуществляют в этот день, с восьми утра до восьми вечера, свое волеизъявление. Я зарабатываю деньги на карманные расходы, работаю наблюдателем от одной крупной партии на участке № 4. Участок располагается прямо в подъезде моего приятеля Шульца.

Делать особо нечего. Иногда я звоню в штаб партии и сообщаю процент проголосовавших. А в остальное время сижу и читаю роман Фриша «Назову себя Гантенбайн». Мне больше всего нравится момент, когда герой ездит на «порше» по швейцарским горным дорогам. Я бы и сам не прочь прокатиться на таком автомобиле по захватывающему серпантину.

Рядом сидят другие наблюдатели: бабуси от КПРФ и дяденька неизвестно от кого. Дядя постоянно жует, а рот у него, как у американского актера Тома Беренджера, четко очерченный и порочный. В остальном сходство с Беренджером отсутствует. Кроме того, дядя все время вскакивает и помогает избирателям запихнуть бюллетени. Как будто они сами не справятся. Когда дядя вскакивает, то желтый пакетик с провизией он зажимает между коленками. То жует, то пакетик зажимает. Одна тетка-наблюдательница ковыряет ногти. Бабуся от КПРФ в пуховой накидке читает одну из «желтых» газет с полуодетой бабой на первой странице. Выборы проходят спокойно.

В четыре часа произошел инцидент. В помещение ворвалась разгоряченная блондинка и с места в карьер принялась требовать разрешения проголосовать за ее бабушку. Бабуля, мол, приболела, находится в больнице и сама явиться не может. Блондинке, понятное дело, не разрешают. Она настаивает. Ей не разрешают. Тут она краснеет вся, надувается, будто тотчас лопнет, и начинает реветь. Эта блондинка в моей школе училась на несколько лет старше. Я ее помню. У нее всегда пуговки на блузке почти отскакивали, такая грудь здоровая.

После того как блондинка ушла, оглашая рыданьями округу, и страсти улеглись, меня вызвали контролировать голосование на дому. Парень из комиссии взял маленькую урну, и мы отправились по адресам больных и немощных в ближайшие дома. В первой квартире нас встретила явная симулянтка. Сидит эдакая толстуха и смотрит телек на кухне. Типа сама прийти не могла. Затем последовала недавно прооперированная старушка, пахнущая лекарствами. Душистую бабусю сменил бородатый дядька с тощей женой. Весь дом у него до потолка завален геологической литературой. Геолог, наверное. Этот геолог был весьма бодренький, а когда почувствовал наше недоверие, то принялся втирать про какие-то уколы. Одно расстройство с этим дядькой. Мало того что он нас задержал, так еще в подъезде на нас наорала консьержка, похожая на дедушкину любовницу, какой я ее запомнил с четырех лет. Такая же сучка с высокой прической а-ля Екатерина Великая. Была еще дамочка на костылях. Представилась журналисткой и проголосовала за журналистку. Не знаю уж, журналистка она или нет, но квартира ее мне очень понравилась. Во-первых – нет никакой мебели, во-вторых – комнаты огромные, и их много.

Завершением похода явились две преинтересные квартирки. Первая – жутко вонючая, со слепой пенсионеркой. Кроме нее в квартире находились ее бородатый сын и внук. Ну и воняло же у них! Мало того что бабуся лежачая, так они еще кошек вздумали разводить. Пока я сидел в инвалидном кресле с дыркой для горшка и терпеливо давал пояснения, бородатый успел назвать одну из кандидаток, ту, за которую проголосовала журналистка на костылях, проституткой, а уважаемого политика – старым пердуном. Минут через двадцать заботливые дети и внуки втолковали слепой старухе, кто есть кто, и поставили галочку (там ли, где сказала бабуся, или нет, я не видел), а мы отправились дальше.

На сладкое досталась усталая мамаша, которая сразу же исчезла за поворотом коридора, бросив на ходу «сейчас разбужу». Будила она, как оказалось, сына. Сын по имени был кавказец, а по виду наркоман. Худющий – ужас! Не пойму, чего он сам не пришел? Наверное, мама из дому не выпускает.

Пробило восемь, и наступил момент закрытия участка. Я понесся сломя голову в буфет и минут за пять съел тысячу бутербродов с сыром и с чем-то коричневым. Пока у меня был набит рот, сухая грымза из комиссии твердила мне о пользе черного чая и про то, как она его фигачит целыми литрами по утрам натощак из пиалы. В слове «пиала» грымза упорно ставила ударение на последнюю гласную. Получалось «пиала». Короче, через пять минут я ринулся прочь из буфета от этой тетки с ее пиалой, так она меня задолбала.

Мужичок с губами Тома Беренджера бросил зажимать ногами пакетик и оказался весьма мил. Мы с ним поболтали даже о чем-то. Положительный дядя, только пахнет от него странно, возрастом, что ли. Бывает, что от пожилых мужиков с пакетиками пахнет чем-то особенным. Не то чтобы неприятно, но вдыхать не хочется.

Пока шел подсчет голосов, я таращил глаза. Мне хотелось спать. Мой взгляд постоянно натыкался на огромные глаза дамочки с пиалой. Глаза у нее были величиной с очки, а очки приобретены, видимо, еще во времена советского диско. Тогда было модно носить громадные. Она наверняка одинока. Не нашелся еще герой, готовый заглянуть в эти глаза.

Тем временем один мужчина из комиссии, выпучив глаза и сжав кулачок, шипящим шепотом доказывал бледно-зеленой даме правоту своего варианта подсчета голосов. Мужчина походил на паука: уши без мочек, зубы меленькие, а волосы мышиные, и скорее даже пух, а не волосы. Еще у него виднелись трусы. То есть не сами трусы, а их, трусов, форма, через обтягивающие брюки. Трусы, как у женщин, не семейные и не боксеры. Врезаются в попу и подбирают яйца. Свободы никакой, одна скованность. Не доверяю я людям в таких трусах.

Бабульки от коммунистов спорили о том, почему их партия очевидно проигрывает. Они сошлись на мысли, что был, мол, план наступать сетью. Проще говоря, партия раскололась. А бабушки переживают, говорят: «Товарищи недосмотрели».

Подсчет голосов близился к концу. С председательшей сделалась истерика от стресса и усталости. Она то хохотала, то рыдала. Выглядело это не очень: сами понимаете, слушать всякие «гы-гы-гы» и «я больше не могу» в половине второго ночи не самое приятное занятие.

Потихоньку все стали бледно-желтыми, а мужики вдобавок щетинистыми, кроме самых нежных, с пунцово-розовыми щечками. Я смотрел по сторонам и думал, что было бы клёво тут крутить кино. И места достаточно, и есть где экран повесить.

Свое дело члены комиссии завершили к трем утра. Я с заверенными протоколами под мышкой направился в штаб. Он располагался неподалеку, в десяти минутах ходьбы, около универмага «Москва». Ум мой к тому моменту значительно притупился, и я больше не замечал ничего интересного. Помню лишь крупного таракана на стене в штабе. Таракан был размером со среднюю лягушку.

Я остался всем доволен. Опыт, который я приобрел, и полученные впечатления обогатили мой внутренний мир, а растворимого кофе и печенья «Юбилейное» я поглотил на одну-две жизни вперед, это как минимум.